ЭСТЕТИКАИМОРАЛЬВЛАСТИВУЧЕНИИК.Н. ЛЕОНТЬЕВАО ГОСУДАРСТВЕ

Что ценнее – человек или государство? Это - абстрактно-гуманистическая постановка вопроса, родившаяся в недрах либерально-демократического мифа. Деятели нашего исторического ряда дали на него лукавый ответ: вслух сказали «человек», а про себя подумали «государственный человек» и стали действовать соответственно.

В свое время жил человек, который искренне давал ответ в пользу государства и при этом не был ни тоталитаристом, ни аморалистом. Звали этого человека Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891). Выдающийся консервативный мыслитель с типично «русской судьбой»: много писал, многих задевал, но при жизни, по существу, замечен не был. Советская эпоха воздвигла над этим «реакционером» саркофаг забвения, зато мудрый Запад, всегда ценящий своих врагов больше, чем друзей, отдал должное прогностическому дару Леонтьева, отнеся его к семи самым крупным интеллектам России.

Наше время крутых перемен откликнулось на зов «несвоевременного человека», наверное, не случайно: консервативная волна рано или поздно накрывает каждую революцию. Сегодня можно без натяжки говорить олеонтьевском ренессансе: переиздаются его труды, творчество интенсивно изучается,пишутся научные монографии и статьи, защищаются диссертации . О нем спорят, его цитируют. Впрочем, это уже переоткрытие; первый раз его открыли для российского общественного сознания В. В. Розанов и Н. А. Бердяев в начале ХХ века, спустя десятилетие послесмерти мыслителя, когда начали сбываться его прогнозы . По нашему обычаю Леонтьеву нашелся точный западный эквивалент – русский Ницше. Добавим от себя, что Леонтьев во многом предвосхитил другого знаменитого немца – Освальда Шпенглера.

В данной статье предпринят анализ того аспекта леонтьевского политического учения, в котором содержится его понимание роли нравственного фактора в политике государства, раскрывается сопрягаемость эстетического и этического векторов в государственной жизни. Статья написана на материалах большого исследования на тему «Проблема отношений политики и морали. Опыт конструирования макиавеллианско-кантианского метадискурса». Исследование проводится в форме докторской монографии в рамках научно-исследовательской темы кафедры истории мировой политики Института социальных наук Одесского национального университета «Украина в мировом политическом процессе: исторический опыт, проблемы, поиски»(№госрегистрации 0101 U 008292).

Изучавший в университете естествознание К. Н. Леонтьев вполне разделял подход суперпопулярного тогда Г. Спенсера,уподоблявшего социум живому организму. Народ, государство, культура живут естественноисторической жизнью, в которой можно выделить три основные фазы: первичной простоты, срединной сложности и вторичного упрощения (по аналогии с тремя основными возрастами человека - ребенок, зрелый человек, глубокий старик). Закон трехфазности исторического развития является сердцевиной леонтьевской историософии. Сам Леонтьевсчитал формулировку и обоснование этого закона своим открытием в общественно-политических науках. Применив его к истории великих государств прошлого, он рассчитал средний возраст жизни государства, который составил 1000-1200 лет. (Любопытно, что Л.Н. Гумилев примерно также оценивал средний возраст этноса.) Эвристический потенциал этого закона позволил ему утверждать, что Европа вступила в возраст своей старости. Ее стали одолевать характерные для третьей фазы недуги: культурный упадок, упрощение социальной иерархии, эгалитаризм, атеизм, космополитизм, откровенная проповедь утилитаризма, преклонение перед властью денег, утрата героических идеалов,мещанская приземленность, «вещизм» буржуазного образа жизни.

В природе организмы обладают индивидуальностью, которая удерживается «в форме» до самой смерти. Таковы же и государственные организмы. Идея государства, считал Леонтьев, заключена в его форме . Без формообразующей функции государства народное тело существовать не может, разлезется. “Форма есть деспотизм внутренней идеи , не дающий материи разбегаться ”, - именно так, курсивом, выделена эта мысль в программной леонтьевской работе “Византизм и славянство” . Это естественный деспотизм, и его нельзя ослаблять без риска подвергнуть гибели государство. Тут уж не до сантиментов.

Сама по себе форма правления никакой моральной нагрузки не несет.В этом вопросе Леонтьев атаковал своих оппонентов из лагерязападников, которые были убеждены, что в мировой истории реализуется универсальная тенденция перехода от монархии к республиканизму. В своей критикероссийского самодержавия они нередко прибегали кморально-нравственным аргументам. Тут он их ловил на их же приверженности к науке как последнему выражению прогресса. Наука бесстрастна и не приемлет моральных критериев.

Требуя научно-честных исследований природы государственности и ее исторических коллизий, Леонтьеврекомендовал менее всего обращать внимание на боль и страдания человеческие, поскольку “страдания сопровождают одинаково и процесс роста и развития, и процесс разложения” . “Боль для социальной науки, - подчеркивал он, - это самый последний из признаков, самый неуловимый, ибо он субъективен...” . Было бы, однако, глубоко ошибочно полагать, что сам Леонтьев отдавал приоритет науке. Жизнь не строится по рациональным основаниям. “Если Божественная истина Откровения не могла (и не претендовала , заметим, никогда ) уничтожить зло и безнравственность на этой земле, а только обещала этот рай под новым иным небом , то что же могут существенного сделать все бедные Жюль Симоны, Вирховы, Шульце-Деличи...”, - иронизировал мыслитель по адресу ученых .

Государство Леонтьевым рассматривается и как организм , который развивается, и как машина , сделанная людьми «полусознательно». Здесь в неявном виде присутствует понятие границы реформаторства. То, что составляет органическую основу государства, затрагивать нельзя - это грозит гибелью государства, а вотинституты и учреждения, составляющие в своей совокупности механизм административного управления государством, можно и нужно видоизменять или даже ликвидировать в интересах совершенствования всего механизма. Таким образом, К. Н. Леонтьев принципиально не отрицал необходимости реформ. В целом он позитивно оценивал и петровские, и александровские реформы. Это важно подчеркнуть, ибо здесь заключено принципиальное отличие культурного консерватора от реакционера.

Бердяев отмечал, что Леонтьев не любил народ и недооценивал народную стихию. Это правда. Стихию он не любил, отдавал предпочтение организующему началу, государству, которое культурно-политически структурирует стихию, дает ей надлежащую форму для исторического самовыражения.В этом пункте пролегла пропасть между Леонтьевым иславянофилами. В отличие от них никакой «богоносности», никакого мессианского предназначения в русском народе он не усматривал. Более того, говоря о «русских пороках», он писал В. В. Розанову, что «пороки эти очень большие и требуют большей, чем у других народов, власти церковной и политической. То есть наибольшей меры легализованного внешнего насилия и внутреннего действия страха согрешить» . (Курсив К. Н. Леонтьева. – Г. Г.) Поэтому-тотак важен был в народном мнении авторитет самодержавия, этот воплощенный принцип чистой власти. Русский народ авторитарен и власть воспринимает только через ее персонификацию. Закон же безличен и потому может быть обойден, как обходят лежащий некстати на дороге камень. По мнению Леонтьева, генерал народу милее и понятнее, чем параграф хорошего устава. Закон есть инструмент в руках власти, а не наоборот. Поэтому на Руси никому в голову не приходит судиться с властью.

Сегодня, после всехобсужденийцелевой идеи правового государства , приходится признать, что первым следствием демократических перемен в постсоветских странах стала утрата авторитета власти, всех ее ветвей. Никто не боится закона, потому что он – договорный: с Думой или Верховной Радой можно «договориться». Никто не боится власти, потому что в ней все – временные . Поневоле прислушаешься к мнению Леонтьева: “Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком подвижно, бедно мыслью и слишком страстно...” .

Веховцы, в частности Бердяев, Кистяковский и Струве, повторили леонтьевскую мысль о правовом нигилизме в России, но с той разницей, что они видели в этом коренной недостаток лишь самоуправной, антидемократической власти и противостоящей ей революционной интеллигенции, а не свойство вековечной народной ментальности.

Государственно-правовая дисциплина воспитывается. Для ее поддержания нельзя останавливаться перед насилием. Но и уповать на одну лишь силу было бы непростительной ошибкой. От простого консерватизма погибла Византия. Религия - фактор номер один в таком воспитании. Леонтьевразличал религию личного спасения, каковой был, по его мнению, протестантизм, и государственную религию. Такое достоинствопризнавалось им за православием.В православии он выделял центральное понятие страха Божьего перед Властью. «Нам нужно, - писал он, - заранее закалить наши силы терпением и любовью к предержащим властям за то уже только, что они Власть , той любовью, которая дается страхом Божиим и верой…» [ 9 ] . Не страх перед государством – он заставит человека ловчить, обходить закон, а страх перед Богомкак живое чувство христианской веры должен жить в душе гражданина, и тогда его законопослушность сможет успешно противостоять утилитарному преследованию собственнойвыгоды. Но христианский идеал любви и ненасилия неприменим к государству и политике как сфере преимущественно государственного воздействия. «Деспотизм государственной формы», организация управления, осуществление правопорядка, реализация внешних национальных интересов - все это жесткие для государства императивы, требующие силового подкрепления.

Применение морального императива в политике недопустимо, губительно именно вследствие его абстрактности, отвлеченности от конкретики, тогда как политика есть область эмпирического взаимодействия, которое строится на базе взаимного учета конкретных государственных интересов. Леонтьев понимал это не «теоретическим разумом», а «политическим умом», который у него была возможность развить в течение десяти лет, когда он работал в консульствах России на Востоке- на Крите, в Андрианополе и Константинополе. Именно в так называемом «восточном вопросе» Леонтьев резко расходился со славянофилами. Он считал, что он мыслят абстрактно, не политически , когда навязывают Российскому государству моральный долг освобождения южных славян из порабощения Турцией и Австрией, исходя из идеи общеславянского единства. (Кстати, здесь берет начало комплекс «старшебратства» как обязанности перед младшими). Леонтьев считал Турцию и Австро-Венгрию естественными геополитическими врагами России, но не желалуничтожения этих империй и поспешного освобождения «братьев-славян», так как они тут же отвернутся от России и начнут интриговать против нее с Европой. В силу такой логики он оценил Берлинский трактат 1878 г. как вершину мудрости русской дипломатии. Россия победила Турцию, но не добилась освобождения славян, поскольку Запад украл победу. Отлично! Теперь болгарам, сербам, грекам станет ясно, кто их истинный враг.

Итак, факты государственного насилия сами по себе К. Н. Леонтьев не рассматривает как зло. Но этого сказать мало. В его глазахнеправовые действия государства или безнравственные поступки отдельных государственных лиц получают оправдание, если их целью было охранение самого государства и тех социальных форм, которые находятся под его защитой. Преступление морали изакона политически может быть оправдано ! В подтверждение этого макиавеллиевского тезиса Леонтьев приводит исторические примеры преступных, но политически целесообразных, с его точки зрения,действий - казни королей, убийство президента США, покушение на императора Франции и т. п.В оценке этих действийдля него существенно важно только одно: какой цели они служили - революции или контрреволюции. При этом надо иметь в виду, что леонтьевское понимание революции резко расходится с классическим. В этом не оставляет сомнение следующая цитата: “Самые мирные, закономерные и даже несомненно ко временному благу ведущие реформы могут служить космополитизму и всеуравнительной революции; и самый насильственный, кровавый и беззаконный с виду переворот может иметь значение государственное, национально культурное, обособляющее, антиреволюционное (в моем и прудоновском смысле)” .

Таким образом, К. Н. Леонтьев выводит нас на четкую формулировку: нравственно то , что служит укреплению государства. Здесь мы имеем ту же конструкцию мысли, чтои в знаменитом ленинском афоризме: «Нравственно то, что служит укреплению коммунизма». Это не случайно. Дело в том, что консерватор Леонтьев и революционер Ленин находятся в одном ряду, в одной традиции политической мысли, которая восходит к Макиавелли, если называть имя, знаковое для Европы Нового времени.

Речь не идет об аморализме или имморализме, как считают многие.Речь идет о несовпадении личной морали и политической нравственности , иногда до степени конфликта. Первая ориентируется на абсолютные христианские ценности, вторая подчинена политической целесообразности и, следовательно, относительна. К. Н. Леонтьев полагал, что многие беды в истории приключаются от того, что люди, обладающие высокими нравственными качествами, ополчаются на государство, не понимая природы политического. Так, он писал: “Личная честность, вполне свободная, самоопределяющаяся нравственность могут лично же и нравиться, и внушать уважение, но в этих непрочных вещах нет ничего политического, организующего. Очень хорошие люди иногда ужасно вредят государству, если политическое воспитание их ложно, и Чичиковы, и городничие Гоголя несравненно иногда полезнее их для целого...” .

Тезис «цель оправдываетсредства» - сугубо политический, тем не менее не лишен нравственного содержания, если под целью имеется в виду благо государства – целого, без которого и вне которого существование единичностей невозможно. В иные эпохи и в иных обществах он становится категорическим императивом, направленным на выживание. Не это ли хотел сказать пламенный патриот Италии Николло Макиавелли?

В леонтьевской концепции государства одно из важнейших мест занимает идея иерархии. Она отражает сложную организацию жизни и по сути есть идея власти. Она ложится на еще более фундаментальную и всеобщую для жизни как таковой идею неравенства.

Леонтьев полагал, что иерархия общественной жизни имеет три уровня: низший – утилитарный, средний – эстетический и высший – религиозный. Вот как об этом пишет он сам: «Есть, мне кажется, три рода любви к человечеству. Любовь утилитарная; любовь эстетическая; любовь мистическая. Первая желает, чтобы человечество было покойно, счастливо, и считает нынешний прогресс наилучшим к тому путем; вторая желает, чтобы человечество было прекрасно, чтобы жизнь его была драматична, разнообразна, полна, глубока по чувствам, прекрасна по формам; третья желает, чтобы наибольшее число людей приняло веру христианскую и спаслось бы за гробом» . Этой иерархии трех уровней соответствуют общественные идеалы. Идеалы, направленные на бытовое благоустройство миллионов людей, организацию комфортной, цивилизованной жизни граждан вызывали у Леонтьева тошноту откровенным приматом материального над духовным. Более того, как увидим дальше, они вообще не относятся к уровню политического, а значит и не составляют заботу государства.

