Оба текста пришли одновременно.

Сначала о Макроне, этот текст небольшой, без картинок, но очень интересный.
Сегодняшний президент Франции - личность яркая и непростая.

Итак, кто такой Эмануэль Макрон ?

39 лет.
Из профессорской медицинской семьи.
Выпускник одного из лучших лицеев Франции, лауреат конкурса по французскому языку, выпускник консерватории Амьена по фортепиано, призер международного конкурса.

Магистр философии, защищал работы по Макиавелли и Гегелю.
Два года был секретарем у Поля Рикера, одного из ведущих философов ХХ ст. в области герменевтики, то есть философии интерпретации.

Инвестиционный банкир и управляющий партнер у Ротшильдов. За работу у Ротшильдов получил прозвище "финансового Моцарта", ну и заодно заработал за 4 года 3 миллиона евро.

Министр экономики и цифровых технологий.

Когда один из "активистов" упрекнул его в том, что не может себе позволить такой костюм, как у него, сообщил "активисту" в ответ: "Лучший способ накопить на костюм - работать".Ну вот французы выбрали себе такого президента

Cимона ВЕЙЛЬ и Э.Макрон

Узница Освенцима и Берген-Бельзена. Первая женщина-председатель Европарламента. Член французской Академии бессмертных. Министр здравоохранения в нескольких правительствах. Президент Фонда памяти жертв Холокоста. Обладательница Большого креста ордена Почетного легиона, Офицер ордена Британской империи, почетный доктор десятка университетов, включая Принстон, Кембридж и Йель. И это все о ней. В Париже на 90-м году жизни скончалась Симона Вейль.

«Пусть ее пример вдохновляет наших сограждан, которые видят в ней все лучшее, что есть во Франции», — заявил президент страны Эммануэль Макрон, возглавивший церемонию прощания с соотечественницей в Доме инвалидов, на которой присутствовали и бывшие президенты страны — Николя Саркози и Франсуа Олланд. Там же Макрон сообщил о своем решении — Симона Вейль и ее супруг будут покоиться в Пантеоне — исторической усыпальнице выдающихся деятелей Франции.

Симона Анни Лилин Жакоб (такова девичья фамилия героини) появилась на свет 13 июля 1927 года в Ницце в семье архитектора. Родители — люди светские, для которых еврейство было культурным, а не религиозным феноменом, а избранный народ считался избранным потому, что евреи — народ Книги. Поражение Франции в 1940-м и воцарение профашистского правительства Виши, принявшего антиеврейские законы, лишило семью средств к существованию. Положение ухудшилось в сентябре 1943-го, когда контроль над Лазурным берегом перешел от итальянцев к нацистам.

30 марта 1944-го 16-летнюю Симону, спешившую отметить окончание школы с подругами, останавливают на улице два немца в штатском. В апреле девочку вместе с матерью и сестрой Мадлен депортируют в Освенцим. Отца и брата Жана отправляют в Каунас в эшелоне из 850 мужчин, из которых выжило лишь двадцать, и Жакобов не было в их числе… Старшая сестра Дениз, в 19 лет вступившая в Лионе в движение Сопротивления, попадает в Равенсбрюк.

Женщинам повезло — их не отправили в газовые камеры. Вместо этого они по 12 часов в день роют окопы и разгружают огромные грузовики. Вечером 18 января 1945 года, с приближением советских войск, для них начинается марш смерти в Берген-Бельзен.
Дошла лишь половина узников. Сыпной тиф, холод и голод за несколько месяцев уничтожили десятки тысяч несчастных, в том числе мать Симоны.

15 апреля лагерь освободили британские войска. «Я до сих пор вижу объятые ужасом лица солдат, которые обнаружили тела, брошенные друг на друга вдоль дороги, а также шатающихся скелетов, в которых мы превратились, — вспоминала Симона. — Мы не кричали от радости, было лишь молчание и слезы».

Девушки вернулись домой, выжила и Дениз.

И тогда началось непонятное… «Никто не хотел говорить о том, что мы видели
и пережили, — писала Симона много лет спустя.

— Большинству евреев, которые не подверглись депортации, было невыносимо
слушать нас.

Другие же предпочитали вообще ничего не знать».

Симона Вейль с семьей, 1948

В 1945-м Симона начинает изучать право в Институте политических исследований в Париже, а год спустя выходит замуж за Антуана Вейля. Она успешно делает юридическую карьеру и в 1959-м занимает пост заместителя главы департамента Министерства юстиции Франции. В 1970 году Симона стала первой во Франции женщиной — председателем Высшего совета магистратуры — органа, рекомендующего кандидатов на должность судей. Четыре года спустя президент Валери Жискар д’Эстен назначил ее министром здравоохранения.

Главным, хотя и спорным ее достижением на этом посту, стала легализация абортов. В начале 1970-х искусственное прерывание беременности каралось шестью месяцами заключения для женщины, тем не менее 300 000 француженок ежегодно решались на подпольный аборт. Бурные дебаты в Национальной ассамблее продолжались трое суток. Министр подверглась чудовищной обструкции, ее обвиняли в «эвтаназии ради удовольствия», сравнивали с нацистами, на дверях ее дома появились свастики, но… закон был принят благодаря голосам оппозиции. С тех пор он носит название «закона Вейль» (в скобках заметим, что у министра было трое детей).

Министр здравоохранения с премьером Жаком Шираком, 1974

В 1979 году Симона стала первым председателем избираемого Европарламента и первой женщиной на этом посту с 1952 года. Политик была убежденной сторонницей европейской интеграции и оставалась евродепутатом до 1993 года.

В середине 1990-х она снова в правительстве — на посту министра социальной
политики и здравоохранения. С 1998 по 2007 год Симона Вейль была членом
Конституционного совета Французской республики, призывала поддержать на
референдуме конституцию ЕС.

На обложке L`express	С внуками

В 2008-м, по предложению Мориса Дрюона, ее приняли во французскую академию. Таким образом, Симона стала лишь шестой женщиной-академиком c 1635 года. Она заняла кресло №13 — когда-то в нем сидел Жан Расин. На церемониальной шпаге, положенной академикам, Симона распорядилась выгравировать свой номер узницы Освенцима, лозунг Французской республики «Свобода, равенство, братство», а также девиз Евросоюза — «Единство в многообразии».

В 2000 году Симона Вейль стала президентом Фонда памяти жертв Холокоста, где работала до конца своей жизни. «Шоа — это не только то, что произошло в Освенциме, —говорила она. — Эта трагедия залила кровью весь европейский континент. Процесс дегуманизации …порождает размышления о совести и достоинстве людей, напоминая о том, что худшее всегда возможно».

Проведя несколько десятилетий в большой политике, Симона Вейль сохранила удивительный нонконформизм, что вызывало искреннее уважение сограждан разной партийной принадлежности. По данным опросов последних лет, она была признана самой популярной француженкой. Ее автобиография стала бестселлером во Франции и была переведена на 15 языков, в 2014-м вышел фильм «Закон», где роль Симоны исполнила лауреат премии «Сезар» Эммануэль Дево.

Вопрос собственной идентичности был решен Симоной Вейль много лет назад — она была француженкой, гражданкой объединенной Европы и вместе с тем — еврейкой, никогда не забывавшей о своем происхождении.

Президент Макрон отдает долг памяти Симоне Вейль

Как настоящая француженка она оценила бы честь упокоиться в Пантеоне — рядом с Вольтером, Руссо, Гюго, Пьером и Марией Кюри, Андре Мальро и другими выдающимися соотечественниками. Как строителю объединенной Европы ей польстило бы, что флаги ЕС в день прощания с ней были приспущены по всей стране. Но как еврейка она завещала, чтобы над ее могилой читали кадиш…

Александр
Файнштейн

(* Не путать с Симоной Вейль (фр. Simone Veil), (р. 1927) - французским министром здравоохранения при В. Жискаре д"Эстене и Ф. Миттеране, председателем Европарламента до 1982 г.)

Мы просто должны отдаться воздействию личности этой женщины,
гениальность которой сродни гениальности святых.

Томас Стернз Элиот

Симона Вейль - самый духовный писатель ХХ века.

Андре Жид

Ум Симоны Вейль, о котором свидетельствуют не только ее писания,
все посмертные, был равнозначен лишь величию ее души.
Она жила как святая - всеми страданиями мира.

Эммануэль Левинас

Мне предписано жить одной, посторонней и изгнанной
из любой людской среды без исключения.

Симона Вейль

Симона Вейль - одна из немногих, может быть, единственная женщина, имя которой на равных ставят в ряд Гомера, Эсхила, Платона, Канта, Киркегора, Ницше, Хайдеггера, Бердяева, Шестова, Розанова. Впрочем, с равным правом она украшает список самых выдающихся женщин-мистиков Хильдегарды Бингенской, Терезы Авильской, Мехтильды Магдебургской, Святой Гертруды Великой, Святой Екатерины Сиенской, Святой Бригитты Шведской, Юлианы Норвичской, Елены Блаватской, Эдит Штайн, известной впоследствии под монашеским именем Тереза Бенедикта Креста. Я бы сказал, что Симона Вейль занимает достойное место не столько в философии, сколько в духовной истории человечества.

"Ее сочинения, никогда не предназначавшиеся к печати ею самой, уже теперь изданы, прочитаны, переведены на иностранные языки. Но трудно отделаться от мысли, что ее время еще по-настоящему не наступило. Что она ждет нас впереди, за поворотом".

Для меня оптимистическая идея С. С. Аверинцева о принадлежности Симоны Вейль грядущему означает надежду, что XXI век имеет шанс отказаться от той «тяжести», того «бремени», которых так страшилась Симона Вейль, и, наконец, устремится к новому сознанию по пути истинного (а не церковного) Христа. Как сказал кто-то, она испытывала жажду истинного христианства, разлитую в воздухе.

