Упрощенное и ценностно-ориентированное представление о политических объектах. Эстетикаиморальвластивучениик.н

25 января исполняется 185 лет со дня рождения выдающегося мыслителя, одного из классиков «русской идеи» Константина Николаевича Леонтьева. Этот «некруглый» юбилей – хороший повод вернуться к анализу его идей, многие из которых актуальны и для сегодняшнего дня.

К.Н. Леонтьев родился в 1831 году в Калужской губернии, в дворянской семье, получил медицинское образование, в качестве военного врача участвовал в Крымской войне. К 1850-м годам относятся его первые литературные опыты, благосклонно встреченные Тургеневым. Продолжал он создавать художественные произведения и в 60-е годы, находясь на дипломатической службе в Османской империи, а различных областях Балканского полуострова, где познакомился с жизнью турок, греков, болгар и других народов этой этнически пёстрой империи. Занимался он и литературной критикой.

Но по-настоящему Леонтьев раскрылся не как беллетрист, а как историософ, создатель особой концепции развития, а также политический публицист, противостоящий либеральным идеологам, а порой не щадивший и своих коллег по «консервативному» лагерю. К 1871 году относится его духовный кризис: из человека, равнодушного к религиозным вопросам, он становится убеждённым православным христианином, едет на Афон, а после возвращения в Россию подолгу живёт в монастырях. В 1891 году, за несколько месяцев до смерти, он принимает монашеский постриг в Оптиной пустыни.

В этой статье нет возможности анализировать всё многогранное творчество К. Леонтьева, тем более что в литературе оно освещено достаточно. Как авторы «Серебряного века», так и современные исследователи посвятили множество страниц анализу его «эстетизма», особенностям его религиозных воззрений, историческому пессимизму, отношениям с другими «властителями дум» того времени (Достоевским, Толстым, Соловьёвым, Розановым и др.). Обратимся лишь к некоторым аспектам его наследия.

Историко-философская Леонтьева лежит в русле так называемого «цивилизационного подхода» к истории человечества. Основы этого подхода, в XX столетии развитого в работах таких западных философов и историков, как О. Шпенглер («Закат Европы») и А. Тойнби («Постижение истории») были заложены в русской общественной мысли. Одним из первых его представителей считается Н.Я. Данилевский (1822-1885), учеником которого считал себя Леонтьев. В XX веке цивилизационный подход нашёл своих последователей в лице евразийцев – идейно-политического течения в русской эмиграции в 20-30-е годы во главе с такими видными мыслителями, как Н.С. Трубецкой (1890-1938), П.Н. Савицкий (1895-1968) и Л.П. Карсавин (1882-1952). Во второй половине столетия крупнейшим представителем своеобразно понятого цивилизационного подхода в России (СССР) стал Л.Н. Гумилёв (1912-1992).

Многие исследователи задавались вопросом: можно ли считать Леонтьева славянофилом. Если понимать славянофильство не в узком смысле (как «любовь к славянам»), а как одно из двух основных течений русской мысли, противостоящее западничеству, то, безусловно, Леонтьев к нему принадлежит. Более того, разлом между славянофилами и западниками проходит и внутри других идейных направлений. Скажем, среди русских революционных демократов «славянофилом» был Герцен (которого Леонтьев, несмотря на идейные расхождения, очень ценил и находился под его влиянием), а «западником» – Чернышевский. В современной России наличие этих двух больших и сложных «сверхнаправлений» тоже видно невооружённым глазом.

Но со славянофилами в «узком» смысле Леонтьева разделяло многое. Славянофильская доктрина впервые чётко противопоставила Россию Западу. Но критерии для такого противопоставления лежали по большей части в моральной области. К.С. Аксаков писал: «В основании государства Западного: насилие, рабство и вражда. В основании государства Русского: добровольность, свобода и мир. Эти начала составляют важное и решительное различие между Русью и Западной Европой и определяют историю той и другой». Противоборство России и Запада возводилось к различию духовных основ – православия и католичества, которое и породило в итоге все современные европейские беды. Но к принципу конфессиональному славянофилы добавили заимствованный из Европы принцип национальный, чем усложнили свою концепцию (потому что многие православные – не славяне и многие славяне – не православные). Ю.Ф. Самарин писал: Восток «значит не Китай, не Исламизм, не Татары, а мир славяно-православный, нам единоплемённый и единоверный, вызванный к сознанию своего единства и своей силы явлением Русского государства». Славянофилы находились под влиянием гегелевского учения о народах «исторических» и «неисторических». По замечанию Г. Флоровского, славянофилы лишь смогли прибавить к числу исторических народов ещё один и к западной колее истории – восточную (православную).

Новым этапом в развитии славянофильского учения стали идеи Данилевского («Россия и Европа»). Моральный критерий у него ещё сохраняется (католичество – «ложная форма христианства», «продукт лжи, гордости и невежества»), но ему не придаётся определяющего значения. Данилевский по-прежнему делит народы на исторические и неисторические, причисляя к последним дикарей, кочевников и «этнографический материал» вроде финнов, но отказывается от линейной схемы прогресса и обращает внимание на азиатские цивилизации – Китай, Индию, мусульманский мир. Данилевский вводит понятие «культурно-исторических типов», но в их определении остаётся существенная неясность: он говорит и о параллельном существовании культурно-исторических типов, и в то же время – следуя в русле славянофильской доктрины – об их последовательной смене. Так, славянский культурно-исторический тип должен в ближайшем будущем заменить собой тип европейский. Славянский тип – выше всех прочих, он «четырёхосновный», т. е. вносит в копилку человечества вклад во всех четырёх сферах человеческой деятельности – политике, экономике, культуре и религии, тогда как все предыдущие типы были одно- или двухосновными. Данилевский больше не считает Россию «второй Европой» – к Европе он причисляет только романо-германские народы. Идеи Данилевского стали главным идеологическим обоснованием панславизма.

К.Н. Леонтьев в начале своей публицистической деятельности был приверженцем идей Данилевского, и позже, до конца жизни, считал его своим учителем. Уже в статье «Грамотность и народность» (1870 г.) Леонтьев пишет: «Мы желали бы, чтобы Россия от всей Западной Европы отличалась настолько, насколько греко-римский мир отличался от азиатских и африканских государств древней истории или наоборот» (а не как, скажем, Голландия от Бельгии). Влияние панславизма чувствуется в его статьях, посвящённых балканским проблемам: в статье «Панславизм и греки» он говорит о неизбежности слияния всех славян в конфедерацию во главе с русским царём; но уже здесь в противоположность мнению Данилевского (который считал Турцию первым врагом славянства) он высказывает мнение, что Турция должна быть союзником России против главного врага – Запада: «Не самой Турции, не султану Россия была и должна быть враждебна; она была и должна быть враждебна западным интригам, которые до сих пор так беспрепятственно разыгрывались в недрах организма Турецкой империи». «Всегдашняя опасность для России – на Западе; не естественно ли ей искать и готовить себе союзников на Востоке? Если этим союзником захочет быть и мусульманство, тем лучше».

Уже в этой статье Леонтьев высказывает мысли, позже легшие в основу брошюры Н. Трубецкого «Европа и человечество»: «Если весь Восток… не захочет отдать свои верования и надежды на пожирание тому, что тогда назовётся, вероятно, тоже прогрессом?.. Если Запад не найдёт силы отстоять у себя то, что дорого в нём было для всего человечества; разве и тогда Восток обязан идти за ним? О нет! Если племена и государства Востока имеют смысл и залоги жизни самобытной, за которую они каждый в своё время проливали столько своей крови, то Восток встанет весь заодно, встанет весь оплотом против безбожия, анархии и всеобщего огрубления». На таком глобальном фоне весь босфоро-балканский вопрос выглядит довольно незначительным.

Несмотря на проповедь дружбы с турками, важное место в системе взглядов Леонтьева занимало будущее взятие русскими Константинополя. Особенно этот момент усилился после русско-турецкой войны 1877-1878 гг., когда только вмешательство европейских держав спасло Турцию от потери всего Балканского полуострова, и она стала по сути полуколонией Запада. Но Леонтьева пугала перспектива победы либерального панславизма, который тогда господствовал в общественном сознании. Только после гибели Александра II и начала «контрреформ», которые вселили в Леонтьева на первых порах определённые надежды, он стал выступать за возможно скорейшее присоединение Константинополя. Только теперь, пишет он в «Письмах о восточных делах», «мы имеем полное право предпочитать себя султану на берегах Босфора не только из честолюбия, корысти или какого бы то ни было политического эгоизма, но и в смысле культурного долга».

В своём главном труде – «Византизм и славянство» – Леонтьев подвергает сомнению существование некоей объединяющей всех славян идеи – «славизма», равнозначного, например, «европеизму». В культурном отношении болгары напоминают греков, чехи – немцев, словаки – венгров; более-менее своеобразны только русские и поляки, но между собой их опять-таки мало что объединяет. По религии славяне разделены на православных, католиков и мусульман. Объединяет их только язык и происхождение, но «любить племя за племя – натяжка и ложь. Другое дело, если племя родственное хоть чем-нибудь согласно с нашими особыми идеями, с нашими коренными чувствами».

Здесь появляется концепция «культурофильства», которое Леонтьев считал самой ценной составляющей славянофильства: «культура есть не что иное, как своеобразие (китаец и турок поэтому, конечно, культурнее бельгийца и швейцарца!)». В связи с этим Леонтьев отмечает заслугу Данилевского: «он первый в печати смело поставил своеобразие культуры как цель. Московские славянофилы всё как-то не договаривались до этого; они вместо того, чтобы сказать, что без своей культуры и жить России не стоит, говорят, что на Западе всё ложь, или что у нас то или другое не привьётся, неудобно и т. п. натяжки». Что же до южных славян, то они изрядно заражены европейским духом и утратили значительную часть национальной культуры, поэтому чересчур близко с ними – на данном историческом этапе – сходиться нельзя.

В заметке «Моя литературная судьба» Леонтьев приводит разговор по этому поводу с И.С. Аксаковым. Леонтьев: «В славянофильстве не столько сами славяне важны, сколько то, что в них есть особенного славянского, отделяющего нас от Запада… Я часто думал также, если бы Хомякова и Киреевских, или брата вашего поднять из гроба и спросить у них по совести, что лучше: слияние русских с югославянами и неизбежная при этом утрата последней культурной оригинальности, отделяющей нас от Запада, или союз с турками, тибетцами, индусами какими-нибудь, чтобы только создать что-нибудь своё особое, органическое под их воздействием, хотя бы и косвенным, – то все прежние славянофилы предпочли бы этих азиатцев – славянам». Аксаков с ним согласился, но заметил: «Славянофилы надеются, что сближение всех славян между собою – послужит к выработке этих особенностей». У Леонтьева же такой надежды не было.

В противовес несуществующему славизму Леонтьев конструирует «византизм» – систему идей, которые, придя из Византии, оказали определяющее влияние на формирование русского государства и всю его жизнь. Правда, нельзя не отметить, что южные славяне подверглись никак не меньшему, чем русские, воздействию Византии, но тем не менее оказались не столь защищёнными от европейских влияний. И тут роль Турции видится двоякой: с одной стороны, до поры до времени она оберегала славян от Европы, но с другой, уничтожив или отуречив их национальные элиты, тем самым сделала их менее стойкими в этом отношении после освобождения от её господства. «Элиты» стали нарождаться заново в лице европеизированной буржуазии и связанной с ней интеллигенции.

При этом, разумеется, неправильно было бы говорить о какой-то враждебности Леонтьева славянам. Все его скептические рассуждения относились к конкретному, современному для него историческому этапу, когда в самой России скрепляющие «византийские» принципы были подорваны и господствовал либерализм. В случае же преодоления этой тенденции славянское объединение, пронизанное «византизмом», было вполне возможно и полезно.

Леонтьева со славянофилами разделяло и отношение к Западу. Для понимания этого отношения надо учитывать леонтьевскую «триединую теорию развития», сформулированную в историко-философском трактате «Византизм и славянство» (1872-1873). Согласно ей, каждое явление (как в органическом, так и в социальном мире) в своём существовании проходит три стадии: от первичной простоты к «цветущей сложности» и далее к «вторичному смесительному упрощению». В начале этого пути явление, с одной стороны, наименее внутренне дифференцированно, а с другой, сходно с другими явлениями того же порядка. На стадии «цветущей сложности» явление приобретает максимум своеобразных черт и становится максимально дифференцированным в своих составных частях. Современный европейский «либеральный прогресс» Леонтьев считает признаком вторичного смесительного упрощения: государства становятся, с одной стороны, более схожими друг с другом, утрачиваются национальные особенности, традиции, а с другой – стираются грани внутри государства, которые в период цветущей сложности способствовали культурному расцвету.

Срок жизни государства, по Леонтьеву, составляет 1000-1200 лет. До середины этого срока, то есть до начала «смесительного упрощения», «все прогрессисты правы, все охранители не правы. Прогрессисты тогда ведут государство и нацию к цветению и росту». Наоборот, «после этого невозвратного дня (дня цветения – П. П.) достойнее быть якорем или тормозом для народов, стремящихся вниз под крутую гору». В критическом отношении к прогрессу Леонтьев сходился со многими русскими мыслителями. Например, И.С. Аксаков писал: «Истощаясь в усилиях уравнить человечество по своей внешней логической мерке, ревнители-“прогрессисты” безотчётно стремятся понизить его, хотя бы способом самой тиранической нивелировки, до самого низменного, действительно общего уровня и убить, наконец, самую свободу и разнообразие жизни». Леонтьев считал, что всеобщая демократизация, разложение национальных культур, материализм и т.д. – это симптомы того, что Запад находится в последней стадии разложения. Именно этим, а не своими католическими «началами» (вопреки мнению славянофилов), опасен современный Запад.

Из той же «теории развития» Леонтьев выводит возможное будущее России. Он не разделяет распространённую точку зрения об её исторической «молодости». Россия если и моложе Европы, то не намного – лет на 100, а потому шансов на создание нового культурно-исторического типа, наследующего западному, у неё немного. Гибель Запада совсем не обязательно означает расцвет России – возможно, наоборот, он заразит её и утащит за собой в могилу. Надежды на новую культуру то появлялись у Леонтьева, то исчезали вновь. Серьёзно их поколебало знакомство с произведениями В.С. Соловьёва. Леонтьев писал об этом: «1. Хотя Соловьёв всерьёз нападает на самую теорию культурных типов, но я думаю, что с этой стороны Страхов и Бестужев-Рюмин (защищающий её) оба правее его. Культурные типы были и есть (хотя и везде более или менее тают на наших глазах). Соловьёв, кажется, прав в одном обвинении: культурные типы не связаны с одной национальностью… 2. Особые культурные типы были, но из этого ещё не следует, что они всегда будут; человечество легко может смешаться в один общий культурный тип. Пусть это будет перед смертью – всё равно. 3. И если даже допустить, что романо-германский тип, несомненно разлагаясь, уже не может в нынешнем состоянии своём удовлетворить всё человечество, то из этого вовсе ещё не следует, что мы, славяне… дадим полнейший 4-х-основный культурный тип, как мечтает и даже верит Данилевский».

Тем не менее, он рассматривал возможности создания этой новой цивилизации. В первую очередь необходимо было взятие Константинополя («Царьграда»): «Цареградская Русь освежит московскую, – ибо московская Русь вышла из Царьграда; она более петербургской культурна, т. е. более своеобразна; она переживёт петербургскую». Леонтьев даже готов был пожертвовать частью российских территорий в пользу Германии «на бесполезном и отвратительном северо-западе нашем», чтобы заручиться её поддержкой в установлении господства на юге. Столицу же собственно России он предлагал перенести в Киев, на родину русской государственности, а заодно поближе к тому же Царьграду.

У Леонтьева появляются и представления о некой всемирной миссии России: «Будь я не русский, а китаец, японец или индус… я, взглянув на земной шар в конце XIX века, сказал бы…: “Да, кроме России, пока я не вижу никого, кто бы в XX веке мог выйти на новые пути и положить пределы тлетворному потоку западного эгалитаризма и отрицания”…». От России, по мнению Леонтьева, может начаться освобождение Востока.

