Маркузе Герберт: биография, основные произведения, идеи и взгляды. Взгляды Г

Годы жизни: с 19.07.1898 по 29.07.1979

Немецко-американский философ и социолог. Один из основателей Франкфуртского института социальных исследований ("Франкфуртская школа" ). Автор "Одномерного человека" , одно из основополагающих трудов неомарксизма в ХХ-ом веке

Герберт Маркузе родился 19 Июля 1898 года в еврейской семье в Берлине. Хотя в 1916 году его и призвали в немецкую армию, тем не менее участия в боевых действиях не принимал. Получил степень доктора литературы в 1922 году, после чего работал в книжной лавке. В 1928 году возвращается во Фрайбург, где продолжает свои занятия по философии. Знакомится с Мартином Хайдеггером и попадает под его сильное влияние, но, со времен отходит от его философии. Маркузе принимал активное участие в социалистических движениях, по возвращению с фронта вступил в Солдатский Совет, ранее принимавший участие в Ноябрьской революции. Был членом Социал-демократической партии Германии.

Находясь во Фрайбурге, Маркузе учится вместе с Эдмундом Гуссерлем . Под руководством Хайдеггера пишет хабилитацию (европейский академический аналог российской диссертации на степень доктора наук) по теме "Онтология Гегеля и основания теории историчности" , опубликованной в 1932 году. Однако, с приходом к власти национал-социалистов, Маркузе мигрирует из страны, так как лишается возможности работы в системе образования Германии (как выходец из еврейской семьи).

К тому времени Маркузе, вместе с Теодором Адорно и Максом Хоркхаймером Институте социальных исследований (Institut für Sozialforschung) при университете Франкфурта-на-Майне. Как и Маркузе, почти все члены института покинули Германию и, в большей части, переехали в США. В Нью-Йорке ими была создана "Новая школа социальных наук ", действующая и сегодня, входил в нее и Маркузе. В 1940 году получил американское гражданство.

Еще до своей иммиграции в США, Маркузе постепенно отходит от экзистенциализма Хайдеггера, но все еще испытывая влияние философии Гегеля. Однако, наибольшее впечатление на него оказывают учения Фрейда и Маркса. На основе этого переплетения, марксизма и фрейдизма, и основывается основная концепция представителей "Франкфуртской школы", этому и посвящены основные работы Маркузе "Эрос и цивилизация" и "Одномерный человек" . Учение Маркузе произвело большое впечатление на радикальную молодежь и явлеятся одной из основ движения "Новых левых".

Герберт Маркузе был женат трижды, у него родился один ребенок, сын Питер Маркузе. Маркузе скончался на 81-ом году жизни, 29 Июля 1979 года во время визита в Германию. Хотя его и похоронили в США, в 2003 году его останки были перевезены на одно из кладбищ Берлина.

Герберт Маркузе был старше своей третьей жены Эрики Шеровер на 40 лет.

Библиография

«Онтология Гегеля и основание теории историчности» (1932)
« » (1941)
« » (1955)
«Советский марксизм: критический анализ» (1958)
« » (1964)
«Культура и общество» - статьи разных лет в 2-х т. (изд. в 1965)
«Конец утопии: Герберт Маркузе ведет дискуссию со студентами и профессорами Свободного университета в Зап. Берлине» (1967)
«Негации. Эссе по критической теории» (1968)
«Психоанализ и политика» (1968)
«Идеи к критической теории общества» (1969)
«Эссе об освобождении» (1969)
«Контрреволюция и бунт» (1972)
«Эстетическое измерение: К критике марксистской эстетики» (1977)

Герберт Маркузе (1898-1979), немецко-американский социальный философ и социолог, родился в Берлине. Из гимназии был призван в армию в 1916 г. После войны, в 1919 г., поступил в Берлинский университет, затем через два года продолжил обучение на философском факультете Фрайбургского университета. Поработав в книжном бизнесе, Маркузе вернулся в 1929 г. в университет г. Фрайбурга для того, чтобы стать преподавателем. Однако после прихода к власти фашизма он теряет такую возможность, переезжает во Франкфурт-на-Майне (в 1933 г.), а затем вместе с Институтом социальных исследований, где работал, едет сначала в Женеву, а вслед за этим - в Нью-Йорк и в 1934 г. оказывается в Колумбийском университете.

Начинается новый, американский период жизни , который длится уже до ее конца. Во время Второй мировой войны Маркузе занимается антифашистской контрпропагандой, сотрудничая с информационной службой американской разведки. С 1950 г. работает в Русском институте Колумбийского университета, с 1952 г. - в Русском центре Гарвардского университета. В 1954-1965 гг. был профессором Брандейского университета, с 1965-го по 1970 г. (т.е. до выхода на пенсию) был профессором философского факультета Калифорнийского университета в г. Сан-Диего. Несмотря на то, что значительную часть своей жизни он провел в США, где написал большинство своих главных работ, тесных идейных связей с Франкфуртской школой и ее наиболее крупными представителями он никогда не порывал. Что же касается характера его собственных концепций, то они были весьма близки критическому духу школы и создавались в русле идей неомарксизма.

Маркузе является автором ряда популярных книг: "Разум и революция" (1941), "Эрос и цивилизация" (1955), "Советский марксизм" (1958), "Одномерный человек" (1964), "Эссе об освобождении" (1969), "Конец утопии", "Контрреволюция и бунт" (1972) и др.

Подвергая в этих работах критическому анализу индустриальное ("позднекапиталистическое") общество, ученый считает, что благодаря характерным для него технологиям оно зашло в тупик тоталитаризма. Технология не может быть безразличной по отношению к обществу и личности: в условиях капитализма она способствует подавлению индивидуальности и свободы. Происходит выравнивание людей на уровне их "усреднения", что облегчает осуществление власти и господства одних над другими. Именно при таких технологиях возникает "одномерное общество". Поскольку в нем индивид не в состоянии критически оценить ни общество, ни свое место в нем, ни тем более перспективы собственного развития , он становится "одномерным человеком". Его многомерное культурное, социальное, моральное, чисто человеческое, индивидуальное (антропологическое) развитие становится невозможным.