Габриэль Марсель называл Симону Вейль «свидетельницей Абсолютного», Альбер Камю - единственной великой душой и несравненным правдолюбцем нашего времени, Андре Жид, как мы видели, свидетельствовал о том, что Симона Вейль выделяется духовной глубиной среди писателей XX столетия. Реймон Арон, изменяя привычному скепсису, присоединился к интуиции Т. С. Элиота, что гениальность этой женщины сродни гениальности святых. Чеслав Милош в «Другой Европе» и Нобелевской лекции, говоря о Симоне Вейль как ориентире новой солидарности, назвал ее редкостным подарком современному миру и высказал мнение, что появление в ХХ веке такого писателя, как Симона Вейль, опровергало все законы вероятности:

"Она сумела внести новый смысл в жизнь как верующих, так и неверующих, доказав, что существующие разногласия между ними не должны обманывать и если многие из христиан по сути язычники, то и многие из язычников - в сердце своем христиане. Может быть, ради этого она и жила. Ясность ее ума и точность стиля были всего лишь высочайшей сосредоточенностью на страданиях человека".

Еще Чеслав Милош говорил, что суровостью жизни и письма Симона Вейль вызывает спасительное чувство стыда. Она служила справедливости, которая всегда «бежит из лагеря победителей», в любой ситуации противостоит насилию.

Джордж Стайнер, ставя Вейль в ряд женщин-современниц, великих духом (С. Бовуар - Х. Арендт - С. Вейль), писал, что именно последняя была «в наибольшей степени философична и “горний свет” (как назвал бы его Ницше) чистых абстракций был в наибольшей степени ее стезей. В таких высотах не место церковным благовониям».

Ее имя с восхищением повторяли бунтари Сорбонны в мае 68-го, а испанские анархисты все еще гордятся фактом участия Симоны Вейль в гражданской войне 30-х годов и переиздают ее труды по социальным вопросам.

К сказанному мне хотелось бы добавить лишь одно: подобно тому, как короткая и неустроенная жизнь Симоны Вейль согрета величием ее сердца, так ее книги - теплом ее души.

Я отдаю себе отчет в том, что большинство героев этой книги мало знакомы отечественному читателю, но у меня нет сомнений в прямой зависимости качества нашего будущего от знакомства с ними. В частности, Симону Вейль вполне можно считать ярким маяком нового сознания, о котором я пишу в книге «Эволюция души».

Симона-Адольфина Вейль родилась в состоятельной семье еврейских интеллигентов 3 февраля 1909 года в Париже. Предки ее отца были выходцами из Эльзаса, семья матери перебралась во Францию из России. Ее отец, Бернар Вейль был врачом, давшим своим детям либеральное воспитание в духе интеллектуальной честности и нравственной строгости. Даже о своем еврейском происхождении Симона узнала случайно, поскольку в семье агностиков Вейлей об этом никогда не упоминалось. Позже еврейство будет расценено ею как ее собственная «плоть», как непреодолимая реальность, которая камнем будет тянуть ее к земле, не давая воспарить в «свободные граждане мира».

Старший брат Симоны Андре Вейль стал гениальным математиком, одним из основателей современной алгебраической геометрии. Для Симоны брат на всю жизнь стал идеалом, объектом подражания. Под его влиянием она испытывала живейший интерес к современной физике и математике. Вслед за Андре она в юности усиленно занималась геометрией, да и ее литературный стиль отличает ясность и строгость, свидетельствуя о суровой дисциплине мысли. С детства Cимону окружали люди, высоко центившие культуру, науку и знание. Девочка рано увлеклась историей, литературой и философией, свободно овладела языками (латынь, греческий, немецкий и английский).

С началом Первой мировой войны доктор Вейль был призван на службу в качестве военного медика, и сопровождающая его семья не раз вынуждена менять место жительства. Симона росла хрупким, болезненным ребенком, так что большую часть школьного образования она получила дома.

Симона Вейль с блеском окончила Лицей Генриха IV (1925–1927) и Высшую нормальную школу (Эколь Нормаль) (1929–1931) в Сорбонне. В лицее властителем дум юной девушки был профессор и известный философ Ален (О. Э. Шартье), отмечавший ее «ум, далеко превосходящий современников». В журнале Алена «Свободная речь» Симона опубликовала свои первые еще ученические, работы «О восприятии, или приключение Протея» и «О времени».

Симона де Бовуар, сокурсница Симоны Вейль по Сорбонне, вспоминала об этих годах: «Она интересовала меня, поскольку имела репутацию весьма умного человека, а также по причине ее причудливого внешнего вида; во дворе Сорбонны она вечно была окружена толпой бывших учеников Алена… Страшный голод только что опустошил Китай, и мне рассказывали, что, узнав эту новость, она разрыдалась: ее слезы вызвали во мне даже большее уважение, чем ее философская одаренность».

Позже Симона де Бовуар признавалась, что завидовала способности Вейль «биться за весь мир».
Окончив Сорбонну, Симона Вейль некоторое время преподавала греческий и философию в женской школе в провинции Ле Пюи. Будучи блестящим лектором и любимицей учениц, она из-за своей эксцентричности и нонконформизма плохо ладила с начальством, так что ей пришлось несколько раз менять место работы. Инспектору, угрожавшему ей применить санкции вплоть до увольнения, Симона ответила с достоинством и улыбкой: «Господин инспектор! Я всю жизнь считала увольнение естественным увенчанием своей карьеры».

Совесть не позволяла ей получать хороший заработок, когда другие умирают с голоду. Поэтому, тратя лишь малую толику получаемого жалованья, она отдавала остальное в профсоюзные фонды и на издание рабочей прессы.

Принадлежность к партии слабых, считала С. Вейль, может оказаться даже выше принадлежности партии Бога: «Если бы вдруг выяснилось, что Бог находится «на стороне сильных батальонов», то следовало бы призвать людей к сопротивлению этому Богу на том основании, что он не может быть истинным, что в лучшем случае он всего лишь языческий кумир».

Глубинное стремление разделить судьбу угнетенных привело ее к поворотному решению. С детства не отличаясь крепким здоровьем, в 1934-м она взяла академический отпуск («для научных занятий») и поступила простой рабочей на завод: сначала подручной на электропредприятие «Альстом», затем фрезеровщицей на завод «Рено». Ее целью было узнать жизнь пролетариата, пережить опыт тех, «кто не идет в счет - ни в какой ситуации - ни в чьих глазах», лично прочувствовать и выстрадать постоянно тревожившую ее сознание проблему тяжелого механического труда. «Ясность ее ума и точность стиля были всего лишь высочайшей сосредоточенностью на страданиях человека».

Живя в рабочей среде и на рабочую зарплату, падая вечером от усталости, она, тем не менее, вела «заводской дневник», в котором отражала все свои испытания и страдания того времени.
Центральным мотивом творчества Симоны Вейль позже станет проблема страдания, особенно страдания невинных. Для ее решения она считала необходимым восстановить связи человека с природой и социумом - те, по ее выражению, «корни», которые в современном обществе уничтожает влияние денег, власти и идеологии. Одним из главных методов восстановления «корней» она считала «одухотворение труда».

Известен случай, когда кто-то из рабочих сказал ей: «Что же вы приехали с нами разговаривать? Посмотрите, в какой мы живем грязи. Вы бы лучше нам помогли». Она, ни слова не сказав, подоткнула юбку и вымыла пол - и только потом состоялся разговор, в ходе которого она совершенно этих людей к себе расположила.

Равнодушная к моде и внешнему виду, Симона не признавала украшений, ходила в грубой рабочей одежде и, подражая своему окружению, дымила, как фабричная труба. Ее очерки на рабочую тему стали беспощадным приговором грубости, дикости, физическому и духовному оскудению современных рабов.

В своей «Духовной автобиографии» * (* «Духовная автобиография» - письма С. Вейль к своему другу и духовному отцу, настоятелю доминиканского монастыря Жану-Мари Перрену. Позже из этих писем и нескольких статей Симоны Вейль Ж.-М. Перрен составит книгу «Ожидание Бога») Симона Вейль так описала события того времени:

"После года работы на заводе и еще до возвращения к преподаванию родители отвезли меня в Португалию, где я, оставив их, одна поехала в деревню. Мои душа и тело были разбиты в кусочки. Соприкосновение с несчастьем убило мою юность. До сих пор я не знала несчастья, кроме своего собственного, не казавшегося мне особенно значительным, и которое было несчастьем наполовину, поскольку имело биологический, а не социальный характер. Я знала, что в мире много несчастья, даже была им одержима, но никогда не жила среди него сколько-нибудь долго. Во время работы на заводе, где я смешалась с анонимной массой в чужих и в собственных глазах, чужое несчастье вошло в мою душу и плоть. Меня больше ничто не отгораживало от других, ибо я действительно забыла прошлое и ничего не ждала от будущего, так как не представляла себе возможности выжить при такой усталости. Перенесенное на заводе ранило меня настолько сильно, что по сей день встреча при любых обстоятельствах с любым человеком, говорящим со мной без грубости, заставляет меня думать, что произошло недоразумение, и что это недоразумение скоро рассеется. Там я получила клеймо рабства, подобное тому, что римляне выжигали раскаленным железом на лбу самых презренных рабов. С тех пор я всегда считала себя всего лишь рабыней".

Работа на фабрике и самоизнурение привели Симону к полному физическому и моральному истощению, так что ей пришлось «приходить в себя» в Швейцарии, Испании, Португалии, где она близко соприкаснулась с католицизмом и мистикой.

В 1936–1939 гг. С. Вейль на стороне республиканцев участвовала в Гражданской войне в Испании. В Барселоне она записалась рядовым в Колонну Дурутти *, (* Дурутти Бонавентура - испанский анархист, создавший боевой отряд для похода на Сарагосу, где был разбит. Погиб в бою под Мадридом) но и здесь ее ждало разочарование: она убедилась в трагическом разрыве между утопией и реальностью. Из-за несчастного случая и последовавшей за ним болезни ее пребывание на испанской земле оказалось коротким. Успехи Франко и особенно вмешательство сталинского руководства в дела республиканцев нанесли удар ее социалистическому мировоззрению и заставили окончательно отказаться от утопий юности.

До конца своей короткой жизни Симона Вейль была поглощена изучением идей Христа, стараясь строго следовать Его заветам. Не принадлежа церкви, но став горячей сторонницей Иисуса Христа (1938), Симона Вейль унаследовала критицизм Сёрена Киркегора, противостоящего закату христианской церкви экстатической критикой ее непотребств: «Церковь, как социальный институт, вызывает у меня страх, внушает мне страх».

Ее обращение не было одномоментным - скорее духовным процессом, начавшимся в 1937 году в маленькой романской часовне XII века Santa Maria della Angeli в Ассизи, где часто молился святой Франциск, и продолжившимся в Солесме, где, по ее словам, она поняла «как можно через несчастье полюбить божественную любовь».