Бердяев был точен, когда заметил: «К. Леонтьев не был гуманистом или был им исключительно в духе итальянского Возрождения ХУ1 века» . Как известно, русская литература Х1Х в., начиная с Гоголя, проповедовала жалость и сочувствие к «маленькому человеку». Доминировавшая в общественном сознании народническая этика требовала от активной личности посвятить собственную жизнь улучшению бытовой жизни народа, состоящего из «маленьких человеков». Леонтьева же увлекали героические эпохи, роковые события, отмеченные мощным выплеском энергии, пафосом титанической борьбы, триумфом и трагедией человеческого духа, то есть все то, что можно назвать высоким стилем истории. «Афины времен Перикла, Рим в эпоху Гракхов, Франция Ришелье и Фронды, Германия при начале Реформации были одинаково полны внутренней борьбы и духовного сияния. Кровь обильно струилась во все времена, вражда разделяла людей, когда эти люди были особенно прекрасны, исполнены веры, когда был смысл в их жизни и они знали этот смысл» .

В письмеРозанову (от 13 августа 1891 г.) К. Н. Леонтьев писал: «Я считаю эстетику мерилом наилучшим для истории и жизни, ибо оно приложимо ко всем векам и ко всем местностям. …Мерило чисто моральное… не годится, ибо, во-1-х, придется предать проклятию большинство полководцев, царей, политиков и даже художников (большею частью художники были развратны, а многие и жестоки); останутся одни «мирные земледельцы», да и какие-нибудь кроткие и честные ученые. Даже некоторые святые, признанные христианскими церквами, не вынесут чисто этической критики» .

Зададимся вопросом: связан ли был леонтьевский аристократический эстетизм в подходе к истории и политике с отрицанием морали вообще? Нет, утверждает Бердяев, «он не аморалист, он проповедник морали власти, морали вождей и водителей против морали масс и автономных личностей» .То есть опять речь идет об особой политической нравственности, этике власти . Власть организует, упорядочивает социум, поэтому имеет священное право и обязанность принуждать. Она обязана применять силу во всех случаях , когда есть хоть малейшее сомнение в ее возможности сделать это. Эстетика власти – это эстетика силы, и если сила применяется грубо, то это в принципе не противоречит эстетическому критерию; однако разумное применение силы – это показатель спокойствия и уверенности власти, то есть той же силы. Силы, которая находит в глазах Леонтьева полное моральное оправдание, поскольку государство есть высшая культурно-историческая ценность.

Итак, политика как текущая история была отнесена Леонтьевым ко второму, эстетическому уровню социальной иерархии. Политика может оцениваться с позиций первого и третьего уровней, но она не содержит их целей. Ей чужды как религиозно-моральные критерии, так и утилитарная забота об уравнительных правах и материальных интересах миллионов. Но если политическими задачами – в случае столкновения идеалов - можно пожертвовать ради высшей духовности (третьего уровня), то сводить политику к удовлетворению незамысловатых аппетитов массы, значит фактически вести разрушительную работу против государственности, которая жестко держит «в форме» всю иерархию социума. Абсолютная апологетика государства? Не будем спешить с выводом.

Важно обратить внимание на леонтьевские мысли о соотношении государстваи культуры. Под культурой Леонтьев понимал «ту сложную систему отвлеченных идей (религиозных, государственных, лично-нравственных, философских и художественных), которая вырабатывается всей жизнью нации» . Культура естьпродукт государственной жизни, его (государства) смыслообразующее ядро. Государство является формой актуального бытия культуры. Внимание: если государство перестает быть протектором культуры, становится бездуховным(культура есть Дух), то оно теряет оправдание своего существования. По-моему, так следует понимать главное требование Леонтьева к государству. Судите сами, насколько современные государства соответствуют этому требованию.

Культура органически связывает второй и третий уровни социальной организации. Не правда ли, это очень напоминает платоновскую конструкцию идеального государства с ее высшими сословиями философов и войнов, духовным и социальным аристократизмом?

Отстаивая явный приоритет государства над личностью, Леонтьев «автоматически» попадает в то, что я называю, «платоновским капканом». Как показал К. Поппер, платоновский этатизм имеет тенденцию к тоталитаризму. Но опять же можно возразить. Тоталитаризм является продуктом цивилизации. Голая технология власти плюс изощренные технические средства тотального контроля за людьми. Леонтьев же везде подчеркивает культурное значение государства. Способна ли культура предохранить государство от скатывания в тоталитаризм? – вот вопрос вопросов.

Вкаждую эпоху доминирует одна идеология и соответствующая ей мораль, накладывающая свой отпечаток на политические нравы. Рядом с ней, в оппозиции, существуют, усложняя картину общества, периферийные мировоззрения с их исторически и социально выработанным нравственным порядком. Несовременность всегда аспектно представлена в современности . Так, Ницше напал на христианство, видя в нем первопричину кризиса западной культуры. При этом он восстанавливает якобы более здоровую языческую нравственность с ее апологетикой силы, мощи. Леонтьев же в своей критике либерально-буржуазного порядка возрождает средневековое мировоззрение. Именно для средних веков было характерно представление о своеобразном разделении труда между сословиями, о сословной взаимодополнительности, закрепленной мировым божественным порядком. Задолго до Ф. Фукуямы Леонтьев начал говорить о «конце истории». Только концом истории он считал не торжество либеральных идеалов свободы во всем мире, а в лучшем случае деградацию культуры вследствие торжества этих идеалов.

Однако не следует спешить записывать Леонтьева в «реакционеры». Идеология массового потребления явно обнаружила свой экологический предел. Эта тема, в частности, активно разрабатывалась в 90-е годы истекшего столетия ныне покойным российским академиком Н. Н. Моисеевым. Причем он считал, что речь идет о смене парадигмы человеческого развития со времен «неолитической революции». Из футурологов мало кто сомневается, что впереди нас ждут очень жесткие времена, глобальная борьба за скудные ресурсы и, конечно, кардинальная смена морально-нравственных установок. Похоже, кантовский «вечный мир» вновь откладывается.

Признаком крылатой теории являются ее прогностические возможности. Используя леонтьевскую методику, В. В. Розанов предсказывал в 1892 г.: «Во всяком периоде нашей истории мы разрывали с предыдущим – и разрыв, который предстоит нам теперь, есть, без сомнения, разрыв с Западом» . Этот прогноз сбылся на все 100%. Леонтьев много думал об этом. Он буквально по-кассандровски переживал будущую катастрофу России и точно ее связывал с наступлением социализма. Он ненавидел социализм по его радикальной тенденции к уравнительству, предвидел его «страшный характер», но, с другой стороны, по какой-то фрейдовской логике влекся к нему. Он видел, вернее, хотел видеть в русском социализме проявление российского национального своеобразия, отмеченное все тем же государственно-культурным византизмом. В незаконченной статье «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» он написал, что «социализм, понятый как следует, есть не что иное как новый феодализм уже вовсе недалекого будущего в смысле новой комбинации социального неравноправия, нового закрепощения лиц другими лицами и учреждениями» .

Пророчество сбылось. СССРотгородился от либерального Запада «железным занавесом», но не отвернулся от него спиной, а, наоборот, вступил с ним (фактически в одиночку!) в жестокую конкуренцию по всем направлениям, так что видные представители ученого мира заговорили о возможности конвергенции двух систем, если снять конфронтацию между ними, во многом обусловленную идеологическим неприятием.

Распад СССР обозначил очередную смену парадигмы российской государственности. А в чем ее суть – невозможно уверенно сказать даже сейчас, по прошествии 12 лет нового отсчета.Идет поиск новой идентичности, нового смысла государственно-политического развития, и в этом направлении развертывается новая глобальная геополитическая конфигурация. Конвергенция с Западом осуществляется, но «конвергирует» только одна сторона и под диктовку Запада. А.А. Зиновьев называет такую модель уродливого развития России «рогатым зайцем». Так или иначе, а леонтьевская заповедь сближаться не сливаясь, входить не растворяясь сегодня звучит острее, чем в его времена.

Литература:

1. См.: Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика / Общая ред., сост. и

Нина Михайловна Северикова родилась в селе Андома Вытегорского района Ленинградской области. Окончила Вологодский государственный педагогический университет. Кандидат философских наук, научный сотрудник кафедры истории русской философии философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. Автор более 250 научных работ и статей.
Заслуженный учитель Российской Федерации. Награждена почетными грамотами и медалями, в том числе золотой медалью лауреата Всесоюзного конкурса научных работ.

Константин Николаевич Леонтьев своими суждениями о мире органично вписывается в творческую магистраль русской культуры 70-х годов XIX столетия. Однако, по оценке В.В. Розанова, в сфере мышления он должен поставлен «впереди своего века». И не только: идеи Леонтьева созвучны идеям наших современников и могут быть поняты в контексте тех проблем, которые возникли в настоящее время в русском обществе.

После распада СССР одной из важнейших функций России стало сохранение единства народов. Основой их единения могут быть не только политика и экономика, но и культура, и особенно русская культура, которая, естественно, определяется как понятие духовное, способствующее активному взаимодействию народов, их сплочению.

Именно в сплочении, в консолидации с другими народами состоит сила не только России, но и всех восточнохристианских народов, «чье культурное наследие и духовный потенциал уходят своими корнями в древнюю византийскую традицию» 1 . Эта традиция идет от создателя Византийской империи Константина Великого (285–337), деяния которого сумел оценить гениальный философ второй половины XIX столетия Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891). Он первым употребил термин византизм и ввел его в систему философских понятий. Идеи византизма пытался реализовать в первой трети XX века легендарный полководец Андраник Сасунский (1865–1927). Каждый из этой славной триады - царь , мыслитель , солдат - внес значительный вклад в утверждение византизма как уникального явления в истории человечества; каждый понимал: единение народов - это духовная ценность общества , сплоченными усилиями которого можно преодолеть любые трудности в достижении поставленной цели. Необходимость такой «формы единения, которая послужила бы краеугольным камнем и образцом для будущего восточнославянского союза» 2 , обосновал К.Н. Леонтьев, имя которого стало широко известно просвещенному человечеству сравнительно недавно - в последние десятилетия.

К идее византизма философ пришел уже в зрелом возрасте, обобщив многолетние наблюдения над жизнью народов и размышления о судьбах России, Европы и всего человечества в своей пророческой книге «Византизм и славянство», написанной в 1872 году и увидевшей свет только в 1875-м. Леонтьев дает в ней теоретическое обоснование византистских идей и раскрывает возможность их дальнейшего развития в иных исторических условиях.

Небольшой экскурс в прошлое поможет представить, чем были наполнены годы, предшествовавшие созданию одного из самых выдающихся творений русской общественной мысли. Жизнь Леонтьева была богата разнообразными переменами. Он рос в старинной барской усадьбе Кудиново Калужской губернии, поблизости от Оптиной Пустыни. После окончания Ришельевского лицея в Ярославле учился на медицинском факультете Московского университета. Досрочно добившись звания военного лекаря, в 1853-м уезжает на фронт. В Крымской войне через его руки прошли сотни раненых. Вспоминая свои наблюдения за страданиями увечных солдат, матросов, офицеров, он позже упрекнет Л.Толстого, который в очерке «Севастополь в мае 1855 года», вопреки психологической достоверности, разыскивает у своих героев «несвойственное им тщеславие». В эти годы «Московские ведомости» и «Отечественные записки» публикуют повести Леонтьева «Благодарность» и «Лето на хуторе» - в ней появляется доктор Руднев, предвосхитивший тургеневского Базарова. Немного позже выходят романы «Подлипки» и «В своем краю», написанные на автобиографическом материале.

После Крымской кампании Леонтьев едет в Петербург, становится сотрудником Министерства иностранных дел. Дипломатическая служба (1863–1873) многое дала Леонтьеву в его становлении как писателя и философа. В качестве российского консула он отправляется в Турцию. Сначала был секретарем при русском консульстве на острове Крит, который через год пришлось покинуть. На оскорбительный отзыв о России французского консула Дерше Леонтьев ответил ударом хлыста - поступок явно не дипломатический, но характеризующий его как человека и гражданина, для которого честь отечества была выше собственной карьеры. Леонтьев близко познакомился с жизнью Балканского полуострова, где созревали его важные мысли о главной проблеме тех лет - об отношениях Востока и Запада, о судьбе России. Жизнь его была полна надежд на будущее - и вот неожиданный для всех поворот судьбы: Леонтьев подает в отставку. Многим было трудно понять, почему преуспевающий дипломат и политик, врач, талантливый писатель, критик и публицист, философ, художник, ценивший жизнь во всех ее проявлениях, вдруг бросает службу и принимает решение обратиться в монашество.

Позже, в письме к В.Розанову 3 , Леонтьев объяснил причины, заставившие отойти от успешно развивавшейся дипломатической деятельности. Будучи консулом в Салониках, летом 1871 года он тяжело заболел. Его отчаяние усугублялось сознанием того, что им еще ничего не сделано «достойного своих способностей». И перед образом Божией Матери он восклицает: «Подними меня с одра смерти!» Он дал обет уехать на Афон и постричься в монахи. «Через 2 часа я был здоров, - пишет Леонтьев, - через 3 дня я был на Афоне». Но афонские старцы, боясь обострения отношений с русским правительством, отказали русскому консулу. В монахи он постригся в Оптиной Пустыни только через 20 лет...

В Кудиново, где он поселился, возвратившись с Балкан, тихой, уединенной жизни не получилось: его захватила острая политическая борьба вокруг «балканского вопроса». Передовые статьи в качестве помощника редактора газеты «Варшавский дневник» - важная часть творческого наследия мыслителя: в них с заостренной полемичностью он пишет о наболевших вопросах русской жизни, обличает ложь в публицистике, требуя высказываться без экивоков, прямо, честно и ясно. По силе эмоционального воздействия публицистика Леонтьева вызвала в русском обществе, пожалуй, не меньший резонанс, чем первое «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева, опубликованное в журнале «Телескоп» (1836, № 15). Именно передовые статьи 1880 года положили начало критике взглядов К.Леонтьева, яростной полемике вокруг его имени.

Материальные затруднения вынудили Леонтьева навсегда расстаться с родовым имением, которое купил его бывший крепостной. А владелец поместья, теперь тоже уже «бывший», становится отшельником в Оптиной Пустыни, где в 1891 году принял тайный постриг в монахи и, переехав в Троице-Сергиеву Лавру, через 2,5 месяца скончался.

Таков, в кратчайшем изложении, жизненный путь Константина Николаевича Леонтьева, много претерпевшего при жизни - и после смерти тоже.

Публицистические статьи Леонтьева вызывали раздражение российских литераторов, обрушивших на него шквал критики. В чем только не обвиняли мыслителя! Какие ярлыки не навешивали на него! Причем каждый из «обвинителей» интерпретировал его высказывания по своему разумению, зачастую игнорируя их подлинный смысл и глубокую значимость в переживаемый обществом момент. Но «неприручаемый мыслитель» 4 в своих оценках русской жизни и в беспощадных прогнозах будущего России оставался независимым и, более того, непреклонным, что, естественно, не только не располагало к дружескому общению с ним, а даже вредило ему. Его тонкий, аналитический ум, недюжинный талант и самобытность мыслей высоко ценили знавшие его люди, но литературные круги, чувствительные к личностным взаимоотношениям, подчеркнуто «не замечали» Леонтьева, формируя вокруг него враждебное отношение. За творчески мыслящим человеком, ищущим такие социальные формы, которые были бы способны вывести Россию на путь возрождения и сохранения самобытности русского народа, на целое столетие установилась репутация крайнего реакционера, врага демократии и прогресса, ненавистника всего нового, единственное желание которого - повернуть Русь вспять.

