Жозеф де Местр. Краткая биография

Люди увидели, как тот же Кромвель на равных обращался к Королю Франции и поставил свое имя выше подписи Людовика XIV на тексте договора между двумя нациями, который был послан в Англию, с. 268 (прим.).

Наконец, люди узнали, что Пфальцекий государь согласился на смехотворную должность и пенсию в восемь тысяч фунтов стерлингов от тех самых людей, которые казнили его дядю, с. 263 (примечание).

Внутри же себя самой Англия насчитывала множество людей, которые сделали своим правилом служение (стр.186 >) существующей власти и поддержку установившегося правительства, каким бы оно ни было, с. 239. Во главе этой системы стоял прославленный и добродетельный Блейк, говоривший своим морякам: Наш неизменный долг состоит в том, чтобы сражаться за нашу родину, не смущаясь тем, чьи руки держат правление, с. 279.

Против столь прочно устроенного порядка вещей роялисты предпринимали лишь оплошные меры, которые оборачивались против них самих, У правительства имелись шпионы повсюду, и было совсем нетрудно проведать о замыслах партии, отличавшейся скорее своим рвением и своей верностью, нежели своими осторожностью и скрытностью, с. 259. Одной из крупнейших ошибок роялистов была вера в то, что все противники правительства держались за их партию; они не видели, что у первых революционеров, отрешенных от власти новой факцией, не было другой причины для недовольства, чем это отрешение, и что они менее были отвращены от новой власти, нежели от монархии, восстановление которой грозило бы им самыми ужасными отмщениями, с. 259.

Положение этих неудачливых роялистов в Англии было плачевным. Лондону ничего лучшего и не надо было, чем неосмотрительные заговоры, которые оправдывали бы самые тиранические меры, с. 260. Роялистов бросали в тюрьмы, у них изымали десятую часть их имущества, чтобы возместить Республике издержки на отражение вооруженных действий ее врагов, Роялисты могли откупиться только значительными суммами; большое число их впало в крайнюю нищету. Довольно было подпасть под подозрение, чтобы оказаться уничтоженным всем этим лихоимством, с. 260, 261.

Больше половины всего движимого и недвижимого имущества, рент и доходов Королевства было взято в секвестр. Множество старинных и уважаемых семей(стр.187 >) были расстроены и разорены, ибо они выполнили свой долг, с. 65, 67. Положение духовенства являлось не менее прискорбным: больше половины членов этого сословия были обречены на нищенство, не совершив иного преступления, чем соблюдение преданности гражданским и религиозным принципам, бывшим под сенью законов, при господстве которых священнослужители избрали свое поприще; иного преступления, чем отказ от гражданской присяги, вызывавшей у них ужас, с. 67.

Король, знавший о положении вещей и о состоянии умов, лично призывал роялистов сохранять спокойствие и скрывать свои подлинные чувства под республиканской личиной, с. 254. А сам он, лишенный средств и уважения, скитался по Европе, меняя, в силу обстоятельств, убежища и пытаясь утешиться в своих нынешних бедствиях надеждой на лучшее будущее, с. 152.

Но всему миру дело этого несчастного монарха казалось совершенно безнадежным, с. 341, тем более, что как бы удостоверяя его беды, все общины Англии без колебаний подписали торжественное обязательство поддерживать установившуюся форму правления, с. 325. Его друзья были безуспешны во всех своих начинаниях, которые они пытались предпринять, дабы послужить ему, там же. Кровь самых пламенных роялистов текла по плахе; другие во множестве теряли свою отвагу в тюрьмах; все были разорены конфискациями, штрафами, чрезмерными налогами. Никто не осмеливался признать себя за роялиста; и эта партия на беглый взгляд казалась столь малочисленной, что если бы когда-либо нация получила свободу выбора (а это представлялось совершенно немыслимым), то очень трудно было бы предугадать, какую форму правления она определит себе, с. 342. Но среди всех этих мрачных внешних (стр.188 >) очевидностей фортуна, повернувшись самым неожиданным образом, устранила все препятствия с пути Короля к трону и подняла его мирно и торжественно на высоту его предков, с. 342.

Нация впала в полнейшую анархию, когда Монк начал осуществлять свои великие замыслы. У этого генерала было только шесть тысяч человек, а ему могли противопоставить пятикратно большие силы. По его пути в Лондон лучшие люди каждой провинции следовали за ним и просили его твердого согласия быть тем самым орудием, которое вернет Нации мир, покой и пользование вольностями, принадлежавшими англичанам по праву рождения и отнятыми у них на столь долгий срок в силу злополучных обстоятельств, с. 352. Особенно ждали от него созыва на законных основаниях нового Парламента, с. 353. Бесчинства тирании и анархии, память о прошлом и страх перед будущим, возмущение против злоупотреблений военной власти - все эти чувства, соединившись, сблизили партии, создали молчаливую коалицию между Роялистами и Пресвитерианами. Последние признали, что зашли слишком далеко, и уроки опыта объединили их, наконец, со всей остальной Англией, дабы возжелать Короля как единственное средство исцеления от стольких несчастий, с. 333, 359.

Но у Монка, однако, совершенно не было намерений ответить на призывы своих сограждан, с. 353. Вряд ли со временем удастся узнать, когда он по доброй воле решился стать за короля, с. 345. По прибытии в Лондон, в своей речи в Парламенте, он поздравил себя с тем, что Провидение избрало его для возрождения этого органа, с. 354. Он добавил, что именно нынешнему составу Парламента надлежит высказаться о (стр.189 >) необходимости его нового созыва и что если он, парламент, в этом важном вопросе подчинится требованиям Нации, то в целях общественной безопасности довольно будет исключить из нового его состава фанатиков и роялистов, два людских рода, созданных для разрушения либо правления, либо свободы, с. 355.

Он даже силой помог Долгому парламенту, с. 356. Но едва только Монк, наконец, решился на новый созыв парламента, все Королевство объял восторг. Роялисты и Пресвитериане обнялись и соединились, прокляв своих тиранов, с. 358. На стороне последних осталась только горстка отчаявшихся людей, с. 353.

Убежденные республиканцы и особенно те, кто осудил Короля, не растерялись в этой ситуации. Самолично либо через своих посланцев они разъясняли солдатам, что все прославившие их в глазах Парламента храбрые деяния окажутся преступными в глазах роялистов, месть которых будет безграничной; и что отнюдь не следует верить всем заявлениям о забвении и милости; и что казнь Короля и столь большого числа дворян, тюремное заключение остальной части знати роялисты считают непростительными злодеяниями, с. 366.

