Анархия мать порядка кто сказал. Анархия - мать порядка

Несмотря на то, что анархизм в начале ХХ века был мощным идеологическим течением, сыгравшим существенную роль в трёх русских революциях и гражданской войне, советское искусство всегда изображало анархистов эдакими вечно пьяными раздолбаями - субпасcионариями, вся идеология которых, если вообще подразумевалась, сводилась к свободе без ограничений.

Ловко они "краснопузого" скрутили и как-то очень нежно.

Анархисты в искусстве;-)

У обывателя, для которого из всех искусств важнейшее, конечно, кино, сложился соответствующий образ анархиста - хмельного гуляки-матроса, развязного и себялюбивого, агрессивного и грубого. В общем, хам, насильник, грабитель, бандит. А само слово "анархия" стало безусловным синонимом беспорядка, хаоса, беззакония, насилия, полного безвластия, свободы каждого от всего и вся - в общем, что хочу, то и ворочу, потому как "анархия - мать порядка". И это всегда вызывало у меня некий когнитивный диссонанс: ну, никак не связывались воедино колоритные образы Всеволода Вишневского и теоретиков анархизма, интеллектуалов Кропоткина и Бакунина, Прудона и Макса Штирнера. Тем не менее, стереотип в литературе и искусстве сложился устойчивый, и Штирнер Штирнером, а при слове "анархия" в мозгу неизменно возникал мотивчик "Была бы водка, а к водке..."
Но прослушав, случайно найденную в интернете лекцию историка (или философа?) Вадима Дамье "Что такое анархия?", я обнаружил, что на гражданской войне анархизм не закончился, а в современных концепциях, анархия - это вопреки сложившимся стереотипам, ровно наоборот: порядок, высочайшая самоорганизация общества, идеальное самоуправление, свобода человеческой личности. Анархия - по Дамье - это очень высоко организованное общество активных людей, которые готовы никому не передоверять принятие за себя решений, а решающих самостоятельно. "Анархия" - значит, "без державы, господства и насилия над обществом".

Ну а понятие об анархии как о хаосе запустили в качестве мифа, чтобы дискредитировать эту, в общем-то, очень светлую идею. Вот немецкий философ Иммануил Кант, хоть и не был анархистом, и саму идею считал неосуществимой, но определение ей дал справедливое и честное, "Анархия - это не хаос, это порядок без господства".

Анархизм прежде всего исходит из постулата о свободе человеческой личности. Так что, как видите, совершенно неправильно сам термин "анархия" переводят и трактуют как безвластие, правильный перевод - "без господства", и, как мне кажется, это очень привлекательный термин. Анархисты - далеко не идиоты, они признают различия индивидуумов: кто-то умнее, кто-то сильнее, но это не даёт права считать себя или другого выше или ниже, несмотря на различия. То есть, принцип равенства разного. Люди, разные по своей природе, соединяются по принципу согласия, рационального соглашения, гармоничного отношения между индивидуумами и между индивидуумами и природой.

Что интересно? Анархисты и либералы выше всего ценят человеческую личность, но вот в подходе к ней кардианльно расходятся: либерал считает, что человек эгоистичен, и отношения может строить только по принципу иерархии, господства, что сильные будут подавлять слабых всегда и везде, анархист же уверен, что все люди имеют равные права на жизнь, они пришли в этот мир, хотя их никто и не спрашивал хотят они этого или нет, и все имеют права на равные возможности жить в гармонии друг с другом и природой.

Анархия - это возможность свободно строить свою жизнь в гармоничном согласии с другими свободными личностями. Ни одно решение, затрагивающее интересы группы людей не может быть принято вопреки воле этих людей. Все решения принимаются по принципу - снизу вверх. И не властны над свободными анархистами никакие верхи.

Главный принцип - свобода. Свобода негативная и свобода позитивная. Свобода "от" и свобода "для". Свобода от запретов, ограничений, преследований, репрессий и свобода для самореализации, творчества, жизни в гармонии с людьми и миром.
Свобода неразделима. Свобода каждого - условие для свободы всех! Анархисты - немного волюнтаристы, они считают, что железных законов истории не существует, и что развитие общества зависит тоько от самих людей: как договорились - так и живут!

"Свобода, равенство, братство" Французской революции созвучно принципам анархизма. В анархизме не существует свободы без равенства.

Вообще, у анархистов многие термины имеют совершенно иной смысл, нежели мы в них вкладываем.
Федерализм, например. Или революция. Или ассамблея...
Кому любопытно, послушайте сами интереснейшую лекцию Вадима Дамье:

Все иначе: управление обществом, самооборона; экономика строится по иным принципам, но всё необыкновенно привлекательно, особенно, если сравнивать с нашими современными тоталитарными государствами. Просто небо и земля. Абсолютно разные принципы построения общества и управления им.
Как хотелось бы, чтобы анархия была не утопией, как представляется сегодня в свете современных реалий, а жизнеспособной и практически реализуемой идеей построения по-настоящему светлого и справедливого общества.
В общем, как сказал Вадим Дамье "...анархизм не законченная концепция - анархизм это сама жизнь, которая как известно богаче мысли."

Ровно восемьдесят лет назад, в июле 1934 года, в Париже скончался от туберкулеза в возрасте 46 лет Нестор Иванович Михненко, в прошлом батька Махно, предводитель крестьянской повстанческой армии Украины в 1918-1921 годах, кавалер одного из первых орденов Боевого Красного Знамени.

Сколько себя помню, столько и видел в советском кино разных лет образ Махно. Кинематографисты явно любили этого героя Гражданской войны, как бы разбавляя им скуку официальной, часто сводящей скулы истории противостояния самых разных сил. Малорослый истерик и садист с длинными волосами, в каком-то опереточном зипуне неизменно вызывал у зрителей смех, а то и отвращение. Однако кинопропагандисты не ограничивались лишь карикатурным изображением Махно, а откровенно лгали. Так, в пронзительном "Служили два товарища" 1968-го Красная армия героически форсирует Сиваш и, взяв Крым, победоносно заканчивает войну.

На деле же все было не так, совсем не так. "Гнилое море" преодолели с боями как раз партизаны, Повстанческая армия Махно. Но если бы историческое вранье касалось бы только этих эпизодов...

