Почти день в день совпавшие кончины северокорейского руководителя Ким Чен Ира и бывшего президента Чехии Вацлава Гавела породили тут же отмеченный дипломатический казус.

Он усматривался в том, что высшее руководство РФ тут же выразило официальное соболезнование КНДР и лично наследнику Ким Чен Ира Ким Чен Ыну, тогда как официальных соболезнований ЧР и ее руководству со стороны России не воспоследовало. Что напрашивающимся образом тут же породило рассуждения на тему «Скажи мне, кто твой друг», а равно и «Вот злонравия достойные плоды». В том смысле, что Ким Чен Ир им свой, а Гавел не свой.

Рассуждения эффектные, но, к сожалению, не совсем точные. Скорее всего, ни Ким Чен Ир, ни Гавел в качестве своих не воспринимались, а разница в официальных реакциях объясняется автоматизмом дипломатического протокола. Который предписывает в случае, если глава государства, с которым у данной державы есть дипломатические отношения, скончался на своем посту, присылать официальные соболезнования. Отказ от соболезнований рассматриваетсякак проявление крайней дипломатической невежливости и весьма недружественный жест. Трудно было требовать от российской дипломатии, чтобы именно в нынешней сложной ситуации она специально пошла на ухудшение отношений с КНДР, специально в кризис лишив себя возможности как-то влиять на ситуацию или хотя бы получать какую-то скудную информацию из сверхзасекреченной Северной Кореи. Так что, соболезнования были гарантированы.

Можно, конечно, упрекать РФ в том, что она после гибели СССР сохранила отношения с таким специфическим режимом, как северокорейский. Нет бы взять и разорвать, тогда бы не было и надобности в отправлении соболезнований. Хотя из чисто идеологических соображений порвать дипломатические отношения со страной, которая непосредственно граничит с Россией и при всех своих специфических качествах не имеет в отношении России ни прямых, ни косвенных агрессивных намерений - это была бы довольно опрометчивая дипломатия. США, например, поддерживают не только дипломатические, но и весьма дружественные отношения с Саудовской Аравией, режим которой не просто специфичен, но и в отношении которого есть сильные подозрения насчет причастности к 11 сентября - и ничего. Ради Realpolik и не в таких странах послов держат.

Но если даже претензии по поводу соболезнований КНДР не очень верны, выдвигается другая претензия - где соболезнования по поводу кончины Гавела. С точки зрения дипломатического протокола претензия не слишком основательная, поскольку смерть частного лица, которым Гавел являлся с 2003 г., не порождает этикетных требований к лидерам иностранных государств. Кончины пребывавших на покое президентов США Л. Джонсона, Р. Никсона, Р. Рейгана тому примером.

Но тут вступает в силу тот довод, что Гавел был значим не как бывший президент Чехословакии, а затем Чехии, а как всемирный авторитет и духовный лидер огромного масштаба. Тут есть, правда, то соображение, что авторитетность и масштабность человека всяк волен оценивать по-своему. С иной точки зрения, А. И. Солженицын не меньший и даже существенно больший авторитет, но при его кончине в 2008 г. никто ни от каких иностранных державцев не требовал официальных соболезнований. Ино дело - историческое и человеческое величие, ино дело - официальный протокол межгосударственных отношений.

Довод «Все отметились, и Россия должна была отметиться» применительно к Гавелу выглядит не слишком убедительно. В международных отношениях довольно случаев обязательного лицемерия - хотя бы в случае с Ким Чен Иром. Нужно ли дополнять его лицемерием необязательным? Когда официальные лица РФ (и вряд ли только они) никак не отреагировали на кончину Гавела, они всего лишь последовали римскому принципу «de mortuis aut bene, aut nihil». Принципу, который обыкновенно рекомендуется в качестве сугубо правильного. Если по поводу кончины некоего человека произнесено молчание, требовать скорби - значит призывать к дискуссии возле еще не погребенного тела. Что было бы сильным и неприятным отступлением от римской добродетели.

По мнению достаточно многих, все, что тут можно и должно сказать - «Упокой, Господи, его душу». Но это не предмет для официальных телеграмм.

Максим Соколов. Фото: Глеб Щелкунов

Со времени последнего присоединения Крыма к России скоро будет два года. И сторонники, и противники аншлюса, причем и отечественные, и зарубежные рассматривают российскую принадлежность Крыма, как необратимый факт, хотя, конечно, одним нравящийся, а другим совершенно не нравящийся. Большинство изменений на географической карте именно так и происходит.