Такой подход есть не что иное, как продолжение "критической теории" М. Хоркхаймера. Согласно Маркузе , современное индустриальное общество обеспечивает нейтральные позиции и молчаливое с ним согласие своих членов тем, что сначала способствует формированию у них определенной структуры элементарных жизненных ("витальных") потребностей ("влечений", как он их характеризует), соответствующих требованиям этого общества и не выходящих за его социокультурные пределы; затем создает необходимые условия для удовлетворения этих потребностей или по крайней мере не препятствует их реализации. Главными среди них, вслед за З. Фрейдом, оказавшим глубокое влияние на идеи Маркузе , последний считал сексуальные потребности ("влечения").

Все это означает, что революция против такого "одномерного" общества может быть успешной лишь тогда, когда она выйдет на уровень витальных антропологических потребностей. Речь идет о том, чтобы создать необходимые предпосылки, способствовать превращению социальной революции в антропологическую, т.е. сексуальную, или, точнее говоря, соединению их н единую революцию.

Таким образом, Маркузе был поставлен один из центральных социологических вопросов: "Как возможна революция в позднекапиталистическом обществе?". Эту проблему он решал многие годы. В конце концов социолог пришел к выводу, что такое решение может иметь трехуровневый характер. Первым уровень оказался сугубо индивидуальным, антропологическим; предполагалось, что революция должна была стать сексуальной, поскольку речь идет об "освобождении" подавленных капиталистическим обществом эротических влечений. Второй уровень имел уже культурный характер. Здесь главным является борьба против "репрессивной культуры" индустриального общества. Суть же "культурной революции" состоит в победе авангардистского сюрреалистического искусства, в котором выражается бунт названных выше влечений.

Наконец, на третьем социальном уровне ряд общественных групп, не интегрированных в современное индустриальное общество (представители стран "третьего мира", люмпенизированные слои, бунтующие, не согласные с истеблишментом, интеллектуалы, студенты, сексуальные и этнические меньшинства и т.д.), осуществляет социальную революцию, направленную против "Позднекапиталистического общества", стремящегося к тоталитаризму, репрессивной культуры этот общества и господствующего авторитарного тина личности.

В этой связи специально следует отмстить отказ Маркузе (и других представителей Франкфуртской школы) видеть в рабочем классе главную революционную силу (как полагал Маркс, с идеями которого поэтому вопросу шла активная полемика). Основной аргумент состоял в том, что рабочим классом стали успешно управлять с помощью "массовой культуры" и он перестал представлять угрозу для индустриального общества. Поэтому па авангардные революционные позиции выдвигаются названные выше новые социальные силы.

Таким образом, к концу 1960-х гг. у Маркузе сложилась трехуровневая социологическая концепция революции, соединившая в себе сексуальную, культурную и социальную составляющие. Эта концепция получила большой резонанс у новых левых, молодежного (студенческого) движения, объявивших "тотальную революционную войну" против капиталистического общества. Концепция обеспечила социологу огромную популярность среди различных групп и движений, и прежде всего среди экстремистов.

Однако, увиден практическое воплощение своих идей в терроризме, нигилизме, аморализме, он испугался такого резонанса своих идей и их последствий, а потому отмежевался от левых экстремистов, что привело к резкому падению его авторитета в левых кругах. Особенно заметно это стало после выхода в свет его работы "Контрреволюция и бунт", в которой экстремистские и террористические действия в 1968-1969 гг. получили осуждение. Идея "Великого Отказа" от "репрессивной тотальности" капиталистического общества, на основе чего только и можно построить свободное сообщество людей, - а это была одна из центральных социологических идей Маркузе - не нашла в его творчестве необходимых и реальных механизмов и средств для своего осуществления.

, Верхняя Бавария , Бавария , ФРГ

Страна

Германская империя
Веймарская республика
США
ФРГ
Германия

Альма-матер Оказавшие влияние Карл Маркс , Зигмунд Фрейд , Иммануил Кант , Г. В. Ф. Гегель , Фридрих Ницше , Серен Кьеркегор , Эдмунд Гуссерль , Мартин Хайдеггер , В. И. Ленин , Дьёрдь Лукач , Вальтер Беньямин , Теодор Адорно , Макс Хоркхаймер , Роберт Вульф Испытавшие влияние Анджела Дэвис , Эбби Хоффман , Руди Дучке , Эрих Фромм , Юрген Хабермас , Рая Дунаевская , Андре Горц , Чарльз Райт Миллс , Роберт Юнг , Дуглас Келлнер, Уильям Лейсс, Норман Браун

Биография

После получения степени доктора литературы в 1922 году в Университете Фрайбурга некоторое время проработал в книжной лавке в Берлине. В 1928 году он возвращается в Фрайбург , чтобы продолжить изучение философии под руководством философа-экзистенциалиста Мартина Хайдеггера .

Ранний Маркузе

Ранние взгляды Маркузе формировались под влиянием Гегеля , Д. Лукача и учителя Маркузе во Фрайбурге Хайдеггера . В самых ранних его работах рассматривалась возможность синтеза онтологии Хайдеггера с марксизмом . Маркузе трактовал хайдеггеровский интерес к личности как более практическую философию, «близкую к правде человеческого существования» , противопоставляя её популярным в то время, но более абстрактным неокантианству и ортодоксальному марксизму. В ранних работах влияние Хайдеггера ощутимо, что сам Маркузе признавал и позже :210-211 . По мнению Юргена Хабермаса , несмотря на уход от Хайдеггера, более поздние работы Маркузе необходимо рассматривать с учетом его влияния. Разрыв с Хайдеггером произошел в 1932 году, а после 1948 года Маркузе дистанцировался от своих соратников по Франкфуртской школе . В 1932 г. Маркузе защитил диссертацию по Гегелю «Онтология Гегеля и философия истории» .