Писателю Василию Голованову Нестор Махно, похоже, куда интереснее, чем любая другая личность в Гражданской войне. Еще в 1997-м выпустив книгу "Тачанки с юга", он возвращается в своему герою и пишет основательного "Нестора Махно" для молодогвардейской "Жизни замечательных людей". Пристально разглядывает батьку и его армию в сонме фигур, фронтов, армий, банд и коммун, но четко держит дистанцию между собой и персонажами тех лет, как бы они ни были ему любопытны. Едва наметив, например, образ Михаила Фрунзе, имевшего прямое отношение к действиям армии Махно, лишь констатирует недовольство комфронтом в Кремле. Но отнюдь не развивает перспективную тему, не идет проторенным путем к истории, быть может, насильственной смерти Фрунзе на хирургическом столе в 1925 году. Ведь книга-то - о Махно.

С другой стороны, Голованов изо всех сил стремится, чтобы мы, читатели, подготовленные или не очень, осязали реалии времени, а не просто поверили автору и источникам. Ну невозможно в наши дни понять мотивацию тогдашних поступков и преступлений, не представляя, какой мелочью казалась одним смерть десятков, сотен, тысяч людей перед лицом близкого "светлого будущего", какой мрак поселился в душах других в лихую годину. С полей сражений писатель переносит нас в столичные кабинеты и издательства, анализирует, чем дышат, к примеру, в 1920-м Есенин и его антипод Маяковский, цитирует стихи и письма Цветаевой, вспоминает моральное и телесное угасание Блока. Словом, полностью погружает читателя в эпоху с ее представлениями о добре и зле, преступлении и наказании. На сам собой возникающий вопрос, убивал ли и грабил столь любезный автору Махно, отвечает: убивал и грабил. Но не больше, чем петлюровцы, немцы, оккупировавшие Украину, красные или банды других батек. Ибо ни те, ни другие, ни третьи просто не имели налаженного снабжения, а нравы, отношение к частной собственности, к бессудным казням известно, какие были.

Подобно опытному историку, Голованов соскребает с писаной хроники войны вообще и махновщины в частности наносы, состоящие из наветов, заблуждений, откровенной лжи. И объясняет, какими политическими, идеологическими и военными обстоятельствами продиктованы как безудержная похвала Махно - союзника красных, так и площадная ругань в адрес Махно-нейтрала или противника большевиков. И очень наглядно показывает, чем для такого, как он, участника Гражданской войны 1920 год отличался от 1918-го, что чрезвычайно важно для понимания не только причин братоубийственного побоища, но и всей советской истории.

Сказать, что батька-революционер, бунтарь, анархист, значит, не сказать ничего. Каким-то звериным чутьем Махно понял, что в ходе войны решался уже не один лишь чрезвычайно важный для него крестьянский вопрос, проблема частного владения землей, свободного обращения селянина с произведенным товаром, подчинения властям и тому подобного.

В подмене большевиками лозунга "Вся власть Советам" диктатом единственной партии он увидел все более крепнувшую Систему - Голованов пишет это слово с прописной буквы, - стремящуюся подавить все и всех, уничтожить инакомыслие и его носителей. Систему, постоянно лгущую себе самой, народу, окружающему Россию миру. Систему, обложившую от имени власти крестьянство в России и Украине губительной для людей продразверсткой. Иначе говоря, лишавшей их шансов на собственное пропитание, обрекавшей порой на мучительную голодную смерть. Романтические представления 1918 года, юноши с горящим взором уходили в прошлое. Трагическое будущее страны, уже заканчивающей Гражданскую, виделось Махно все отчетливее.

В книге ни слова о реакции Махно, уже живущего в Париже, на вести из СССР о ликвидации кулака как класса и коллективизации. Но можно предположить, что, хотя и с горькой улыбкой, он отдал должное своему предвиденью. А все дальнейшее, происходившее в нашей стране после 1934 года, когда экс-батька скончался, и вовсе укрепили бы его в мысли, что все он делал правильно.

Лично я не в силах вычленить из суммы представлений Махно об идеальном обществе анархические мотивы. И вообще не слишком понимаю, какую роль они реально играли в его решениях. В эпилоге книги Голованов замечает, что батька "не мог поверить, что махновщина и большевизм принципиально нестыкуемы, ибо первая, хоть и в упрощенном виде, представляет анархистский принцип спонтанной самоорганизации общества, а другой воплощает принципы тоталитаризма и, следовательно, беспрекословного подчинения масс вождям, всех государственных структур - партии, а партии - идее". Простите за длинную цитату, но разве, создав огромную армию, пусть и добровольческую, отдавая единоличные приказы и карая за грехи, например за антисемитизм, смертью, не воплощал сам Махно "принципы тоталитаризма"? Впрочем, полемизировать с автором не моя задача. Как, впрочем, и пересказывать "своими словами" блестяще написанную книгу.

Мать порядка

Что поразило из кропотливо процеженной Головановым фактографии жизни и борьбы Махно? Сверхциничное отношение к нему лично и к крестьянской армии со стороны большевиков, прежде всего их верхушки. В 1919-м батька - союзник красных, перед которыми поставлена задача взять Ростов. Ленин иезуитски рекомендует быть с партизанами дипломатичными, но "временно, пока не взят Ростов". Махно не получает обещанных оружия, обмундирования, полевых кухонь, перевязочных средств.

В мае, когда уже в разгаре мятеж Григорьева, а белая конница Деникина рвется к Москве, Совет рабоче-крестьянской обороны Украины собирается с повесткой "Махновщина и ее ликвидация", хотя именно 35 тысяч махновцев и держат фронт.

Поразительно, но в пору честного сотрудничества Махно с красными его постоянно, нередко и в партийной печати, подозревают в измене, неподчинении, тон шельмованию явно задают командарм Ворошилов, посетивший Украину Троцкий и не покидавший Москву Ленин. Батьку как будто подталкивают к предательству.

1919 год. Махно, повторюсь, пока еще союзник красных. Но вот несколько весьма красноречивых цитат из официальных документов того времени.

Ленин: "Мы оказываемся втянутыми в новую форму войны, в новый вид ее, который можно объединить одним словом: бандитизм... Эта мелкобуржуазная революция, несомненно, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые".