К.Н. Леонтьев, будучи последователем Н.Я. Данилевского, наверняка обращал внимание на его слова о двух формах западничества. Первая форма – это космополитизм, отсутствие патриотизма. Вторая же форма – «чисто политический патриотизм»: «Он признаёт бесконечное во всём превосходство европейского перед русским… а между тем, однако, отрекается от всех логических последствий этого взгляда; желает внешней силы и крепости без внутреннего содержания, которое её оправдывало бы, – желает свища с крепкою скорлупою». Главное, по мнению Данилевского, не государственная сила, а национальная культура, которая, впрочем, тесно связана с политическим единством нации. Отсюда вытекает всемерное одобрение и отстаивание так называемого принципа национальностей, получившего распространение в Европе с середины XIX в. в противовес господствовавшему ранее легитимизму. Данилевский одобрял национально-освободительные движения в Греции и Бельгии, объединение Италии.

Леонтьев, исходя из того же мнения о национальной культуре как самоцели, в отношении политического национализма пришёл к прямо противоположным выводам. На протяжении всей своей публицистической деятельности он отстаивал положение, по которому национально-освободительные движения напрямую связаны с процессом либерального разрушения традиционных культур и государственных систем. «Идея же национальностей, – пишет Леонтьев в «Византизме и славянстве», – в том виде, в каком её ввёл в политику Наполеон III, в её нынешнем модном виде есть не что иное, как тот же либеральный демократизм, который давно уже трудится над разрушением великих культурных миров Запада». Надо признать, что эта позиция получила дополнительное подтверждение в наши дни, особенно на примере бывших республик СССР и стран Восточной Европы. Этнический национализм дробит более крупные цивилизационные образования, помогая тем самым установлению западной гегемонии.

Одобряя легитимизм, Леонтьев в то же время разделяет государственную и национальную политику, понимая последнюю как «культурно-обособляющую». Например, политика Петра I была «в высшей степени государственна для своего времени но при этом антинациональна почти во всём…». Этот подход сближал Леонтьева со славянофилами, но в целом по национальному вопросу они с ним серьёзно расходились. Публикация работы «Национальная политика как орудие всемирной революции» вызвала ряд неодобрительных откликов славянофилов. П.Е. Астафьев обвинил Леонтьева в «нападении на национальный идеал» и в том, что он не признаёт «национальную самобытность» за основу культуры. Под «национальной самобытностью» здесь понималась прежде всего политическая независимость нации, и с этим Леонтьев действительно не мог согласиться; сам же он отождествлял национальную самобытность с культурной самобытностью и «национальный идеал» с «культурным идеалом».

«Тот народ, – писал он, – наилучше служит и всемирной цивилизации, который своё национальное доводит до высших пределов развития; ибо одними и теми же идеями, как бы ни казались они современникам хорошими и спасительными, человечество постоянно жить не может».

Как известно, К. Леонтьев всячески подчёркивал свою приверженность консервативным и даже реакционным взглядам. В 60-е годы, находясь за пределами России, он ещё питал иллюзии по поводу реформ Александра II, считая, что они «отдаляют нас от Европы» («Грамотность и народность»). Но, приехав в Россию в 1874 г., он обнаружил, что «либеральный европеизм» в различных формах распространяется в России всё сильнее. Надежды на возможность создания нового культурного типа на русской основе стали таять. Смерть Александра II и начало «контрреформ» Александра III снова вселили в него некоторые надежды. По мнению Леонтьева, реакция знаменовала собой возвращение к принципам византизма, пошатнувшимся в предыдущее царствование. Из реформ Александра II Леонтьев одобрял только крестьянскую, носившую, по его мнению, не либеральный характер: «Только наделение крестьян землёю и сохранение земельной общины можно назвать мерой государственно-социалистической (прошу никого не пугаться слова-“жупела”), а не либеральной». Остальные же реформы – земская, судебная, военная и т.д. – приближали Россию к современному Западу. Теперь же другое дело, о лидерах новой политики – Каткове, Победоносцеве, Пазухине – Леонтьев отзывался положительно. Казалось, они воплощают в жизнь знаменитый призыв Леонтьева: «Надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не “гнила”».

Но «реакция» надежд Леонтьева не оправдала. Впадая в некоторое противоречие с собственным вышеприведённым высказыванием, он пишет о Победоносцеве: «Он как мороз; препятствует дальнейшему гниению, но расти при нём ничего не будет. Он не только не творец; он даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, он только консерватор в самом тесном смысле слова; …старая “невинная” девушка и больше ничего». Как мы видим, теперь Леонтьев признаёт недостаточным простое «подмораживание». И правда – в «Записке о необходимости новой большой газеты в С.-Петербурге» (1882) мы читаем: «истинно русская мысль должна быть, так сказать, прогрессивно-охранительной; выразимся ещё точнее: ей нужно быть реакционно-двигающей, т. е. проповедовать движение вперёд на некоторых пунктах исторической жизни, но не иначе, как посредством сильной власти и с готовностью на всякие принуждения». Надо учесть, что к «прогрессу» Леонтьев всегда относился резко отрицательно и отождествлял его с либерально-эгалитарным всеобщим разложением. Теперь же он сам говорит о «прогрессивно-охранительной» мысли. Что же это – приспособление к «духу времени»? Можно сказать и так, если под «приспособлением» понимать не «подчинение», а поиск более эффективных методов борьбы.

В противовес либеральным политическим реформам он предлагает реформы экономические, но «совсем не по западному и тем более не по либеральному пути». Леонтьев предлагал ввести неотчуждаемость дворянских земель, запретить их продажу, но точно так же закрепить и крестьянские земли за сельской общиной. «Необходимо вступить решительным и твёрдым шагом на путь чисто экономических, хозяйственных реформ, необходимо опередить в этом отношении изношенную духом Европу, стать во главе движения… из “последних стать первыми” в мире». Эти размышления вскоре привели Леонтьева к идее, получившей известность как «социалистическая монархия».

Но сначала надо поговорить о том, как вообще русские мыслители, предшественники Леонтьева, воспринимали социализм. Я сейчас не говорю о «революционных демократах», их отношение к социализму известно. Либералы-западники считали социализм «крайностью» и критиковали его с буржуазных позиций. Что же касается славянофилов, то их отношение к социализму было более сложным. По словам В. Кожинова, «утверждая, что содержание славянофильской мысли “выше” западного социализма, Хомяков исходил прежде всего из реального существования в тогдашней России крестьянской общины, могущей стать, по его убеждению, основой плодотворного бытия страны в целом. “Община промышленная, – писал в 1848 году Хомяков, – есть или будет развитием общины земледельческой”». Поэтому в России, по мнению славянофилов, просто не было тех общественных противоречий, которые на Западе ведут к появлению социализма. Так же думал и Данилевский: община для России является столь же законной формой собственности, как частная собственность в Европе; поэтому что революционно для Европы, то охранительно для нас. «Европейский социализм, – писал он, – есть учение революционное не столько по существу своему, сколько по той почве, где ему приходится действовать».

Леонтьев первоначально считал, что западный социализм является только доведённым до логического конца либерализмом, с его стремлением к свободе и равенству: от политического равенства недолог путь к равенству экономическому. В работе «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» он разбирает учения Прудона и Кабе и приходит к выводу, что идеалы обоих по сути своей буржуазны, что подметил ещё Герцен. А поскольку Россия, как считал Леонтьев в 70-е годы, движется полным ходом к либерализации, то и социалистическая перспектива для неё вполне реальна. Но, помимо «разрушительной» роли коммунизма, Леонтьев приходит к выводу и о его возможной созидательной роли: «именно потому, что он своим несомненным успехом делает дальнейший эгалитарный либерализм непопулярным и даже невозможным, он есть необходимый роковой скачок или повод к новым государственным построениям – не либеральным. Когда мы говорим – не либеральным, мы говорим неизбежно тем самым не капиталистическим, менее подвижным в экономической сфере построениям; а самая неподвижная, самая неотчуждаемая форма владения есть бесспорно богатая, большою землёю владеющая община». По воспоминаниям Л.А. Тихомирова, Леонтьев очень заинтересовался его статьёй «Социальные миражи современности», где он доказывал, что коммунистическое общество неизбежно должно быть деспотическим и иметь сильный правящий слой. Леонтьев «из неё вывел заключение не против коммунизма, а за него»; «ему начинало казаться, что роль коммунизма окажется исторически не отрицательною, а положительною».

Леонтьев предлагал, так сказать, опередить события: не дожидаясь торжества либерализма и его последующего «снятия» в социализме, самодержавие должно взять социализм в свои руки: «если социализм не как нигилистический бунт и бред самоотрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое принудительное закрепощение человеческих обществ имеет будущее, то в России создать этот новый порядок, не вредящий ни Церкви, ни семье, ни высшей цивилизации, – не может никто, кроме монархического правительства». Впрочем, Леонтьев и ранее иногда упоминал социализм в положительном контексте: «охранительный коммунизм граничар», «коммунизм таборитов», который мог привести к созданию самобытной славянской культуры. В письмах Леонтьев высказывается ещё радикальнее: «Чувство моё пророчит мне, что Славянский Православный Царь возьмёт когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и, с благословения Церкви, учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной».

Конечно, с нынешних позиций нельзя одобрить «элитаризм» Леонтьева, его выступления против «равенства», которое он считал одним из проявлений «либерального прогресса». Как мы знаем, либеральное общество в мировом масштабе как раз и характеризуется глобальным неравенством. Дело в том, что Леонтьев во многом отождествлял равенство с однообразием, понимал его как стирание всяческих различий. Но практика показывает, что как раз неравенство и ведёт к этому стиранию различий между культурами, к всеобщему смешению. Это и понятно: разница в уровне развития, во-первых, ведёт к перемещению огромных человеческих масс из более бедных стран в более богатые, во-вторых, приводит к затоплению стран «периферии» культурным ширпотребом, произведённым в развитых странах. Всё это оборачивается и разрушением национальных культур, и расовым смешением. Короче говоря, полным обезличиванием человечества.

Леонтьев стремился к «менее подвижному» обществу, каким и видел будущий социализм. И это соответствует реальности, если только понять, что именно равенство – прежде всего экономическое – и создаёт эту «меньшую подвижность». Зачем покидать свой родной город или деревню, если уровень жизни там немногим отличается от столичного? Зачем переезжать в другую страну, если все страны близки по уровню развития? Кстати, никак нельзя сказать, что в Советском Союзе, построившем общество относительного равенства, не было «цветущей сложности». Не было сословных различий, но этнические различия, национальные культуры признавались и культивировались (иногда даже чересчур). Так или иначе, именно экономическое равенство в наибольшей степени «укореняет» человека и помогает сохранению культуры.

Историософские взгляды Леонтьева, как уже говорилось, перекликаются со взглядами более поздних русских мыслителей «цивилизационного» направления. Более того, их влияние можно проследить в художественной литературе. Например, концепцию «цветущей сложности», связанную с эстетизмом Леонтьева, мы можем увидеть в творчестве такого далёкого, казалось бы, от него писателя, как Иван Ефремов. Для него был характерен настоящий культ красоты, которую он считал высшим проявлением биологической целесообразности. Леонтьев, как известно, тоже рассматривал эстетику как своего рода всеобщий закон, применимый не только к человеческому обществу, но и ко всем явлениям бытия. Определение, которое он давал красоте – «единство в многообразии».

Леонтьевские мотивы – эстетизм, пафос борьбы, интерес к Востоку, презрение к современной Европе – видны в поэтическом творчестве Н.С. Гумилёва. Основанное им литературное направление получило название «акмеизм» (от греческого «акме» – высшая точка, пора цветения), что напоминает «цветущую сложность» Леонтьева.

В другом направлении идеи мыслителя развивал сын поэта – Л.Н. Гумилёв, который от того же греческого корня произвёл название фазы максимального подъёма пассионарной энергии этноса – «акматической». Это опять-таки та же «цветущая сложность». Л. Гумилёв иначе, чем Леонтьев, оценивал «возраст» русской цивилизации. Для него русские как этнос, отличный от древних славян, появились в результате «пассионарного толчка» лишь около 1200 года, так что Россия не так уж «стара». При этом в концепции Гумилёва, в отличие от леонтьевской, культурный расцвет суперэтноса (цивилизации) не совпадает с акматической фазой. Для неё характерна внутренняя борьба, поглощающая все силы. Культурный же расцвет – «золотая осень» – наступает в инерционной фазе, знаменующей начало упадка пассионарности.

Можно сопоставить Леонтьева и с западными мыслителями XX века, помимо упомянутых Шпенглера и Тойнби, такими как Х. Ортега-и-Гассет или Г. Маркузе («Одномерный человек» последнего – это чуть ли не тот же самый «средний европеец» Леонтьева, которого тот считал «идеалом и орудием всемирного разрушения»). Но это отдельная большая тема.

Пожалуй, наиболее парадоксальной и спорной является та часть социологии русского мыслителя К.Н. Леонтьева, которая касается вопроса применимости норм морали в социальной и политической жизни...

Есть люди очень гуманные, но гуманных государств не бывает. Гуманно может быть сердце того или другого правителя; но нация и государство - не человеческий организм. Правда, и они организмы, но другого порядка; они суть идеи, воплощенные в известный общественный строй. У идей нет гуманного сердца. Идеи неумолимы и жестоки, ибо они суть не что иное, как ясно или смутно сознанные законы природы и истории.

К. Леонтьев. «Панславизм и греки».

Пожалуй, наиболее парадоксальной и спорной является та часть социологии русского мыслителя К.Н. Леонтьева, которая касается вопроса применимости норм морали в социальной и политической жизни . Но, с другой стороны, мало кто так глубоко и смело обсуждал эти вопросы, как Константин Николаевич. Знакомство с этой стороной творчества Леонтьева позволит нам по-новому взглянуть на сегодняшние события в мире и России.

Сфера действия морали: межличностные отношения, но не политика.

По мнению Леонтьева, мораль - нормы, регулирующие отношение лишь между отдельными людьми, регулятор межличностных отношений. Но моральные нормы и оценки не применимы к поведению государства, больших социальных групп, политике. Наши сентенции типа «политика - грязное дело» - получают обоснование в работах Леонтьева. Только он полагает, что определения политики с помощью слов «грязная», «чистая», «преступная», «добрая», «справедливая», «несправедливая» не только бессмысленны, но даже дезориентируют политиков и общество. А потому вредны. Никому же не приходит в голову назвать поведение волка, который съел овцу из стада, «преступным». Волки действуют в соответствии с законами природы, прилагать моральные оценки к поведению волков никому в голову не приходит. Подобно волкам политики должны действовать в соответствии со своими целями, а цели должны учитывать законы социального развития. Разница между волками и политиками та, что волки действуют бессознательно, инстинктивно, а политики должны включать сознание и разум. А этику межчеловеческих отношений, наоборот отключать.

Не исключаю, что Леонтьев выковал качества стойкого бойца с морализаторством в ходе непрерывной борьбы с российскими либералами. Они постоянно апеллировали к своей либеральной «науке» для достижения нужных им политических целей. Хорошо известно, что любой либерал - сторонник демократии, а, стало быть, враг монархии. Сначала он борется за конституционную монархию, а затем начинает воевать за чистый парламентаризм. Российские либералы разных мастей ругали русский царизм, прибегая преимущественно к понятиям морального порядка (царизм «деспотический», «крепостнический», «безжалостный» и т.п.). Леонтьев их ловил на том, что они забывают про свою «науку», когда начинаются политические споры и баталии, начинают взывать к «совести», «справедливости», «равенству» и т.п. Леонтьев с каждым разом все увереннее оппонировал либералам, заявляя, что государство не может руководствоваться моралью в своей внутренней и внешней политике, что у него должны быть иные ориентиры.

