ЛЮДИ И СУДЬБЫ

Игорь АРХИПОВ

М. В. РОДЗЯНКО: ВТОРОЙ ЧЕЛОВЕК

“ДУМСКОЙ МОНАРХИИ”

“Второй человек государства”, “выразитель народной воли”, посредник между обществом и верховной властью — на такую роль претендовал Михаил Владимирович Родзянко, возглавлявший Государственную думу в 1911—1917 годах. В преддверии Февраля 1917-го Родзянко — очевидно, самая заметная политическая фигура общероссийского масштаба (не относящаяся к высшей бюрократической элите), — воспринимался мифологизированным общественным сознанием зачастую как чуть ли не “заговорщик” и “организатор революции”.

В действительности Родзянко оказался одним из тех умеренных, либеральных политических деятелей, которые вследствие своеобразных взаимоотношений власти и общества — непростых, лишенных взаимного доверия и нацеленности на конструктивное сотрудничество, — претерпели весьма любопытную, исторически знаковую метаморфозу. В силу своего мировоззрения, социокультурных традиций, принадлежности к “буржуазно-помещичьей” среде октябрист Родзянко изначально был вполне лоялен власти. Вступив на путь большой политики, Михаил Владимирович, психологически не лишенный честолюбивых амбиций, поначалу совсем не был настроен на конфронтационный стиль поведения. Но политическая логика выдвигала Родзянко в первый ряд лидеров оппозиции. Убежденный монархист, он прилагал усилия к сохранению “исторической власти”, в том числе пытаясь подталкивать ее на путь либеральных реформ и конституционализма. Спикер Родзянко считал это своей главной миссией. Крушение государственного порядка императорской России в дни Февральской революции он воспринял и как свою личную трагедию.

Непродолжителен и обманчив был внешне эффектный политический триумф, который пришлось пережить Родзянко сразу после Февральского переворота. Среди ведущих лидеров эпохи “думской монархии” Родзянко стал первым, кто был вытеснен из сферы реальной политики. В условиях новой политической конъюнктуры Михаил Владимирович оказывался уже неподходящей для лидерства фигурой. Виной тому не только закрепившийся за Родзянко имидж “верноподданного оппозиционера” и его политические взгляды (казавшиеся в новой обстановке чрезмерно “правыми”), но и особенности характера, манеры общения с другими деятелями. И впоследствии некоторые его оппоненты задумывались: возможно, не стоило пренебрегать популярностью и авторитетом Родзянко и Государственной думы — политическим ресурсом, который имелся в распоряжении либерально-демократической элиты к моменту вступления страны в непредсказуемую и драматичную эпоху “Свободной России”.

Партийный выдвиженец

Родзянко родился в семье богатых помещиков Екатеринославской губернии 31 марта 1859 года. По окончании Пажеского корпуса Михаил Владимирович начал службу в лейб-гвардии Кавалергардском полку, но уже через четыре года, в 1882 году, в чине поручика отказался от военной карьеры. Это нарушало семейную традицию. Дед Родзянко вышел в отставку генерал-майором корпуса жандармов, а отец дослужился до чина генерал-лейтенанта, был помощником шефа корпуса жандармов в Петербурге. Но у Родзянко имелось оправдание. Женившись на княгине Анне Николаевне Голицыной, дочери сенатора и обер-гофмейстера двора, он решил посвятить себя семье, а также хозяйственным заботам (лично Михаилу Владимировичу принадлежало около полутора тысяч десятин земли).

Последующее “хождение” Родзянко в политику — типично для многих деятелей его круга. Либеральный и просвещенный хозяин, он изначально испытывал склонность к общественной работе. Михаил Владимирович был почетным мировым судьей, предводителем уездного дворянства, гласным уездного и губернского земства, а в 1900 году его избрали председателем губернской земской управы1. Участвуя в земско-городских съездах, Родзянко сблизился с лидерами либерального движения Д. Н. Шиповым и М. А. Стаховичем. В 1905 году вместе с ними он стал одним из создателей партии “Союз 17 октября”.

Родзянко импонировал “прагматизм” октябристов, привлекало то, что они, не увлекаясь политическими теориями и идеологией, пытались в духе времени, с учетом происходивших в российском обществе изменений отстаивать конкретные интересы крупного бизнеса и землевладельцев. В 1906 году Родзянко был избран от Екатеринославского земства в Государственный совет, а год спустя, при поддержке октябристов, стал депутатом III Государственной думы.

В Думе Родзянко “звезд с неба не хватал”, хотя и занимал ответственные позиции. Земельная комиссия, возглавляемая Михаилом Владимировичем, относилась к числу ключевых — с учетом проводимых П. А. Столыпиным реформ, всецело поддерживавшихся октябристами. В марте 1910 года, когда А. И. Гучкова — лидера фракции и партии октябристов — избрали председателем Думы, Родзянко возглавил бюро фракции. И неизвестно, как сложилась бы его политическая судьба, если бы в марте 1911 года не грянул “конституционный кризис”. Гучков ушел в отставку, протестуя против того, что Столыпин ради принятия весьма прогрессивного закона о западном земстве распустил на три дня Думу и Госсовет (такую возможность давала ст. 87 Основных законов Российской империи). Но, продемонстрировав принципиальность, октябристы не собирались отказываться от поста спикера. В качестве преемника Гучкова выдвинули Родзянко — представителя правого крыла октябристов, за которого проголосовало октябристско-кадетское большинство Думы (199 избирательных шаров при 123 неизбирательных). Другой компромиссной фигуры на тот момент не было.

Карьерный взлет Родзянко для многих его коллег оказался сюрпризом. “М. В. Родзянко мог бы повторить про себя русскую пословицу: без меня меня женили”, — отмечал лидер кадетов П. Н. Милюков. “В сущности, Михаил Владимирович был совсем недурным человеком, — вспоминал Милюков. — Его ранняя карьера гвардейского кавалериста воспитала в нем патриотические традиции, создала ему некоторую известность и связи в военных кругах; его материальное положение обеспечивало ему чувство независимости. Особым честолюбием он не страдал, ни к какой „политике“ не имел отношения и не был способен на интригу. На своем ответственном посту он был явно не на месте и при малейшем осложнении быстро терялся и мог совершить любой неловкий поступок. Его нельзя было оставить без руководства…”2

Михаил Владимирович часто становился объектом сатиры и просто насмешек коллег. Поводы для иронии над собой Михаил Владимирович давал даже своим внешним обликом — запоминающейся грузной фигурой, громким раскатистым голосом; и неслучайно его звали “толстяком”, “барабаном”, “самоваром” и т. п. Была хорошо известна, к примеру, эпиграмма В. М. Пуришкевича:

Родзянко Думе не обуза,

Но, откровенно говоря,

Нам головой избрали пузо —

Эмблему силы “октября”3.

Личность Родзянко начала вызывать широкий общественный интерес после того, как его избрали председателем Думы. Для знакомства с бытом спикера репортеры ходили на экскурсии в роскошный особняк на Фурштатской улице, д. 20, который Родзянко приобрел, став депутатом Думы. Так, репортер “Огонька” рассказывал: “Гостиная М. В. носит печать изысканного вкуса. Ничего аляповатого. Строгий, выдержанный стиль подлинного „Ампир“. Взгляд невольно останавливается на многочисленных миниатюрах, которым позавидовал бы любой коллекционер. Ряд их изображает предков супруги Михаила Владимировича Родзянко, рожденной кн. Голицыной. Такова художественной работы миниатюра кн. Голицына, вице-канцлера при императрице Екатерине Великой. По стенам гостиной висит ряд портретов, представляющих фамильную драгоценность. В их числе поразительной красоты портрет бабки председателя Г<осударственной> Думы работы знаменитого художника Боровиковского (Екатерина Владимировна Квашина-Самарина, фрейлина двора, длительное время возглавляла столичное Училище ордена святой Екатерины — Екатерининский институт. — И. А.). Здесь же висит несколько картин работы голландской школы, расставлено много фарфора и античных безделушек”. Распорядок рабочего дня председателя Думы представлялся так: “М. В. Родзянко ведет правильный образ жизни, работая по 12—14 час<ов> в день. В 10 ч<асов> утра принимает лиц, имеющих к нему дело, в своем кабинете в Г<осударственной> Думе, и остается там до 6 час<ов> вечера. Вечером М. В. работает над различными делами, связанными с председательствованием в Государственной Думе. Политическая деятельность М. В. отнимает все время до поздней ночи”4.

Близость к Таврическому дворцу делала квартиру Родзянко одним из центров политической жизни — у себя дома он проводил совещания лидеров думских фракций и групп, активистов партии октябристов. В Петербурге Михаил Владимирович проживал с семьей в период думских сессий, остальное время проводил в имении.

С миссией посредника

Стиль поведения, которого Родзянко последовательно придерживался, вполне соответствовал его политико-психологическому складу, менталитету. С одной стороны, будучи убежденным монархистом, Михаил Владимирович полагал, что российская государственность не может существовать без авторитетной, опирающейся на исторические традиции верховной власти. В то же время возникший после 17 октября 1905 года политический режим Родзянко рассматривал как конституционный, а в Думе видел законодательный орган власти с четко определенными правами. Миссия парламента — способствовать эволюции государственного порядка путем либеральных реформ, обеспечивающих укрепление принципов законности, развитие гражданских свобод, “самоорганизации” общества. Ради достижения этого нужно стремиться к конструктивному сотрудничеству с властью, но при этом и сама Дума должна быть весомым и ответственным институтом гражданского общества.

Коллеги-политики позже упрекали Михаила Владимировича за то, что он, достаточно освоившись в спикерском кресле, проникся мыслью, что “Государственная дума — это я, Родзянко”, и слишком часто выдавал свое личное мнение за “голос народного представительства”. Действительно, Родзянко был убежден, что в первую очередь от него зависит, сможет ли Дума влиять на проводимый верховной властью политический курс, на решение значимых для всего общества проблем. В отличие от предыдущих председателей Думы, он очень активно использовал право “всеподданейших докладов” государю. Предпочитая действовать кулуарным путем, Родзянко вскоре снискал репутацию человека, который “говорит правду царям”.

Это ярко проявлялось в борьбе с “темными влияниями” Г. Е. Распутина. Родзянко, еще до избрания председателем Думы проводивший собственное расследование, пришел к убеждению, что “Гришка Распутин” “помимо недюжинного ума, чрезвычайной изворотливости и ни перед чем не останавливающейся развратной воли обладал большой силой гипнотизма”, имел огромное влияние на мистически настроенную императрицу, а также на Николая II. Поэтому, констатирует Михаил Владимирович, не удивительно, что “всякие честолюбцы, карьеристы и разные темные аферисты окружали толпою Распутина, видя в нем доступное орудие для проведения личных корыстных целей”. Сложившийся вокруг Распутина “плотно спаянный кружок единомышленников” стал вмешиваться “в государственные дела, устраняя популярных деятелей и заменяя их своими ставленниками”. Родзянко понимал, насколько убийственное для репутации царя и династии впечатление могут произвести на обывателей, особенно “простолюдинов”, любые слухи о влиянии Распутина. Неутомимо “раскрывая глаза” государю на эту опасность, Родзянко доказывал недопустимость пребывания “вредного лжеучителя” среди ближайшего окружения царской семьи: “...присутствие при дворе в интимной его обстановке человека, столь опороченного, развратного и грязного, представляет из себя небывалое явление в истории русского царствования”. Более того, “никакая революционная пропаганда не могла бы сделать того, что делает присутствие Распутина”5. Государь говорил “я вам верю”, признавал, что “чувствует искренность и верит Думе”, но действенных мер по удалению Распутина не принимал; в свою очередь, императрица настраивала против Родзянко и царя и министров. Михаил Владимирович, не лишенный такого неподходящего для крупного политика качества, как наивность, каждый раз верил обещаниям Николая II. Поэтому председатель Думы неоднократно препятствовал вынесению на обсуждение депутатов вопросов, касающихся темы “распутинщины” — надеясь таким образом свести к минимуму ущерб для “царского престижа”.

Своеобразный политический подтекст имело настойчивое внимание Родзянко к вопросам, затрагивающим “достоинство” Думы. На любые действия властей, ущемляющие права Думы как законодательного органа, Родзянко реагировал крайне болезненно. Иногда это приобретало анекдотические формы. Родзянко устраивал скандалы из-за того, что городовой на улице не отдал честь “второй особе в империи” или в поезде было предоставлено не подобающее его статусу место. Когда государь затягивал с аудиенцией (к примеру, намекая на недовольство поведением депутатов), Родзянко заявлял, что “достоинство Думы оскорблено”, угрожал выйти в отставку и сложить с себя звание камергера. И властям приходилось, во избежание дополнительных осложнений, считаться с такими психологическими странностями спикера. В то же время, если Николай II шел на удовлетворение каких-либо требований, Михаил Владимирович незамедлительно сообщал парламентским лидерам об одержанной победе. Родзянко представлял это как свидетельство своего политического влияния — дескать, государь прислушивается к его мнению (в частности, так было с прекращением “забастовки” министров, пытавшихся игнорировать Думу). Конечно, это являлось игрой, которая, впрочем, весьма увлекала Родзянко. И вряд ли Михаил Владимирович был совершенно искренен, когда после Февраля 1917-го, выступая перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, сетовал: “Доклады мои, за все 6 лет, которые я имел честь быть председателем Государственной Думы, представляли для меня совершеннейшую пытку, потому что приходилось говорить без всякого отклика”6.

Родзянко избегал публичных выступлений, позволяющих причислить его к вождям оппозиции. Но фактически он оказывался знаменем либерального думского большинства, критично настроенного по отношению к исполнительной власти. Выборы в IV Думу в 1912 году подтвердили, что после смерти Столыпина “эпоха доверия” ушла в прошлое. Власть, задействовав административный ресурс, нанесла сокрушительный удар и по относительно лояльным октябристам (вместо 154 мест они получили 98). Провал на выборах в Москве А. И. Гучкова был воспринят очень болезненно. Но именно благодаря этому увеличился политический вес Родзянко в партии. Для октябристов и левых (кадетов и прогрессистов), он оказался безальтернативным претендентом на пост председателя Думы (правые и националисты выдвигали П. Н. Балашова).

Отголосок “полевения” парламента и его большинства — программное выступление Родзянко, встреченное общественностью с восторгом. Обращал на себя ключевой тезис “конституционной декларации” председателя Думы: “Я всегда был и буду убежденным сторонником представительного строя на конституционных началах, который дарован России великим Манифестом 17 октября 1905 г., укрепление основ которого должно составить первую и непреложную заботу русского народного представительства”. Прежде всего, по словам Родзянко, народ “ждет законодательных трудов, направленных к утверждению во всех слоях населения сознательного повиновения закону и устранению в условиях повседневной народной жизни проявлений недопустимого произвола”7.

В либеральной прессе выступление спикера оценивали как политически знаковое событие, свидетельствующее о разрыве октябристов с правыми, а Родзянко называли кандидатом “объединенной оппозиции”. В кадетской газете “Речь”, отмечавшей, что “словесная формулировка составляет несомненную заслугу М. В. Родзянко и его политических друзей”, так разъяснялся смысл “конституционной декларации”: “Великий Манифест выступает не в качестве забытого документа, а в качестве такого государственного акта, словам которого придается серьезное и реальное политическое значение”. В возможности появления “конституционного большинства” усматривали далеко идущие последствия — это “то, что нас наконец сдвинуло бы с мертвой точки, что заставило бы страну снова жить одной жизнью со своим народным представительством, как это было во времена первой и второй Гос<ударственной> Думы”8. Важность заявлений Родзянко, свидетельствующих о политической эволюции октябристов, подчеркивалась и в близкой им газете “Голос Москвы”: “Она (речь Родзянко. — И. А.) положила конец легенде об октябристах, показала их настоящее лицо. Уступки и компромиссы, — неизбежные в политической работе, — имеют, однако, свои границы, а правительство сумело провести резкую черту, за которой уже нет точек соприкосновения и нет места уступкам”9.

В оппозиции “национальной измене”

С началом войны Родзянко превратился в общепризнанную фигуру национального масштаба, символ атмосферы “священного единения”.

Как и большинство либералов, Родзянко был убежден: примирение с властью ради победы над внешним врагом продемонстрирует, что оппозиция является конструктивной и ответственной “государственной силой”, для которой превыше всего национальные интересы. И когда-нибудь, после разгрома реакционной кайзеровской Германии, верховная власть оценит вклад “общественных кругов” и наконец пойдет на кардинальные внутриполитические реформы…

В июле 1914 года, еще до объявления войны, патриотические манифестации, направлявшиеся к посольству Сербии, задерживались около дома Родзянко на Фурштатской улице, и председатель Думы выступал с эффектными приветствиями. Утром 26 июля 1914 года, перед открытием однодневной сессии Думы, депутаты были приняты государем в Зимнем дворце. Произнесенная Родзянко речь напоминала несколько наивное, сентиментальное напутствие Николаю II: “Г<осударственная> Дума, отражающая в себе единодушный порыв всех областей России и сплоченная одною объединяющею всех мыслью, поручила мне сказать вам, государь, что народ ваш готов к борьбе за честь и славу отечества. Без различия мнений, взглядов и убеждений Г<осударственная> Дума от лица русской земли спокойно и твердо говорит своему царю: „Дерзайте, государь, русский народ с вами и, твердо уповая на милость Божию, не остановится ни перед какими жертвами, пока враг не будет сломлен и достоинство России не будет ограждено“”. Царь прослезился, а Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, подойдя после выступления к Михаилу Владимировичу, обнял его: “Ну, Родзянко, теперь я тебе друг по гроб. Все для Думы сделаю. Скажи, что надо”. Председатель Думы тотчас попросил восстановить выход кадетской газеты “Речь”, которую великий князь закрыл за статьи, показавшиеся ему непатриотичными10.

Предполагалось, что на время войны о политике “будет забыто”, а думские сессии станут редкими и непродолжительными. Министр внутренних дел Н. А. Маклаков (кстати, брат одного из лидеров партии кадетов В. А. Маклакова) попытался отсрочить созыв Думы более чем на год, до осени 1915 года. Это было нарушением закона и вызвало бурю протестов со стороны Родзянко. Николай II согласился на открытие следующей сессии 27 января 1915 года — с оговоркой, что она продлится всего три дня и будет посвящена исключительно принятию бюджета. В принципе это условие было выполнено. Думские речи представляли собой вариации торжественных славословий в стиле “священного единения”. Свою лепту внес и Родзянко, в частности горячо одобряя изданный государем закон “О воспрещении пьянства навсегда”: “Мудрым

повелением своим Венценосный вождь уврачевал злой недуг своего народа, направив жизнь его на светлый путь трезвости”, в результате чего “оздоровленный народный дух усилит мощь народного самосознания и ясного понимания им своей исторической задачи”11. Впрочем, когда встал вопрос о распространении военной цензуры на речи депутатов, “верноподданный” Родзянко отреагировал жестко, продемонстрировав в очередной раз свойственные ему авторитарные качества: “Мне, конечно, было совершенно ясно, что военная цензура над речами быть должна, я просил, чтобы прислали цензора, который бы сидел в Думе и, по соглашению со мною, указывал то, что он считал опасным в военном отношении, но я отвергал право правительства кем-нибудь, кроме меня, цензурировать эти речи в ином смысле”12.