Яков Яковлев, видный деятель украинского ЦК партии: "Ликвидировать все банды и те повстанческие организации, которые сегодня бьют Деникина и которые завтра будут гораздо опаснее для нас. Никакого чувства благодарности по отношению к ним быть не может".

Командарм Иероним Уборевич: "Принять все меры к разоружению населения и уничтожению банд Махно".

Достали. Но только в феврале 1920 года на митинге в селе Святодуховка Махно призывает к беспощадной борьбе с большевиками.

Увы, мы мало знаем о Гражданской войне. И потому, вероятно, поражает "крестьянская" программа генерала Петра Врангеля, сменившего в апреле 1920-го на посту главнокомандующего генерала Антона Деникина. Оказывается, белые оставляли после себя не только повешенных на столбах - "Вы звери, господа?", но и готовились, вырвавшись из Крыма, что-то предложить населению. Причем отнюдь не в виде брошенной кости, а в форме радикальных реформ.

Принятый пакет законов: декларация по национальному вопросу, законы о земле, волостных земствах и сельских общинах, пишет Голованов, сделал бы честь любому режиму, вступившему на путь реформаторства. Когда до Врангеля дошел помещичий ропот на этот счет, он заявил: "Я сам помещик, и у меня первого придется делить землю". Но реформы запоздали, к тому же и у селян в целом, и тех из них, кто склонялся в хозяйственном смысле к махновщине, особого доверия к Добрармии уже не было. Да и что-то глубоко барское сквозило в общем-то дельной и вполне реализуемой затее.

Октябрь 1920 года. То ли потому, что Махно действительно не мог поверить, что махновщина и большевизм принципиально нестыкуемы, то ли по каким-то неизвестным до сих пор причинам, но батькина армия снова заключила соглашение с большевиками. И очень помогла им справиться с вырвавшимися из Крыма белыми и вновь загнать их на полуостров. Поразительно, но ровно в тот день, 3 ноября, когда это произошло, Ленин в публичном выступлении помянул махновщину в числе "разнообразных форм контрреволюции" среди юденичей, колчаков, петлюр. Махно, залечивавший моральные и физические раны в родовой вотчине Гуляй-Поле, вроде бы не знал о высочайшей оценке.

Решающую роль в последовавшем за этим разгромом Врангеля и окончании войны сыграл корпус соратника батьки Семена Каретникова. К слову, о дисциплине в махновских войсках, в которой категорически отказывала партизанам красная верхушка. Каретников, возражавший против союза с большевиками, неизменно выполнял приказы по Южфронту. И двинул часть своих бойцов в десять вечера 7 ноября форсировать Сиваш, а других на двух сотнях тачанках - кромсать обороняющихся на полуострове белых. Справедливости ради - вместе с красными отрядами. Которые, опять-таки к слову, весьма неохотно преследовали объявленных вне закона махновцев спустя считаные недели после крымского триумфа. Боевое братство перевесило воинский долг, обязывавший красноармейцев физически уничтожать бывших однополчан.

Гуляй-Европа

С декабря 1920 года по август 1921-го редеющая армия Махно металась по всей восточной Украине и примыкающей к ней части России. Металась, как казалось, бессистемно, но ловко уклоняясь от наседавших красных войск. Войск, чью "живую силу" составляла уже молодежь, ничего не знавшая о легендарном крестьянском вожде, а вооружение - бронепоезда, броневики и авиация.

На измотанных, потерявших всякую цель, кроме спасения, партизан натравили местное население, порой небезвозмездно. Единственной надеждой Махно оставалось ожидание бунта украинских крестьян и донского казачества против большевистского угнетения. Но нет, люди устали от многолетней войны и будто бы смирились с тяжестью новой власти. Случается, обреченные махновцы лютуют, срывают гнев и отчаяние на пленных, а то и на таких же селянах, как они сами.

На исходе августа Махно с женой и горсткой примерно из семидесяти соратников переплывают Днестр и оказываются в Румынии. Но преследование продолжается, уже на дипломатическом уровне.

Советские власти требуют выдачи группы как уголовных преступников, но при этом подчеркивают, что вопрос о Махно является сейчас более принципиальным для нормализации отношений между Румынией и Советами, чем принципиальный спор о Бессарабии. Изумленные столь высокой ценностью для РСФСР уголовника, румыны то ли сами способствуют выезду Махно в Польшу, то ли закрывают глаза на его бегство из страны.

Но и в Польше Махно не находит покоя или готовых к борьбе соратников. Его и здесь преследуют бывшие союзники-большевики, но делают это куда более тонко и с далеко идущими целями. Батька-эмигрант еще сидит в лагере для интернированных, когда в близкий контакт с ним пытается войти некий Красновольский, - как выясняется позже, агент Москвы. Он предлагает Махно просить у Советов помилования и в благодарность возглавить крестьянское восстание в Восточной Галиции, ныне Западной Украине, чтобы отторгнуть ее от Польши. Махно отказывается, но провокатор как бы случайно попадает в руки польских спецслужб, а те находят у задержанного документы с планом восстания и письмом Махно советскому диппредставителю.

Отношение поляков к Советской России однозначное - всего-то два года назад Красная армия была под Варшавой, и дело принимает весьма серьезный оборот. К счастью для Махно, готовили операцию топорно, подписи самого батьки и его жены слишком грубо подделаны. И суд, состоявшийся осенью 1923 года, полностью оправдал обвиняемого.

Переезд в Данциг, тогда вольный город под контролем Германии. Здесь его неуклюже пытались похитить люди, представившиеся работниками советского торгпредства. Снова тюремная камера, обвинение в погромах немецких колонистов на Украине в 1918 году. До суда, впрочем, не дошло, а Махно, чье здоровье подорвано ранами и психологическими перегрузками, перевели из узилища в тюремную больницу. Оттуда он сбежал и с помощью украинских анархистов-эмигрантов и немецкого поклонника нелегально пробрался в Берлин. А из немецкой столицы в апреле 1925 года с паспортом на имя Михненко - в Париж.

В Румынии, Польше и Германии Махно пережил потерю товарищей, кое-кто из которых не просто вернулся в Советы, но и написал про Махно и махновщину то, что требовали в ЧК. Ушла жена, разделившая с ним тяготы фронтовой жизни, но разочарованная эмигрантской. Он, правда, востребован анархистскими кругами, но дружно отторгнут всеми другими политическими движениями.