«Разум и революция»

В книге «Разум и революция: Гегель и становление социальной теории» (1941, рус. 2000) Маркузе переосмысливает социальную и политическую философию Гегеля и описывает становление представлений об обществе за прошедшее столетие. Он приходит к выводу, что ключевым понятием для понимания Гегеля является идея Разума , наследуемая от Просвещения через Великую французскую революцию , а исключительная важность гегелевской философии заключается в установлении связи с социальной теорией и практикой. Идея Разума воздействует на движение истории как борьбу за Свободу . Философская система Гегеля, согласно Маркузе, была последней великой попыткой сделать мысль прибежищем разума и свободы:

Идея разума - средоточие философии Гегеля. Он утверждал, что философское мышление самодостаточно, что история имеет дело с разумом и только с ним одним… Идея разума сохраняет хотя и в идеалистической форме конкретные земные устремления, направленные на свободное и разумное упорядочивание жизни… В основе философии Гегеля лежит структура, идеи которой - свобода, субъект, дух, понятие - являются производными от идеи разума. Если мы не сумеем раскрыть содержание этих идей, а также выявить сущность связей между ними, система Гегеля будет казаться тёмной метафизикой, каковой она на самом деле никогда не являлась.

Даже ранние сочинения Маркса не являются философскими. В них содержится отрицание философии, хотя и выраженное философским языком. Конечно, некоторые фундаментальные понятия, разработанные Гегелем, неожиданно дают о себе знать в процессе перехода от Гегеля к Марксу, однако подход к марксистской теории не должен сводиться к рассмотрению метаморфоз, которые претерпели старые философские категории. В теории Маркса любое понятие имеет принципиально иное основание, подобно тому, как любая новая теория имеет новую концептуальную структуру, которую нельзя вывести из предшествующих теорий.

В дальнейшем взгляды Маркузе, изложенные в «Разуме и революции», претерпели изменения, однако он до конца жизни считал, что немецкая классическая философия по-прежнему актуальна в современной социальной и политической теории , при этом подчеркивая, что и Маркс , и Энгельс считали себя наследниками немецкого идеализма. :224

Программные работы

В отличие от Маркса, Маркузе не верит в решающую роль рабочего класса, считая, что общество потребления развратило всех. В знаменитой книге «Одномерный человек » для Маркузе нет героев. Все жертвы и все зомбированы, никто не действует по собственной воле. На Западе человек одномерен, поскольку им манипулируют. Общество стало бесклассовым, но оно далеко от марксова идеала коммунизма . Вместо коммунизма получилось одномерное общество , неототалитарная Система, существующая за счет гипноза средств массовой информации , которые внедряют в каждое индивидуальное сознание ложные потребности и культ потребления. Революционная роль перешла к маргиналам и представителям авангардного искусства (тезис контркультура как наследник пролеткульта). Единственное, что они могут противопоставить Системе - это Великий Отказ , тотальное неприятие Системы и её ценностей.

В книге «Контрреволюция и бунт» он, исследуя причины поражения «Парижской весны » 1968 года , уже видит в студенческом движении детонатор, который должен запустить большой мотор рабочей революции. Маркузе считает, что «Парижская весна» потерпела поражения не только из-за ограниченности социальной базы. Он вводит новое понятие «превентивной контрреволюции», которая является не просто ответом реакционных классов на революцию, но которая может начаться «превентивно», то есть предварительно, ещё до того, как началась революция, точно так же, как прививка против болезни, вызывая эту болезнь в самой лёгкой форме, приводит в действие механизм иммунитета, делая человека невосприимчивым к самой болезни. Для противодействия этому нужно расширять социальную базу революции.

Оценки

В СССР отношение к Маркузе было отрицательное, несмотря на то, что многие люди, восхваляемые советской пропагандой, как например Анджела Дэвис , были его непосредственными учениками.

Некоторые современные авторы находят влияние взглядов Ф. М. Достоевского на Маркузе.

Основные произведения

Примечания

Encyclopædia Britannica
SNAC - 2010.
Discogs - 2000.
Маркузе Герберт // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / под ред. А. М. Прохоров - 3-е изд. - М. : Советская энциклопедия , 1969.

, Вальтер Беньямин , Теодор Адорно , Макс Хоркхаймер , Роберт Вульф

Испытавшие влияние:

Биография

Ранний Маркузе

«Разум и революция»

Идея разума - средоточие философии Гегеля. Он утверждал, что философское мышление самодостаточно, что история имеет дело с разумом и только с ним одним… Идея разума сохраняет хотя и в идеалистической форме конкретные земные устремления, направленные на свободное и разумное упорядочивание жизни… В основе философии Гегеля лежит структура, идеи которой - свобода, субъект, дух, понятие - являются производными от идеи разума. Если мы не сумеем раскрыть содержание этих идей, а также выявить сущность связей между ними, система Гегеля будет казаться тёмной метафизикой, каковой она на самом деле никогда не являлась.

Даже ранние сочинения Маркса не являются философскими. В них содержится отрицание философии, хотя и выраженное философским языком. Конечно, некоторые фундаментальные понятия, разработанные Гегелем, неожиданно дают о себе знать в процессе перехода от Гегеля к Марксу, однако подход к марксистской теории не должен сводиться к рассмотрению метаморфоз, которые претерпели старые философские категории. В теории Маркса любое понятие имеет принципиально иное основание, подобно тому, как любая новая теория имеет новую концептуальную структуру, которую нельзя вывести из предшествующих теорий.

Программные работы

Оценки

Некоторые современные авторы находят влияние взглядов Ф. М. Достоевского на Маркузе.