«Абстрактный морализм» Л.Н. Толстого

Воду на мельницу либеральных морализаторов стал лить и великий писатель Л.Н. Толстой , после того, как он увлекся сам и увлек многих других философией «непротивления злу насилием». Философии и этике непротивления в той или иной форме посвящено все творчество Толстого после 1878 года. Соответствующие произведения (назовем только важнейшие из них) можно подразделить на четыре цикла: исповедальный - «Исповедь» (1879-1881), «В чем моя вера?»(1884); теоретический - «Что такое религия и в чем сущность ее?»(1884), «Царство божие внутри нас»(1890-1893), «Закон насилия и закон любви»(1908); публицистический - «Не убий»(1900), «Не могу молчать»(1908); художественный - «Смерть Ивана Ильича»(1886), «Крейцерова соната»(1887-1879), «Воскресение»(1889-1899), «Отец Сергий»(1898). Внешне философия и этика Толстого не противоречит христианству, даже апеллирует к нему. «Стоит только людям поверить в учение Христа и исполнять его, и мир будет на земле», - говорит Лев Николаевич. Но люди в массе своей не верят и не исполняют. Почему? По мнению Л.Н.Толстого есть, по крайней мере, две основные причины, которые закрывают от людей истину Иисуса Христа. Это - во-первых, инерция предшествующего жизнепонимания, и, во-вторых, искажение христианского учения. И вот Лев Николаевич включается в дело преодоления «предшествующего жизнепонимания». Прежде всего, средствами своего литературного таланта. Но этого мало. Он начинает бороться с «искажениями христианского учения», взявшись переписывать заново...Евангелие. Дальше больше... Толстой стал настаивать, чтобы использование норм морали вышло за пределы узкого круга межличностных отношений, а охватило все и вся. Прежде всего, он нужны там, где потенциально существуют очаги насилия. Самым главным средоточием насилия является государство с его армиями, всеобщей воинской повинностью, присягами, податями, судами, тюрьмами и так далее. Подобного рода морализаторство у К. Леонтьева вызывало отвращение. Он обвинил Л. Толстого в «абстрактном морализме ». Справедливости ради, следует отметить, что в этой критике Леонтьев был не одинок. Н. Бердяев , например, с иронией говорил, что философия и этика Толстого - «удушение добром» (Н.А. Бердяев. Кошмар злого добра. О книге И.Ильина «О сопротивлении злу насилием»). Впрочем, К. Леонтьев намного радикальнее Н. Бердяева в критике царившего тогда в России «абстрактного морализма» (что-то типа нынешней «чумы» под названием «толерантность»). Элементы такого «абстрактного морализма» чуткий Леонтьев замечает даже у Ф.М. Достоевского .

Особенности русского народа и деспотизм государственной власти.

Вопросы применимости этики к социально-политической сфере Леонтьев рассматривает в тесной связи с выяснением того, что такое государство вообще и в России в частности. А понимание особенностей государственной власти в России вытекает, в свою очередь, из правильной оценки живущего в ней народа. Тут Леонтьев дает нелицеприятные оценки, которые, между прочим, не только не совпадают с оценками славянофилов, но идут с ними вразрез. Леонтьев трезво выявляет достоинства и недостатки русского народа. Причем, как строгий и добросовестный врач он концентрируется на недостатках. Их он, не стесняясь, называет «русскими пороками». Эта тема очень непростая и деликатная, я не буду ее далее развивать. Ставя диагноз под названием «русские пороки», Леонтьев в письме к В.В. Розанову писал, что «пороки эти очень большие и требуют большей, чем у других народов, власти церковной и политической. То есть наибольшей меры легализованного внешнего насилия и внутреннего действия страха согрешить » («Избранные письма В.В. Розанову» // К. Леонтьев. Избранные письма. 1854-1891. - СПб., 1993). Русский народ признает только сильную власть, причем персонифицированную, а норма закона для него - пустой звук. По мнению Леонтьева, генерал народу милее и понятнее, чем параграф хорошего устава. Леонтьев не против законов, но на Руси закон нужен не народу, а власти. С властью народ не спорит и не судится. А если народу дать закон (конституцию), то произойдет следующее: через некоторое время он перестанет уважать царя и бояться генерала; а закон он все равно исполнять не будет, не надо путать русского мужика с законопослушным англичанином. Закон подобен камню, случайно оказавшемуся на дороге. Мужик найдет способ его обойти. В общем, либеральная идея «правового государства», которую нам начали навязывать еще четверть века назад, в разгар горбачевской «перестройки», уже завладела умами русских либералов второй половины 19 века. Ее опасность для России была больше, чем вторжение Наполеона в нашу страну. Жесткий вердикт Леонтьева таков: «Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком подвижно, бедно мыслью и слишком страстно...» (К. Леонтьев. О либерализме вообще). Понятно, что если государство будет пытаться действовать, опираясь на обычные нормы морали, но оно не сможет быть ни грозным, ни жестоким, ни безжалостным. Таковы, по большому счету, требования к любому государству (не только российскому), это закон «натуралистической социологии». Деспотичность государства, по мнению Леонтьева, должна дополняться и усиливаться религиозным воспитанием народа. Особенно поддержанием и развитием в человеке страха Божия, который несравненно действеннее любого, самого хорошего закона. Заповеди Божии - вот истинная конституция русского народа. Кстати, страх Божий должен определять и поведение «государевых людей». А моральными нормами они могут пользоваться в своей личной жизни. Вот такая система «двойных стандартов». Но я говорю о ней без иронии, поскольку она призвана была укреплять российскую государственность. В отличие от системы «двойных стандартов» 21 века, которой принято называть политику Запада по разрушению нынешнего российского государства.

Моральные оценки: иммунитет для «героев истории»

Даже в отношении отдельных личностей, играющих или игравших большую роль в общественной жизни, Леонтьев предлагает делать оценки не на основе морально-нравственных критериев, а по их вкладу в развитие науки, культуры, по их следу в мировой истории. Или на основе неких эстетических критериев, кои доступны и понятны лишь самому Леонтьеву. В письме Розанову (от 13 августа 1891 г.) К. Н. Леонтьев писал: «Я считаю эстетику мерилом наилучшим для истории и жизни, ибо оно приложимо ко всем векам и ко всем местностям. ...Мерило чисто моральное... не годится, ибо, во-1-х, придется предать проклятию большинство полководцев, царей, политиков и даже художников (большею частью художники были развратны, а многие и жестоки); останутся одни «мирные земледельцы», да и какие-нибудь кроткие и честные ученые. Даже некоторые святые, признанные христианскими церквами, не вынесут чисто этической критики».

Конечно, предложение Леонтьева о том, чтобы заменить нравственные нормы эстетическими при оценке выдающихся личностей, кажется, мягко выражаясь спорным. Некоторые связывают такой подход с тем, что Леонтьев был увлечен Византией, она была его идеалом государственного устройства. В Византии (особенно поздней) принципы Макиавелли (1469-1527) были нормой политической жизни (хотя сам Никколо Макиавелли был итальянцем, и вся его жизнь протекала в Италии). Самого Макиавелли, человека в высшей степени коварного и хитрого, Леонтьев воспринимал как положительного героя мировой истории. Оценка сомнительная.

А вот мысль о том, что государство и его политику нельзя оценивать с помощью этических норм, звучит более убедительно. Леонтьев на разные лады повторяет: попытки использовать эти нормы для того, для чего они изначально не предусмотрены, могут нанести большой ущерб государству и обществу. Леонтьев как дипломат хорошо чувствовал этот момент, поскольку, по его мнению, Российская империя в своей внешней политике часто руководствовалась именно ложными понятиями морали и нравственности. Леонтьев считал это большой ошибкой. Он это наглядно показывает на примере политики России в отношении южных и центрально-европейских славян, которые формально находились под «игом» Турции и Австро-Венгерской империи. Он не поддерживал эмоциональных лозунгов патриотической общественности России по освобождению «любой ценой» наших славянских «братьев». Леонтьев по опыту своей дипломатической работы в Турции и на Балканах хорошо чувствовал, что они были «братьями» по крови, но не по духу. Что в случае их освобождения эти «братья» немедленно будут рваться в Западную Европу, поскольку скороспелая «элита» европейских славян успела пропитаться духом либерализма.

По мнению Леонтьева, политики должны руководствоваться идеями: «Есть люди очень гуманные, но гуманных государств не бывает. Гуманно может быть сердце того или другого правителя; но нация и государство - не человеческий организм. Правда, и они организмы, но другого порядка; они суть идеи, воплощенные в известный общественный строй. У идей нет гуманного сердца. Идеи неумолимы и жестоки, ибо они суть не что иное, как ясно или смутно сознанные законы природы и истории». Леонтьев специально подчеркивает, что идеи должны вырастать из правильно понятых законов природы и истории. Политики должны понимать возможную траекторию движения общества, видеть те препятствия, которые встают на его пути, формулировать цель и по возможности управлять движением общества. Политика должна быть не нравственной, а целесообразной , т.е. работающей на достижение поставленных целей. Исходя из этого, нельзя утверждать, что любые реформы хороши или, наоборот, все революции и перевороты плохи (такие представления бытовали уже во времена Леонтьева). «Самые мирные, закономерные и даже несомненно ко временному благу ведущие реформы могут служить космополитизму и всеуравнительной революции; и самый насильственный, кровавый и беззаконный с виду переворот может иметь значение государственное, национально культурное, обособляющее, антиреволюционное (в моем и прудоновском смысле) », - писал Леонтьев в работе «Культурный идеал и племенная политика». Некоторые критики Леонтьева эти его взгляды называли «политическим аморализмом», сравнивали с формулой «цель оправдывает средства» (ее приписывают Макиавелли). Более поздние критики в этой связи вспоминали различные высказывания В.И. Ленина, суть которых сводится к тому, что нравственно все то, что работает на революцию и пролетарское государство.

Константин Леонтьев и Фридрих Ницше.

Каждый второй исследователь творчества Леонтьева приводит высказывание В.В. Розанова, хорошо знавшего Константина Николаевича: «Когда я первый раз узнал об имени Ницше,
то я удивился: да это Леонтьев, без всякой перемены ». Напомню, что Фридрих Ницше (1844-1890) - немецкий мыслитель, филолог, композитор и философ, жил и творил примерно в те же годы, что и Константин Николаевич Леонтьев. Известен Ницше своей афористичностью, нестандартностью оценок, жесткой критикой тогдашнего общества, мрачным взглядом на существующее и будущее положение человечества, отрицанием христианских ценностей и морали, смакованием зла, заявлением о том, что «бог умер». В конце 19 - начале 20 вв. молодежь в Европе и России находилась под сильным влиянием идей Ницше. Особенно всех захватила идея «сверхчеловека». Впервые идея такого «сверхчеловека» появилась у Ницше в его известном произведении «Так говорил Заратустра» В сочинениях Ницше встречается две концепции сверхчеловека. Одна из них носит характер биологической теории, близкой к теории «естественного отбора» Чарльза Дарвина. В конце концов, в ходе такого «отбора» появится более совершенный биологический вид, на смену виду homo sapiens придет особый биологический вид homo supersapiens. В поздних своих сочинениях Ницше дает уже другу концепцию сверхчеловека. Ницше склоняется к тому, что ныне существующий вид человека - предел биологического развития. Совершенствование человека может проходить только в рамках существующего вида, с использованием особых техник, тайных сил и знаний, путем освобождения от разного рода «предрассудков» «Сверхчеловек» окончательно отбрасывает господствующую в обществе мораль, основанную на христианстве, как рабскую, как воспитывающую покорность и сострадание. «Сверхчеловеку» все дозволено. Ницше считается основоположником направления в этике, которое называется «аморализм». Воплощением «аморализма» Ницше является его «сверхчеловек».
Кстати, идею «сверхчеловека» подхватил позднее Адольф Гитлер , он использовал ее в идеологии германского национал-социализма. В конце 19 века в полемику с Ф. Ницше вступил наш известный русский философ Владимир Соловьев , который был возмущен ницшеанским отрицанием абсолютных нравственных норм. В ходе этой полемики В. Соловьевым была написана и в 1897 году опубликована книга «Оправдание добра » (основное его произведение по вопросам морали).

Конечно, Василий Васильевич Розанов в высказывании, приведенном выше, имел в виду не какие-то личностно-поведенческие особенности обоих философов, а их взгляды на прогресс, западную цивилизацию, мораль. После этого высказывания Розанова многие стали рассматривать Леонтьева как «российского аналога» Ницше. Но это совершенно неверно. Ницше вообще отрицает мораль. Леонтьев лишь говорит об ограниченной сфере действия моральных норм (межличностные отношения). Ницше фактически признает абсолютную власть зла. Леонтьев, как христианин признает абсолютную власть за Богом. А, исходя из этого, Леонтьев делает заключение, что выше моральных норм те нормы, которые определены Богом (религиозные нормы), которые зафиксированы в Священном Писании и растолкованы Вселенскими Соборами и Святыми Отцами. Они, кстати, абсолютны, не могут «корректироваться» людьми (в отличие от норм моральных).

Сторонники Леонтьева приводят бесчисленные примеры того, когда государства терпели поражения и даже погибали, когда их лидеры проявляли мягкость и поддавались соблазнам руководствоваться обычными нормами морали. В этой связи было предложено даже использовать понятие «политическая мораль ». Давая характеристику Леонтьеву, Н. Бердяев полагает, что «он не аморалист, он проповедник морали власти, морали вождей и водителей против морали масс и автономных личностей » (Н. Бердяев. Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной философии).

Как мне кажется, понял леонтьевский «аморализм» и русский религиозный философ В.В. Зеньковский . Он в своей фундаментальной работе «История русской философии» писал о К. Леонтьеве: «Если он, с другой стороны, допускал „лукавство в политике" во имя жизненной и исторической силы в государстве, то в то же время он не отвергал того, что христианство, как он его понимал, „к политике само по себе равнодушно"».

Взгляды К. Леонтьева на мораль и политика в современном мире

Что же, точка зрения Леонтьева на мораль в сфере политики действительно нестандартная, парадоксальная. Но ее нельзя просто отбросить, она заслуживает специальных размышлений. Особенно сегодня, когда моральные оценки внешней политики тех или иных государств стали нормой международной жизни. Между прочим, источником такого политического морализаторства является сегодня Америка, которая одновременно является главным источником либеральной идеологии в современном мире. Любое государство, по Леонтьеву, должно быть прагматичным, а его прагматизм вытекает из правильного понимания своих национальных целей. В свете этого сегодня, в 21 веке Леонтьеву в мире и России многое показалось бы странным. Например, он не понял бы, скорее всего, что такое политика «двойных стандартов». Он, наверное, сказал бы, что никаких «двойных стандартов» нет. А такое болезненное восприятие нами политики тех же Соединенных Штатов порождено именно нашим двоящимся сознанием, причины же двоения сознания в том, что мы тяжело поражены вирусом либерализма. А к межгосударственным отношениям пытаемся применять негодный инструмент - моральные нормы. Внушили нам на Западе, что можно вес аршином измерять, мы и пытаемся это делать.

В то же время Леонтьева удивило бы и очень огорчило то обстоятельство, что Россия в 21 веке лишена понятия «национальные интересы». А вместо этого ее руководители постоянно говорят о каком-то «международном сообществе», мнении этого «сообщества», его интересах, его планах, о «приоритете международного права над национальными нормами», о «человечестве» и т.п. Социология Леонтьева подобного рода либеральных абстракций не предусматривала, считая их вредными химерами. Если бы советские люди учили в школах и институтах работы К. Леонтьева, наверное, никто не воспринял бы всерьез разглагольствования М.С. Горбачева о «новом мышлении», которое предусматривало примат «общечеловеческих ценностей». К сожалению, все было иначе. Даже остепененные преподаватели исторического материализма и научного коммунизма на полном серьезе ретранслировали эту либеральную галиматью с университетских кафедр. Впрочем, наш разговор о взглядах Леонтьева на мораль в сфере политики и государственной деятельности уже выходит за формат моей небольшой публикации.

Этика равенства и неравенства.

Хотелось бы затронуть еще один, уже социальный, аспект воззрений Леонтьева на нравственность. Нравственные нормы, по Леонтьеву, подвижны. Не следует путать их с нормами религиозными, которые являются абсолютами, не зависящими от времени и места. Под влиянием каких-либо идей нравственные нормы могут подвергаться существенным мутациям. Вот и либерализм, начиная с 19 века, стал оказывать мощное влияние на понимание некоторых норм морали. Например, сегодня популярна крылатая фраза: «Что не запрещено - разрешено ». Впрочем похожая формула («ubi jus incertum, ibi nullum») существовала еще в Древнем Риме, однако на протяжении многих веков существования христианской цивилизации ее смысл был весьма сомнителен, поскольку кроме юридических запретов были еще запреты более высокого уровня - религиозные. И они исполнялись в силу присутствия у людей страха Божия. Сегодня указанный языческий принцип возвращается в нашу жизнь, фактически его приравняли к норме морали. Он олицетворяет собой либерализм в его высшей фазе.

Другой пример. Люди эпохи христианской цивилизации не воспринимали социальное неравенство как некое нарушение нравственных норм. Потому что в эпоху христианства у людей присутствовало понимание (или, по крайней мере, интуитивное чувство) иерархии . Принцип иерархии - важнейший принцип христианского мировоззрения, он, прежде всего, выражает и отражает идею власти. А если человек признает принцип иерархии, то он признает и идею неравенства. Лишь во времена, когда расцвел либерализм, в человеческое сознание стала внедряться идея равенства. Позднее ее начертали на знаменах буржуазных революций. Еще через какое-то время эта идея в буржуазном обществе получила статус моральной нормы. Нормы, с помощью которой оценивается не человек, а общество. Со временем менялось содержание понятия и нормы «равенство». Те, кто готовил и проводил буржуазные революции, под «равенством» понимал равенство юридическое, то, что сегодня связано с понятием «прав человека». Этот лозунг был нужен для ликвидации сословий, создания условий для «подвижности капитала». Когда капитал победил и утвердился, возникло сильнейшее напряжение в отношениях между трудом и капиталом. Появилась идеология социализма, центральным понятием которого было также «равенство». Но не юридическое, а имущественное, экономическое. И оно социалистами разных мастей также было возведено в ранг нравственной нормы. Капитализм они стали называть «безнравственным» строем по той причине, что он создает экономическое неравенство, причем имущественная поляризация имеет тенденцию к увеличению.