Ему нет места среди многочисленной белой эмиграции, совершенно чужд Париж. Махно мучает старая рана ноги, нанесенная разрывной пулей, операция не приносит облегчения. Он страшно одинок и часто уходит в запои. Простейший грипп стимулировал чахотку, туберкулез.

В марте Махно попадает в больницу для бедных, летом переживает операцию, в июле - точная дата почему-то не сохранилась, в разных источниках фигурируют 6 и 25 июля - умирает. Хоронят его на кладбище Пер-Лашез под Парижем.

Почему советская власть, столь яростно клеймившая Махно, объявлявшая батьку вне закона и стремившаяся уничтожить физически, все же оставила его в покое? Злопамятная, она выманивала, похищала и убивала многих своих врагов - от Бориса Савинкова и Льва Троцкого до Степана Бандеры. Мне кажется, предприняв несколько плохо подготовленных и потому неудачных акций, Кремль поверил в безвредность былого бунтаря и в то, что память о нем вытравлена из народа. Быть может, режим посчитал выгоднее свести образ одного из важнейших персонажей Гражданской войны к карикатуре, оттенив таким образом роль других героев, истинных и назначенных. И те, и другие или уходили из истории в чекистских подвалах, или занимали в ней строго определенные властью места, но Махно оставался там, куда его определили большевики - в балагане.

Существует легенда, что на священнике, крестившем Нестора Махно, от свечей загорелось одеяние. По народному поверью это означало, что родился разбойник, каких свет не видывал.

Легенды и тяжбы

Отец, Иван Махно, записал дату рождения сына годом позже, что в будущем уберегло Нестора от смертной казни. С раннего детства Нестор и четверо его братьев остались на попечении матери. Это было тяжёлое, голодное время. Нестор начал работать сызмальства, гонял на молотьбе волов у богатых хуторян, подрабатывал выпасом скота. В 16 лет устроился чернорабочим на гуляйпольский чугунолитейный завод, где вступил в театральный кружок.

Анархия. Начала

Осенью 1906 года Нестор Махно вступил в группу анархистов. Промышляли сорвиголовы грабежами, несколько раз задерживались, но откупались и брались за старое. С грабежей ячейка анархистов перешла к убийствам и хотя Махно в них не участвовал – его поймали и уже готовы были повесить на виселице, но из-за малолетнего возраста заменили смертную казнь каторгой. Отцовская дальновидность продлила сыну жизнь.

Его университеты

Школа каторги заменила Нестору университет. Он шёл по политической статье и всеми правдами и неправдами добился того, чтобы отбывать каторжный срок вместе с политическими. В бутырской тюрьме была хорошая библиотека, да и новые знакомцы были людьми образованными – теорию анархизма будущий «батька» закрепил именно в застенках. По его словам, в тюрьме он прочитал всех русских писателей, начиная с Сумарокова и заканчивая Львом Шестовым. Несмотря на пристрастие к литературе, нрав Нестора не слишком изменился. Он был из тех, кого люди режимные (а такие тюрьмы и строят) не любят так, что кушать не могут – поэтому большую часть срока Махно отбывал в кандалах.

Ячейка сказала: «Надо»

По возвращении Нестора домой он женился на Насте Васецкой, с которой переписывался, пока был в застенках. Однако вернувшегося Нестора ждала не только Настя, но и товарищи анархисты, которым хотелось не только теории анархизма, но и практического его освоения. Нужен им был только лидер. Таким лидером и оказался уже возмужавший и набравший «политический вес» Нестор Махно. Долгим первый брак Махно не был. Родившийся сын Нестора и Насти умер в младенчестве, а боевые товарищи Махно жаждали видеть «повидавшего жизнь» Нестора в своих рядах, а не в хате у печки. По одной из версий, именно друзья Махно «поспособствовали» отъезду Насти из Гуляйполя. Нестор переживал, а потом ушёл с головой в дела ячейки.

Руководитель-анархист

Махно занял целых пять руководящих должностей сразу. С теорией анархизма это сочеталось слабо, точнее не сочеталось никак, но Нестор объяснял своё рвение к порядку и даже диктатуре тем, что анархию нужно подготовить, так, с кондачка идеального анархистского государства не сотворить. Он ездил на съезды делегатов, работал в коммуне и понемногу разочаровывался в революции. Он видел, что на месте раскулаченных «буржуйских» хозяйств процветает разруха и беспредел, видел, что к свободе люди пока не готовы.

Батька

Оккупация Украины немцами и австро-венграми в результате «позорного» «Брестского мира» возмутила Махно. Он доехал до самого Ленина, Сведлова и Кропоткина, но правды в них не нашёл. «Нет партий, — сокрушался тремя годами позже батька, — а есть кучки шарлатанов, которые во имя личных выгод и острых ощущений… уничтожают трудовой народ». По фальшивым документам Махно вернулся в Гуляйполе. Его хату сожгли, двух братьев замучили и расстреляли австро-венгры. В сентябре 1918 года Махно дал первый бой. Махно совершал дерзкие сокрушительные атаки на имения и хутора немцев, убивал немцев и офицеров армии номинального правителя Украины гетмана Скоропадского. Кровь лилась рекой, но отряды Махно пользовались поддержкой местного населения, простой люд Нестор не трогал. Он был практически неуловим. Ядро отряда составляла небольшая мобильная группа, для крупных операций Махно собирал добровольцев, которые по окончании «дела» расходились по хатам, а Нестор исчезал – до следующего раза.

Гуляйполе — Париж

После падения правительства Скоропадского, на смену гетманщине пришла петлюровщина. Гуляйполю удавалось сохранять независимость и от Петлюры, и от большевиков. Жилось махновцам вольготно, но и об «общественной нагрузке» Махно не забывал: в Гуляйполе восстанавливались коммуны, строились школы, культпросвет давал спектакли. Большевикам этот «анклав свободы» не нравился, но не признавать силы Махно большевики не могли. Силы анархистов были использованы против белогвардейцев и Махно серьёзно помог Красным, сдерживая Деникина, но он по-прежнему был опасен «диктатуре пролетариата» своей вольностью. В итоге, было принято решение о полном уничтожении махновцев. Махновца Каретникова вызвали к Фрунзе и расстреляли, а части махновцев попали в окружение Красных в Крыму. Из бойцов, пробивших заслон сил красноармейцев, к батьке вернулось не больше половины. Дни Махно были сочтены, но ему удалось пробиться к Днестру, 28 августа 1921 года он ушёл оттуда в Бессарабию. Последние годы жизни Нестор Махно прожил в Париже, активно занимался пропагандой идей анархизма, издавал брошюры. Похоронен на знаменитом кладбище Пер-Лашез. Его вдова и дочь во время войны попали сначала в концлагерь, затем в подвалы ГПУ. После смерти Сталина обе они поселились в Джамбуле. Такая вот «вольница».

