Притчи иисуса христа о мытаре и фарисее. Чтение и изучение библии в группе

Неделя о мытаре и фарисее — одна из четырёх подготовительных к Великому посту.
В православном церковном календаре она относится к Сплошным Седмицам — пост отменяется даже в среду и пятницу.

ПРИТЧА О МЫТАРЕ И ФАРИСЕЕ

Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как сей мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть от всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне, грешнику! Сказываю вам, что сей пошёл оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится

(Лк. 18:10-14).

НЕДЕЛЯ О МЫТАРЕ И ФАРИСЕЕ

Эту неделю Церковь посвящает поучительному воспоминанию о мытаре и фарисее. В этой притче рассказывается о том, насколько важно для нас искреннее, а не показное покаяние.
Два человека вошли в храм помолиться.
Это были два совершенно разных человека и по духовному уровню и по социальному статусу, в храм они пришли молиться Богу. И вели они себя по-разному.

Фарисей пришел к Богу со своей надменностью и гордостью, в молитве он начал хвалиться своими ‘’заслугами’’, с упоением перечисляя свои добродетели. Этот исполнитель закона соблюдал все предписания и религиозные правила, был образованным человеком, часть своего богатства он давал на нужды Храма. Вероятно, в жизни он был даже неплохим человеком, и возможно к нему люди относились уважительно.
В своей молитве он абсолютно забыл о том, что эти его добродетели теряют всю свою ценность и смысл перед судом Божиим, а его ошибкой было то, что он считал свою Цель жизни уже достигнутой.
Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди
Эти слова нельзя считать молитвой, но утверждением своего «я», своей гордости.
Я не таков, как все прочие - грабители, обидчики, прелюбодеи, - я не таков, как сей мытарь
Фарисей, таким образом, унижает ближних и бесстыдно превозносится, он уже стоит на последней ступеньке своей гордости, которая приводит к отвержению Бога. По сути, ему уже Бог не нужен, ведь он пришел просто похвалиться своими внешними достижениями.
В его голове произошло переключение на количество, а не качество добрых дел: ‘’два раза пощусь, отдаю десятую часть’’
Но эти цифры Господу не нужны, ему нужно наше, наполненное любовью, сердце.

Второй человек, кто был в храме - мытарь, т.е. сборщик налогов. В древние времена к сборщикам налогов относились с презрением, поэтому мытарь стоял себе скромно в сторонке и, осознавая свои грехи, молился простыми словами:

«Господи, помилуй мя, грешнаго!»

Все свои силы мытарь направил на вымаливание прощения своих прегрешений. Он «не смел даже поднять глаз на небо» - настолько было глубоким его раскаяние в своих грехах и огромнейшее желание очиститься от них.
Мытарь «грехи свои полагает на главу свою перед Богом », а не свои добродетели, поэтому, после такой смиренной молитвы, он оказался перед Богом чище и праведнее, хотя свою жизнь он считал безнадежно пропавшей, по сравнению с ‘’праведным’’ фарисеем.

ДУХОВНЫЙ СМЫСЛ НЕДЕЛИ МЫТАРЯ И ФАРИСЕЯ

Притчей о мытаре и фарисее Спаситель призывает нас искоренить фарисейство, которое есть в каждом из нас.
Фарисей думает, что он лучше многих, свое мнение – правильным, других людей он желает подстроить под себя, свои недочеты он не видит, зато очень внимателен к слабостям людей. Самый главный признак фарисейства — желание приобрести за свое благочестие почет и уважение людей, поэтому все дела он старается делать при свидетелях, которые могли бы его отметить. На людях фарисеи говорят много и красиво, но, при этом никогда не сделает доброго дела, если на него никто не смотрит.
На этот счет есть слова Спасителя:

«Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет; а унижающий себя, возвысится» (Лк. 18:14).

Закон Божий и Его Заповеди соблюдать необходимо, но при этом, по-настоящему духовный человек должен обладать еще смирением мытаря.

Смирение - это основа всей духовной жизни, а не просто одна из добродетелей. По словам прп. Исаака Ниневийского, подвижники получают награду не за свои труды, а за смирение в них.

Без смирения нет милосердия и любви, а где присутствует гордыня — там всегда присутствует осуждение ближнего. Когда человек переполнен сам собой, он начинает переливаться через край, а потом стремится заполнить других людей собой и своими мнениями.

На примере притчи о мытаре и фарисее показывается, что добродетель находится там, где есть смирение и покаяние, и нет гордости.

Церковь разъясняет, что молитвы и пост становятся полезными и спасительными для человека, когда они не запятнаны самолюбованием и превозношением. Кто хвалится своими делами, тот не понимает или забывает, что мы, своими силами без помощи Божией не можем исполнить всего Закона, а значит сделаться правыми перед Богом, и само исполнение есть не заслуга, а наш долг.

Утреннее молитвенное правило начинается с молитвы мытаря:

«Боже, милостив буди мне, грешному»

Когда мы произносим эту молитву, очень важно вспомнить притчу о мытаре и фарисее, и то, с каким чувством молился мытарь, с таким настроем и далее нужно продолжать молитвенное делание.

ВИДЕОФИЛЬМ

Мытарь и фарисей — два героя евангельской притчи. Один пришел в храм поблагодарить Бога за то, что он не такой, как все грешники, а второй — смиренно просить о помиловании. Кого же оправдал Господь? Чему нас учит эта история? Какую ценность имеет краткая молитва? Ответы на эти вопросы вы найдете в нашей статье.