Вряд ли можно назвать эти оценки объективными и справедливыми. «Гонителей толпа» (у бессмертного Грибоедова - «мучителей...») не стеснялась в выборе хлестких эпитетов, стремясь побольнее уколоть того, кто в одиночку решился «плыть против течения», пугая общество смелостью своих суждений, которые слишком резко расходились с бытовавшими тогда мнениями большинства; он ни к кому и ни к чему не приспосабливался, и так называемая «критика» в его адрес часто превращалась в злобную инвективу. Так, в учении Леонтьева И.С. Аксаков увидел всего лишь «сладострастный культ палки». Не скрывал своего недоброжелательства по отношению к Леонтьеву и С.Н. Трубецкой, назвав его апологетом «реакции и мракобесия» 5 , а идеи византизма, исповедуемые им, - «мертвенными и отжившими», «чудовищной, болезненной утопией» 6 . Византизм С.Н. Трубецкой определял как «совокупность принудительных начал в общественной жизни... принцип охранительной политики русской, а затем, может быть, и всемирной реакции» 7 . Именно насилие и реакция, к которым, по мнению С.Н. Трубецкого, «взывал» Леонтьев, якобы и вдохновляли писателя на «самые отвратительные страницы его произведений» 8 . Удивляет тот факт, что и в наше время в прессе и даже в энциклопедических изданиях основу статей о К.Н. Леонтьеве составляют негативные оценки С.Н. Трубецкого. Леонтьев по-прежнему остается «защитником мертвого патриотизма», а определение «византист» непременно - в качестве синонима - сопровождается словом «консерватор». Кстати, свою статью о Леонтьеве С.Н. Трубецкой озаглавил не совсем точно: Леонтьев не принадлежал к сообществу славянофилов и вовсе не был «очарован» ими: славянофилы, вспоминает В.Розанов, даже «страшились принять в свои ряды» столь неординарную, самобытную личность.

Обильно цитирует мыслителя Н.А. Бердяев и своими комментариями старается доказать: Леонтьев - «философ реакционной романтики». Отрыв от реальной жизни и «от большого исторического пути» послужил причиной «роковой связи его с реакционной политикой» 9 , - уверяет Бердяев. Он допускает, что связь могла быть и «случайной», однако то, что она оказалась трагичной для философа - это несомненно: в писаниях Леонтьева чувствуется «глубокая мука и безмерная тоска», страдания, которые «вылились в злобной проповеди насилия и изуверства» 10 .

Цитируемый текст Леонтьева критик сопровождает «выразительными» замечаниями. Так, леонтьевскую теорию развития и умирания наций и государств он считает «несостоятельной»: это «исторический фатализм»; Леонтьев был искренне озабочен возвращением византистских идей в Россию - Бердяев же уверяет, что тот «хватается за византийскую гниль в порыве отчаяния» 11 .

Вот еще несколько бердяевских характеристик «извращенной природы Леонтьева »: «реакционная , человеконенавистническая политика »; «сатанист , надевший на себя христианское обличие »; «поклонялся Богу как творцу зла в мире »; «радовался гибели миллионов людей »; «сделался настоящим садистом » 12 - этот неполный перечень «обвинений» взят только из одной статьи Н.А. Бердяева, посвященной К.Леонтьеву.

Нельзя сказать, чтобы у К.Леонтье­ва не было единомышленников, - были, но ничтожно мало по сравнению с сонмом его ниспровергателей, непременно отмечающих его «охранительную» деятельность, о которой «не забыли» выразить свое мнение также и Вл.С. Соловьев, и В.В. Розанов. Чтобы подчеркнуть одиночество Леонтьева, Бердяев замечает: «Никто не пожелал слушать проповедника «самодержавия, православия, народности» 13 . Этой знаменитой формулой графа С.С. Уварова, министра народного просвещения (его чаще называли министром «затемнения»), Бердяев намеренно причисляет К.Леонтьева к консерваторам и реакционерам. Но, к удивлению окружающих, сам Леонтьев задолго до Бердяева открыто и прямо рекомендовал себя реакционером - так он реагировал на «разрушительный ход истории». Да ведь и «консерватор» - это в России нечто постыдное, а в других странах всего лишь член консервативной партии; так и «реакционность» Леонтьева, наверное, следует переосмыслить, приблизив к понятию «реакция на современность». Выпады против Леонтьева и его необычное признание точно оценил С.Л. Франк: этого выдающегося русского мыслителя «мало знают и еще меньше понимают», и «духовно консервативным прогрессистам мы лично открыто предпочитаем духовно прогрессивного реакционера Леонтьева» 14 .

Сегодня «только очень недалекие люди», по мнению критика А.К. Закржевского, могут называть Константина Леонтьева реакционером и «приверженцем палки и кнута». Леонтьев шел вразрез со своим временем, с господствующими идеями, с традициями, существовавшими «в муравейнике всеобщей сытости», всеми фибрами души ненавидя «буржуазное стадо» 15 . Более чем необычно прозвучали слова Д.С. Мережковского о Леонтьеве: это «страшное дитя для русской политики: говорит взрослым правду в глаза » 16 . Можно ли признать справедливой жестокую оценку С.Н. Трубецкого, данную незаурядному, своеобразному русскому мыслителю, который при жизни якобы «пользовался заслуженной неизвестностью»? Причина «неизвестности» (в смысле отсутствия всепобедной, громкой славы) ясна: его оригинальные идеи не были восприняты обществом в силу их сложности, непонимания предостережений человека, искренне озабоченного судьбой России.

«Одинокого» мыслителя В. Розанов сравнивает с гладиатором, который, проходя по арене цирка, молча идет на смертельный бой, не удостаивая сидящего в ложе императора традиционным возгласом «Ave Cesar! Morituri te salutant!»

Выполняя дипломатическую миссию, К.Н. Леонтьев 10 лет провел на Балканах. Ему представилась возможность всесторонне изучить государственную политику, экономику, культуру, религию и этнографию населения Балканского полуострова - болгар, греков, албанцев, западных и южных славян, румын, турок, коптов, сирийцев, армян, грузин, езидов и других народов Запада и Востока.

Знаток истории цивилизаций, глубокий исследователь исторических и современных процессов, он в своих трудах дал многоаспектный анализ разнообразных явлений общественного развития. Обеспокоенность К.Н. Ле­онтьева, дипломата и писателя, судьбой своего отечества была вызвана постоянными выступлениями западных держав против России. Его наблюдения вылились в твердое убеждение: только сила, мощь, справедливая и твердая политика России способны защитить и своих сограждан, и восточных христиан, нуждающихся в покровительстве единоверного государства. Напряженные размышления о русском народе, о путях развития русского государства привели Леонтьева к очень важному выводу: основой будущего государственного устройства России должен стать византизм .

Такой прецедент уже был в истории русской цивилизации. Со времени принятия христианства в 988 году князь Владимир I построил свое государство по модели, созданной Константином Великим. Мудрый русский князь, подобно византийскому императору, был проникнут заботой о могуществе Руси, ее национальных интересах, просвещении, культуре и благосостоянии своих сограждан. Русская земля стала «ведома и знаема » во всем мире. Деяниям великого русского князя, прозванного в народе «Владимир - Красное Солнышко», посвящено «Слово о законе и благодати» Илариона - первого русского митрополита, идеолога древнерусского христианства, развивавшего патриотическую мысль о великом предназначении Руси. Владимир - Красное Солнышко - первый на Руси восприемник идей византизма , ставшего, по словам П.А. Флоренского, «источником, откуда русский народ пил веками, почти не имея ничего другого» 17 . То, что связывало Византийскую империю и Древнюю Русь, стало уже далеким прошлым: Константин Великий имя свое обессмертил деяниями во имя человека - святой русский князь следовал его примеру. К.Леонтьев в письме к Вл.С. Соловьеву выразил эту мысль более лаконично: «Равноапостольный царь Константин предшествовал равноапостольному князю Владимиру».

За прошедшее тысячелетие жизнь человечества неузнаваемо изменилась: стали иными не только условия существования общества и основы его развития - произошла трансформация идей, принципов, определяющих отношение человека к миру, нормы его поведения, цели, средства и ожидаемые результаты человеческой деятельности.

Идеи византизма в интерпретации Леонтьева приобрели иное содержание: дали импульс к направлению его размышлений применительно к современности и перспективе грядущего развития России, ее мессианской роли в объединении православнохристианских народов - именно их единство и должно стать залогом утверждения византистских идей «завтра », или, как выражает свою мысль К.Н. Леонтьев, «византизма» будущего (см. «Письма к В.С. Соловьеву»).

Фундаментальная работа К.Н. Леонтьева «Византизм и славянство» является важной частью двухтомника «Восток, Россия и Славянство» (1885–1886), где автор обосновывает мысль о том, что Россия должна выбрать свой, отличный от Запада, путь развития, обусловленный ее историей, самобытной жизнью и культурой. Выбрав новый путь, Россия может стать «во главе умственной и социальной жизни всечеловечества» 18 . Русский путь, по Леонтьеву, - в следовании византизму: именно в этом он видит будущее России. Эта идея была для философа не отвлеченной субстанцией, а делом его жизни, средоточием всех его душевных сил. Он утверждал: византийский мир, исторически «далеко отошедший», вполне «современен нам», так как органически связан «с нашей духовной и государственной жизнью». Византизм, став основой русского государства со времени принятия христианства, способствовал возвеличению русской нации. Это «единственный надежный якорь нашего не только русского, но и всеславянского охранения» 19 .

Леонтьев глубоко сожалеет о том, что русская общественность имеет весьма слабое представление о Византии: многим она представляется чем-то «сухим, скучным», «даже жалким и подлым», ибо не нашлось еще людей, которые, обладая художественным дарованием, посвятили бы свой талант описанию византизма, сумели бы развеять «вздорные», «самые превратные представления» о нем и донести до читателя, «сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии». К.Леонтьев бросает упрек западным писателям за их пренебрежение к истории и высочайшей культуре Византии: ведь византийская образованность, мысль и искусство, художественное творчество распространились «далеко за пределы» Византийской империи. Однако только в предисловии к одной из книг Амедея Тьерри («Derniers Temps de l’Empire d’Occident») Леонтьев обнаружил доброе упоминание о Византии: там «были люди, которыми могли бы гордиться все эпохи, всякое общество!» Тьерри называет непреложный исторический факт: «именно Византия дала человечеству совершеннейший в мире религиозный закон - христианство...», а в нем - «единство и силу» 20 .

По мнению Леонтьева, «византийский дух, византийские начала и веяния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общественный организм», «самые недра» его 21 . Византийские идеи и чувства объединяли, сплачивали русских людей для борьбы с иноземцами, в разное время вторгавшимися на Русскую землю. Силу русских испытали на себе татары и монголы, поляки и шведы, турки и французы. Под знаменем византизма Россия «в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы» 22 . «Вещественная сила» византизма чувствовалась во всем: под его влиянием Россия крепла, «росла и умнела», при этом и жизнь ее «разнообразилась и развивалась».

Общая идея византизма, по утверждению К.Леонтьева, «слагается из нескольких частных идей: религиозных, государственных, нравственных, философских и художественных». Например, византизм в государстве, по Леонтьеву, - это самодержавие, то есть крепкое государство, способное создать благоприятные условия для развития оригинальной, самобытной национальной культуры. Без национального своеобразия «можно быть большим, огромным государством, но нельзя быть великой нацией» 23 , - утверждает мыслитель. Россия должна оберегать собственную культуру от чуждых влияний. При этом важно «признание национальной самобытности за самую основу и руководящее , дающее самой культуре жизнь , форму и силу , начало этой культуры » 24 . Национальное своеобразие - это самый существенный отличительный признак культуры, которая непременной частью входит в систему идей византизма. К.Леонтьев стоял «на высоте культуры»: он прекрасно знал культуру народов Востока, высоко ценил европейскую, возрожденческую культуру и утверждал, что византизм ярко проявил себя в области «художественной или вообще эстетической» - в зодчестве, обычаях, моде, вкусах, в искусстве в целом .

Однако осуществление высокого нравственного идеала Леонтьев связывал только с религиозными верованиями и чувствами, так как условия обыденной, земной жизни не способствуют нравственному совершенствованию человека «здесь, долу». Душа Леонтьева «стремилась всегда туда, где хоть отчасти осуществлялся идеал жизни нравственно-христианской» 25 .

Леонтьев глубоко убежден, что сила государства и его устои, история просвещения, поэзия, художественное творчество, «великорусская» жизнь - «словом, все живое у нас» органически сопряжено с православием и влиянием византистских идей и византийской культуры. «Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы погубим Россию» 26 , ибо ослабление авторитета византизма ведет к ослаблению Русского государства.

В укреплении государственного строя следует ожидать реальной помощи от религии - христианского православия, формирующего единство народов и нравственный облик русского человека. Русские, по мнению Леонтьева, - «главные представители православия во вселенной» 27 . Христианская религия становится одним из существенных средств «общественной дисциплины» и привлекает к себе тем, что содержит «все, что есть сильного и хорошего во всех других религиях», в частности учением кротости, милосердия к другим и строгости, чуть ли не аскетизма по отношению к себе. Именно России, утверждает К.Леонтьев, уготована участь быть «главной опорой православию на всем земном шаре» 28 . Религия поддерживает человека в его лишениях и страданиях и тем самым сохраняет устойчивость нравственности, и пока «религия жива, все еще можно изменить и все спасти, ибо у нее на все есть ответы и на все утешения» 29 . При этом необходимо «строжайшее сохранение православной дисциплины», чтобы уберечь «государственную Россию» от разрушения, которое может произойти в ней «еще скорее многих других держав» 30 .

По мнению игумена Петра Пиголя, Православие «для России, для человеческих обществ, исповедывающих Православие, - культурно-обособля­ющая и внутренняя духовно-объеди­няющая сила, важнейшая из основ культурной самобытности » 31 .

В работе «Византизм и славянство» мыслитель излагает свою теорию исторического процесса, которая, по выражению В.Розанова, составляет «корень всего Леонтьева» 32 . Обладающий обширными познаниями в естественных науках, в частности в медицине, умудренный опытом изучения политического устройства государств, экономики, быта, культуры многочисленных народов, Леонтьев сформулировал закон возникновения, существования и гибели организма или явления, пребывающего во времени и пространстве. Он был твердо убежден, что все мировые процессы однородны и однотипны, все проходят три обязательных стадии развития: стадию первоначальной прос­тоты (эпического и патриархального); стадию цветущей сложности , для которой характерны богатство, разнообразие и неравенство элементов; стадию вторичного смесительного упрощения (однородность, равенство и предсмертная свобода).