Основные произведения

«Онтология Гегеля и основание теории историчности» (1932)
«Разум и революция» (1941)
« (недоступная ссылка с 20-05-2013 (2145 дней) - история , копия ) » (1955)
«Советский марксизм: критический анализ» (1958)
(1964)
«Культура и общество» - статьи разных лет в 2-х т. (изд. в 1965)
«Конец утопии: Герберт Маркузе ведет дискуссию со студентами и профессорами Свободного университета в Западном Берлине» (1967)
«Негации. Эссе по критической теории» (1968)
«Психоанализ и политика» (1968)
«Идеи к критической теории общества» (1969)
«Эссе об освобождении» (1969)
«Контрреволюция и бунт» (1972)
«Эстетическое измерение: К критике марксистской эстетики» (1977)

Публикации переводов сочинений на русский язык

Маркузе Г. Одномерный человек. М.: «Refl-book», 1994. - 368 с. - ISBN 5-87983-016-0 .
Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев: Государственная библиотека Украины для юношества, 1995. - 314 с. - ISBN 5-7707-3861-8 .
Маркузе Г. Разум и революция. СПб: «Владимир Даль», 2000. - 541 с. - ISBN 5-93615-001-1 .
Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек. Перевод: А. А. Юдин. М.: «АСТ» , 2003. - 528 с. - ISBN 5-17-011041-3 .
Маркузе Г. Критическая теория общества: Избранные работы по философии и социальной критике. М.: АСТ, Астрель, 2011. - 384 с. - ISBN 978-5-17-066742-0 , ISBN 978-5-271-34962-1 .
(Перевод Е. А. Деревянченко, 2006)
Маркузе Г. // Альтернативы. - 2007. - № 2. (Перевод М. Б. Конашева)
(Перевод К. Медведева , 2008)
Маркузе Г. // Логос . - 2004. - № 6(45), с. 18-23.

Напишите отзыв о статье "Маркузе, Герберт"

Примечания

Большой толковый словарь по культурологии / Б. И. Кононенко. - М.: Вече, 2000, 2003. - 512 с. ISBN 5-94538-390-2
Шурбелев А. П. Герберт Маркузе: Гегель и становление тоталитарной идеологии / Маркузе Г. Разум и революция. - СПб.: Владимир Даль, 2000. - 542 c. ISBN 5-93615-001-1
Marcuse, Herbert. On Concrete Philosophy (1929) / Marcuse, Herbert. Heideggerian Marxism. Eds. John Abromeit and Richard Wolin. - Lincoln, Nebraska: University of Nebraska Press, 2005. - P. 49.
Интервью с Гербертом Маркузе / Маркузе Г. Критическая теория общества. - М.: АСТ, Астрель, 2011. - 382 c. ISBN 978-5-17-066742-0 , ISBN 978-5-271-34962-1
Marcuse, Herbert. Heideggerian Marxism. Eds. John Abromeit and Richard Wolin. - Lincoln, Nebraska: University of Nebraska Press, 2005. - Pp. xi-xxx.
Жюлиа, Дидье . Философский словарь: пер. с франц. - М.: Междунар. отношения, 2000. - C. 233. ISBN 5-7133-1033-7
Singer, Peter. Hegel: A Very Short Introduction. - New York: Oxford University Press, 2001. - P. 124. ISBN 0-19-280197-X
Маркузе Г. Разум и революция: Гегель и становление социальной теории. - СПб.: Владимир Даль, 2000. - С. 31. ISBN 5-93615-001-1
The Concise Oxford dictionary of sociology / edited by Gordon Marshall; - Oxford; New York: Oxford University Press, 1994. - P. 394. ISBN 0-19-285237-X
Разум и революция: Гегель и становление социальной теории / История философии: Энциклопедия. - Минск: Интерпрессервис; Книжный Дом, 2002. - 1376 с. - (Мир энциклопедий). ISBN 985-6656-20-6 ; ISBN 985-428-461-1
Кантор К. М. Логическая социология Александра Зиновьева как социальная философия / Александр Александрович Зиновьев / Под. ред. А. А. Гусейнова. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009. - C. 237. (Философия России второй половины XX века). ISBN 978-5-8243-1073-3
McLellan, David. Karl Marx: A Biography. - London: Papermac,1995. - P. 444. ISBN 0-333-63947-2
Fromm, Erich. Marx’s Concept of Man. - New York: Frederick Ungar Publishing Co, 1975. - P. ix,74. ISBN 0-8044-6161-9
См., например: Коллинз, Рэндалл. Четыре социологических традиции. Перевод Вадима Россмана. - М.: Издательский дом «Территория будущего», 2009. (Серия «Университетская библиотека Александра Погорельского»). - C. 303. ISBN 978-5-91129-051-1
Funk, Rainer. Erich Fromm: His Life and Ideas. - New York: The Continuum International Publishing Group, 2000. - P. 101. ISBN 0-8264-1224-6
Kołakowski, Leszek. Main Currents Of Marxism: Volume III. The Breakdown. - Oxford University Press,1981. - P. 416. ISBN 0-19-285109-8
Лесевицкий А. В. Ф. М. Достоевский и Г. Маркузе (философские близнецы) // Политика, государство и право, 2012, № 4.

Ссылки

- статья в Новой философской энциклопедии
(англ.)
Дэвис А. // «Скепсис»

Отрывок, характеризующий Маркузе, Герберт

– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.

Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет, радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C"est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d"etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l"honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l"honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l"honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d"honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.

Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.

Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.

Рукопись, названная "33 тезиса", была найдена в архиве Макса Хоркхаймера без названия и с рукописной пометкой «Г. Маркузе. Февр. 1947»в правом верхнем углу. В центре страницы написано « Teil I »(Часть 1). Рукопись содержит 33 тезиса, посвященные современной ситуации в мире, которые предназначались для возможного возобновления журнала Института Zeitshrift fur Sozialforschung . Хотя в письме к Хоркхаймеру от 17 октября 1947 г. указывалось, что Маркузе работает над тезисами, эта рукопись не была найдена. Таким образом, мы публикуем черновик февраля 1947 года.

1. После военного поражения гитлеровского фашизма (который представлял собой раннюю, изолированную форму капиталистической реорганизации) мир претерпевает разделение на неофашистский и советский лагеря. То, что всё ещё остаётся от демократическо-либеральных форм, будет раздельно между двумя лагерями или поглощено ими. Государства, в которых старый правящий класс выжил в войне экономически и политически, будут всё более фашизироваться в предвидимом будущем, тогда как остальные войдут в советский лагерь.