Но согласие всех партий образовало один из тех стремительных народных потоков, которые ничто не способно удержать. Даже фанатики были обезоружены и, колеблясь между отчаянием и изумлением, они позволили случиться тому, чему не смогли воспрепятствовать, с. 363. Нация с бесконечнымпылом, хотя и безмолвно, желала восстановления Монархии, там же. Республиканцы, которые в ту пору продолжали (стр.190 >) оставаться почти полновластными хозяевами Королевства, захотели тогда обсудить условия и напомнить о давних предложениях; но общественное мнение порицало эти капитуляции с Сувереном. Одна мысль о переговорах и отсрочке ужасала людей, изнуренных столькими страданиями. К тому же доведенный до предела энтузиазм свободы вполне естественным образом уступил место общему духу верности и строгой подчиненности. После уступок, сделанных Нации покойным Королем, английская конституция представлялась довольно упрочившейся, с 364.

Парламент, срок деятельности которого почти истек, постарался принять закон, запрещающий народу избирать некоторых лиц в будущее собрание, с. 365; ибо он хорошо понимал, что в сложившихся обстоятельствах свободный созыв [представителей] нации означал бы возвращение Короля, с. 361. Но народ высмеял закон и выбрал таких депутатов, которые ему подходили, с. 365. Таково было общее умонастроение, когда…

Coetera DESIDERANTUR.

ПОСТСКРИПТУМ .

(стр.191 >) Новое издание этого труда уже завершалось, когда достойные полного доверия Французы убедили меня в том, что книга « Развитие подлинных принципов…», на которую я ссылался в гл. VIII, содержит максимы, совершенно не разделяемые Королем.

Они говорят мне, что «магистраты, то есть авторы указанной книги, сводят функции наших Генеральных Штатов к праву представления прошений и приписывают Парламентам исполнительное право сверения даже тех законов, которые приняты по просьбе Штатов; это означает, что они ставят судейский корпус выше Нации».

Признаюсь, что я вовсе не заметил этой чудовищной ошибки в труде французских Магистратов (коего ныне нет в моем распоряжении); мне показалось даже, что несколько строк этого труда, упоминаемые на страницах 110 и 111 моего сочинения, эту ошибку исключают; и можно удостовериться, в сноске к странице 116 данного текста, что книга, о которой идет речь, вызвала возражения совсем иного рода. (стр.192 >)

Если же, как меня заверяют, авторы отступили от подлинных принципов относительно законных прав французской нации, я вовсе не был бы удивлен, если бы их работа, в которой, впрочем, столь много вещей превосходных, встревожила бы Короля; ибо даже те люди, которые не имеют чести его знать лично, осведомлены по множеству неопровержимых свидетельств, что нет более верного приверженца этих священных прав, чем он, и что нельзя было бы более чувствительно его обидеть, как приписав ему противоположные взгляды.

Я повторяю, что не прочитал книгу «Развитие…», как-то систематически к ней подходя. На протяжении долгого времени будучи разлученным с моими книгами, вынужденный обращаться не к тем, которые искал, а к тем, которые у меня оказывались; поставленный даже в необходимость нередко делать ссылки по памяти или по предварительным заметкам, я испытывал потребность в сборнике такого рода, чтобы собрать воедино мои мысли. Мое внимание к нему привлекла (и я должен об этом сказать) хула по его поводу со стороны врагов королевской власти; но если этот труд содержит ускользнувшие от меня ошибки, я искренне от них отказываюсь. Будучи непричастным ко всем системам, ко всем партиям, ко всем злобствованиям, я по складу своего характера, по мыслям, по (стр.193 >)положению буду, несомненно, очень обязан любому читателю, который прочет меня с такими же чистыми побуждениями, что продиктовали мне мой труд.

Если бы я намеревался, в конце концов, изучить природу различных властей, которые образовывали старый французский конституционный строй; если бы я хотел добраться до источника двусмысленностей и представить ясные идеи о сущности, функциях, правах, претензиях и ошибках Парламентов, я вышел бы за рамки постскриптума, и даже за рамки моего труда, притом занялся бы совершенно бесполезным делом. Если французская Нация обратится к своему Королю, чего должен желать всякий приверженец порядка; и если она получит регулярные национальные собрания, то любые власти естественным образом выстроятся по своим местам, без противоречий и без потрясений. При всех предположениях, чрезмерные притязания Парламентов, споры и схватки, порожденные ими, на мой взгляд, целиком являются достоянием старой истории.

В. С. СОЛОВЬЕВ О ЖОЗЕФЕ ДЕ МЕСТРЕ.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона,

т. XX, СПб, 1897

МЕСТР (comte de Maistre) Жозеф-Мари де, граф (1754–1821), французский писатель и пьемонтский государственный деятель. Происходил из переселившейся (в 17 в.) в Савойю ветви лангедокского графского рода; отец его был президентом савойского сената и управляющим государственными имуществами. Жозеф де М. старший из 10 детей, воспитанный сначала под руководством иезуитов, потом изучавший право в Туринском университете, испытал влияние идей Руссо и высказывался по различным вопросам в либеральном смысле. В 1788 он был назначен сенатором. Французская революция, скоро захватившая Савойю, произвела в М. глубокий переворот, окончательно определивший его воззрения в смысле ультрамонтанства и абсолютизма. Это выразилось уже в первом его значительном произведении: «Considerations sur la Revolution francaise» («Размышления о Французской революции») (Neuchatel, 1796). Признавая за революцией «сатанический» характер, М. не отказывает ей, однако, в высшем значении искупительной жертвы: «Нет кары, которая бы не очищала, и нет беспорядка, которого бы вечная любовь не обратила против злого начала». Он допускает, что при данных условиях только якобинцы могли предохранить Францию от расчленения и что созданная ими централизация послужит на пользу будущей монархии. Впоследствии он с такой же точки зрения смотрел и на Наполеона как на гениального узурпатора, могущего своей жесткой рукой восстановить монархию, к чему Бурбоны были неспособны. Оставаясь, в принципе, безусловным легитимистом, М. не допускал для себя никакой сделки с революционным правительством. Покинув семью и родину, он жил в крайней бедности сначала в Лозанне, Венеции, на о-ве Сардиния, а затем (18021817) в Петербурге в качестве титулярного посланника при императорском дворе от лишенного владений сардинского короля. Последние четыре года он провел в Турине, занимая почетные должности. В Петербурге М. написал все свои главные сочинения: «Essai sur ie principe generateur des constitutions politiques et des autres institutions humaines» [«Опыты о принципе порождения политических учреждений и других человеческих установлений»], СПб., 1810; «Des delais de la justice divine» [«О сроках божественной справедливости»], СПб., 1815; «Du Раре» [«О папе»], Lyon, 1819; «De l"Eglise gallicane» [«О галликанской церкви»]. P., 1821; «Les soirees de St.-Petersbourg» [«С.-Петербургские вечера»]. P., 1821, и изданное после его смерти «Examen de la philosophic de Bacon» [«Рассмотрение философии Бэкона»], P., 1835.