О равенстве, морали и социализме.

Рассматривать «равенство» в качестве моральной нормы и тем более в качестве идеала общественной жизни Леонтьев считает почти безумием. Это противоречит христианскому представлению об обществе (равенства, по замыслу Бога, быть не может) и о целях и идеалах христианской жизни (у человека должны быть совершенно другие цели и идеалы). А каковы эти идеалы? - На разных уровнях общественной иерархии они различны. Леонтьев полагал, что иерархия общественной жизни имеет три уровня: низший - утилитарный, средний - эстетический и высший - религиозный. Вот как об этом пишет он сам: «Есть, мне кажется, три рода любви к человечеству. Любовь утилитарная; любовь эстетическая; любовь мистическая. Первая желает, чтобы человечество было покойно, счастливо, и считает нынешний прогресс наилучшим к тому путем; вторая желает, чтобы человечество было прекрасно, чтобы жизнь его была драматична, разнообразна, полна, глубока по чувствам, прекрасна по формам; третья желает, чтобы наибольшее число людей приняло веру христианскую и спаслось бы за гробом ». («Кто правее? Письма к Владимиру Сергеевичу Соловьеву»). Этой иерархии трех уровней любви соответствуют свои общественные идеалы. Как видим, в схеме Леонтьева идеалам материального благоденствия и экономического равенства места вообще не находится. Судя по тому, как Леонтьев оценивал «среднего европейца» (в работе «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения») бытовое благоустройство как идеал вообще вызывало у Леонтьева отвращение. Более того, если государство (не дай Бог!) начинает верить в нравственный принцип равенства и претворять его в жизнь, то, тем самым, оно начинает подрубать сук, на котором находится и государство, и все общество. Ведь реализация этого принципа означает слом иерархии - несущей конструкции общества. Конечно, в данном случае Леонтьев в первую очередь говорит о равенстве/неравенстве, связанном с сословным (корпоративным) устройства общества. Что касается проблемы материального равенства/неравенства в обществе, то он противник экономического равенства (социалистической «уравниловки») и в то же время противник резкой экономической поляризации (неизбежно вызываемой капитализмом). Для преодоления последней он предлагает использовать государство. Но с такой задачей может справиться, по его мнению, лишь монархическое государство. Отсюда рождается леонтьевская идея «монархического социализма». Но при этом Константин Николаевич постоянно подчеркивает, что реализация такого социализма диктуется не моральными нормами сомнительного свойства («справедливость», «равенство», «коллективизм» и т.п.), а политической и исторической целесообразностью. Леонтьев всячески заостряет вопрос. Он специально подчеркивает, что социализм в том виде, как его понимают материалисты и социалисты либерального толка, может стать не царством морали, а, наоборот, уничтожить мораль. «Будет разнообразие, будет и мораль: всеобщее равноправие и равномерное благоденствие убило бы мораль», - пишет К. Леонтьев в своей известной работе «Средний европеец, как идеал и орудие всемирного разрушения».

«В социальной видимой неправде , - пишет Леонтьев, - и таится невидимая социальная истина, - глубокая и таинственная органическая истина общественного здравия, которой безнаказанно нельзя противоречить даже во имя самых добрых и сострадательных чувств. Мораль имеет свою сфеpу и свои пределы» («Записки отшельника»). С подобным выводом сегодня в ХХ веке вынуждены были согласиться многие серьезные и известные философы, богословы, социологи. Вот как комментирует это место известный русский философ прот. В.В. Зеньковский : «Не трудно понять смысл последних слов: мораль есть подлинная и даже высшая ценность в личности, в личном сознании, но тут-то и есть ее предел: историческое бытие подчинено своим законам (которые можно угадывать, руководясь эстетическим чутьем), но не подчинено морали» (В.В. Зеньковский. История русской философии).

Полный текст автореферата диссертации по теме "Литературно-критическая деятельность К.Н. Леонтьева"

На правах рукописи

Славин Игорь Константинович

Литературно-критическая деятельность К.Н. Леонтьева

10.01.08. Теория литературы. Текстология.

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

МОСКВА - 2004

Работа выполнена в Литературном институте им. А.М.Горького на кафедре теории литературы и литературной критики.

Научный руководитель:

Гусев Владимир Иванович

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор

Минералова Ирина Георгиевна

кандидат филологических наук

Бобров Александр Александрович

Ведущая организация: Институт мировой литературы им. А М. Горького РАН

Защита состоится часов на заседании

диссертационного совета в Литературном институте им.АМ.Горького по адресу: 123104, Москва, Тверской бульвар, 25, ауд.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Литературного института им. А. М. Горького.

/ ¿Г и1Л-&~? 2004 г.

Ученый секретарь *

диссертационного сове н о в с к и й

1. Актуальность. В XX веке не раз ссылались на пророчества К. Леонтьева: высоко оценён его вклад в теорию культурно -исторических типов, где он во многом предугадал идеи О. Шпенглера и Л. Гумилёва. Признано также, что в русской философии Леонтьев наряду со славянофилами. Достоевским и другими отметил «особую фазу развития русского самосознания"; по иному взглянули на «демонический эстетизм» Леонтьева, который, по мнению С.Булгакова и некоторых критиков Серебряного века, противоречил его христианской вере. Но во многих отношениях Леонтьев и сейчас ещё не открыт, и в первую очередь это касается темы: Леонтьев - литературный критик. Актуальность темы исследования обусловлена, прежде всего, отсутствием обобщающих исследований, посвященных идейной и творческой эволюции К. Н. Леонтьева (1831-1891) как литературоведа. Тогда как уже в Серебряном веке открытие Леонтьева сопровождалось изумлением своеобразию и смелости его идей, если учесть, что при жизни он был почти безвестным. По значительности затронутых проблем литературы, по теоретическому калибру и потенциалу литературно-критическая деятельность Леонтьева заслуживает того, чтобы рассматривать её в ранге литературоведения.

Анализ эстетической позиции К. Леонтьева в области теории литературы и литературной критики, произведённый в диссертации, даёт основание предположить о важности и значимости его идей для современности. Особенно это касается стилистической концепции К. Леонтьева, подробно рассмотренной в диссертации (при нынешнем пренебрежении к

рос. национальная ] БИБЛИОТЕКА I Cn«t«ptor «л/ »

о> mtfejJh |

языку, стилю). Леонтьев - тонкий исследователь стиля, предвосхитил современное понимание многих

литературоведческих проблем. Оригинальный ход мышления, его своеобразный подход к литературе, названный Грифцовым «чрезвычайно не русским», актуален до сих пор. Идущая вразрез литературной критике своей поры, деятельность Леонтьева, оказывается живым источником идей для современности: например, нельзя писать о Толстом без знания всех «за» и «против» леонтьевского разбора «Войны и мира» и «Анны Карениной.

Специальное внимание к его литературной теории в пору, когда она явно сейчас в тени его эсхатологических и политических пророчеств, возможно, как раз ко времени, чтобы не утерять один из самых его интересных профилей, помогающих восстановить портрет великого мыслителя. 2.Цель и задачи исследования.

Цель настоящего исследования - восполнить пробелы, образовавшиеся в научной литературе, посвященной русским мыслителям второй половины XIX века. Для этого собрано и изучено максимально возможное количество работ К. Н. Леонтьева в области литературной критики и не только, опубликованных в период 1860-1890 годов. Эстетизм - «разнопородность», по выражению Розанова, леонтьевской мысли не даёт возможность рассматривать его литературно -критические взгляды вне культурно-философских, исторических и политических суждений и оценок.

Диссертация ставит перед собой задачу правильно преподнести образ самого мыслителя, долгое время несущего печать непрочитанности, непризнанности (вплоть до того

времени, пока не стали сбываться его предсказания), показать реалистическую основу его парадоксальности. По словам Никольского, он не был пустым оригиналом, а лишь представлял истину в ризах парадокса.

Важной задачей диссертации является попытка показать своеобразие и оригинальность критики Леонтьева, особенность его подхода к литературе, определить его место среди основных течений эстетической мысли эпохи, обозначить влияние леонтьевских идей на современников и потомков.

В диссертации выявлен точный смысл ключевых понятий леонтьевской критики: «эстетика», «анализ», «стиль», «форма и содержание», «веяние» и т.д. Кроме того, в диссертации рассматривается его литературное творчество, представляющее Леонтьева как художника - прекрасного стилиста, реализующего свои идеи на практике.

3. Научная новизна исследования и практическое значение его результатов.

Диссертация является одной из первых в русской историко-литературной науке попыток систематически рассмотреть литературно - критическое наследие К. Леонтьева в контексте его общей эстетической теории. В разрешении поставленных задач автор пользовался материалами леонтьевских публикаций в периодике, которые практически не рассматривались исследователями.

В поле зрения диссертанта находятся также литературно-критические и философские труды авторитетных русских писателей, философов, критиков (Л. Толстой, Ф. Достоевский, В. Розанов, В. Эйхенбаум, В. Шкловский, В. Виноградов и мн. ДР.).

Материалы диссертации и её результаты могут быть использованы при построении новой истории русской критики XIX века, при чтении вузовских лекций. В силу недоразумения либо роковых обстоятельств, преследующих мыслителя даже после смерти, его редко включают в антологию русской критики, учебники по русской критике XIX века, принципиальная важность и яркость его наблюдений и мыслей остаётся скрыта для читателя. Структура и объём диссертации.

Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения. Объём основного корпуса работы - 156 страницы машинописного текста. Библиография содержит 143 наименования.

Степень разработанности темы.

Существует всего несколько новейших работ, специально рассматривающих литературно-критическую деятельность Леонтьева. Одна из наиболее ранних - это статья П.Гайденко в «Вопросах литературы» (1974г.) «Наперекор историческому процессу (Константин Леонтьев - литературный критик)». Однако в этой работе автор отвлекается от собственно литературоведческой проблематики, сосредотачиваясь на «религиозно-философской подоплёке» работ Леонтьева1. Подробнее эта тема «Константин Леонтьев о русской литературе» рассматривается в статьях С. Бочарова, расставившего основные вехи в изучении темы «К.Леонтьев -литературный критик» и подчёркивающего значительность идей этого мыслителя в области литературоведения. Бочаров

1 Ганденко П П Наперекор историческому процессу \\ Вопросы литературы - 1974 - ^ О - С 368.

определял позицию, которую занимал Леонтьев в своей эпохе, как «эстетическое охранение» - «одинокую позицию реакционного романтика, изолирующего Леонтьева в истории русской мысли.»2 Тема «Достоевский и Леонтьев» (Рассматриваемая во 2-ой главе диссертации) анализируется Н.Будановой в статье «Достоевский и Константин Леонтьев»3. Автор пытается осмыслить глубокие идейные расхождения Достоевского и Леонтьева, представляя Леонтьева как фигуру второстепенную, часто спорно трактуя его образ. Нельзя обойти вниманием также тонкое исследование зарубежною критика Ю.Иваска «Константин Леонтьев: Жизнь творчество» 4, его психологически - мифологический подход, труды В. Розанова, во многом усвоившего идеи К. Леонтьева.

Русские мыслители начала XX века по разному относились к творчеству Леонтьева, но, отмечая противоречивость его личности, все они признавали неповторимую индивидуальность, глубину и значительность его идей. Леонтьеву посвящали свои статьи В. Розанов, Вл. Соловьёв, Б. Грифцев, С. Трубецкой, П.Струве, Н.Бердяев, С.Франк, П.Милюков, Д.Мережковский, С.Булгаков, свящ Фудель, Г.Флоровский и мн. др., работы которых в основном собраны в двухтомнике «К. Леонтьев. Pro ct contra».

Следует учитывать, что во всех указанных исследованиях тема «К. Леонтьев - литературный критик» рассматривается недостаточно подробно и объективно, что только подталкивает

"БочаровС Г Эстетическое охранение» в литературной критике W Контекст-77 - 1978 - С 3476

Буданова Н Ф Достоевский и Леонтьев \\ Достоевский Материалы и исследования Л, 1991

" К Леонтьев Pro et contra личность и творчество Т2 С 229-651

к попытке разъяснить и сделать правильные выводы в рамках данной темы.

Во введении, прежде всего, рассматриваются специфические черты личности Леонтьева, во многом определяющие его идейную позицию как а области истории и философии, так и литературной критики. В этой части диссертации представлен краткий биографический очерк жизни Леонтьева в связи с его критической деятельностью. Проводится вводный экскурс относительно основных идей мыслителя и его позиции в эпохе.

Почти все исследователи, писавшие о нём, не могли совместить эту фанатическую веру в эстетическое начало жизни с устремлённостью Леонтьева к монашеству или с его гражданским патриотизмом. За такое недвусмысленное любование красотой силы, избранности Леонтьева сравнивали с Ницше. Бердяев определил его эстетизм как не русскую черту, резко дисгармонирующую с традиционно русским состраданием униженным и оскорбённым. Но эстетизм Леонтьева чужд не только традиции русской культуры, но и западному романтизму, воспринимающему мир по преимуществу цельно и оптимистически (Гёте, О. Уальд, М. Метерлинк). Эстетизм Леонтьева, как отмечал С.Л.Франк, сочетался с «мрачным пессимизмом», доходящим даже «до любви к жестокости и насилию». К примеру, войну он воспринимал эстетически, как средство ухода от однообразия и скуки будничной жизни, хотя, как врач, видел войну отнюдь не

идеализированно. Одно Ватерлоо принесло сколько прекрасных страниц искусству, писал в одной из статей Леонтьев. Хорошие стихи и романы не заменят прекрасной жизни, нужно, чтобы сама жизнь была достойна хорошего изображения. Однако, в то же время, Леонтьев преодолевал распространённое в то время понимание искусства лишь как отражения реальной жизни (Чернышевский). Мнение Леонтьева совпадает с мнением другого эстета О.Уальда и близко современной формуле: искусство учит жизнь. (Достаточно вспомнить спланированную, словно по голливудскому сценарию, террористическую атаку боевиков «Алькаиды» в США.

Во введении формулируются задачи диссертации, определяются методы исследования, в качестве которых историко - литературный подход сочетается с рассмотрением теоретических проблем. Подчёркивается новизна темы, анализируются послужившие источником исследовательские работы.

Первая глава «Особенности литературно-критического подхода к литературе».

В этой главе ставится задача определить место Леонтьева в литературной критике второй половины XIX века, и тем самым выявить характерные черты его метода.

Литературная жизнь того времени находилась под влиянием двух основных философско - критических направлений, сложившихся в то время: критики эстетической (Дружинин, Боткин, Анненков) и так называемой реальной (Чернышевский, Добролюбов, Писарев). Насколько деятельность Леонтьева укладывается в общее движение литературного процесса?

Одним из первых рассмотренных пунктов является вопрос о соотношении эстетизма и утилитаризма в критике Леонтьева.

Конечно, этот термин с большой осторожностью можно применить относительно позиции Леонтьева в том значении, в каком его, например, использовал Достоевский в отношении Добролюбова. Леонтьев был далёк от таких заявлений, что искусство должно служить запросам общества, откликаться на злободневные проблемы, а всегда выступал за свободу вдохновения и творчества, В ранних статьях, специально посвященных этой проблеме, он осуждал Тургенева за попытку «угодить)) социальной тенденции и очень верно подмечал, что Тургенев позволял себе быть самим собой только в маленьких повестях, жертвуя талантом, «насилуя собственный вкус» в угоду времени, считая обязательными для романов общественные события, деятельные характеры, вошедшие в его романы чуждым и неубедительным элементом. Утилитаризм Леонтьева иного рода. С точки зрения культуролога предохранить культуру от полного распада - разрушительного, уравнивающего демократического прогресса, по Леонтьеву, могло только сильное и деспотическое государство. Отсюда такие парадоксальные заявления о предпочтении Вронского, как необходимого для государства политического деятеля, Толстому - художнику («Анализ. Стиль и веяние»). Читая Леонтьева, нужно различать в его произведениях эстетические, религиозные, историософские, политические суждения и оценки. «Эстетическая критика, - писал он, - должна быть объективной, идеологически беспристрастной и что важно - она может расходиться с политической и нравственной оценкой»(8, 213). Например, Салтыков-Щедрин идеологически и политически был враждебен Леонтьеву, но это не мешало ему оценить недюжинную литературную силу, «истинно гениальную

бранчливость Салтыкова». Оценив же ее эстетически и «увенчавши лаврами» талант «вредного гражданина», можно его самого в то же время предать политическому наказанию (8, 224).