Вот ее собственное описание произошедшего тогда с ней. Ее часто мучили нестерпимые головные боли, и, борясь с ними, она, как молитву, читала стихотворение «Любовь», «напрягая внимание и всей душой пытаясь разделить заключенную в них нежность». Во время одного такого чтения на Страстной неделе «Сам Христос снизошел ко мне, и я оказалась захваченной Им раз и навсегда»:

"Рассуждая о неразрешимости проблемы Бога, я не предвидела возможности реального контакта, встречи лицом к лицу, здесь на земле, человека с Богом. Я слышала туманные разговоры о подобных вещах, но никогда им не верила. Истории явлений в Fioretti меня скорее отталкивали, так же как и чудеса в евангелиях. Притом в этой внезапной захваченности Христом никак не участвовали ни чувства, ни воображение; я просто почувствовала через страдание присутствие любви, подобной той, что читается в улыбке на любимом лице".

В «Духовной автобиографии» Симона так описывает обращение к христианству: «В то время мои душа и тело были разбиты в кусочки. Соприкосновение с несчастьем убило мою юность… И я поняла, что христианство - это, прежде всего, религия рабов, что рабы не могут не быть христианами, и я в том числе».

Однако креститься Симона Вейль не стала: ей казалось высшей несправедливостью то, что, согласно церковной догме, лишь христиан ждет спасение. А как же другие? Те, кто страдает и мучается в этой юдоли слез за пределами церкви?! И она приняла тяжкое решение остаться в «несчастье нецерковности», желая разделить его с другими нехристианами:

"Католическая «среда» с готовностью примет всякого, кто пожелает присоединиться к ней. Но я не хочу, чтобы среда меня принимала, не хочу жить в среде, где говорят «мы», не хочу стать частью этого «мы». Я не хочу чувствовать себя дома ни в одной человеческой «среде», - писала Симона Вейль отцу Перрену".

С. Вейль видела свое призвание в том, чтобы доказать, что можно быть христианкой вне церкви. Ее жизненное решение принятия Христа вне крещения и церкви было продиктовано, с одной стороны, чувством личной избранности и послушания Богу, (который захотел, чтобы она всю жизнь оставалась «у врат царства») и, с другой, - неприятием обрядовой стороне религии и карательной силы церкви, направленной против еретиков.

Будучи иудейкой, так и не принявшей христианство, она пережила опыт мистического просветления и много времени провела в бенедиктинской обители, дабы выразить свое восторженное отношение к идеям и жизненной практике Иисуса Христа, разделяя с монахами все аскетические требования, кроме христианских таинств. Она демонстративно держалась еврейства, пока продолжались гитлеровские гонения на евреев.

"Одно можно сказать о ней в христианских терминах: заслышав зов нового страдания, который она принимала своей верой как зов Христа - «Иди за Мной!», - она никогда не жалела себя и не уподоблялась тем персонажам из притчи (Евангелие от Луки, 14,16–20), что отказываются идти на зов Бога, потому что один купил землю, другой волов, а третий как раз вступил в брак. У нее не было ни земли, ни волов, ни брака - ничего, кроме несговорчивой совести. Кроме неразделенной воли к абсолютному".

В 1940 году, когда немцы вошли во Францию, Симона вместе с родителями бежала из Парижа в Марсель, где ее работа на ферме станет еще одной попыткой почувствовать на себе все тяготы ручного труда,

В 1942 году семье Вейль удалось выбраться из Франции в Нью-Йорк, однако Симона не могла пассивно наблюдать из-за океана, как французы, рискуя жизнью, участвуют в Сопротивлении. Она тайно вернулась на родину, стала членом освободительного комитета Шарля де Голля, распространяла запрещенную литературу, расклеивала антифашистские листовки, выразила желание служить своей родине с оружием в руках.

Позже Симону переправили в Англию, где она присоединилась к комитету «Свободная Франция», созданному Де Голлем. Она активно участвовала в борьбе антифашистского сопротивления, готовила для «Свободной Франции», радиопередачи, хотя во многом и не разделяла убеждения де Голля.

Положив жизнь на борьбу с гитлеризмом, Симона Вейль высказывала столь жестокие укоризны французскому самодовольству и еврейскому высокомерию, каких убоялись бы галлофобы и юдофобы. Одержимая максималистской совестливостью, она вообще не страшилась горьких истин, потому что чувствовала себя причастной правде Божией, сама вершила суд над самой собой. «Совесть, как соль, как йод, - для ран мука, но и единственная защита от гниения».

Симона Вейль всегда отдавала предпочтение обязанностям, а не правам - даже Декларации Прав Человека противопоставила Декларацию Обязанностей Человека. Даже онтологически обязанности первичнее прав: ведь если прав не соблюдают, их просто нет; но если не выполняют обязанностей, они остаются такими же реальными и неумолимыми.

Блестящую и глубокую характеристику Симоне Вейль дал мой любимый поэт Томас Стернз Элиот: «Симона Вейль имела задатки святости… Потенциальный святой может быть очень трудной личностью; подозреваю, что Симоне Вейль случалось бывать непереносимой. То тут, то там тебя задевает контраст между почти сверхчеловеческим смирением - и тем, что легко принять за оскорбительное высокомерие».

Ее жизнь завершилась тоже тяжелой работой в лондонском штабе французского Сопротивления: готовясь к нелегальной высадке на оккупированной территории, французская подвижница жестко сокращала свой ежедневный рацион до уровня пайка, назначенному немцами населению оккупированной Франции, дабы не иметь преимуществ перед соотечественниками, томившимися в условиях фашистской оккупации. Это привело ее к преждевременной смерти в лондонском предместье от длительного недоедания и сердечной недостаточности, осложненной нажитым туберкулезом. До могилы ее провожали всего восемь человек.

В одном из последних писем родным она писала: «В этом мире только те, кто доведен до предела униженности, ниже бродяг и побирушек, кто не имеет не только положения в обществе, но судом всех и каждого лишен даже элементарного человеческого достоинства, разума, - только такие существа могут сказать правду. Все остальные лгут».

Симоне Вейль потребовалось умереть для того, чтобы стать событием для послевоенной Франции, более того - иконой интеллигенции ХХ века. Свои главные творения она написала в течение последних трех лет перед смертью. При жизни не было издано ни одной ее книги. Лишь после войны ее разрозненные журнальные публикации, рукописи дневников и эссе были напечатаны во Франции (частично при содействии Г. Марселя и А. Камю) и затем переведены на многие языки, а недавно и на русский. Ныне их читают католики и протестанты, атеисты и агностики, хотя даже и сегодня ее идеями и трудами способен восхищаться крайне ограниченный круг читателей.

Среди этих книг - сборник статей «Бремя и благодать», «Укоренение», «Наука и восприятие у Декарта», «Лекции по философии», «Предвосхищение христианства в Древней Греции», «В ожидании Бога», «Удел рабочего» и др.). «Gallimard» издал ее 6-томник, а к 100-летию Симоны Вейль во Франции были перепечатаны наиболее известные сборники ее трудов и опубликовано, как минимум, два десятка посвященных ей книг. Ныне ее сочинения и посвященные ей книги в каждом крупном магазине занимают несколько полок. Это стихи, поэмы и сказки, высокое богословие и политический анализ, размышления над гомеровским эпосом и сказками братьев Гримм, над «Бхагавад-Гитой» и «Братьями Карамазовыми», над Платоном и Марксом, статьи по пифагорейской теории чисел и по теории кванта…
Сегодня во Франции именем Симоны Вейль названы улицы, школы, лицеи. Ее подвижническая жизнь и кончина стали темой множества стихов, написанных на разных языках, театральных постановок, фильма «Неоккупированная зона. Невозможная жизнь Симоны Вейль» и даже одной оперы.

Ассоциации исследователей наследия Симоны Вейль имеются не только во Франции, но и в Соединенных Штатах, а в Германии и Мексике существуют даже специальные институты. Даже католики, раньше разоблачавшие «несостоятельность ее претензий», теперь все чаще говорят о «вселенской вести» Симоны Вейль, о важности ее свидетельства для христианской мысли и жизни.

Хотя знаки уважения Симоне Вейль оставили самые достойные современники, ее личная и авторская прижизненная судьба, как у всех непризнанных гениев, была к ней неблагосклонна. Глубина и острота ее мысли часто превосходили интеллектуальные достижения мужчин, и поэтому часто их негативные реакции были обыденным следствием мужского шовинизма и скрытой зависти. В чем только ее не обвиняли: де Голль - в сумасшествии, Грэм Грин - в «неудобоваримости», иудаисты - в измене религии отцов, христиане - в критике церкви, атеисты - в религиозном фанатизме, верующие - в дьявольской гордости и еретичестве. Многие считали ее идеи утопическими и несбыточными. Больше всего ей доставалось от отечественных и зарубежных коммунистов, винивших ее в «реакционнейших предрассудках» и «идеалистической» склонности выступать с защитой «так называемой личности».

Главное в характере мышления Симоны Вейль - будоражущее ощущение страстности, неуспокоенности, беспокойства… Можно по разному относиться к ее идеям, но ее личность привлекательна даже для оппонентов. Потому такие ее противники, как иудаист Эммануэль Левинас или православный священник Яков Кротов, не могут отказать ей в святости. Даже явные недоброжелатели вынуждены признать абсолютное единство ее мыслей и образа жизни, того, что она писала, с тем, что она делала. Для меня это гораздо важней содержательной части ее учения, потому что подвижничество - более надежная гарантия убедительности, чем строгость доказательств. Если бы Иисус Христос аргументировал как следует жить, а не жил в соответствии с тем, чему учил, кто бы сегодня знал его учение?

"Христианка, не принявшая крещения; визионер, для которого атеизм был родом аскезы; мученица, превыше всего ценившая «благодать боли»; исследовательница, признававшая Осириса, Прометея, Мелхиседека ранними воплощеньями Иисуса, - Симона Вейль остается одной из самых загадочных искательниц истины в современном мире".

Действительно, вся ее жизнь - это мучительный духовный и нравственный поиск. Трагический опыт ее жизни научил ее «любить Божественную любовь, которая противостоит боли и мукам» - это слова самой Симоны Вейль.