Заметим, однако, что в разгар событий все - и при этом всем - представлялось совершенно иначе. Сперва аншлюс вообще не рассматривался как реальная перспектива - ни сторонниками В.В. Путина, ни самыми ярыми его противниками. Собственно, противники, например, киевские революционеры, вели себя, как будто им шлея под хвост попала, именно потому, что были уверены: со стороны России ничего серьезного можно не ожидать, все ограничится словесными эскападами - а что нам эти эскапады? В России тоже ожидали, что руководство страны расслабится и получит удовольствие, ибо что же ему еще делать - не воевать же?

Когда же вопреки ожиданиям - причем всеобщим - было провозглашено: "Крым наш!", пошли новые прогнозы, причем опять оказавшиеся несостоятельными. Наша патриотическая общественность решила, что теперь успех будет развит далее, и мечтала о Новороссии и прочих областях УССР - от Харьковской до Одесской. Еще немного, еще чуть-чуть - и будут наши. Либеральная общественность также ожидала многого. Появление "вежливых людей" в Крыму рассматривалось, как полное снятие тормозов, аналогично тому, как аншлюс Австрии в марте 1938 г. открыл непрерывную серию расширений рейха, через полтора года перешедшую в мировую войну.

В действительности все получилось иначе. Вместо повторения 1938-39 гг. все свелось лишь к неформальной и весьма ограниченной поддержке донбасских инсургентов. Вторжение в Прибалтику и прочие страны Восточной Европы не состоялось вовсе. Кассандры, ясно провидевшие дальнейший Drang nach Westen, стыдливо приумолкли.

Аналогия с Третьим рейхом и его фюрером не сработала.

Подобно тому, как двенадцать лет назад не сработала другая аналогия, которой не менее широко пользовались. В 2003 г., хотя отношения Кремля и ЮКОСа ухудшались на глазах, как сторонники, так и противники "самой прозрачной компании", как называли ее ЮКОСовские агитаторы, не предвидели посадки М.Б. Ходорковского. Его арест 25 октября 2003 г. стал сильной неожиданностью.

Но когда случилось то, что случилось, и сторонники, и противники ЮКОСа стали рассматривать арест, как триггер, включающий необратимую цепь последствий. Одни восприняли это, как прелюдию к отмене чубайсовской приватизации, которую они полагали грабительской. Другие указывали, что если богатого и сильного Ходорковского стали раскулачивать, то это явный знак, что вслед за ним раскулачат и других капиталистов. И даже не только их. Г.О. Павловский тогда предупреждал, что право собственности на квартиры тоже будет отменено - отсидеться в стороне не удастся никому.

Однако и надежды одних, и страхи других оказались не вполне основательными. Либерального парадиза в России не настало (хотя нефтянка, поняв, что здесь вам не тут, стала исправнее с налогами), но и великого перелома с наступлением социализма по всему фронту по образцу 1929 г. тоже не произошло. И прогнозы 2003 г., изображавшие В.В. Путина т. Сталиным, и прогнозы 2014 г., изображавшие его же г-ном Гитлером, оказались равно малоудачны. И в том, и в другом случае оказалось, что он другой, еще неведомый избранник, а неспособность разобрать его неведомую природу сильно окомпрометировала политологическую науку.

Между тем история что с Крымом, что с ЮКОСом показывала довольно устойчивый и даже понятный принцип. Кремль проявляет немалую (по мнению иных, даже чрезмерную) терпимость в сношениях как с внутренними, так и с внешними партнерами, но эта терпимость знает свой предел и выражается в требовании «не надо класть ноги на стол». Если их все-таки кладут, ответом бывают достаточно резкие действия, не порождающие, впрочем, изменения всей кремлевской политики. С теми, кто воздерживается от возлагания ног на стол, дела идут по обычаю, искони заведенному. Но если кто не воздерживается - тогда извините.