В противоположность теории общественного договора и учению о правах человека М. признавал истинной основой общежития органическую связь единиц и частных групп с государственным целым, от них независимым и представляемым абсолютной властью одного лица, получающего свое верховное значение не от народа, а свыше, по божественному праву. Соответственно этому, отношение поданных к государству определяется не правом, а нравственной обязанностью, основанной на религиозном подчинении. Власть, в отличие от простого насилия, есть сила священная, а священным может быть только то, что идет свыше и опирается на безусловное религиозное признание; поэтому настоящим полновластным государством может быть только абсолютная монархия. Характер абсолютной монархии необходимо принадлежит и главной верховной власти во всем христианском мире - власти церковной, сосредоточенной в папе. Попытки ограничения этой власти (галликанство) возбуждали в М. еще большую ненависть и презрение, чем протестантство и атеизм. Учение о непогрешительном догматическом авторитете папы (infallibilitas ex cathedra), определенное впоследствии на Ватиканском соборе, стояло для М. вне вопроса; все общие церковно-исторические и морально-философские аргументы в пользу этого учения уже содержатся в сочинении «Du Раре», но при этом основания чисто религиозные отступают на второй план перед соображениями смешанного церковно-политического характера: отличительные черты первосвятительской непогрешимости стираются перед непогрешительностью всякой власти как таковой.

Ультрамонтанство М. не мешало ему, впрочем, пользоваться собственным суждением при решении основных религиозных вопросов. Бедствия французской революции и наполеоновских войн вызвали в нем (как некогда в блаженном Августине - нашествие варваров на Римскую империю) мысль о том, как объяснить видимую несправедливость в мирских делах и как совместить зло нашей жизни с всеблагостью всемогущего Творца. Из анализа различных видов и случаев зла М. выводит такое решение, что всякое зло есть или естественное последствие и необходимое наказание за собственные грехи того, кто претерпевает зло, - и поскольку это наказание способствует его исправлению и очищению, оно проявляет не только справедливость, но и благость мирозиждительного порядка; или же - и здесь М. обнаруживает большую оригинальность мысли - органическая солидарность всех существ позволяет страданию одних служить заместительной жертвой, искупающей грехи других. Отсюда М. выводит оправдание самых грубых и отживших форм человеческой юстиции. Забывая, что христианское понятие жертвы и искупления хотя и связано исторически с известными дохристианскими учреждениями, но именно в силу этой связи упраздняет их, М. постоянно смешивает христианский смысл искупления с языческим и доходит до защиты инквизиции и смертной казни и до своего пресловутого риторического апофеоза палача, который доставил репутацию кровожадности писателю, бывшему в частной жизни великодушным, мягким и добрым. Признавая Откровение сверхрациональным в том смысле, что отвлеченный рассудок отдельного человека не мог бы собственными силами дойти до Откровения истин, М. не считал, однако, этих истин безусловно сверхъестественными, т. е. не имеющими никакой основы или опоры в самой природе человека. Эта природа, хотя и искаженная грехом, по существу своему соответствует божественному Откровению как своей первоначальной истине и еще до пришествия Христа сохраняла ясные остатки и следы этого Откровения в языке, в религиозных представлениях, в культе, в учреждениях семейного, общественного и государственного быта. Эти мысли в своем общем выражении не были чужды католическому богословию; но М. своим воодушевленным и остроумным, а иногда и глубокомысленным изложением дал им большую определенность и значительность. Проповедуя объективный собирательный разум человечества как высшую инстанцию над отвлеченным индивидуальным рассудком, М. примыкает к незнакомым ему немецким философам-идеалистам и частью предваряет их. Как и они, он не допускает принципиального и окончательного противоположения и разрыва между верой и знанием; он предсказывает в будущем новый великий синтез религии, философии и положительной науки в одной всеобъемлющей системе. Непременное условие такого синтеза сохранение правильного порядка между тремя областями единой истины. Этим объясняется ожесточенная вражда М. против Бэкона, которого он обвинял в разрушении порядка постановкой на первый план естественных наук, которым по праву принадлежит лишь последнее место. Критика философии Бэкона, несмотря на сухость предмета, - одно из самых страстных произведений М. Успех философии Бэкона и ее всестороннее влияние есть, по мнению М. настоящая причина всех аномалий в новой европейской истории.

Взгляды М. имели значительное действие в церковной и в политической сфере. В первой они оживили ультрамонтанство и способствовали окончательному падению галликанства. В отношении политическом его проповедь абсолютизма обнаружила прочное влияние в России. Мы приведем те его взгляды и рассуждения, которые образуют политический катехизис известного направления и которые были с этой стороны указаны в «Русском вестнике» (1889). Участие народа в делах управления есть фикция, лживый призрак. Такова же и идея равенства. «Вы желаете равенства между людьми потому, что вы ошибочно считаете их одинаковыми… вы толкуете о правах человека, пишете общечеловеческие конституции; ясно, что по вашему мнению различия между людьми нет; путем умозаключения вы пришли к отвлеченному понятию о человеке и все приурочиваете к этой фикции. Это крайне ошибочный и неточный прием… Выдуманного вами общечеловека нигде на свете не увидишь, ибо его в природе не существует. Я встречал на своем веку французов, итальянцев, русских и т. д.; благодаря Монтескье я знаю, что можно быть даже персиянином, но я решительно вам объявляю, что сочиненного вами человека я не встречал ни разу в жизни… Поэтому перестанем витать в области отвлеченных теорий и фикций и станем на почву действительности». И далее: «Всякая писаная конституция есть не что иное, как лоскут бумаги. Такая конституция не имеет престижа и власти над людьми. Она слишком известна, слишком ясна, на ней нет печати помазания, а люди уважают и повинуются активно в глубине сердца только тому, что сокровенно, таким темным и могучим силам, как нравы, обычаи, предрассудки, идеи, господствующие над нами без нашего ведома и согласия… Писаная конституция всегда бездушна, а между тем вся сущность дела в народном духе, которым стоит государство… Этот дух выражается, прежде всего, в чувстве патриотизма, одушевляющем граждан… Патриотизм есть преданность (un devouement). Настоящий патриотизм чужд всякого расчета и даже совершенно безотчетен; он заключается в том, чтобы любить свою родину, потому что она родина, т. е. не задавая себе никаких других вопросов - иначе мы начнем рассуждать, т. е. перестанем любить». Если вся сущность дела - в народном духе, то, в свою очередь, вся сущность народного духа переходит, по М. в абсолютное централизованное государство. «Государство есть тело или организм, которому естественное чувство самосохранения предписывает прежде и более всего блюсти свое единство и целость, ради чего государство безусловно должно руководиться одной разумной волей, следовать одной традиционной мысли. Правящая государством власть, чтобы быть жизненной и твердой, должна неизбежно исходить из одного центра. Вы строите ваше государство на элементах розни, разброда, которые вы стараетесь привести к искусственному единству грубыми способами, узаконяя насилие большинства над меньшинством. Вы рассчитываете спросом стремлений и инстинктов оконечностей организма заменить регулирующую кровообращение деятельность сердца. Вы тщательно собираете и считаете песчинки и думаете из них построить дом… Я думаю, что государство есть живой организм, и в качестве такого оно живет силами и свойствами, коренящимися в далеком прошлом… Монархия есть не что иное, как видимая и осязательная форма патриотического чувства. Такое чувство сильно, потому что оно чуждо всякого расчета, глубоко, потому что оно свободно от анализа, и непоколебимо, потому что оно иррационально. Человек, говорящий: „мой король“ - не мудрствует лукаво, не рассчитывает, не совещается, не заключает контрактов… не ссужает своего капитала с правом взять его обратно, буде не окажется дивиденда…. королю он может только служить и ничего более. Монархия это воплощение отечества в одном человеке, излюбленном и священном в качестве носителя и представителя идеи родины».