Христос рассказывает поучительную притчу о том, как в храм помолиться зашло два человека: мытарь и фарисей. Первый из них был сборщиком податей для Римской империи.

Иудеи ненавидели мытарей, так как они не только собирали налоги, но часто и обирали людей, зарабатывали на жизнь нечестным путем. Фарисеи же были ревнителями закона, людьми весьма праведными и благочестивыми. Они строго блюли все предписания, постились, молились, читали Тору, толковали Писание.

Мытарь и фарисей пришли в храм с разными настроями:

Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику! (Лк. 18:11-13)

Мытарь и фарисей: смирение и гордость

Каждый из них обратился к Богу, но какова цена их молитвы?

Благодарение и гордость

Фарисей обратился к Богу со словами благодарности. Но за что он благодарит Господа? За то, что дал ему жизнь? За возможность славить Бога? За здоровье? За людей, изменивших его жизнь? Нет, фарисей благодарит Господа за свое превосходство над другими, за то, что он такой праведный. Да, действительно, он соблюдает заповеди, иногда делает даже сверх написанного. Но какой толк в соблюдении буквы закона, если вместо смирения в твоем сердце поселилась гордыня, а вместо любви к людям — ненависть к ним?

Милость Божья — последняя надежда

Совсем иначе выглядела молитва мытаря. Он действительно был грешником, и от тяжести своих проступков ему было трудно даже поднять глаза к небу. Поэтому он, в раскаянии бил себя в грудь и кратко молился: «Боже! Будь милостив ко мне грешнику!» . Эту молитву мытаря православные каждый день вспоминают в утреннем правиле.

Мытарь и фарисей. Грешник и благочестивый. Молитва покаянная и «благодарственная». Господь же смотрит в сердце каждого человека. И внутри грешного мытаря Он видит глубокое раскаяние и потенциал к изменению, а в сердце фарисея — самолюбование и гордыню.

Вот поэтому Христос презираемого сборщика налогов оправдывает, а уважаемого ревнителя закона — нет.

Цена краткой молитвы

Отдельного внимания заслуживает молитва мытаря. В ней всего шесть слов: грешник взывает к Богу с просьбой о покаянии. Он не использует красивых словесных формул, стилистических фигур. Зато его молитва — это внутренний крик о покаянии.

Что интересно, с краткими молитвами к Богу обращались и другие евангельские герои в критических ситуациях, когда времени оставалось мало и ничто не отвлекало от обращения к Богу:

• Апостол Петр, когда шел по воде и стал тонуть, возопил ко Христу: «Господи! спаси меня».
• Прокаженный с сердечным воплем упал на колени перед Спасителем и взмолился: Господи! Если хочешь, можешь меня очистить.
• Благоразумный разбойник на кресте в последний момент обратился: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!».

И каждому из этих евангельских героев — Петру, мытарю, прокаженному и разбойнику — Христос ответил, невзирая на их грехи. Бог видел сердца этих людей, а они очищались покаянием. Фарисей же был не таким. Он считал себя чистым и не видел за собой грехов, в которых надо было покаяться.

Так в Евангелии выглядят мытарь и фарисей. А как в глазах Господа выглядим мы?

Предлагаем вам дополнительно посмотреть комментарий священника Константина Пархоменко, главного редактора сайта «Азбука веры», на эту притчу:

Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу: два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18, 9-14).

Эта притча ставит нас перед лицом человеческого и Божиего суда. Фарисей входит в храм и встает перед Богом. Он уверен, что имеет на это право: ведь его поведение до мелочей соответствует закону, который Сам Бог дал Своему народу, – не говоря о бесчисленных правилах, которые старейшины народа и фарисеи выработали на основании этого закона, превратив их в пробный камень благочестия. Область Божия ему родная; он принадлежит к ней, он стоит за Бога, – Бог постоит за него. Божие Царство – это область закона, и тот, кто подчиняется закону, кто стоит за него, тот безусловно праведен. Фарисей полностью во власти формального ветхозаветного видения вещей; в понятиях этого Завета исполнение закона может сделать человека праведным. Но закон не мог одного: он не мог дать Жизнь вечную, потому что Жизнь вечная заключается в том, чтобы знать Бога и посланного Им Иисуса Христа (см. Ин.17, 3), знать Его знанием не внешним, каким было знание фарисея, будто Вседержавного Законодателя, – а знанием на основе тесных личных отношений, общей жизни (Вы во Мне, и Я в вас . Ин. 14, 20). Фарисей все знает о том, как поступать , но ничего не знает о том, каким следует быть . За всю свою праведную жизнь с одним он ни разу не сталкивался, он никогда не понял, что между Богом и им могут быть отношения взаимной любви. Он никогда ее не искал, он ни разу не встретил Бога Исайи, Который столь свят, что перед Ним вся праведность наша – как запачканная одежда … Он уверен, что между Творцом и Его творением существует неизменные, раз и навсегда установленные, застывшие отношения. Он не увидел в Священном Писании историю любви Бога к миру, который Бог сотворил и который так возлюбил, что отдал Сына Своего Единородного ради его спасения. Он живет в рамках Завета, понятого им как сделка, вне каких бы то ни было личных отношений. Он видит в Боге закон, а не Личность. Он не видит оснований осудить себя; он праведен, холоден, мертв.
Не узнаем ли мы в этом образе себя, и не только самих себя, а целые группы людей? 06 этом превосходно сказано в следующих строчках:

Лишь мы избранники Господни,

Остаток проклят навека,

Им места хватит в преисподней,

К чему в раю нам их толпа?