Внутренний аскетизм таких натур подпитывается потребностью в абсолютной чистоте, целомудрии и духовной целостности. Сама она называла это «интеллектуальной честностью», «чистой, нагой, верной и вечной правдой», но на самом деле явно испытывала «повеление свыше». Я убежден в том, что Симону Вейль нельзя понять без опыта просветления, без ее личной встречи с Христом, делающей просветленных визионерами. Не случайно Ангелина Крогман, автор книги «Симона Вейль, свидетельствующая о себе», называет Ассизи «духовной родиной» Симоны Вейль * (* Ассизи - место рождения одного из самых экстатических приверженцев Иисуса Христа Святого Франциска).

Это многим покажется удивительным, но желанием Симоны Вейль было собственное бесславие, уничижение, даже уничтожение в памяти людей. Так она реагировала на инфернальные страдания миллионов людей, превращенных в ХХ веке в лагерную и военную пыль. Она раз за разом молила Бога о том, чтобы самой стать неразличимой пылинкой в этой жуткой массе человеческого горя, без всякой компенсации - в особенности, в виде «благодарной памяти потомков»…

Испытывая потребность в абсолютной чистоте, целомудрии и духовной целостности, она всегда страшилась оказаться в привилегированном положении перед кем бы то ни было - рабочими на фабрике, бойцами Гражданской войны в Испании, оккупированными французами, неверующими, лишенными шанса осмыслить собственное страдание. Даже ее мировооззрение, в частности негативное отношение к еврейству, во многом подпитывалось страхом получить «привилегию» в духовном плане.

Для меня она является продолжением лучших черт гуманизма Ганди и Швейцера, символом нового сознания и надежды, предтечей новых времен, действительно способных искупительным страданием побороть зло.

Можно сказать, что жизнь Симоны - один из немногих примеров сознательного мученичества гения с присущими ему самоуничижением, фанатическим аскетизмом, отказом от радостей и счастья, - писала Сюзан Зонтаг. - «Но все, кто ценит нешуточность не меньше жизни, перевернуты и воспитаны ее примером».

Движение ее мысли в сторону униженных и обездоленных ярко высвечивает беседа с однокашником по Сорбонне французским интеллектуалом К. Леви-Строссом. Тогда они встретились на ступеньках Колумбийского университета и Леви-Стросс печалится о том, что Франция завоевана Германией. На что вечная беглянка из лагеря победителей ответила: «А не кажется ли тебе, Клод, что гибель Франции одновременно означает освобождение Индокитая?».

Считая всех людей братьями, она глубоко понимала бессмысленность всякого национализма и фактически предвидела Объединенную Европу как прообраз будущего мироустройства.

Не принадлежа литературным группам, партиям или движениям, будучи одинокой и принадлежащей скорее будущему, чем настоящему, Симона Вейль испытывала потребность в абсолютной искренности, откровенности, правде. Ее не смущало ни еретичество, ни мнение единоверцев, ни опасность «отлучения». Ее взыскующий ум легко преодолевал социальный консерватизм, общественную и религиозную дремучесть и застарелые предрассудки.

Ее выводили из себя железная необходимость причин и следствий, единство противоположностей, идея прогресса, маскировка и лицемерие «поборников разума»: «Противоречие - опора запредельного», - говорила Симона Вейль. «Невозможность - врата в сверхприродное. Наше дело - в них стучаться. А открывает кто-то другой».

Вместе с тем, как женщина, С. Вейль была чужда холодного интеллектуализма, поэтому ее творчество ближе к мистицизму, чем к философии. Будучи универсальной личностью, мыслителем от Бога, обладая редким даром эмпатии, она писала прекрасным языком, четко и ясно, порой дерзко. Поэтому ее произведения трогают до глубины души и не имеют тенденции к старению.

Порой бескомпромиссная в суждениях, Симона Вейль беспощадно доводит мысль до сурового и безжалостного конца, столь неприемлемого для бесстрастных «искателей истины», в этом она напоминает мне яростные обличения таких художников, как Беккет, Ионеско, Жене, Жарри, Витрака, Адамова, Симпсона, Пинтера…

Бескомпромиссная мысль Симоны Вейль выражается не только в уникальной силе, но и в удивительной нравственной напряженности. Не случайно ее называли совестью эпохи, а главной темой ее работ стал человек страдающий, отвергнутый перед Богом.

Здесь важно подчеркнуть, что многие формы современной философской мысли были разработаны еще античными философами и теологами Средневековья, которые стремились понять и оправдать мучения невинного, найти надежную теологическую или метафизическую опору теодицее, определить, надлежит ли терпеть или бороться, узнать, действительно ли перевешивает единственная слеза ребенка всё остальное.

Воспитанная на классических греческих образцах, Симона Вейль видела в Платоне («Моисее греков») поводыря в обетованную землю Христа. За исключением Аристотеля («дурного дерева, давшего дурной плод»), она ценила греческую мысль за «божественное воспитание души».

Аристотелю и Декарту С. Вейль отказала в мудрости, потому что духовности и божественной истине те предпочли дискурс, логику, законы материального мира. Мудрость, считала она, вообще пришла к концу вместе с рационализмом, и вернуться к ней можно, лишь «выведя мысль за пределы материального мира», повернувшись от науки разума к неисчерпемой науке души. И тогда «единство существующего в этой вселенной порядка заявило бы о себе со всей неотразимой ясностью».

Важнейшей категорией философии Вейль является «желание», даже «желание желать», которое она называла искрой божественного в человеке, имея в виду, что необходимо не обладать верой, не обладать Богом, а иметь желание желать Его. Без этого невозможно достойное существование: «Бог есть, поскольку я его желаю, но мое желание никогда не может сделать Его ближе». Именно эта удаленность Бога от человека или даже Его отсутствие и есть высший знак чистоты любви: наша любовь безнадежна. Как античная Антигона, она знает, что не найдет ни правды, ни покоя, знает, что не добьется того, чего должна добиться, но не может этого не делать. Эта жажда Абсолюта онтологически мистична и выходит за пределы любой логики.

Здесь рациональный подход просто невозможен: вера, любовь, желание имеют смысл исключительно в свете благодати, утешение нельзя облекать в логические формы, духовные движения души важнее любых доводов разума, ибо причащаться таинствам следует исключительно по «повелению свыше».

"И только свет благодати приходит сверху и неоткуда, дается как дар, но он прорывает этот закон тяжести. Любовь - не утешение, а свет. И вот этот свет, свет благодати, настолько присутствует во всей ее мысли, что это дает что-то большее, чем утешение".

Хочу чуть подробнее остановиться на теологии Симоны Вейль, точнее на ее понимании истинного христианства.

Вклад Симоны Вейль в историю христианства я усматриваю в противопоставлении делам и непотребствам церкви истинных идей Христа, возрождение всего «убитого» церковью, продолжение христианства при том уходе Бога, который состоялся в ХХ веке. Как сказал Олег Аронсон в передаче радио «Свобода», «Симона Вейль своими текстами и своей жизнью в каком-то смысле показала, как возможно продолжение христианства в эпоху безбожия».

Фактически она имела в виду не современное пораженное всеми недугами христианство, но постхристианский мир нового сознания, с которым чувствовала свою нерасторжимую связь и ответственность за него. Для меня, как и для Симоны Вейль, церковь - не организация под властью Римского понтифика, но воплощение жизни Христовой в каждой человеческой личности.

Как и Станислав Гроф, я убежден в том, что глубокие мистические переживания не имеют конфессиональной окраски, тогда как церковный догматизм упирает как раз на межконфессиональные различия и порождает враждебность и противоборство. В этом причина неприятия духовных исканий Симоны Вейль религиозными «стражами» как от христианства, так и от иудаизма.

В «Письме клирику» она заявила, что именно церковь положила начало тоталитаризму и несет свою долю ответственности за современные события: «Тоталитарные партии сложились по закону действия механизма, аналогичного церковному применению анафемы». Религиозные догмы лишь умаляют веру человека, тогда как свобода ее укрепляет. Власть церкви «безусловно зла, когда она препятствует мышлению в исследовании таких истин, которые ему свойственны, использовать с полной свободой свет, разливающийся в душе, когда она созерцает с любовью». «Везде, где удушается мысль - там индивидуальность подавляется социальным организмом, который имеет тенденцию стать тоталитарным».
Вейль упрекала христианство за ортодоксию, борьбу с язычеством и еретичеством, за уклонение от заветов Христа. Каждый народ заключает свой собственный Завет с Богом, и подлинное христианство должно не отвергать, но исполнять все эти заветы, стать Новым Заветом всех прежних договоров с Богом.

Критикуя церковь, страшась ее как социального института, говоря, что она не может войти в церковь, потому что она кого-то исключает, она способствовала ее модернизации, возвращению в нее духа Христа.

Я абсолютно убежден в том, что при беспощадной критике ее богословия церковниками она гораздо ближе к Богу, чем они.

Она прямо признавалась, что доктрина христианского «послушания» лишает ее «радости принадлежать мистическому телу Христа». Я вполне солидарен с ее идеей, что Бог должен быть в душе, а в храме Бог исчезает. И это не атеизм, как полагают церковники, но начало нового религиозного сознания, чуждого церковного догматизма и церковной мишуры.

"Я думаю, что главный долг последних двух-трех лет, долг неукоснительный, уклонение от которого было бы почти предательством, состоит в том, чтобы показать возможность подлинного воплощения христианства. Никогда за всю историю человечества еще не было эпохи, когда души были бы в такой опасности, как сейчас. Причем по всему Земному шару. Снова надо вознести медного змея, чтобы каждый взглянувший на него спасся (отрывок из письма С. Вейль к отцу Перрену)".

Образцом для нее всегда была искупительная жертва Христа. Следуя по стопам Христа, она считала, что Христос не принес в мир христианство, он принес в мир себя. Не потому ли Вейль называют «мученицей, превыше всего ценившей “благодать боли”».
Важнейшим моментом в теологии Вейль была идея о чудесном преображении человеческой души - божественном даре самораспятия. Именно ради любви Христос взошел на крест, дав людям божественный пример самопреображения.

"Она хотела собой заполнить брешь между Христом и нехристианами, среди которых - она была в этом убеждена - очень много нравственных людей, и они, сами не зная того, выполняют христианские заповеди. Вейль пыталась показать, что Бог общается со всеми, став заступницей для этих людей. В этом уникальность ее пути".