Ж.-Л. ДАРСЕЛЬ. МЕСТР И РЕВОЛЮЦИЯ.

(стр.203 >) (…) Мы хорошо чувствуем, что новый порядок, рожденный в 1789 году, установился на развалинах, к которым нас по-прежнему привязывает какая-то частица нашей памяти, но также наша ностальгия. (…) Новый подъем интереса к творчеству Жозефа де Местра, одного из самых радикальных ниспровергателей Революции и демократического общества, является, вероятно, знамением этой ностальгии, если не выражает изменений в современных взглядах на Революцию. Посудите сами: кроме настоящего сборника избранных произведений Местра о Революции, за последние несколько месяцев появилась дюжина книг, посвященных жизни и творчеству савояра, две биографии университетского уровня (одна из которых - на английском языке), новое издание «Рассуждений о Франции» (четвертое за менее чем десять лет), академическое издание «Санкт-Петербургских вечеров» (впервые подготовленное на основе авторской рукописи), выступления на различных коллоквиумах. (стр.204 >)

Это тем более удивительно, что Местр не рассматривается уже, как то было в XIX веке, в качестве одного из столпов легитимистской католической мысли, что он не является более знаменосцем социального консерватизма, политического ультрарасизма, религиозного ультрамонтанства. Со времен второй мировой войны ни одна школа мысли, ни одна церковь или секта более его не востребовала. Как же объяснить вызываемый им интерес?

Сиоран в своем блестящем эссе о реакционной мысли дает объяснение: Местр входит в число великих провокаторов. Его ум, в котором нет чувства меры, разговаривает с нашим веком, полным несоразмерностей. Местр - полемист, «служащий предприятиям безнадежным», фанатик парадокса, «неистовый доктринер», столь мало христианский Савонарола, который обольщает и одновременно выводит из себя таких моралистов, как Сиоран и Ионеско. Вчера у него, как у певца порядка, искали доводы, заставляющие поверить в возвращение аристократического общества; сегодня, может быть, именно у него, как у ниспровергателя Просвещения, разрушителя наших светских идолов, современники ищут понимания того, что означает дрожь святотатства. (стр.205 >)

1789 год явился для савойского сенатора знамением новой мировой эпохи: это предчувствие он разделил с самыми проницательными его современниками, с умами, предвосхитившими романтизм, - Луи-Клодом де Сен-Мартеном, Балланшем, мадам де Сталь, Шатобрианом. Как и они, Местр ощутил в Революции не только разрушение религиозного, политического и социального порядка, но и глубокое потрясение старого мира: время испытания, неотступным образом ставящего проблему присутствия зла, но зла неизбежного, предвестника возрождения как индивидов, так и наций.

Тема «Жозеф де Местр и Революция» - это не только Местр до и во время Революции (когда савояр из свидетеля Революции превращается в ее активного противника), но это также Жозеф де Местр через Революцию. Именно благодаря этому грандиозному событию Местр открылся себе самому как политический и как религиозный писатель. Именно Террор, вторжение иррациональности в историю, порывая с возможностями разума к пониманию, превратил Местра в писателя, выражающего парадокс, аллегорию, возвышенное.

Дантово дыхание, ощутимое в лучших страницах таких произведений Местра, как «Речи маркизе де Коста» (1794), «Рассуждения о Франции» (1797), «С. - Петербургские вечера» (1821), есть выражение стилистики возвышенного, к которой прибегает Местр для выявления метаполитического и метафизического значения Революции. Обращение к возвышенному является (стр.206 >) для него единственным риторическим способом постигнуть трансцендентность, понять потаенный смысл Революции таким, каким он открылся озарению Местра, начиная с 1794 года. (…)

Увлеченно наблюдая за предвестниками великих революционных дней, а затем за ними самими, этот савояр, подданный сардинского короля, интуитивно понял, что Французская революция одновременно и необходима, и неизбежна: дочь века Просвещения и, как вскоре он добавит, дочь века Реформации, она представится ему, после прочтения и осмысления труда Бёрка, конечным следствием направленности западной эпистемологии со времени Возрождения. Местр увидит в реформизме своей молодости и в более радикальном реформизме членов французских судебных палат заблуждение, которое было в самих истоках Революции: этого восстания нотаблей, к которому он присоединился всем сердцем и душой.

Но в отличие от Сен-Мартена и, позднее, от Балланша, Местр считает, что Революция не является необратимой. Хотя он и убежден в том, что в будущем ничто более не будет таким, каким было прежде, но полагает, тем не менее, возможным возвращение традиции. Однако это будет традиция, очищенная от шлака веков, воз-рожденная. Отказываясь мыслить в перспективах прогрессистской философии, Местр одновременно отвергает «детерминистскую причинность в том виде, в каком она предстает в классической физике, и единственно возможную диахронию эволюции». Все его рефлексивные усилия будут направлены на то, чтобы заложить основы современной эпистемы, восстанавливающей связь с традициями христианского Запада. В его глазах эта традиция несет (стр.207 >) в себе порядок и движение истории, вне которых нет иной альтернативы, кроме как тирания или анархия. Эта современная сумма идей включает в себя теорию монархической власти и противовесы власти (папа и посредничающие институты) перед лицом якобинского государства, присвоившего себе всевластные полномочия, государства, предвосхитившего то, которое сегодня мы называем тоталитарным.

Жозеф-Мари, граф де Местр (Joseph de Maistre, 1 апреля 1753 - 26 февраля 1821) - французский (сардинский) католический философ, литератор, политик и дипломат, основоположник политического консерватизма. Известен как один из наиболее влиятельных идеологов консерватизма в конце 18-го - начале XIX веков. Брат Ксавье де Местра.

Жозеф де Местр родился в Шамбери, в Савойе, являвшейся в то время частью Сардинского королевства, в французской аристократической семье. Его отец являлся президентом Савойского Сената. Воспитывался в иезуитском колледже. В 1774 году окончил Туринский университет, где изучал право. В том же году стал членом масонской ложи Шотландского Устава Святого Иоанна «Trois Mortiers» (Три Мортиры) на Востоке родного ему города Шамбери.