В апологетической книге про М.Б. Ходорковского «Узник Тишины» автор несколько раз повторяет, очевидно, очень важную для всего труда мысль: М.Б. Ходорковский мечтал, что «он станет первым, кто создал большую и прозрачную компанию, неподконтрольную государству, а подконтрольную только международному праву». Поскольку автор не юрист, а также не философ, вернее будет предположить, что важную мысль внушили ему консультанты из ЮКОСа. И они, и сам автор, очевидно, предполагали, что экстерриториальная компания, не подчиняющаяся национальному праву, - это хорошо и нормально. В Кремле явно считали иначе: мы-де и так посадили олигархов за стол, что сделано, то сделано, но этот уже и ноги на стол, что есть явный непорядок. Дальнейшее известно.

Аналогично и с Крымом. Препирательства с Киевом давно стали обыденным делом, и, сохраняй украинские братья нейтралитет в духе Л.Д. Кучмы - по принципу «ласковы телятки сосут по две матки», такое кисло-сладкое братство могло бы длиться еще весьма длительный срок. Все-таки Севастополь оставался главной базой Черноморского Флота, а кооперация русского и украинского ВПК была довольно тесной. Чего еще желать?

Но когда на ровном месте нейтралитет был Киевом похерен, сменившись боевым кличем «Москаляку на гиляку!», Москва сочла себя вправе поступать так, как считает нужным, чтобы обезопасить себя, более не заботясь о сентиментах открытого противника. Крым сделался наш.

Поскольку другие соседи России в такое безумие не впадали, отношения с ними остались более или менее прежними - никак не отдающими концом 30-х гг. XX в.

А ведь всего-то не следовало класть ноги на стол. Не Бог весть какое сложное политесное правило.

Пи. Эс. Ни убавить, не прибавить.

Прошли те времена, когда ежедневная газета, сообщавшая свежие новости, считалась в нашей стране партийным органом, а чтение этого средства информации - чем-то вроде глотка полезного рыбьего жира. Основополагающие принципы отношения советского человека к окружающей действительности: оптимистический взгляд на все происходящее в СССР и беспощадная критика хищного мира капитала,- сменились на многообразие противоречивых воззрений на одну и ту же проблему. Читать газеты стало так же интересно, как решать кроссворд. При этом появились люди, делающие это на свой манер и предлагающие свое мнение на суд широкой общественности. Их назвали красивым словом “обозреватели”. Максим Соколов, отвечающий сегодня на вопросы нашей газеты,- как раз такой обозреватель. Политический. И, пожалуй, самый известный из всех своих собратьев по перу.

Как-то в одной из своих заметок Максим Юрьевич написал: “Умение пользоваться словом отличает нас от скотов”. Его умение пользоваться словом выдает наследника русской и европейской культуры. И - носителя христианского мировоззрения, которое так или иначе проявляется даже сквозь самые беспощадные строчки, написанные им на актуальную политическую тему. Как соединяются такие, кажется, несоединимые вещи - публицистика, христианство и политика? Что за человек смог их соединить? Каково его мнение по животрепещущим вопросам современной жизни Церкви? Это основные моменты, которые были затронуты в беседе с Максимом Соколовым. На заданные вопросы журналист “Известий” отвечал кратко, но емко, по существу. В своей обычной манере.

Максим Юрьевич, после окончания филологического факультета Вы долгое время работали программистом. Потом оказались в сфере журналистики. Как и почему это произошло? Отчего Вы выбрали именно жанр фельетона, публицистической заметки “на злобу дня”?

Не сказать, чтобы очень долго работал, да и “работал” - громко сказано. Как говорили тогда, “где бы ни работать, лишь бы не работать”. А в отношении журналистики… Просто какая-то склонность к перу у меня всегда была. В конце 80-х такая склонность была востребована, и в 1989 меня позвали принять участие в создаваемой тогда газете “Коммерсантъ”. Так оно и пошло. А в газетах всегда пишут преимущественно на злобу дня - таков уж жанр.

В Ваших заметках и очерках нет-нет, да мелькнет слово о “правде Христовой”. При этом даже в фельетонах, посвященных “узкому” поводу, так или иначе, без морализаторства и пафоса, всегда дается указатель: “Выход к свету”. Вы - верующий человек? И если мое предположение верно, то что это для Вас значит?

Для меня это значит, что я - православный верующий, и эта вера в той или иной степени отражается в моих размышлениях, ибо при рассуждении о существенных проблемах нашей жизни никак невозможно вовсе удаляться от вопросов религиозной истины. Другое дело, что верующий я ленивый и неисправный, и это не делает мне чести.