Мытарь же знает, что он неправеден; об этом свидетельствует и Божий закон, и суждение человеческое. Он нарушает Божий закон и использует его в своих интересах. Обманом или нагло, в зависимости от обстоятельств, он преступает человеческие законы и обращает их к своей выгоде, а потому его ненавидят и презирают другие люди. И вот, придя в храм, он не осмеливается переступить его порог, потому что храм – это место Присутствия, а у него нет права вступить в Божие Присутствие, он страшится этой встречи. Он останавливается и видит перед собой священное пространство, как бы подчеркивающее неизмеримое величие Бога и бесконечное расстояние между ним и святостью, Богом. Храм велик, как Сами Присутствие, он повергает в трепет, он полон трагизма и осуждения, которые несет с собой очная ставка между грехом и святостью. И тогда, на основе беспощадного жестокого опыта человеческой жизни, у него вырывается неизмеримо глубокая и искренняя молитва: “Боже, будь милостив ко мне, грешнику”. Что знает он о жизни? Он знает, что закон, применяемый в полную силу, приносит страдание; что при неограниченной власти закона нет места милосердию, этим законом он пользуется и злоупотребляет им, чтобы уловить своих должников, чтобы загнать свою жертву в угол; он умеет исхитриться и остаться правым перед этим законом, отправляя в тюрьму разорившихся должников; на защиту этого закона он всегда может рассчитывать, притом что сам безжалостно, немилосердно наживается и копит неправедное богатство.

А вместе с тем его жизненный опыт научил его еще чему-то, что не поддается логике и идет вразрез с его собственными представлениями. Он помнит, что и в его собственной жизни и в жизни подобных ему, бессердечных и жестоких, бывали моменты, когда он, имея на своей стороне всю силу закона, сталкивался с горем и ужасом, которые он навлек на несчастную семью, с терзаниями матери, со слезами ребенка; и в тот самый момент, когда, казалось, все в его власти, он, ошеломляя своих сотоварищей, вопреки их безжалостной логике, вопреки закону, вопреки здравому смыслу и своему привычному поведению, вдруг останавливался и, взглянув с печальной или даже мягкой улыбкой, говорил: “Ладно, оставьте их”.

Он, вероятно, знает, что сам не раз бывал спасен от разорения и гибели, тюрьмы и бесчестия благодаря нелепому, безотчетному порыву дружества, великодушия или жалости, и эти поступки полагали предел страшному закону джунглей его мира. Что-то в нем переросло границы суровой непреклонности; в мире зла единственное, на что можно надеяться, – это подобные порывы сострадания или солидарности. И вот он стоит у порога храма, в который не может войти, потому что там царит закон и господствует справедливость, потому что о его осуждении вопиет здесь каждый камень; он стоит у порога и молит о милости. Он не просит справедливости – это было бы попранием справедливости. Великий подвижник седьмого века святой Исаак Сирин писал: “Никогда не называй Бога справедливым. Если бы Он был справедлив, ты давно был бы в аду. Полагайся только на Его несправедливость, в которой – милосердие, любовь и прощение”.

Вот положение мытаря, и вот, что он узнал о жизни. Мы многому можем научиться у него. Почему бы и нам смиренно и терпеливо, в смутном или ясном сознании своей греховности, не встать, подобно ему, на пороге? Можем ли мы притязать на право встретить Бога лицом к лицу? Можем ли мы, такие, какие мы есть, рассчитывать на место в Его Царстве? Если он решит явиться к нам, как явился в Воплощении, во дни Его плотской жизни и на протяжении человеческой истории, как наш Спаситель и Искупитель, припадем к Его ногам в изумлении и благодарности! А пока будем стоять у двери и взывать: “Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, кто устоит? Господи, прими меня в Свою область, в область милости, а не в область правды и возмездия!”

Но мы не даем проявиться милости, мы обращаемся к закону и становимся фарисеями – не тем, что подражаем их суровой, дорого им стоившей верности закону, а тем, что разделяем их образ мыслей, откуда изъята надежда и любовь. Фарисей, по крайней мере, был праведен в понятиях закона; мы не можем похвастаться даже этим, и, однако, воображаем, будто достойны предстать перед Богом. Если бы только мы остановились у притолоки и со смирением, робко постучали, ожидая в ответ приглашения войти, мы с изумлением и в восхищении услышали бы, что по ту сторону тоже Кто-то стучит: Се стою у двери и стучу, – говорит Господь (Откр. 3, 20). Быть может, мы увидели бы, что с Его стороны дверь не заперта; она заперта с нашей стороны, наши сердца запечатаны; наше сердце узко, мы так страшимся рискнуть, отбросить закон и вступить в область любви, где все столь же хрупко и непобедимо, как сама любовь, как жизнь. Бог не перестает стучать с надеждой, настойчиво и терпеливо; Он стучится через людей, через обстоятельства, через тихий, слабый голос нашей совести, как нищий стучится у врат богача, потому что, избрав нищету, Он ждет, что наша любовь и милость откроет Ему глубины человеческого сердца. Чтобы Он мог прийти и вечерять с нами, необходимо нам отвергнуться наших каменных сердец и заменить их сердцами плотяными (см. Иез. II, 19); взамен Он предлагает прощение и свободу.