Триединый процесс развития приобретает универсальный характер, так как ему подчинены «великие и всеобщие факты мировой эволюции»: биологические процессы, начиная с «едва видимой былинки, растущей в поле», и включая всю природу; все явления общественной, политической, художественной жизни - в этом перечне и народы Земли, целые государства и цивилизации, системы мироздания... Свои высказывания философ подтверждает множественными примерами из истории цивилизаций и культурных миров, из жизни органической природы и явлений неорганической, доказывая: универсальный трехфазовый закон развития действует всюду .

В истории философии Леонтьев наблюдает аналогичные проявления закона: простые начальные системы (первобытная простота, народная мудрость); затем цветущая сложность (от Сократа до Гегеля); вторичное смесительное упрощение (эклектики, а также реалисты разных направлений, отвергающие отвлеченную философию - материалисты, деисты, атеисты). При этом Леонтьев отмечает различие между реализмом и материализмом. Реализм настолько прост, что его нельзя назвать и системой - это лишь метод, способ; материализм же бесспорно система, хотя и самая простая: ее характерную особенность составляет убеждение, что все в мире есть вещество - то, что осязаемо и зримо, а остальное - метафизика и идеализм.

Проходя через вторичное смесительное упрощение, всякая система гибнет. Однако из своей схемы Леонтьев исключил духовную сферу, к которой относит не только философию (метафизику), но и религию: они остаются «реальными силами, действительными, несокрушимыми потребностями человечества» 33 - что означает: эти безусловные ценности не подвержены вынужденной гибели, вечность - основное их свойство. На каждом этапе развития общества философская мысль обновляется, возрождается - становится более деятельной, живой: это могут быть поиски Бога, высших идеалов; «стремление к освоению всего многоцветия мировой и неоцененной русской философии...» 34 .

Леонтьев утверждает: любое развитие организма или явления сопровождается изменением формы. Особенно это заметно в развитии «организмов» общественных - таких, как государство, где политическая форма приобретает значение фактора, оберегающего страну от распада. Леонтьев дает оригинальное теоретическое определение формы: «Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться» 35 - фактически, форма спасает материю от гибельного разрушения. На примерах множества государств, существовавших в разные эпохи, он рассматривает разнообразные политические формы - не только известные из истории (феодализм, тирания, монархия, республика, демократия), но и многие разновидности этих форм, и каждая из них, со своими отличительными особенностями, служит насущным потребностям государственного организма: «держит крепко общественный материал в своих организующих, деспотических объятиях» 36 . Укрепление «внутреннего деспотического единства» Леонтьев считает необходимым условием и процесса развития, как восхождение «от простейшего к сложнейшему» - от простоты к оригинальности и сложности.

Однако с конца XVIII столетия выработанные веками политические формы начинают постепенно меняться: «во всех открылся эгалитарный и либеральный процесс » 37 . Таким образом, разнообразие, сложность, богатство содержания политических форм, ранее сохраняемых «внутренним деспотическим единством», теперь сменяются однообразием простоты, бесцветностью, политическим равенством и упрощением, стремлением привести «всех и все к одному знаменателю»: «цель всего - средний человек » 38 . Этот «средний - безбожный и безличный - человек» назван Леонтьевым «орудием разрушения», порожденным либерально-эгалитарным прогрессом, стремящимся все нивелировать, смешать и уравнять, нанося этим огромный вред социальному развитию и созданию высокой культуры. Люди, «отуманенные прогрессом», верящие в его гуманность, надеясь на обещанное им «земное счастье» и «земное равенство», на самом деле испытывают на себе тенденции разложения буржуазной культуры. Если 200 лет тому назад, в эпоху Просвещения, прогресс обещал светлое будущее для всех, то теперь - только избранному меньшинству, главной заботой которого является удовлетворение частных интересов, экономических выгод, политических страстей, а не осуществление вековечной мечты о «всечеловеческом благе» - мечты о всеобщем благоденствии, всеобщей справедливости (их, правда, в истории человечества никогда не было, да и никогда не будет). «Идея прогресса (или улучшения жизни для всех ) есть выдумка нашего времени» 39 - всего лишь фраза, лишенная содержания.

В «либерально развинченном» обществе особенно опасна унификация личности: «Упадок и принижение личности вредны и для политики, и для поэзии, и даже косвенно для религии» 40 . Леонтьев считает личность наивысшей ценностью, которую следует особенно оберегать, так как своеобразно развитая личность способствует выработке своеобразной культуры.

По мнению К.Н. Леонтьева, народ, который «свое национальное доводит до высших пределов развития», тем самым «служит и всемирной цивилизации» 41 , ибо цивилизация, культура - вся сложная система религиозных, государственных, лично-нравственных, философских и художественных идей - «вырабатывается всей жизнью нации», ее бесчисленными поколениями, становится достоянием не только государства, а «принадлежит всему миру» 42 . Важнейшая задача общества - сохранить все лучшее и ценное в отечественной культуре, но прежде всего своеобразие - то, что «должно быть дороже всего»! Однако сохранить свою самобытность, национальное своеобразие Россия может при одном условии - противодействуя исторической экспансии либерального Запада, который активно вовлекает в сферу своего влияния все новые нации и народы.

Свои наблюдения над современной ему общественной жизнью Леонтьев выражает в резкой, критической форме. Долгие годы либерального режима, констатирует он, «породили только крайнее обеднение у одних, безумное, болезненное какое-то грабительство у других, у третьих - отчаяние и самоубийство, а у самых умных - совершенное разочарование в благодетельности юридического равенства и гражданской свободы » 43 . Либералы и демократы считают Запад идеальной моделью развития - у Леонтьева свой взгляд на происходящие там процессы, которые он оценивает исходя из своей теории трех фаз. Более чем за полвека до немецкого философа Освальда Шпенглера (см. его «Закат Европы») Леонтьев предсказал негативные последствия эгалитарно-либерального процесса. Западный прогресс, по его мнению, это не процесс развития, а процесс разложения, процесс уничтожения особенностей и своеобразия, присущих национальным культурам: «эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития » 44 . Леонтьев уверен: либерализм и подражание Западу не могут создать ничего значительного. Напротив, либерализм «давно уже трудится над разрушением великих культурных миров» 45 , уничтожая все самое выразительное и утверждая господство посредственности и «среднего человека» во всех сферах развития общества. По мнению Леонтьева, быть либералом «стало легко и выгодно»: «так мало нужно ума, познаний, таланта и энергии» 46 , поэтому либералов теперь много: ими уже «заборы подпирают», - иронизирует Салтыков-Щедрин.

Либеральное устройство общест­ва порождает индивидуализм - его опасность Леонтьев выражает лаконично, в афористичной форме: «Индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и наций» 47 . Индивидуализм - это характерная черта и капитализма: охваченный всепоглощающей жаждой наживы, он способен перечеркнуть любую индивидуальность, перешагнуть и через индивида, и через целое поколение.

«Средний человек» далеко не безобиден: он проникнут рационализмом и христианскую религию - «единое прекрасное целое» - теперь не связывает с постижением истины, красоты, блага, духовного совершенства и с мыслями о спасении души. В его представлении христианство «уже не божественное учение», а всего лишь «детский лепет», «аллегория», «моральная басня», которую истолковывают в утилитарных, исключительно практических, меркантильных целях 48 . Утилитарное отношение к религии чревато негативными последствиями для народа: «Через какие-нибудь полвека, не более, он из народа «богоносца» станет мало-помалу, и сам того не замечая, «народом-богоборцем» 49 .

Свобода, которой пользуется «эман­ сипированный » русский человек, привела к его «торжеству» над своей родной природой: «он изуродовал ее быст­рее всякого европейца» 50 - подобных примеров у Леонтьева бездна. Тор­жествующая посредственность «обезличила духовного человека, превратила его в дельца» 51 , единственной целью которого стало достижение материальных благ.

Леонтьев одним из первых почувствовал разложение культуры в либеральном обществе, он предупреждал: падение духовных потребностей в угоду материальным ведет к деградации личности. Человек возвращается к первобытному состоянию, к исходной точке - зоологической борьбе за право побеждать другого любыми средствами - его уже не волнуют ни вселенские бедствия, ни жертвы, ни страдания. Таким образом, либеральная свобода оказалась «свободой свободного погружения в животное состояние» 52 .

Предпосылкой борьбы с разрушительной силой «общелиберальной заразы» в России, по мысли Леонтьева, может стать византийское Православие, а также «великий восточнохристианский союз » с Россией во главе. Восточнохристианские народы ближе к русскому: они еще «не пропитались европеизмом», пагубным для человека. А вот созданию чисто славянского союза препятствует ряд серьезных причин: разнообразные племена славян разделены разными религиями, географическим положением, различиями экономических интересов, сильной верой славянских народов в «гуманизм» западного прогресса. Леонтьев не находит у славянства объединяющей идеи, кроме тяготения к американскому или европейскому эвдемоническому идеалу, но отнюдь не к византийскому 53 .

«Леонтьевский анализ сущности эгалитарного и либерального прогресса, сделанный во второй половине XIX века, свое окончательное подтверждение получил в начале XXI столетия», особенно после 1991 года: «либерализм реальным образом восторжествовал во всем мире и выступил «безальтернативной» моделью для человечества, появились те грозные признаки его упадка, о чем предупреждал из XIX века Леонтьев» 54 - так характеризует современное состояние нашего общества А.Р. Геворкян, один из идеологов византизма.

В программу будущего развития России К.Леонтьев включает социалистическую идею, непосредственно связанную с идеей византизма, в основание которых заложена мысль об устройстве общества на принципах братского содружества народов и социальной справедливости - этих положений не отвергает ни одна из существующих теорий социализма. «Социализм - создание будущего» , - утверждает К.Леонтьев, беря в расчет те обстоятельства и «залоги, на которых может зиждиться будущее». Обновление неизбежно, однако здесь трудно предугадать не только новые, «небывалые формы» социальной организации общества, но и направление будущих изменений - приведут ли они «к упадку или развитию лучшего» - «устраниться нет возможности» 55 . Одно он считает самым важным при всех изменениях: стараться сохранить все ценное, что останется от старого, что может пригодиться для «равновесия жизни».

Леонтьев называет либеральное устройство общества бессодержательным и самым ненадежным, но он не согласен и с теорией Маркса: Леонтьеву виделась новая цивилизация с новыми формами, причем враждебными к так называемой «либеральной свободе» с ее «распущенностью» и беспринципностью, ибо любые высокие понятия либеральное общество легко превращает в орудие всемирного разрушения. Новая социальная организация станет одним из необходимых этапов «русской идеи», поскольку именно на Россию пало «бремя искать истины для всех». Вопрос только в том, какие социально-политические опыты помогут в этих поисках - да и помогут ли?!

Двойственность отношения Леонтьева к социализму прослеживается во всех его высказываниях. По его мнению, социализм «неотвратим, по крайней мере, для некоторой части человечества», но мыслитель не исключает, что это будет «глубокий и отчасти насильственный экономический и бытовой переворот» 56 .

Новая социальная идея, «в теории уже назрелая , на деле не практикованная », может быть столь «увлекательной», что ее захотят испытать на практике, однако не станет ли она «гибельной потом»? Положительная сторона этой идеи проблематична: она может оказаться всего лишь «воздушным замком», а отрицательная представляет серьезную опасность - выльется в разрушительную, ниспровергающую все старое деятельность: коренные перевороты чаще всего совершаются «путем железа, огня, крови и рыданий!..» 57 . Безмерным бедствием может обернуться воплощение в жизнь анархического лозунга «разрушить все прежнее»; по мнению ниспровергателей, «организация» придет позднее, «сама собой». Увы! Разрушители не задумываются, что «создание нового... гораздо труднее разрушения» 58 - этому учит опыт истории...

Леонтьев уверен, что только социализм может предохранить от насильственного разрушения «драгоценные человечеству» материальные явления культуры. Идея социализма приобретет более действенный характер, если объединится с национальной культурной политикой и если народ, «которому посчастливится захватить в свои могучие и охранительные руки это передовое и ничем... неотвратимое движение умов, станет на целые века во главе человечества» 59 . Социалистические порядки - задача новой социальной организации, обязанной противодействовать и разрушительному анархизму, и индивидуализму, ставшему основной причиной «государственного разложения», поэтому Леонтьев допускает возможность «принудительности» в укреплении строя жизни, хотя для него предпочтительней «сознательная добровольность подчинения» 60 .

Упрочение новых форм организации жизни возможно только в крепком государстве с сильной, централизованной властью, способной к объединению «всех составных частей, всех общественно-реальных сил», с их разнообразием в различных сферах жизни - в экономике, культуре, воспитании, быте и т.д.; централизованная власть может стать «единственным спасением» общества и от либерального разложения 61 . В этом случае лицу, облеченному властью, дается «возможность властвовать беззастенчиво», ибо только такая свобода, а не парламентаризм создает настоящих вождей. Смысл выражения «властвовать беззастенчиво», думается, понимать следует не как безграничный деспотизм властного лица, а, напротив, решительное пресечение им негативных проявлений, злоупотреблений в обществе, требование соблюдения закона - единого для всех граждан . А между тем «мы не смеем ударить и выпороть мерзавца и даем легально и спокойно десяткам добрых и честных людей умирать в нужде и отчаянии» 62 , - пишет Леонтьев.

В создании цельного общества, где царит мир и согласие, доброе взаимодействие между народами, немалая роль принадлежит Церкви. К.Леонтьев замечает, что «общество наше все больше и больше начинает интересоваться религиозными вопросами» - это свидетельство «в пользу православных чувств в современной нам России» 63 . Леонтьев твердо убежден, что «социализм еще не значит атеизм», и формирование русской государственности ему видится в союзе государственной и церковной власти. Эту мысль можно назвать своеобразной социалистической утопией К.Леонтьева, возлагавшего надежды на русского царя, который «возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение... и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни» 64 - по типу византийской.

Воплощение целей византизма и социализма Леонтьев видит в конкретной практической деятельности по созданию крестьянских общин - это «как начаток социализма» и своеобразная форма демократии, где общественные интересы сливаются с интересами каждого. В основу общины заложена идея соборности - духовного и социального единства России. Социалистические общины, как видно из Деяний апостолов (Новый Завет, 1–28), создавались под знаком Христа, и здесь нельзя не согласиться с мыслью А.В. Луначарского: «...христианство имело социалистический оттенок» 65 , следовательно, социализм и среди религиозных систем занимал определяющее место.