Всякий индивид чувствует себя сжатой пружиной, мечтающей освободиться от внешних ограничений. Фрейд зафиксировал это в учении о подсознании, которое воспринимает любую культуру как гнетующую власть и пытается взбунтоваться против нее при первой возможности. На фоне этого мнения Фрейда совершенно по-особому звучат слова известного русского анархиста начала ХХ века Алексея Борового, писавшего, что анархизм рождается вместе с человеком и живет в каждом из нас . Любое левацкое учение, «подыгрывающее» человеческому чувству стесненности, играющее на стороне фрейдовского «принципа удовольствия» против «принципа реальности», всегда будет обладать обаянием, которое почувствует каждый — даже идейный противник. Однако эта крайне выгодная для политического течения способность апеллировать к глубинным потребностям личности еще не гарантирует конструктивности в социальном измерении, а значит, не гарантирует успешности на «политическом рынке».

Но в последние двести лет — и чем далее, тем острее — человеческая свобода стала восприниматься не только как политическое право человека, не только как его связанное с подсознанием «глубинное чувство», но и как творческая сила, способная играть беспрецедентную созидательную роль в общественном хозяйстве. Было обнаружено, что «разнузданность страстей», «снятие оков с желаний» ведет не только к греху, но и к повышению производительности, что обществу выгодна и свободная инициатива предпринимателя, и творческая свобода интеллектуалов, и политическая свобода в условиях демократии, и даже оперативная свобода партизана во время войны .

Таким образом, левая мысль, работающая на освобождение угнетенной обществом личности ради нее самой, парадоксальным образом соединилась с социоцентрическим либерализмом, ищущим не столько освобождения человека, сколько роста комфорта и благосостояния общества. Это «соединение» не воплотилось в союз политических «брендов» — несмотря на общее почтение к идее свободы личности, альянсы анархистов с либералами представляют собой скорее экзотическое явление. И тем не менее, это соединение произошло в жизни: выяснилось, что меры «освобождения» личности могут способствовать интенсификации общественного производства.

Фактически мы видим единое движение за освобождение ресурсов личности, происходящее с двух разных сторон и во имя двух совершенно разных целей: «левая» компонента эмансипации ставила цель освобождения как такового, преодоления сил принуждения, в то время как «правая» компонента желала сделать освобожденные, раскрепощенные личности более совершенным элементом общественного механизма, то есть речь идет о том, чтобы еще более эффективно запрячь «освобожденную личность» в общественное тягло — запрячь более тонко, изощренно и на новом витке развития, может быть даже запрячь с ее добровольного согласия, как запрягают энтузиастов, — но все же запрячь.

В собственно идейной сфере взаимодействие двух компонент «освободительного движения» было довольно прихотливым.

В сфере экономики два «изоморфных», но движущихся параллельными курсами течения не узнали друг в друге потенциальных союзников и воспринимали друг друга скорее как врагов: социализм и анархизм с одной стороны и движения за свободный рынок с другой никогда не находили друг для друга доброго слова.

В сфере политики взаимодействие «левого» и «правого» типа освобождения было более сложным и диалектичным: в зависимости от того, кто был врагом в данном случае, левые постоянно колебались от проповеди демократии и самоуправления к разочарованию в них и разоблачению демократии как системы, узурпируемой олигархией.

И только в искусстве и науке движение за свободу личности с самого начала обосновывало свою необходимость возможностью улучшить качество выполняемой интеллектуалами работы, свобода истолковывалась как путь к повышению уровня произведений искусства и научных достижений — поэтому движение за интеллектуальную свободу довольно легко образовывало амальгамы с экономическим либерализмом, особенно в последнее время, когда организация креативного труда стала объектом самых смелых экспериментов в сфере менеджмента.

Между тем, именно в экономической сфере, где понятие «левого» обычно ассоциировалось с антикапитализмом, развитие рынка дало в последнее время дополнительные аргументы в пользу того, что за мечтами об освобождении стоят какие-то реальные перспективы.

Очень характерно, что классик анархизма Петр Кропоткин в одной из своих книг в качестве примера предприятия, существующего без всякого принуждения, лишь на основе добровольной организации, приводил биржу. При этом Кропоткин вряд ли симпатизировал бирже как чисто буржуазному учреждению, но ее способность обходиться без государственного вмешательства казалась ему в данном случае важнее. Позднее, уже вне всякой связи с Кропоткиным, критики упрекали неолибералов в том, что они идеалом экономики видят финансовый рынок. И это обвинение тоже было совершенно правильным, поскольку финансовый рынок, будучи чисто виртуальным, предельно интенсивным, информационно прозрачным, представлял собой действительно идеал рынка как свободного взаимодействия большого количества участников. Все возможности рыночной самоорганизации присутствуют на финансовом рынке в наибольшей степени — и поэтому врагу капитализма Кропоткину, когда он искал пример самоорганизации, не случайно бросилась в глаза именно фондовая биржа. Осталось только признать, что именно рынок выявляет конструктивные возможности самоорганизации.

Если экономический либерализм демонстрирует, что свободное взаимодействие равноправных личностей в конце концов приводит к формированию рынка, то левые течения показывают, что в основе креативного и динамичного развития рыночной системы лежат ресурсы освобожденного индивидуума.