Родзянко не хотел, чтобы во время войны Дума уходила в тень, да и сам он как политик не собирался бездействовать. Михаил Владимирович развил бурную общественную активность, считая, что его долг — содействовать разрешению проблем, мешающих успешному ведению войны. Родзянко получал в изобилии информацию о неудовлетворительной организации поставок вооружения, боеприпасов, обмундирования, о сопутствующих этому злоупотреблениях и фактах, позволявших говорить о коррупции высокопоставленных лиц. Для знакомства с положением дел он посещал армию, часто бывал в Ставке. У него сложились доверительные отношения с великим князем Николаем Николаевичем, который откровенно жаловался на халатность и саботаж со стороны Военного министерства, руководимого В. А. Сухомлиновым. Первой жертвой энергичной деятельности Родзянко стал уволенный после его обращений глава Военно-санитарного ведомства. “Измена чувствовалась во всем, и ничем иным нельзя было объяснить невероятные события, происходившие у всех на глазах”, — так, в целом, оценивал ситуацию Родзянко13.

Весной 1915 года Родзянко посетил Галицийский фронт, где столкнулся с вопиющими примерами “бездарной” организации обороны. Михаил Владимирович одним из первых политиков поднял “патриотическую тревогу”. По мере того как усиливались в обществе сомнения в дееспособности правительства, становились все более очевидными “шапкозакидательские” иллюзии высших сановников. Полагая, что война продлится не более шести месяцев, они надеялись, что у царизма хватит сил и внутренних ресурсов выстоять без широкой политической поддержки. Коренную ошибку власти Михаил Владимирович видел в том, что у нее “не было необходимого доверия к народу”: “Правительство считало, что можно выиграть эту кампанию путем приказа и повиновения, и тем самым доказать, что царское правительство стоит на надлежащей высоте понимания народной воли”14.

С огромным трудом Родзянко убедил Николая II, что необходимо привлечь к “работе на оборону” общественность — земские и городские организации, представителей промышленности, банков и, естественно, законодательные учреждения. Было создано Особое совещание по обороне, в деятельности которого Родзянко активно участвовал. Ироничный и наблюдательный националист В. В. Шульгин так передавал впечатления от работы в заседаниях Особого совещания “монументального Михаила Владимировича Родзянко, самой природой предназначенного для сокрушения министерских джунглей”: “Родзянко несет свой авторитет председателя Государственной Думы с неподражаемым весом. Это его — достоинство и недостаток. „Цукать“ министров с некоторого времени сделалось его потребностью. Впрочем, правду сказать, и было за что разносить, принимая во внимание, сколько народу уложили и сколько губерний отдали”15. Родзянко утверждал, что благодаря работе Особых совещаний нормализовалось снабжение армии всем необходимым, “фронт в скором времени был засыпан ящиками со снарядами и патронами, на которых руками рабочих было выгравировано: „Снарядов не жалеть!“”16 Вскоре после “ударного” доклада 30 мая 1915 года, когда Родзянко целый час рассказывал государю о злоупотреблениях представителей власти, Николай II уволил ряд названных им министров (Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, И. Г. Щегловитова), а также отстранил от дел В. А. Сухомлинова. Родзянко, еще более уверовав в собственную роль “посредника” и “уговаривающего”, надеялся, что сможет склонить царя к принятию и других требований оппозиции. Однако это оказалось иллюзией...

По мере приближения февральских событий 1917-го Родзянко постоянно убеждался в недееспособности власти, в том, что она не может обеспечить успешное окончание войны, приостановить нараставшую хозяйственную разруху в тылу. Роковым шагом председатель Думы считал решение государя возложить на себя обязанности верховного главнокомандующего (от переживаний с Родзянко случился сердечный приступ). Михаил Владимирович опасался, что личное участие Николая II в руководстве вооруженными силами негативно скажется на авторитете верховной власти. К тому же отсутствие императора в Царском Селе создает подходящие условия для усиления влияния Распутина и “темных сил” на императрицу. Тем не менее, когда 3 сентября 1915 года внезапно было объявлено о прекращении работы Думы (во многом это был ответ власти на создание оппозиционного парламентского большинства — Прогрессивного блока), Родзянко приложил значительные усилия, чтобы избежать бурной реакции депутатов и не спровоцировать разгон парламента. Михаил Владимирович считал, что “Думу надо беречь” — это единственный институт власти, который пользуется доверием населения и способен обеспечивать хоть какую-то политическую стабильность.

Действуя в привычном стиле, стремясь “поднять настроение в стране и успокоить общество”, Родзянко добился посещения Думы Николаем II (впервые за всю ее десятилетнюю историю!). Появление государя в Таврическом дворце 9 февраля 1916 года, в день открытия сессии, вызвало всеобщее ликование. Воспользовавшись моментом, Родзянко попытался уговорить Николая II даровать “ответственное министерство”: “Вы не можете себе представить величие этого акта, который благотворно отразится на успокоении страны и на благополучии исхода войны”. В ответ Николай II лишь пообещал: “Об этом я подумаю”17. И в дальнейшем Родзянко предпринимал попытки подтолкнуть государя к изменениям в проводимой политике, в частности привлечь к работе правительства популярных общественных деятелей.

Разоблачительные выступления оппозиции, достигшие наивысшего накала во время открывшейся 1 ноября 1916 года сессии, назовут “штурмовым сигналом” к революции. Признавая, что выход Думы “из пассивного положения” может обернуться революционными последствиями, Родзянко осознавал психологическую естественность “бури и натиска”: “Мы все понимали, что курс, принятый правительством, еще с большей вероятностью приведет к краху Государства. Поэтому решение сказать громко правду в законодательных рамках Учреждения Государственной Думы представлялось последним средством, могущим образумить как Верховную власть, так и призванное к власти правительство”18. Михаил Владимирович разделял популярное в думской среде мнение, что “реальные политики” не вправе игнорировать слухи об “измене”, “немецком засилье” и т. п. Нужно чутко реагировать на текущую политическую конъюнктуру — ведь в конечном счете всего через год предстоят парламентские выборы! Когда после легендарного выступления 1 ноября П. Н. Милюкова, указывавшего на возможную причастность к “измене” императрицы, разразился скандал, Родзянко постарался вывести из-под удара лидера кадетов. Удалось ограничиться отставкой председательствовавшего тогда вице-спикера С. Т. Варун-Секрета (мол, он не знал немецкого языка, лидер же кадетов ссылался на немецкую газету). В публичной борьбе с “глупостью или изменой” Родзянко, как и большинство оппозиционных политиков, проявлял двойственность. Своим политическим авторитетом он, подобно этим оппозиционерам, поддерживал слухи, дискредитирующие власть, хотя и осознавал, что отсутствуют достаточно убедительные доказательства “предательства” высокопоставленных государственных деятелей…

Интересно, что Родзянко, многие годы противостоявший влиянию Распутина, негативно встретил известие об его убийстве в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года. Михаил Владимирович позже отмечал, что это убийство по праву стало “началом второй революции”: общество получило сигнал, что “бороться во имя интересов России можно только террористическими актами, так как законные приемы не приводят к желаемым результатам”19. Отрицательно относился Родзянко и к планам “дворцовых переворотов”, обсуждавшимся в кругах политиков и военных в конце 1916 — начале 1917 года. Принимая у себя на квартире генерала А. М. Крымова, который считался одним из главных “заговорщиков”, председатель Думы возмущался: “Вы не учитываете, что будет после отречения царя. Я никогда не пойду на переворот. Я присягал. Прошу вас в моем доме об этом не говорить. Если армия может добиться отречения — пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждениями, но не насилием”20.

Последний шанс убедить Николая II представился Родзянко 10 февраля 1917 года. Выражая беспокойство слухами о грядущем роспуске Думы, Михаил Владимирович доказывал: на фоне недоверия к правительственной власти столь крутой шаг может привести прямо к революции. Уверяя, что Дума и так “по своей умеренности и настроению далеко отстала от страны”, Родзянко предлагал продлить полномочия парламента — чтобы не рисковать выборами в неблагоприятных военных условиях. Завершая доклад, председатель Думы удивительно точно спрогнозировал, что через 3 недели случится революция и “анархия, которой никто не удержит”: “Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием”. На реплику государя — “Бог даст”, Родзянко безнадежно заметил: “Бог ничего не даст, вы и ваше правительство все испортили, революция неминуема”. Как вспоминал глава думской канцелярии Я. В. Глинка, “Родзянко вернулся из Царского <Села> мрачнее тучи”21.

В преддверии Февральской революции популярность Родзянко была чрезвычайно велика. Так, в действующей армии офицеры, празднуя наступление нового, 1917, года, поднимали тост “За Свободную Россию!” и направляли приветственные телеграммы Родзянко22. А. Н. Родзянко свидетельствовала о постоянном ажиотаже вокруг супруга, ибо в первую очередь к Думе были обращены со всех сторон надежды: “…в каком котле мы живем и как тяжело теперь положение Миши. Он положительно один для борьбы со всеми темными силами, и все напуганные обыватели, начиная с в<еликих> князей, обращаются к нему за советами или с вопросом: когда будет революция?”23 Да и сам Родзянко не без гордости вспоминал о своей “центральной” роли в политической жизни: “Мой кабинет — это был фокус всех новостей, а Дума — это корзина общественных новостей и отчасти сплетен. Я все знал, что говорилось; но многое приходилось в одно ухо впускать, в другое выпускать”24.

Родзянко был одним из самых активных публичных политиков. “Без него не могло обойтись ни одно крупное событие, ни одно торжество, ни одна правительственная манифестация. Вернее, он не мог, не считал вправе их обходить. Везде тут как тут. “Всюду внедрялся, — вспоминал директор департамента МИДа В. Б. Лопухин. — Председатель Государственной Думы, „выразитель народной воли“, второе лицо в России после царя, каким Родзянко себя и пытался поставить, считая, что и по интеллектуальным своим качествам он на голову выше своих современников”. Как безжалостно отмечал Лопухин, “такова была мания гренадера, никогда умом не блиставшего, а с войной окончательно свихнувшегося думского председателя, с некрасивым щетинистым лицом, вечно небритого (что придавало ему вид и плохо умытого), телом сырого и грузного”. Манеры поведения Родзянко, напоминавшие порой о неутомимом Фигаро, могли и раздражать: “И всех-то он поучал... Смешною, а когда затянется, и скучною была болтовня Родзянко, псевдопатетическая, неумело снабжавшаяся шаблонными эффектами дикции и жестов. Большое участие в его речах, произносившихся с модуляциями голоса сказителя древних былин, принимал указательный перст думского председателя. Он подчеркивал устремлением вверх важность выдвигающихся моментов. Помахиванием в пространстве грозил несогласным и врагам...”25 И подобный образ спикера могли бы нарисовать многие современники.

Не стоит полагать, что Родзянко был погружен исключительно в заботы о судьбе государства и жил только перипетиями большой политики. При всей своей занятости Михаил Владимирович развивал бурную активность, когда брался за решение всевозможных личных вопросов. Причем и это он рассматривал как форму собственного политического самоутверждения!

Например, накануне Февраля Родзянко добивался установки телефонов “нужным” людям, ходатайствовал о присвоении чина действительного статского советника человеку, который обещал пожертвовать деньги на церковь Таврического дворца, обсуждал перспективы “нового насаждения мандарин на берегу Черного моря”, доставал 20 литров дефицитного формалина и 50 аршин “резинового ремня”, решал вопрос “об отпуске Лейб-Гвардии Преображенскому полку кинематографических лент” (в этом полку служил сын председателя Думы Георгий). Председатель Думы выбивал себе бесплатный билет на проезд в первом классе по всей железнодорожной сети России на 1917 год, просил изготовить копию печати и зажигалки, которую приметил на столе у морского министра. Михаил Владимирович требовал, чтобы предоставленный ему “легковой самоход” ставился на ночь в его домашний гараж, а шофер мог ездить в штатском платье, хотя на машине будет оставаться “военный знак”. (Это считалось престижным атрибутом статуса — как сейчас спецномера и проблесковые маячки!) Родзянко скандалил, обращаясь к директору императорских театров В. А. Теля-ковскому: почему руководителям Думы предоставили билеты в партер Мариинского театра, а не в ложу? Причем его особенно взбесило заявление кассирши: “Приказано с Думой не считаться”. “Сочтя своим долгом довести до Вашего Превосходительства о вышеуказанном заявлении кассирши, я вместе с тем обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой сделать все зависящие распоряжения о беспрепятственной выдаче билетов для членов Государственной Думы, как это делалось до сих пор”, — настаивал Родзянко26. В общем, Михаил Владимирович ни при каких обстоятельствах не забывал, что он — “второй человек в России”…

“Сделали меня революционером!”

Стихийные события Февральской революции явились для Родзянко (несмотря на его же пророчества и мрачный общественный климат в целом) полной неожиданностью и тяжелейшим психологическим потрясением. Секретарь председателя Думы В. Н. Садыков вспоминал, что, отправляясь утром 27 февраля в Таврический дворец, “как бы забыв что-то важное, Михаил Владимирович быстро вернулся обратно, подошел к иконе и как глубоко верующий человек опустился на колени и трижды перекрестился. Родзянко знал, что накануне был издан Указ о приостановке заседаний Думы, и считал это трагической ошибкой: „Все кончено… Все кончено!“ — повторил он несколько раз, как бы про себя. Видно было, как дорого стоили ему эти несколько часов… Он как-то сразу осунулся, постарел, глубокая тень печали легла на его открытое, честное лицо, тень, которая оставила свой грубый след на всю его жизнь... И первый раз я увидел на лице Михаила Владимировича слезы. Он тихо плакал”27.

Огласив царский указ о роспуске Думы, Родзянко занял выжидательную позицию, в которой кое-кто из политиков усматривал проявления слабости, безволия. В действительности, скорее всего, он надеялся получить ответ Николая II на отправленные днем 26 февраля и утром 27 февраля телеграммы, в которых в очередной раз говорил о необходимости даровать “министерство доверия”. О реакции государя на крик отчаяния председателя Думы (“положение ухудшается”, “настал последний час, когда решается судьба родины и династии”, и т. п.)28 стало известно позже: “Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать”. Не удалось Родзянко и подвигнуть великого князя Михаила Александровича на решительный поступок: убедить Николая II издать манифест об “ответственном министерстве”, а тем временем принять на себя функции главы государства29.

Только поздним вечером 27 февраля Родзянко согласился “взять власть” в качестве председателя Временного комитета Государственной думы (ВКГД) — на период формирования Временного правительства. Отчасти настрой Родзянко изменился благодаря давлению со стороны других парламентских лидеров, пытавшихся вывести его из состояния растерянности. “Родзянко сидел за серединой стола, на своем председательском месте, и на его всегда самоуверенном лице виднелось волнение и нерешительность”, — вспоминал октябрист Б. А. Энгельгардт30. Определенный эффект произвело на Родзянко телефонное сообщение из Преображенского полка о его готовности “предоставить себя в распоряжение Думы” (это было воспринято как знак появления надежной вооруженной силы), а также известие о переходе на сторону Думы гарнизона Петропавловской крепости31. Главным же стимулом оказались сугубо практические соображения — боязнь потерять политическую инициативу, быть оттесненным на периферию. В результате “власть подберут другие” — обосновавшийся в Таврическом дворце Петроградский Совет рабочих депутатов. Открытие вечером 27 февраля первого заседания Совета, по свидетельству А. Ф. Керенского (он также входил в ВКГД), “было расценено как критическое событие, ибо возникла угроза, что в случае, если мы немедленно не сформируем Временное правительство, Совет провозгласит себя верховной властью России”32. Думские лидеры уговаривали Родзянко: “Берите, Михаил Владимирович. Никакого в этом нет бунта. Берите как верноподданный... Берите, потому что держава Российская не может быть без власти...”33

Петербургский историк, доктор исторических наук А. Б. Николаев в интересной, основанной на скрупулезном анализе огромного фактологического материала монографии последовательно доказывает тезис, контрастирующий с распространенными в историографии представлениями. В действительности, на его взгляд, следует однозначно утверждать, что IV Государственная дума, сформировавшая днем 27 февраля ВКГД, сыграла ключевую, безусловно революционную роль (в том числе целенаправленно занимаясь организацией военной силы, захватом учреждений и арестами деятелей “старого порядка”), и в значительной степени это было связано с позицией Родзянко34.

Позволив себя “поуговаривать”, Родзянко стал демонстрировать “властность”, сразу обратившую внимание окружавших его коллег-политиков. Тем не менее текст воззвания ВКГД, выступавшего как прообраз будущей демократической власти, был составлен в весьма осторожных выражениях: “ВКГД, при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванных мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться доверием его”. З. Н. Гиппиус, ознакомившись с первым обращением ВКГД, поставила безрадостный диагноз: “Все это производит жалкое впечатление робости, растерянности, нерешительности. Из-за каждой строчки несется знаменитый вопль Родзянки: „Сделали меня революционером! Сделали!“”35

В февральские дни Дума как символ переворота оказывалась местом паломничества толп “восставшего народа”. Выступления Родзянко с ритуальными речами перед народом, приходившим “на поклон” к Таврическому дворцу, были колоритным атрибутом времени. “Родзянко идет, ему командуют „на караул“; тогда он произносит речь громовым голосом <...> крики „ура!“ <…> Играют марсельезу, которая режет нервы <...> Михаил Владимирович очень приспособлен для этих выходов: и фигура, и голос, и апломб, и горячность <...> При всех его недостатках, он любит Россию и делает, что может, т. е. кричит изо всех сил, чтобы защищали родину...”, — вспоминал В. В. Шульгин36. Риторика выступлений председателя Думы была выдержана в “консервативно-патриотическом” стиле и не обременена особым идеологическим содержанием. Обращаясь к солдатам, Родзянко аппелировал к “бытовым” ценностям и установкам традиционной воинской дисциплины. Как “простой русский человек” и “старый военный”, он увещевал “православных воинов” и солдат-“молодцев”: “Прошу вас разойтись по казармам и делать то, что вам прикажут ваши офицеры <...> Я прошу вас подчиняться и верить вашим офицерам, как мы им верим <...>

Я старый человек и обманывать вас не стану, слушайтесь ваших офицеров, они вас дурному не научат и будут распоряжаться в полном согласии с Государственной Думой”37.