Понятие Бога в вейлевской теологии тождественно понятию «абсолютного блага», отсюда - рассуждения о совершенном характере божественного.

Согласно Симоне Вейль, Deus absconditus, Бог отсутствующий, действует в мире силой веры, силой благодати, которая освобождает нас от бремени, если только мы сами не отталкиваем этот дар.

Противоречие между благом и необходимостью непознаваемо и сокровенно, оно неразрешимо вне таинства, запредельности Бога, парадоксальности любви, мистичности жизни: «Наш удел - пустыня. Тот, кого мы должны любить, отсутствует». Без запредельного земное обращается в ужас.

Любовь к Богу рождается не из движения разума, а из абсурда существования, из переживания предельного удаления от Него как глубочайшего несчастья. Любовь к Богу и страдание, вызванное запредельностью Бога, связаны между собой. Под «ожиданием Бога» она понимала ожидание Бога в себе, долгий путь человека к обретению божественного света.

Центральным мотивом теологии или мистики Вейль стала реконструкция «Божественного порядка Вселенной» идея Посредничества как миссии, которую берет на себя человек, связующий земное и божественное, самого человека, его земное начало, и Бога.

Вера несовместима с конформизмом, религия, выстроенная на массовом «правоверии» - это абсурд, потому что невыстраданная вера мертва по своей природе. Симона Вейль бесстрашно разоблачала такую религию так же, как и пустозвонство так называемых прогрессистов.

Немного о двух основных трудах Симоны Вейль - я имею в виду «Укоренение» и «Бремя и Благодать».
В книге «Укоренение» («L’enracinement») С. Вейль стремилась показать, что отрыв от корней является «опаснейшим недугом человечества» и именно для борьбы с ним необходим приоритет обязанности над правом. Обязанность - это экзистенциальная потребность человеческой души, такая же, как порядок и свобода, послушание и ответственность, равенство, честь, истина. Укоренение - основа человеческих потребностей: «У человека есть корни благодаря его реальному, активному и естественному участию в жизни сообщества, которое сохраняет живыми определенные сокровища прошлого и некоторые предчувствия будущего».

Диагноз, который она ставила своему времени - это тяжкая хворь, болезнь отрыва от человеческой божественности и духовных корней. Отсюда многочисленные разрывы - между наукой и верой, верой и разумом, искусством и религией, музыкой и математикой, телом и духом, мирской и духовной жизнью, античностью и христианством. Больше всего ее вслед за Киркегором беспокоил рост тоталитарных тенденций и расизма, возвращение цивилизации к несвободе и рабству, превращение Бога в двойника императора, фараона. Прикрытие непотребств «идеями» - вот причина современной чумы. Ведь еще римляне «понимали, что сила становится по-настоящему действенной лишь при условии, что она прикрывается какими-либо идеями». «Прикрытие» власти метафизикой или идеологией, будь то коммунизм, фашизм или христианская идея, - это способ оболванивания масс, который использовал, например, Гитлер, создавая «религию», которая была бы наделена для массы статусом всеобщей абсолютной духовной ценности.

Мартин Бубер в связи с этим писал: «Для нее социальное - есть сфера сатаны, поскольку коллективизм имеет наглость диктовать человеку, что есть добро, и что - зло. Он становится преградой между Богом и душой и даже занимает место Бога».

Важная мысль Вейль, изложенная в книге «Укоренение», состоит в том, что под покровом рационализации и «торжества разума» человечество идет совершенно иррациональным путем, полностью забыв о наследии Христа.

Идеология и политическая организация общества превращает человечество в машину, производящую коллективные эмоции, экстазы и массовые внушения. Это в равной мере относится к национализму, фашизму и рабочему движению. Симона Вейль ставит знак равенства между диктатурой пролетариата, империализмом, фашистской бюрократией и тоталитарным коммунизмом, потому что каждая из этих общностей держится так называемым люциферовским грехом, а именно - идолопоклонством и иллюзией внутренней целостности и единства, к которым, согласно ее убеждению, влечет нас наша врожденная потребность в причастности ко всеобщему, в самопосвящении себя делу или идее.

Если первобытного человека угнетали враждебные силы природы, то цивилизованного - угнетение себе подобных, новое рабство, растущее вместе с ростом сфер влияния человека: «…Совокупное человечество приняло на себя по отношению к индивиду роль угнетателя, прежде принадлежавшую Природе». Невозможно завоевать свободу, не сделав ее достоянием личности. Самое страшное угнетение не тогда, когда один угнетает многих, но когда многие угнетают одного.

Продолжая линию Киркегора и Ле Бона, Симона Вейль видела в массе главного угнетателя личности и особенно предостерегала от опасности омассовления, национализма, идеи отечества как абсолютной ценности. Быть на стороне слабых для нее, среди прочего, означало примкнуть к единице против толпы.

Она считала фашизм не случайным - к нему вели все реалии того времени, от заката христианства до политической идеологии. «Прикрытие» силовых отношений власти метафизикой и христианской идеей Ленин и Гитлер использовали, создавая новую «религию масс», наделенную статусом тотальной и абсолютной духовной ценности. Идеи грозного Бога, послушания, здравого смысла, «истинного» или «общественно полезного», то есть социальное внушение и идеологический обман - вот что ввергло Европу во мрак Нового времени.

Хотя у наших все еще не исчез соблазн представлять Вейль как социалистку и марксистку, это ее увлечение было мимолетным и завершилось осознанием того зла, который марксизм нес именно рабочим. Пролетарская революция - не свержение социального зла, но лицемерный и злостный обман, наркотик, удовлетворяющий потребность бесов в авантюре. В 1934 году она писала: «Стоит мне подумать о том, что великие вожди большевиков ставили себе целью создание свободного рабочего класса и при этом никто из них - ни Троцкий, ни даже Ленин - ни разу не заглянул на завод и, следовательно, не имел ни малейшего понятия о реальных условиях, от которых для рабочих зависит вопрос о рабстве или свободе, - как политика представляется мне какой-то зловещей издевкой».
Вейль вообще отрицала наличие у Маркса какого бы то ни было «учения», а в диалектическом материализме видела только философское недоразумение.

Политика, идеология, идолопоклонство - это машины, производящие коллективные эмоции, экстазы и массовые внушения. Тоталитарность заложена в основах современной жизни - это человеческая потребность в причастности ко всеобщему, в самопосвящении себя идее, в партийности и совращении человека новейшими изобретениями дьявола - нацией, государством, социальными институтами, церковью:

"Великие усилия мистиков всегда были направлены на то, чтобы достичь такого состояния, при котором в их душе не оставалось бы частицы, говорящей «я». И все же та часть души, которая говорит «мы», бесконечно более опасна".

«Укоренение» - это книга о том, что чувствует человек в равнодушном к нему урбанистическом мире, человек, совершено забывший об истоках, корнях, метафизическом смысле своего существования. В ней она показывает, как вернуться к этим истокам.

За 10 лет до смерти, в возрасте 25 лет, Симона написала трактат «Размышления о причинах свободы и социального угнетения», в котором предсказала кризис человечества, имея в виду не переживаемую в то время экономическую депрессию, но катастрофу гуманитарную, кризис человеческих ценностей.

Она рано осознала, что духовные блага есть единственное средство, благодаря которому мы получаем ответ на все наши желания. Отсюда ее стоический альтруизм и трактовка страдания как способа эмансипации человека. Ответом на мировую несправедливость и извечное угнетение должно стать христово превращение «бремени» в «свет». Это два важных понятия ее философии: «Две силы владеют миром - свет и бремя». Человеческое предназначение обратить бремя и страдания в благо: «Если постигаешь полноту радости, то видишь, как страдание превращается в радость, как исполнение желания голодного насытиться». Она верила, что в сердце человека живет глубинная потребность абсолютного добра, и он не теряет эту веру, даже пройдя через все страдания и преступления. И именно это и есть сакральное в человеке.

Перед отъездом в Нью-Йорк Симона оставила своему другу философу Гюставу Тибону несколько толстых, убористо исписанных тетрадок, датированных 40-ми годами. Это были просто записи для себя. Этим она жила и об этом писала. Здесь вперемешку были записаны афоризмы, цитаты, отрывки из Евангелия и мысли, потрясающие по глубине, выразительности изложения и очевидной истинности. Позже Г. Тибон собрал выдержки из этих тетрадей, которые она никогда не готовила к публикации, сгруппировал их по темам и разбил на главы. Получилась книга, позволяющая ознакомиться с ее основными темами и ходом мысли.

Через четыре года после смерти С. Вейль, в 1947-м, издательство «Галлимар» опубликовало книгу под заголовком «Бремя и Благодать». Первая запись гласила: «Все естественные движения души управляются законами, подобными закону тяготения в материальном мире. И только благодать составляет исключение».

Больше всего ее страшила тяжесть, бремя все яснее проступавшего тоталитаризма. Дьявол для нее - это когда все заодно. Потому «коллективная «мысль» - утрата смысла и уважения к душе. Этим реалиям, горизонтальному «бремени» или «тяжести» бытия, по мысли Симоны Вейль, противостоит нисходящая по вертикали «благодать». Бремя - это реальность, где всё детерминировано жесткими и неумолимыми законами необходимости, причем не только физические явления, но душевные и большая часть духовных. Закону необходимости подчиняется всё принадлежащее видимому миру, в том числе человеческое общество и царящие в нем законы животной стаи. Но в тисках исторического детерминизма люди невольно поклоняются гигантскому животному, обращая служение в идолопоклонство.

Этому естественному напластованию горизонтали, уделу необходимости, противостоит только одно: сверхъестественная благодать, добровольная жертва, искупительное страдание - всё то, что духовная культура может обратить против «бремени». Это единственный противовес наводнившему мир насилию, злу, смерти и первородному греху. Именно в системе координат «тяжести и благодати» следует рассматривать проблему страдания и несчастья, только в точке пересечения этих двух координат человек имеет шанс встретиться с Богом:

"Грех, который мы носим в себе, выходит наружу и распространяется вовне, как зараза, заражая окружающих грехом. Так, когда мы раздражены, раздражается и наше окружение. Или еще, от высшего к низшему: гнев порождает страх. Но при встрече с совершенно чистым существом происходит превращение, и грех становится страданием. В этом роль Праведника, о котором говорит Исайя, Агнца Божия. В этом - искупительное страдание. Все преступное насилие Римской Империи натолкнулось на Христа и в Нем стало чистым страданием. Плохие же люди, наоборот, даже простое страдание (например, болезнь) превращают в грех.