Пророчества Леонтьева основывались прежде всего на эстетических ощущениях, предчувствиях. Чувству и вкусу в деле художественной оценки он давал не только философские, психологические, но и почти научные права, как «предчувствию будущих, более точных, более ясных истин и логических определений». Эстетизм Леонтьева воплощался в ненависти к мелочному, бытовому реализму прозы, в который впадало большинство русских писателей (критика «общерусского» стиля).

В таком своеобразном подходе к русской литературе виден не только антигуманный пафос (этот вопрос подробнее рассматривается во II главе), но и борьба со штампами, установившимися после Н. Гоголя. Леонтьев предвосхищал А. Чехова, который высмеивал эти штампы в пародии, показывая совершенно иначе и учителя («Человек в футляре») и маленького человека-чиновника («Смерть чиновника»).

Эстетизм Леонтьева - субъективные стилистические замечания, излюбленная форма, в которой он излагал свои мысли, его пристальное внимание к структуре произведения, к его внешним формальным особенностям, стилю.

В первой главе анализируются статьи Леонтьева 60-х годов. Несмотря на общую направленность в духе «эстетической критики», даже в ранних работах налицо разительное отличие леонтьевского критического метода. Во-первых он преодолевал критическую односторонность как «реальной критики», так и сторонников «чистого искусства». Если первых интересовала в произведении его временная и

злободневная грань, вторых - «непреходящая («вечная»). Для Леонтьева в подлинно художественном произведении нерасчленимы форма и содержание, смысл непреходящий и современный. «Всё исторически значимое отпадёт и останется одна красота»(8 12),- писал он о пагубном увлечённости Тургенева проблемами современности в романе «Накануне», но в то же время цитировал слова Белинского о том, что «Каждое произведение искусства должно рассматриваться в отношении к эпохе, к исторической современности и в отношениях к обществу». В чём ещё своеобразие лсонтьевского метода? (8, 30)

Анализируя приёмы Тургенева, Леонтьев предлагал сделать Инсарова менее безукоризненным, более грубым, даже развратным, но тем самым более убедительным в плане художественном. Подобное суждение совершенно не в стиле мысли критиков эстетического направления. Философской основой, на которой они строили свои умозаключения, была предпосылка о нравственно гуманизирующем воздействии искусства. По Леонтьеву первостепенный интерес художника есть установка не на красоту, пользу, а на художественность, и лишь второстепенно художник приносит своим творением пользу. Это достигается эффектом жизненности сотворенного им образа и его действенностью.

Для К. Леонтьева, как и для Ап. Григорьева, Ф. Достоевского искусство не для искусства, а для осуществления той полноты жизни, которая необходимо включает в себя и особый элемент искусства - красоту, но включает не как что-нибудь отдельное и самодовлеющее, а в существенной и внутренней связи со всеми остальным содержанием жизни. Таким образом, они обосновывали

законную автономность художественной области, выступая как против утилитаризма, так и против эстетического сепаратизма.

Критика того времени преимущественно разбирала героев как живых людей, её не интересовал вопрос, как произведение сделано и как герои показаны. Леонтьев при анализе произведений непосредственно обращался к рассмотрению вопросов поэтики. «Постановка вопросов - совершенно неожиданная в атмосфере того времени» - компетентный резонанс прозвучал лишь с рождением «формального» метода в нашем литературоведении, т.е. через десятилетия после смерти К. Леонтьева, в работах таких видных теоретиков, как Б. Эйхенбаум и В. Шкловский.

В XX веке подобный угол зрения дал повод исследователям назвать Леонтьева предтечей формальной школы. «Неизбалованное, простое, свежее чувство дикаря, ребёнка, простолюдина, бедняка оригинально освещает устарелые предметы, и вдохновение многих писателей (может быть бессознательно) пользовалось этим эстетическим средством»6. Так в 60-е годы 19-го века Леонтьев рассматривал проблему «точки зрения», с которой ведётся повествование, открывая этим начало её специальному литературоведческому изучению. Когда повествование ведётся не от лица автора, а от лица персонажа, создаётся определённый эстетический эффект. Подобное освещение сообщает предметам особую поэтичность. Ведь Леонтьев писал по сути дела о приёме, который В.Шкловский спустя десятилетия назвал «остранением» -выведением вещи из автоматизма восприятия. Но Леонтьева

5 ЭйхснСиум Б. М Сквозь литературу Сборник тдтен - Л.. 1924 - С 63-64.

л К. Леонтьев По повояу рассказов М. Воичка \\ Отечественные записки 1861. - N"3. - С. 4.

первым формалистом назвать нельзя, его эстетический подход носил содержательно-формальный характер (см. III главу).

Остротой отдельных мыслей Леонтьев опережал своё время. Например, в ранних статьях он дал определение самодовлеющей ценности искусства и его символического значения, далеко выходящее за пределы материала, который он анализировал, что поражало критиков Серебряного века.

Основные положения органической критики Апполона Григорьева оказали большое влияние на литературную эстетику Леонтьева. Ведь леонтьевский термин «веяние» из статьи о романах Толстого взят у Ап. Григорьева. Леонтьев, прошёл через сферу влияния Ал.Григорьева и в философии истории. Можно заметить связь между леонтьевской историко-культурной концепцией, изложенной в «Византизме и славянстве», и идеей «народных организмов», развитой Григорьевым в поздних статьях, он противопоставляет её как основную форму культурной жизни человечества идее «родового», общечеловеческого прогресса. Но в критике подход Леонтьева к произведениям существенно отличался от григорьевского. В отличие от Леонтьева эстетический критерий не был для Григорьева исключительным, у него всегда присутствовала нравственная оценка. Так называемый «эстетический аморализм».(Красота есть «цель жизни». «Не порок в наше время - страшен; страшна пошлость, безличность») отталкивал от Леонтьева и «моральных» славянофилов, которых, по выражению Розанова, от приведённых выше слов «стошнило бы» (соотношение между эстетикой и моралью, по Леонтьеву, разбирается во II главе). Леонтьев остаётся несомненно одной из ярких фигур в своём

времени и его критический метод трудно вписать в какое либо из существующих направлений и нужно рассматривать как автономный.

2. Идеология и эстетика в критике Леонтьева.

Глава посвящена разъяснению двойственности леонтьевского подхода к художественному произведению.

В художественном анализе произведений у Леонтьева наряду с эстетической оценкой большое значение имеет идеологический и философско-религиозный аспект. Так Достоевский рассматривается Леонтьевым как художник и как мыслитель, и между этими двумя понятиями проводится определённая грань. Критика религиозно-этических взглядов Достоевского послужила Леонтьеву поводом для высказывания оценок перспектив современной ему религиозной культуры. Эта тема чрезвычайно важна не только для изучения мировоззрения, но также и связи этих двух мыслителей с христианской православной традицией. Ведь о достоверности изображения Достоевским жизни русского православного монашества Леонтьев мог судить как никто другой, потому что в годы постоянного посещения Оптиной пустыни и послушничества одним из его духовных руководителей был сам Амвросий Оптинский, прототип Отца Зосимы в «Братьях Карамазовых». (Леонтьев жил с ним в общении последние годы жизни и был благословлён на тайный постриг.)

Однако мы можем теперь говорить о том, что «розовые» утопии Достоевского и Толстого очень померкли в XX веке. Русский народ-«богоносец» не воспрепятствовал приходу

коммунистического режима, который Леонтьев предсказывал именно в России. Россия также не просветила Запад православием, согласно Достоевскому. А «розовое» христианство - мечта о

всеобщем. счастье и гармонии во многом идеологически содействовало попытке создания «рая» на земле.

Тем самым, противопоставляя идеям Достоевского-моралиста, проповедника, пафос художественного мира его романов, Леонтьев показывал, что художественное произведение часто бывает глубже, сложнее каких бы то ни было авторских установок и развивается по своей независимой логике. Об этой проблеме писал М Бахтин: «Достоевский-художник всегда одерживает победу над Достоевским-публицистом»7.

Иная причина эстетического неприятия Леонтьевым художественного мира Достоевского коренилась в их различном отношении к современности. Достоевский был погружён в современность, от которой отворачивался Леонтьев, мечтавший о возрождении «красивых, законченных форм» прошлого. К несчастью, всё происходит по-леонтьевски: не красота спасает мир, а мир уничтожает красоту.

Совершенно в духе леонтьевской эстетики будет написан «Вишнёвый сад»(1902) Чехова. Леонтьев (умер в 1991 г.) подписался бы под каждой строчкой этого произведения. Одна из граней символики «Вишневого сада» - культура, создававшаяся веками, красота, не обязательно преследующая утилитарные цели и, между прочим, основанная на труде одних и беспечной утонченности других. Пьеса полна раздумий о ее прошлом, настоящем и будущем. Леонтьева и позднее Чехова беспокоил вопрос о судьбе русской культуры, остро вставший на рубеже веков.

Как и у Достоевского, Леонтьев разделял у Толстого идеологию и творчество. Важнейшим событием творчества Толстого

7 Бахтин М М. Проблема поэтики Достоевского. Киев. 1994. С 57.

были для Леонтьева его народные рассказы, он ставил их даже выше толстовских романов, прежде всего за чистоту стиля, признавая «благодетельным» этапом его творческой эволюции на пути от «чрезмерности» психологического анализа к художественному аскетизму, «высокой простоте и сжатости формы.» Признавая художественную ценность этих произведений, Леонтьев порицал его направление - «либерально-эгалитарное» по духу и антицерковное по содержанию.

Таким образом, Леонтьев обозначал тему «мировоззрение и художественное творчество» в произведениях Толстого, Достоевского, по-своему предвосхищая постановкой вопроса, одну из важных проблем будущих литературоведческих споров - ведь о Толстом он рассуждал независимо от предвзятых схем, сложившихся вокруг его творчества позднее.

Леонтьевская эстетика тесно связана с его идеологией -религиозными и политическими взглядами - в том числе и в литературной критике.

Прочтение литературы дало импульс оценивать современную ему русскую духовную культуру, коль скоро она претендовавала на роль главного выразителя и истолкователя христианских ценностей. И здесь, нужно признать, К.П. Леонтьев оказался одним из немногих религиозно настроенных деятелей русской культуры XIX в., позволившим себе усомниться в праве этой культуры выступать в качестве обладателя церковной истины.

выдающихся филилогов, одним из наиболее значимых произведений литературно-критической мысли XIX века.

Современной Леонтьеву критике, ограничивающейся разбором литературных произведений со стороны их идейного содержания, не было дела до проблем стиля и неуловимых «веяний». Леонтьев именно в рассмотрении этих тонкостей и видел суть своей критики. Основной подход к материалу Леонтьева можно определить как исторический (сеяние), психологический (анализ) и эстетический, (стиль).

1. На первом плане у Леонтьева стоит вопрос о «веянии», о соответствии стилистических приёмов автора «Войны и мира» и «Анны Карениной» тем историческим эпохам, которые изображаются в каждом из романов. «Веяние» - это «общая психическая музыка», дух произведения, а возникает оно при воздействии на читателя формы произведения, вплоть до подробностей, мелочей. Всё зависит от того, каким языком повествует автор, какими выражениями передаются чувства героев.

Изображённому в эпопее Толстого времени начала века и связанному с жим «великому содержанию» не подходит, по Леонтьеву, «слишком современная форма « - как «вся совокупность тех мелочей и оттенков, которые составляют этот стиль, это «веяние» «...слишком уж наше это время и наш современный ум»(8, 284).

Пушкинскую «Капитанскую дочку» Леонтьев представлял как образец того, как можно было написать «Войну и мир», правильно отражая дух эпохи. О проецировании Толстым своего времени в эпоху Отечественной войны писали другие критики, например, Анненков и Громеко. Но острее всех эта

проблема понимания «Войны и мира» была поставлена именно Леонтьевым. С уверенностью можно сказать, что замечания Леонтьева способствовавали накоплению материала и выработки метода для будущей (возникавшей одновременно, но на иной платформе) исторической поэтики.

2. «Стиль». Его эстетический подход носил содержательно-формальный характер, он дал опережающее время определения стиля: «Язык, или стиль-манера рассказывать - есть вещь внешняя, но эта внешняя вещь в литературе-то же, что лицо и манера в человеке: она - самое видное наружное выражение самой внутренней сокровенной жизни духа.» (8, 316-317) Формалисты видели в форме суть искусства, поэтому и стиль у них выступал как имманентный, заключающий в себе своё объяснение феномен. Для Леонтьева форма существовала как сторона произведения, несущая его содержание и зависящая от него - «содержательная форма». Содержания романов Толстого Леонтьев касался мимоходом. Таким образом, говоря главным образом о форме, Леонтьев давал оценку и содержанию.

Методология, предложенная Леонтьевым (изучение стиля), помогает совместно и нераздельно в одном процессе изучить форму и замысел, законы воплощения и творческий дух, минуя крайности как отдельного изучения «истории идей», так и исключительного формализма.

Изучение писателей с точки зрения их методов, долгое время бытовавшее в рамках советского литературоведения, раскрывало лишь общее в творчестве разных писателей, оставляя в стороне то, что их отличало друг от друга. И только позднее выработался верный подход: понятие стиля стали употреблять для обозначения

неповторимого, индивидуального в творчестве того или иного писателя. «Метод объединяет, стиль - разъединяет» (Г. Поспелов, Вл. Гусев, А. Соколов)

Одна из главных тем критики Леонтьева - это эстетическое неприятие им «общей манеры» русской реалистической школы, родоначальником которой Леонтьев считал Гоголя, а саму манеру именовал «гоголевщиной». Он одним из первых заговорил о принципах изображения действительности у Гоголя и натуральной школы как о проблеме художественного метода, указывая на отрицательные стороны хоть и ядовито, но справедливо.

Долгие годы в литературоведении принято было судить о русской действительности того времени по произведениям Грибоедова, Гоголя и др. Школьники до сих пор продолжают писать сочинения на тему «Энциклопедия русской жизни», по произведениям руских классиков, как будто русское общество состояло из одних Фамусовых, Маниловых, Чичиковых или чудовищ из сна Татьяны. А нельзя ли допустить, что были также и честные чиновники, как Калинович из «Тысячи душ» Писемского, не говоря о таких «идеальных» героях Толстого, как Пьер Безухов или Андрей Болконский. Знание мнения Леонтьева важно в борьбе со сложившимися стереотипами.

Замечания Леонтьева- это не поверхностные, привередливые «придирки» эстета к неблагозвучию, корявости стиля, он критиковал ненужное использование снижающих приёмов, вне органической связи с развитием действия, всё то, что разрушает гармоническое слияние содержания и формы в произведении.

Леонтьев выступал за развитие изобразительной традиции в русской прозе. («Не выражать, а изображать надо...» - говорил позднее И. Бунин) Отсюда такой интерес к чисто пластическому

уровню произведения, форме повествования, использованию «синтетической» детали, которая в более внутренней, психологической прозе обычно заменяется ненужными подробностями, скрупулёзным «самокопанием».

Своё видение стиля Леонтьев воплощал в собственных произведениях. В «Исповеди мужа» Леонтьеву удалось соединить правду эпической простоты с «тонким благоуханием возвышенных чувств» - два строя чувств, так трудно соединимые, что можно считать попыткой преодоления Леонтьевым разрыва между стилевыми стихиями - изобразительной, "пластической"", и выразительной, "музыкальной" - и создания плодотворного синтеза, способного вывести литературу на путь нового, эстетически обновленного художественного опыта.

Леонтьев указывал на зависимость литературно-художественного и историко- социальных начал, тем самым касаясь проблем будущей социологии стиля, конечно, не в вульгарном её понимании. Возможно это предвосхищение введённого П. Сакулиным понятия «стиль эпохи». Леонтьев так и писал: «стиль - это эпоха!» (8, 284).

3. «Анализ».

Толстовский художественный анализ - интерес к «подробностям чувства», вызывал критику Леонтьева, но одновременно и восторженное изумление.