Каким образом Вы определяете “злобу дня” в многоголосом и порой хаотичном потоке информации? Как находите свою тему? Вы вольны выбирать ее самостоятельно или приходится “соответствовать” формату издания, для которого пишете, его приоритетам?

Есть какие-то темы, которые давно уже свои, и тут достаточно отслеживать их развитие. Есть темы, важность которых определяется интуитивно - все-таки, когда пятнадцать лет при этом деле, появляются автоматические навыки. В подавляющем большинстве случаев тема определяется мною самостоятельно, хотя, если редактор спросит, что я думаю по такому-то вопросу, и если вопрос в самом деле интересен, можно и написать, что я думаю.

- Как обычному человеку не заблудится в джунглях информации, дезинформации? Как прийти к верному заключению?

Наверное, ему придется тратить время на сбор каких-то сведений и на их логическое осмысливание. Главное - не бояться собственных логических суждений. Оболваниватели достигают своей цели, когда они имеют дело с людьми, чей образ мысли определяется принципом “будьте кротки, как змии, и мудры, как голуби”, тогда как Спаситель заповедал обратное.

- Для кого Вы пишете? Как Вы себе представляете своего читателя?

У меня не получается собирательного образа. Наверное, мои читатели довольно разные. Единственное, что может объединять их,- это любовь к чтению, потому что у меня довольно запутанный синтаксис. Человек, и вообще-то читающий без охоты, меня читать не станет тем более.

После прочтения Ваших заметок остается не только знание о том, что думает по поводу того или иного события умный человек, но и ощущение какой-то странной уверенности, спокойствия, ясности. Откуда Вы сами берете эту ясность: ясность изложения, мысли? Ясность принципов, наконец?

Когда я начинал свое газетное поприще, мне несколько раз указывали, что писать надо по возможности спокойно и рассудительно, ибо рвать страсть в клочья - это негодный стиль. Возможно, указания возымели некоторое действие.

Вы пишете и говорите о себе: “консерватор”, “спокойный националист”. Объясните, пожалуйста, что это значит. Ведь в наше время подмены понятий слово “националист” звучит как-то устрашающе…

- “Консерватор” - тот, кто любит созидание, не любит разрушения и понимает всю ограниченность человеческих планов и человеческих деяний. “Пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших” (Ис. 55, 9).

“Спокойный националист” - в том смысле, что любить свою землю и отстаивать ее интересы необходимо, но превращать эту любовь и эту защиту в неистовое беснование недопустимо. Всякая любовь бывает удобопревратна, и любовь к родной земле - тоже. Если при слове “националист” иным представляется озверевший субъект с дрекольем, то отчасти это результат сознательной лжи тех, кто в силу тех или иных причин не любит Россию, отчасти же - расплата за грехи тех, кто любит Россию, но каким-то антиобщественным образом.

Максим Юрьевич, Вы не боитесь собственных слов. Не боитесь своей беспощадности в суждениях. Эта беспощадность - оправдана? Это стилистическая необходимость или принцип?

Есть французский оборот “disons le mot”. Дословно - “скажем слово”, то есть “назовем вещи своими именами”. Думаю, что называть кошку кошкой - это принцип.

Вам все равно, что думают о Ваших нетипичных взглядах, принципах? Как Вы относитесь к своим идеологическим, если это слово уместно, противникам?

Подвергаться критике, когда справедливой, когда не очень - удел всякого человека, выступающего публично. С этим надо жить и относиться к этому спокойно. Что до противников, то они бывают разные. Сильный противник изощряет ум и помогает усовершенствовать свою позицию. Глупый противник хуже, потому что соблазняет впасть в грех самодовольства.

Максим Юрьевич, если внимательно следить за Вашим творчеством, складывается ощущение, что Вы редко выезжаете дальше МКАД. Однако при этом хорошо знаете, чем дышит Россия (а иногда уже не дышит). Как это получается?

Все-таки постоянно езжу в свою тверскую деревню - 250 км от Москвы, сейчас, в распутицу, последние пять километров - в тракторной телеге. Что-то при этом видишь, что-то узнаешь. Хотя, конечно, езжу по родной стране очень мало, гораздо меньше, чем следует. Возможно, дело не в том, что я езжу много и знаю много, а в том, что многие мои коллеги ездят и знают еще меньше. Что, конечно, ни меня, ни их не украшает.

Формы жизни бывают разные. Политическая жизнь - тоже форма. Но можно ли жить в политике по евангельским заповедям, или ее законы такой возможности для человека не оставляют?