В новом устройстве общества, социалистическом, будет создана и новая культура, в представлении Леонтьева - полная жизненной силы и мощи, многообразия в единстве, пестроты и блеска, национального своеобразия 66 . Но при этом мыслитель высказывал серьезные опасения: новую культуру люди могут «замесить не на сахаре и розовой воде, а на чем-то ином», необычном, даже «страшном». По его мнению, и социалистическое устройство жизни может вызвать у новых людей не только разочарование и горечь, но страдания, ибо «история совершается и будет еще долго совершаться среди крови и слез» 67 . Единственным объективным мерилом жизни Леонтьев считал не реакцию и не прогресс, а эстетику, гармонию и красоту. Эстетический критерий ему хотелось «приложить» к устройству жизни человеческого общества. Однако «реально-эстетическая гармония», то есть взаимное «восполнение противоположностей», «примирение» антитез и в искусстве, и в самой жизни, станет осуществляться не как «мирный унисон», ибо гармония односторонней быть не может, а только «в жестокой борьбе» антагонистических сторон, в борьбе, которая дает импульс к творчеству и стремлению к совершенству 68 . Эстетика, «поэзия жизни» должны пронизывать все формы и виды всестороннего развития человека, но при этом не менее важно, чтобы «ум, героизм и все идеальное» не оказалось лишним 69 .

«Мощным двигателем мысли» Леонтьева, по мнению поэта В.Бородаевского, всегда был дух антитезы. Противоречивость взглядов Леонтьева отмечают многие - здесь, пожалуй, уместна самооценка Уолта Уитмена: «По-твоему, я противоречу себе? Ну что же... Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей» 70 . Леонтьев «действительно настолько многообразен, что найти в нем что-то свое могут совершенно разные люди»: социалисты и монахи, ницшеанцы и розановцы, даже декаденты 71 .

Константина Леонтьева интересовало столько важных и разнообразных проблем, что о некоторых из них хотя бы мельком нельзя не упомянуть 72 .

Сто лет назад мыслитель разработал идею о цикличности развития народностей, культур, государств. Мысль об исторически ограниченном их возрасте он подтвердил многочисленными изысканиями в области культуры и истории.

Исходя из жизненных наблюдений, он предвосхитил появление особой науки, которую назвал «социальной психологией». В настоящее время она приобрела официальный статус отрасли научного знания, однако в числе ее создателей имя русского коллеги - Леонтьева, к сожалению, не значится.

Леонтьев не приемлет идеал всеобщего равенства «лиц, сословий, провинций» и т.д.: такое равенство ведет к утилитаризму, всеобщей анархии, к однообразию идей, помыслов, увлечений - к обезличенности жизни и бесцветности культуры. Леонтьеву-эстету претит серость, «собирательная» бездарность в любом из слоев общества; ему внушает ужас процесс угасания красоты жизни. Аксиомой его общественной философии было разнообразие во всех сферах бытия и все творческое как истинное проявление прекрасного.

В идее социализма Леонтьева страшит прежде всего «международность» - отрицание национального своеобразия. Сопоставляя учения Э.Кабе, Г.Бабефа, П.Прудона, русский философ делает вывод о невиданной форме закрепощения и подавления личности, утверждения в жизни «нового феодализма», нового рабства и гибели культуры.

Леонтьев считает опасным скептическое отношение к религии: христианство веками воспитывало в людях нравственные принципы добра, духовности, патриотические чувства - сегодня о патриотизме вспоминают лишь во время войн.

Он всерьез был обеспокоен вопросом о гармонии человека с природой, об опасности разрушения органической жизни, растительного и животного мира; предупреждал о непредвиденных последствиях экспериментов с «таинственными силами природы» - экологические бедствия через десятки лет станут бедой всего мира (вспомним Чернобыль 1986 года - самую крупную катастрофу «мирного атома»).

В унисон с Леонтьевым мыслит наш современник - философ Г.Г. Май­оров: «Наука не только не приблизила человека к природе и к самому себе, но, напротив, соблазнив перспективой всемогущества, привела его к отчуждению от природы и к самоот­чужде­нию» 73 . Примеры? По данным Комитета ООН, а также Всемирной организации здравоохранения ежегодно исчезает 16 миллионов гектаров леса - площадь, равная территории Греции. По вине человека вымирают животные и растения в 10 000 раз интенсивнее, чем это «предусмотрено» самой природой. В больших европейских городах от загрязнения воздуха, вызванного дорожным движением, ежегодно умирает более 80 000 человек. Эконометрические исследования, выполненные М.Л. Лифшиц, доказывают негативное влияние выбросов углекислого газа на продолжительность жизни населения и на рождаемость 74 .

Грядущее человечества при разобщенности науки и политики окажется непредсказуемым, и даже катастрофически опасным, когда «союзником» науки станет ничем не сдерживаемый своекорыстный капитал, и здесь Леонтьев глубоко прав: «Человек ненасытен, если ему дать свободу» 75 .

Константина Леонтьева называют пророком. К этому определению следует добавить, что он был мудрым национальным мыслителем, критически усвоившим опыт предшествующих поколений народов разных стран, и глубоким аналитиком современной ему действительности.

Самым важным для него были жизнь и судьба России как великого государства и русского народа как великой, самобытной нации - это понимали не многие. Восприятие его публицистики читателями, тяготевшими к Западу, Леонтьев с чувством иронии характеризует в «Русском обозрении» за июль 1897 года (см. с. 426): одни считают написанное им всего лишь «остроумным парадоксом», другие - «старческим безумием», для третьих - это «слишком мудрено», а для равнодушного большинства все его предостережения, основанные на умении разглядеть суровую правду жизни, оставались гласом вопиющего в пустыне. «Преждевременный мыслитель» и сам осознавал это, говоря уже о сбывшихся его пророчествах: «Я постоянно оправдан позднейшими событиями, но не людской догадкой и не современной «справедливостью» критики» 76 . Однако основательность его взглядов и печальные прогнозы подтверждены самой историей.

Сегодня общество стоит перед проблемами, над разрешением которых думал К.Леонтьев, и одна из них по-прежнему осталась первостепенной - это будущее России, но уже с точки зрения нашего времени: Россия должна вернуть утраченное ею былое могущество.

Прозападные либералы-беллетри­сты в свое время называли Леонтьева «охранителем» - он не считал это оскорблением. Да, охранение необходимо: важно охранять русскую государственность, русскую независимость, русскую культуру, русскую самобытность, русское - сиречь византийское - православие... Но понятие «охранение » Леонтьев воедино связывает с другим понятием - «созидание »: то, что создано историей народа, имеет характер «отличительности», своеобразия и нуждается в особом охранении .

Смысл слова «созидание» - в создании материального, приобретающего и духовное значение для человека. К.Н. Леонтьев, говоря: «Надо верить в Россию, в ее судьбу...», верил и в силу созидания, которое должно стать программой превращения России в могущественное государство.

Созидание является сутью русской национальной идеи .

Примечания

1 Политидис Х ., Зая И ., Артемов И . Рыцарь византизма // Третий Рим: Русский альманах. 3 вып. М., 2001. С. 84.
2 Леонтьев К .Н . Восток, Россия и Славянство. Соч. в 2 т. М., 1885. Т. 1. С. 239.
3 Розанов В .В . О себе и о жизни своей. М., 1990. С. 756.
4 Кочетков В . Жизнь и судьба неузнанного гения // Записки отшельника. М.: Русская книга, 1992. С. 14.
5 Трубецкой С .Н . Разочарованный славянофил // Константин Леонтьев: Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891–1917 годов: Антология. Кн. 1. СПб.: РХГИ, 1995. С. 123.
6 Там же. С. 127; 152.
7 Там же. С. 135.
8 Там же. С. 153.
9 Бердяев Н .А . К.Леонтьев - философ реакционной романтики // Pro et contra... С. 216.
10 Там же. С. 215.
11 Там же. С. 219.
12 Там же. С. 220–222, 224.
13 Там же. С. 215.
14 Франк С .Л . Миросозерцание Константина Леонтьева // Pro et contra... С. 235; 240.
15 Закржевский А .К . Воскресший писатель // Pro et contra... С. 265–269.
16 Мережковский Д .С . Страшное дитя // Pro et contra... С. 243.
17 Флоренский П .А . Православие // Собр. соч. в 4 т.: Т. 1. 1994. С. 642.
18 Леонтьев К . Письма о восточных делах // Записки отшельника. М., 1992. С. 304.
19 Леонтьев К . Византизм и славянство // Там же. С. 80.
20 Там же. См.: С. 24–34.
21 Там же. С. 49, 56.
22 Там же. С. 47.
23 Леонтьев К . Грамотность и народность // Там же. С. 388.
24 Леонтьев К . Письма к В.С. Соловьеву // Храм и Церковь. М., 2003. С. 595; см. также: С. 602.
25 Фудель И ., свящ . Культурный идеал К. Н. Леонтьева // Pro et contra... С. 180.
26 Леонтьев К . Византизм и славянство // Записки отшельника. 1992. С. 56.
27 Там же. С. 104.
28 Леонтьев К . Православие и католицизм в Польше (Гражданин, 1882 год) // Там же. С. 314.
29 Леонтьев К . Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891). М.: Республика, 1996. С. 224.
30 Примеч. 24. С. 614.
31 Петр Пиголь , игумен . Константин Леонтьев о гармоническом развитии в единстве Православия // Философские науки. 2006. № 9. С. 91.
32 Розанов В . В . О Константине Леонтьеве // Pro et contra... С. 412.
33 Примеч. 26. С. 116.
34 Корольков А . Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991. С. 31.
35 Примеч. 26. С. 117.
36 Там же. С. 119.
37 Там же. С. 129.
38 Там же. С. 151.
39 Леонтьев К . Как надо понимать сближение с народом? // Там же. С. 515.
40 Леонтьев К .Н . Избранные письма 1854–1891. СПб.: Пушкинский фонд, 1993. С. 329.
41 Примеч. 23. См.: С. 383, 384.
42 Примеч. 26. С. 179.
43 Примеч. 18. С. 273.
44 Примеч. 26. С. 119.
45 Там же. С. 58.
46 Леонтьев К . Чем и как либерализм наш вреден? // Там же. С. 322.
47 Примеч. 26. С. 59.
48 Примеч. 26. С. 145.
49 Леонтьев К . Над могилой Пазухина // Храм и Церковь. С. 368.
50 Леонтьев К . Национальная политика как орудие всемирной революции // Записки отшельника. 1992. С. 469.
51 Примеч. 24. С. 566.
52 Геворкян А . Р . Леонтьев и Ницше // Философские науки. 2005. № 5. С. 76.
53 См.: Северикова Н .М . Глас вопиющего в пустыне // Специалист. 2006. № 10. С. 36.
54 Геворкян А .Р . Идеи развития и прогресса в учении К.Н. Леонтьева о византизме // Философские науки. 2006. № 9. С. 111.
55 Леонтьев К . Записка об Афонской Горе и об отношениях ее с Россией // Восток, Россия и Славянство... С. 13.
56 Леонтьев К . О всемирной любви // Записки отшельника. 1992. С. 417.
57 Примеч. 50. С. 494; Византизм и славянство. С. 179, 180.
58 Примеч. 39. С. 505–506.
59 Примеч. 18. С. 240.
60 Примеч. 40. С. 550.
61 Примеч. 26. С. 122, 153.
62 Примеч. 49. С. 368.
63 Леонтьев К . Добрые вести // Записки отшельника. 2004. С. 126, 153.
64 Примеч. 40. С. 437, 473.
65 Луначарский А . В . Введение в историю религии (1925) // А.В. Луначарский об атеизме и религии. М., 1972. С. 166.
66 См.: Флоровский Г ., прот . Пути русского богословия. Париж, 1983. С. 303, 307.
67 Леонтьев К . Чем и как либерализм наш вреден? // Записки отшельника. 1992. С. 339. См. также: О всемирной любви // Там же. С. 417, 418, 419; Луначарский А . Религия и социализм. В 2 т.: Т. 2. СПб., 1911. С. 336.
68 Примеч. 24. С. 568; см. также: Леонтьев К . Византизм и славянство // Записки отшельника. 1992. С. 143; Памяти К.Н. Леонтьева // Литературный сборник. СПб., 1911. С. 124.
69 Примеч. 40. С. 381.
70 Цит. по: Северикова Н .М . Человек с раскрытым сердцем. М., 1993. С. 8.
71 Козырев А . Памяти К.Н. Леонтьева // К единству! 2006. № 5. Сентябрь-октябрь.
72 Более подробно см.: Корольков А . Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991.
73 Майоров Г .Г . Философия как искание Абсолюта. М., 2004. С. 28.
74 Лифшиц М .Л . Факторы рождаемости и смертности на современном этапе с учетом итогов переписи 2002 года // Международная научно-практическая конференция «Настоящее и будущее демографии России через призму переписей населения (1897 год, 2002 год и 2010 год)», 20 апреля 2007 год. М.: ГУ ИМЭИ, 2007. С. 110–113.
75 Примеч. 26. С. 163.
76 Леонтьев К .Н . Племенная политика как орудие всемирной революции (письма к И.Фуделю) // Собр. соч. в 9 т.: Т. 6. М., 1912. С. 150.

Особого внимания заслуживает его работа «Отшельничество, монастырь и мир. Их сущность и взаимная связь: Четыре письма с Афона». Сергиев Посад, 1913. С. 4–8.
Цензурные условия, которым, по признанию К.Леонтьева, он «всегда охотно готов покориться», не позволили ему вынести на обсуждение публики свои мысли о социализме: «высказаться до конца» он мог только в письмах. См.: Избранные письма 1854–1891. СПб.: Пушкинский фонд, 1993. С. 407.

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

Славин Игорь Константинович. Литературно-критическая деятельность К. Н. Леонтьева: Дис. ... канд. филол. наук: 10.01.08: Москва, 2004 156 c. РГБ ОД, 61:04-10/1065

Введение

Глава I. К. Леонтьев. Особенности литературно-критического подхода к литературе 17

Глава II. Идеология и эстетика в критике К. Леонтьева 58

Повествовательная точка зрения 131

«Точка насыщения» 136

Заключение 140

Библиография

Введение к работе

Неизвестный, неразгаданный, сложный - эти суждения часто встречаются применительно к Константину Леонтьеву. Безусловно, он был парадоксальной и драматической фигурой в русской духовной культуре второй половины XIX века. Об этом свидетельствует уже то, сколько занятий поменял Леонтьев за свою жизнь. Он был врачом, консулом, цензором, помещиком, публицистом, монахом. В поэзии, религии, философии - во всех областях, которых коснулся Леонтьев в своём творчестве, ему удалось сказать своё оригинальное, новое слово. В философии и истории он создал свою собственную концепцию, в публицистике горячо отстаивал свои убеждения, в прозе показал себя мастером изящного стиля, в критике проявил глубину взглядов и точность анализа.