Он Сам ищет встречи с нами. В опыте христианства эта тема встречи центральна; она лежит в основе всей истории спасения, всей человеческой истории. Она в сердцевине новозаветного благовестия. В Ветхом Завете увидеть Бога значило умереть; в Новом Завете встреча с Богом означает жизнь. Современный христианский мир все яснее осознает, что все Евангелие можно воспринять мыслью, опытом, жизнью как непрестанно возобновляющуюся встречу, в которой содержится и спасение и (уд. Задолго до событий Нового Завета первое Божие действие творения – уже встреча, которой Бог возжелал и вызвал к реальности; весь тварный мир восстает из небытия и с чувством первозданного изумления открывает и Творца, Живого Бога, Подателя жизни, и каждое другое Его создание, дело Его рук. Какое диво! Какое чудо! Какая радость!.. Так начинается процесс становления, который когда-то приведет нас к такому переизбытку жизни, который апостол Павел описывает, говоря: Бог будет все во всем, когда человек станет, по слову апостола Петра, причастникам Божеского естества , получит участие в Божественной природе.

Эта первая встреча, первый шаг на пути, который приведет к встрече окончательной, не просто встрече лицом к лицу, а к приобщенности, к общности жизни – к совершенному и чудесному единению, которое явится нашей полнотой. А когда человек отвернулся от своего Творца, когда он оказался одиноким и сирым в мире, который сам же предал, изменив Богу и отказавшись от своего призвания, эта таинственная встреча продолжалась, но уже по-другому. Бог посылал Своих пророков, святых, вестников и судей, чтобы напоминать нам о пути, который приведет нас обратно к Нему и к самим себе. А когда все было приготовлено, произошла главная встреча, встреча par excellence (главная встреча, встреча в полном смысле слова – фр.), величайшая Встреча в Воплощении, когда Сын Божий стал Сыном Человеческим, Слово стало плотью, полнота Божества открылась через самую материю. Всеобъемлющая, космическая встреча, в которой потенциально нашли свое исполнение и человеческая история, и весь космос. Бог сделался человеком, Он обитал среди нас; Его можно было видеть, воспринимать чувствами, к Нему можно было прикоснуться. Он совершил исцеления. Слова, которые мы теперь читаем и повторяем, были произнесены Им и давали жизнь людям, – новую жизнь, жизнь вечную. И вокруг Него люди – мужчины, женщины, дети – встречались друг с другом, и это была такая встреча, которой они никогда раньше не испытывали и о которой даже не мечтали. Они и раньше видели друг друга, но в присутствии Живого Бога они прозревали друг в друге то, чего не видели раньше. И эта встреча, которая – и спасение, и суд, продолжается из века в век. Как в начале всего, мы находимся в присутствии Бога нашего. Как во времена Христа, мы стоим лицом к лицу с Богом, Который пожелал стать человеком; как и прежде, изо дня в день люди, узнавшие в Иисусе из Назарета Сына Божиего, и через Него увидевшие Отца, встречаются друг с другом совершенно по-новому. Эта встреча происходит все время, но сознание наше столь затуманено, что мы проходим мимо ее значения, ее безмерных возможностей, но и мимо того, чего она требует от нас.

Настоящая встреча, в полном смысле слова, происходит крайне редко. Человеческие пути пересекаются, люди сталкиваются друг с другом, – сколько человек проходит мимо нас за один-единственный день, совершенно не замечая нас? И на скольких мы глядим невидящим взором, не уделив им ни взгляда, ни слова, ни улыбки? А вместе с тем каждый из этих людей – Присутствие, образ Живого Бога; и, возможно, Бог послал их нам с какой-то вестью или наоборот, через нас они должны были получить весть от Бога – слово, жест, взгляд, полный признания или сочувствия и понимания. Столкнуться с человеком на улице или в жизни по воле толпы или случая это еще не встреча. Мы должны научиться смотреть и видеть, – смотреть внимательно, вдумчиво, вглядываясь в черты лица, его выражение, содержание этого выражения, содержание глаз. Каждый из нас должен научиться глубоко видеть другого, терпеливо и не жалея времени всматриваться, чтобы понять, кто находится перед нами; это касается и целых человеческих групп – общественных, политических, расовых, национальных.

Все мы принадлежим к человеческим обществам, которые веками жили в разделении или вражде, Сотни лет, порой, мы отворачивались, не желали взглянуть друг другу в глаза, расходились все дальше. Потом мы остановились и оглянулись, чтобы наконец посмотреть на того, кто был нашим братом, а стал чужаком, даже врагом. Но мы были еще слишком далеки и не могли рассмотреть его лица, уж не говоря об образе Божием в нем. Так смотрел на мытаря фарисей; так смотрят друг на друга нации, классы, церкви, отдельные люди.

Мы должны пуститься в настоящее паломничество, в длительное путешествие. Мы уже достаточно близки, чтобы взглянуть друг другу в глаза, и тем самым проникнуть вглубь живого сердца, понять душу, оценить поступки, чтобы сделать из этого вновь приобретенного видения вдумчивые и взвешенные выводы о помыслах, намерениях и стремлениях другого человека, который не меньше, чем мы, хотел понять и исполнить волю Божию. Все это требует много доброй воли. Увидеть в другом то, что отталкивает нас, что делает его чужим, легко, – так же легко, как видеть только привлекательные черты в тех, кто разделяет наши убеждения.