Однако уже и тогда наблюдались симптомы того, что среди “революционных масс” авторитет Родзянко совсем не бесспорен. Например, 27 февраля, во время выступления Михаила Владимировича в Таврическом дворце перед Семеновским полком какой-то солдат принялся кричать: “Изничтожить надо этого Родзянко!” Председатель Думы невозмутимо отвечал: “Что ж, стреляйте... отойдите, граждане...” “В момент выступления человека с винтовкой в Родзянко еще держалось сознание наличия этого престижа (Думы. — И. А.), и это позволило ему сохранить спокойствие и уверенность в себе, которые всегда производят впечатление на толпу”, — свидетельствовал Энгельгардт. Но к себе в кабинет Родзянко вернулся в истерике: “Мерзавцы! Мы жизнь сыновей отдаем своих, а это хамье думает, что земли пожалеем”. Другой психологически тяжелый для Родзянко эксцесс произошел в Таврическом дворце в связи с арестом царского министра юстиции И. Г. Щегловитова. Как вспоминал председатель Думы, солдаты — герои его эпических речей — отказались прислушаться не только к “совету”, но и к “приказу”: “Когда я попробовал проявить свой авторитет и строго приказал немедленно подчиниться моему распоряжению, то солдаты сомкнулись вокруг своего пленника и с самым вызывающим, дерзким видом показали мне на свои винтовки, после чего, без всяких обиняков, Щегловитов был уведен неизвестно куда”38.

События Февральского переворота свидетельствовали, что Родзянко мог быть статусным политиком, занимая высокое, ответственное и престижное положение исключительно в ситуации “думской монархии”. Неуправляемый революционный взрыв тотчас сделал Михаила Владимировича чрезмерно правым. Он не смог вписаться в узкий круг политиков, которые принимали ключевые решения в дни крушения “старого порядка”, касающиеся конфигурации будущей системы власти и, прежде всего, состава Временного правительства.

Родзянко фигурировал в качестве возможного кандидата в премьеры в списках теневого кабинета, предлагаемого Прогрессивным блоком в 1915—1916 годах. Даже в дни Февральского переворота Михаил Владимирович поначалу верил, что, в любом случае, именно он получит от государя право формировать правительство, “ответственное” перед Думой. И действительно, в Манифесте, подписанном в ночь на 1 марта Николаем II, говорилось, что образование министерства “из лиц, пользующихся доверием всей России”, возлагается на председателя Думы39. Но члены ВКГД высказались 1 марта за фигуру руководителя Всероссийского Земского союза кн. Г. Е. Львова как будущего премьера — и его кандидатура была согласована на переговорах с лидерами Исполкома Петроградского Совета. Вскоре многим политикам стала очевидна ошибочность ставки на Львова, проявляющего безволие, нерешительность, “непротивление” в борьбе с анархией и большевизмом. Милюков, активно отстаивавший кандидатуру Львова в противовес Родзянко, “нередко ставил себе мучительный вопрос, не было ли бы лучше, если Львова оставили в покое и поставили Родзянко, человека, во всяком случае способного действовать решительно и смело, имеющего свое мнение и умеющего на нем настаивать”. Шульгин также полагал, что Родзянко по своим качествам “скорее других был способен бороться”40.

Примечательно, что Родзянко, считавшийся более консервативным политиком, чем большинство лидеров думской оппозиции, тем не менее, отчетливо уловил новый “стиль времени”. В ночь на 1 марта он горячо выступил за отречение Николая II в пользу сына Алексея. В разговоре по прямому проводу с главнокомандующим Северным фронтом генералом Н. В. Рузским Родзянко утверждал, что уже нельзя ограничиться “ответственным министерством” — требуется решение “династического вопроса”. Михаил Владимирович резонно указывал, что “происходит одна из страшнейших революций”, при этом его попытка “взять движение в свои руки и стать во главе” “далеко не удалась”, “народные страсти разгорелись в области ненависти и негодования”. Председатель Думы признавал уязвимость своего положения, невозможность существенно повлиять на ситуацию: “Я сам вишу на волоске, и власть ускользает у меня из рук”. Он считал даже, что есть угроза отправиться в Петропавловскую крепость вслед за царскими министрами. По просьбе Родзянко Рузский сообщил этот разговор Николаю II, были извещены и командующие фронтами — “обстановка, по-видимому, не допускает иного решения”, как отречение государя41.

Находясь в центре событий, председатель Думы видел масштабы политической радикализации населения, психологически нацеленного на безоговорочный разрыв с “самодержавным прошлым”. Родзянко был шокирован, узнав о неожиданном решении государя отречься не в пользу сына — царевича Алексея, а брата, великого князя Михаила Александровича: “Теперь все погибло!” Родзянко отдавал себе отчет, к каким драматичным последствиям может привести воцарение великого князя в качестве императора, а не регента при больном ребенке, как задумывалось оппозицией (ситуацию не спасет и явная либеральность и конституционность намерений Михаила!). Последним политиком, с которым 3 марта, во время совещания на квартире кн. М. С. Путятина (на Миллионной улице, 12) советовался Михаил Александрович, был Родзянко. На вопрос великого князя о гарантиях безопасности в случае восшествия на престол он прямо ответил: их нет, более того, этот шаг обернется новым витком революционной анархии42. Позже Михаила Владимировича обвиняли в “трусости”, “предательстве”, в том, что он, будучи по своему мировоззрению и психологическому складу монархистом, в угоду конъюнктуре изменил политическим принципам. Задним числом высказывались предположения, что монархию якобы можно было сохранить как исторический символ государственной власти, как дань традициям, и это облегчило бы затем “наведение порядка”, “подавление анархии”. Но вряд ли корректно оценивать действия политических лидеров в столь сложных, не имевших аналогов исторических ситуациях, с позиций “что было бы, если бы…”

Спикер без парламента

Вместе с отречением Михаила Александровича было принято еще одно решение, оказавшее колоссальное влияние на судьбу Временного правительства и “Свободной России”. В акте великого князя об отказе от престола, составленном кадетскими юристами, говорилось о передаче власти “Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти”. Это означало, что, вопреки традициям российского либерализма (с излюбленными ссылками на теорию разделения властей и принцип “ответственного министерства”), новое демократическое правительство во имя политической целесообразности наделялось функциями как исполнительной, так и законодательной власти. В документе, подписанном Михаилом Александровичем, не осталось и следа от важного тезиса, присутствовавшего в Манифесте об отречении Николая II: “Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены”.

Ближайшие соратники Родзянко отмечали, что тогда “одного его веского еще слова было бы достаточно”, чтобы добиться включения в текст положения о правах Думы. Но Родзянко почему-то не обратил внимания на этот правовой нюанс. Возможно, Михаил Владимирович, пребывая под впечатлением показного триумфа Думы, уповал на то, что влияние парламента и его председателя — “вечная ценность” и оно непременно сохранится в новых условиях. Октябрист Н. В. Савич, объясняя недальновидность Родзянко, иначе трактовал его психологическое состояние: “Он мог это сделать только в минуту перепуга, под влиянием такого духовного потрясения, которое перевернуло вверх дном всю его психику”. Могла сказаться и инертность мышления Родзянко: “У него ум работал медленно, тяжеловесно. Все внезапное, неожиданное производило на его сознание впечатление шока, требовало времени, чтобы перевариться в его умственном аппарате”43. Родзянко позже оправдывался, что “не мог принять на себя ответственность созыва Государственной Думы и признавал более правильным выждать время, когда <…> Временное правительство будет вынуждено обратиться к Государственной Думе для того, чтобы в ней найти опору против чрезмерного развития революционных эксцессов. Но Временное правительство с первых же шагов слишком преувеличивало значение своей популярности, силы и влияния своей власти”44.

Как бы то ни было, но это “недоразумение” имело негативные последствия. Временное правительство, отвергнув политическую поддержку находившейся на пике популярности Думы (оппозиционеры, пришедшие к власти, не желали связывать себя и какой-либо “ответственностью”), лишалось единственной возможной в условиях революции легитимной точки опоры. Очутившись в правовом вакууме, новая правящая элита тотчас стала заложницей системы “двоевластия” — попала в зависимость от переменчивой политической конъюнктуры, давления со стороны вождей Совета, вынужденных учитывать все более радикальные требования “революционной демократии”. Но основную ответственность за “бессилие” Временного правительства Родзянко возлагал в дальнейшем на кн. Г. Е. Львова: “Коренная и роковая ошибка князя Львова как председателя Совета министров и всех его товарищей заключалась в том, что они сразу же в корне не пресекли попытку поколебать вновь созданную власть, и в том, что они не хотели созыва Государственной Думы как антитезы Совету рабочих и солдатских депутатов, на которую как носительницу идей Верховной власти правительство могло бы всегда опираться и вести борьбу с провозглашенным принципом „углубления революции“”. Поэтому правительство, сталкиваясь с давлением левых сил, не имело “опоры в более умеренных элементах страны” и “не создало такого учреждения, вокруг которого эти умеренные элементы могли бы объединяться и дать Временному правительству надежную точку опоры”45.

Внешняя популярность фигуры Родзянко в марте—апреле 1917 года была обманчива. Михаил Владимирович просто по инерции считал себя символом Думы, являвшуюся уже абсолютно бессильным учреждением, лишенным реальных властных полномочий. Хотя за счет ритуальных славословий в честь “руководящей роли” Думы в революции иллюзия ее “властвования” еще некоторое время сохранялась. На имя Родзянко направлялись тысячи приветствий, поздравлений, ходатайств. Поступали и пожертвования на всевозможные цели — на организацию питательных пунктов, увековечение памяти погибших, помощь бывшим политзаключенным и семьям жертв революции, агитацию за новый строй и Временное правительство. Согласно справке казначея ВКГД, по состоянию на 13 марта было получено 738 191 рублей 57 копеек, а на 1 апреля — 2 319 667 рублей 92 копейки46. В массовом сознании, особенно у сельского населения, Михаила Владимировича подчас принимали за “нового царя”. Психоз поклонения Родзянко — эту яркую примету “текущего момента” — точно отразил А. М. Ремизов в книге “Взвихренная Русь”: “С войны приезжали солдаты, привозили деньги, кресты и медали —

— чтобы передать РОДЗЯНКО.

Появились из деревень ходоки: посмотреть нового царя —

Родзянко”47.

Энергия депутатов в лучшем случае направлялась на работу в качестве комиссаров ВКГД (а иногда и Временного правительства) — они командировались во фронтовые и тыловые воинские части с пропагандистскими и “осведомительными” задачами. Попытки Родзянко добиться созыва Думы (ведь формально ее работа была лишь приостановлена государем) не увенчались успехом. Правительство ограничилось тем, что устроило 27 апреля торжественное собрание с участием депутатов всех четырех Дум, приуроченное к 11-летней годовщине со дня первого заседания парламента.

Мероприятие вылилось в очередной митинг, посвященный “чествованию” Думы. Как вспоминал Савич, звучали “речи, красивые по форме, никчемные по существу”: “Сразу стало ясно, что эти речи по значению можно было приравнять к застольным спичам на похоронном обеде”48. Стремясь не омрачить “светлый день”, некоторые думские либералы чуть ли не эзоповым языком говорили, что хотели бы видеть в лице Временного правительства не только “твердую власть”, но и “ответственную” перед народным представительством. В пространной речи, состоящей из обычной риторики на тему “великой” революции и миссии Думы, Родзянко подчеркивал, что “властной необходимостью является наличие верящего в себя, в свои силы и верящего в доверие к нему страны правительства”, которое “не может уклоняться от контроля”49. В качестве зловещего знака думские лидеры восприняли выступление меньшевика М. И. Скобелева (он являлся членом бюро Исполкома Петроградского Совета, а через несколько дней был назначен министром коалиционного Временного правительства). Выражая политическую установку, распространенную у лидеров “революционной демократии”, а также у большинства членов правительства, Скобелев бесцеремонно заявлял: “Теперь, когда русский народ взял свои судьбы в свои руки, он может сказать: Государственная Дума выполнила свое дело, мавр сделал свое дело, и, уходя отсюда, мы можем сказать: Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное собрание”50.

Разумеется, Родзянко болезненно относился к тому, что правительство игнорирует претензии ВКГД на участие в принятии решений, в том числе кадровых. Как правило, оставлялись без внимания и ходатайства председателя Думы, обращавшегося к министрам по конкретным вопросам. Михаил Владимирович почти ежедневно усматривал посягательства на “достоинство” Думы, неумолимо теряющей все атрибуты власти.

Так, была ликвидирована военная комиссия ВКГД, при этом Родзянко просто поставили перед фактом. 13 мая он получил телеграмму нового военного и морского министра А. Ф. Керенского: “Военная комиссия блестяще исполнила порученные трудные задачи <в> первые два месяца после переворота. В настоящее время никакой надобности в ней нет. Благодарю всех чинов комиссии за их исключительно полезную работу”51. Были изъяты автомобили, обслуживавшие секретаря председателя Думы, а затем и самого Родзянко. В ответ на негодующее письмо Родзянко комиссар Временного правительства над бывшим министерством императорского двора и уделов Ф. А. Головин (в прошлом председатель II Думы) направил ему разъяснение, составленное в явно издевательском тоне. Головин рисовал тяжелейшую ситуацию со снабжением автомобилями новых государственных деятелей, вследствие чего “в конюшенном гараже в настоящее время свободных автомобилей не имеется”. Михаил Владимирович не остался в долгу и предложил снять с разъезжающих по городу автомобилей экспедиции Конюшенного ведомства “ярлыки” с надписями “Экипаж базы Государственной Думы и Временного правительства” и “Экипаж Временного комитета Государственной Думы”, ибо “дальнейшее существование подобного рода надписей как не соответствующих действительности является не совсем уместным”52. С подачи правительства вожди Петроградского Совета начали кампанию по выселению думского комитета из Таврического дворца. В письме Г. Е. Львова от 9 июня официально сообщалось о создании правительством комиссии по приспособлению Таврического дворца для размещения в нем Учредительного собрания, вследствие чего поставлен вопрос о “скорейшем освобождении” помещений, занятых Думой и Советом. Родзянко удалось отстоять пребывание ВКГД в Таврическом дворце, но положение его было совершенно бесправным. Председателю Думы приходилось протестовать по самым различным поводам: пришедшие из Смольного солдаты изъяли пишущую машинку, срезан и вынесен последний из трех телефонных аппаратов, находившихся во дворце около почты и т. д.53

Родзянко надеялся, что сохранению Думы в большой политике будут способствовать “частные совещания” депутатов (с 22 апреля по 20 августа состоялось 14 совещаний, в которых участвовало около полусотни парламентариев). Рассчитывая поднять “настроение” депутатов, Михаил Владимирович призывал быть “наготове и на месте, так как когда и в какой момент их деятельность может оказаться совершенно необходимой — установить невозможно”. Родзянко постоянно выступал с заклинаниями: “Я считаю, что Государственная Дума умирать не может и не должна; она скажет, конечно, свое властное слово, но считаю, что сейчас для этого момент еще не настал”54. Но “частные совещания” не только не вызывали общественного резонанса, но и привлекали внимание все меньшего числа парламентариев. Так продолжалось вплоть до 6 октября, когда правительство объявило о роспуске Думы и признании полномочий депутатов утратившими силу. На следующий день собрался Предпарламент — Временный совет Российской республики. Эта псевдопарламентская структура, сформированная по инициативе премьера А. Ф. Керенского, была призвана хоть сколько-нибудь расширить политическую базу исполнительной власти. История повторялась, причем не как фарс. Временное правительство, не сумевшее, как в свое время и самодержавная власть, опереться на популярный институт парламентаризма, стремительно лишалось политического влияния и сотрясалось “министерской чехардой” (за 8 месяцев сменилось 4 состава Кабинета). И главное — оно переставало восприниматься в качестве серьезной, пользующейся доверием и авторитетом в различных слоях населения власти…

Неудачей завершались все политические инициативы, с которыми выступал Родзянко.

Михаил Владимирович и ряд членов ВКГД занимались созданием Лиги русской культуры, призванной объединить широкий круг представителей либерально-консервативной интеллигенции, политических деятелей, готовых посвятить себя “созидательной работе укрепления русской культуры и государственности в их неподдельной благородно-национальной форме, предуказанной всей нашей историей”. Из представителей интеллигенции в Лигу входили Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев, С. Ф. Платонов, П. Б. Струве, С. Л. Франк и др. Организаторы Лиги приглашали и А. А. Блока, но он отказался под предлогом отсутствия среди учредителей М. Горького: “Всякий скажет, что в истории русской культуры имя автора „Исповеди“ и „Детства“ знаменательнее, чем имя председателя IV Думы”55. Провалилась и попытка создания Либерально-республиканской партии, предпринятая Родзянко и Гучковым летом 1917 года.

Родзянко входил в Совет общественных деятелей, объединявшийся вокруг фигуры генерала Л. Г. Корнилова, и в обычном для себя стиле провозглашал здравицы в его честь: “Совещание общественных деятелей приветствует вас, верховного вождя русской армии. Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв вашего авторитета в армии и России считает преступным <…> вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верою”. Тем не менее от участия в подготовке выступления Родзянко устранился, ссылаясь на то, что Думу можно будет позже, в случае успеха, “привлечь к организации власти”56. Впрочем, журналист А. И. Ксюнин, близкий к Родзянко, свидетельствовал о его намерениях после провала “корниловского мятежа”: “М. В. взялся организовать в российском масштабе процесс томившегося тогда в Быхове ген<ерала> Корнилова. Защиту Корнилова брали на себя лучшие адвокаты Москвы и Петрограда, и М. В. заручился обещанием некоторых капиталистов дать нужные для ведения процесса средства, — но… произошел большевистский переворот. И на стенах Петрограда среди множества красных плакатов можно было прочесть объявление большевиков, обещавших пятьсот тысяч рублей тому, кто живым или мертвым доставит в Смольный институт бывшего председателя Думы Михаила Родзянко”57.

После Октябрьского переворота Родзянко под угрозой ареста выехал из Петрограда. Участвовал на Дону в Ледяном походе генерала Л. Г. Корнилова. Однако в белом движении Родзянко не стал влиятельной фигурой. В офицерской среде к нему относились неоднозначно. Бывшего председателя Думы считали ответственным за все мыслимые и немыслимые беды — Февральскую революцию, отречение Николая II, приход к власти большевиков и т. п. Родзянко, по-прежнему ощущавший себя крупной политической фигурой, выступал с различными, в основном пропагандистскими, начинаниями. Например, ратовал за созыв совещания депутатов четырех Государственных дум. Предлагал издать манифест, объявляющий, что помещичья земля и имущество закрепляются за теми, кто захватил их во время революции. Но подобные инициативы не находили поддержки у лидеров Белого движения. Активность Родзянко сводилась в основном к работе в Главном управлении Красного Креста; кроме того, он являлся председателем общества Белого Креста, помогающего семьям участников антибольшевистского движения.