В полной мере по евангельским заповедям жил лишь один Человек, все остальные против них более или менее погрешали. Если говорить о политике, то задача в том, чтобы, по крайней мере, помнить о евангельских заповедях и не считать, что занятия политикой дают абсолютную индульгенцию.

Верно ли ощущение, что Ваша позиция как публициста, журналиста - позиция арбитра, который равно воздает всем конфликтующим сторонам, если они того достойны. Эта позиция сознательна?

В общем и целом - да. “Пристрастной ревности друзей не в силах снесть, я знамени врага оказывал бы честь”.

- Игра формой - дань филологическому образованию или… так просто получилось?

Любовь к русскому языку и русской словесности появилась, наверное, раньше, чем я поступил на филологический факультет университета.

Максим Юрьевич, сегодня много говорят о “православном фундаментализме”? Что это такое, как Вы полагаете? Где, в чем коренится это явление, какие последствия оно будет иметь, если разрастется и окрепнет?

Словом “православный фундаментализм” разные люди обозначают разные вещи. Для одних православный фундаментализм - все, что хоть на йоту отклоняется от теплохладной политкорректности. Такие способны объявить фундаментализмом и крестный ход, и колокольный звон на Пасху - не говоря уже об открытом исповедании Никео-Цареградского Символа Веры.

Такого рода расширительные толкования фундаментализма способны затушевать действительно реальный соблазн подмены веры злобным и нетерпимым обрядоверием, зачастую сводящимся к сугубому этнославию. Другое дело, что для различения православной веры от этнославного соблазна надо самому обладать толикой веры и толикой разума. У огульных критиков “православного фундаментализма” это не всегда получается.

Чем обусловлен современный разрыв между “властью и народом” в России, между светской и церковной интеллигенцией? Или это явление не сегодня возникло? Есть ли у двух крайностей общая платформа? Смогут ли они мирно и плодотворно совместно существовать?

Возникло явление, конечно же, не сегодня. А найти общую платформу всегда можно - при наличии разума и доброй воли. Церковной интеллигенции, наверное, надо больше помнить о своей ответственности, чтобы не оправдалось на ней слово апостола “Ради вас имя Божие хулится у язычников” (Рим. 2, 24), интеллигенции светской - больше уважать отеческие предания. На почве общей любви к России, ее истории и культуре тогда отчего же не сосуществовать?

- Как нам обустроить Россию? И каково место Православной Церкви в этом обустройстве, на Ваш взгляд?

Вопрос не на маленькое интервью, а на большой трактат. Если же вкратце, то, страшно сказать, ответ был дан Вольтером: “Il faut cultiver son jardin” - “Надо возделывать свой сад”. Надо любить, строить, работать, и, хоть не сразу, но дело сладится. А место Церкви в том, чтобы благословлять добрых работников, молиться за них и помогать в различении бесов. Потому что в обустройстве родной страны бесы - плохие помощники.

В одной из Ваших биографий прочитала, что Ваши любимые занятия - “собирание грибов, путешествия, кулинария и чтение книг”. Не хочется все бросить, уехать в деревню Александровку, поросшую лесом, собирать не только грибы, но и ягоды, ходить пешком, солить огурцы и рыжики, перечитывать “Князя Серебряного”?

Очень хочется, но деревня - это прорва, пожирающая деньги, и в городе приходится зарабатывать пищу для этой прорвы.

Беседовала Наталья Волкова

Cправка

Максим Юрьевич Соколов родился в 1959 году в Москве. В 1981 окончил филологический факультет МГУ. Специалист по русскому фольклору и русской литературе XVIII-XIX веков.

После окончания университета работал программистом в столичных научно-исследовательских институтах. В 1988-1989 гг. занимался частным репетиторством. С момента создания в 1989 году еженедельника “Коммерсантъ” являлся его корреспондентом - до мая 1997. Кроме “Коммерсанта”, печатался в “Независимой газете”, газетах “Атмода” (Рига), “Сегодня” и журналах “Век XX и мир”, “Октябрь” и “Soviet analyst” (Великобритания). Выступал с комментариями в телепрограммах “Намедни” (НТВ), “Пресс-экспресс”, “Однако” (ОРТ).