Но очень трудно быть справедливым. Мы привыкли думать о справедливости в понятиях награды или воздаяния каждому по заслугам; но справедливость идет дальше и требует от нас гораздо большего. Она начинается в тот момент, когда я вижу между собой и ближним (отдельной личностью или коллективом) различие, подчас непреодолимое, и признаю его полное право быть таковым, принимая как факт, что он и не обязан быть простым отражением меня. Он также создан Богом, как я; он создан не по моему образу, а по образу Божию. Он призван быть подобием Бога, а не меня; и если он кажется мне слишком уж непохожим на Бога, чуждым Ему, если он представляется отвратительной карикатурой, а не образом Божиим – нет ли у него достаточных оснований и меня видеть таким? Все мы довольно отвратительны, но и очень жалки, и нам следует смотреть друг на друга с большим состраданием.

Но утверждение этого основополагающего акта справедливости связано с риском и опасностью. Во-первых, физической опасностью: принять тех, кто любит нас собственнической любовью, и не быть внутренне сломленными, не возложить на них ответственность за это, достаточно трудно; но принять врага, который отрицает нас и отвергает, который рад был бы стереть нас с лица земли – это уже очень дорогостоящий акт справедливости. И, однако, он должен быть совершен, и сделать это можно только в любви и милосердии (позволю себе напомнить, что слово “милосердие” родственно выражению “от доброго сердца” и не имеет ничего общего с неохотной благотворительностью), что нашло свое высшее выражение после Тайной Вечери в Гефсиманском саду и в Кресте Христовом. Признать право другого человека быть самим собой, а не моим отражением, это основоположный акт справедливости; только это позволит нам смотреть на человека, не стараясь увидеть и признать в нем себя, а признавая его самого, сверх того, вернее, в его недрах узнать образ Божий. Но это рискованней, чем мы себе представляем: подобное признание может подвергнуть опасности наше существование или цельность. Приведу пример. Во время русской революции молодая женщина попала в тюрьму. Потянулись дни в одиночке и ночные допросы. В одну из таких ночей она почувствовала, что силы ее на исходе, что готовность держаться стойко начала покидать ее, и внезапно она почувствовала, что в сердце ее поднимается ненависть и злоба. Ей захотелось взглянуть в глаза следователю, бросить ему вызов со всей ненавистью, на которую она была способна, чтобы как-то прекратить этот кошмар бесконечных ночных мучений, пусть даже за это ей придется поплатиться жизнью. Она действительно взглянула, но ничего не сказала, потому что по другую сторону стола увидела мертвенно бледного, измотанного человека, столь же измученного, как сама, с таким же выражением отчаяния и страдания на лице. И вдруг она поняла, что, собственно говоря, они не враги. Да, они сидели по разные стороны стола, между ними существовало непримиримое противостояние, но вместе с тем они были жертвами одной исторической трагедии; водоворот истории затянул их и швырнул одного в одну сторону, другого – в другую; оба были несвободны, оба были жертвами. И в тот момент, потому что она увидела в другом человеке такую же жертву, как сама, она поняла, что это тоже человек, а не просто должностное лицо. Он не был врагом, он был такой же несчастный, неотделимый от нее пленник трагедии, И она улыбнулась ему. Это был акт признания, акт высшей справедливости.

Но недостаточно лишь смотреть с тем, чтобы увидеть, надо научиться также и слушать с тем, чтобы услышать. Как часто в разговоре, когда мнения расходятся или сталкиваются, пока собеседник пытается донести до нас свои взгляды и открывает свое сердце, впуская нас в тайники, часто священные тайники своей души, мы вместо того, чтобы услышать его, выбираем из его слов подходящий материал, чтобы, как только он замолчит (если у нас хватит терпения дождаться этого момента), возразить ему. Это мы ошибочно называем диалогом: один говорит, а другой не слушает. Потом собеседники меняются ролями, так что к концу каждый выговорился, но никто не выслушал другого.

Слушать – это искусство, которому надо учиться. Не слова должны мы слышать и по ним судить, и даже не выражения, – мы и сами их употребляем. Мы должны слушать с таким углубленным вниманием, чтобы за словами, часто несовершенными, уловить мимолетный проблеск истины, мысль, стремящуюся выразить себя, пусть смутно и приблизительно; правду сердца, которое силится довести до нашего сознания свои сокровища и свое борение. Но увы! Как правило, мы довольствуемся словами и на них даем ответ. Если бы мы рискнули сделать чуть больше и прислушаться например, к интонации голоса, мы бы обнаружили, что самые простые слова полны тревоги; и тогда нам пришлось бы отозваться на эту тревогу состраданием, любовью, участием. Но ведь это очень опасно! И мы предпочитаем слушать слова и не отзываться на остальное, мы остаемся глухи к духу их, хотя буква убивает, а дух животворит .

Что же делать, если мы хотим научиться видеть и слышать? Первое условие уже было изложено выше: мы должны признать и принять инаковость другого; он отличен от меня и имеет на это право, я же не вправе возмущаться этим или ожидать, что он станет таким, каков я. Но чтобы увидеть его таким, каков он есть, я должен подойти достаточно близко, чтобы различить все, что следует увидеть, однако не настолько близко, чтобы за деревьями не увидеть леса. Уяснить это нам поможет такой пример; когда мы хотим разглядеть скульптуру, статую, мы отходим на некоторое расстояние. Расстояние это неодинаково для всех, оно зависит от того, кто как видит, – близоруки мы или дальнозорки; каждому надо найти ту точку в пространстве – некое среднее между отдаленностью и близостью – которая позволит ему (возможно, только ему одному) лучше всего увидеть и целое, и каждую значительную деталь. Если расстояние слишком велико, мы будем видеть не скульптуру, а каменную глыбу, все более бесформенную по мере нашего удаления от нее. И напротив, если мы подойдем слишком близко, детали начнут приобретать чрезмерное значение, а если подойдем вплотную, то и они исчезнут, и мы будем видеть только фактуру камня. Но и в том, и в другом случае ничего не останется от того впечатления, которое должна была произвести на нас скульптура.