Индивид и коллектив

Фундаментальной интенцией анархистских программ с XIX века до сегодняшнего дня является вера не столько в индивида (о чем анархисты неустанно пишут в своих манифестах и декларациях), сколько в следующую после индивида ступень общественной организации: первичный, сравнительно небольшой коллектив. Вера в небольшие коллективы предстает в анархистских программах то как акцент на муниципальном самоуправлении, на «автономных общинах» — когда речь идет о политической организации общества, то как акцент на крестьянскую общину — когда речь идет о владении землей и аграрном устройстве, то как акцент на коллективных, кооперативных предприятиях — когда речь идет об экономике. «Община» в широком смысле слова должна доминировать везде — и в политике, и в экономике, и в сфере собственности.

Наименее проблемной частью данного идейного комплекса является вопрос о развитии самоуправления. Идея эта для анархизма чрезвычайно важна. По словам А. В. Шубина, «анархистская идея ставит самоуправление в центр своих социальных построений» . Среди крупных теоретиков современного анархизма своим интересом именно к идее самоуправления известен американский анархист, социолог и философ Мюррей Букчин, теорию которого называют «либертарным муниципализмом»; он пропагандирует активное участие людей в низовом, муниципальном самоуправлении, ратует за создание «групп народного самоуправления», которые противопоставляются бюрократии и профессиональным политикам .

Однако у этой идеи практически нет противников в современном мире — развитое самоуправление считается неотъемлемой чертой всякого цивилизованного государства, и развитие самоуправления всеми воспринимается как позитивная тенденция. Если во времена зарождения классического анархизма идея политического устройства государства как федерации автономных общин, воспринималась как оппозиционная, то теперь она вполне соответствует духу многих, если не большинства демократических конституций. Поэтому неудивительно, что глава российского Бакунинского фонда С. Г. Корнилов, анализируя политические взгляды Бакунина на общинность, самоуправление и зависимость чиновников и судей от населения, приходит к выводу, что по существу это система местного и регионального самоуправления, которая зафиксирована в действующей российской Конституции . Еще в большей степени, это относится к политическим системам децентрализованных федеративных государств, таких как США.

Идея общинности проблемна в другом смысле: одновременное сосуществование в анархистских воззрениях акцентов и на индивидуума, и на общины и прочие самоуправляемые коллективы, порождает внутреннее противоречие анархизма, которое было сравнительно незаметным потому, что и индивидуум, и община противопоставлялись масштабным иерархическим аппаратам индустриальной эпохи. Впрочем, нельзя сказать, что совсем незаметным, — так, например, П. В. Рябов пишет, что анархизм издавна «раздирало» противоречие между коммунизмом и индивидуализмом . В сущности, это частный случай преследующего левое движение противоречия между свободой с одной стороны и равенством и братством — с другой.

Об этих старых проблемах анархизма не было бы смысла говорить, но любопытно, что, без всякой связи с тем, как сами анархисты пытаются разрешить это противоречие, развитие сетевого общества демонстрирует нам один из возможных вариантов его преодоления. В рамках развитых сетевых отношений индивид может быть участником большого числа коллективов. Когда человек является членом сразу многих коллективов, пропадает монопольное право одного коллектива на данного индивида. Идентичность самого индивида уже не зависит от принадлежности именно к этой общине. Параллельное вхождение в разные коллективы дает возможность в любой момент выйти из данной общности и найти себе новую общность, что исключает чрезмерную зависимость индивида от коллектива. Но в то же время вхождение индивида во временные коллективы не позволяют его называть атомизированным в полном смысле слова, и в рамках этих временных коллективов индивид может развивать свои «сети доверия» (также временные) и принимать участие в самых разнообразных коллективных действиях. Эти временные коллективы можно было бы сопоставить с «временными автономными зонами» — данный термин ввел известный современный анархист Хаким Бей. Термин означает неформальные общности, благодаря которым люди ускользают из «сетей отчуждения» для восстановления человеческих отношений и на базе которых даже может возникнуть особый сектор экономики — экономики неформальных, теневых, бартерных отношений .

Анархист Джон Зерзан, апологет свободных отношений в гипотетическом первобытном обществе, также делает особый акцент на нестабильности существовавших в нем структур: по словам Зерзана, мы должны стремиться к свободному обществу, в котором наиболее близкими к муниципальному управлению структурами являются «спонтанные, мобильные сборы и праздники, возникающие и меняющие форму по малейшей прихоти…»

С другой стороны, лондонский публицист, бывший сотрудник Би-би-си Александр Кустарев, критикуя анархизм, пишет, что гармонизация индивидов и коллектива возможна «только в сугубо добровольных», то есть в «самых неустойчивых коллективах» , но перспективы сетевой экономики убирают негативные коннотации у слова «неустойчивый»: сетевая экономика обещает устойчивый поток возникающих и исчезающих неустойчивых (и добровольных) коллективов, теоретически могущих стать доминирующей формой организации. Впрочем, и сам Кустарев понимает это и в другом месте пишет, что анархизм становится актуальнее, поскольку новые технологии коммуникации создают новые экстерриториальные общности, формы «нетерриториальной совместности», которые ослабляют иерархическое государство как территориальную совместность. По словам Кустарева, «нетерриториальные общности — школа и опытное поле анархизма, поскольку именно они добровольны по определению, и в них собираются люди либо равного статуса, либо готовые ради общения оставить свои статусные амбиции...»

Радикальная нестабильность, изменчивость сетевых структур может быть истолкована как одна из возможностей избавить индивида от порабощающей власти структуры, не лишая общество той конструктивной роли, которую в ее жизни играет организация.

Горизонтальная несвобода

Возрастающая актуальность анархизма создает опасность и для него самого — поскольку он спускается из идеальной сферы на уровень грубой реальности, начиная демонстрировать свою изнанку и побочные эффекты. Становится ясным, что анархизм, угадав многие реальные тенденции нашего ближайшего будущего, на самом деле вовсе не является теорией освобождения.

Ставя вопрос об освобождении личности, анархизм делал акцент на ее подавлении по линии вертикальных, иерархических связей. Исторически этот акцент был оправдан, но он маскировал тот факт, что совокупность неиерархических, горизонтальных, сетевых связей может быть столь же угнетающей, фрустрирующей, подавляющей силой, фактически лишающей индивида свободы самореализации. В случае с рынком этот факт абсолютно очевиден: хотя на идеальном рынке нет иерархии, зависимость от рыночной конъюнктуры для производителя может быть жестче и мучительней тирании.