Возможно, отсюда следует, что искупительная боль должна иметь социальное происхождение. Она должна быть несправедливостью, насилием, которое совершают люди".

Мистика креста, пересечения бремени и благодати, является центральной проблемой философии-теологии Симоны Вейль. Человеческое несчастье и горечь можно понять и оправдать лишь в этой системе координат, образующей нашу реальность: только в ней, в этой полноте реальности, можно страдать, не впадая в состояние кошмара.

"Именно над этим понятием реальности, способным поставить человека из плоскости горизонтали в точку вертикали, из которой нисходящим действием благодати открывается возможность ответного прорыва, движения вверх, к неземному, сверхъестественному и единственно нужному, - все время размышляет Симона Вейль. Только в этой точке человек может встретиться с Богом".

Еще несколько отрывков из этой книги:

"Ближнему следует помогать не ради Христа, но через Христа. Пусть наше «я» исчезнет таким образом, чтобы Христос через посредничество нашей души и нашего тела помог ближнему… Христос принял страдание не ради Отца. Он страдал ради людей по воле Отца… Не идти к ближнему ради Бога, но быть направленным к ближнему Богом - как стрела направляется к цели лучником.

Чистота - как таковая - абсолютно неуязвима в том смысле, что никакое насилие не сделает ее менее чистой. Но она бесконечно уязвима в том смысле, что любое прикосновение зла заставляет ее страдать, что любой грех, коснувшись ее, превращается в ней в страдание".

Вейль считала благодать единственным оставшимся средством, способным «вразумить» этот безумный мир. И все ее творчество - очередная благая весть нового сознания этому рузбушевавшемуся, взбесившемуся в ХХ веке миру.

В заключение - еще несколько афоризмов Симоны Вейль.

Обязанности, в отличие от прав, имеют свойство оставаться в силе и тогда, когда ими пренебрегают.

Красота - это гармония случая и добра.

Радость - это полнота чувства реальности.

Добром является то, что делает людей и вещи более реальными, а злом - то, что у них реальность отнимает.

Желание любить, в лице человеческого существа, красоту мира, в сущности, есть желание Боговоплощения.

Мышление должно или действовать с полной свободой, или умолкнуть.

Погружаясь в себя, обнаруживаешь, что обладаешь именно тем, чего жаждешь.
Абсолютная сосредоточенность и есть молитва.

Мы должны совершать лишь те праведные поступки, от которых мы не в состоянии удержаться.

Из двух людей, которые не убеждались лично в существовании Бога, ближе к нему тот, кто его отрицает.

Все грехи - это попытки заполнить пустоту.

Любить душу женщины - значит думать об этой женщине вне связи со своим собственным удовольствием.

Если в человеке и есть что-то по-настоящему хорошее, то разве что нечто такое, о чем он и сам не знает.

Уничтожение прошлого, возможно, худшее из всех преступлений.

Опиум народа - не религия, а революция.

После гибели идеи остаются трупы.

Истинное назначение науки - постижение красоты мира.

Насилие превращает человека в вещь.

Дух справедливости и дух истины - одно целое.

Справедливость - вечная беглянка из лагеря победителей.

Культура есть орудие университетских профессоров для производства профессоров, которые тоже будут производить профессоров.

Дистанция - душа красоты.

Существует единственная сила, неподвластная всеобщему детерминизму, и эта сила - Благодать.

Мнения мистиков почти всех религиозных традиций сходятся почти до полного тождества. Они представляют истину каждой из этих традиций.

Не нужно быть «Я», но, тем более, не нужно быть «Мы». Родина дает чувство того, что мы у себя дома, ощутить, что мы у себя дома, находясь в изгнании, укорениться в отсутствии места.

Любить Бога наперекор, больше того - в самой гибели Трои и Карфагена, и безо всякого утешения.

Любовь - не утешение, а свет.

Мы не должны любить Бога в благодарность за то, что Бог любит нас. Поскольку Бог любит нас, мы должны любить другого. И только так мы находим дорогу к другому и к самому себе.

Истинная привязанность - это когда не возникает никакого противоречия между внутренним одиночеством и дружбой…

Величайшая ошибка марксизма и всего XIX столетия - мысль, будто можно, прямой дорогой идя вперед, достичь неба.

Монотонность зла: ничего нового, здесь все равноценно. Ничего реального, здесь все мнимое. Из-за этой мнимости столь важную роль играет количество. Много женщин (Дон Жуан) или мужчин (Селимена) и т. д. Обреченность на дурную бесконечность. Это и есть ад.

…Никакая доброта не может идти дальше, чем справедливость, - иначе мы рискуем ввести ложное понимание доброты. Но мы должны быть благодарны справедливому человеку за то, что он справедлив, поскольку справедливость есть вещь до такой степени прекрасная, - так же, как мы благодарим Бога за Его великую славу. Любая другая благодарность будет рабской и даже животной.

Возможно, что пороки, извращения и преступления почти всегда - или даже всегда - по сути, представляют собой попытки «съесть» прекрасное, съесть то, на что можно только смотреть.

Из книги И.И.Гарина "Непризнанные гении"

Симона Вейль после получении награды от короля Испании Хуана Карлоса, июнь 2008 REUTERS/Susana Vera

Умершая в возрасте 89 лет Симона Вейль, бывший министр здравоохранения Франции, общественный деятель, председатель Национального комитета памяти Холокоста, стала одной из тех фигур, которые определили облик современной Франции. Станислав Кувалдин о женщине, которая была воплощением достоинства.

Несмотря на умение проявлять твердость, когда это необходимо, готовность отстаивать свои принципы и безусловные политические таланты, которые позволяли ей многие годы сохранять позиции в мире французской политики, Симона Вейль стала «генералом одной битвы».

Однако эта битва повлияла на многие судьбы и изменила отношение государства и общества к критически важным вопросам семьи и прав женщин. Под именем «Закона Вейль» в историю законодательства Франции вошло решение о декриминализации абортов и предоставлении женщинам права прерывать беременность по собственному желанию.

Принятия закона о разрешении добровольных абортов, которое теперь связано с ее именем, Симона Вейль добилась в то время, когда занимала пост министра здравоохранения, в 1974–1976. Позже она будет еще несколько лет отвечать также и за социальное обеспечение Франции, в 80-е займет кресло министра здравоохранения вновь - в этом смысле многие страницы ее политической биографии могут мало отличаться от карьеры солидного, но ничем не примечательного французского политического функционера.

Отличие, однако, в том, что Вейль была способна принимать решения, руководствуясь не только политическим расчетом и возможным влиянием тех или иных шагов на ее политическую карьеру. Да и вообще ее жизнь не ограничивалась политикой - возможно, этим и объясняется, что решительность и настойчивость она проявляла лишь в тех случаях, когда была уверена в том, что это необходимо не только ей.

Симона Вейль и Мишель Рокар на манифестации в Париже в 1985 году REUTERS/Frederique Lengaigne

Красавица в нацистском лагере

Симона родилась в 1927 году в обеспеченной еврейской семье в Ницце. Ее отец, Андре Жакоб, был успешным архитектором, семья не поддерживала еврейские религиозные традиции и была подчеркнуто светской. О происхождении ей жестоко напомнила Вторая мировая война и нацистская оккупация Франции.

Семья Жакоб оказалась в той части Франции, где немцы разрешили создать марионеточное французское государство (обычно называемое «режимом Виши» - по названию города, в котором расположились его правительственные учреждения). Евреи там также подвергались дискриминации, однако первые годы она не была столь жестокой, как на территориях, непосредственно контролируемых немцами. Симоне даже удалось в 1944 году закончить школу.

Правда, уже в конце 1943 года немецкие войска заняли территорию Ниццы и начали устанавливать собственные порядки. Для семьи Жакоб, которая, как это требовало новое законодательство о евреях, дисциплинировано зарегистрировалась еще в 1940 году, это означало неизбежность трагической развязки.

В марте 1944 года, через считаные дни после того, как Симона сдала экзамены на аттестат зрелости, она вместе с остальными членами семьи была арестована немецкими властями и, как и многие другие французские евреи, отправлена в концлагерь на востоке Европы.

Для отца и брата Симоны этот путь стал последним - об их судьбе почти ничего не известно, но, увы, не приходится сомневаться относительно того, что могло произойти с высланными в концлагеря евреями.

Симона вместе с матерью и сестрой Мадлен были направлены в Освенцим, а позже, перед занятием Освенцима Красной Армией, - в концлагерь Берген-Бельзен. Мать Симоны умерла от тифа незадолго до освобождения Берген-Бельзена (Симона признавалась, что так и не смирилась с этой утратой, случившейся у нее на глазах).

Войну, кроме Симоны и Мадлен сумела пережить их старшая сестра - Денис, которая была задержана вместе с участниками французского сопротивления и содержалась в особом женском лагере, не входившем в число лагерей смерти.

Единственной, с кем потом, в Париже, Симона могла вспоминиать и войну, и лагерь все же оставалась Мадлен. Все остальные члены ее семьи говорить об этих ужасах с ней просто отказывались, да и опыт их был несколько иным.

В начале 1950-х Мадлен вместе со своим маленьким ребенком погибла в автокатастрофе, выезжая из дома Симоны и ее мужа. После этой гибели Симона скажет: «Мне кажется, я приношу одни несчастья».

Переживания лагерных воспоминаний, как и номер заключенной 78651, вытатуированный у нее на запястье в Освенциме, останутся с нею на всю жизнь.

Согласно воспоминаниям Симоны, в лагере ей помогла выжить красота. Это признание не стоит толковать превратно. По словам Симоны, одна из надзирательниц, бывшая проститутка, отличавшаяся зверской жестокостью по отношению к другим заключенным, почему-то не трогала и отчасти опекала ее, говоря, что она «слишком красива, чтобы умереть здесь».

Такие странные проявления симпатии в жутких условиях лагеря уничтожения со стороны помощницы палачей - лишь одно из свидетельств того, какие необъяснимые формы может принимать сочувствие, так нужное беззащитному существу. Позже именно к сочувствию жертвам тяжелого выбора будет апеллировать Вейль, защищая право на аборты.