2. Неофашистские и советские общества – экономические и классовые враги,и война между ними вероятна. Но как те, так и другие, в присущих им основных формах господства, антиреволюционны и враждебны социальному развитию.Война могла бы вынудить советское государство принять новую, более радикальную «линию». Этот сдвиг позиции носил бы поверхностный и обратимый характер; в случае успеха он был бы нейтрализован масштабным увеличением мощи советского государства.

3. При этих обстоятельствах для революционной теории есть только одна альтернатива: беспощадно и открыто критиковать обе системы и бескомпромиссно поддерживать ортодоксальную марксистскую теорию против обеих. Перед лицом политической реальности такая позиция была бы беспомощной, абстрактной и аполитичной; но когда политическая реальность как целое ложно, может оказаться, что только «неполитическая» позиция и является политической истиной.

4. Возможность её политической реализации сама по себе есть часть марксистской теории. Рабочий класс и политическая практика рабочего класса, меняющиеся классовые отношения (на национальном и интернациональном уровне) продолжают определять концептуальное развитие теории, так же как и они в свою очередь определяются ею – не теорией без практики, но теорией, которая «овладевает массами». Реализация не является ни критерием, ни сутью марксистской истины, но историческая невозможность реализации с марксистской истиной не совместима.

5. Тезис 3 подразумевает признание исторической невозможности её реализации. Вне советского лагеря нет никакого рабочего движения, которое было бы «способно на революцию».Социал-демократы стали более, а не менее буржуазными. Троцкистские группы раздроблены и беспомощны. Коммунистические партии (сегодня) не хотят революции и тем самым также не способны на неё, но они представляют собой единственную антикапиталистическую классовую организацию пролетариата и потому – единственно возможную базу для революции (сегодня).Но в то же время они служат инструментами советской политики и как таковые враждебны революции (сегодня). Проблема – в том, что коммунистические партии объединяют силы, потенциально способные на революцию, с силами, которые революции враждебны.

6. Полное подчинение коммунистических партий советской политике само по себе есть результат изменившихся классовых отношений и реорганизации капитализма. Фашизм, как современная форма классовой диктатуры капитала, полностью изменил условия для революционной стратегии. Капитал создал (не только в фашистских государствах) террористический аппарат настолько убийственный и всепроникающий, что традиционный средства классовой борьбы пролетариата представляются бессильными против него. Новые технологии войны, их жесткая монополизация и специализация превращают вооружение народа в бесперспективную затею. И открытая идентификация государства в качестве субъекта экономики, и интеграция профсоюзной бюрократии в государство препятствуют политическим забастовкам, в особенности всеобщей забастовке, которая, предположительно, была бы единственным действенным оружием против фашизированного капитала. Эти изменения привели к тому, что единственным возможным путём успешного противостояния огромному военно-политическому аппарату капитала стало создание и обеспечение функционирования по крайней мере столь же мощного военного и политического контр-аппарата, подчиняющего себе традиционную революционную стратегию. В качестве такого рода контр-аппарата будет восприниматься Советский Союз.

7. В контексте этой аргументации вопрос отом, заинтересован ли ещё правящие круги Советского Союза в революции или нет, вторичен. Данная аргументация остались в силе даже при допущении. Что никакой субъективной связи между советской державой и революцией больше нет. Советская держава, как было сказано, неизбежно была бы вынуждена вступить во все сильнее разгорающийся конфликт с капиталистическими государствами, даже если бы они представляли и отстаивали только свои национальные интересы. Советский Союз оказался бы самым опасным и самым соблазнительным объектом для империалистической политики капитала и в этом качестве – предопределённым врагом, которому рано или поздно пришлось бы взять оружие. Общее противостояние капиталу стало бы основной для воссоединения революции и «советизма», - так же, как нынешний альянс капитализма и «советизма» является основной для разделения революции и «советизма».

8. Это оправдание коммунистической политической линии, уязвимо для возражения, согласно которому воспитание в духе антиреволюционной, национальной политики делает рабочий класс безнадёжно неспособным к революции, - даже если это всего лишь «тактика». Оно формирует «заинтересованные группы» со своей собственной динамикой, которые и начинают определять тактику. Оно подрывает классовое сознание и закрепляет подчинение национальному капиталу. Оно нарушает принцип единства экономики и политики и подчиняет классовые отношения политическому диктату.

9. Отказ от политического оправдания подчинения революционной стратегии «советизму» - лишь первый шаг в развороте проблематики к её подлинной области – сфере реальных классовых отношений. Коммунистическая политическая линия указывает -за пределами своего политического самооправдания – на эти отношения: она является выражением и результатом структурных изменений внутри рабочего класса и в его отношении к другим классам. Изменение формы господства капитала (на которой основано политическое оправдание коммунистической политической линии) также следует понимать с точки зрения структурных изменений.

10. Это наиболее очевидно выразилось в том, что социал-демократия триумфально пережила фашизм (приходу к власти которого она способствовала) и снова монополизировала всё организованное рабочее движение вне коммунистических партий, что коммунистические партии сами социал-демократизируются и что крах гитлеровского фашизма до сих пор не привёл к возникновению какого-либо революционного рабочего движения. Таким образом, социал-демократия, по-видимому, является адекватным выражением некоммунистического рабочего движения. Она не стала радикальнее, но, напротив, по существу продолжает политику классового сотрудничества, проводившуюся ею в дофашистское время. Некоммунистическое рабочее движение есть обуржуазившееся (в объективном смысле) рабочее движение, и голоса рабочих против коммунистической партий – это голоса против революции, а не только против «советизма».

11. Обуржуазивание или примирение большой части рабочего класса с капитализмом не может быть объяснено ссылкой на (растущую) «рабочую аристократию». Рабочая аристократия и факторы, сделавшие её существование возможным, конечно, сыграли решающую роль в развитии социал-демократии, но глубина и широта обуржуазивания далеко превосходят уровень рабочей аристократии. В Германии и Франции носители обуржуазивания в постфашистский период в основном никоим образом не являются представителями рабочей аристократии. Глубина и широта обуржуазивания также не могут быть объяснены господством бюрократии над организационным аппаратом (партии и профсоюзом). Организационный аппарат был ликвидирован фашизмом, но вакуум, оставшийся после разгрома фашизма, не был заполнен каким-либо движением противоположной направленности, к власти по большей части опять вернулась та же самая бюрократия.