При жизни Леонтьев не был популярен, его даже мало ругали, замалчивали, иногда вполне сознательно. Рядовой русский интеллигент конца XIX начала XX века долгое время даже не знал имени Леонтьева, а кто знал, тот помнил только, что К. Леонтьев был «реакционером», что он «славил кнут» и пр. Причина этого, возможно, в том, что Леонтьев действительно был большим любителем «страшных слов». По натуре прямой и страстный он не любил осторожных подходов к читателю, не пугался делать резкие выводы, часто формулируя их с вызывающей парадоксальностью.

Русские мыслители начала XX века по разному относились к творчеству Леонтьева, но, отмечая противоречивость его личности, все они признавали неповторимую индивидуальность, глубину и значимость его идей. Леонтьеву посвящали свои статьи Вл. Соловьёв, В. Розанов, С. Трубецкой, П. Струве, Н. Бердяев, С. Франк, П. Милюков, Д. Мережковский, С. Булгаков, свящ.Фудель, Г. Флоровский и многие другие.

Меняясь со временем, образ Леонтьева сейчас, после того как многие из его предсказаний сбылись, приобрёл иную отчётливость, иное звучание. По достоинству оценён вклад Леонтьева в теорию культурно-исторических типов, где он во многом предвосхитил идеи Шпенглера и Л. Гумилёва. Признано, что в русской философии Леонтьев вместе со славянофилами, Достоевским и др. , отметил особую фазу развития русского самосознания; по иному взглянули на «демонический» эстетизм Леонтьева, который, по мнению С. Булгакова и некоторых критиков начала XX века, противоречил его вере. Но во многих отношениях Леонтьев и сейчас ещё не открыт. В частности, Леонтьев - критик остаётся в тени, по сравнению с Леонтьевым - социологом и религиозным философом. Есть всего несколько новейших работ, специально посвященных литературно-критической деятельности Леонтьева. Одна из наиболее ранних - это статья П. Гайденко в «Вопросах литературы»(1974) «Наперекор историческому процессу (Константин Леонтьев - литературный критик)». Однако автор отвлекается от собственно литературоведческой проблематики, сосредотачиваясь на «религиозно-философской подоплёке» работ Леонтьева. Подробнее эта тема «Константин Леонтьев о русской литературе» рассматривается в статьях С. Бочарова. Бочаров определял позицию, которую занимал Леонтьев в своей эпохе, как «эстетическое охранение» - «одинокую позицию реакционного романтика, изолирующего Леонтьева в истории русской мысли»-1. Тема «Достоевский и

Леонтьев» (2-ая глава диссертации) затронута Н. Будановой в статье «Достоевский и Константин Леонтьев». Автор пытается осмыслить глубокие идейные расхождения Достоевского и Леонтьева, представляя Леонтьева, как фигуру второстепенную, часто спорно трактуя его образ. Нельзя обойти вниманием также книгу Ю. Иваска «Константин Леонтьев: Жизнь и творчество», его «психологически - мифологический подход».

В девятитомном собрании сочинений Леонтьева наряду с художественной прозой и трактатами, посвященными культурно-историческим и политическим темам, его литературная критика занимает меньшую часть (один том). «Отражённую эстетику» искусства Леонтьев не ставил в центр своего учения. В этом отношении он оставался сыном своего времени, потому что не мог уйти от вопросов, которые рационализм второй половины XIX века приучил считать самыми важными (славянский вопрос и другие злободневные политические новости). Его мысли о литературе (другие искусства в то время старались не замечать в своих теориях) рассеяны по немногим, случайно появившимся статьям. «Едва ли, - замечал Б. Грифцов, - (Леонтьев) сам сознавал всю важность для русской культуры того, что он бы мог об искусстве сказать» . Тем не менее, ему удалось, во многом опережая своё время, наметить целый ряд теоретических проблем, которые поэтике предстояло исследовать только в будущем, а многие из них являются открытыми до сих пор (вопросы содержания И фор-Бочаров С. Г. «Эстетическое охранение» в литературной критике // Контекст-77. - 1978. - С. 146. 2 Грифцов Б. Судьба К.Леонтьева // К. Леонтьев. Pro et contra: личность и творчество.- Пб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1995. - Т. 1. - С. 324. мы, стиля и т.д.). Так, нельзя сейчас писать о Толстом, не зная всех за и против леонтьевского разбора «Войны и мира» и «Анны Карениной». Рассмотрение этих проблем невозможно без того, чтобы не проследить эволюцию Леонтьева критика, которая тесно связана с его мировоззрением в целом.

Основные идеи миросозерцания Леонтьева были во многом заложены в его душу и сознание матерью - истинной аристократкой, любившей всё прекрасное. Прежде всего это относится к таким принципам, как глубокая религиозность, эстетика жизни, монархизм и патриотизм. «Сила, вырабатываемая сословным строем, разнообразие характеров, борьба, битвы, слава, живописность и т. д. В этом эстетическом инстинкте моей юности было гораздо более государственного такта, чем думают обыкновенно; ибо только там много бытовой и всякой поэзии, где много государственной и общественной силы. Государственная сила есть скрытый железный остов, на котором великий художник - история лепит изящные и могучие формы культурной человеческой жизни. . . Я, сам того не подозревая, рос в преданиях монархической любви и настоящего русского патриотизма. . . И этими-то добрыми началами, которые сказались вовсе не поздно, а при первой же встрече с крайней «демократией нашей» 60-х годов, быть может, я более всего обязан матери моей, которая сеяла с самого детства во мне хорошие семена»(9,40) .

Эстетизм пронизывал всю жизнь и творчество К. Леонтьева. Уже в раннем романе «В своём краю» он определил прекрасное как «главный ар 3 Леонтьев К. Н. Собрание сочинений: в 8томах. - М., 1912. - T8. - С. 176 - 189. Далее ссылка на Собрание сочинений; первая цифра обозначает том, вторая - страницу. шин»(1,282), а позднее дал обоснование эстетического критерия - как универсального, по его приложимости ко всем без исключения явлениям как человеческой жизни, так и природы, «начиная от минерала и до самого всесвятейшего человека»(1,283). Эстетический факт Леонтьев считал столь же объективным, как и естественнонаучную истину. И здесь Леонтьев не мог уйти от парадокса. Почти все исследователи, писавшие о нём, не могли совместить эту фанатическую веру в эстетическое начало жизни с устремлённостью Леонтьева к монашеству или с его гражданским патриотизмом. За такое недвусмысленное любование красотой силы, избранности Леонтьева сравнивали с Ницше. Бердяев определил его эстетизм как не русскую черту, резко дисгармонирующую с традиционно русским состраданием униженным и оскорбённым. Эстетизм Леонтьева чужд не только традиции русской культуры, но и западному романтизму, воспринимающему мир по преимуществу цельно и оптимистически (Гёте, Уальд, Метерлинк). Эстетизм Леонтьева, как отмечал С. Л. Франк, сочетался с «мрачным пессимизмом», доходящим даже «до любви к жестокости и насилию»4. Например, войну он воспринимал эстетически, как средство ухода от однообразия и скуки будничной жизни, хотя, как врач, видел войну отнюдь не идеализированно) 5.

Как критик Леонтьев также занимал эстетическую позицию. Через всё его творчество приходит мотив ненависти к мелочному, бытовому реализму прозы, в который впадало большинство русских писателей (критика «общерусского» стиля). «Именно в гоголевском пути он усматривал причину падения литературы, - по словам Бердяева, - с высоты изящных образов к натурализму и культивированию безобразного. (...) ...движение к мещанству и буржуазности, к умалению культурных ценностей, к постепенному превращению великого в малое, мировой трагедии в. драму, комедию и далее, логически, - в пошлый фарс» 6.

Свою гражданскую позицию Леонтьев определил как «философскую ненависть к формам и духу новейшей европейской жизни», он остро реагировал на историческое развитие - крушение сословного строя в России и замену его эгалитарным буржуазным обществом: «. . . буржуазная роскошь и буржуазный разврат, буржуазная умеренность и буржуазная нравственность, полька тремб-лант, сюртук, цилиндр и панталоны, так мало вдохновительны для художников, то чего же должно ожидать от искусства тогда, когда. . . не будут существовать ни цари, ни священники, ни полководцы, ни великие государственные люди. . . Тогда, конечно, не будет и художников. О чём им петь тогда? И с чего писать картины?» (7,21)

Время Пушкина, а также 40-е -50-е годы XIX века Леонтьев считал лучшими в эстетическом отношении - «блаженное для жизненной поэзии вре-мя»(7,30). Этим во многом и определялось отношение Леонтьева к своему времени: поскольку «патриархальную поэзию русского быта»(7,30) уже нельзя возродить, она умирает вместе с дворянской усадьбой, эстетику остаётся толь 9 ко охранять её остатки («что ещё не совсем погибло» - 7, 31), средство для этого - политическая реакция.

Леонтьев создал оригинальную теорию антипрогресса, антидемократии, его волновало будущее демократических обществ, их прощание с национальными особенностями в угоду общеуравнительному движению к процветанию.

Своими идеями Леонтьев близок к создателям антиутопий XX века. Например, Замятин в романе «Мы»(1920 г.) восстает против того же, чего и Леонтьев - механической размеренности жизни, против штампа, когда люди, как муравьи, одинаковы, гениально предугадывая компьютерное будущее. К этому может привести человечество бездумный технический прогресс, или наука, оторвавшаяся от нравственного и духовного начала в условиях всемирного «сверхгосударства» и торжества технократов.

В понимании особой миссии России и своеобразия её судьбы по сравнению с Западом Леонтьев расходился и со славянофилами. На почве эстетического неприятия буржуазной действительности он был скорее ближе к Герцену и европейским романтикам, в политике - к Каткову. (Но с практическими реакционерами Леонтьев имел мало общего, царь не видел в нём своего апологета и теоретика).

Совпадение политических теорий Леонтьева с практикой современности поразительно. Развитое вслед за Данилевским учение о культурно-исторических типах, позволяло Леонтьеву точно предсказывать те события, которые могут произойти в государстве, если то, что удерживает части в «деспотическом единстве», уходит. (Эгалитарно-либеральный прогресс разрушает монархию, сословность, неравенство). «Либерализм, простёртый ещё немного дальше, довёл бы нас до взрыва, и так называемая, конституция была бы самым верным средством для произведения насильственного социалистического переворота, для возбуждения бедного класса населения противу богатых, противу землевладельцев, банкиров и купцов для новой, ужасной, быть может, пугачёвщины» (7, 500). «Коммунизм в своих бурных стремлениях к идеалу неподвижного равенства должен рядом различных сочетаний с другими началами привести постепенно, с одной стороны, к меньшей подвижности капитала и собственности, с другой - к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к новым стеснениям личной свободы и принудительным корпоративным группам, законами резко очерченным; вероятно, даже к новым формам личного рабства или закрепощения» (6, 59-60).

С. Бочаров верно указывал на одно из главных противоречий эстетики Леонтьева, которое он видел в разграничении «реальной» эстетики жизни и «отражённой» красоты искусства. Действительно их соотношение оценено у Леонтьева двойственно: «Искусство же есть цвет жизни и самое высшее, идеальное её выражение» (7, 453); «Эстетика жизни (не искусства!. . Черт его возьми искусство - без жизни!)» (7, 267) «Интересно прекрасное в искусстве, но важно только прекрасное в жизни: «А «прекрасное» нынче всё потихоньку опускается в те скучные катакомбы пластики, которые зовутся музеями и выставками и в которых происходит что-нибудь одно: или снуют без толку толпы людей малопонимающих, или «изучают» что-нибудь специалисты и любители, то есть люди, быть может и понимающие изящное «со стороны», но в жизнь ничего в этом роде сами не вносящие. . . Сами-то они большей частью как-то плохи - эти серьёзные люди»(3,307). Подобных заявлений относительно «вторичного» прекрасного можно много цитировать из Леонтьева: «... европейская цивилизация мало-помалу сбывает всё изящное, живописное, поэтическое в музеи и на страницы книг, а в самую жизнь вносит везде прозу, телесное безобразие, однообразие и смерть.. .»(3, 308-309). Можно вспомнить тезис Чернышевского: «прекрасное есть жизнь» и прекрасное в действительности выше прекрасного в искусстве. Но Чернышевский подразумевал под этим революционную переделку жизни в соответствии с тем, «какова должна быть она по нашим понятиям», а Леонтьев - охранение.

Не вызывает сомнения утверждение, что реальная жизнь может служить прообразом для искусства (в рамках стилей реалистического плана). Именно об этом писал Леонтьев: «хорошие стихи и романы» не заменят прекрасной, жизни, нужно, «чтобы сама жизнь была достойна хорошего изображения». Однако можно найти совершенно иное понимание искусства у К. Леонтьева. В статье «Грамотность и народность» Леонтьев оригинально иллюстрировал свой тезис: он приводил экзотический пример из судебной практики (который, конечно, следует трактовать, учитывая его культурно-исторические взгляды). Речь шла о некоем раскольнике Куртине, заклавшем своего родного сына в жертву - Богу под влиянием библейских образован казаке Кувайцев (некрофиле), который отрыл труп любимой женщины, отрубил палец и рук и держал у себя под тюфяком. «. . . там только сильна и плодоносна жизнь, - справедливо замечал Леонтьев, - где почва своеобразна и глубока даже в незаконных своих произведениях. Куртин и Кувайцев могут быть героями поэмы более, чем самый честный и почтенный судья, осудивший их вполне законно (7, 34).

Образы в духе психологических фильмов ужасов XX века, достаточно вспомнить «Психо» А. Хичкока. Герой, который страдает раздвоением личности, представляясь то самим собой, то переодеваясь в убитую им самим же и не похороненную мать. Это, бесспорно, очень контрастирует с центральным типом XIX века «маленьким» человеком - серым гоголевским чиновником. Конечно, уже в XX веке восприятие искусства как отражения реальной жизни кажется ограниченным. «Глубоко ошибаются те, - писал Б. Грифцов, - кто хотел бы богато развитое искусство считать показателем богатой эпохи. Если бы мы стали спрашивать себя, кто изображён в живописи итальянского возрождения или в романах Достоевского, мы были бы только поражены преображающей силой искусства, придавшего очарование незаметному, увидавшему чистые идеи в том, что житейскому взгляду покажется поверхностной простотой. Только тем и важно искусство, что оно не похоже на жизнь, которая проста и незаметна». Однако отношение Леонтьева к искусству гораздо сложнее. По замечанию того же Грифцова, логическое продолжение мыслей Леонтьева об искусстве могло бы пояснить романтическую теорию воображении (см. I главу). Искусство, по Леонтьеву, не столько отражает жизнь, сколько меняет наш взгляд на жизнь, учит нас иначе видеть предметы. Так, кто-то сказал, что надо писать на картине голубоватую тень на снегу, и после этого он увидел эту голубизну в действительности. Об этом же, примерно в тот же период (конец 80-х 7 Грифцов Б. Судьба К.Леонтьева \\ К. Леонтьев. Pro et contra: личность и творчество. - Т. 1. - С. 342. гг.), писал другой эстет Оскар Уальд: «Откуда, как не от импрессионистов, эта чудесная коричневая дымка, обволакивающая улицы наших городов, когда расплывчат свет фонарей и дома обращаются в какие-то пугающие тени? Мнение Леонтьева и Уальда близко современной формуле: искусство учит жизнь. Где искусство - созданная художником новая эстетическая реальность, воспринимается как отдельная форма духовного творчества в отличие, например, от научной или общественно-политической. Достаточно вспомнить «Волхва» Дж. Фаулза - роман, где реальность и художественный вымысел настолько переплелись, что между ними теряется грань, или спланированную, словно по голливудскому сценарию, террористическую атаку боевиков «Алькаиды» в США.