Битва бессмертной

Впрочем, в 1945 году до этого еще было далеко. Потерявшая родителей и почти всех членов семьи Симона вернулась в Париж. Ей было всего 18 лет - несмотря на страшный опыт, она была юна и хотела начать обычную жизнь - насколько это возможно после пережитого. Полученный перед отправкой в лагерь аттестат зрелости теперь оказался кстати. Симона продолжила образование и стала изучать политические науки и право. В университете она встретила своего будущего мужа Антуана Вейля.

Симона и Антуан были образцом крепкой и счастливой семьи, которой могли бы восхищаться многие защитники традиционных ценностей. Они поженились в 1946 году (Симоне было 19) и не расставались до смерти Антуана Вейля в 2013 году. У них родилось трое сыновей. Их жизнь вполне соответствовала буржуазным стандартам. Симона начала делать политическую карьеру ближе к 30, трудно поверить, но до этого Антуан не позволял жене заниматься чем либо еще, кроме дома и семьи.

Симона Вейль с президентом Франции Валери Жискаром д’Эстеном в Нацсобрании Франции, 1986 REUTERS/Philippe Wojazer

Вейль тяготела к правым и центристам. Ее образ жизни и общие политические установки меньше всего давали возможность предположить, что именно она, образцовая и скорее консервативная мать семейства, станет бороться за то, что казалось вызовом традиционным представлениям о роли женщины - за право на аборт по собственному выбору.

Тем не менее, в 1974 году, став министром здравоохранения, Вейль сделала решительный шаг в направлении, которое многим представителям французского политического класса казалось запретным. Несмотря на вспышки радикализма, Франция оставалась верна многим традиционным ценностям. Собственно, даже студенты, бунтовавшие в 1968 году в Париже, ставшие символом протеста против социального консерватизма и вовсю поднимавшие на знамя лозунги о свободной любви, мало задумывались о правах женщин, которым часто отводилась лишь роль подруг бунтарей.

Аборт оставался во Франции уголовным преступлением - во всяком случае, для организаторов и исполнителей - и обычно карался тюремным заключением на срок до четырех лет. Женщины, совершившие аборт, обычно не преследовались уголовным судом, но несли административную ответственность.

Первая брешь в рестрикционном законодательстве об абортах на Западе появилась еще в 1967 году: Великобритания легализовала аборты. Но во Франции, стране с сильными позициями Католической церкви, добровольные аборты казались чем-то непредставимым. Однако Симона Вейль решилась действовать поперек политической конъюнктуры. Она была уверена, что женщины должны получить это право, убедив членов правительства (тогда возглавляемого Жаком Шираком) в том, что новый закон необходим.

То, что в пользу абортов будет высказываться не феминистка из радикальной левой партии, а вполне солидная представительница центристских сил, тоже стало шоком для многих. Но Вейль была готова к борьбе.

Защищать закон ей пришлось в парламенте, где подавляющее большинство депутатов, разумеется, были мужчинами. Тем не менее, во враждебной атмосфере она твердо и мужественно отстаивала закон, объясняя, что ни одна женщина не испытывает радости, когда решается на аборт.

Она называла цифры ежегодно совершаемых нелегальных операций в сравнении с тем, сколько девушек отправляются в абортные клиники Великобритании.

Вейль призывала дать женщинам право принимать это трудное решение, которое почти всегда оказывается выбором под давлением очень тяжелых обстоятельств.

Закон принимался после многомесячных дебатов - а в это время, пока в парламенте, в газетах и на улицах разгорались дискуссии, Вейль превратилась в главный объект ненависти сторонников сохранения запрета на аборты.

Ей плевали на улице в лицо, сравнивали с Гитлером, дом семьи Вейль разрисовывали свастиками (стоит заметить, что режим Виши ввел за аборт смертную казнь).

Она вновь почувствовала, что значит быть преследуемой. Это не остановило ее, и закон был утвержден Национальной Ассамблеей и Сенатом и вступил в силу в 1975 году. Вейль стремилась разрешить аборты не ради того, чтобы сломать традиционные устои - едва ли такие цели соответствовали ее системе ценностей.

Президент Франции Николя Саркози награждает Симону Вейль Орденом Почетного Легиона. Елисейский дворец, 29 апреля 2009 год, Париж REUTERS/Philippe Wojazer

В конце жизни она вызвала недоумение у многих своих поклонников, приняв участие в протестах против однополых браков и усыновления детей гомосексуальными парами. Она всего лишь хотела избавить людей от лишних страданий - и прежде всего женщин. Эти страдания она слишком глубоко могла прочувствовать в женских бараках Освенцима.

Лагерь не отпускал ее на протяжении всей жизни, так или иначе напоминал о себе. Еще в ранние годы своей карьеры ей пришлось по своей должности инспектировать тюрьмы, где держали алжирских женщин. Алжир тогда был французской колонией, где шла жестокая борьба за независимость. Увиденные условия заключения, а также обращение с женщинами (которое по ее мнению было значительно хуже, чем с заключенными мужчинами) убеждали ее, что насилие и угнетение всегда рядом, а за право женщин на достоинство в этом мире приходится бороться особо.

В своей долгой политической деятельности она, прежде всего, боролась с тем, что, как ей казалось, могло привести к повторению кошмара, пережитого ею в юности. Борьба эта во Франции 70-х и 80-х годов, где отношение к опыту Второй мировой войны и Холокосту в обществе было достаточно неопределенным, была вполне реальной. Одной из заслуг Вейль считается изоляция Национального Фронта. При Жан-Мари Ле Пене, отце Марин Ле Пен, это была гораздо более радикальная партия, многие члены которой не скрывали антисемитизма. Тем не менее, часть правых и центристов задумывались о возможном союзе с Ле Пеном. Вейль использовала свое влияние с тем, чтобы этого не произошло. В конце 80-х одно из «лиц» Национального Фронта, Клод Отан-Лара - в прошлом известный французский режиссер, снявший, в частности, фильмы «Граф Монте-Кристо» и «Красное и Черное», заявил: «Когда я слышу о геноциде, то они в любом случае пропустили мамашу Вейль». Эти слова стали поводом для большого скандала, но, очевидно, престарелый режиссер был не единственным, кто имел такие взгляды.

Европейский идеализм

Вейль стала первой женшиной во главе Европейского Парламента. Единение Европы тоже было для нее особой ценностью - возможной гарантией от повторения ужасов войны. Уже после завершения политической карьеры, когда Вейль превратилась в заслуженного ветерана и одну из самых известных и уважаемых женщин Франции, она, как и многие в подобном положении, оказывалась членом различных почетных организаций, доктором honoris causa различных университетов.

Симона Вейль с главой партии UMP Николя Саркзи во время предвыборной гонки за президентский пост. Париж, 2007 REUTERS/Philippe Wojazer

Однако среди прочего Вейль возглавила комитет памяти Холокоста. Впрочем, заботясь о сохранении памяти, она старалась быть достаточно чуткой - чтобы сами воспоминания также не стали поводом для чьих-либо страданий. Когда Николя Саркози (которого она в свое время благословила, поддержав его выдвижение на пост президента) выступил с яркой инициативой «зачислять» в классы французских школ тех еврейских детей, которые погибли в годы Катастрофы, Вейль резко отвергла эту идею, сказав, что взваливать на детей ужасы уничтожения их сверстников - безответственно и бесчеловечно. Она подчеркнула, что она сама далеко не всегда знает, как говорить об этом опыте и большинство выживших узников не считают нужным делиться им с близкими.

В 2008 году, после выхода в свет автобиографической книги «Жизнь», Вейль была принята в члены Французской Академии - одного из наиболее почтенных культурных институтов страны, отвечающего за развитие французского языка. Семья Вейль приняла это с некоторой иронией. Муж Симоны заметил, что сначала его жена стала экспонатом музея восковых фигур, и выразил надежду, что это не путь в пантеон. Правда, сама Симона заметила, что членство в Академии - это определенный вид бессмертия, к которому она сама не стремится, так как уже была между жизнью и смертью в Освенциме. Ужас лагеря так и остался с ней.

, хенология , христианство , мистика

Симо́на Адольфи́на Вейль (Вайль) (фр. Simone Adolphine Weil ; 3 февраля 1909 года , Париж - 24 августа 1943 года , г. Эшфорд , Англия) - французская философ и религиозный мыслитель. Сестра математика А. Вейля .

Биография

Родилась в состоятельной еврейской семье . Окончила лицей Генриха IV (1927), где испытала влияние Эмиля Шартье . Окончила Высшую нормальную школу , где училась в 1928-31 гг. философии и классической филологии. После окончания в 1931-8 гг. преподавала философию в школах в гордах Франции.

В 1934-1935 гг. она, чтобы узнать жизнь пролетариата , была разнорабочей на автомобильных заводах и писала в левой прессе о тяжёлых условиях труда.

В 1938 г. на Страстной неделе Вейль, бывшая еврейкой и атеисткой , становится сторонницей христианства . Она не только не стала прихожанкой, но даже и не крестилась, видя своё призвание в том, чтобы доказать, что можно быть христианкой вне церкви.

Издания

На русском языке

• Укоренение. Письмо клирику. - Киев: Дух и литера, 2000. ()
• Тяжесть и благодать/ Пер. с фр.; Сост. и коммент. Н. В. Ликвинцевой, А. И. Шмаиной-Великановой ; Предисл. Н. В. Ликвинцевой; Вступ. ст. А. И. Шмаиной-Великановой. - М.: Русский путь, 2008.
• «Континент» 2009, № 141. Любовь к Богу и несчастье. Перевод с французского и примечания Петра Епифанова. ()
• «Иностранная литература» 2010, № 8, с. 116-161. Дружба. Глава из трактата «Формы неявной любви к Богу». Из переписки. Вступительная статья и перевод с французского Петра Епифанова ()
• «Сердцевина радости»: Эссе и письма Симоны Вейль//Синий диван , 2011, № 16, с.129-148
• «Формы неявной любви к Богу». Перевод с французского, предисловие, статьи и комментарии П. Епифанова (два письма к о. Жозефу-Мари Перрену переведены Н.Ключаревой). СПб.: «Своё издательство», 2012. - 510 с., илл.