Леонтьев говорил о соответствии внешних форм -внутренним - то есть о сообразности и соразмерности во всём: в лексике, ритмике, деталировке. (Пушкинский принцип.) Леонтьев приводил примеры, как художественная деталь может

воздействовать на дух всего произведения. Сравнивая на страницах своего основного критического труда «Войну и мир» с «Анной Карениной», он тонко подметил, что в «Анне Карениной» материал упростился, но художественная обработка его стала тщательнее, чище и вернее, поэзия и ясность остались, а недостатки натуральной школы исчезли. Но главное, по мнению Леонтьева, что душевный анализ в Анне Карениной более связан с ходом дела, С действием И сюжетом (в «Войне и мире» Леонтьев находил много примеров «чрезмерного» ни к чему не ведущего анализа).

Все проведённые Леонтьевым разборы психологических состояний могут принести большую пользу пишущему прозаику в деле взыскательности к самому себе. Произведение должно выдержать критику с точки зрения правдивости изображения, соблюдения мотивировок, то есть общей выдержанности структуры (гармоничности), чтобы не было ничего лишнего, ведь ружьё, говоря словами Чехова, висящее на стене, должно обязательно выстрелить.

Таким образом в «Анализе, стиле и веянии» Леонтьев не только затронул важные вопросы понимания поэтики романов Толстого, но и создал оригинальную методологию, вдохновляющую и вызывающую интерес и поныне. 4. Повествовательная точка зрения.

Одна из важных тем поэтики, рассмотренных Леонтьевым в «Анализе, стиле и веянии», это вопрос о повествовательной точка зрения - леонтьевская концепция «старинной» и «нынешней» манеры повествования.

Взгляд на героя с нравственной точки зрения - основная черта русских писателей. Леонтьев ничего не имел против этого, он лишь указывал на один из недостатков подобного взгляда, когда такого рода нравственная самокритика превращается в придирчивость и подозрительное подглядывание.

Подобные наблюдения над отношением автора к своим героям можно считать шагом в сторону теоретического осмысления этой проблемы. В XX веке она стала одной из центральных проблем поэтики. Достаточно назвать М. Бахтина с его вниманием к авторской позиции или В. Виноградова и его категорию «образ автора». К тому же, за этими вроде бы поверхностными леонтьевскими замечаниями скрывалось точное наблюдение и глубокий вывод. Подобные мелочи часто приводят к искажению действительности, а следовательно, к необъективному изображению жизни. Ведь на подлинное, правдивое изображение жизни реалистический метод весьма - претендует.

6. «Точка насыщения» художественного стиля

Леонтьевское утверждение, что не Толстой, а само искусство переживало кризис и требовало после реализма и психологизма смены форм и «приемов» приблизило Эйхенбаума к открытию и заставило пересмотреть распространённое объяснение кризисов Толстого «историками литературы» как результат изменений общественных обстоятельств и идеологических настроений писателя. Леонтьевская «точка насыщения» помогала ему обосновать новый взгляд на механику развития литературного

процесса как имманентной эволюции литературных форм и приемов.

В заключении обобщаются результаты диссертации. Предпринята попытка приложить теорию Леонтьева к современной литературе.

Борьба за чистоту стиля, формы речи, выражения и изображения актуальна в любую эпоху, знание эстетики Леонтьева словно проясняет взор, приучает к требовательности Многие темы, впервые обозначенные в трактатах Леонтьева, занимают и сейчас современную науку: проблема повествовательной точки зрения, вопрос об авторской речи, в которой концентрируется смысл произведения и его основное «веяние», вопрос о соотношении субъективной критики и объективного научного изучения. Леонтьев левым указал на то, что составляет основной недостаток нашей реалистической школы - это перегруженность подробностями, мелочами произведений Гончарова, Тургенева, Достоевского, Толстого, подробностями вне цели, психологической связи.

Леонтьевым была открыта идея насыщения художественного стиля. Его анализ и художественные утверждения объясняли почему после «Анны Карениной» для русской литературы настала пора новых исканий, новых попыток. Декаденство, символизм, «стилизация» - во всем этом литература искала новых путей, чтобы не повторять то, что было пройдено.

Литературная критика К. Леонтьева наполнена многообразием необычных и смелых идей. Картина критики XIX века остается неполной, если не учитывать деятельности

Леонтьева. Поэтому специалистам просто необходимо знать и использовать все достижения Леонтьева.

Известно много мыслителей, которые развивали уже сложившиеся темы, сюжеты, подхватывали идеи своих предшественников. Гораздо реже встречаются те, кто прокладывает дорогу принципиально новому. Леонтьев как раз был таким первооткрывателем неизведанных дотоле тем, проблем,противоречий.

Основные положения диссертации изложены в следующих статьях:

1. Славин И.К. «День наш -. век наш» (Критика К.Н. Леонтьевым идей Достоевского) \\ Вестник литературного института. - 2002. - № 2. - 0,5 п.л.

2. Славин И.К. «Мысль обрела язык простой...» (К. Леонтьев о литературном стиле» \\ Московский вестник. - 2002. - №3.- 0,5 п.л.

Подписано в печать 132.05.04. Объем 1 усл. п. л. Тираж 100 экз. Заказ 100

Издательство Литературного института им. А.М.Горького 123104, Москва, Тверской бульвар, 25

Глава I. К. Леонтьев. Особенности литературно-критического подхода к литературе.

Глава И. Идеология и эстетика в критике К. Леонтьева.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Славин, Игорь Константинович

Повествовательная точка зрения.131

Точка насыщения».136

Заключение.140

Библиография.145

Введение

Неизвестный, неразгаданный, сложный - эти суждения часто встречаются применительно к Константину Леонтьеву. Безусловно, он был парадоксальной и драматической фигурой в русской духовной культуре второй половины XIX века. Об этом свидетельствует уже то, сколько занятий поменял Леонтьев за свою жизнь. Он был врачом, консулом, цензором, помещиком, публицистом, монахом. В поэзии, религии, философии - во всех областях, которых коснулся Леонтьев в своём творчестве, ему удалось сказать своё оригинальное, новое слово. В философии и истории он создал свою собственную концепцию, в публицистике горячо отстаивал свои убеждения, в прозе показал себя мастером изящного стиля, в критике проявил глубину взглядов и точность анализа.

При жизни Леонтьев не был популярен, его даже мало ругали, замалчивали, иногда вполне сознательно. Рядовой русский интеллигент конца XIX начала XX века долгое время даже не знал имени Леонтьева, а кто знал, тот помнил только, что К. Леонтьев был «реакционером», что он «славил кнут» и пр. Причина этого, возможно, в том, что Леонтьев действительно был большим любителем «страшных слов». По натуре прямой и страстный он не любил осторожных подходов к читателю, не пугался делать резкие выводы, часто формулируя их с вызывающей парадоксальностью.

Русские мыслители начала XX века по разному относились к творчеству Леонтьева, но, отмечая противоречивость его личности, все они признавали неповторимую индивидуальность, глубину и значимость его идей. Леонтьеву посвящали свои статьи Вл. Соловьёв, В. Розанов, С. Трубецкой, П. Струве, Н.

Бердяев, С. Франк, П. Милюков, Д. Мережковский, С. Булгаков, свящ.Фудель, Г. Флоровский и многие другие.

Меняясь со временем, образ Леонтьева сейчас, после того как многие из его предсказаний сбылись, приобрёл иную отчётливость, иное звучание. По достоинству оценён вклад Леонтьева в теорию культурно-исторических типов, где он во многом предвосхитил идеи Шпенглера и Л. Гумилёва. Признано, что в русской философии Леонтьев вместе со славянофилами, Достоевским и др. , отметил особую фазу развития русского самосознания; по иному взглянули на «демонический» эстетизм Леонтьева, который, по мнению С. Булгакова и некоторых критиков начала XX века, противоречил его вере. Но во многих отношениях Леонтьев и сейчас ещё не открыт. В частности, Леонтьев - критик остаётся в тени, по сравнению с Леонтьевым - социологом и религиозным философом. Есть всего несколько новейших работ, специально посвящённых литературно-критической деятельности Леонтьева. Одна из наиболее ранних - это статья П. Гайденко в «Вопросах литературы»(1974) «Наперекор историческому процессу (Константин Леонтьев - литературный критик)». Однако автор отвлекается от собственно литературоведческой проблематики, сосредотачиваясь на «религиозно-философской подоплёке» работ Леонтьева. Подробнее эта тема «Константин Леонтьев о русской литературе» рассматривается в статьях С. Бочарова. Бочаров определял позицию, которую занимал Леонтьев в своей эпохе, как «эстетическое охранение» - «одинокую позицию реакционного романтика, изолирующего Леонтьева в истории русской мысли» \ Тема «Достоевский и Леонтьев» (2-ая глава диссертации) затронута Н. Будановой в статье «Достоевский и Константин Леонтьев». Автор пытается осмыслить глубокие идейные расхождения Достоевского и Леонтьева, представляя Леонтьева, как фигуру второстепенную, часто спорно трактуя его образ. Нельзя обойти вниманием также книгу Ю. Иваска «Константин Леонтьев: Жизнь и творчество», его «психологически - мифологический подход».

В девятитомном собрании сочинений Леонтьева наряду с художественной прозой и трактатами, посвященными культурно-историческим и политическим темам, его литературная критика занимает меньшую часть (один том). «Отражённую эстетику» искусства Леонтьев не ставил в центр своего учения. В этом отношении он оставался сыном своего времени, потому что не мог уйти от вопросов, которые рационализм второй половины XIX века приучил считать самыми важными (славянский вопрос и другие злободневные политические новости). Его мысли о литературе (другие искусства в то время старались не замечать в своих теориях) рассеяны по немногим, случайно появившимся статьям. «Едва ли, - замечал Б. Грифцов, - (Леонтьев) сам сознавал всю важность для русской культуры того, что он бы мог об искусстве сказать» . Тем не менее, ему удалось, во многом опережая своё время, наметить целый ряд теоретических проблем, которые поэтике предстояло исследовать только в будущем, а многие из них являются открытыми до сих пор (вопросы содержания и фор" Бочаров С. Г. «Эстетическое охранение» в литературной критике // Контекст-77. - 1978. - С. 146. 2 Грифцов Б. Судьба К.Леонтьева // К. Леонтьев. Pro et contra: личность и творчество.- Пб.: Издательство Ру сского Христианского гуманитарного института, 1995. - Т. 1. - С. 324. мы, стиля и т.д.). Так, нельзя сейчас писать о Толстом, не зная всех за и против леонтьевского разбора «Войны и мира» и «Анны Карениной». Рассмотрение этих проблем невозможно без того, чтобы не проследить эволюцию Леонтьева -критика, которая тесно связана с его мировоззрением в целом.

Основные идеи миросозерцания Леонтьева были во многом заложены в его душу и сознание матерью - истинной аристократкой, любившей всё прекрасное. Прежде всего это относится к таким принципам, как глубокая религиозность, эстетика жизни, монархизм и патриотизм. «Сила, вырабатываемая сословным строем, разнообразие характеров, борьба, битвы, слава, живописность и т. д. В этом эстетическом инстинкте моей юности было гораздо более государственного такта, чем думают обыкновенно; ибо только там много бытовой и всякой поэзии, где много государственной и общественной силы. Государственная сила есть скрытый железный остов, на котором великий художник - история лепит изящные и могучие формы культурной человеческой жизни. . . Я, сам того не подозревая, рос в преданиях монархической любви и настоящего русского патриотизма. . . И этими-то добрыми началами, которые сказались вовсе не поздно, а при первой же встрече с крайней «демократией нашей» 60-х годов, быть может, я более всего обязан матери моей, которая сеяла с самого детства во мне хорошие семена»(9,40) .

Эстетизм пронизывал всю жизнь и творчество К. Леонтьева. Уже в раннем романе «В своём краю» он определил прекрасное как «главный аршин»(1,282), а позднее дал обоснование эстетического критерия - как универсального, по его приложимости ко всем без исключения явлениям как человеческой жизни, так и природы, «начиная от минерала и до самого всесвятейшего человека»(1,283). Эстетический факт Леонтьев считал столь же объективным, как и естественнонаучную истину. И здесь Леонтьев не мог уйти от парадокса. Почти все исследователи, писавшие о нём, не могли совместить эту фанатическую веру в эстетическое начало жизни с устремлённостью Леонтьева к монашеству или с его гражданским патриотизмом. За такое недвусмысленное любование красотой силы, избранности Леонтьева сравнивали с Ницше. Бердяев определил его эстетизм как не русскую черту, резко дисгармонирующую с традиционно русским состраданием униженным и оскорбённым. Эстетизм Леонтьева чужд не только традиции русской культуры, но и западному романтизму, воспринимающему мир по преимуществу цельно и оптимистически (Гёте, Уальд, Метерлинк). Эстетизм Леонтьева, как отмечал С. Л. Франк, сочетался с «мрачным пессимизмом», доходящим даже «до любви к жестокости и насилию»4. Например, войну он воспринимал эстетически, как средство ухода от однообразия и скуки будничной жизни, хотя, как врач, видел войну отнюдь не идеализированно)5.

Как критик Леонтьев также занимал эстетическую позицию. Через всё его творчество приходит мотив ненависти к мелочному, бытовому реализму прозы, в который впадало большинство русских писателей (критика «общерусского»

4 С.Л.Франк Миросозерцание К. Леонтьева \\ Леонтьев. Pro et contra: личность и творчество. Т. 1. С. 237.

5 Одно Ватерлоо принесло сколько прекрасных страниц искусству, писал в одной из статей Леонтьев. стиля). «Именно в гоголевском пути он усматривал причину падения литературы, - по словам Бердяева, - с высоты изящных образов к натурализму и культивированию безобразного. (.) .движение к мещанству и буржуазности, к умалению культурных ценностей, к постепенному превращению великого в малое, мировой трагедии в. драму, комедию и далее, логически, - в пошлый фарс» 6.

Свою гражданскую позицию Леонтьев определил как «философскую ненависть к формам и духу новейшей европейской жизни», он остро реагировал на историческое развитие - крушение сословного строя в России и замену его эгалитарным буржуазным обществом: «. буржуазная роскошь и буржуазный разврат, буржуазная умеренность и буржуазная нравственность, полька тремб-лант, сюртук, цилиндр и панталоны, так мало вдохновительны для художников, то чего же должно ожидать от искусства тогда, когда. . . не будут существовать ни цари, ни священники, ни полководцы, ни великие государственные люди. . . Тогда, конечно, не будет и художников. О чём им петь тогда? И с чего писать картины?» (7,21)

Время Пушкина, а также 40-е -50-е годы XIX века Леонтьев считал лучшими в эстетическом отношении - «блаженное для жизненной поэзии вре-мя»(7,30). Этим во многом и определялось отношение Леонтьева к своему времени: поскольку «патриархальную поэзию русского быта»(7,30) уже нельзя возродить, она умирает вместе с дворянской усадьбой, эстетику остаётся только охранять её остатки («что ещё не совсем погибло» - 7, 31), средство для этого - политическая реакция.

Леонтьев создал оригинальную теорию антипрогресса, антидемократии, его волновало будущее демократических обществ, их прощание с национальными особенностями в угоду общеуравнительному движению к процветанию.

Своими идеями Леонтьев близок к создателям антиутопий XX века. Например, Замятин в романе «Мы»(1920 г.) восстает против того же, чего и Леонтьев - механической размеренности жизни, против штампа, когда люди, как муравьи, одинаковы, гениально предугадывая компьютерное будущее. К этому может привести человечество бездумный технический прогресс, или наука, оторвавшаяся от нравственного и духовного начала в условиях всемирного «сверхгосударства» и торжества технократов.

В понимании особой миссии России и своеобразия её судьбы по сравнению с Западом Леонтьев расходился и со славянофилами. На почве эстетического неприятия буржуазной действительности он был скорее ближе к Герцену и европейским романтикам, в политике - к Каткову. (Но с практическими реакционерами Леонтьев имел мало общего, царь не видел в нём своего апологета и теоретика).

Совпадение политических теорий Леонтьева с практикой современности поразительно. Развитое вслед за Данилевским учение о культурно-исторических типах, позволяло Леонтьеву точно предсказывать те события, которые могут произойти в государстве, если то, что удерживает части в «деспотическом единстве», уходит. (Эгалитарно-либеральный прогресс разрушает монархию, сословность, неравенство). «Либерализм, простёртый ещё немного дальше, довёл бы нас до взрыва, и так называемая, конституция была бы самым верным средством для произведения насильственного социалистического переворота, для возбуждения бедного класса населения противу богатых, противу землевладельцев, банкиров и купцов для новой, ужасной, быть может, пугачёвщины» (7, 500). «Коммунизм в своих бурных стремлениях к идеалу неподвижного равенства должен рядом различных сочетаний с другими началами привести постепенно, с одной стороны, к меньшей подвижности капитала и собственности, с другой - к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к новым стеснениям личной свободы и принудительным корпоративным группам, законами резко очерченным; вероятно, даже к новым формам личного рабства или закрепощения» (6, 59-60).