Подобным образом должны мы научиться видеть друг друга: отойти, быть на таком расстоянии, которое позволяет нам освободиться от нелепых эгоцентрических реакций, предубеждений и всевозможных ошибочных суждений, происходящих от эмоциональной запутанности; но и в такой близости, при которой ощутимы личные отношения, ответственность, причастность. Для этого требуется усилие воли и подлинное самоотречение. Нетрудно установить гармонические отношения со статуей. Гораздо сложнее отойти на некоторое расстояние от того, кого мы любим, или приблизиться к тому, кто нам неприятен. Чтобы сделать это, чтобы победить и страх, и жадность, мы должны освободишься от нашей самости, перестать видеть все так, будто мы – центр вселенной. Мы должны научиться видеть все объективно, как факты, которые мы можем принять и изучать, не задаваясь предварительно вопросом, какое действие может оказать этот человек или это событие на меня лично, на мое благополучие, на мою безопасность, на самое мое существование. Надо быть достаточно бесстрастным, чтобы сквозь внешние слои и вопреки очевидности уметь заглянуть в глубину, как умел это делать Христос, – вспомните призвание Матфея, презренного сборщика податей. Как далеко отстоит этот подход Христа от нашего ужасного дара замечать сквозь ясные или полупрозрачные слои света двойственность сумрака человеческого несовершенства или тьму еще непросвещенного, но столь богатого возможностями внутреннего хаоса. Вместо того чтобы всему верить, на все надеяться , мы не только судим по поступкам, отвергая понятие “презумпции невиновности”; мы ставим под вопрос и побуждения людей, подвергаем сомнению самые их намерения.

Надо безжалостно бороться с нашей привычкой судить обо всем со своей крошечной колокольни, “Отвергнись себя” – так определил Христос первый шаг на пути к Царствию. Можно выразиться еще более резко: когда мы замечаем, что вместо того, чтобы видеть и слышать кого-то, мы поглощены собой, нам следует повернуться к этому “я”, которое помехой стоит на нашем пути, и с гневом воскликнуть: “Отойди от меня, сатана (по-древнееврейски “сатана” означает “соперник”, “враг”), ты думаешь не о том, что Божие! Сойди с моего пути, ты надоел мне!” Мытарь знал, что он плох в глазах Божиих и по суду людскому, он инстинктивно научился отворачиваться от себя, потому что от созерцания собственного безобразия радости мало. Фарисей потому мог самодовольно смотреть на себя, что, по крайней мере в его глазах, его личность вполне отвечала образцу праведности, он считал свою жизнь совершенным отражением закона Божиего. И потому он вполне искрение восхищался этим видением, созерцанием совершенного осуществления Божественной мудрости, каким считал себя. Благочестивый читатель, не спеши посмеяться над ним или праведно вознегодовать! Спроси себя, ты, добрый христианин, законопослушный гражданин, исполнительный член нашего полного условностей общества, – далеко ли ты ушел от него… Чтобы увидеть себя, свое “я” как “врага и супостата”, как единственное, что стоит на Божием пути, требуется не минутное лишь размышление – подобное понимание достигается мужественной и напряженной борьбой. “Пролей кровь и примешь Дух”, – говорит кто-то из подвижников пустыни. Именно так поступил Бог по отношению к нам. Он своей волей привел нас к бытию. Он сотворил нас во всей лучезарной невинности и чистоте, а когда мы предали и Его, и весь тварный мир, когда мы изменили своему призванию, отвернулись от Него и вероломно предали творение во власть князя мира сего, Он принял новую ситуацию, принял нас такими, какими мы стали, и принял мир в его искаженном нами состоянии. Он сделался человеком, стал распятым Христом, был отвергнут людьми, потому что стоял за Бога, и вынес богооставленность Креста, потому что стоял за человека. Так Бог ответил на вызов человека; Он принял нас в акте справедливости, который бесконечно далек от наших понятий воздаяния. Он утверждает наше право быть самими собой, но, зная, сколь безумно мы выбрали вместо жизни, сатану вместо Него, Бога нашего, Он решил стать человеком среди людей, чтобы мы могли обожиться, чтобы привить нас к живой лозе, живой маслине (см. Рим. гл. II).

Кроме того, Он умел слушать. В Евангелиях мы видим, как слушает Христос, как Он видит, как замечает и выделяет в толпе человека, которому Он нужен, необходим или который готов ответить на Его зов. Посмотрите, насколько полно Он отдается и погружается в ужас Распятия, ужас нашей смерти. И в то же время Он свободен, самовластен, всегда остается Самим Собой, несмотря на бури, испытания, опасность, риск и их цену, и бесстрашно предъявляет абсолютное Божие требование: мы должны жить и войти в Жизнь Вечную.