Покинув Россию в 1920 году, Михаил Владимирович жил в Сербии, преимущественно в Белграде. Существование в эмиграции, и без того тяжелое, на грани бедности, усугублялось травлей со стороны представителей крайне правых, монархических кругов. Всевозможные скандальные выходки и обструкции устраивались во время публичных выступлений Родзянко, в националистической печати появлялись многочисленные оскорбительные статьи, звучали откровенные угрозы. Более того, известно, что, к примеру, однажды бывший председатель Думы был жестоко избит монархистами-молодчиками в подземном переходе. Родственники Родзянко и его ближайшие политические друзья отмечали, что он поистине с “толстовской” покорностью сносил все оскорбления. Кончина “второго человека государства” 24 января 1924 года осталась почти не замеченной не только в Советской России, но и в среде русской эмиграции…

1 См.: Истинный приверженец монархии (М. В. Родзянко) // История России в портретах. В 2-х т. Т. 1. Смоленск, Брянск, 1996. С. 452—455.

2 Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 337—338.

3 Пуришкевич В. М. Галерея современных деятелей. Эпиграммы. СПб., 1907. С. 335.

4 Огонек. 1911. №14.

5 Родзянко М. В. Крушение империи [Репринтное издание]. Харьков, 1990. С. 22, 34—43.

6 Падение царского режима. М.-Л., 1927. Т. VII. С. 121.

7 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографический отчет. Сессия I. Ч. 1. СПб., 1913. Стб. 20.

10 См.: Родзянко М. В. Крушение империи. С. 92—94; Падение царского режима. Т. VII. С. 117.

11 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия III. СПб., 1915. Стб. 7.

12 Падение царского режима. Т. VII. С. 172.

13 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 96—97, 109—111; Падение царского режима. Т. VII. С. 123.

14 Падение царского режима. Т. VII. С. 117; Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума и Февральская 1917 года революция. N. Y., 1986. С. 243.

15 Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 120.

16 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 258.

17 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 146.

18 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 285.

19 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 193—194.

20 Там же. С. 200—202.

21 Блок А. А. Последние дни императорской власти. Пб., 1921. С. 44—46, 158—166; Родзянко М. В. Крушение империи. С. 212; Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной Думе. 1906—1917: Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 178.

22 Степун Федор (Н. Лугин). Из писем прапорщика-артиллериста. Ропшин В. Из действующей армии (лето 1917 г.). М., 1918. С. 162.

23 К истории последних дней царского режима (1916—1917 гг.) // Красный архив. 1926. Т. 1 (14). С. 243.

24 Падение царского режима. Т. VII. С. 152.

25 ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 765. Л. 299—300.

26 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Л. 127—128, 136, 155, 164, 165, 184, 194, 205.

27 Воспоминания В. Н. Садыкова см. в кн.: Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 12.

28 Великие дни Российской революции. Февраль 27 и 28-го, март 1, 2, 3 и 4-го 1917. Пг., 1917. С. 3; Февральская революция 1917 г. Документы Ставки Верховного главнокомандующего и штаба главнокомандующего армиями Северного фронта // Красный архив. 1927. Т. 2. С. 6—7.

29 Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская революция 1917 года // Архив русской революции. Т. VI. Берлин, 1922. С. 54.

30 ОР РНБ. Ф. 1052. Оп. 1. Д. 31. Л. 4.

31 Шидловский С. И. Воспоминания. Ч. 2. Берлин, 1923. С. 67—68. Есть версия, что выжидательная позиция Родзянко днем 27 февраля объясняется тем, что он был посвящен в якобы существовавший заговорщический план выступления Преображенского полка в ночь на 27 февраля, которое, однако, запоздало. (См.: Кричевский М. Опыты освещения истории русской революции // Мысль (Харьков). 1919. № 10. С. 362—364; Пешехонов А. В. Первые недели // Февральская революция. М.-Л., 1925. С. 447.)

32 Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте // Вопросы истории. 1990. № 11. С. 125.

33 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 192—193.

34 См.: Николаев А. Б. Государственная дума в Февральской революции. Рязань, 2002.

35 Гиппиус З. Синяя книга. Петербургский дневник. 1914—1918. Белград, 1929. С. 85.

36 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 197.

37 Цит. по: Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн. 1. Т. 1—2. М., 1991. С. 107; Великие дни Российской революции… С. 13.

38 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 313— 314; ОР РНБ. Ф. 1052. Оп. 1. Д. 32. Л. 12; Шульгин В. В. Указ. соч. С. 215.

39 Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. Л., 1927. С. 231.

40 Милюков П. Н. Указ. соч. С. 458, 474—475; Набоков В. Временное правительство // Архив русской революции. Т. 1. Берлин, 1921. С. 40; Шульгин В. В. Указ. соч. С. 223.

41 Отречение Николая II… С. 232—234, 237.

42 Отречение Николая II… С. 242—243; Падение царского режима. Т. VII. С. 62.

43 Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 204—205, 207—208, 218.

44 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 323.

45 Там же. С. 317—320.

46 РГИА. Ф. 1278. Оп. 10. Д. 14. Л. 7, 91.

47 Ремизов А. М. Взвихренная Русь. М., 1990. С. 62.

48 Савич Н. В. Указ. соч. С. 229—230.

49 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 292. Л. 13.

50 Там же. Л. 115.

51 Там же. Л. 30—30 об., 33, 49.

52 Там же. Оп. 5. Д. 1165. Л. 349, 351, 365; Д. 1170. Л. 21.

53 Там же. Оп. 10. Д. 9. Л. 290; Д. 24. Л. 4—7; Д. 20. Л. 65, 67.

54 Там же. Оп. 10. Д. 9. Л. 291; Оп. 5. Д. 297. Л. 64, 66, 88—90.

55 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1165. Л. 388, 390, 393—4; Блок А. Собрание сочинений. Т. 8. М.-Л., 1963. С. 509—510.

57 См. воспоминания А. И. Ксюнина в кн: Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 8.

В дни Февральской революции Михаил Владимирович Родзянко был самым известным человеком в России: Его имя стало символом свободы. Да и сам председатель Государственной думы считал себя главной политической звездой страны. Однако после отречения великого князя Михаила Александровича, в котором тот сыграл ключевую роль, его блестящая карьера на удивление быстро сошла на нет...

Михаил Владимирович Родзянко родился в 1859 г. в родовом поместье своего отца - отставного полковника, а впоследствии генерал-лейтенанта и помощника начальника Отдельного корпуса жандармов. Мать будущего председателя Государственной думы служила фрейлиной императрицы Александры Федоровны - супруги Николая I. Семья Родзянко владела огромным поместьем в Екатерино-славской губернии (нынешняя Днепропетровская область Украины). У Михаила Владимировича было двое старших братьев, сделавших военную и придворную карьеру, и сестра, также фрейлина высочайшего двора. Михаил окончил элитный пажеский корпус, поступил в Кавалергардский полк, но вскоре вышел в отставку. Женился будущий председатель Думы на дочери обер-гофмейстера князя Голицына и впоследствии воспитал троих сыновей. Вернувшись в родную Екатеринославскую губернию, Родзянко был избран уездным предводителем дворянства, а затем и председателем губернской земской управы. В результате он дослужился до чина действительного статского советника, что приравнивалось к званию генерал-майора. Кроме того, он получил придворный чин камергера. Жизнь удалась.

Никакой политической карьеры положение и связи Родзянко , казалось бы, не предвещали. Однако Первая русская революция 1905-1907 гг. сильно повлияла на жизненный путь Михаила Владимировича. Размашистая натура увлекла его в партийную борьбу. В 1905 г. он принял участие в создании умеренно-либеральной партии «Союз 17 октября». В партии Родзянко занял позицию на правом, консервативном фланге. Екатеринославское земство избрало его в Государственный совет, затем Родзянко был избран в III Государственную думу. Именно здесь он и смог по-настоящему развернуться. Октябристы стали основной опорой нового премьера Петра Столыпина в Думе. Старые семейные связи очень помогли Михаилу Владимировичу: семьи Родзянко и Столыпиных давно дружили. После того как председатель октябристской фракции Александр Гучков стал председателем Думы, Родзянко сменил его на посту фракционного лидера. В марте 1911 г. произошла рокировка - они поменялись должностями. Левые октябристы голосовать за Родзянко не хотели, считая его слишком близким к власти. Однако судьбе было угодно, чтобы тот возглавлял Думу вплоть до судьбоносного 1917 г.

Будучи избран председателем, Михаил Родзянко сразу поразил депутатов весьма внушительным заявлением: «Я верил и верю в жизненную мощь и государственную важность для нашей Родины представительного строя, дарованного Святой Руси непреклонной волей и мудростью нашего великого государя». Впоследствии поведение Родзянко часто расценивалось современниками как неоправданно амбициозное и даже вздорное. По словам октябриста Никанора Савича, Михаил Владимирович «усвоил себе манеру говорить от имени Думы». В результате «постепенно он начал привыкать к мысли, что - “Государственная дума - это я, Родзянко”». Такое поведение удачно сочеталось с высокой грузной фигурой и громовым голосом, за которые председатель Государственной думы был прозван «самоваром» и «барабаном». Служащий думского секретариата Яков Глинка вспоминал, что председатель любил заявлять: «Позвольте, я вторая особа в империи!» - и требовал, чтобы городовые на улице отдавали ему честь. Тем не менее, борясь за личный статус, председатель Думы отстаивал и значение парламента, что не могло не импонировать депутатам. Кроме того, он мог прямо говорить монарху обо всем, что считал нужным. В 1912 г. в ходе очередных думских выборов Родзянко был переизбран председателем.

С началом мощной кампании в печати, направленной против Григория Распутина, Родзянко попытался убедить Николая II в необходимости избавиться от «старца». Царь поручил ему навести справки о поведении Распутина, проверить ходившие слухи о многочисленных скандалах, связанных с его именем. Поручение было доверительным, но вскоре о нем узнал весь Петербург. После этого монарх перестал воспринимать Родзянко серьезно, называя речи председателя палаты вздором. Это не помешало Михаилу Владимировичу лично изгнать Распутина, приглашенного на торжественную службу в связи с 300-летним юбилеем дома Романовых, из Казанского собора.

Родзянко выступал за резкую активизацию русской внешней политики. Он предлагал использовать внутренний кризис в Турции, вмешаться в события на Балканах, попытаться захватить Босфор и Дарданеллы. Перспектива войны с Германией и Австро-Венгрией не страшила думского председателя. Однако с началом военных неудач в 1915 г. Родзянко включился в кампанию по изменению политического строя империи. Сам он позднее объяснял это так: «Измена чувствовалась во всем, и ничем иным нельзя было объяснить невероятные события, происходившие у всех на глазах». Родзянко требовал отставки неугодных либеральной общественности министров. Когда император принял решение возглавить армию, Родзянко написал ему довольно эмоциональное письмо, в котором прямо утверждал, что этот шаг внушен царю окружающими его «немцами». Добившись аудиенции, думский председатель заявил Николаю II, что «вопрос идет о будущности России и династии, что царь - наша последняя ставка, что армия положит оружие, что в стране неминуем взрыв негодования». В тот же день он прибыл в Совет министров и, не добившись поддержки своей позиции, крикнул премьеру Горемыкину: «Я начинаю верить тем, кто говорит, что у России нет правительства!» С этими словами он бросился к двери.

Считая необходимым создание правительства «общественного доверия», председатель Думы ревниво относился к политическим конкурентам. «Имя Гучкова всплывает решительно на все роли. Это приводит в содрогание Родзянку, он боится его конкуренции и говорит про него гадости - даже предполагает возможность с его помощью переворота», - отмечал в своем дневнике Я. Глинка. Точно так же Михаил Владимирович опасался главы Всероссийского земского союза князя Георгия Львова. Сотрудник и одновременно секретарь Родзянко Григорий Алексеев писал жене: «Родзянко очень не любит и боится нашего Союза, в особенности же его пугает тот колоссальный престиж, которым пользуется наш князь. Сейчас князь Львов - некоронованный король всех общественных организаций; Родзянко же сам хочет играть первую скрипку, считая, что председатель Государственной думы - глава и руководитель общественных сил; поэтому он везде и всюду интригует против нас».

В случае создания Общественного кабинета министров Родзянко рассматривался как один из возможных кандидатов на пост премьер-министра. Сам думский председатель уже подбирал себе команду и предложил Глинке пост управляющего делами Совета министров. От предложения тот отказался: «Я не желаю вместе с вами через самое короткое время кувырк-нуться!» Тем не менее своего заместителя Александра Протопопова Родзянко рекомендовал Николаю II на пост министра торговли и промышленности. Однако, когда Протопопов в сентябре 1916 г. без согласования с Думой был назначен министром внутренних дел, парламентарии восприняли это как политическую измену и провокацию. Родзянко демонстративно порвал с Протопоповым и позднее прямо заявлял монарху, что новый министр планирует заключить с Германией сепаратный мир. 10 февраля 1917 г. Родзянко был в последний раз на приеме у Николая II, которому он безуспешно доказывал необходимость дарования «министерства доверия» под угрозой скорой революции.

Михаил Владимирович сыграл одну из ключевых ролей в событиях Февральской революции 1917 г. Ему удалось убедить генералитет в том, что возглавляемый им Временный комитет Государственной думы взял под контроль столицу и восстановил должный порядок, хотя эта картина была далека от реальности. С другой стороны, сообщая о взятии восставшими солдатами Царского Села, где находилась императрица и царские дети, Родзянко мог настаивать на необходимости срочных политических уступок со стороны Николая II - вплоть до отречения. В тот день Родзянко говорил: «Если бы сказали два дня тому назад, что я выслушаю это требование и не только не буду против него возражать, но признаю, что иного исхода нет, что эта самая рука будет писать отречение Николая II , два дня тому назад я назвал бы безумцем того, кто бы это сказал, и себя считал бы сумасшедшим. Но сегодня я ничего не могу возразить. Да, Учредительное собрание на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования». 3 марта именно к Родзянко обратился за советом великий князь Михаил Александрович, выбирая окончательное решение о принятии верховной власти. Родзянко не смог гарантировать великому князю нужную политическую поддержку, что и предопределило окончательную победу революции.

С наступлением новой эпохи Ми-хаил Владимирович вдруг оказался ни-кому не нужен. После событий 3 марта предпочло забыть о существовании Государственной думы, резонно считая ее обломком прежнего строя. Тем не менее сам Родзянко, купавшийся в лучах славы, был свято убежден, что Дума и ее Временный комитет сохраняют свою власть. Комитет он упорно именовал «Верховным советом». Он выступал за возобновление парламентской сессии, но не получил никакой поддержки. Летом 1917 г. вместе с Гучковым Родзянко основал Либерально-республиканскую партию, которая, впрочем, не имела успеха.

После взятия власти большевиками Михаил Владимирович поспешил перебраться на Дон и присоединился к Добровольческой армии. Правительству Деникина он безуспешно пытался внушить мысль о необходимости воссоздания Государственной думы, однако ни сама Дума, ни ее бывший председатель никаким авторитетом в Белом движении не пользовались. Оказавшись в эмиграции, Родзянко поселился в Югославии, терпел нужду и больше не принимал никакого участия в политической деятельности. И правые, и левые эмигрантские круги относились к его политическим заслугам откровенно критически. Единственным делом стало написание мемуаров, в которых слишком явственно проступало самооправдание.

Кончина бывшего председателя Государственной думы и революционного вождя 24 января 1924 г. осталась практически незамеченной. В те дни в России и в эмиграции общее внимание привлекла смерть совсем иного председателя и вождя - Владимира Ульянова (Ленина).

Федор Гайда,
кандидат исторических наук

- совместный проект журнала «Фома» и радио «Вера» , посвященный столетию революционных событий.

В течение этого года мы будем говорить о событиях, которые имели место в России сто лет назад – в 1917 году. Попытаемся понять мотивации людей и разобраться в цепочке событий, которые привели, как писали раньше в учебниках, от Февраля к Октябрю.

Слушать:

Читать:

– В этой рубрике мы обращаемся к событиям и датам 1917 года. И шаг за шагом прослеживаем историю, которая разворачивалась сто лет назад и привела, как писали раньше в учебниках, от Февраля к Октябрю.

Мы уже не раз говорили с экспертами об исторических событиях и их подоплеке. Настало время поговорить о людях.

Исторические деятели эпохи: Родзянко, Милюков, Гучков, Керенский – кто все эти люди и какую роль они сыграли в нашей истории?

Начнем цикл с Михаила Родзянко, октябриста, председателя Государственной думы III и IV созывов. Надо сказать, что он оказал серьезное влияние на решение великого князя Михаила Александровича отказаться от принятия престола. Чем руководствовался в тот момент Михаил Родзянко и что вообще он был за человек?

Поговорим об этом с академиком Российской академии наук, доктором исторических наук Юрием Пивоваровым.

Добрый вечер, Юрий Сергеевич.

– Добрый вечер.

– Каким человеком был Родзянко и какую роль, с Вашей точки зрения, он сыграл в событиях февраля 1917 года?

– Родзянко сыграл громадную роль, одну из центральных. Это человек, который с 11-го года возглавлял сначала III, потом IV Государственную думу, считал себя вторым человеком после императора. Формально это, конечно, не так, но во многих отношениях соответствовало положению: это был опытнейший политик центристско-либерального направления, аристократ, очень богатый человек, в молодые годы участвовал в земском движении, был когда-то офицером. Тем не менее он был таким посредником между императорской властью, бюрократией и представителями общества Думы.

Родзянко очень активно работал с императором. Председатель Государственной думы имел право всеподданейшего доклада, то есть напрямую выходить на императора. Скажем, 10 февраля 1917 года была последняя аудиенция перед падением монархии, где Родзянко говорил Николаю об ужасе, который складывается и в армии, и на фронте, и в столице, и о том, что революция неизбежна. На что император ответил: «Бог даст», а Родзянко: «Бог ничего не даст. Вы и Ваше правительство все испортили и революция неминуема».

Действительно, когда 23 февраля по старому стилю (8 марта по новому стилю) 1917 года началась Февральская революция, Родзянко оказался в ее эпицентре. Таврический дворец, место заседаний Государственной думы, было просто штабом революции, сюда приходили войска и великие князья приводили военные части, которые тоже перешли на сторону власти. И Родзянко фактически участвовал в заговоре против императора. Заговора не было как оформленного, но де-факто высшие чины империи, военные, гражданские и общественники договаривались о смене монарха. И многие великие князья, то есть родственники императора, тоже были готовы на это.