С. Бочаров верно указывал на одно из главных противоречий эстетики Леонтьева, которое он видел в разграничении «реальной» эстетики жизни и «отражённой» красоты искусства. Действительно их соотношение оценено у Леонтьева двойственно: «Искусство же есть цвет жизни и самое высшее, идеальное её выражение» (7, 453); «Эстетика жизни (не искусства!. . Черт его возьми искусство - без жизни!)» (7, 267) «Интересно прекрасное в искусстве, но важно только прекрасное в жизни: «А «прекрасное» нынче всё потихоньку опускается в те скучные катакомбы пластики, которые зовутся музеями и выставками и в которых происходит что-нибудь одно: или снуют без толку толпы людей малопонимающих, или «изучают» что-нибудь специалисты и любители, то есть люди, быть может и понимающие изящное «со стороны», но в жизнь ничего в этом роде сами не вносящие. . . Сами-то они большей частью как-то плохи - эти серьёзные люди»(3,307). Подобных заявлений относительно «вторичного» прекрасного можно много цитировать из Леонтьева: «. европейская цивилизация мало-помалу сбывает всё изящное, живописное, поэтическое в музеи и на страницы книг, а в самую жизнь вносит везде прозу, телесное безобразие, однообразие и смерть. .»(3, 308-309). Можно вспомнить тезис Чернышевского: «прекрасное есть жизнь» и прекрасное в действительности выше прекрасного в искусстве. Но Чернышевский подразумевал под этим революционную переделку жизни в соответствии с тем, «какова должна быть она по нашим понятиям», а Леонтьев - охранение.

Не вызывает сомнения утверждение, что реальная жизнь может служить прообразом для искусства (в рамках стилей реалистического плана). Именно об этом писал Леонтьев: «хорошие стихи и романы» не заменят прекрасной, жизни, нужно, «чтобы сама жизнь была достойна хорошего изображения». Однако можно найти совершенно иное понимание искусства у К. Леонтьева. В статье «Грамотность и народность» Леонтьев оригинально иллюстрировал свой тезис: он приводил экзотический пример из судебной практики (который, конечно, следует трактовать, учитывая его культурно-исторические взгляды). Речь шла о некоем раскольнике Куртине, заклавшем своего родного сына в жертву - Богу под влиянием библейских образован казаке Кувайцев (некрофиле), который отрыл труп любимой женщины, отрубил палец и рук и держал у себя под тюфяком. «. . . там только сильна и плодоносна жизнь, - справедливо замечал Леонтьев, - где почва своеобразна и глубока даже в незаконных своих произведениях. Куртин и Кувайцев могут быть героями поэмы более, чем самый честный и почтенный судья, осудивший их вполне законно (7, 34).

Образы в духе психологических фильмов ужасов XX века, достаточно вспомнить «Психо» А. Хичкока. Герой, который страдает раздвоением личности, представляясь то самим собой, то переодеваясь в убитую им самим же и не похороненную мать. Это, бесспорно, очень контрастирует с центральным типом XIX века «маленьким» человеком - серым гоголевским чиновником. Конечно, уже в XX веке восприятие искусства как отражения реальной жизни кажется ограниченным. «Глубоко ошибаются те, - писал Б. Грифцов, - кто хотел бы богато развитое искусство считать показателем богатой эпохи. Если бы мы стали спрашивать себя, кто изображён в живописи итальянского возрождения или в романах Достоевского, мы были бы только поражены преображающей силой искусства, придавшего очарование незаметному, увидавшему чистые идеи в том, что житейскому взгляду покажется поверхностной простотой. Только тем и важно искусство, что оно не похоже на жизнь, которая проста и

7 незаметна». Однако отношение Леонтьева к искусству гораздо сложнее. По замечанию того же Грифцова, логическое продолжение мыслей Леонтьева об искусстве могло бы пояснить романтическую теорию воображении (см. I главу). Искусство, по Леонтьеву, не столько отражает жизнь, сколько меняет наш взгляд на жизнь, учит нас иначе видеть предметы. Так, кто-то сказал, что надо писать на картине голубоватую тень на снегу, и после этого он увидел эту голубизну в действительности. Об этом же, примерно в тот же период (конец 80-х гг.), писал другой эстет Оскар Уальд: «Откуда, как не от импрессионистов, эта чудесная коричневая дымка, обволакивающая улицы наших городов, когда о расплывчат свет фонарей и дома обращаются в какие-то пугающие тени? Мнение Леонтьева и Уальда близко современной формуле: искусство учит жизнь. Где искусство - созданная художником новая эстетическая реальность, воспринимается как отдельная форма духовного творчества в отличие, например, от научной или общественно-политической. Достаточно вспомнить «Волхва» Дж. Фаулза - роман, где реальность и художественный вымысел настолько переплелись, что между ними теряется грань, или спланированную, словно по голливудскому сценарию, террористическую атаку боевиков «Алькаиды» в США.

В первой главе диссертации «Особенности литературно-критического подхода» поставлена задача показать своеобразие и оригинальность критики Леонтьева, определить его место среди основных течений эстетической мысли эпохи, а также проследить формирование взглядов на материале воспоминаний и ранних статей 60 годов: «Письмо провинциала к Г. Тургеневу», «По поводу рассказов М. Вовчка», «Несколько мыслей об Ап. Григорьеве». Эти статьи интересны прежде всего тем, что от намеченных в них мыслей, Леонтьев не отказывался, а развивал на протяжении всей жизни. По выражению Розанова: «В Леонтьеве поражает нас разнородность состава, при бедности и монотонности тезисов» 9.

8 Уальд О. Упадок лжи \\ Избранные произведения в 2 томах. - М.: Республика, 1993. - T.2. - С.238.

60-е, 70-е годы были периодом развития философского и политического мировоззрения Леонтьева. Им был написан ряд статей, в число которых вошёл важнейший теоретический труд «Византизм и славянство», в котором Леонтьев изложил «органическую» концепцию «триединого» процесса развития обществ. Основные факты биографии этого периода - это дипломатическая служба в греческих и славянских областях Турецкой империи, определившая его интерес к вопросам национального и политического будущего, и религиозное обращение после опасной болезни в 1871 году - поворот в сторону аскетического христианства, приведшего к тайному постригу в Оптиной пустыни за три месяца до смерти. (См. главу 2-ю).

Публицистичность - родовая черта русской критики XIX века. Общественная идеология критика являлась одним из источников его критического метода. Отдавал дань своему веку и Леонтьев. В отличие от относительно нейтрального взгляда в статьях 60-х годов, статьи 80-х гг. имеют резвую идеологическую направленность, («О всемирной любви. Речь Достоевского на пушкинском празднике» (1880г.) и «Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа Л. Н. Толстого «Чем люди живы?»(1882г.) - в них разворачивается полемика Леонтьева с Достоевским и Толстым о понимании христианства). Причём идеологические и эстетические оценки творчества Достоевского и Толстого у Леонтьева часто расходятся. (Глава «Идеология и эстетика в критике Леонтьева). Наиболее очевидно такой подход- суждение о литературе с точки зрения не чисто литературной проявился в статье «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой» (1988), где Леонтьев писал о предпочтении г. Вронского, как полезного, нужного государству твёрдого деятеля - самому его создателю, Толстому. Парадоксально, но такой взгляд на литературу стал поводом к чисто художественному, стилистическому анализу романов Толстого. (Глава II) Современной Леонтьеву критике, ограничивающейся разбором литературных произведений со стороны их идейного содержания, не было дела до проблем стиля и неуловимых «веяний». Леонтьев именно в рассмотрении этих тонкостей и полагал центр своей критики. Но главное, что эта работа является живым источником идей до сих пор, например: нельзя писать о Толстом без знания всех «за» и «против» леонтьевского разбора «Войны и мира» и «Анны Карениной». Основная цель исследования - подчеркнуть общее значение его деятельности; ведь Леонтьева, к сожалению, не включают в антологию русской критики, учебники по русской критике XIX века, несмотря на принципиальную важность и яркость его наблюдений и мыслей. В серии книг издательства МГУ «В помощь абитуриентам и школьникам» ставиться задача по-новому интерпретировать произведения, отойти от столь привычного в советское время толкования. Критики, верно указывая на ошибки реальной критики, вновь и вновь продолжают устремляться к их идеям. «В статьях Писарева были и неверные положения: (.), но несмотря на это он с большей объективностью, чем другие критики, подошёл к «Отцам и детям» и объяснил смысл образа Базарова»10. Достаточно вспомнить отношение творца бессмертного произведения к тем самым представителям «реальной критики»: «Вы Николай Гаврилович, просто змея, - сказал однажды Тургенев Чернышевскому в беседе о движении нигилистов, - а Добролюбов - очковая» 11

Не лучше ли обратиться за свежими впечатлениями к малоисследованному - статьям К. Леонтьева, Ап. Григорьева, В. Розанова и др.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Литературно-критическая деятельность К.Н. Леонтьева"

Заключение

Литературно-критическая деятельность К.Н. Леонтьева и его отношение к русской литературе и русской критике, его концепция русской литературы не проста и практически не изучена, как и не определено его место в истории русской критики рубежа веков, хотя критическая деятельность Леонтьва, как было доказано, имеет важное значение для общего литературоведения.

Леонтьев, наряду с Ф. Достоевским, Ап. Григорьевым, отстаивал автономную область для искусства, избегая двух крайностей, как эстетического сепаратизма, так и утилитаризма.

Исследуя стиль романа Толстого «Война и мир», Леонтьев подошёл к проблеме критической направленности всей русской литературы, к вопросу соотношения содержания и формы, он одним из первых указал на внутреннюю содержательность формы и стиля, что отличает его творчество от произведений «эстетической» критики и предвосхищает современную поэтику.

Им были открыты некоторые аспекты эстетики, к изучению которых учёные подошли только в будущем (психология формы). Никто из критиков того времени не производил такого подробного тонкого исследования толстовского психологического анализа.

Многие темы, впервые обозначенные в трактатах Леонтьева, занимают и сейчас современную науку: проблема повествовательной точки зрения, вопрос об авторской речи, в которой концентрируется смысл произведения и его основное «веяние», вопрос о соотношении субъективной критики и объективного научного изучения. Леонтьев первым указал на то, что составляет основной недостаток нашей реалистической школы - это перегруженность подробностями, мелочами произведений Гончарова, Тургенева, Достоевского, Толстого, подробностями вне цели, психологической связи.

Леонтьевым была открыта идея насыщения художественного стиля. Его анализ и художественные утверждения объясняли, почему после «Анны Карениной» для русской литературы настала пора новых исканий, новых попыток. Декаденство, символизм, «стилизация» - во всём этом литература искала новых путей, чтобы не повторять то, что было пройдено.

Борьба за чистоту стиля, формы речи, выражения и изображения актуальна в любую эпоху, знание эстетики Леонтьева словно проясняет взор, приучает к требовательности: « - Не раздавь ты его машину за-ради Бога (читаем в произведении современного писателя-«деревенщика»), - сказала бабка, - крику не оберёшьси». Она что-то жевала, вытирала пальцы большим носовым платком, нюхала их и снова вытирала». Да, это не «красивый, влажный рот» Несвицкого! Ещё подобный пример: «Девушка раскрыла ладони, и ладони её сияли солью пота». Хочется сказать по Леонтьеву: «Ненужные телесные наблюдения», «дурной натурализм». Или относительно такой «кладбищенской эстетики»: «Бабушка не разрешает рубить кусты, говорит, что они растут из дедушкиных костей». Слышится голос Леонтьева: «Это гадко и не нужно». Не иссякает также в русской литературе традиция изображения зубов. Например, в публикации Алексея Иванова: «Она немного шепелявила в последнее время, поскольку у неё начали выпадать молочные зубы, передних уже совсем не было, и когда она смеялась, широко раскрывая рот (этот ужасный рот! - И.С.),то даже не подозревала, как это некрасиво»103 (какое важное авторское наблюдение! - И.С.) . Это иллюстрации из произведений молодых авторов, опубликованных в том числе и в «Новом мире». Теперь обратимся к текстам авторитетных современных прозаиков.

Совершенно в стиле цитируемых Леонтьевым примеров из «натуральной школы», таких как: «Потугин потупился и осклабясь ответил кивком головы «(Анализ, стиль и веяние), выражается А. Кабаков: «Игорь Васильевич заткнулся и вдруг отчаянно захохотал» или «Сортиры были у нас выдающиеся, даже по отечественным меркам» (слова автора, не героя!).

К. Леонтьев не любил употреблять в речи родительный падеж слова «черт», говоря, что похоже на «чёрт». «Всё "гавно, - ответил господин и вдруг нахмурился». (Картавит герой В.Пелевина в рассказе «Хрустальный мир») Забавно издевается над русским языком Л.Петрушевская в «Лингвистических сказочках»: «Сяпали Калуша с Помиком по напушке и увадили Ляпупу. А Ля-пупа трямкала Бутевку. А Калуша волит: - Киси-миси, Ляпупка! А Ляпупка не киси и не миси».

Герой романа Ю. Полякова Башмаков мало напоминает Акакия Акакиевича Башмачкина, однако от нарочитого сатирического конструирования фамилии персонажа дурно отдаёт вторичностью.

Леонтьев не порицает Л. Толстого, когда в «Войне и мире» Наташа выносит в гостиную детские пелёнки, на которых «пятно из зелёного стало жёлтым» (вышедши замуж она перестала заботиться о своей наружности) «До чего сила

103 Литературная учёба. - 1997. - № 5-6. - С. 28. таланта сумела и в этом, - пишет Леонтьев,- последнем и неряшливом факте развития любимой героини сделать её симпатичной и занимательной!»(8,256). Действительно, хочется согласиться с Леонтьевым: от литературы до литературщины - один шаг. Буквально на одной странице рассказа Д. Липскерова, описанный выше физиологический процесс, у детей протекает странным образом, чаще чем в природе!? «Как - то лёжа в своей кровати и искусно делая вид, что я сплю, я с удовольствием (курсив мой - И.С.) наблюдал, как родительница наказывает мою старшую сестру за то, что та в свои неполные четыре года, не удержавшись от фантастических сновидений, пустила под утро кратковременную струю и замочила не только свою половину тахты, но и затронула.» и т.д.

Спустя несколько абзацев, читаем: «Мне внезапно тоже захотелось опростаться. Я не боялся наказания по причине своего малолетства, а потому незамедлительно освободил кишечник».

И, наконец: «Мать так вспотела, что сквозь рубашку отчётливо проступили груди, как будто её целиком окатили водой. А правая подмышка просветилась чернотой. Сестрица моя, теперь уж наверняка от страха, пустила под себя ещё порцию и засучила от дискомфорта ногами. Откуда что берётся! Вроде и не пила много на ночь» («Эдипов комплекс») 104.

Не берусь предсказать реакцию Леонтьева при знакомстве с произведениями В. Сорокина. Ведь не смог справиться с ужасом - разорвалось сердце -недюжинный бурсак Гоголя, когда Вийю подняли веки.

Небольшая кучка кала лежала в траве, маслянисто поблёскивая. Соколов приблизил к ней своё лицо. От кала сильно пахло. Он взял одну из слипшихся колбасок. Она была тёплой и мягкой. Он поцеловал её и стал быстро есть, жадно откусывая, мажа губы и пальцы» («Сергей Андреевич»)105.

Как мы убедились, литературная критика К. Леонтьева наполнена многообразием необычных и смелых идей. Картина критики XIX века остаётся не полной, если не учитывать деятельность Леонтьева. Поэтому специалистам просто необходимо знать и использовать все достижения Леонтьева. Несомненно, она заслуживает того, чтобы рассматривать её в ранге своеобразного литературоведения.

Известно много мыслителей, которые развивали уже сложившиеся темы, сюжеты, подхватывали идеи своих предшественников. Гораздо реже встречаются те, кто прокладывает дорогу принципиально новому. Леонтьев как раз был таким первооткрывателем неизведанных дотоле тем, проблем, противоречий.