В первой главе диссертации «Особенности литературно-критического подхода» поставлена задача показать своеобразие и оригинальность критики Леонтьева, определить его место среди основных течений эстетической мысли эпохи, а также проследить формирование взглядов на материале воспоминаний и ранних статей 60 годов: «Письмо провинциала к Г. Тургеневу», «По поводу рассказов М. Вовчка», «Несколько мыслей об Ап. Григорьеве». Эти статьи интересны прежде всего тем, что от намеченных в них мыслей, Леонтьев не отказывался, а развивал на протяжении всей жизни. По выражению Розанова: «В Леонтьеве поражает нас разнородность состава, при бедности и монотонности тезисов» 9. Уальд О. Упадок лжи \\ Избранные произведения в 2 томах. - М.: Республика, 1993. - T.2. - С.238. 9 Цитата по: Бочаров С. Г. Литературная теория К. Леонтьева \\ Вопросы литературы. - 1999. - №3. - С. 69. 60-е, 70-е годы были периодом развития философского и политического мировоззрения Леонтьева. Им был написан ряд статей, в число которых вошёл важнейший теоретический труд «Византизм и славянство», в котором Леонтьев изложил «органическую» концепцию «триединого» процесса развития обществ. Основные факты биографии этого периода - это дипломатическая служба в греческих и славянских областях Турецкой империи, определившая его интерес к вопросам национального и политического будущего, и религиозное обращение после опасной болезни в 1871 году - поворот в сторону аскетического христианства, приведшего к тайному постригу в Оптиной пустыни за три месяца до смерти. (См. главу 2-ю).

Публицистичность - родовая черта русской критики XIX века. Общественная идеология критика являлась одним из источников его критического метода. Отдавал дань своему веку и Леонтьев. В отличие от относительно нейтрального взгляда в статьях 60-х годов, статьи 80-х гг. имеют резвую идеологическую направленность, («О всемирной любви. Речь Достоевского на пушкинском празднике» (1880г.) и «Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа Л. Н. Толстого «Чем люди живы?»(1882г.) - в них разворачивается полемика Леонтьева с Достоевским и Толстым о понимании христианства). Причём идеологические и эстетические оценки творчества Достоевского и Толстого у Леонтьева часто расходятся. (Глава «Идеология и эстетика в критике Леонтьева). Наиболее очевидно такой подход- суждение о литературе с точки зрения не чисто литературной проявился в статье «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой» (1988), где Леонтьев писал о предпочтении г. Врон ского, как полезного, нужного государству твёрдого деятеля - самому его создателю, Толстому. Парадоксально, но такой взгляд на литературу стал поводом к чисто художественному, стилистическому анализу романов Толстого. (Глава II) Современной Леонтьеву критике, ограничивающейся разбором литературных произведений со стороны их идейного содержания, не было дела до проблем стиля и неуловимых «веяний». Леонтьев именно в рассмотрении этих тонкостей и полагал центр своей критики. Но главное, что эта работа является живым источником идей до сих пор, например: нельзя писать о Толстом без знания всех «за» и «против» леонтьевского разбора «Войны и мира» и «Анны Карениной». Основная цель исследования - подчеркнуть общее значение его деятельности; ведь Леонтьева, к сожалению, не включают в антологию русской критики, учебники по русской критике XIX века, несмотря на принципиальную важность и яркость его наблюдений и мыслей. В серии книг издательства МГУ «В помощь абитуриентам и школьникам» ставиться задача по-новому интерпретировать произведения, отойти от столь привычного в советское время толкования. Критики, верно указывая на ошибки реальной критики, вновь и вновь продолжают устремляться к их идеям. «В статьях Писарева были и неверные положения: (...), но несмотря на это он с большей объективностью, чем другие критики, подошёл к «Отцам и детям» и объяснил смысл образа Базарова»10. Достаточно вспомнить отношение творца бессмертного произведения к тем самым представителям «реальной критики»: «Вы Николай Гаврилович,

В.Недзвецкий, П.Пустовойт, Е.Полтавец. Перечитывая классику. И.С. Тургенев. - М.:МГУ, 1998. - С.58. просто змея, - сказал однажды Тургенев Чернышевскому в беседе о движении нигилистов, - а Добролюбов - очковая» п

Не лучше ли обратиться за свежими впечатлениями к малоисследованному - статьям К. Леонтьева, Ал. Григорьева, В. Розанова и др.

Цитата по: Н.О. Лосский. История русской философии. - М.: Советский писатель. -1991 г. - С.70.

К. Леонтьев. Особенности литературно-критического подхода к литературе

В 50-60-х годах в центре внимания литературы и её критического обсуждения стоял вопрос об искусстве, о том, как совмещаются в художественном произведении красота и польза, вечное и современное, эстетическая ценность и направление, идея. Сама эпоха, когда впервые литература и критика сблизились с обществом и его проблемами, способствовала теоретическому выяснению этого центрального вопроса эстетики. В описанных условиях в критике формируются два почти полярных критических метода: критика эстетическая (Дружинин, Анненков, Боткин) с одной стороны и реальная (Чернышевский, Добролюбов, Писарев) с другой. Причём центральной фигурой по-прежнему остаётся В:Белинский, выступая в роли своеобразного источника, откуда черпают идеи критики различных направлений. Если, например, Дружинину наиболее близки идеи и принципы идеалистического периода - «примирения с действительностью», то Чернышевскому - положение о превосходстве жизни над искусством и вытекающие из него реально общественные требования к литературе и художнику». Анализируя критику XIX века, Розанов говорил об односторонности каждого из подходов и как следствие - «недостаточность» каждой из критик, ведь «правый в утверждениях, каждый фазис был не прав в своих отрицаниях» . Возникла необходимость синтеза всего лучшего в них. Именно такую

попытку объединить эстетический, философский, психологический и социологический принципы и предпринял в своих статьях о литературе К. Леонтьев.

«Эстетизм и утилитаризм, - замечал С.Бочаров, - два смертных греха, в которые стремилась не впасть русская критика прошлого века (XIX. - И.С.), - Леонтьев сознательно и открыто исповедовал оба эти взаимно исключающих друг друга принципа и пытался совместить их в своих литературных суждениях и оценках»1 . Это определение требует некоторого разъяснения. Начнём с утилитаризма. Конечно, этот термин с большей осторожностью можно применить относительно позиции Леонтьева в том значении, в каком его, например, использовал Достоевский в отношении Добролюбова. Леонтьев был далёк от таких заявлений, что искусство должно служить запросам общества, откликаться на злободневные проблемы, а всегда выступал за свободу вдохновения и творчества, что будет доказано в последующем разборе его статей. Утилитаризм Леонтьева иного рода. С точки зрения культуролога предохранить культуру от полного распада - разрушительного, уравнивающего демократического прогресса, по Леонтьеву, могло только сильное и деспотическое государство. Отсюда такие парадоксальные заявления о предпочтении Вронского, как необходимого для государства политического деятеля, Толстому - художнику. Читая Леонтьева, нужно различать в его произведениях эстетические, религиозные, историософские, политические суждения и оценки. «Эстетическая критика, - писал он, - должна быть объективной, идеологически беспристрастной и что важно - она может расходиться с политической и нравственной оценкой: «Человек, который стал бы уверять и себя, и других, что «Монрепо Салтыкова -бездарная вещь, потому только, что Салтыков был революционер, - такой человек не заслуживал бы названия хорошего критика. Ведь можно, наконец, увенчавши лаврами талант «вредного гражданина», его самого не только предать гражданской анафеме, но и подвергнуть строгому наказанию... Ибо государство дороже двух-трёх лишних литературных звёзд. Но в критике нельзя не отдавать большому дарованию подобающей дани»(8,224).

Эстетизм Леонтьева имеет специфические черты, его деятельность нельзя рассматривать в русле традиции так называемого эстетического направления в литературной критике. И отличия эти разительно видны уже в ранних его статьях. «Письмо провинциала к Г. Тургеневу» - о романе «Накануне» - было напечатана в «Отечественных записках» в I860 году, причём по просьбе Тургенева. Леонтьев послал рукопись Тургеневу лично, и тот решил «очень умную и тонкую», с его точки зрения, критику сделать достоянием печати. Важно отметить, что в это время Тургенев разорвал свои отношения с «Современником» из-за напечатанной там известной статьи Добролюбова «Когда же придёт настоящий день?», в которой тот придавал роману программное значение.

Розанов, пытаясь понять причину популярности так называемой «реальной критики», видел перевес Добролюбова, к примеру, над Ап. Григорьевым, твор чество которого недостаточно оценили современники, в «перевесе литературного стиля над мыслью»14.

У Григорьева страдала форма изложения интереснейшего материала, не было чёткости и системности.

Возможно, Тургенев руководствовался целью подобрать достойный контраргумент против Добролюбова и противопоставил его точке зрения мнение Леонтьева, несмотря на то что тот расценивал роман как художественную неудачу. Леонтьев не только не уступал Добролюбову в стиле изложения, в его статье содержится достойный ответ в целом на притязания «реальной» критики стать духовным лидером общества. Статья ещё примечательна с той точки зрения, что мнение реальной критики долгие годы приучали расценивать как единственно правильное и объективное, словно и не было никаких других достойных оценок.

На страницах статьи Леонтьев высказывал отрицательное отношение к роману «Накануне», тем не менее продолжая ценить Тургенева как автора «Записок лишнего человека», «Рудина», «Дворянского гнезда». Он осуждал Тургенева за нехудожественность, схематичность. В этой повести, замечал критик, бессознательное принесено в жертву сознательному, эстетика оказывается на службе социальной тенденции: «Теперь нравственно-исторические вопросы везде пролагают себе путь, везде слышен голос искренней любви к пользе, поэзия говорит о высокой деятельности, и критика принимает нередко более исторический, чем художественный характер. .

Идеология и эстетика в критике К. Леонтьева

В художественном анализе у Леонтьева наряду с эстетической оценкой большое значение имеет идеологический и философско-религиозный аспект. Особенно ярко это соотношение раскрывается при анализе статей 70-х годов, посвященных Л. Толстому и Ф. Достоевскому.

Рассмотрение религиозно-этических взглядов Достоевского, послужило Леонтьеву поводом для высказывания оценок перспектив современной ему религиозной культуры. Эта тема чрезвычайно важна не только для изучения мировоззрения, но также связи этих двух мыслителей с христианской православной традицией.

Пушкинская речь Ф.М.Достоевского - духовное завещание писателя будущим поколениям, признанный выдающийся памятник истории мировой гуманистической мысли. Её относят также к числу наиболее глубоких интерпретаций творчества великого русского поэта. Однако появление пушкинской речи многими современниками было воспринято скорее как «недоразумение», исторический парадокс, чем как «событие»43. Достоевский писал об этом: «Я про будущее великое значение в Европе народа русского (в которого верую) сказал было одно словцо прошлого года на пушкинских празднествах: в;Москве, - и меня все потом забросали грязью и бранью, даже и из тех, которые обнимали меня только за слова мои, - точно я какое мерзкое, подлейшее дело сделал...» и. Достаточно сопоставить известные высказывания Леонтьева и Достоевского, чтобы подчеркнуть их внешний антагонизм. Если Достоевский приучил читателя скорбеть о «каждой слезинке» замученного ребёнка, то Леонтьев гневно восклицал: «Какое мне дело до страданий всего человечества?»45. После таких заявлений не удивительно, что основные тезисы пушкинской речи Достоевского о «мировой гармонии», «всечеловеческом служении России», «всемирном братстве» и «окончательном согласии всех племён по Христову евангели-евскому закону» были подвергнуты Леонтьевым резкой критике. Как провозвестник и защитник этих идей Достоевский, по мнению Леонтьева, отклонялся от церковного православия в сторону европейской гуманитарной мысли - «любвеобильного» христианства Ж.Санд, В.Гюго, Гарибальди, Фурье, Прудона, Кабэ (которые не верили в вечные адские мучения). Парадоксально, но Леонтьев усматривал в призывах автора «Бесов» подозрительную опасную близость к социалистическим учениям: «Церковь же категорически отвергает, осуждая как греховную, идею «земного рая», ибо считает, что Христос пророчествовал не гармонию всеобщую, а всеобщее разрушение»(8, 176-179).

Оценивать творчество Достоевского со своей христианской позиции Леонтьев имел особое право. В 1671году, находясь в должности консула на Балканах, вследствие внезапной тяжёлой болезни, он пережил глубокий душевный переворот, приведший его, «пламенного» эстета, эстетизм которого доходил до любви к жестокости и насилию (к примеру, восхвалению войн), к строгому аскетическому христианству. Леонтьев дал обет Божьей Матери постричься в монахи, который и исполнил спустя десятилетия (в 1871 году, за год до смерти), после долгих лет послушания. Подобное обращение не было похоже на приход к вере многих русских интеллигентов. Почти никто из них не помышлял о тяжёлых азах религии - об аскезе, занимаясь так называемыми религиозными вопросами за письменным столом или на собраниях. Поэтому о достоверности изображения Достоевским жизни русского православного монашества, Леонтьев мог судить как никто другой, ведь в годы постоянного посещения Оптиной пустыни и послушничества, одним из его духовных руководителей был сам Амвросий Оптинский, прототип Отца Зосимы в «Братьях Карамазовых». (Леонтьев жил с ним в общении последние годы жизни и был благословлён на тайный постриг.)

«В Оптиной, - в одном, из писем В.Розанову, - писал К.Леонтьев,- «Братьев Карамазовых» правильным православным сочинением не признают, и старец Зосима ничуть ни учением, ни характером на о. Амвросия не похож. Достоевский описал только его наружность, но говорить его заставил совершенно не то, что он говорил, и не в том стиле, в каком Амвросий выражается. У о. Амвросия, прежде всего, строго церковная мистика и уже потом - прикладная мораль. У о.Зосимы (устами которого говорит сам Ф.Михайлович) - прежде всего мораль, «любовь» и т.д. ...но, а мистика очень слаба. Не верьте ему, когда он хвалится, что знает монашество: он знает хорошо только свою проповедь любви - больше ничего»46. Несмотря на некоторую недооценку значения творчества Достоевского, леонтьевские замечания достойны внимания.