Но и вне зависимости от рынка совокупность обязательств перед другими людьми по линии «горизонтальных связей» в любой достаточно интенсивной коллективности может оказаться для индивида тяжелым бременем, которым он будет не в силах управлять. Совокупность партнеров всегда может оказаться силой, от которой ты зависишь.

Поэтому нельзя согласиться с П. В. Рябовым, заявляющим, что «лишь децентрализованное общество, построенное <…> „по сетевому принципу”, может быть прочным и человечным…» . Актуальность анархической программы состоит в том, что децентрализованное сетевое устройство, по видимому, действительно является реалистичной перспективой человечества. Но насколько «человечной» может быть гигантская сеть, пусть даже воздерживающаяся от полицейского принуждения по отношению к своим членам, но невообразимо превосходящая каждого из них по масштабам, — об этом мы можем судить по тому, насколько «человечен» мировой рынок или насколько «человечен» Интернет — хотя они децентрализованы и построены по сетевому принципу.

Тем более это относится к такому важному элементу анархистских программ, как община и малые коллективы. Современный российский сторонник либертарного социализма Михаил Магид, вспоминая о том, что, скажем, в античном полисе община контролировала потребление и роскошь, говорит прямо: «...Анархизм — это общество, где человек безусловно зависит от отношений с окружающими людьми, от их мнений» .

Классики анархизма придавали большое значение общине во многом по причине необходимости указать на политическую форму, которая была реальной и которую можно было бы противопоставить государству. На фоне европейских монархий XIX века община представлялась иноприродным образованием — она противопоставлялась государству как демократия авторитаризму и как маломасштабность крупномасштабности. Однако противопоставление не давало увидеть, что община сама по себе в своем развитии вполне способна стать формой отчуждения, противостоящей индивиду и узурпирующей его права. Четкой границы между общиной и государством не существует, община может стать государством при достаточном развитии, и между двумя этими полюсами имеется бесконечное количество переходных форм. Маркс в «Критике гегелевской философии права» говорил, что община есть незавершенная бюрократия, а бюрократия есть завершенная община. Наличие проблемы осознается и в анархистских кругах, примером чего может служить острая критика, которой анархист Джон Зерзан подверг идею «либертарного муниципализма» Мюррея Букчина . По словам Зерзана, тезис о том, что муниципалитеты могут вытеснять государства, и нелогичен, и неанархичен, и исторически несостоятелен, поскольку в основе демократичных городских общин, наиболее известных в истории, было принуждение и неравенство.

А. Кустарев, перу которого принадлежит самый подробный и обстоятельный из существующих на русском языке обзоров соотношения анархистских программ с современными реалиями, отмечает, что анархисты, сконцентрировавшись на критике государства как «главной агентуры господства», забыли, что «на самом деле община могла быть (и была) репрессивным институтом в не меньшей степени, чем государство» .

Важная для анархистских теорий способность людей к самоорганизации есть, возможно, та же самая способность, из которой порождается их «потенциал» быть порабощенными и оказываться подчиненным элементом в иерархии.

Прямым путем

Необходимо обсудить еще такие важные пункты анархистских программ как прямая демократия (непосредственное принятие политических решений населением без посредничества выборных представителей) и прямое действие (непосредственное осуществление населением функций управления и реализации политических прав).

Идея прямой демократии в настоящее время и вне зависимости от анархизма набирает все большую популярность, ее возможности обсуждают все, кто думает о будущем политических систем. Разумеется, анархисты, для которых прямая демократия интересна прежде всего как система, подрывающая существующие государственные структуры, вносят свой вклад в эти обсуждения. Так, некий современный автор, пишущий под псевдонимом Равашоль, говорит, что прямая демократия может представлять собой систему информационного обмена между обсуждающими различные проблемы небольшими коллективами и это взаимодействие будет подобно взаимодействию нейронов в мозге, где такой коллектив будет выполнять роль отдельного нейрона .

Что же касается теории прямого действия, то она является важнейшим вызовом современному обществу в учениях анархистов.

Если одни пункты анархистских программ — такие, как децентрализация, самоуправление, замена вертикальных связей на горизонтальные — сегодня представляются явственно перспективными, если другие пункты — такие, как общинность — кажутся сегодня архаичными и обладающими актуальностью только при серьезной реинтерпретации, то о теории прямого действия нельзя сказать ни того, ни другого. Это не очевидно реалистичная программа, но и не явная утопия. Это, скорее, возможность, которой отдельное сообщество и все человечество могло бы воспользоваться, если бы свернуло в соответствующем направлении на неком «перекрестке», если бы нашлись воля и силы взяться за проведение соответствующих реформ. Но если ни силы, ни воли не найдется, столь же реальной представляется альтернативная возможность — развитие политических систем будет осуществляться в сторону уменьшения прямого действия, через передачу реализации политических прав граждан на «аутсорсинг» все новым специализированным институтам.

Демократия не может полноценно функционировать, если достаточное количество граждан не проявляет высокий уровень политической активности, не интересуется политическими вопросами, не вовлечено в политическую жизнь с помощью доступных им каналов: через участие в выборах и митингах, через членство в политических организациях, через активную коммуникацию с политическими представителями, через работу в качестве активистов в институтах гражданского общества и через многие другие варьирующиеся от страны к стране формы. Идея прямого действия в принципе является экстраполяцией этой установки на гражданскую активность. Многие политические функции могли бы осуществляться за счет совместных активных действий многих граждан, не нуждающихся в том, чтобы их заменяли представители и аутсорсеры. Но очевидно, что максимизация гражданской активности вовсе не соответствует человеческой натуре, во всяком случае, натуре большинства. Люди стремятся к покою, люди хотят комфорта, люди стремятся уйти от забот, ради комфорта и спокойствия они готовы поступиться своими политическими свободами. Стефан Цвейг, рассуждая о диктатуре Кальвина в Женеве, говорит, что диктатуры возникают в тяжелые времена, когда народы хотят, чтобы их избавили от мыслительной работы. Навыки и склонность заниматься общественными делами вырабатываются с трудом в течение длительного времени, и, как мы видим, у многих народов и групп населения они не вырабатываются вообще, или вырабатываются в недостаточной степени, или вырабатываются, но затем деградируют.