105 Сорокин Вл. Сб. рассказов. - М.:РУССЛИТ, 1992. - С.59

Список научной литературыСлавин, Игорь Константинович, диссертация по теме "Теория литературы, текстология"

1. Леонтьев К.Н. Pro et contra: личность и творчество. Т. 1-2- С-Пб.: Издательство Русского Христианского Гуманитарного института, 1995. - 924 с.

2. Корольков А. Русская духовная философия. С-Пб.: Издательство Русского Христианского Гуманитарного института, 1998. - С.575.

3. Уальд О. Избранные произведения в 2 томах. М.: Республика. Т.2, - 438 с.

4. Бочаров С. Г. Литературная теория К. Леонтьева \\ Вопросы литературы. -1999г. -№3."-С. 69-80.

5. Недзвецкий В., Пустовойт П., Полтавец Е. Перечитывая классику. И.С. Тургенев. - М.: МГУ, 1998. - 85 с.

6. Лосский И.О. История русской философии. М.: Советский писатель.- 1991 -476 с.

7. Розанов В.В. Собрание сочинений. Т.4. О писателях и писательстве. - М.: Республика, 1994.-438 с.

8. Розанов В.В. Собрание сочинений: Т. 7. Легенда о Великом инквизиторе. -М.: Республика, 1996. - 435 с.

9. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. М.: Наука. - Т. 1-5.

10. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука, 1989. - Т. 4-9.

11. Дружинин А. В. Собрание сочинений в 8 т. С-Пб., - Наука, 1865. - С.217

12. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. - 124с.

13. Добролюбов Н. А. Полное собрание сочинений в 6 томах. М.: Наука, 1983.-Т. 2.- С. 259-307.

14. Шкловский В. О теории прозы. М.: Советский писатель, 1983- С.15-30.

15. Леонтьев К. Н. Несколько мыслей о покойном Ап. Григорьеве \\ Русская мысль. 1915, IX, С. 108-124

16. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. М.: Наука. Т.З. - С. 303

17. Григорьев Ал. Литературная критика. М.: Современник, 1967. - 407 с.

19. Бахтин М. М. Проблема поэтики Достоевского. Киев: Советский писатель, 1994 - 570 с.

20. Лесков Н.С. О литературе и искусстве. Л. - 1984. С. 116 - 117.

22. Зеньковский В. Гоголь и Достоевский в сборнике «О Достоевском» под ред. Бема. 1 т. - с70.

23. Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993. 346с.

24. Письма К. Н. Леонтьев к А. Александрову. Сергиев Посад, 1915. - 256с.

25. Письма В. Розанова К. Леонтьеву \\ Литературная учёба. 1989. - № 6. -С.120.

26. Выготский Л. С. Психология искусства. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. -473 с.

27. Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М.: Искусство, 1984. -С. 268, 265

28. Гаспаров М. JI. Критика как самоцель \\ Новое литературное обозрение 1993-1994. №6. - С. 23-45.

29. Шкловский В. Материал и стиль в романе Л. Толстого «Война и мир». М. -1928.-С. 74.

30. Михайлов А. В. Одиссей. Человек в истории. Личность и общество. М., 1990.-С.56

31. Эйхенбаум Б. М. Сквозь литературу. Сборник статей. Л.: Academia, 1924-С. 63-64.

32. Гроссман Л. М. Этюды о Пушкине. М, 1923. - С.46.

33. Курилов В.В. Проблема стиля в современном советском литературоведении \\ М.: МГУ. 1976. - С. 47-54.

34. Поспелов Г. Н. Проблемы литературного стиля. М.: МГУ, 1970. - 498 с.

35. Леонтьев К. Н. Тургенев в Москве, из моих воспоминаний \\ Русский вестник. 1888. - II-III. - С. 35-67.

36. Вл. Гусев. Герой и стиль. М., 1983. 345 с.

37. Боткин В.П. Литературная критика. Публицистика. Письма. М., 1984. -348 с.

38. Парамонов Б. Конец стиля. С-Пб.: Алетейя. М. Аграф, 1997. - С. 5, 7.

39. Сакулин П. Н. Теория литературных стилей. М.: Мир, 1927. 450 с.

40. Леонтьев К. Моя литературная судьба \\ Литературное наследство. 1935. -XXII-XXIV.

41. Леонтьев К. Н. Избранные письма. Пб., 1993 293 с.

42. Попов Д.Л. Повесть К. Н. Леонтьева «Исповедь мужа»: сюжет и поэтика \\ интернет-издание

43. Буянова Е.Г. Романы Ф.М. Достоевского. М.: МГУ, 1999. - С.32.

44. Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22 томах. М.: Худ. лит., Т. 4-9.

45. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1998. - 621с.

46. Недзвецкий В.А. От Пушкина к Чехову. М.: МГУ, 1999. - 167 с.

48. Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка, ч. 3. Л, 1929. - 456с.

49. Эйхенбаум Б. Лев Толстой, семидесятые годы. М., 1960. - С. 174-181.

50. Котельников В. Православные подвижники и русская литература. М., 2002,310 с.

51. Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Л.Н. Толстого. М., 1958. - 456с.

52. Вл.Сорокин. Сб. рассказов. М.:РУССЛИТ, 1992. - С. 49-60.

53. Гайденко П. П. Наперекор историческому процессу (Леонтьев литературный критик) \\ Вопросы литературы. - 1974. - № 5. - С. 12-90.

54. Бочаров С. Г. «Эстетическое охранение» в литературной критике» (К. Леонтьев о русской литературе) \\ Контекст-1977. М., 1978.

55. Бочаров С. Г. Эстетический трактат Л. \\ Вопросы литературы. 1988. - № 12.-С. 56-134.

57. БочаровС. Г. Леонтьев К. Н. \\ Русские писатели. 1800-1917: биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 45.

58. Рабкина Н. А. Антигерой Достоевского и штрихи реальной истории \\ Известия ОЛЯ. 1984. - № 4. С. 56.

59. Рабкина Н.А. Литературные уроки (Тургенев и Леонтьев история взаимоотношений) \\ Вопросы литературы. - 1991. - № 4. - С. 67.

60. Буданова Н. Ф. Достоевский и Л. \\ Достоевский. Материалы и исследования. -Л., 1991. Т. 9. - С. 59-70.

61. Иванова Е. В. К. Н. Леонтьев: судьба и идеи \\ Литературная учеба. 1992. -№ 1-3.-С. 67-87.

62. Долгов К.М. Восхождение на Афон. М.: Раритет, 1997. - 395с.

63. Кулешов В.И. История русской критики XVIII XIX вв. - М., 1984. - 389с.

64. Егоров Б.О. О мастерстве литературной критики; жанры, композиция стиль.-Л., 1980.-476с.

65. Белинский В.Г. Полное собр. соч. в тринадцати томах. М.: Наука, 1953 -1959.

66. Киреевский И.В. Избранные статьи. М., 1984. - 432с.

68. Дружинин А.В. Литературная критика. М.: Искусство, 1983. - 456с.

69. Дружинин А.В. Прекрасное и вечное. М.: Современник, 1988. - 398с.

70. Чернышевский Н.Г. Литературная критика. Л.: Искусство, 1981- Т. 1-2.

71. Писарев Д.И. Сочинения. Т. I IV. М.: Наука, 1955 - 1956. - 456с.

72. Григорьев А.А Искусство и нравственность. М.: Современник, 1986. -379с.

73. Григорьев А.А. Эстетика и критика. М.: Искусство, 1980. 456с.

74. Леонтьев К.Н. Письмо провинциала к Тургеневу (о его романе «Накануне») \\ Отечественные записки. 1859. - № 5.

75. Леонтьев К.Н. О сочинениях Марко Вовчка \\ Отечеств, записки. 1861. -№3.

76. Леонтьев К.Н. Ай-бурун (Исповедь мужа), роман \\ Отечеств, записки. -1861.-№3.

77. Леонтьев К.Н. Грамотность и народность \\ Заря. 1870. - № 11-12.

78. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство \\ Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1875. -№ 3.

79. Леонтьев К.Н. Новый драматический писатель Н. Я. Соловьёв \\ Русский вестник.-1879.-№12.

80. Леонтьев К.Н. Египетский голубь, роман \\ Русский вестник. 1881. - № 810; 1882.-№1.

81. Леонтьев К.Н. Страх Божий и любовь к человечеству \\ Гражданин. 1882. -С. 54-55

82. Леонтьев К.Н. Тургенев в Москве (1851-1861), из моих воспоминаний \\ Русский вестник. 1888. - № 2 - 3.

83. Леонтьев К.Н. Кстати и некстати, письмо А. А. Фету по поводу его юбилея \\ Гражданин. 1889. - С. 80, 81, 83.

84. Леонтьев К.Н. По поводу моих статей «Анализ. Стиль и веяние» \\ Гражданин.-1890.- С. 157, 158.

85. Леонтьев К.Н. Какой Успенский Глеб или Николай? \\ Гражданин. - 1890. -С. 190-195.

86. Леонтьев К.Н. Достоевский о русском дворянстве \\ Гражданин. 1891. - С. 204-206.

87. Леонтьев К.Н. Оптинский старец Амвросий \\ Гражданин. 1891. - С. 305, 313.

88. Леонтьев К.Н. Где разыскивать мои сочинения после моей смерти \\ Русское обозрение-1894. № 8.

89. Леонтьев К.Н. Моё обращение и жизнь на Святой Афонской горе \\ Русский вестник. -1900. № 9.

90. Леонтьев К.Н. Собрание сочинений. Т. 1-9. (т. 10-12 изданы не были). -1912: т.VIII, типография В. М. Саблина, Москва. - 1913: т. VII, издательство «Деятель», СПб.; т. IX там же, дата опубликования не указана.

91. Леонтьев К.Н. Статья об Ап. Григорьеве \\ Русская мысль. -1915. № 12. Моя литературная судьба \\ Литературное наследство. - 1935. - № 22-24.

92. Александров А.А.: I. Памяти К. Н. Леонтьев. II. Письма Леонтьева к А. Александрову. Сергиев-Посад. - 1915. - 356с.

93. Соколов Теория стиля. -М.: Искусство, 1968. 389с.

94. Академические школы в русском литературоведении. М.: Наука, 1975. -448с.

95. Проблемы теории литературной критики. М.: МГУ, 1980. - 430с.

96. Методологические проблемы современной литературной критики. М.: Мысль, 1976. - 346с.

97. Жирмунский В.М. Вопросы теории литературы. М.: Academia, 1928. -345с.

98. Борьба за стиль. Л.: Гослитиздат, 1937. - 346с.

99. Тимофеев Л. И. Советская литература. Метод, стиль, поэтика. М.: Просвещение, 1964. -448с.

100. Структурализм: «за» и «против» М.: Прогресс, 1975.-436с.

101. Теория литературных стилей. Т.т. 1-3. М.: Наука, 1977, 1978, 1982. -560с.

102. Шеллинг Ф. Философия искусства. М.: Мысль, 1966. -457с.

103. Гегель Эстетика. Т. 1-4.-М.: Искусство, 1968-1973.-478с.

104. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М.: Искусство, 1976. - 478с.

105. Дудышкин С. С. Примечания к статье К. Н. Леонтьев «Письмо провинциала к Тургеневу» \\ Отечеств, записки. 1860. - № 5. - 16с.

106. Салтыков-Шедрин М. Е. Рецензия на роман Леонтьева «В своем краю» \\ Современник. 1864. - № 10. - 45с.

107. Лосский Н.О. Мир как осуществление красоты. М.: Прогресс-Традиция, 1998.-412с.

108. Лесков Н. С. Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи \\ Новости. 1883. - 1 и 3 апр.

109. Соловьев Вл. С. «Несколько слов о брошюре г. Леонтьева «Наши новые христиане». Заметки по поводу «Новых христиан» \\ Русь. 1883. -№ 9. - 334с.

110. Лесков Н. С. Золотой век. Утопия общественного переустройства. Картины жизни по программе Леонтьева \\ Новости. 1883. - 22-29 июня.

111. Зельманов М. Г. Литературно-критический фельетон. О романах гр. Л. Н. Толстого. К. Н. Л. \\ Гражданин. 1890.- 8 июня; 1890. - 13 июля.

112. Говоруха-Отрок Ю. Н. Литературные заметки. Нечто о жизни и смерти. По поводу статьи К. Л. «Анализ, стиль и веяние». О романах гр. Л. Н. Толстого \\ Московские ведомости. 1890. - 16 июня.

113. ИЗ. Говоруха-Отрок Ю. Н. Новый критик славянофильства W Московские ведомости. 1892. - 15 и 29 окт.

114. Александров А. А К. Н. Леонтьев \\ Русский вестник. 1892. - №4. Фудель И.И. Памяти К. Л. \\ Русское обозрение. - 1892. - № 2.

115. Шперк Ф. Э. Вера и современная мысль. Глава I: К. Леонтьев и гр. Л. Н. Толстой \\ Русь: литературно-политический сборник. 1903. - №1.

116. Розанов В. В. Предисловие и послесловие к письмам Леонтьева, а также примечания \\ Русский вестник. 1903. - № 4-6.

117. Аггеев К. М. (свящ.). Христианство и его отношение к благоустроению земной жизни. Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства: диссертация. Киев, 1909. - 200с.

118. Аггеев К. М К. Леонтьев как религиозный мыслитель \\ Богословский вестник. 1909. -№ 4-8.

120. Фудель И. И. (свящ.). Рецензия об этюде К. Н. Л. «О романах гр. Л. Н. Толсто-го»\\ Московские ведомости. 1911. - 28 апр.

121. Памяти К. Н. Леонтьева \\ Литературный сборник. 1911. - 340с.

123. Лернер Н. О. Отзыв о книге Л. «О романах гр. Л. Н. Толстого» (1911) \\ Исторический вестник. 1911. - Т. 126. - С. 34-36.

124. Лернер Н.О. Рецензия на книгу Л. «О романах гр. Л. Н. Толстого» \\ Речь.- 1911.-27 июня.

125. Горнфельд А. Г. Рец. на: «О романах гр. Л. Н. Толстого \\ Русское богатство. 1911. - № 9. - С.57-85.

126. Грифцов Б. А. Библиогр. отзыв на сборник «Памяти К. Н. Л.» и издание сочинений Леонтьева \\ Русская мысль. 1912. - №5. - С. 39^15.

127. Розанов В. В. К изданию Поли. собр. сочинений К. Н. Л. \\ Новое время. -1912.-№ 13024.

128. Гусев В.И. Рождение стиля. М.: Советская Россия, 1984. - 360с.

129. Розанов В. В. Опавшие листья. М.: Современник, 1992. - 541с.

132. Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли. Париж, 1926. - 245с.

133. Зайцев К. Любовь и страх. Памяти К. Леонтьева \\ К познанию православия. Шанхай, 1948. - С. 78-95.

134. Зеньковский В. В. (протоиерей). История русской философии. Париж, 1948. - № 1, гл. XII (2-е изд. - 1989).

135. Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. Семидесятые годы. М.,1960. - 498с.

136. Дунаева Е. Н. Тексты писем Тургенева к К. Н. Леонтьеву (Вновь найденные автографы) \\ Тургеневский сборник. М.; Л., 1966. - Вып. 2

137. Гартман Н. Эстетика. М.: Изд-во ин. лит., 1958. - 563с.

138. Данилевский Н.Я. Статьи. Пб., 1890. - 579 с.

139. Поэтика. Сборники по теории поэтического языка и стиля. С- Пб.: Опояз, -С.119.

140. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. - 500с.

141. Колесников С. А. Эстетическая критика в литературном процессе России середины XIX века: Диссертация кандидата филологических наук. Орёл, 2000 год. - 160с.

142. Минералов Ю.И. Поэтика индивидуального стиля: Диссертация доктора филологических наук. М., 1986. - 400с.

143. Миночкина Л.И. Забытое «новое слово» в русской критике XIX века о романе И. С. Тургенева «Накануне»: «Письмо Провинциала к г. Тургеневу» К. Н. Леонтьева // Проблемы изучения литературы: Сб. научн. трудов. Вып. 1. - Челябинск, 1999. - С. 35-48.

144. Миночкина Л.И. К. Н. Леонтьев о драматургии А. Н. Островского в пьесах, написанных совместно с Н. Я. Соловьевым («Женитьба Белугина», «Дикарка») // Проблемы изучения литературы: Сб. научн. трудов. Вып. 1. - Челябинск, 1999. - С. 120-125.

145. Миночкина Л.И. Новый взгляд на роль русской критики на рубеже XIX-XX веков (К. Леонтьев и В. Розанов) // Вестник Челябинского университета. -Серия 2. Филология. - 1997. - № 2. - С. 45-48.