За освещение событий августа 1991 был награжден медалью “Защитнику свободной России”. По итогам международного фестиваля СМИ “Гонг-94” признан лучшим пишущим журналистом 1994 года.

С момента основания в 1997 и до закрытия в 1998 работал политическим обозревателем в газете “Русский Телеграф”. С января 1998 - автор журнала “Эксперт”. С 1998 - автор журнала “Культ личностей”. С того же года и до сего дня - политический обозреватель газеты “Известия”.

В политических организациях не состоит. К любым формам общественной активности - избирательным кампаниям, забастовкам, голодовкам, митингам и так далее,- проявляет интерес исключительно как журналист.

Максим Соколов в своё время заслуженно стал звездой отечественной журналистики. Он занял нишу ироничного комментатора событий, находящегося над схваткой, точнее где-то не очень высоко, но сбоку. Для газетной культуры, где ещё недавно журналисты избегали самого слова «я» («мы приехали в колхоз», «мы с удивлением узнали, что...»), такое поведение было само по себе интересно. А кроме того Соколов был человеком образованным и вполне культурным. Так что журналистика Соколова стала «явлением».

Однако прошло время, эпоха Ельцина ушла, сам Соколов утолил первичные и вторичные потребности постсоветского человека и потихоньку-полегоньку перевалил через социальный забор, отделявший класс интеллигенции от класса буржуа. Дело это обычное, в обычных странах для этого есть культурная калитка. Калитки в первобытной РФ пока нет, приходится на глазах у всего честного народа карабкаться. Многие это делают ночью, по приставной лестнице. А вот Соколов, то ли из-за природной неэлегантности, то ли ещё по каким причинам, стал это делать прилюдно, с каким-то задиранием нижних конечностей, кряхтением. В общем, брюки лопнули на самом невыгодном месте.

Последнее время окрестности российской публицистики оглашают сентенции озверевшего мещанина:

Нас здесь и так хорошо кормят.

Пороть их надо.

Почему у горничной фартук не наглажен? А ещё Бавария.

Комизм в том, что сам Соколов продолжает себя считать не филистером, а чутким отзывчивым выпускником филологического факультета МГУ.

Вот и по моему поводу Соколов отметился. Мол, а чего Галковский безобразит. Ну уволили его в пять минут. Назвали сволочью. Это ж кто уволил - ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР. Это ж понимать надо.

Но это ладно. Важно другое. Светило российской журналистики пошло в своих умозаключениях дальше. Теперь у Соколова оказывается, что вот такие галковские и мешали брежневу-андропову строить социализм, оттого-то всё и пошло на перекосяк. Миллион кегебистов работал не покладая рук, а кучка скандалистов-шизофреников шмыгала по стране и мешала людям выполнять пятилетний план. Мол, у вас нарушаются права человека, мол, существует какая-то тайная полиция, мол, нет выборов и свободы прессы.

Он так и пишет:

«Если бы философ, получив от редактора голубой конверт, мирно расстался с РЖ, никакого волчьего билета, естественно, не было бы. Люди не сработались, с кем не бывает. Но бесконечный гундеж в ЖЖ есть эффективный способ оформления волчьего билета самому себе по интернету. Любой потенциальный работодатель, прочтя все это, подумает: "На хрена мне такое счастье" -- и вежливо откажет. Ибо кому охота сделаться очередным героем бесконечного гундежа.

Вообще же правозащитная практика показала, что львиная доля облученных приходила к этому состоянию через длительные трудовые тяжбы по поводу увольнения. Со временем исходный пункт тяжбы забывался, облученность же угрожающе прогрессировала».

В общем, бегает городской сумасшедший, качает права. А КАКОЕ МНЕ ДЕЛО? Дела Соколову, конечно, никакого нет. ДРУГОЙ КЛАСС.

Только... не совсем. Ведь можно было бы ночью... по приставной лестнице... Ну, работает Соколов в проправительственной газете, ну получает хорошую денюжку. Никто же подписывать петиции под ссылкой Сахарова или изгнанием Солженицына не заставляет. Времена ещё вегетарианские. Можно писать про птичек или рыбок, можно про чиновников, проштрафившихся перед Кремлём, и конечно время от времени в дозволенных законом рамках звонить из кабинета по телефону: «Сидорова не трогайте - литератор».

Вроде и капитал на месте и невинность. Ан, нет. Соколов чем-то НЕДОВОЛЕН. Спится ему плохо. И он прилюдно выдавливает из себя капля за каплей интеллигента.