В 1774 году вместе с несколькими Братьями из Шамбери, с которыми он основал четырьмя годами позже новую ложу «Искренность», он обратился к Жану-Батисту Виллермозу (1730-1824) в Лион за посвящением в Мартинизм (он был принят в Благодетельные Рыцари Святого Града под именем «Josephus a Floribus»).

В 1787 году, как и его отец, стал сенатором. Первоначально симпатизировал французской революции, но быстро в ней разочаровался. После оккупации Савойи французской армией в 1792 году де Местр эвакуировался в Швейцарию, где начал выступать в качестве публициста, опубликовав «Письма Савойского роялиста» (1793), в которых выступил с критикой сложившегося во Франции режима.

В 1796 году в Лозанне опубликовал историко-политическую работу «Рассуждения о Франции» («Considérations sur la France»), где изложил собственную концепцию возникновения и развития французской революции. В 1803-1817 гг. являлся сардинским посланником в России, где опубликовал некоторые свои основные работы. После своего отзыва проживал в Турине, где занимал должности магистратора Турина, а также министра в правительстве Сардинского королевства. Продолжал активно публиковаться.

Книги (5)

Петербургские письма. 1803 - 1817

С 1802 по 1817 годы граф Жозеф Мари де Местр был посланником сардинского короля в Петербурге. Кроме знаменитых философических сочинений («О папе», «Опыт о порождающем принципе человеческих учреждений») граф оставил удивительные по живописи и остроумию письма. Перед читателем развернется подробная панорама русской жизни той поры, прошествуют чередой знаменитые личности.

Именно в России вызрели и окрепли антируссоистские и антивольтерьянские идеи де Местра. Владимир Соловьёв писал: «Он не допускает принципиального и окончательного противоположения и разрыва между верою и знанием...»

Рассуждения о Франции

Книга французского консервативного мыслителя и роялистского государственного деятеля графа де Местра «Рассуждения о Франции» представляет собой одну из первых в мировой литературе попыток критического философско-политического осмысления революции 1789 года, ее истоков и причин, роли вождей и масс, характера и последствий.

Религия и нравы русских

Иностранец в России - тема отдельная, часто болезненная для национального сознания.

На всякую критику родных устоев сердце ощетинивается и торопится сказать поперек. Между тем, иногда только чужими глазами и можно увидеть себя в настоящем виде.

Укоризненная книга французского мыслителя, как это часто бывает с «русскими иностранцами», глядит в корень и не дает сослать себя в примечания.

Санкт-Петербургские вечера

«Санкт-Петербургские вечера» — самое крупное религиозно-философское сочинение де Местра.

Написанные в Санкт-Петербурге, где писатель провел 15 лет в качестве посланника Сардинского короля, они напрямую касаются многих российских реалий и наиболее интересны для чтения. В «Вечерах...» автор развивает и систематизирует основные понятия своего мировоззрения.

Будучи блестящим стилистом и опытным спорщиком, де Местр почти всегда достигает поставленной цели, обращая читателя в свою веру. Легкость и доступность изложения сложных для понимания вопросов — одно из главных качеств Жозефа де Местра.

Сочинения

Четыре неизданные главы о России. Письма русскому дворянину об испанской инквизиции.

«Пламенный реакционер» — так Н.А.Бердяев назвал Жозефа де Местра в «Новом средневековье».

Тогда, спустя семь лет после Октябрьской революции, философ полагал, что «очень полезно в наши дни напомнить об идеях» этого деятеля с «устрашающей репутацией». Напомнить о Ж. де Местре полезно и в дни нынешние — хотя бы новым изданием не только уже известных в России, но и еще не появившихся на русском языке его сочинений.

Во всяком случае ради объективности нашего знания о контрреволюционной Европе наследие Ж. де Местра стоило бы перевести, прокомментировать и издать с должной полнотой...

1753–1821) – граф, французский публицист, политический деятель и религиозный философ. Один из вдохновителей и идеологов европейского католико-монархического движения 1-й половины XIX века. В философии истории Местр – сторонник религиозного провиденциализма.

Отличное определение

Неполное определение ↓

Жозеф Де Местр

(Maistre, Joseph de) (1753–1821) Политический философ. Родился в Савойе. Будучи искренне верующим католиком, тем не менее пятнадцать лет состоял в братстве франкмасонов и некоторое время поддерживал Французскую революцию (French Revolution). Местр изменил свои взгляды перед 1793 г., когда вторжение французов в Сардинию вынудило его отправиться в изгнание сначала в Швейцарию, затем – в качестве посланника короля Савойского – в Россию, где он прожил без семьи до 1817 г. Все произведения Местра были пропитаны ненавистью к Революции, однако, вместо того чтобы критиковать конкретные события, он начал с критики формы мышления, которая, с его точки зрения, их объясняла и сводилась к идее гордыни. Это было отрицанием познания конечных причин, существовавших до грехопадения Адама и Евы, а после присутствовавших лишь в неосознанном виде в традициях различных обществ или – в индивидуальной форме – в сознании людей добродетельных. Мыслители, вдохновлявшие революционеров, считали, что они могли добиться большего, прибегнув к помощи абстрактного рассудка, – история Революции показала нелепость такого представления. После поражения Наполеона Местр вернулся в Турин и установил контакты с пророялистскими кругами во Франции, но вскоре разочаровался в Реставрации и в послереволюционном устройстве. В 1819 г. Местр опубликовал сочинение "О Папе" ("Du pape"), где провозгласил церковь единственным возможным сувереном. Впрочем, по-видимому, это было скорее результатом его разочарования положением дел в Европе, чем заключением, вытекавшим из его социальной философии.

Впервые публикуя на русском языке работу Жозефа де Местра «Рассуждения о Франции» , издатели встретились с громадными трудностями этого предприятия, не всегда преодоленными ими. Дело не только в том, что «Рассуждения» создавались два века назад, в «подполье», содержат множество намеков, недосказанностей, понятных только его современникам, дело не только в неразработанности научного языка того времени, употреблении автором ряда ключевых терминов в непривычном для современного читателя смысле. Главная трудность все-таки состоит в другом - в почти полном отсутствии традиции перевода на русский трудов этого консервативного религиозного мыслителя. Конечно, предлагаемая работа Местра, как и другие, была известна просвещенной, думающей России, с ней были знакомы многие декабристы; ее читали, о ней размышляли П.Я. Чаадаев, Ф.И. Тютчев. Но на русский язык «Рассуждения», как и другие политико-философские произведения де Местра, так и не были переведены. В советское время серьезные исследователи творчества Жозефа де Местра, такие как Л.П. Карсавин, А.Н. Шебунин, подвергались репрессиям, уничтожались в лагерях.