Родзянко недаром возглавил Временный комитет Государственной думы, который и стал прямым штабом революции. Поскольку императора не было, правительство во главе с князем Голицыным тут же куда-то исчезло, по существу он руководил. И в самом конце февраля – начале марта состоялась его встреча с пришедшим в Таврический дворец великим князем Михаилом Александровичем, младшим братом царя. Они обсуждали тему, и не только обсуждали, а даже написали манифест о том, что Николай отрекается в пользу своего сына, наследника Алексия. Но Алексию было только 13 лет, а по законам Российской империи он мог занять трон отца только в 16 лет и до этого по закону правил регент или верховный правитель (этот титул верховного правителя потом получит Колчак) вместе с Госдумой и Госсоветом. Госсовет – это верхняя палата российского парламента, а Госдума – его нижняя палата. Кстати, когда-то Родзянко был и членом Госсовета.

Была составлена такая конструкция, что император отрекается в пользу наследника, Дума и Госсовет это одобряют, и Михаил становится регентом. Но, как известно, ситуация пошла иначе: в ночь на 2 марта Николай отрекся в пользу Михаила, нарушив все законы Российской империи и абсолютно разрушив правовое поле. Выдающиеся русские юристы потом писали, что Николай и его окружение виновны в том, что они отказались от основных законов Российской империи, то есть от Конституции. И уже через два дня Родзянко тоже изменил свою позицию, говорил, что Михаил тоже не должен брать власть в свои руки. Хотя он монархист, стоял за путь парламентской, конституционной монархии, как, кстати, и Милюков, ведя кадетов, и Гучков, ведя октябристов. Родзянко тоже был человек номер два в партии октябристов.

Интересно, что манифест об отречении Михаила, который не имел никакой законной и юридической силы, стал единственным документом, согласно которому возникло Временное правительство. В этом манифесте ничего не говорится о Государственной думе, тем самым Родзянко как бы подпилил сук, на котором сидел сам, потому что с этого момента он стал нулем. С 3 марта его даже не пускали в здание, где заседало правительство, и Государственная дума фактически прекратила свое существование. Ведь она должна была действовать до ноября 17-го года, когда должны были быть новые парламентские выборы, но с тех пор ни в одном учебнике, ни в одной статье мы ничего не можем узнать о Государственной думе, как будто ее нет. Есть Временное правительство, есть Совет рабочих солдат и депутатов, какие-то еще организации, партии, но Государственной думы нет и Родзянко нет, его вычеркнули. Во время Гражданской войны он будет с белыми, в 20-м году эмигрирует в Югославию, где и умрет в Белграде в 24-м году, не дожив нескольких дней до своего 65-летия.

Родзянко играл громадную роль в русской политической жизни на протяжении 15 предреволюционных лет, особенно вторую их половину, когда был посредником между обществом и императором, был очень влиятельным человеком, а его богатый особняк на Фурштадтской улице, недалеко от Таврического дворца был местом, где собирался по сути весь политический Петербург.

Родзянко переживал минуты триумфа, как в феврале 16-го года, когда император приехал открыть новое заседание Думы, и он попросил, чтобы было дано ответственное правительство, то есть правительство, контролируемое парламентом, – давнишняя мечта русских либералов. Император сказал, что он подумает, а великий князь Николай Николаевич, бывший главнокомандующим до 15-го года, был так восхищен поведением Родзянко, что обнял его и сказал: «Ты, Родзянко, теперь мне друг по гроб жизни» и так далее. То есть он переживал минуты триумфа, подъема, и Россия видела в нем одного из своих вождей, и он полагал, что может возглавить Временное правительство, но вышло не так. О нем забыли его друзья, его оппоненты.

Вообще в воспоминаниях о Родзянко принят слегка снисходительный тон: да, толстяк, такой фанфарон, мог устроить скандал в поезде, когда ему давали плохое купе, что он второй человек в империи или что-то еще. Может быть, отчасти что-то было. Но ясно, что это был человек не злобный, человек глубоко патриотический, который прекрасно понимал всю опасность распутинщины и вообще безответственного поведения. Но и сам заигрался в конечном счете. Ведь что такое Февральская революция? Великие идеалы. И полный крах того, как ее осуществляли? То, что они пошли на это во время войны, я считаю, это вообще акт предательства. И что особенно позорно и особенно болезненно – то, что это были лучшие люди России, не только интеллектуально и культурно высокоразвитые люди, но и профессиональное поколение. То есть они работали в земствах, во время войны много что организовывали. Это были не люди, которые только говорили на кафедрах, а люди, хорошо знавшие практическую жизнь. И вот они провалились в никуда и вместе с ними провалилась Россия.

– Вы считаете, что Родзянко в каждом своем шаге, в том числе и в своих ошибках был абсолютно искренен?

– Это был абсолютно искренний человек. Я не думаю, что это был человек глубочайшего ума, но и не такой добродушный толстяк, фанфарон, который любил председательствовать, представительствовать и прочее. Нет, конечно. Это был русский помещик, аристократ, богатый, земец, патриот. Во время войны он неоднократно бывал в армии, настаивал на смене плохих министров, таких, как, например, Щегловитов, участвовал в отстранении военного министра Сухомлинов, который во многом был повинен в том, что русская армия к началу Первой мировой войны была не так готова, как могла бы.

Это был совершенно искренний, прямой человек. Разумеется, он был политик и, например, будучи яростным антираспутинцем, он не давал Думе гулять на этой теме, понимая, как она болезненна для императора и особенно для императрицы. Это был человек, который в общем-то явился компромиссом, но, как и все они, он вышел из компромисса с властью.

Если бы не было революции, в апреле планировалось наступление армии, которая была готова, как заявил начальник тыла генерал Маниковский, 1 апреля в войну вступали Соединенные штаты Америки, летом 17-го года Германия была бы уничтожена, и тогда была победа, царь на белом коне. И они боялись, вдруг он распустит Думу, все лавры останутся у него и прочее. Может быть, это даже не было отрефлектировано ими, но, думаю, что-то подобное двигало ими. Потому что при всех продовольственных трудностях в Петрограде, при всем тяжелом положении на фронте, положение совершенно не было трагическим, ни в смысле продовольствия, ни в смысле положения армии. Они же, наоборот, педалировали все недостатки, которые были. Конечно, проблемы были, но они создали для России еще больше проблем. Благодаря их деятельности, через несколько месяцев к власти пришли головорезы, которые просто залили кровью нашу страну, уничтожили Церковь, расстреляли священников, офицеров, крестьян и так далее.

Поэтому, думая об этих людях, я и восхищаюсь, и соболезную, и пытаюсь войти в их резон. Конечно, они не думали, что такие люди могут прийти к власти: все эти Троцкие, Зиновьевы, Ленины и так далее, но тем не менее…

– Юрий Сергеевич, понимаю, что, может быть, это вопрос риторический и философский, но почему же так получается, что люди, руководствующиеся самыми благими намерениями в отношении будущего своей страны, действительно патриоты, совершают действия, которые приводят к таким трагическим последствиям. Ведь в этом тоже, пожалуй, есть некая закономерность.

– Честно говоря, такого провала в новейшей русской истории я больше не знаю. Потому что и царская власть, и общество уже в 1905-1907 годах договорились, что самодержавие уже не самодержавие, царская власть пошла на большие уступки, общество тоже перестало подпитывать революционеров-террористов, и вот компромисс, давайте работать. А уж если война, тем более все для фронта, все для победы – кстати, это слова Родзянко (в одном из его выступлений я читал такого рода пассажи), которые потом цитировали при советской власти. Конечно, они просто не могли себе представить, что такое будет. Это тоже самое, как в 1932-1933 годах немецкий народ, который никто не заставлял, проголосовал за национал-социалистов. Разве немецкие бюргеры думали тогда, что они голосуют за головорезов, которые окунут весь мир в кровь, они об этом подумать не могли. Так и эти люди не могли о подобном подумать.

А вся деятельность Временного правительства уже после Родзянко в марте-апреле – это просто сплошной провал. Они сами развалили государство, уничтожили с ходу старую систему правления и по всей стране начался хаос. Другое дело, что действовало не одно Временное правительство, а так называемый Совет солдатских депутатов – так называемое двоевластие, где был принят известный закон «Приказ № 1 по армии», который просто развалил дисциплину в армии. Разве люди, пришедшие к власти, действовали ответственно? Они полностью все уничтожили. Уже ослабшая к тому времени экономика полностью рухнула к весне 18-го года, и тогда в стране действительно начался развал, голод и так далее.

Думаю, что эти люди просто не могли представить. Что Родзянко? Выдающийся русский историк Милюков, не только политик, а человек, который прекрасно знал русскую историю и как все в России случается, ведь шел на это в открытую. Да, это громадный провал русского общества: и русских либералов, и консерваторов, и демократов. И эта травма ощутима по сей день, и через сто лет. Почему сегодня либерально-консервативные христианско-демократические, социал-демократические силы в стран так слабы? Это была страшная травма – все партии проиграли тогда.

– Есть о чем подумать.

– Прежде всего нам сегодняшним это говорит о том, что нельзя пускаться в авантюры ни с одной стороны, ни с другой. И, с другой стороны, это урок и сегодняшней власти, и обществу, что, во-первых, нужно стремиться к компромиссу и какому-то конценсусу. Нужно уметь договариваться, даже когда одна сторона не хочет, все равно надо уметь договариваться. Больше никаких революций, никаких сотрясений. Потому что русское сотрясение на примере гибели Русской Церкви, которая, слава Богу, не оказалась полной, но тогда все было истреблено.

– Спасибо Вам.

ЛЮДИ И СУДЬБЫ

Игорь АРХИПОВ

М. В. РОДЗЯНКО: ВТОРОЙ ЧЕЛОВЕК

“ДУМСКОЙ МОНАРХИИ”

“Второй человек государства”, “выразитель народной воли”, посредник между обществом и верховной властью — на такую роль претендовал Михаил Владимирович Родзянко, возглавлявший Государственную думу в 1911—1917 годах. В преддверии Февраля 1917-го Родзянко — очевидно, самая заметная политическая фигура общероссийского масштаба (не относящаяся к высшей бюрократической элите), — воспринимался мифологизированным общественным сознанием зачастую как чуть ли не “заговорщик” и “организатор революции”.

В действительности Родзянко оказался одним из тех умеренных, либеральных политических деятелей, которые вследствие своеобразных взаимоотношений власти и общества — непростых, лишенных взаимного доверия и нацеленности на конструктивное сотрудничество, — претерпели весьма любопытную, исторически знаковую метаморфозу. В силу своего мировоззрения, социокультурных традиций, принадлежности к “буржуазно-помещичьей” среде октябрист Родзянко изначально был вполне лоялен власти. Вступив на путь большой политики, Михаил Владимирович, психологически не лишенный честолюбивых амбиций, поначалу совсем не был настроен на конфронтационный стиль поведения. Но политическая логика выдвигала Родзянко в первый ряд лидеров оппозиции. Убежденный монархист, он прилагал усилия к сохранению “исторической власти”, в том числе пытаясь подталкивать ее на путь либеральных реформ и конституционализма. Спикер Родзянко считал это своей главной миссией. Крушение государственного порядка императорской России в дни Февральской революции он воспринял и как свою личную трагедию.

Непродолжителен и обманчив был внешне эффектный политический триумф, который пришлось пережить Родзянко сразу после Февральского переворота. Среди ведущих лидеров эпохи “думской монархии” Родзянко стал первым, кто был вытеснен из сферы реальной политики. В условиях новой политической конъюнктуры Михаил Владимирович оказывался уже неподходящей для лидерства фигурой. Виной тому не только закрепившийся за Родзянко имидж “верноподданного оппозиционера” и его политические взгляды (казавшиеся в новой обстановке чрезмерно “правыми”), но и особенности характера, манеры общения с другими деятелями. И впоследствии некоторые его оппоненты задумывались: возможно, не стоило пренебрегать популярностью и авторитетом Родзянко и Государственной думы — политическим ресурсом, который имелся в распоряжении либерально-демократической элиты к моменту вступления страны в непредсказуемую и драматичную эпоху “Свободной России”.

Партийный выдвиженец

Родзянко родился в семье богатых помещиков Екатеринославской губернии 31 марта 1859 года. По окончании Пажеского корпуса Михаил Владимирович начал службу в лейб-гвардии Кавалергардском полку, но уже через четыре года, в 1882 году, в чине поручика отказался от военной карьеры. Это нарушало семейную традицию. Дед Родзянко вышел в отставку генерал-майором корпуса жандармов, а отец дослужился до чина генерал-лейтенанта, был помощником шефа корпуса жандармов в Петербурге. Но у Родзянко имелось оправдание. Женившись на княгине Анне Николаевне Голицыной, дочери сенатора и обер-гофмейстера двора, он решил посвятить себя семье, а также хозяйственным заботам (лично Михаилу Владимировичу принадлежало около полутора тысяч десятин земли).

Последующее “хождение” Родзянко в политику — типично для многих деятелей его круга. Либеральный и просвещенный хозяин, он изначально испытывал склонность к общественной работе. Михаил Владимирович был почетным мировым судьей, предводителем уездного дворянства, гласным уездного и губернского земства, а в 1900 году его избрали председателем губернской земской управы1. Участвуя в земско-городских съездах, Родзянко сблизился с лидерами либерального движения Д. Н. Шиповым и М. А. Стаховичем. В 1905 году вместе с ними он стал одним из создателей партии “Союз 17 октября”.

Родзянко импонировал “прагматизм” октябристов, привлекало то, что они, не увлекаясь политическими теориями и идеологией, пытались в духе времени, с учетом происходивших в российском обществе изменений отстаивать конкретные интересы крупного бизнеса и землевладельцев. В 1906 году Родзянко был избран от Екатеринославского земства в Государственный совет, а год спустя, при поддержке октябристов, стал депутатом III Государственной думы.

В Думе Родзянко “звезд с неба не хватал”, хотя и занимал ответственные позиции. Земельная комиссия, возглавляемая Михаилом Владимировичем, относилась к числу ключевых — с учетом проводимых П. А. Столыпиным реформ, всецело поддерживавшихся октябристами. В марте 1910 года, когда А. И. Гучкова — лидера фракции и партии октябристов — избрали председателем Думы, Родзянко возглавил бюро фракции. И неизвестно, как сложилась бы его политическая судьба, если бы в марте 1911 года не грянул “конституционный кризис”. Гучков ушел в отставку, протестуя против того, что Столыпин ради принятия весьма прогрессивного закона о западном земстве распустил на три дня Думу и Госсовет (такую возможность давала ст. 87 Основных законов Российской империи). Но, продемонстрировав принципиальность, октябристы не собирались отказываться от поста спикера. В качестве преемника Гучкова выдвинули Родзянко — представителя правого крыла октябристов, за которого проголосовало октябристско-кадетское большинство Думы (199 избирательных шаров при 123 неизбирательных). Другой компромиссной фигуры на тот момент не было.

Карьерный взлет Родзянко для многих его коллег оказался сюрпризом. “М. В. Родзянко мог бы повторить про себя русскую пословицу: без меня меня женили”, — отмечал лидер кадетов П. Н. Милюков. “В сущности, Михаил Владимирович был совсем недурным человеком, — вспоминал Милюков. — Его ранняя карьера гвардейского кавалериста воспитала в нем патриотические традиции, создала ему некоторую известность и связи в военных кругах; его материальное положение обеспечивало ему чувство независимости. Особым честолюбием он не страдал, ни к какой „политике“ не имел отношения и не был способен на интригу. На своем ответственном посту он был явно не на месте и при малейшем осложнении быстро терялся и мог совершить любой неловкий поступок. Его нельзя было оставить без руководства…”2

Михаил Владимирович часто становился объектом сатиры и просто насмешек коллег. Поводы для иронии над собой Михаил Владимирович давал даже своим внешним обликом — запоминающейся грузной фигурой, громким раскатистым голосом; и неслучайно его звали “толстяком”, “барабаном”, “самоваром” и т. п. Была хорошо известна, к примеру, эпиграмма В. М. Пуришкевича:

Родзянко Думе не обуза,

Но, откровенно говоря,

Нам головой избрали пузо —

Эмблему силы “октября”3.

Личность Родзянко начала вызывать широкий общественный интерес после того, как его избрали председателем Думы. Для знакомства с бытом спикера репортеры ходили на экскурсии в роскошный особняк на Фурштатской улице, д. 20, который Родзянко приобрел, став депутатом Думы. Так, репортер “Огонька” рассказывал: “Гостиная М. В. носит печать изысканного вкуса. Ничего аляповатого. Строгий, выдержанный стиль подлинного „Ампир“. Взгляд невольно останавливается на многочисленных миниатюрах, которым позавидовал бы любой коллекционер. Ряд их изображает предков супруги Михаила Владимировича Родзянко, рожденной кн. Голицыной. Такова художественной работы миниатюра кн. Голицына, вице-канцлера при императрице Екатерине Великой. По стенам гостиной висит ряд портретов, представляющих фамильную драгоценность. В их числе поразительной красоты портрет бабки председателя Г<осударственной> Думы работы знаменитого художника Боровиковского (Екатерина Владимировна Квашина-Самарина, фрейлина двора, длительное время возглавляла столичное Училище ордена святой Екатерины — Екатерининский институт. — И. А.). Здесь же висит несколько картин работы голландской школы, расставлено много фарфора и античных безделушек”. Распорядок рабочего дня председателя Думы представлялся так: “М. В. Родзянко ведет правильный образ жизни, работая по 12—14 час<ов> в день. В 10 ч<асов> утра принимает лиц, имеющих к нему дело, в своем кабинете в Г<осударственной> Думе, и остается там до 6 час<ов> вечера. Вечером М. В. работает над различными делами, связанными с председательствованием в Государственной Думе. Политическая деятельность М. В. отнимает все время до поздней ночи”4.

Близость к Таврическому дворцу делала квартиру Родзянко одним из центров политической жизни — у себя дома он проводил совещания лидеров думских фракций и групп, активистов партии октябристов. В Петербурге Михаил Владимирович проживал с семьей в период думских сессий, остальное время проводил в имении.

С миссией посредника

Стиль поведения, которого Родзянко последовательно придерживался, вполне соответствовал его политико-психологическому складу, менталитету. С одной стороны, будучи убежденным монархистом, Михаил Владимирович полагал, что российская государственность не может существовать без авторитетной, опирающейся на исторические традиции верховной власти. В то же время возникший после 17 октября 1905 года политический режим Родзянко рассматривал как конституционный, а в Думе видел законодательный орган власти с четко определенными правами. Миссия парламента — способствовать эволюции государственного порядка путем либеральных реформ, обеспечивающих укрепление принципов законности, развитие гражданских свобод, “самоорганизации” общества. Ради достижения этого нужно стремиться к конструктивному сотрудничеству с властью, но при этом и сама Дума должна быть весомым и ответственным институтом гражданского общества.