Это особенно актуально для России, поскольку, кажется, в истории мало найдется стран (во всяком случае, стран, сопоставимых по уровню экономического развития), в которых бы так глубоко, как в России, и на столь длительный исторический период были подорваны основы любого самоуправления — как муниципального, так и элементарного сельского, не говоря уже о более эфемерных сообществах (вроде общественных организаций и кооперативов). В итоге, у людей исчезли и навыки, и привычка просто как-то заниматься общественными делами, не делегируя эти дела царю и богу (точнее — царю и року). Это не пассивность вообще, но крайняя пассивность в отношении любых дел, относимых к публичным .

Тот, кому приходит в голову заняться хоть каким-то, пусть даже самым малым общественным делом (начиная с уборки лестничной клетки), сталкивается с отсутствием каких-либо алгоритмов подключения к решению этого вопроса. Сбор денег на оплату консьержа превращается в мучительное мероприятие, которое оказывается возможным лишь изредка, когда находится энтузиаст с энергией, превышающий средний уровень.

Политическая программа, которая, вопреки общим трендам нашей индустриальной цивилизации, делает ставку не на профессионализацию и специализацию, а на универсального индивида, мягко говоря, сильно рискует. Нельзя сказать, что она обречена на провал, но, в отличие от некоторых других пунктов анархической программы, в данном случае не видно, что человечество «естественным образом» движется в сторону анархизации. Нет явного роста доли прямого действия в политической жизни. Есть лишь некоторые соображения, исходя из которых можно говорить о некоторой ненулевой вероятности возникновения тренда на «прямое действие». Во-первых, идея прямого действия, в отличие от других анархических идей, не противоречит существующим цивилизационным реалиям — рост прямого действия вполне мыслим при капиталистической рыночной экономике, при существующих в развитых странах демократических конституциях. Во-вторых, если действительно на планете наблюдается тренд на демократизацию политических систем , то идея прямого действия может быть рассмотрена как радикальная экстраполяция этого тренда.

Не приходится удивляться, что в глазах многих современных анархистов важнейшей проблемой современного общества, важнейшим «врагом» анархизма на современном этапе является именно атомизация населения, неспособность людей на непосредственную самоорганизацию, о чем многие современные сторонники анархизма пишут буквально в алармистских тонах. Так, В. В. Дамье говорит, что дальнейшая «десолидаризация» общества может привести к социальной агонии и дедемократизации государства, так что требуется, как выражается Мюррей Букчин, «восстановление общества» .

Заключение

Анархизм был прежде всего индивидуалистической реакцией на индустриальную эпоху с ее мощными системами принуждения, разросшимся бюрократическим аппаратом и безличным гигантизмом в экономике. Пока индустриальная эпоха была в разгаре, анархизм казался бесплодным утопизмом, но когда на горизонте стали вырисовываться контуры постиндустриальной эпохи, оказалось, что анархизм всегда был не так уж и далек от реальности. Здесь мы сталкиваемся с еще не до конца осознанной диалектикой социальной эволюции. Анархизм часто сознательно или бессознательно противопоставлял (и продолжает противопоставлять) индустриальным структурам реалии доиндустриального общества — например, первобытные и крестьянские общины, индивидуальное ремесленничество, цеха и гильдии. Само по себе это не выглядело реалистично, однако сегодня мы видим, что у доиндустриальных социальных форм существуют отдаленные аналоги в постиндустриальных отношениях: сетевая экономика тяготеет к малым коллективам, во многих (хотя далеко не во всех) отраслях имеется столь дорогая для Кропоткина и Прудона тенденция к разукрупнению и децентрализации производства (символом чего являются 3D-принтеры), появляются условия для процветания индивидуальных работников, что выглядит аналогом успеха ремесленников доиндустраильных эпох.

Кропоткин выступал против производства продукции для анонимного, безличного рынка и призывал вернуться к системе, когда производитель работает для известных ему покупателей — но это является важнейшей тенденцией всего современного маркетинга, написавшего на своих знаменах лозунг «кастомизации», то есть адаптации продукции к индивидуальным требованиям потребителя.

Разумеется, никакого возврата к средневековому ремеслу и крестьянским общинам не происходит, мы можем говорить только об аналогиях (порою — отдаленных), и в то же время создается впечатление, что некоторые критикуемые анархистами черты индустриализма — такие, как иерархизм, гигантизм, безличность — были во многом временным «помрачением», охватившим мировую экономику на исторически не очень долгий срок, так что теперь явственно просматривается тенденция ухода этого «помрачения » из многих секторов экономики и политики.

Правда, пока эта тенденция находится в самом зачатке, но, тем не менее, когда Мюррей Букчин пишет, что капитализм нужно заменить экологическим сообществом, базирующимся на неиерархических отношениях, децентрализованных общинах, экотехнологиях вроде солнечной энергии, органическом сельском хозяйстве и индустрии , его фантазии не производят впечатление радикального «погрома» современной цивилизации, они соответствуют тем тенденциям, которые обсуждают все, кто озабочен будущим, от Эрнста Шумахера с его «Малое — это прекрасно» до Жака Фреско с его «Проектом „Венера”». Более того — некоторые из этих тенденций (например, альтернативная энергетика) поддерживаются правительствами вполне капиталистических государств, равно как и частным бизнесом.

Общим местом становится мысль о том, что развитие техники создает предпосылки для анархизации. Так, по мнению некоторых авторов, анархизация общества может способствовать появлению альтернативных источников энергии, делающих энергетически независимыми отдельные домохозяйства . Появление 3D-принтеров порождает надежды, что в будущем отдельная семья будет производителем нужных ей товаров, так что отпадет необходимость в крупных промышленных предприятиях. По мнению многих, развитие телекоммуникаций создает идеальную техническую среду для прямой демократии. Можно также вспомнить введенный Тимоти Мэйем термин «криптоанархия», означающий отношения, которые должны воцариться в Интернете после распространения технологий шифрования, исключающих возможности получать информацию о совершаемых в сети сделках и узнавать имена их участников.

Восход эпохи сетевых отношений с характерным для нее доминированием временных структур, рост глобализации, кризис национального государства, проявляющаяся в самых разных формах тенденция к индивидуализации — все это можно одновременно истолковать и как безнадежное устаревание анархистских программ (делающих ставку на постоянные коллективы), и как их неожиданную актуализацию на новом витке.