Так что не будем проходить мимо факта: Христос знает каждого из нас и принимает нас такими, какие мы есть, и расплачивается за наши дела, чтобы открыть нам врата Жизни вечной. На Тайной Вечери Он сказал Своим ученикам: Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам (Ин. 13, 15). Не с этого ли следует начинать? Разве не призывает нас Апостол: Принимайте друг друга, как и Христос принял вас..?

Посмотрев на мытаря в присутствии Божием и увидев собственное осуждение, фарисей мог бы открыть в человеке, столь им презираемом, своего брата. Но он прошел мимо встречи с Богом; и как мог он стоять в благоговении, как мог он увидеть другого, признать в нем своего ближнего, увидеть образ Божий в нем, когда он не увидел его Прообраза – Бога Самого?..

Иногда, в моменты откровения, в горе или в радости, мы видим и узнаем друг друга; но вот мы, как фарисей, переступаем порог, и наша способность прозревать вглубь угасает, и когда мы встречаем брата или сестру, которых недавно узнали, мы опять видим незнакомца и гасим всякую их надежду. Насколько иначе звучат слова апостола Павла: Великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа – ради спасения всего Израиля.

Притча о мытаре и фарисее хорошо известна, всё же приведем ее еще раз. «Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу: два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится » ().

Для нас, современных читателей, мытарь – «хороший», фарисей – «плохой». Фарисеи – гордые, заносчивые, бездушные религиозные формалисты, а вот мытари – люди смиренные, неудивительно, что их Господь одобряет. Для нас это что-то вполне очевидное. Но современников Господа Иисуса эта притча, вероятно, возмущала и задевала.

Потому что для людей того времени дело обстояло наоборот. Фарисеи были хорошими людьми. Лучшими людьми в народе. Наиболее религиозно живой и активной его частью. Они тщательно исследовали богооткровенный Закон Моисеев, чтобы воплощать его в жизнь во всех деталях. То, что нам кажется глупой мелочностью, было на самом деле желанием сделать всё как положено, так, чтобы всё в жизни – и приготовление пищи, и работа, и отдых, и торговля – были подчинены Закону Божию. Фарисеи любили закон и стремились научить ему народ.

А вот мытари были людьми дурными, нравственно погибшими. Собственно мытарь – это «сборщик налогов», но нам сегодня трудно понять всю негативную насыщенность этого слова. В древности мытарям вменялось в обязанность доставить в казну определенную сумму – а их вознаграждением было всё остальное, что они смогут выжать из людей. Поэтому для мытарей были характерны самые грубые и жестокие злоупотребления.

Слово «мытарь» было синонимом бессовестного и бессердечного вымогателя, зачастую отнимающего последний кусок хлеба. К тому же мытари работали на ненавистных языческих оккупантов – римлян. Это были и нравственно, и религиозно оскверненные люди – полная противоположность фарисеям. Как же так получается, что мытарь идет в свой дом «более оправданным»?

Разве это не возмутительно? Разве это не аморально? Как Бог может предпочесть откровенного мерзавца честному, нравственному, глубоко религиозному человеку? Такой вопрос наверняка возникал у слушателей Господа Иисуса, возникал он и у многих других – иудеев и язычников. Как писал самый известный из античных критиков христианства Цельс : «По их учению выходит, что нечестивца, если он смирится под тяжестью бедствия, Бог примет, а праведника, если он, обладая добродетелью с самого начала, обратит свой взор ввысь, Он не примет!»

Этот вопрос задают до сих пор: что же, порядочный, честный человек, если так и умрет в нераскаянии, лишится Царства, а какой-нибудь негодяй, вор и подлец, стоит ему покаяться и уверовать, будет спасен? Да почему же? Это просто обидно! Потому что все люди – грешны и нуждаются в спасении: как те, кто ведет явно аморальную и постыдную жизнь, так и те, кто, по социальным меркам, вполне благополучен, морален, даже религиозен. Все мы – бедные грешники, не имеющие другой надежды, кроме милости Божией. Некоторым из нас легче это понять – и это как раз те, чья жизнь явно нехороша.

«Притча о мытаре и фарисее — утешение неправедных»

В житиях святых много историй о людях, весьма дурных: разбойниках, ворах, проститутках, – которых коснулась благодать Божия. С ужасом, с отвращением, с негодованием они увидели, что представляет собой их жизнь, и устремились к Богу, ища спасения. Теперь Церковь чтит их как великих святых.

Иногда человек доходит до дна, до края – и оттуда обращается к спасению. Я знал людей, которые были алкоголиками и наркоманами (некоторые совмещали то и другое), – однажды им становилось пронзительно ясно, что еще пару дней, может быть, часов, и они умрут под забором. Они стали вопиять к Богу о милости – и обрели ее.

Беда фарисея в том, что с ним всё в порядке – по крайней мере, в его глазах. Да, вот этот мытарь – образец нравственного падения, а фарисей – хороший человек, который знает об этом. Он не ищет милости Божией – он ищет признания своих заслуг. Но реальность состоит в том, что, хотя он, вполне возможно, уважаемый и благополучный член общества, перед Богом он – жалкий грешник. Пророк Исаия, нравственный, глубоко религиозный человек, пережив видение Бога в Храме, воскликнул: «Горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа» ().

Как Господь говорит в Откровении: «Ты говоришь: “я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды”; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» ().

Когда мы, как тот фарисей, пытаемся перечислять свои заслуги и указывать на то, что мы-то лучше других, мы затворяемся от благодати Божией. Когда мы приходим к Господу какие есть – нищие, слепые и нагие, виновные и испорченные – и открываем пред Ним наши грехи, мы обретаем милость и прощение. Мы обнаруживаем, что мы приняты, любимы, прощены, обнадежены, – и видим, что от глупых претензий на самоправедность давно стоило отказаться.