Коллеги-политики позже упрекали Михаила Владимировича за то, что он, достаточно освоившись в спикерском кресле, проникся мыслью, что “Государственная дума — это я, Родзянко”, и слишком часто выдавал свое личное мнение за “голос народного представительства”. Действительно, Родзянко был убежден, что в первую очередь от него зависит, сможет ли Дума влиять на проводимый верховной властью политический курс, на решение значимых для всего общества проблем. В отличие от предыдущих председателей Думы, он очень активно использовал право “всеподданейших докладов” государю. Предпочитая действовать кулуарным путем, Родзянко вскоре снискал репутацию человека, который “говорит правду царям”.

Это ярко проявлялось в борьбе с “темными влияниями” Г. Е. Распутина. Родзянко, еще до избрания председателем Думы проводивший собственное расследование, пришел к убеждению, что “Гришка Распутин” “помимо недюжинного ума, чрезвычайной изворотливости и ни перед чем не останавливающейся развратной воли обладал большой силой гипнотизма”, имел огромное влияние на мистически настроенную императрицу, а также на Николая II. Поэтому, констатирует Михаил Владимирович, не удивительно, что “всякие честолюбцы, карьеристы и разные темные аферисты окружали толпою Распутина, видя в нем доступное орудие для проведения личных корыстных целей”. Сложившийся вокруг Распутина “плотно спаянный кружок единомышленников” стал вмешиваться “в государственные дела, устраняя популярных деятелей и заменяя их своими ставленниками”. Родзянко понимал, насколько убийственное для репутации царя и династии впечатление могут произвести на обывателей, особенно “простолюдинов”, любые слухи о влиянии Распутина. Неутомимо “раскрывая глаза” государю на эту опасность, Родзянко доказывал недопустимость пребывания “вредного лжеучителя” среди ближайшего окружения царской семьи: “...присутствие при дворе в интимной его обстановке человека, столь опороченного, развратного и грязного, представляет из себя небывалое явление в истории русского царствования”. Более того, “никакая революционная пропаганда не могла бы сделать того, что делает присутствие Распутина”5. Государь говорил “я вам верю”, признавал, что “чувствует искренность и верит Думе”, но действенных мер по удалению Распутина не принимал; в свою очередь, императрица настраивала против Родзянко и царя и министров. Михаил Владимирович, не лишенный такого неподходящего для крупного политика качества, как наивность, каждый раз верил обещаниям Николая II. Поэтому председатель Думы неоднократно препятствовал вынесению на обсуждение депутатов вопросов, касающихся темы “распутинщины” — надеясь таким образом свести к минимуму ущерб для “царского престижа”.

Своеобразный политический подтекст имело настойчивое внимание Родзянко к вопросам, затрагивающим “достоинство” Думы. На любые действия властей, ущемляющие права Думы как законодательного органа, Родзянко реагировал крайне болезненно. Иногда это приобретало анекдотические формы. Родзянко устраивал скандалы из-за того, что городовой на улице не отдал честь “второй особе в империи” или в поезде было предоставлено не подобающее его статусу место. Когда государь затягивал с аудиенцией (к примеру, намекая на недовольство поведением депутатов), Родзянко заявлял, что “достоинство Думы оскорблено”, угрожал выйти в отставку и сложить с себя звание камергера. И властям приходилось, во избежание дополнительных осложнений, считаться с такими психологическими странностями спикера. В то же время, если Николай II шел на удовлетворение каких-либо требований, Михаил Владимирович незамедлительно сообщал парламентским лидерам об одержанной победе. Родзянко представлял это как свидетельство своего политического влияния — дескать, государь прислушивается к его мнению (в частности, так было с прекращением “забастовки” министров, пытавшихся игнорировать Думу). Конечно, это являлось игрой, которая, впрочем, весьма увлекала Родзянко. И вряд ли Михаил Владимирович был совершенно искренен, когда после Февраля 1917-го, выступая перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, сетовал: “Доклады мои, за все 6 лет, которые я имел честь быть председателем Государственной Думы, представляли для меня совершеннейшую пытку, потому что приходилось говорить без всякого отклика”6.

Родзянко избегал публичных выступлений, позволяющих причислить его к вождям оппозиции. Но фактически он оказывался знаменем либерального думского большинства, критично настроенного по отношению к исполнительной власти. Выборы в IV Думу в 1912 году подтвердили, что после смерти Столыпина “эпоха доверия” ушла в прошлое. Власть, задействовав административный ресурс, нанесла сокрушительный удар и по относительно лояльным октябристам (вместо 154 мест они получили 98). Провал на выборах в Москве А. И. Гучкова был воспринят очень болезненно. Но именно благодаря этому увеличился политический вес Родзянко в партии. Для октябристов и левых (кадетов и прогрессистов), он оказался безальтернативным претендентом на пост председателя Думы (правые и националисты выдвигали П. Н. Балашова).

Отголосок “полевения” парламента и его большинства — программное выступление Родзянко, встреченное общественностью с восторгом. Обращал на себя ключевой тезис “конституционной декларации” председателя Думы: “Я всегда был и буду убежденным сторонником представительного строя на конституционных началах, который дарован России великим Манифестом 17 октября 1905 г., укрепление основ которого должно составить первую и непреложную заботу русского народного представительства”. Прежде всего, по словам Родзянко, народ “ждет законодательных трудов, направленных к утверждению во всех слоях населения сознательного повиновения закону и устранению в условиях повседневной народной жизни проявлений недопустимого произвола”7.

В либеральной прессе выступление спикера оценивали как политически знаковое событие, свидетельствующее о разрыве октябристов с правыми, а Родзянко называли кандидатом “объединенной оппозиции”. В кадетской газете “Речь”, отмечавшей, что “словесная формулировка составляет несомненную заслугу М. В. Родзянко и его политических друзей”, так разъяснялся смысл “конституционной декларации”: “Великий Манифест выступает не в качестве забытого документа, а в качестве такого государственного акта, словам которого придается серьезное и реальное политическое значение”. В возможности появления “конституционного большинства” усматривали далеко идущие последствия — это “то, что нас наконец сдвинуло бы с мертвой точки, что заставило бы страну снова жить одной жизнью со своим народным представительством, как это было во времена первой и второй Гос<ударственной> Думы”8. Важность заявлений Родзянко, свидетельствующих о политической эволюции октябристов, подчеркивалась и в близкой им газете “Голос Москвы”: “Она (речь Родзянко. — И. А.) положила конец легенде об октябристах, показала их настоящее лицо. Уступки и компромиссы, — неизбежные в политической работе, — имеют, однако, свои границы, а правительство сумело провести резкую черту, за которой уже нет точек соприкосновения и нет места уступкам”9.

В оппозиции “национальной измене”

С началом войны Родзянко превратился в общепризнанную фигуру национального масштаба, символ атмосферы “священного единения”.

Как и большинство либералов, Родзянко был убежден: примирение с властью ради победы над внешним врагом продемонстрирует, что оппозиция является конструктивной и ответственной “государственной силой”, для которой превыше всего национальные интересы. И когда-нибудь, после разгрома реакционной кайзеровской Германии, верховная власть оценит вклад “общественных кругов” и наконец пойдет на кардинальные внутриполитические реформы…

В июле 1914 года, еще до объявления войны, патриотические манифестации, направлявшиеся к посольству Сербии, задерживались около дома Родзянко на Фурштатской улице, и председатель Думы выступал с эффектными приветствиями. Утром 26 июля 1914 года, перед открытием однодневной сессии Думы, депутаты были приняты государем в Зимнем дворце. Произнесенная Родзянко речь напоминала несколько наивное, сентиментальное напутствие Николаю II: “Г<осударственная> Дума, отражающая в себе единодушный порыв всех областей России и сплоченная одною объединяющею всех мыслью, поручила мне сказать вам, государь, что народ ваш готов к борьбе за честь и славу отечества. Без различия мнений, взглядов и убеждений Г<осударственная> Дума от лица русской земли спокойно и твердо говорит своему царю: „Дерзайте, государь, русский народ с вами и, твердо уповая на милость Божию, не остановится ни перед какими жертвами, пока враг не будет сломлен и достоинство России не будет ограждено“”. Царь прослезился, а Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, подойдя после выступления к Михаилу Владимировичу, обнял его: “Ну, Родзянко, теперь я тебе друг по гроб. Все для Думы сделаю. Скажи, что надо”. Председатель Думы тотчас попросил восстановить выход кадетской газеты “Речь”, которую великий князь закрыл за статьи, показавшиеся ему непатриотичными10.

Предполагалось, что на время войны о политике “будет забыто”, а думские сессии станут редкими и непродолжительными. Министр внутренних дел Н. А. Маклаков (кстати, брат одного из лидеров партии кадетов В. А. Маклакова) попытался отсрочить созыв Думы более чем на год, до осени 1915 года. Это было нарушением закона и вызвало бурю протестов со стороны Родзянко. Николай II согласился на открытие следующей сессии 27 января 1915 года — с оговоркой, что она продлится всего три дня и будет посвящена исключительно принятию бюджета. В принципе это условие было выполнено. Думские речи представляли собой вариации торжественных славословий в стиле “священного единения”. Свою лепту внес и Родзянко, в частности горячо одобряя изданный государем закон “О воспрещении пьянства навсегда”: “Мудрым

повелением своим Венценосный вождь уврачевал злой недуг своего народа, направив жизнь его на светлый путь трезвости”, в результате чего “оздоровленный народный дух усилит мощь народного самосознания и ясного понимания им своей исторической задачи”11. Впрочем, когда встал вопрос о распространении военной цензуры на речи депутатов, “верноподданный” Родзянко отреагировал жестко, продемонстрировав в очередной раз свойственные ему авторитарные качества: “Мне, конечно, было совершенно ясно, что военная цензура над речами быть должна, я просил, чтобы прислали цензора, который бы сидел в Думе и, по соглашению со мною, указывал то, что он считал опасным в военном отношении, но я отвергал право правительства кем-нибудь, кроме меня, цензурировать эти речи в ином смысле”12.

Родзянко не хотел, чтобы во время войны Дума уходила в тень, да и сам он как политик не собирался бездействовать. Михаил Владимирович развил бурную общественную активность, считая, что его долг — содействовать разрешению проблем, мешающих успешному ведению войны. Родзянко получал в изобилии информацию о неудовлетворительной организации поставок вооружения, боеприпасов, обмундирования, о сопутствующих этому злоупотреблениях и фактах, позволявших говорить о коррупции высокопоставленных лиц. Для знакомства с положением дел он посещал армию, часто бывал в Ставке. У него сложились доверительные отношения с великим князем Николаем Николаевичем, который откровенно жаловался на халатность и саботаж со стороны Военного министерства, руководимого В. А. Сухомлиновым. Первой жертвой энергичной деятельности Родзянко стал уволенный после его обращений глава Военно-санитарного ведомства. “Измена чувствовалась во всем, и ничем иным нельзя было объяснить невероятные события, происходившие у всех на глазах”, — так, в целом, оценивал ситуацию Родзянко13.

Весной 1915 года Родзянко посетил Галицийский фронт, где столкнулся с вопиющими примерами “бездарной” организации обороны. Михаил Владимирович одним из первых политиков поднял “патриотическую тревогу”. По мере того как усиливались в обществе сомнения в дееспособности правительства, становились все более очевидными “шапкозакидательские” иллюзии высших сановников. Полагая, что война продлится не более шести месяцев, они надеялись, что у царизма хватит сил и внутренних ресурсов выстоять без широкой политической поддержки. Коренную ошибку власти Михаил Владимирович видел в том, что у нее “не было необходимого доверия к народу”: “Правительство считало, что можно выиграть эту кампанию путем приказа и повиновения, и тем самым доказать, что царское правительство стоит на надлежащей высоте понимания народной воли”14.

С огромным трудом Родзянко убедил Николая II, что необходимо привлечь к “работе на оборону” общественность — земские и городские организации, представителей промышленности, банков и, естественно, законодательные учреждения. Было создано Особое совещание по обороне, в деятельности которого Родзянко активно участвовал. Ироничный и наблюдательный националист В. В. Шульгин так передавал впечатления от работы в заседаниях Особого совещания “монументального Михаила Владимировича Родзянко, самой природой предназначенного для сокрушения министерских джунглей”: “Родзянко несет свой авторитет председателя Государственной Думы с неподражаемым весом. Это его — достоинство и недостаток. „Цукать“ министров с некоторого времени сделалось его потребностью. Впрочем, правду сказать, и было за что разносить, принимая во внимание, сколько народу уложили и сколько губерний отдали”15. Родзянко утверждал, что благодаря работе Особых совещаний нормализовалось снабжение армии всем необходимым, “фронт в скором времени был засыпан ящиками со снарядами и патронами, на которых руками рабочих было выгравировано: „Снарядов не жалеть!“”16 Вскоре после “ударного” доклада 30 мая 1915 года, когда Родзянко целый час рассказывал государю о злоупотреблениях представителей власти, Николай II уволил ряд названных им министров (Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, И. Г. Щегловитова), а также отстранил от дел В. А. Сухомлинова. Родзянко, еще более уверовав в собственную роль “посредника” и “уговаривающего”, надеялся, что сможет склонить царя к принятию и других требований оппозиции. Однако это оказалось иллюзией...

По мере приближения февральских событий 1917-го Родзянко постоянно убеждался в недееспособности власти, в том, что она не может обеспечить успешное окончание войны, приостановить нараставшую хозяйственную разруху в тылу. Роковым шагом председатель Думы считал решение государя возложить на себя обязанности верховного главнокомандующего (от переживаний с Родзянко случился сердечный приступ). Михаил Владимирович опасался, что личное участие Николая II в руководстве вооруженными силами негативно скажется на авторитете верховной власти. К тому же отсутствие императора в Царском Селе создает подходящие условия для усиления влияния Распутина и “темных сил” на императрицу. Тем не менее, когда 3 сентября 1915 года внезапно было объявлено о прекращении работы Думы (во многом это был ответ власти на создание оппозиционного парламентского большинства — Прогрессивного блока), Родзянко приложил значительные усилия, чтобы избежать бурной реакции депутатов и не спровоцировать разгон парламента. Михаил Владимирович считал, что “Думу надо беречь” — это единственный институт власти, который пользуется доверием населения и способен обеспечивать хоть какую-то политическую стабильность.

Действуя в привычном стиле, стремясь “поднять настроение в стране и успокоить общество”, Родзянко добился посещения Думы Николаем II (впервые за всю ее десятилетнюю историю!). Появление государя в Таврическом дворце 9 февраля 1916 года, в день открытия сессии, вызвало всеобщее ликование. Воспользовавшись моментом, Родзянко попытался уговорить Николая II даровать “ответственное министерство”: “Вы не можете себе представить величие этого акта, который благотворно отразится на успокоении страны и на благополучии исхода войны”. В ответ Николай II лишь пообещал: “Об этом я подумаю”17. И в дальнейшем Родзянко предпринимал попытки подтолкнуть государя к изменениям в проводимой политике, в частности привлечь к работе правительства популярных общественных деятелей.

Разоблачительные выступления оппозиции, достигшие наивысшего накала во время открывшейся 1 ноября 1916 года сессии, назовут “штурмовым сигналом” к революции. Признавая, что выход Думы “из пассивного положения” может обернуться революционными последствиями, Родзянко осознавал психологическую естественность “бури и натиска”: “Мы все понимали, что курс, принятый правительством, еще с большей вероятностью приведет к краху Государства. Поэтому решение сказать громко правду в законодательных рамках Учреждения Государственной Думы представлялось последним средством, могущим образумить как Верховную власть, так и призванное к власти правительство”18. Михаил Владимирович разделял популярное в думской среде мнение, что “реальные политики” не вправе игнорировать слухи об “измене”, “немецком засилье” и т. п. Нужно чутко реагировать на текущую политическую конъюнктуру — ведь в конечном счете всего через год предстоят парламентские выборы! Когда после легендарного выступления 1 ноября П. Н. Милюкова, указывавшего на возможную причастность к “измене” императрицы, разразился скандал, Родзянко постарался вывести из-под удара лидера кадетов. Удалось ограничиться отставкой председательствовавшего тогда вице-спикера С. Т. Варун-Секрета (мол, он не знал немецкого языка, лидер же кадетов ссылался на немецкую газету). В публичной борьбе с “глупостью или изменой” Родзянко, как и большинство оппозиционных политиков, проявлял двойственность. Своим политическим авторитетом он, подобно этим оппозиционерам, поддерживал слухи, дискредитирующие власть, хотя и осознавал, что отсутствуют достаточно убедительные доказательства “предательства” высокопоставленных государственных деятелей…

Интересно, что Родзянко, многие годы противостоявший влиянию Распутина, негативно встретил известие об его убийстве в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года. Михаил Владимирович позже отмечал, что это убийство по праву стало “началом второй революции”: общество получило сигнал, что “бороться во имя интересов России можно только террористическими актами, так как законные приемы не приводят к желаемым результатам”19. Отрицательно относился Родзянко и к планам “дворцовых переворотов”, обсуждавшимся в кругах политиков и военных в конце 1916 — начале 1917 года. Принимая у себя на квартире генерала А. М. Крымова, который считался одним из главных “заговорщиков”, председатель Думы возмущался: “Вы не учитываете, что будет после отречения царя. Я никогда не пойду на переворот. Я присягал. Прошу вас в моем доме об этом не говорить. Если армия может добиться отречения — пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждениями, но не насилием”20.

Последний шанс убедить Николая II представился Родзянко 10 февраля 1917 года. Выражая беспокойство слухами о грядущем роспуске Думы, Михаил Владимирович доказывал: на фоне недоверия к правительственной власти столь крутой шаг может привести прямо к революции. Уверяя, что Дума и так “по своей умеренности и настроению далеко отстала от страны”, Родзянко предлагал продлить полномочия парламента — чтобы не рисковать выборами в неблагоприятных военных условиях. Завершая доклад, председатель Думы удивительно точно спрогнозировал, что через 3 недели случится революция и “анархия, которой никто не удержит”: “Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием”. На реплику государя — “Бог даст”, Родзянко безнадежно заметил: “Бог ничего не даст, вы и ваше правительство все испортили, революция неминуема”. Как вспоминал глава думской канцелярии Я. В. Глинка, “Родзянко вернулся из Царского <Села> мрачнее тучи”21.