Леонтьев объяснял, как следовало бы писать Достоевскому, оставаясь на строгой церковной почве. Лучше было бы «сочетать более мистическое чувство с большею точностью реального изображения». А в романе Достоевского «собственно мистические чувства всё-таки выражены слабо, а чувства гуманитарной идеализации даже в речах иноков выражаются весьма пламенно и пространно». Монахи в «Братьях Карамазовых» мало похожи на настоящих афонских или оптинских старцев, они говорят «совсем не то, что в действительности говорят очень хорошие монахи и у нас, и на Афонской горе, и русские монахи, и греческие, и болгарские»(8, 177). К тому же в романе мало говорится о богослужении, о монастырских послушаниях: «отшельник и строгий постник» Фе-рапонт «почему-то изображён неблагоприятно и насмешливо»; «от тела скончавшегося старца Зосимы для чего-то исходит тлетворный дух» (8, 193).

Веяние

Итак, если говорить о веянии, то с этой точки зрения «Анна Каренина» - более совершенное творение, чем «Война и мир». Хотя по значительности темы эпопея об Отечественной войне 1812 года превосходит роман из жизни русского дворянства середины XIX века, но по верности художественных приёмов духу и смыслу изображаемого «Анна Каренина» выше «Войны и мира». Этому частному наблюдению Леонтьев придаёт значение большой художественной; проблемы. Изображённому в эпопее Толстого времени; начала века и связанному с ним «великому содержанию» не подходит, по Леонтьеву, «слишком современная форма» - как «вся совокупность тех мелочей и оттенков, которые составляют этот стиль, это «веяние» «... слишком уж наше это время и наш со временный ум» (8, 284). Это несоответствие Леонтьев определяет как «излишество психического анализа», которое передаёт «веяние» не простой и монументальной эпохи 1812-го года, а умственно взволнованной эпохи 60-х годов, времени Толстого и Леонтьева.

Приведённые исторические замечания Леонтьева нельзя считать оригинальными. Одним из первых критиков, указавших на «неисторичность этого исторического романа» был князь П. А. Вяземский, ополченец 1812-го года, друг Пушкина. Он, будучи на Бородинском сражении свидетелем происходящего, подобно Пьеру Безухову, не принял «Войну и мир» психологически и эстетически. Вяземскому претили у Толстого ненужные психологические и физиологические подробности, снижающие в его глазах события 1812-го года. Он приводил пример из «Войны и мира», что чувствовали участники исторического собрания в Слободском дворце, когда слово шло о спасении отечества: «одно выражалось в них - что им, очень жарко». «Не спорю, - писал Вяземский, -может быть, были тут и такие; но не на них должно было остановиться внимание писателя, имеющего несомненное дарование. К чему в порыве юмора, впрочем довольно сомнительного, населять собрание 15-го числа (. . .) стариками подслеповатыми, беззубыми, плешивыми, оплывшими жёлтым жиром или сморщенными, худыми? (...)... чем же виноваты и смешны они, что Бог велел им дожить до 1812-го года и до нашествия Наполеона?»68. Вяземский указывал также на неверность и несообразность того, как Толстой представляет императора Александра, появляющегося перед народом, доедающим бисквит, чтобы призвать на смертельную борьбу с неприятелем.

Леонтьев, в отличие от Вяземского, высоко ценил «Войну и мир» именно за её великое патриотическое содержание, но в своих суждениях о характере подробностей и их излишестве, был близок к Вяземскому. О проецировании Толстым своего времени в эпоху Отечественной войны писали другие критики, например, Анненков и Громеко (книгу которого Леонтьев цитировал в «Анализе»). Но острее всех эта проблема понимания «Войны и мира» была поставлена всё-таки Леонтьевым, он открыл её для будущего литературоведческого изучения. Вот пример того, как Леонтьев раскрывал проблему несоответствия двух эпох: «. . . Толстой заставил своих двух главных героев 12-го года (Болконского и Безухова. - И. С.) думать почти своими думами в «стиле» 60-х годов. Обоих этих светских людей, выросших отчасти на своей тогдашней русской словесности или скудной, или подражательной, отчасти на французской литературе, богатой, но напыщенной, он заставил думать мыслями человека гениального, во-первых; во-вторых, лично весьма оригинального и, вдобавок, уже пережившего Гёте, Пушкина, Гегеля, Шопенгауэра, Герцена, славянофилов и, сверх всего, двух весьма тоже тонких в психическом анализе предшественников своих - Тургенева и Достоевского» (8,336).

Таким образом, Леонтьевым было подмечено, что в книгу Толстого вошло всё умственное и психологическое содержание полувекового развития, с его проблемами. Например, «поклонение» Пьера солдату Каратаеву - эта актуальная для 60-х годов проблема была не свойственна идеологии начала века.

Во второй половине XX века в филологии появилось понятие интертекстуальности. Каждый отдельное литературное произведение представляется отражением множества других созданных прежде литературных текстов. Они словно вступают с его создателем, автором, в не осознанное им самим соавторство. «Текст «Войны и мира», как его увидел Леонтьев, - делает тонкое наблюдение С. Бочаров, - это интертекст всего им названного, как и не названного, литературного и философского материала, присутствующего в книге Толстого, конечно, не как материал, а как итог развития, преобразовавший сознание романи- ста» . На эту проблему указывал М. Гаспаров: «Нам трудно понять Пушкина не оттого, что мы не читали всего, что читал Пушкин (прочесть это трудно, но возможно), - нет, оттого, что мы не можем забыть всего, что он не читал, а мы читали» . Это трудности современной филологии, но таковы и трудности исторического писателя, как увидел Леонтьев Толстого: Толстому трудно забыть все то, что он читал, а Пьер не читал.

На исторические замечания Леонтьева опирался В. Шкловский в своей книге «Материал и стиль в романе Толстого «Война и мир»», хотя по-своему истолковывая это наблюдение: «Обычно упрекают Л. Н. (Толстого) втом, что он сделал людей 1812-го года слишком сложными, что они слишком много знают. Об этом много писал Константин Леонтьев. Это верно, отчасти потому, что люди «Войны и мира» - это люди Крымской кампании, берущие реванш в истории. Но с другой стороны. - герои Толстого проще своих исторических прототипов: беднее и глупее». Он приводил в пример Дениса Давыдова - прототип толстовского Денисова, который переписывался с В. Скоттом, был теоретиком партизанской войны, другом Пушкина, скептиком в истории, «этот Денис Давыдов, - писал Шкловский, - не принял бы в свою компанию Ваську Денисова»71.

Автор и герой

Леонтьевым как раз и владела та потребность в целостно-героическом миропонимании и поведении, которая погибала под ядовитыми перьями писателей гоголевского направления и набирающей обороты буржуазной цивилизацией. На отсутствие подлинной героической личности сетовал уже Лермонтов, устами Печорина. Вспомним его сопоставление далёких «предков», цельных и действенных в самих заблуждениях своих, с их жалкими потомками», не способными к «великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного... счастья»95. Кто такие русские герои? Личности, глубоко противоречивые и не цельные, поражённые рефлексией и тем «палящим и иссушающим; безверием» (Ф. Тютчев), которое согласно Достоевскому, превращало Онегиных, Печориных, Рудиных, Райских, Раскольниковых, Карамазовых в страдальцев и несчастных скитальцев в родной земле.

Ну, конечно, герой не будет личностью, если он не будет размышлять и страдать. Недаром Леонтьев останавливался на творчестве Толстого, ведь он возможно единственный в своё время из многих писателей, кто смог создать персонажей, не антигероев - «лишних людей», страдающих чисто русской болезнью - «хандрой», или «карикатурные типажи», а тех, кому именно подходит определение «герой» в высоком значении этого слова. Действительно, поэтичность и идеальность Болконского не сравнима с поэтичностью и идеальностью не только героев Толстого, но и героев всей русской литературы. Всем читателям, а не только Наташе или Пьеру, он представляется «красивым, очень храбрым, очень умным, тонким, образованным, деловым, благородным и любящим все прекрасное. И гордость, и честолюбие, и некоторые капризы его, и даже сухость с женой (столь скучною) - все это нравится нам. И собственный внутренний мир его исполнен идеальных и высоких стремлений; к серьезной дружбе, к романтической любви, к патриотизму, к честной, заслуженной славе и даже к религиозному мистицизму... «Героизм истинный, правдивый» толстовских персонажей отмечал и Розанов. Но и здесь не оставалось без жертвы общерусской тенденции. Изображая людей попеременно хорошими и дурными, Толстой стремился передать тонкие нюансы - мельчайшие «сцепления» обстоятельств и мотивов в человеческом поведении, в человеческой душе. Толстым руководило желание предельно правдиво описать своих героев, он как бы искал в них то, чего боялся в себе: беленькими нас каждый полюбит, попробуйте полюбить нас чёрненькими. Здесь именно Толстой и перегибал палку - совершенно без повода их унижая. Взгляд на героя с нравственной точки зрения - основная черта русских писателей. Леонтьев ничего не имел против этого, он лишь указывал на один из недостатков подобного взгляда, когда такого рода нравственная самокритика превращается в придирчивость и подозрительное подглядывание. Скульптурность и жизненность созданных Толстым образов настолько велика, что они живут, хоть и по воле своего творца, но в то же время и независимо от неё. А Толстой, словно не доверяет им, ищет дурных и мелочных мотивов их поступков, даже тогда, когда для этого нет никаких оснований. В «Войне и мире», например, Толстой «подозревает всех матерей в чувстве зависти к брачному счастью дочерей своих»(8, 295). Так, княгиню Курагину «мучила зависть к счастью дочери»(8,295), графиня Ростова показывала сыну Николаю письмо

Андрея Болконского, уже помолвленного с Наташей, «с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастья дочери»(8, 232). Если поведение княгини Курагиной не вызывает возражений у Леонтьева, то подозрение относительно графини Ростовой выводит его из себя - он обвиняет Толстого в «уродливой и ни на чем не основанной выходке». Леонтьев усматривал в этом натяжку - «стыд высокого», стремление Толстого и других «реалистов» принизить героев. Толстой повсюду разыскивал самолюбие и тщеславие, причём «только у людей образованных классов, тогда как, по мнению Леонтьева, мужики и солдаты не менее тщеславны чем «господа»: «простолюдины в своём кругу гораздо больше нашего из самолюбия боятся нарушить приличия»(8,237) . Например, они очень боятся, что их могут осудить, засмеять за недостаточное угощение гостей, поэтому они больше считаются с общественным мнением.

Можно подумать - придирки к мелочам! Ну, во первых, подобные наблюдения над отношением автора к своим героям можно считать шагом в сторону теоретического осмысления этой проблемы. В XX веке она стала одной из центральных проблем поэтики. Достаточно назвать М. Бахтина с его вниманием к авторской позиции или В. Виноградова и его категорию «образ автора» . К тому же, за этими вроде бы поверхностными леонтьевскими замечаниями скрывалось точное наблюдение и глубокий вывод.

Исторически сложившиеся правила поведения в политической жизни

Исторически сложившаяся форма символического поведения субъектов политики

Кейс 1 Подзадача 1

В данной цитате объектом критики К. Н. Леонтьева является.... Либерализм

Подзадача 2

По мнению К. Н. Леонтьева, "охранение у всякой нации свое, у турка - турецкое, у англичанина - английское, у русского - русское, а либерализм у всех один".

В общественно-политической мысли России в 30-40-е годы XIX века основные дискуссии о путях развития российского государства были между

Западниками

Славянофилами

Подзадача 3

По мнению К. Н. Леонтьева, "охранение у всякой нации свое, у турка - турецкое, у англичанина - английское, у русского - русское, а либерализм у всех один".

В отечественной общественно-политической мысли в XIX вь сложились три основных направления. Установите соответствие между направлениями и их представителями:

1) консервативное К. Н. Победоносцев, Л. А. Тихомиров

2) либеральное П. Н. Милюков, Б. Н. Чичерин

3) радикальное П. А. Кропоткин, П. Л. Лавров

Кейс 2 Подзадача 1

Марксистский подход к пониманию политики опирается на....

- теорию классовой борьбы

- материалистическую концепцию истории

Подзадача 2

В немецкой идеологии Карл Маркс и Фр. Энгельс писали: "гражданское общество обнимает все материальное общение индивидов в рамках определенной ступени развития производительных сил. Оно обнимает всю торговую и промышленную жизнь данной ступени и постольку выходит за пределы государства и нации, хотя, с другой стороны, оно опять-таки должно выступать вовне в виде национальности и строиться внутри в виде государства".

Согласно марксистскому подходу гражданское общество .. является надстройкой, развивается вместе с семьей, образует базис

Кейс 2 Подзадача 2

"Гражданское общество обнимает все материальное общение индивидов в рамках определенной ступени развития производительных сил. Оно обнимает всю торговую и промышленную жизнь данной ступени и постольку выходит за пределы государства и нации, хотя, с другой стороны, оно опять-таки должно выступать вовне в виде национальности и строиться внутри в виде государства".

Установите соответствие между сферами жизнедеятельности и структурными элементами гражданского общества

1)экономическая сфера акционерные общества, корпорации,...

2) социально-политическая сфера профсоюзы, общественные

Организации, негосударственные СМИ

3) духовная сфера свобода слова, независимость

творческихи научных объединений от государственных структур

Кейс 3. Подзадача 1.

Политический режим, который существовал в Чили в годы правления генерала Пиночета, называется... авторитарным

Подзадача 2.

В 1981 г. вступила в силу Конституция Чили, принятая на плебисците в 1980 г. В ней провозглашалось восстановление гражданских свобод и институтов представительной демократии. По конституции деятельность партий жестко регламентировалась, а левые партии вообще запрещались. осуществление положений о выборах, о партиях откладывалось на 8 лет. а до того времени Пиночет без выборов был объявлен "конституционным президентом" на ближайшие 8 лет с правом переизбрания на следующие 8 лет.

- монополизация власти одной группой

- отсутствие реальной политической конкуренции

Подзадача 3.

В 1981 г. вступила в силу Конституция Чили, принятая на плебисците в 1980 г. В ней провозглашалось восстановление гражданских свобод и институтов представительной демократии. По конституции деятельность партий жестко регламентировалась, а левые партии вообще запрещались. осуществление положений о выборах, о партиях откладывалось на 8 лет. а до того времени Пиночет без выборов был объявлен "конституционным президентом" на ближайшие 8 лет с правом переизбрания на следующие 8 лет.

1) хунта военные правительства, пришедшие к власти после гос. переворота

2) преторианство режим, поддерживаемый по преимуществу наемными войсками

3) апартеид политика расовой сегрегации, политической