12. Одна из наиболее насущных теоретических задач – исследовать обуржуазивание во всех его проявлениях. Повторим ещё раз: обуржуазивание должно рассматриваться как объективное классовое явление, не какнедостаточная воля социал-демократов к революции или их буржуазное сознание, но как экономическая и политическая интеграция значительной части рабочего класса в систему капитала, как изменение в структуре эксплуатации. Базу для такого исследования можно найти в указаниях Маркса на факты добавочной прибыли и монопольной позиции определённых производителей и сфер производства. Развитие ситуации ведёт, с одной стороны, к прямому слиянию государства с капталом, с другой – к государственно-административному регулированию эксплуатации, которое приводит к замене свободного трудового контрактапубличными коллективными договорами, имеющими обязательную силу. Эти факторы определяют рамки, внутри которых происходит экономическая интеграция рабочего класса. В ходе этого процесса достающаяся рабочему классу часть общественного продукта (в количественном и качественном смысле) вырастает до такой степени, что противодействие капиталу превращается в широкое сотрудничество.

13. По мере развития того же самого процесса вся тяжесть эксплуатации ложится на группы, занимающие положение маргиналов или чужаков в обществе, на тех «аутсайдеров», которые исключены из интегрированной части рабочего класса и из её солидарности, и, в крайнем варианте, на «врагов». Это «неорганизованные», «неквалифицированные рабочие», сельскохозяйственные рабочие и рабочие-мигранты, меньшинства, представители народов колоний и полуколоний, заключённые и т.д. Здесь в качестве существенного элемента капиталистического процесса в целом должна рассматриваться война: безудержное хищническое воспроизводство монополистического капитала через ограбление порабощённых стран и их пролетариата, создание за рубежом зон, где концентрируются сверхэксплуатация и абсолютное обнищание. Тот факт, что ненасытно-хищническая грабительская политика использует наиболее передовые современные технологии и её объектом становятся высокоразвитые капиталистические страны, усиливает мощь монополистического капитала и связанного с ним государства-победителя до неслыханной прежде степени.

14. Экономическая и политическая идентификация интегрированной части рабочих с капиталистическим государством сопровождается столь же определённой «культурной» интеграцией и идентификацией. Тезис о легитимности существующего общества, которое, хотя и плохо, в конце концов поддерживает и обеспечивает всех, должен применяться ко всем сферам социальной и индивидуальной жизни. Его справедливость убедительно подтверждена очевидным опровержением противоположного тезиса в развитии русской революции. Тот факт, что первая успешная социалистическая революция ещё не привела к более свободному и счастливому обществу, в огромной мере способствовал примирению с капитализмом и объективно дискредитировал революцию. Такое развитие событий позволило существующему обществу предстать в новом свете, и существующее общество поняло, как использовать это к своей выгоде.

15. Феномен культурной идентификации требует, чтобы проблема «культурного цемента» (Kiff ) обсуждалась в более широком плане. Здесь один из наиболее важных фактов – нивелирование культурным аппаратом монополистического капитализма прежде авангардно-оппозиционных сил(трансформация и использование психоанализа, современного искусства, сексуальности и т.д. в процессе труда и развлечений). В первую очередь должны быть изучены эффекты « Kiff » внутри рабочего класса «научное управление», рационализация, заинтересованность рабочего в росте производительности (и, параллельно, в интенсификации эксплуатации), усиление националистических настроений.

16. Коммунистическая стратегия партийной диктатуры является ответом на обуржуазивание рабочего класса. Если революция может быть осуществлена только рабочим классом, который, однако, отчуждается от этой своей задачи, интегрируясь в систему капитала, тогда революция предполагает в качестве предварительного условия диктатуру революционного «авангарда» над интегрировавшимся рабочим классом. Это превращает рабочий класс в объект революции, который может развиться в субъект только через партийную манипуляцию и организацию. Коммунистическая диктатура над пролетариатом становится первым шагом к диктатуре пролетариата.

17. Единственной альтернативой было бы объективное обращение вспять процесса обуржуазивания, разрушение механизма интеграции, вызванное развёртывающимися противоречиями капитализма, которые также неизбежно подорвали бы экономическую основу поддержания интеграции капиталом. Но в предстоящих кризисах капитал проявится как фашизированный или (снова) фашистский капитал: в Америке рабочий класс в момент своего наивысшего роста уже в основном лишился влияния, его организация разбита, а военно-полицейский аппарат – вездесущ. Если какое-то независимое развитие будет происходить в Англии, то антиреволюционный тред-юнионистский социализм создаст там общество среднего класса, в результате чего обуржуазивание станет ещё более законченным. Перед Францией всё ещё открыта возможность развития в любом из трёх направлений: в фашистском, в направлении тред-юнионистского социализма или в советском. А Германия в ближайшем будущем останется подавляемой как объект воздействия этих трёх сил. Тенденция развивающихся противоречий капитализма направлена к фашизму или антиреволюционному государственному социализму – не к революции.

17а. Тред-юнионистский социализм, доминирующий в Англии (и возникающий в Германии), - ещё не государственный социализм. Частичные социализации, предпринимаемые преимущественно по «экономическим» причинам (рост производительности, рационализация, конкурентоспособность, централизация управления) или в качестве политического наказания, позволили сохранить в неприкосновенности решающие позиции, занимаемые капиталом (черная металлургия, химическая промышленность в Англии).Стадия государственного социализма не достигается до тех пор, пока правительство не приняло и не узаконило контроль над промышленностью как целыми и не взяло в свои руки собственность, принадлежавшую частному капталу. Правительство, государство – не объединённые производители, не рабочий класс.