В преддверии Февральской революции популярность Родзянко была чрезвычайно велика. Так, в действующей армии офицеры, празднуя наступление нового, 1917, года, поднимали тост “За Свободную Россию!” и направляли приветственные телеграммы Родзянко22. А. Н. Родзянко свидетельствовала о постоянном ажиотаже вокруг супруга, ибо в первую очередь к Думе были обращены со всех сторон надежды: “…в каком котле мы живем и как тяжело теперь положение Миши. Он положительно один для борьбы со всеми темными силами, и все напуганные обыватели, начиная с в<еликих> князей, обращаются к нему за советами или с вопросом: когда будет революция?”23 Да и сам Родзянко не без гордости вспоминал о своей “центральной” роли в политической жизни: “Мой кабинет — это был фокус всех новостей, а Дума — это корзина общественных новостей и отчасти сплетен. Я все знал, что говорилось; но многое приходилось в одно ухо впускать, в другое выпускать”24.

Родзянко был одним из самых активных публичных политиков. “Без него не могло обойтись ни одно крупное событие, ни одно торжество, ни одна правительственная манифестация. Вернее, он не мог, не считал вправе их обходить. Везде тут как тут. “Всюду внедрялся, — вспоминал директор департамента МИДа В. Б. Лопухин. — Председатель Государственной Думы, „выразитель народной воли“, второе лицо в России после царя, каким Родзянко себя и пытался поставить, считая, что и по интеллектуальным своим качествам он на голову выше своих современников”. Как безжалостно отмечал Лопухин, “такова была мания гренадера, никогда умом не блиставшего, а с войной окончательно свихнувшегося думского председателя, с некрасивым щетинистым лицом, вечно небритого (что придавало ему вид и плохо умытого), телом сырого и грузного”. Манеры поведения Родзянко, напоминавшие порой о неутомимом Фигаро, могли и раздражать: “И всех-то он поучал... Смешною, а когда затянется, и скучною была болтовня Родзянко, псевдопатетическая, неумело снабжавшаяся шаблонными эффектами дикции и жестов. Большое участие в его речах, произносившихся с модуляциями голоса сказителя древних былин, принимал указательный перст думского председателя. Он подчеркивал устремлением вверх важность выдвигающихся моментов. Помахиванием в пространстве грозил несогласным и врагам...”25 И подобный образ спикера могли бы нарисовать многие современники.

Не стоит полагать, что Родзянко был погружен исключительно в заботы о судьбе государства и жил только перипетиями большой политики. При всей своей занятости Михаил Владимирович развивал бурную активность, когда брался за решение всевозможных личных вопросов. Причем и это он рассматривал как форму собственного политического самоутверждения!

Например, накануне Февраля Родзянко добивался установки телефонов “нужным” людям, ходатайствовал о присвоении чина действительного статского советника человеку, который обещал пожертвовать деньги на церковь Таврического дворца, обсуждал перспективы “нового насаждения мандарин на берегу Черного моря”, доставал 20 литров дефицитного формалина и 50 аршин “резинового ремня”, решал вопрос “об отпуске Лейб-Гвардии Преображенскому полку кинематографических лент” (в этом полку служил сын председателя Думы Георгий). Председатель Думы выбивал себе бесплатный билет на проезд в первом классе по всей железнодорожной сети России на 1917 год, просил изготовить копию печати и зажигалки, которую приметил на столе у морского министра. Михаил Владимирович требовал, чтобы предоставленный ему “легковой самоход” ставился на ночь в его домашний гараж, а шофер мог ездить в штатском платье, хотя на машине будет оставаться “военный знак”. (Это считалось престижным атрибутом статуса — как сейчас спецномера и проблесковые маячки!) Родзянко скандалил, обращаясь к директору императорских театров В. А. Теля-ковскому: почему руководителям Думы предоставили билеты в партер Мариинского театра, а не в ложу? Причем его особенно взбесило заявление кассирши: “Приказано с Думой не считаться”. “Сочтя своим долгом довести до Вашего Превосходительства о вышеуказанном заявлении кассирши, я вместе с тем обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой сделать все зависящие распоряжения о беспрепятственной выдаче билетов для членов Государственной Думы, как это делалось до сих пор”, — настаивал Родзянко26. В общем, Михаил Владимирович ни при каких обстоятельствах не забывал, что он — “второй человек в России”…

“Сделали меня революционером!”

Стихийные события Февральской революции явились для Родзянко (несмотря на его же пророчества и мрачный общественный климат в целом) полной неожиданностью и тяжелейшим психологическим потрясением. Секретарь председателя Думы В. Н. Садыков вспоминал, что, отправляясь утром 27 февраля в Таврический дворец, “как бы забыв что-то важное, Михаил Владимирович быстро вернулся обратно, подошел к иконе и как глубоко верующий человек опустился на колени и трижды перекрестился. Родзянко знал, что накануне был издан Указ о приостановке заседаний Думы, и считал это трагической ошибкой: „Все кончено… Все кончено!“ — повторил он несколько раз, как бы про себя. Видно было, как дорого стоили ему эти несколько часов… Он как-то сразу осунулся, постарел, глубокая тень печали легла на его открытое, честное лицо, тень, которая оставила свой грубый след на всю его жизнь... И первый раз я увидел на лице Михаила Владимировича слезы. Он тихо плакал”27.

Огласив царский указ о роспуске Думы, Родзянко занял выжидательную позицию, в которой кое-кто из политиков усматривал проявления слабости, безволия. В действительности, скорее всего, он надеялся получить ответ Николая II на отправленные днем 26 февраля и утром 27 февраля телеграммы, в которых в очередной раз говорил о необходимости даровать “министерство доверия”. О реакции государя на крик отчаяния председателя Думы (“положение ухудшается”, “настал последний час, когда решается судьба родины и династии”, и т. п.)28 стало известно позже: “Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать”. Не удалось Родзянко и подвигнуть великого князя Михаила Александровича на решительный поступок: убедить Николая II издать манифест об “ответственном министерстве”, а тем временем принять на себя функции главы государства29.

Только поздним вечером 27 февраля Родзянко согласился “взять власть” в качестве председателя Временного комитета Государственной думы (ВКГД) — на период формирования Временного правительства. Отчасти настрой Родзянко изменился благодаря давлению со стороны других парламентских лидеров, пытавшихся вывести его из состояния растерянности. “Родзянко сидел за серединой стола, на своем председательском месте, и на его всегда самоуверенном лице виднелось волнение и нерешительность”, — вспоминал октябрист Б. А. Энгельгардт30. Определенный эффект произвело на Родзянко телефонное сообщение из Преображенского полка о его готовности “предоставить себя в распоряжение Думы” (это было воспринято как знак появления надежной вооруженной силы), а также известие о переходе на сторону Думы гарнизона Петропавловской крепости31. Главным же стимулом оказались сугубо практические соображения — боязнь потерять политическую инициативу, быть оттесненным на периферию. В результате “власть подберут другие” — обосновавшийся в Таврическом дворце Петроградский Совет рабочих депутатов. Открытие вечером 27 февраля первого заседания Совета, по свидетельству А. Ф. Керенского (он также входил в ВКГД), “было расценено как критическое событие, ибо возникла угроза, что в случае, если мы немедленно не сформируем Временное правительство, Совет провозгласит себя верховной властью России”32. Думские лидеры уговаривали Родзянко: “Берите, Михаил Владимирович. Никакого в этом нет бунта. Берите как верноподданный... Берите, потому что держава Российская не может быть без власти...”33

Петербургский историк, доктор исторических наук А. Б. Николаев в интересной, основанной на скрупулезном анализе огромного фактологического материала монографии последовательно доказывает тезис, контрастирующий с распространенными в историографии представлениями. В действительности, на его взгляд, следует однозначно утверждать, что IV Государственная дума, сформировавшая днем 27 февраля ВКГД, сыграла ключевую, безусловно революционную роль (в том числе целенаправленно занимаясь организацией военной силы, захватом учреждений и арестами деятелей “старого порядка”), и в значительной степени это было связано с позицией Родзянко34.

Позволив себя “поуговаривать”, Родзянко стал демонстрировать “властность”, сразу обратившую внимание окружавших его коллег-политиков. Тем не менее текст воззвания ВКГД, выступавшего как прообраз будущей демократической власти, был составлен в весьма осторожных выражениях: “ВКГД, при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванных мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться доверием его”. З. Н. Гиппиус, ознакомившись с первым обращением ВКГД, поставила безрадостный диагноз: “Все это производит жалкое впечатление робости, растерянности, нерешительности. Из-за каждой строчки несется знаменитый вопль Родзянки: „Сделали меня революционером! Сделали!“”35

В февральские дни Дума как символ переворота оказывалась местом паломничества толп “восставшего народа”. Выступления Родзянко с ритуальными речами перед народом, приходившим “на поклон” к Таврическому дворцу, были колоритным атрибутом времени. “Родзянко идет, ему командуют „на караул“; тогда он произносит речь громовым голосом <...> крики „ура!“ <…> Играют марсельезу, которая режет нервы <...> Михаил Владимирович очень приспособлен для этих выходов: и фигура, и голос, и апломб, и горячность <...> При всех его недостатках, он любит Россию и делает, что может, т. е. кричит изо всех сил, чтобы защищали родину...”, — вспоминал В. В. Шульгин36. Риторика выступлений председателя Думы была выдержана в “консервативно-патриотическом” стиле и не обременена особым идеологическим содержанием. Обращаясь к солдатам, Родзянко аппелировал к “бытовым” ценностям и установкам традиционной воинской дисциплины. Как “простой русский человек” и “старый военный”, он увещевал “православных воинов” и солдат-“молодцев”: “Прошу вас разойтись по казармам и делать то, что вам прикажут ваши офицеры <...> Я прошу вас подчиняться и верить вашим офицерам, как мы им верим <...>

Я старый человек и обманывать вас не стану, слушайтесь ваших офицеров, они вас дурному не научат и будут распоряжаться в полном согласии с Государственной Думой”37.

Однако уже и тогда наблюдались симптомы того, что среди “революционных масс” авторитет Родзянко совсем не бесспорен. Например, 27 февраля, во время выступления Михаила Владимировича в Таврическом дворце перед Семеновским полком какой-то солдат принялся кричать: “Изничтожить надо этого Родзянко!” Председатель Думы невозмутимо отвечал: “Что ж, стреляйте... отойдите, граждане...” “В момент выступления человека с винтовкой в Родзянко еще держалось сознание наличия этого престижа (Думы. — И. А.), и это позволило ему сохранить спокойствие и уверенность в себе, которые всегда производят впечатление на толпу”, — свидетельствовал Энгельгардт. Но к себе в кабинет Родзянко вернулся в истерике: “Мерзавцы! Мы жизнь сыновей отдаем своих, а это хамье думает, что земли пожалеем”. Другой психологически тяжелый для Родзянко эксцесс произошел в Таврическом дворце в связи с арестом царского министра юстиции И. Г. Щегловитова. Как вспоминал председатель Думы, солдаты — герои его эпических речей — отказались прислушаться не только к “совету”, но и к “приказу”: “Когда я попробовал проявить свой авторитет и строго приказал немедленно подчиниться моему распоряжению, то солдаты сомкнулись вокруг своего пленника и с самым вызывающим, дерзким видом показали мне на свои винтовки, после чего, без всяких обиняков, Щегловитов был уведен неизвестно куда”38.

События Февральского переворота свидетельствовали, что Родзянко мог быть статусным политиком, занимая высокое, ответственное и престижное положение исключительно в ситуации “думской монархии”. Неуправляемый революционный взрыв тотчас сделал Михаила Владимировича чрезмерно правым. Он не смог вписаться в узкий круг политиков, которые принимали ключевые решения в дни крушения “старого порядка”, касающиеся конфигурации будущей системы власти и, прежде всего, состава Временного правительства.

Родзянко фигурировал в качестве возможного кандидата в премьеры в списках теневого кабинета, предлагаемого Прогрессивным блоком в 1915—1916 годах. Даже в дни Февральского переворота Михаил Владимирович поначалу верил, что, в любом случае, именно он получит от государя право формировать правительство, “ответственное” перед Думой. И действительно, в Манифесте, подписанном в ночь на 1 марта Николаем II, говорилось, что образование министерства “из лиц, пользующихся доверием всей России”, возлагается на председателя Думы39. Но члены ВКГД высказались 1 марта за фигуру руководителя Всероссийского Земского союза кн. Г. Е. Львова как будущего премьера — и его кандидатура была согласована на переговорах с лидерами Исполкома Петроградского Совета. Вскоре многим политикам стала очевидна ошибочность ставки на Львова, проявляющего безволие, нерешительность, “непротивление” в борьбе с анархией и большевизмом. Милюков, активно отстаивавший кандидатуру Львова в противовес Родзянко, “нередко ставил себе мучительный вопрос, не было ли бы лучше, если Львова оставили в покое и поставили Родзянко, человека, во всяком случае способного действовать решительно и смело, имеющего свое мнение и умеющего на нем настаивать”. Шульгин также полагал, что Родзянко по своим качествам “скорее других был способен бороться”40.

Примечательно, что Родзянко, считавшийся более консервативным политиком, чем большинство лидеров думской оппозиции, тем не менее, отчетливо уловил новый “стиль времени”. В ночь на 1 марта он горячо выступил за отречение Николая II в пользу сына Алексея. В разговоре по прямому проводу с главнокомандующим Северным фронтом генералом Н. В. Рузским Родзянко утверждал, что уже нельзя ограничиться “ответственным министерством” — требуется решение “династического вопроса”. Михаил Владимирович резонно указывал, что “происходит одна из страшнейших революций”, при этом его попытка “взять движение в свои руки и стать во главе” “далеко не удалась”, “народные страсти разгорелись в области ненависти и негодования”. Председатель Думы признавал уязвимость своего положения, невозможность существенно повлиять на ситуацию: “Я сам вишу на волоске, и власть ускользает у меня из рук”. Он считал даже, что есть угроза отправиться в Петропавловскую крепость вслед за царскими министрами. По просьбе Родзянко Рузский сообщил этот разговор Николаю II, были извещены и командующие фронтами — “обстановка, по-видимому, не допускает иного решения”, как отречение государя41.

Находясь в центре событий, председатель Думы видел масштабы политической радикализации населения, психологически нацеленного на безоговорочный разрыв с “самодержавным прошлым”. Родзянко был шокирован, узнав о неожиданном решении государя отречься не в пользу сына — царевича Алексея, а брата, великого князя Михаила Александровича: “Теперь все погибло!” Родзянко отдавал себе отчет, к каким драматичным последствиям может привести воцарение великого князя в качестве императора, а не регента при больном ребенке, как задумывалось оппозицией (ситуацию не спасет и явная либеральность и конституционность намерений Михаила!). Последним политиком, с которым 3 марта, во время совещания на квартире кн. М. С. Путятина (на Миллионной улице, 12) советовался Михаил Александрович, был Родзянко. На вопрос великого князя о гарантиях безопасности в случае восшествия на престол он прямо ответил: их нет, более того, этот шаг обернется новым витком революционной анархии42. Позже Михаила Владимировича обвиняли в “трусости”, “предательстве”, в том, что он, будучи по своему мировоззрению и психологическому складу монархистом, в угоду конъюнктуре изменил политическим принципам. Задним числом высказывались предположения, что монархию якобы можно было сохранить как исторический символ государственной власти, как дань традициям, и это облегчило бы затем “наведение порядка”, “подавление анархии”. Но вряд ли корректно оценивать действия политических лидеров в столь сложных, не имевших аналогов исторических ситуациях, с позиций “что было бы, если бы…”

Спикер без парламента

Вместе с отречением Михаила Александровича было принято еще одно решение, оказавшее колоссальное влияние на судьбу Временного правительства и “Свободной России”. В акте великого князя об отказе от престола, составленном кадетскими юристами, говорилось о передаче власти “Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти”. Это означало, что, вопреки традициям российского либерализма (с излюбленными ссылками на теорию разделения властей и принцип “ответственного министерства”), новое демократическое правительство во имя политической целесообразности наделялось функциями как исполнительной, так и законодательной власти. В документе, подписанном Михаилом Александровичем, не осталось и следа от важного тезиса, присутствовавшего в Манифесте об отречении Николая II: “Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены”.

Ближайшие соратники Родзянко отмечали, что тогда “одного его веского еще слова было бы достаточно”, чтобы добиться включения в текст положения о правах Думы. Но Родзянко почему-то не обратил внимания на этот правовой нюанс. Возможно, Михаил Владимирович, пребывая под впечатлением показного триумфа Думы, уповал на то, что влияние парламента и его председателя — “вечная ценность” и оно непременно сохранится в новых условиях. Октябрист Н. В. Савич, объясняя недальновидность Родзянко, иначе трактовал его психологическое состояние: “Он мог это сделать только в минуту перепуга, под влиянием такого духовного потрясения, которое перевернуло вверх дном всю его психику”. Могла сказаться и инертность мышления Родзянко: “У него ум работал медленно, тяжеловесно. Все внезапное, неожиданное производило на его сознание впечатление шока, требовало времени, чтобы перевариться в его умственном аппарате”43. Родзянко позже оправдывался, что “не мог принять на себя ответственность созыва Государственной Думы и признавал более правильным выждать время, когда <…> Временное правительство будет вынуждено обратиться к Государственной Думе для того, чтобы в ней найти опору против чрезмерного развития революционных эксцессов. Но Временное правительство с первых же шагов слишком преувеличивало значение своей популярности, силы и влияния своей власти”44.

Как бы то ни было, но это “недоразумение” имело негативные последствия. Временное правительство, отвергнув политическую поддержку находившейся на пике популярности Думы (оппозиционеры, пришедшие к власти, не желали связывать себя и какой-либо “ответственностью”), лишалось единственной возможной в условиях революции легитимной точки опоры. Очутившись в правовом вакууме, новая правящая элита тотчас стала заложницей системы “двоевластия” — попала в зависимость от переменчивой политической конъюнктуры, давления со стороны вождей Совета, вынужденных учитывать все более радикальные требования “революционной демократии”. Но основную ответственность за “бессилие” Временного правительства Родзянко возлагал в дальнейшем на кн. Г. Е. Львова: “Коренная и роковая ошибка князя Львова как председателя Совета министров и всех его товарищей заключалась в том, что они сразу же в корне не пресекли попытку поколебать вновь созданную власть, и в том, что они не хотели созыва Государственной Думы как антитезы Совету рабочих и солдатских депутатов, на которую как носительницу идей Верховной власти правительство могло бы всегда опираться и вести борьбу с провозглашенным принципом „углубления революции“”. Поэтому правительство, сталкиваясь с давлением левых сил, не имело “опоры в более умеренных элементах страны” и “не создало такого учреждения, вокруг которого эти умеренные элементы могли бы объединяться и дать Временному правительству надежную точку опоры”45.