Это возможно. Но вот выдавить из общества сам КЛАСС... Такие социальные эксперименты у нас пробовали. Например, уничтожали класс капиталистов. Однажды цыган уже совсем приучил лошадь не есть. КАК ВДРУГ. Не окажется ли так, что полное отсутствие русской интеллигенции обернётся социальным переворотом. И что тогда скажет неосторожный Соколов? Не получится ли так, что в глазах интеллигенции он сам себе выписал волчий билет?

СССР → Россия Россия К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Макси́м Ю́рьевич Соколо́в (10 сентября , Москва) - российский журналист, обозреватель ВГТРК и журнала «Эксперт ». Многолетний обозреватель еженедельника «Коммерсантъ » и газеты «Известия ». Бывший ведущий программы «Однако » (Первый канал).

Биография

По итогам международного фестиваля mass-media «Гонг-94» признан лучшим пишущим журналистом 1994 года .

Взгляды и политическая позиция

В политических организациях не состоял. К любым формам общественной активности - избирательным кампаниям, забастовкам, голодовкам, митингам и так далее - проявляет интерес исключительно как журналист. Свои политические взгляды именует «буржуазно-либеральными». Является сторонником умеренного прогресса в рамках законности: «Как ни нелепо наше сусло бродит, в конце концов является вино» . Называет себя «спокойным националистом», по этому поводу говорит: «Другие народы и сами устроятся, а я бы хотел, чтобы и мы неплохо жили» .

В январе 2003 года совместно с Михаилом Леонтьевым , Александром Приваловым и Валерием Фадеевым подписал Меморандум Серафимовского клуба «От политики страха к политике роста» .

О своём отношении к власти во время подъёма протестных выступлений 2011-2013 годов высказался так: «Я не испытываю по поводу нынешней власти никакого восторг, но мне доводилось видеть вещи, которые вызывали ещё меньше восторга» . Свою консервативную позицию Максим Соколов иллюстрирует словами Пушкина , написанными после изучения истории пугачевского бунта: «Лучшие и прочнейшие изменения - те, которые происходят от постепенного улучшения нравов». «А те, кто хочет все­возможных переворотов, либо молоды и не знают нашего народа, либо люди уж совсем бессердечные, которым «чужая головушка - полушка, да и своя шейка - копейка» .

Критика

• Андрей Зорин . // «Неприкосновенный запас» 2000, № 4(12)
• Ольга Славникова . // «Новый Мир» 2000, № 6
• Андрей Цуканов . // «Знамя» 2000, № 12
• Николай Руденский . (рус.) . Grani.ru (15.11.2006). Проверено 25 мая 2009. .
• Олег Проскурин . Максим Соколов: генезис и функции «забавного слога». // «Новое литературное обозрение» 2000, № 41
• Сергей Козлов . Заметки о стиле Максима Соколова. // «Новое литературное обозрение» 2000, № 41

Список произведений

• Соколов М. Ю. Поэтические воззрения россиян на историю: В 2 кн. - М .: SPSL: Русская панорама, 1999. - Т. 1: Разыскания. - 504 с. - (Очерки новейшей истории). - 6000 экз. - ISBN 5-93165-018-0 .
• Соколов М. Ю. Поэтические воззрения россиян на историю: В 2 кн. - М .: SPSL: Русская панорама, 1999. - Т. 2: Дневники. - 432 с. - (Очерки новейшей истории). - 6000 экз. - ISBN 5-93165-019-9 .
• Соколов М. Ю. Чуден Рейн при тихой погоде. Новые разыскания. - М .: SPSL: Русская панорама, 2003. - 544 с. - (Очерки новейшей истории). - 2000 экз. - ISBN 5-93165-098-9 .
• Соколов М. Ю. Удовольствие быть сиротой // История и антиистория. Критика «новой хронологии» академика А. Т. Фоменко. - М .: Языки русской культуры, 2000. - С. 76-81 . - ISBN 5-7859-0146-3 .
• Леонтьев М., Привалов А., Соколов М., Фадеев В. (рус.) . ИА REGNUM (14.01.2003). Проверено 25 мая 2009. .

Напишите отзыв о статье "Соколов, Максим Юрьевич (журналист)"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Соколов, Максим Юрьевич (журналист)

Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее. Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее, эту страшную ее ».

В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.