Вот почему переводчики и редакторы опирались прежде всего на богатую традицию изучения творчества Местра на его родине. Достойным представителем этой традиции является профессор Савойского университета г-н Жан-Луи Дарсель. На основе авторской рукописи «Рассуждений» он скрупулезно и бережно подготовил их научное издание (Женева, (стр.6 >) «Эдисьон Слаткин», 1980). Публикация труда была воспроизведена в сборнике произведений, Жозефа де Местра, выпущенным в Париже к 200-летию Великой французской революции издательством «Пресс Юниверситэр де Франс». Русский перевод выполнен именно по данному тексту.

Мы пользуемся возможностью, чтобы поблагодарить г-на Дарселя и оба указанные издательства за разрешение перепечатать (с сокращениями) вступительную статью к сборнику, редакторские примечания и особенно фрагменты рукописи Местра, не вошедшие в окончательный текст книги, которые позволяют лучше понять ход мыслей автора, заглянуть в его творческую лабораторию.

В некоторых случаях переводчики попытались дать дополнительный справочный материал, особенно там, где Местр обращается к произведениям античных и других авторов. Их пассажи, как признает он сам, в ряде случаев цитируются по памяти, иногда пересказываются. Поэтому переводчики сочли уместным в нескольких местах привести, для сравнения, соответствующие тексты в прямых переводах с древнегреческого и латинского языков на русский. В книге указана принадлежность подстрочных примечаний Жозефу де Местру, а также русским переводчикам. Все остальные примечания сделаны Ж.-Л. Дарселем.

Очевидно, что издание основных теоретических произведений Жозефа де Местра на русском языке дело будущего. Оно предполагает создание определенного исследовательского «задела», а также устранение тех пробелов и односторонностей в изучении мировой политико-философской мысли, которые складывались в нашей стране многими десятилетиями. Если предлагаемое издание «Рассуждений о Франции» на русском языке хотя бы отчасти послужит решению этой задачи, значит труд переводчиков и редакторов не пропадет даром. (стр.7 >)

Dasne igitur nobis, Deorum immortalium natura, ratione, potestate, mente, numine, sive quod est aliud verbum quo planius significern quod volo, naturam omnern divitus regi? Nam si hoc non probas, a Deo nobis causa ordienda est potissimum.

Труд первоначально назывался Религиозные и моральные размышления о Франции . Винье дез Этоль в своих заметках по прочтении его посоветовал остановиться на названии: Размышления о Франции . Жозеф де Местр выбрал другое: Религиозные рассуждения о Франции .

На титульном листе рукописи имеется следующая помета:

В рукописи первоначально имелось такое посвящение:

Господин,

Если у этого незначительного сочинения есть какое-то достоинство, то оно им целиком обязано Вам: при написании его я думал о том, что я должен буду Вам его представить, и я старался сделать его менее недостойным Вас. Вся моя печаль проистекает из-за невозможности украсить эти страницы вашим почтенным именем; мне было бы приятно воздать публично должное одному из тех редких людей, которые Промыслом Божиим время от времени ставятся на рубежах двух поколений; для чести одного и для наставления другого.

Я с уважением остаюсь, Господин, вашим покорнейшим и послушнейшим слугой.

Жозеф де Местр приписал далее: «Это посвящение было обращено к знаменитому бернскому поверенному Штейгеру. Некоторые политические соображения заставили опустить посвящение. После этого я почувствовал немалое облегчение; ибо в последней фразе были вычурность и неясность».

Посвящение было заменено Уведомлением Издателей , принадлежащим перу Жака Малле дю Пана, оригинал текста которого включен в рукопись: (стр.9 >)

«Благодаря случаю в наших руках оказалась рукопись Сочинения, которое вам предстоит прочитать. Автор его нам неизвестен; но мы знаем, что он отнюдь не француз; это станет заметным при чтении Книги. Слишком много иностранцев, без сомнения, особенно в Германии, взялись и еще берутся судить о Революции, ее причинах, ее природе, ее действующих лицах и ее последствиях по прочтению нескольких газет. Отнюдь не должно смешивать это пустословие с искусным и поучительным Сочинением, публикуемым нами.

Не принимая все взгляды автора, не одобряя некоторые из его идей, которые кажутся близкими к парадоксу; признавая, в особенности, что Глава о старой Французской Конституции несет на себе слишком явный отпечаток вынужденности из-за того, что Автор, не обладая достаточными знаниями, по необходимости обратился к утверждениям некоторых пристрастных сочинителей, ему нельзя будет отказать ни в большой образованности, ни в искусстве употребить ее в деле, ни в принципах, обладающих неоспоримой правотой.

Кажется, что эта рукопись, испещренная помарками, не была заново просмотрена автором и что работа его не завершена: отсюда некоторые небрежности в высказываниях, некоторые непоследовательности и иногда излишняя сухость в отдельных умозаключениях, чрезмерно категоричных. Но эти несовершенства окупились своеобразием стиля, силой и верностью выражений, обилием страниц, достойных лучших писателей, где обширный ум соединяется с живой и блестящей проницательностью, которая в тумане спорной политики намечает новые пути и результаты.

Пусть эта работа будет обдумана Французами! Она была бы для них лучшим путеводителем, чем эта второразрядная метафизика, поглощенная сиюминутными обстоятельствами, заблудившаяся в химерических (стр.10 >) разборах, которая верит в то, что предваряет или предсказывает события, тогда как события увлекают ее за собой, а ей не достает даже смысла, чтобы это заметить».

Жозеф де Местр был раздосадован некоторыми оговорками или критическими замечаниями, сделанными Малле дю Паном: он исключил Уведомление Издателей из издания 1821 года.

Возникновение консерватизма как западноевропейского, так и русского, непредставимо без влияния Жозефа де Местра (1753 – 1821), одного из родоначальников европейского консерватизма, блистательного интеллектуала, «пламенного реакционера» (так его окрестил Бердяев в «Новом Средневековье»), «Вольтера реакции» , одного из самых радикальных критиков Революции и демократического общества. Он родился в городе Шамбери в Савойе в аристократической семье. Начальное образование де Местр получил в Коллегии иезуитов. Окончив в 1774 г. Туринский университет, где изучал право, де Местр становится советником Сената Савойи, а в 1788 г. – сенатором. Будущий католик-ультрамонтан, непоколебимо убежденный в приоритете власти папы над светской властью одно время состоял в масонской ложе и был либеральным католиком . В масонской ложе де Местр достиг степени «Благодетельного Рыцаря Святого Града» . В 1796 г. он издал принесшую ему европейскую известность книгу «Размышления о французской революции», ставшей классикой консервативной мысли.