18. Общественная тенденция государственно социализма – антиреволюционная. Власть над средствами производства передана государству, которое осуществляет эту власть через использование наёмного труда.Государство также приняло на себя роль управления капиталом как целым (« Gesamtkapitalisten »). Непосредственные производители контролируют производство (и вместе с ним свою судьбу) нисколько не больше, чем в системе либерально-демократического капитализма. Они остаются подчинены средствам производства. Господство одних людей над другими, опосредованное средствами производства, продолжает существовать. «Всеобщий интерес», для реализации которого предназначена и приводится в действие плановая экономика, воплощён существующим аппаратом производства, существующей формой общественного разделения труда (национального и интернационального) и существующими общественными потребностями. Они не были изменены фундаментально; предполагается, что это изменение происходит постепенно, вследствие планирования. Но таким образом государственный социализм сохраняет фундамент классового общества. Ликвидация классов, переход к свободному обществу предполагает как предпосылку ту перемену, которую государственный социализм ставит своей целью. Различие во времени выражает качественное влияние.

19. Производственный аппарат, развившийся при капитализме, приводимый в движение наёмным трудом в рамках существующей формы разделения труда, увековечивает существующие формы сознания и потребностей. Он увековечивает господство и эксплуатацию – даже тогда, когда контроль над этим аппаратом передаётся государству, то есть тому «всеобщему», которое само есть «всеобщее» господства и эксплуатации. До революции «всеобщее» не является не является фактом социализма: его господства не означает большей свободы и не обязательно более рационально, чем господство капитала. Социализм означает определённое «всеобщее»: всеобщее свободных личностей. До тех пор, пока развитое коммунистическое общество не станет реальным, всеобщее может принять лишь форму господства революционного рабочего класса, ибо только этот класс может отрицать все классы, он один реально способен упразднить существующие производственные отношения и весь связанный с ними аппарат. Первая цель коммунистической диктатуры над пролетариатом (см. тезис 16) должна заключаться в передаче производственного аппарата пролетариату: республике Советов.

20. Этой цели и всей связанной с нею политики нет в программе ни одной коммунистической партии сегодня. С социал-демократией она непримирима. В данной ситуации она выдвигается как чистая теория. Это разделение между теорией и практикой диктуется самой практикой и остаётся ориентированным на неё. Иными словами – негативно, - теория не связывает себя ни с какими антикоммунистическими группами или направлениями. Коммунистические партии – единственная антифашистская сила и остаются таковой. Их разоблачение должно быть чисто теоретическим. Известно, что реализация теории возможна только через коммунистические партии и требует помощи Советского Союза. Сознание этого должно содержаться во всех концепциях теории. Далее: во всех концепциях теории разоблачение неофашизма и социал-демократии должно преобладать над осуждением коммунистической политики. Буржуазная демократическая свобода лучше тотального единообразия, но её цена – в буквальном смысле слова – дополнительные десятилетия эксплуатации и отложенная на десятилетия социалистическая свобода.

21. Перед самой теорией стоят две основные задачи: анализ обуржуазивания (тезисы 12 – 15) и проблема строительства социализма. Причины, заставившие Маркса не упоминать о таком строительстве, должны быть пересмотрены в свете того, какой вред принесли фальшивые и полусоциалистические конструкции. Строительство социализма сталкивается с задачей переосмысления теории двух фраз (или различия между социализмом и коммунизмом), господствующей в сегодняшних дискуссиях. Сама эта теория уже принадлежит к эпохе обуржуазивания и социал-демократии, будучи попыткой истолковать это явление в рамках первоначальной концепции и спасти концепцию от него. Она предполагает, что социалистическое общество будет «возникать» из капиталистического и что последнее найдёт свой путь в социализм. Она допускает, что на первой фазе сохраняется подчинение труда разделению труда, наёмный труд и господство производственного аппарата. Она остаётся ориентированной на необходимость технологического процесса. Она может укрепить опасный взгляд, согласно которому в смысле развития средств производства и производительности социализм есть интенсифицированный капитализм, и социалистическое общество должно «превзойти» капитализм.

22. Теория двух фаз получила своё историческое оправдание в борьбе Советского Союза против окружающего капиталистического мира и в необходимости «строительства социализма в одной стране». Она оправдывает тот факт, что социализма в этой ситуации нет. Вне этого оправдания она ошибочна. Принимая капиталистическую рациональность, она применяет ветшающее оружие, которое служит старому обществу против нового: капитализм имеет лучшую технологию и он более богат (технологически); опираясь на этот фундамент, капитализм может дать людям жить лучше. Социалистическое общество может воспроизвести и превзойти это достижение капитализма, только отказавшись от дорогостоящего эксперимента по уничтожению господства и воспроизведя и превзойдя капиталистическое развитие производства и производительность труда – т.е. подчинение наёмного труда произведённому аппарату. Переход к социализму становится rebus sic stantibus (при сохранении существующего положения вещей – лат.) бессмысленным.

23. По контрасту с этим положением вещей, теория двух фаз может лишь предполагать изменения в будущем. Её ценность очень мала для европейских и американских рабочих, находящихся в области тред-юнионистской идеологии; здесь также восторжествовал позитивизм. И она становится тем менее ценной, чем дольше длится «первая фаза». Её затягивание питает в рабочих, находящихся под влиянием этой теории, дух покорности и приспособления, и эти рабочие сами поддерживают увековечивание «первой фазы», а революционные устремления у них гаснут. В этих обстоятельствах конец «первой фазы» и переход к коммунизму могут произойти только как чудо или как результат работы внешних, зарубежных сил (см. тезис 7).

24. Строительство социализма требует, чтобы в центре дискуссии было его отличие от капитализма, а не его «возникновение» из капитализма. Социалистическое общество должно быть представлено как решительное отрицание капиталистического мира. Это отрицание – не национализация средств производства, не их лучшее развитие, не более высокий уровень жизни, но упразднение господства, эксплуатации труда.