Напишите отзыв о статье "Вейль, Симона"

Литература

• Plessix Gray Francine du . Simone Weil. - New York: Viking Press , 2001.
• Крогман А. Симона Вейль, свидетельствующая о себе. Челябинск: Аркаим, 2003 (см.: )
• Хронология жизни Симоны Вейль. Петр Епифанов, в книге: Симона Вейль, «Формы неявной любви к Богу», СПб.: «Своё издательство», 2012, стр. 13 - 95.

Примечания

Ссылки

• история ) - from The New Criterion by Jillian Becker
• - American branch of Association pour l"étude de la pensée de Simone Weil
• - An unofficial page dedicated to Simone Weil
• - An unofficial page dedicated to Simone Weil
• , an article in The New York Review of Books by Susan Sontag.
• Center for Global Justice, (недоступная ссылка с 19-05-2013 (2143 дня) - история )
• biographical notes, photos & bilingual quotes that illustrate key concepts, including force, necessity, attention and «le malheur»
• Сьюзен Зонтаг о Симоне Вейль
• Чеслав Милош о Симоне Вейль
• о Симоне Вейль на русском языке
• А. И. Шмаина-Великанова . // БРЭ

Отрывок, характеризующий Вейль, Симона

– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.

В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.

В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.

Еврейская девочка Симона Жакоб сделала первый шаг в историю 30 марта 1944 года: в родной Ницце ее с подружкой задержали гестаповцы. У Симоны — поддельное удостоверение личности. Ее забирают в комендатуру, потом отпускают — но только для того, чтобы арестовать всю семью.

Симона вместе с матерью и сестрой оказалась в Аушвице-Биркенау. Ей шестнадцать. Потом она вспоминала, как люди, только что привезенные в лагерь, все выясняли, куда увели их родственников и когда они вернутся. «Я помню, что в ответ на вопросы, задаваемые надзирателям-капо, те указывали на дым, который поднимался из труб крематория. Мы не понимали... То, что происходило в нескольких десятках метров от нас, было до такой степени непредставимо, что наш разум был не в состоянии с этим согласиться».

Ее отец, архитектор Андре Жакоб, ее мать Ивонна Штейнмец, ее брат Жан — погибли в концлагерях. Позже Симона говорила: «У меня есть ощущение, что в день, когда я умру, я буду думать о холокосте».

***

Те, кому удалось его пережить, потом разделились на две неравные группы: одни были раздавлены до конца, а другие рвались жить — так, чтобы даже минута не пропала даром.

Симона вернулась и стала жить, как должны жить формально счастливые люди: закончила факультет права и знаменитую школу политнаук Science Po, вышла замуж, родила троих сыновей, сделала карьеру в прокуратуре, стала первой женщиной в истории Франции, которая возглавила Высший совет магистратуры (орган, обеспечивающий независимость прокуратуры от исполнительной власти)… Но знаменитой она сделалась в ноябре 1974 года, когда в роли министра здравоохранения защищала в парламенте закон о разрешении абортов.

***

Симоне Вейль противостояла организованная группа не самых лучших представителей мужского пола — из тех, что объявляют себя защитниками морали. Это была трудная война. Даже сегодня президент Франции Макрон все еще берет на себя обязательство добиться «полного равенства между мужчинами и женщинами». А тогда, сорок лет назад, Франция была абсолютно мужской страной. Десяток депутатов в парламенте (из 577) — уже достижение. Министр-женщина (сама Симона Вейль) — первый случай за тридцать лет. И всего за девять лет до этого, в 1965-м, женщины получили право сами распоряжаться своей собственностью и открывать банковский счет на свое имя. Но дать им право распоряжаться своим телом? По какому праву? Пусть на дворе даже 1974 год.

Женщины вынуждены делать подпольные аборты в чудовищных условиях? Но, опять же, зачем они делают аборты? В 1974-м женщине за аборт грозит 6 месяцев тюрьмы.

Симона Вейль в 70-е. Фото: AFP

Слышать поучения от женщины — да еще не от какой-нибудь там «левачки», а от представительницы добропорядочной буржуазной семьи, матери троих детей — это так ново, так непредставимо для многих в том мире, где роль женщины — «босая, беременная, на кухне» — была закреплена твердо. С Симоной Вейль воевали члены ее же собственной партии.

Солидные мужчины один за другим поднимались на трибуну парламента и швыряли в лицо Симоне обвинения: вы, мадам, хотите предоставить «дельцам смертоносного бизнеса легальное право убивать»; вы, мадам, отправляете маленьких людей на бойню; вы, мадам, согласились бы бросить «этих детей в печи крематория или заполнить ими мусорные баки». Ее несколько раз обвинили в том, что она хочет вернуть во Францию «нацистские практики».

Она не афишировала свое прошлое. Так что солидные мужчины сами не знали, насколько точно осуществляется их желание ударить ее побольнее. Перед ее глазами проплывали и картины Аушвица, и последняя встреча с сестрой, погибшей в автокатастрофе в 1952-м. (Тогда жизнь Симоны рухнула в очередной раз — рухнула в тот момент, когда, вроде, начала налаживаться, и ужасы прошлого отодвинулись чуть назад. Сестра была для нее не только родным человеком, она была единственной, кто мог ее по-настоящему понять, потому что они вместе прошли через концлагерь: после войны они каждую неделю встречались в кафе на Сен-Жермене, чтобы гасить беседами совместно пережитую боль ).

…Закон о праве женщин на аборты был принят, хотя еще за минуту до голосования не было гарантии, что Вейль сможет собрать нужное количество голосов. Закон приняли утром, и Симона, которая держала оборону всю ночь, наконец, смогла поехать домой.

За то время, пока она защищала закон, ее дом стал крепостью. То есть в буквальном смысле: потому что дом с утра до ночи осаждали. Под окнами дежурили «воцерковленные» католики, антисемиты (иногда это были одни и те же люди) и прочие люди доброй воли. Ей угрожали смертью, на стенах ее подъезда красовались пещерные надписи, на машине ее мужа намалевали свастику.

***

После принятия закона волны агрессии потихоньку схлынули. А Симона Вейль стала самой популярной женщиной страны. И уже до конца жизни жила с этой популярностью, которая с годами сделалась более тихой, но и более прочной. Симону Вейль еще при жизни называли «иконой Республики».

«Многие, во Франции и за ее пределами, хотели бы (в зависимости от их возраста) иметь вас в качестве друга, в качестве матери…, в качестве женщины всей жизни», — это цитата из речи писателя и дуайена Французской академии Жана д’Ормессона, которую он произнес, принимая Симону Вейль в число «бессмертных» в 2010-м.

За что ее так любили? Первая причина: «ваше умение держать себя перед лицом горя», объяснил Жан д’Ормессон: «Вы преодолели горе, сохраняя образцовую душевную стойкость».

Душевная стойкость — это ведь и достоинство, и благородство, и красота. И это — Симона Вейль.

Она стала женщиной, которая сумела переломить предначертанный сценарий два раза: и когда преодолела кошмар холокоста, и когда отказалась идти по дорожке французского «домостроя» и стала делать карьеру. Это было невероятно сложно — еще и потому, что даже Антуан Вейль — ее собственный, ее чудесный и такой понимающий, такой прогрессивный муж-политик устроил Симоне скандал, когда она объявила, что хочет делать карьеру. (Двадцать лет спустя, в 1974-м, муж помогал ей разрабатывать закон об абортах ).

…Конечно, мужчины ею восхищались, но только до тех пор, пока она не пыталась зайти на «их поляну».

В 1979-м, во время теледебатов между кандидатами в евродепутаты, трое очень известных мужчин устроили ей элегантную, тонкую, во французском стиле, травлю. Этих мужчин звали Жак Ширак, Франсуа Миттеран и Жорж Марше (глава компартии, очень популярный политик в то время).

Но она выиграла выборы у этих «великих». И вскоре стала первой в истории женщиной-председателем Европарламента (Помогли голоса немецких депутатов. А она много сделает для франко-германского примирения и вообще для развития Евросоюза ).

***

…Первый раз она публично упомянула про свою лагерную историю позднее, чем стала «иконой Республики». Она не спекулировала на горе.

Проговорилась случайно. Министр здравоохранения Симона Вейль приехала на церемонию закладки больницы в пригороде Парижа, и когда ловко уложила кирпич при помощи мастерка и цемента, местный префект, удивленный строительными навыками этой дорого одетой, шикарной женщины, сказал ей:

— Вы очень хорошо управляетесь с мастерком! Вы даже владеете определенной техникой…

— Я делала это в депортации, я это очень хорошо умею делать, — ответила Вейль.

В восьмидесятые-девяностые она много сделала для возрождения исторической правды о Второй мировой.

Во Франции ведь еще очень долго не хотели публично признавать известный факт: отправка в концлагеря 75 тысяч французских евреев — не только на совести немцев. Более того, в восьмидесятые на телеэкраны вышел и стал популярным политический персонаж, который утверждал, что и вовсе не было никакого холокоста (в 2017-м его дочь вышла во второй тур президентских выборов ). Эту волну нужно было сбивать. И не было в этом деле никого авторитетнее Симоны Вейль.

В 1995-м президент Жак Ширак публично признал вину Франции за депортацию французских евреев. Говорили, что он сделал это под давлением Симоны Вейль.

Фото: AFP

Она умела убеждать. Она ведь не была ангелом, она бывала очень жесткой, когда боролась за то, что ей было дорого, за то, что она считала важным. У нее случались даже вспышки гнева: говорили, что она не могла сдержаться, когда приходилось сталкиваться с проявлениями посредственности.

***

Еще кусок из речи Жана д’Ормессона: «Я много раз слышал разговоры о вашем характере. О нем всегда говорили с уважением, с восхищением, но всегда с некоторой убежденностью: кажется, мадам, у вас тяжелый характер. Тяжелый!.. Позвольте мне сказать вам со всей простотой: для человека, который живьем прошел через адский огонь и который был обязан утратить многие из своих иллюзий, вы мне кажетесь очень малоциничной, очень нежной и даже очень веселой и жизнерадостной».

***

В 2002-м погиб ее сын. В 2013-м ушел муж Антуан. С тех пор она не давала интервью и очень редко покидала их родную квартиру (с видом на Дом инвалидов).

Когда я утром в день прощания пришел к ее дому, увидел на нем табличку: «…здесь жил Антуан де Сент-Экзюпери».

Тот, кто верит в существование загробного мира, может легко предсказать, что и на том свете такие люди будут жить в одном доме.

Прощание с Симоной Вейль. Фото: AFP