Когда французские революционные войска заняли Савойю, де Местр переехал в Сардинию, где в 1800 г. получил должность канцлера. В мае 1803 г. он приехал в Петербург в качестве посланника сардинского короля. Жозеф де Местр пользовался весьма большим влиянием при императорском дворе и принимал самое активное участие в некоторых политических инициативах Александра I. Именно в России были созданы его основные сочинения: «Санкт-Петербургские вечера» и «Петербургские письма». Светская проповедь ультрамонтанства де Местра пользовалась большим успехом у части русского высшего общества. К примеру, известный мемуарист С.П. Жихарев записывал в дневнике: «Граф Местр точно должен быть великий мыслитель; о чем бы ни говорил он, все очень занимательно, и всякое замечание его так и врезывается в память, потому что заключает в себе идею, и сверх того, идею прекрасно выраженную» . Де Местр был частым гостем салонов С.С. Уварова , В.П. Кочубея, графа А.К. Разумовского, дружил с адмиралом П.В. Чичаговым; известны его посещения православно-консервативной «Беседы любителей русского слова», возглавляемой А.С. Шишковым и Г.Р. Державиным. По мнению видного историка В.С. Парсамова, в интеллектуальной жизни русского общества начала XIX в. Жозеф де Местр сыграл исключительную роль. Благодаря его проповеди «Россия становится своеобразным центром не просто антиреволюционных, но еще и католических идей» . Свою роль де Местр сыграл и в становлении русского консерватизма. Ранние русские консерваторы разделяли те основные ценности, которые были характерны и для их западноевропейских единомышленников, ставивших своей целью защиту и актуализацию позитивных традиций и ценностей идеализированного традиционного общества, прежде всего сильной централизованной монархической власти и религии. Русский консерватизм в этом отношении типологически был близок западноевропейскому, поскольку обладал теми же основными чертами, такими как опора на Традицию, понимание неравенства и иерархии как естественного состояния общества, отрицание революционных методов переустройства общества, борьба с идеями Просвещения, убежденность в том, что для общества необходима монополия благородного сословия и церкви на обсуждение и толкование важнейших социальных и нравственных проблем; именно высшие сословия обязаны поддерживать охранительные принципы и государственные идеи.

Одной из главных причин появление на свет русского консерватизма была патриотическая реакция на галломанию, страсть к подражанию и заимствованию всего французского, не только языка, но и идей, привычек, мод и пр., которая, как лесной пожар, охватила дворянское общество в конце XVIII-начале XIX века. Консерваторам вроде А.С. Шишкова, Ф.В. Ростопчина галломания представлялась тем идейным злом, в котором оказались как бы сфокусированы все угрозы, которые несла с собой Французская революция и наполеоновская агрессия. Следует отметить, что консервативно настроенные иностранцы осуждали галломанию едва ли не в более резких выражениях, нежели их русские единомышленники. Так, де Местр по этому поводу писал: «У меня нет слов описать вам французское влияние в сей стране. Гений Франции оседлал гения России буквально так, как человек обуздывает лошадь» . Этот факт расценивался им крайне негативно, поскольку «российская цивилизация по времени совпала с эпохой максимального развращения человеческого духа (имеется ввиду распространение идей Просвещения и Великая Французская революция – А.М.), и множество обстоятельств <…> пришли в соединение и, так сказать, смешали русский народ с народом, который одновременно был самым ужасным орудием и самой жалкой жертвой этого развращения. <…> Ужасная литература XVIII века сразу, без какой-либо подготовки проникла в Россию, и на первых уроках французского языка, который услышало русское ухо, звучали слова богохульства» . В широком распространении подобного рода настроений де Местр обвинял русских западников, начиная с Петра I. «Я ставлю в вину вашему Петру I величайший грех – неуважение к своей нации» . Впрочем, с точки зрения сардинца у Петра были грехи с пострашнее: «Вообще же страна сия отдана иностранцам, и вырваться из их рук можно лишь посредством революции. Повинен в этом Петр, коего именуют великим, но который на самом деле был убийцей своей нации. Он не только презирал и оскорблял ее, но научил и ненавидеть самое себя. Отняв собственные обычаи, нравы, характер и религию, он отдал ее под иго чужеземных шарлатанов и сделал игрушкою нескончаемых перемен» . Скорее всего, де Местр нарочито несколько сгущал краски, перенося на петровские реформы свою ненависть к протестантской Европе, на которую, как он считал, ориентировался Петр .

Де Местр провел в России 14 лет, с 1803 по 1817 гг. и оказал существенное влияние на политику Министерства народного просвещения, резко критикуя российскую систему образования и воспитания, проникнутую, с его точки зрения, духом галломании и примитивного подражательства западноевропейским образцам. Он усматривал крайнюю опасность для государства российского в существовании того слоя, который возник в результате влияния модных западноевропейских идей и который значительно позже Солженицын назвал «образованщиной». Полуобразованные дворяне-галломаны представляли по сути подрывной элемент, как минимум, преисполненный оппозиционного духа и воинствующего аморализма: «Умы их извращены и преисполнены гордыни, им родина опротивела, они вечно порицают правительство, преклоняются перед иностранными вкусами, модами и языками и готовы ниспровергнуть все то, что презирают, т.е. все на свете. Другое страшное последствие, вытекающее из этой научной мании, заключается в том, что правительство, нуждаясь для осуществления ее в профессорах, постоянно принуждено обращаться за ними в иностранные государства; а так как люди истинно-образованные и нравственные редко оставляют свое отечество, где их почитают и награждают, то одни только люди посредственные, и к тому же не только развратные, но и совершенно испорченные являются на Север предлагать за деньги свою мнимую ученость. Особенно теперь Россия ежедневно покрывается этою пеною, которую выбрасывают на нее политические бури соседних стран. Перебежчики эти приносят сюда одну наглость и пороки. Не имея ни любви, ни уважения к стране, без связей домашних, гражданских или религиозных, они смеются над теми непрозорливыми русскими, которые поручают им все, что есть дорогого у них на свете, они спешат набрать довольно золота, чтобы привольно зажить в другом месте, и, обманув общественное мнение кое-какими публичными опытами, которые истинным судьям представляются жалкими образцами невежества, возвращаются на родину, чтобы издеваться над Россиею в дрянных книжонках, которые Россия еще покупает у этих же бездельников, – пожалуй, даже переводит. Теперешнее положение тем более опасно, что, благодаря крайне прискорбному предрассудку, в России негласно принято смотреть на нравственность, как на нечто совершенно отдельное и независимое от преподавания, так что, например, если сюда приезжает преподаватель физики или греческого языка, всем известный за человека развратного или атеиста, весьма часто услышим: что имеет это общего с физикою или греческим языком. Таким образом сюда попадает сор Европы, и несчастная Россия дорого платит сонмищу иностранцев, исключительно занятому ее порчею» . Рассуждая таким образом, де Местр безусловно становился идейным союзником русских консерваторов, борцов с иностранным влиянием и галломанией.

Де Местр, как и Шишков с Ростопчиным, призывал «подвергать самому тщательному досмотру иностранцев (особенно немцев и вообще протестантов), прибывающих в эту страну для обучения молодежи, независимо от того, что они собираются преподавать, и считать почти несомненным, что из ста человек такого толка по меньшей мере в девяноста девяти случаях государство совершает для себя пагубное приобретение, потому что всякий, у кого есть семья, собственность, устоявшийся склад характера и определенная репутация, не поедет в чужую страну, а останется у себя дома» .