25. Социализация (обобществление) средств производства, управление ими «непосредственными производителями» остаётся предварительным условием социализма. Это его первая отличительная характеристика: где её нет, там нет никакого социалистического общества. Но обобществлённые средства производства – это всё ещё средства производства капитализма: они суть овеществлённые господство и эксплуатация – не только в чисто экономическом смысле. То, что было произведено при их посредстве, несёт на себе печать капитализма, в том числе потребительские товары. Конечно, машина – только машина; процесс наёмного труда превращает её в капитал. Но в качестве капитала имеющиеся средства производства формируют также потребности, мысли и чувства людей, определяют горизонт и содержание их свободы. Социализация как таковая не меняет ни этот горизонт, ни это содержание: если производство продолжается без перерыва, то, что было до момента социализации, будет воспроизведено и потом. Вошедшие в привычку потребности продолжают влиять на новые условия и на социализированные средства производства. Социализация средств производства становится отрицанием своего капиталистического аналога.

26. Это включает, прежде всего, упразднение наёмного труда. Управление средствами производства, осуществляемое бюрократическим государством, не упраздняет наёмный труд. Этого не произойдёт, пока сами производители не будут управлять производством, т.е. определять, что, как много и в течениекакого времени производить. Этот шаг в современных экономических условиях, вероятно, равносилен переходу к анархии и дезинтеграции. И именно эта анархия и дезинтеграция является, вероятно, единственным путём сломать капиталистическое производство, чтобы на его месте возник социализм: создать «междуцарствие» или даже вакуум, в которого могут перемениться потребности и может родиться свобода. Анархия свидетельствовала бы об упразднении господства, а дезинтеграция уничтожила бы власть производственного аппарата над людьми или, по крайней мере, означала бы максимальный шанс для тотального отрицания классового общества.

27. Когда рабочие возьмут производство в свои собственные руки (и при этом сразу опять не подчинят себя новой господствующей бюрократии), вероятно, они прежде всегоупразднят наёмный труд, то есть сократят рабочее время. Также они могли бы решать, что производить: в разных местностях – что угодно, что кажется им наиболее важным. Это автоматически привело бы к распаду национальной экономики в её интегрированной форме; производственный аппарат распался бы на отдельные части, во многих случаях техническое оборудование оставалось бы неиспользованным. Началось бы движение вспять, которое не только «выломало» бы национальную экономику из мировой, но и принесло бы нищету и страдания. Но эта катастрофа будет признаком того, что старое общество реально перестало функционировать: избежать её невозможно.

28. Это означало бы, что скачок в социализм повлёк бы за собой резкий переход к более низкому уровню жизни по сравнению с достигнутым в капиталистических странах. Социалистическое общество начиналось бы на технологически «уже превзойдённом» уровне цивилизации. Исходных критерий социалистического общества не технологический – он состоит в прогрессе реализации работы производителей, что выражается в качественном изменении потребностей. Воля к уничтожению господства и эксплуатации проявляется как стремление к анархии.

29. Начало социализма на «превзойдённом» уровне цивилизации – не «отсталость». Оно отличается от начального этапа развития советского общества тем фактом, что здесь спад – не экономическая необходимость (определяемая технологическим уровнем производства), а революционно-освободительный акт, сознательный разрыв непрерывности. Функционирование существующего производственного и распределительного аппарата приостанавливается рабочими, он используется не полностью, возможно, даже частично разрушается. Если пролетариат не может просто «вступить во владения» государственным аппаратом, тогда тоже самое верно и для современного производственного аппарата. Его структура требует специализированной и дифференцированной бюрократии, что с необходимостью увековечивает господство, и массового производства, неизбежно ведущего к стандартизации и манипуляции (регламентации).

30. Проблема недопущения государственно-социалистической бюрократии должна рассматриваться как экономическая проблема. Социальные корни бюрократии – в (технологической) структуре производственного аппарата; устранение её специфической формы предполагает изменение этой структуры. Общее социалистическое просвещение, несомненно, сделало бы специализированные роли взаимозаменяемыми, таким образом, уничтожило бы специфическую форму бюрократию, но просвещение этого рода не может быть успешным при стабильной господствующей бюрократии. Оно должно иметь приоритет по отношению к функционирующей бюрократии, а не заменять её. Такое образование возможно лишь тогда, когда специфически структурированный производственный аппарат передан в руки производителей для «экспериментирования». Рациональная власть, которая должна руководить этими экспериментами, должна оставаться под непосредственным контролем производителей.

31. Революционная дезинтеграция капиталистического производственного аппарата также приведёт к распаду рабочих организаций, ставших частью этого аппарата. Профсоюзы – не только органы статус-кво, но и средства сохранения статус-кво в новых формах государственного социализма и «советизма». Их интересы привязаны к функционированию производственного аппарата, чьим (второразрядным) партнёром они стали. Они могут менять одного хозяина на другого, но им необходим хозяин, который разделял бы их заинтересованность в «приручающем руководстве» организованными рабочими.

32. В то время как профсоюзы при их традиционной структуре и организации представляют силу, враждебную революции, рабочие политические партии остаются субъектом революции. В первоначальной марксистской концепции партия не играет решающей роли. Маркс предполагал, что пролетариат стремиться к революционному действию самостоятельно, на основе знания своих интересов, как только есть революционные условия. Тем временем монополистический капитализм нашёл пути и средства экономически, политически и культурно унифицировать [ gleichschalten – термин, применявшийся в гитлеровской Германии для обозначения вынужденного «подключения» к господствующей идеологии, - прим. перев.] (тезисы 12-15) большинство пролетариата. Отрицание этого выравнивания до революции нереализуемо. Историческое развитие подтвердило правильность ленинской концепции авангардной партии как субъекта революции. Верно, что коммунистические партии сегодня не являются таковым субъектом, но столь же верно и то, что лишь они смогут стать им. Только в теории коммунистических партий жива память революционной традиции, которая может стать снова памятью революционной цели; только они по своему положению настолько внешни капиталистическому обществу, что это положение снова может стать революционным.

33. Политическая задача тогда состояла бы в строительстве революционной теории заново внутри коммунистических партий и работе над осуществлением соответствующей практики. Эта задача кажется сегодня нереальной. Но, может быть, для коммунистических партий Западной Европы и Западной Германии существует возможность относительной независимости от советского диктата, которой требует решения этой задачи.

Перевод М.Б. Конашев. Впервые опубликовано в журнале «Альтернативы» , №2, 2007.