Внешняя популярность фигуры Родзянко в марте—апреле 1917 года была обманчива. Михаил Владимирович просто по инерции считал себя символом Думы, являвшуюся уже абсолютно бессильным учреждением, лишенным реальных властных полномочий. Хотя за счет ритуальных славословий в честь “руководящей роли” Думы в революции иллюзия ее “властвования” еще некоторое время сохранялась. На имя Родзянко направлялись тысячи приветствий, поздравлений, ходатайств. Поступали и пожертвования на всевозможные цели — на организацию питательных пунктов, увековечение памяти погибших, помощь бывшим политзаключенным и семьям жертв революции, агитацию за новый строй и Временное правительство. Согласно справке казначея ВКГД, по состоянию на 13 марта было получено 738 191 рублей 57 копеек, а на 1 апреля — 2 319 667 рублей 92 копейки46. В массовом сознании, особенно у сельского населения, Михаила Владимировича подчас принимали за “нового царя”. Психоз поклонения Родзянко — эту яркую примету “текущего момента” — точно отразил А. М. Ремизов в книге “Взвихренная Русь”: “С войны приезжали солдаты, привозили деньги, кресты и медали —

— чтобы передать РОДЗЯНКО.

Появились из деревень ходоки: посмотреть нового царя —

Родзянко”47.

Энергия депутатов в лучшем случае направлялась на работу в качестве комиссаров ВКГД (а иногда и Временного правительства) — они командировались во фронтовые и тыловые воинские части с пропагандистскими и “осведомительными” задачами. Попытки Родзянко добиться созыва Думы (ведь формально ее работа была лишь приостановлена государем) не увенчались успехом. Правительство ограничилось тем, что устроило 27 апреля торжественное собрание с участием депутатов всех четырех Дум, приуроченное к 11-летней годовщине со дня первого заседания парламента.

Мероприятие вылилось в очередной митинг, посвященный “чествованию” Думы. Как вспоминал Савич, звучали “речи, красивые по форме, никчемные по существу”: “Сразу стало ясно, что эти речи по значению можно было приравнять к застольным спичам на похоронном обеде”48. Стремясь не омрачить “светлый день”, некоторые думские либералы чуть ли не эзоповым языком говорили, что хотели бы видеть в лице Временного правительства не только “твердую власть”, но и “ответственную” перед народным представительством. В пространной речи, состоящей из обычной риторики на тему “великой” революции и миссии Думы, Родзянко подчеркивал, что “властной необходимостью является наличие верящего в себя, в свои силы и верящего в доверие к нему страны правительства”, которое “не может уклоняться от контроля”49. В качестве зловещего знака думские лидеры восприняли выступление меньшевика М. И. Скобелева (он являлся членом бюро Исполкома Петроградского Совета, а через несколько дней был назначен министром коалиционного Временного правительства). Выражая политическую установку, распространенную у лидеров “революционной демократии”, а также у большинства членов правительства, Скобелев бесцеремонно заявлял: “Теперь, когда русский народ взял свои судьбы в свои руки, он может сказать: Государственная Дума выполнила свое дело, мавр сделал свое дело, и, уходя отсюда, мы можем сказать: Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное собрание”50.

Разумеется, Родзянко болезненно относился к тому, что правительство игнорирует претензии ВКГД на участие в принятии решений, в том числе кадровых. Как правило, оставлялись без внимания и ходатайства председателя Думы, обращавшегося к министрам по конкретным вопросам. Михаил Владимирович почти ежедневно усматривал посягательства на “достоинство” Думы, неумолимо теряющей все атрибуты власти.

Так, была ликвидирована военная комиссия ВКГД, при этом Родзянко просто поставили перед фактом. 13 мая он получил телеграмму нового военного и морского министра А. Ф. Керенского: “Военная комиссия блестяще исполнила порученные трудные задачи <в> первые два месяца после переворота. В настоящее время никакой надобности в ней нет. Благодарю всех чинов комиссии за их исключительно полезную работу”51. Были изъяты автомобили, обслуживавшие секретаря председателя Думы, а затем и самого Родзянко. В ответ на негодующее письмо Родзянко комиссар Временного правительства над бывшим министерством императорского двора и уделов Ф. А. Головин (в прошлом председатель II Думы) направил ему разъяснение, составленное в явно издевательском тоне. Головин рисовал тяжелейшую ситуацию со снабжением автомобилями новых государственных деятелей, вследствие чего “в конюшенном гараже в настоящее время свободных автомобилей не имеется”. Михаил Владимирович не остался в долгу и предложил снять с разъезжающих по городу автомобилей экспедиции Конюшенного ведомства “ярлыки” с надписями “Экипаж базы Государственной Думы и Временного правительства” и “Экипаж Временного комитета Государственной Думы”, ибо “дальнейшее существование подобного рода надписей как не соответствующих действительности является не совсем уместным”52. С подачи правительства вожди Петроградского Совета начали кампанию по выселению думского комитета из Таврического дворца. В письме Г. Е. Львова от 9 июня официально сообщалось о создании правительством комиссии по приспособлению Таврического дворца для размещения в нем Учредительного собрания, вследствие чего поставлен вопрос о “скорейшем освобождении” помещений, занятых Думой и Советом. Родзянко удалось отстоять пребывание ВКГД в Таврическом дворце, но положение его было совершенно бесправным. Председателю Думы приходилось протестовать по самым различным поводам: пришедшие из Смольного солдаты изъяли пишущую машинку, срезан и вынесен последний из трех телефонных аппаратов, находившихся во дворце около почты и т. д.53

Родзянко надеялся, что сохранению Думы в большой политике будут способствовать “частные совещания” депутатов (с 22 апреля по 20 августа состоялось 14 совещаний, в которых участвовало около полусотни парламентариев). Рассчитывая поднять “настроение” депутатов, Михаил Владимирович призывал быть “наготове и на месте, так как когда и в какой момент их деятельность может оказаться совершенно необходимой — установить невозможно”. Родзянко постоянно выступал с заклинаниями: “Я считаю, что Государственная Дума умирать не может и не должна; она скажет, конечно, свое властное слово, но считаю, что сейчас для этого момент еще не настал”54. Но “частные совещания” не только не вызывали общественного резонанса, но и привлекали внимание все меньшего числа парламентариев. Так продолжалось вплоть до 6 октября, когда правительство объявило о роспуске Думы и признании полномочий депутатов утратившими силу. На следующий день собрался Предпарламент — Временный совет Российской республики. Эта псевдопарламентская структура, сформированная по инициативе премьера А. Ф. Керенского, была призвана хоть сколько-нибудь расширить политическую базу исполнительной власти. История повторялась, причем не как фарс. Временное правительство, не сумевшее, как в свое время и самодержавная власть, опереться на популярный институт парламентаризма, стремительно лишалось политического влияния и сотрясалось “министерской чехардой” (за 8 месяцев сменилось 4 состава Кабинета). И главное — оно переставало восприниматься в качестве серьезной, пользующейся доверием и авторитетом в различных слоях населения власти…

Неудачей завершались все политические инициативы, с которыми выступал Родзянко.

Михаил Владимирович и ряд членов ВКГД занимались созданием Лиги русской культуры, призванной объединить широкий круг представителей либерально-консервативной интеллигенции, политических деятелей, готовых посвятить себя “созидательной работе укрепления русской культуры и государственности в их неподдельной благородно-национальной форме, предуказанной всей нашей историей”. Из представителей интеллигенции в Лигу входили Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев, С. Ф. Платонов, П. Б. Струве, С. Л. Франк и др. Организаторы Лиги приглашали и А. А. Блока, но он отказался под предлогом отсутствия среди учредителей М. Горького: “Всякий скажет, что в истории русской культуры имя автора „Исповеди“ и „Детства“ знаменательнее, чем имя председателя IV Думы”55. Провалилась и попытка создания Либерально-республиканской партии, предпринятая Родзянко и Гучковым летом 1917 года.

Родзянко входил в Совет общественных деятелей, объединявшийся вокруг фигуры генерала Л. Г. Корнилова, и в обычном для себя стиле провозглашал здравицы в его честь: “Совещание общественных деятелей приветствует вас, верховного вождя русской армии. Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв вашего авторитета в армии и России считает преступным <…> вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верою”. Тем не менее от участия в подготовке выступления Родзянко устранился, ссылаясь на то, что Думу можно будет позже, в случае успеха, “привлечь к организации власти”56. Впрочем, журналист А. И. Ксюнин, близкий к Родзянко, свидетельствовал о его намерениях после провала “корниловского мятежа”: “М. В. взялся организовать в российском масштабе процесс томившегося тогда в Быхове ген<ерала> Корнилова. Защиту Корнилова брали на себя лучшие адвокаты Москвы и Петрограда, и М. В. заручился обещанием некоторых капиталистов дать нужные для ведения процесса средства, — но… произошел большевистский переворот. И на стенах Петрограда среди множества красных плакатов можно было прочесть объявление большевиков, обещавших пятьсот тысяч рублей тому, кто живым или мертвым доставит в Смольный институт бывшего председателя Думы Михаила Родзянко”57.

После Октябрьского переворота Родзянко под угрозой ареста выехал из Петрограда. Участвовал на Дону в Ледяном походе генерала Л. Г. Корнилова. Однако в белом движении Родзянко не стал влиятельной фигурой. В офицерской среде к нему относились неоднозначно. Бывшего председателя Думы считали ответственным за все мыслимые и немыслимые беды — Февральскую революцию, отречение Николая II, приход к власти большевиков и т. п. Родзянко, по-прежнему ощущавший себя крупной политической фигурой, выступал с различными, в основном пропагандистскими, начинаниями. Например, ратовал за созыв совещания депутатов четырех Государственных дум. Предлагал издать манифест, объявляющий, что помещичья земля и имущество закрепляются за теми, кто захватил их во время революции. Но подобные инициативы не находили поддержки у лидеров Белого движения. Активность Родзянко сводилась в основном к работе в Главном управлении Красного Креста; кроме того, он являлся председателем общества Белого Креста, помогающего семьям участников антибольшевистского движения.

Покинув Россию в 1920 году, Михаил Владимирович жил в Сербии, преимущественно в Белграде. Существование в эмиграции, и без того тяжелое, на грани бедности, усугублялось травлей со стороны представителей крайне правых, монархических кругов. Всевозможные скандальные выходки и обструкции устраивались во время публичных выступлений Родзянко, в националистической печати появлялись многочисленные оскорбительные статьи, звучали откровенные угрозы. Более того, известно, что, к примеру, однажды бывший председатель Думы был жестоко избит монархистами-молодчиками в подземном переходе. Родственники Родзянко и его ближайшие политические друзья отмечали, что он поистине с “толстовской” покорностью сносил все оскорбления. Кончина “второго человека государства” 24 января 1924 года осталась почти не замеченной не только в Советской России, но и в среде русской эмиграции…

1 См.: Истинный приверженец монархии (М. В. Родзянко) // История России в портретах. В 2-х т. Т. 1. Смоленск, Брянск, 1996. С. 452—455.

2 Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 337—338.

3 Пуришкевич В. М. Галерея современных деятелей. Эпиграммы. СПб., 1907. С. 335.

4 Огонек. 1911. №14.

5 Родзянко М. В. Крушение империи [Репринтное издание]. Харьков, 1990. С. 22, 34—43.

6 Падение царского режима. М.-Л., 1927. Т. VII. С. 121.

7 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографический отчет. Сессия I. Ч. 1. СПб., 1913. Стб. 20.

10 См.: Родзянко М. В. Крушение империи. С. 92—94; Падение царского режима. Т. VII. С. 117.

11 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия III. СПб., 1915. Стб. 7.

12 Падение царского режима. Т. VII. С. 172.

13 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 96—97, 109—111; Падение царского режима. Т. VII. С. 123.

14 Падение царского режима. Т. VII. С. 117; Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума и Февральская 1917 года революция. N. Y., 1986. С. 243.

15 Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 120.

16 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 258.

17 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 146.

18 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 285.

19 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 193—194.

20 Там же. С. 200—202.

21 Блок А. А. Последние дни императорской власти. Пб., 1921. С. 44—46, 158—166; Родзянко М. В. Крушение империи. С. 212; Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной Думе. 1906—1917: Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 178.

22 Степун Федор (Н. Лугин). Из писем прапорщика-артиллериста. Ропшин В. Из действующей армии (лето 1917 г.). М., 1918. С. 162.

23 К истории последних дней царского режима (1916—1917 гг.) // Красный архив. 1926. Т. 1 (14). С. 243.

24 Падение царского режима. Т. VII. С. 152.

25 ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 765. Л. 299—300.

26 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Л. 127—128, 136, 155, 164, 165, 184, 194, 205.

27 Воспоминания В. Н. Садыкова см. в кн.: Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 12.

28 Великие дни Российской революции. Февраль 27 и 28-го, март 1, 2, 3 и 4-го 1917. Пг., 1917. С. 3; Февральская революция 1917 г. Документы Ставки Верховного главнокомандующего и штаба главнокомандующего армиями Северного фронта // Красный архив. 1927. Т. 2. С. 6—7.

29 Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская революция 1917 года // Архив русской революции. Т. VI. Берлин, 1922. С. 54.

30 ОР РНБ. Ф. 1052. Оп. 1. Д. 31. Л. 4.

31 Шидловский С. И. Воспоминания. Ч. 2. Берлин, 1923. С. 67—68. Есть версия, что выжидательная позиция Родзянко днем 27 февраля объясняется тем, что он был посвящен в якобы существовавший заговорщический план выступления Преображенского полка в ночь на 27 февраля, которое, однако, запоздало. (См.: Кричевский М. Опыты освещения истории русской революции // Мысль (Харьков). 1919. № 10. С. 362—364; Пешехонов А. В. Первые недели // Февральская революция. М.-Л., 1925. С. 447.)

32 Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте // Вопросы истории. 1990. № 11. С. 125.

33 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 192—193.

34 См.: Николаев А. Б. Государственная дума в Февральской революции. Рязань, 2002.

35 Гиппиус З. Синяя книга. Петербургский дневник. 1914—1918. Белград, 1929. С. 85.

36 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 197.

37 Цит. по: Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн. 1. Т. 1—2. М., 1991. С. 107; Великие дни Российской революции… С. 13.

38 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 313— 314; ОР РНБ. Ф. 1052. Оп. 1. Д. 32. Л. 12; Шульгин В. В. Указ. соч. С. 215.

39 Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. Л., 1927. С. 231.

40 Милюков П. Н. Указ. соч. С. 458, 474—475; Набоков В. Временное правительство // Архив русской революции. Т. 1. Берлин, 1921. С. 40; Шульгин В. В. Указ. соч. С. 223.

41 Отречение Николая II… С. 232—234, 237.

42 Отречение Николая II… С. 242—243; Падение царского режима. Т. VII. С. 62.

43 Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 204—205, 207—208, 218.

44 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 323.

45 Там же. С. 317—320.

46 РГИА. Ф. 1278. Оп. 10. Д. 14. Л. 7, 91.

47 Ремизов А. М. Взвихренная Русь. М., 1990. С. 62.

48 Савич Н. В. Указ. соч. С. 229—230.

49 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 292. Л. 13.

50 Там же. Л. 115.

51 Там же. Л. 30—30 об., 33, 49.

52 Там же. Оп. 5. Д. 1165. Л. 349, 351, 365; Д. 1170. Л. 21.

53 Там же. Оп. 10. Д. 9. Л. 290; Д. 24. Л. 4—7; Д. 20. Л. 65, 67.

54 Там же. Оп. 10. Д. 9. Л. 291; Оп. 5. Д. 297. Л. 64, 66, 88—90.

55 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1165. Л. 388, 390, 393—4; Блок А. Собрание сочинений. Т. 8. М.-Л., 1963. С. 509—510.

57 См. воспоминания А. И. Ксюнина в кн: Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 8.

Российский политический деятель Михаил Владимирович Родзянко родился 21 февраля (9 февраля по старому стилю) 1859 года в селе Попасном Новомосковского уезда Екатеринославской губернии (ныне территория современной Украины) в семье полковника гвардии.

В 1877 году Родзянко окончил Пажеский корпус и вступил корнетом в Кавалергардский полк. В 1882 вышел в запас в чине поручика.

Жил в Екатеринославской губернии, где в 1883 году был избран почетным мировым судьей, в 1886-1891 годах был предводителем дворянства Новомосковского уезда. В 1891 году Михаил Родзянко вышел в отставку и несколько лет провел в имении в Новоторжковском уезде Новгородской губернии, где был избран земским гласным.

В 1892 году пожалован в звание камер-юнкера , в 1899 году — в звание камергера Императорского двора. С 1901 года — председатель Екатеринославской губернской земской управы.

Действительный статский советник (1906). Михаил Родзянко также занимался редактированием газеты "Вестник Екатеринославского земства", участвовал в съездах земских и городских деятелей. В 1905 году Родзянко стал одним из основателей партии октябристов — "Союз 17 октября", входил в состав ее Центрального Комитета.

В 1906 году он был избран членом Государственного совета по выборам от Екатеринославского земства, но в связи с избранием в Государственную думу третьего созыва сложил с себя звание члена верхней палаты. В III-й Думе Михаил Родзянко состоял председателем земельной и членом переселенческой комиссий. В марте 1911 года он сменил Александра Гучкова на посту председателя Думы. После раскола партии октябристов на рубеже 1913-1914 годов он вошел в состав фракции земцев-октябристов. С началом работы IV-й Государственной думы Родзянко был избран ее председателем, и в дальнейшем ежегодно переизбирался на эту должность.

Родзянко выступал в поддержку реформ Петра Столыпина, являлся непримиримым противником Григория Распутина.

Первую мировую войну считал необходимым довести "до победного конца, во имя чести и достоинства дорогого отечества". Первые месяцы военных действий почти безоговорочно поддерживал власти, однако под влиянием поражений на фронте перешел в оппозицию. В июле 1915 года участвовал в создании Прогрессивного блока, став одним из его лидеров, и вместе с тем, — официальным посредником между Государственной думой и верховной властью.

Родзянко явился одним из инициаторов учреждения в августе 1915 года Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства, возглавив вскоре образованную Совещанием Эвакуационную комиссию.

В марте (феврале по старому стилю) 1917 года он был избран председателем Временного комитета Государственной думы, вел переговоры с лидерами исполнительного комитета Петроградского совета о составе Временного правительства, а также от имени Комитета обсуждал со Ставкой по телеграфу вопросы об отречении российского императора от престола. Под руководством Родзянко в апреле-августе 1917 года проходили так называемые частные совещания членов Думы, обсуждавшие политическую и экономическую ситуацию в стране.

Во время Октябрьской революции Родзянко находился в Петрограде, пытаясь организовать защиту Временного правительства, но после поражения перебрался на Дон. Там он находился при Добровольческой армии Лавра Корнилова, затем Антона Деникина. Пытался воссоздать Совещание членов Государственной думы всех четырех созывов, однако успеха не имел.