Консерваторы добились частичной реализации своих требований. Так 25 мая 1811 г. был издан указ «О частных пансионах», в котором заявлялось, что «дворянство, подпора государства, возрастает нередко под надзором людей, одною собственною корыстию занятых, презирающих все отечественное, не имеющих ни чистых правил нравственности, ни познаний» и «следуя дворянству, и другие состояния готовят медленную пагубу обществу воспитанием детей своих в руках иностранцев». Указ предписывал директорам училищ испытывать нравственные качества содержателей пансионов и требовать от них и учителей знания русского языка. Преподавание должно было вестись исключительно на русском языке . В начале 1812 г. вышло «Мнение министра народного просвещения относительно домашних иностранных учителей», т.е. распоряжение о том, что учителям-иностранцам нужно было теперь получать в российских начальных училищах письменные свидетельства о своих способностях и знаниях .

Определенное единство взглядов православных консерваторов и де Местр привело к тому, что он сознательно периодически искал контакты с консервативной «русской партией». Известно, что он посещал заседания шишковско-державинской «Беседы любителей русского слова» и бывал в знаменитом тверской салон великой княгини Екатерины Павловны – официального лидера консервативной «русской партии» при дворе. Вероятно, эти контакты были обусловлены необходимостью совместной борьбы с влиятельной «французской партией», лидером которой считался известный либеральный реформатор М.М. Сперанский. К примеру, историк М.Я. Морошкин отмечал: «Если Ростопчин и партия его видели в Сперанском якобинца, то когорта деместровская смотрела на него, как на иллюмината, проникнутого новым духом, враждебным церкви и престолу» .

Свою оценку Сперанского де Местр высказал в письме к сардинскому королю Виктору Эммануилу I 28 августа (9 сентября) 1811 г. Главными обвинениями в адрес Сперанского были «низкое» социальное происхождение, шпионаж в пользу Франции, приверженность к конституции и принадлежность к масонам: «Это человек умный, великий труженик, превосходно владеющий пером; все сии качества совершенно бесспорны. Но он сын священника, что означает здесь принадлежность к последнему классу свободных людей, а именно оттуда и берутся, вполне естественно, внедрители всяких новшеств. Он сопровождал Императора в Эрфурт и там снюхался с Талейраном; кое-кто полагает, что он ведет с ним переписку. Все дела его управления пронизаны новомодными идеями, а паче всего – склонностью к конституционным законам<…> Должен признаться в крайнем своем недоверии к государственному секретарю <…> Ваше Величество не должен даже на мгновение сомневаться в существовании весьма влиятельной секты, которая уже давно поклялась низвергнуть все троны и с адской ловкостью использует для сего самих государей» .

В конечном итоге в результате закулисной борьбы с участием самых различных «фракций» Сперанский был отправлен в опалу в марте 1812 г., что резко усилило позиции как «русской партии», так и де Местра. Еще в феврале 1812 г. последнему было сделано предложение редактировать все официальные документы, публикуемые от царского имени, ему было передано 20 тысяч рублей от имени императора на необходимые расходы «для подготовки и проведения своих замыслов». 5 марта канцлер Н.П. Румянцев объявил де Местру, что император имеет на него виды в предстоящей войне, что он хотел бы его пригласить на русскую службу и что он согласен послать фельдъегеря за семьей Местра. В тот же день вечером Местр был на квартире у Н.А. Толстого, обер-гофмаршала, президента придворной конторы, который руководил придворной жизнью и церемониями во времена Александра I, и имел с ним разговор о предстоящей войне и вопросах командования. Во время разговора в квартире тайно присутствовал царь. В конце беседы он заменил Толстого и переговорил с Местром об его предстоящей редакторской работе. По поводу всех сделанных ему предложений Местр, однако, твердо решил, что службы сардинского короля он не покинет. Об этом он объявил Румянцеву, не отказываясь в то же время от исполнения поручений Александра. В тот же день последовала давно решенная ссылка Сперанского . Поскольку де Местр отказался перейти на русскую службу, заявив Александру I, что долг перед сардинским королем не позволяет ему дать «подписку о неразглашении» той секретной информации, которую может принести ему новое положение, это привело, в конце концов, к охлаждению Александра в его отношениях к сардинскому посланнику. Фавор в статусе личного секретаря государя не продлился и четырех месяцев . Политическая роль де Местра в России была к тому времени в основном сыграна. 9 апреля 1812 г. произошло назначение А.С. Шишкова государственным секретарем, а 29 мая 1812 г. другой лидер «русской партии», Ф.В. Ростопчин, был произведен в генералы от инфантерии и вслед за тем состоялось его назначение московским генерал-губернатором. Ему был также дарован титул Московского главнокомандующего.

Политические и идейные новшества, внедряемые в Российской империи после Отечественной войны 1812 г. и военных походов русской армии на Запад, в частности, религиозный эксперимент Александра I и А.Н. Голицына по созданию «общехристианского государства» по западноевропейским лекалам, почерпнутым из трактатов протестантских мистиков и масонов, привели к тому, что католическая версия консерватизма, развиваемая и отстаиваемая Ж. де Местром, оказалась неприемлемой для самодержавной власти. Ультрамонтаны в принципе не могли принять экуменизм и мистицизм. Как писал А.Н. Шебунин: «идеологи реакции (Жозеф де Местр, Бональд, Ламенне) относились резко отрицательно к мистикам и идеологии Священного Союза и в библейском обществе видели покровительство опасным сектам, религиозному разномыслию и т.п.» . Под тем предлогом, что прозелитизм де Местра зашел слишком далеко и что среди петербургской аристократии многие обратились в католичество (включая молодого князя А.Ф. Голицына, племянника обер-прокурора Св. Синода), иезуитам было приказано покинуть обе столицы, а де Местра выслали из Петербурга в мае 1817 г. за границу. В 1820 г. иезуиты окончательно были изгнаны из России, а в 1821 г. Ж. де Местр скончался в Турине. Таким образом, непосредственное влияние одного из основоположников европейской консервативной мысли на становление русского консерватизма прекратилось еще в 1817 г. Последовавший в 1822-1824 гг. отказ от религиозного экуменического эксперимента был следствием победы консервативной «русской партии», которая надолго заблокировала процесс рецепции иноконфессиональных консервативных западных доктрин. С 1824 г. монархическая власть более не ставила под сомнение статуса православия как господствующей религии, а русский консерватизм отныне базировался исключительно на православии.

Дегтярева М.И. Два кандидата на роль государственного идеолога: Ж. де Местр и Н.М.Карамзин // Исторические метаморфозы консерватизма. Пермь. 1998. С. 65-66.

ОР РНБ. Ф. 849 (Шебунин А. Н.). Д. 91. Л.9-10.