Сергей Худиев

По-это-му прит-ча Спа-си-те-ля бы-ла дерз-ким вы-зо-вом «об-ще-ствен-но-му со-зна-нию»: Он хо-тел ска-зать, что «по-те-рян-ных» лю-дей нет, и по-то-му на-ро-чи-то из-брал в ка-че-стве при-ме-ра ис-крен-нюю мо-лит-ву мы-та-ря, бо-лее угод-ную Бо-гу, чем ли-це-мер-ное са-мо-пре-воз-но-ше-ние фор-маль-но пра-вед-ных фа-ри-се-ев (). «Мы-та-ри и блуд-ни-цы впе-рёд вас идут в Цар-ство Бо-жие» (). Из-вест-но, что еван-ге-лист Мат-фей, один из Две-на-дца-ти апо-сто-лов, до об-ра-ще-ния был мы-та-рем ().

ФАРИСЕИ - пред-ста-ви-те-ли од-но-го из трёх ос-нов-ных древ-не-ев-рей-ских ре-ли-ги-оз-но-по-ли-ти-че-ских те-че-ний, или пар-тий (на-ря-ду с сад-ду-ке-я-ми и ес-се-я-ми), воз-ник-ших в эпо-ху Мак-ка-ве-ев (в се-ре-дине II ве-ка до н. э.). Сам тер-мин (евр. пе-руши м, греч. фа-риса йой, фа-ри-сеи ) пе-ре-во-дит-ся как «обосо-бив-ши-е-ся», «от-де-лён-ные», т. е. «чи-стые» в ре-ли-ги-оз-ном и ри-ту-аль-ном от-но-ше-нии. Фа-ри-сеи бы-ли ду-хов-ны-ми ли-де-ра-ми на-ции и поль-зо-ва-лись под-держ-кой и глу-бо-кой сим-па-ти-ей на-ро-да. Их вли-я-ние уси-ли-ва-лось и тем, что книж-ни-ки, зна-то-ки и учи-те-ля Пи-са-ния, в по-дав-ля-ю-щем боль-шин-стве при-над-ле-жа-ли к фа-ри-се-ям. Ос-нов-ная за-бо-та фа-ри-се-ев со-сто-я-ла в тол-ко-ва-нии и стро-гом со-блю-де-нии То-ры (За-ко-на Мо-и-сея). При этом для них су-ще-ство-ва-ла не толь-ко «пись-мен-ная То-ра», но и «То-ра уст-ная», вос-хо-див-шая к оте-че-ским тра-ди-ци-ям, не за-фик-си-ро-ван-ным в ар-ха-ич-ном сво-де Мо-и-сея.

По су-ще-ству, фа-ри-сеи раз-ви-ва-ли вет-хо-за-вет-ную ре-ли-гию и, в от-ли-чие от эл-ли-ни-зи-ро-ван-ных ра-цио-на-ли-стов сад-ду-ке-ев, ве-ри-ли в бес-смер-тие ду-ши, за-гроб-ное воз-да-я-ние и вос-кре-се-ние мёрт-вых (ду-ши пра-вед-ни-ков по-па-да-ют в но-вые те-ла, ду-ши греш-ни-ков тер-пят веч-ное на-ка-за-ние). Они так-же при-зна-ва-ли су-ще-ство-ва-ние ан-ге-лов и де-мо-нов (см. ), и на эти пред-став-ле-ния опи-ра-лись в сво-ей про-по-ве-ди Хри-стос и апо-сто-лы. О ро-ли фа-ри-се-ев в ста-нов-ле-нии хри-сти-ан-ства об-раз-но вы-ра-зил-ся один за-пад-ный ис-то-рик: два фа-ри-сея (Ни-ко-дим и Иосиф Ари-ма-фей-ский) с че-стью по-хо-ро-ни-ли Хри-ста, а тре-тий рас-про-стра-нил Его уче-ние по все-му ми-ру (име-ет-ся в ви-ду фа-ри-сей Савл, бу-ду-щий апо-стол Па-вел ).

По-сле па-де-ния Иеру-са-ли-ма и со-жже-ния Хра-ма (70 год н. э.), ис-чез-но-ве-ния с по-ли-ти-че-ской аре-ны сад-ду-ке-ев (пред-став-ляв-ших ари-сто-кра-тию и свя-щен-ство), ес-се-ев и зи-ло-тов, фа-ри-сеи ста-ли един-ствен-ной си-лой, опре-де-ля-ю-щей по-сле-ду-ю-щее раз-ви-тие иуда-из-ма. Совре-мен-ный рав-ви-ни-сти-че-ский иуда-изм - пре-ем-ник и на-след-ник фа-ри-сей-ства.

Ос-нов-ным ис-точ-ни-ком ин-фор-ма-ции о фа-ри-се-ях яв-ля-ют-ся иудей-ский ис-то-рик Иосиф Фла-вий и кни-ги Но-во-го За-ве-та.

Изоб-ра-же-ние лю-без-но предо-став-ле-но ис-то-ри-ком ис-кус-ства Алек-сан-дром Ми-хай-ло-ви-чем Ко-пи-ров-ским (Москва). Ему же при-над-ле-жит ни-же-сле-ду-ю-щий крат-кий ком-мен-та-рий, по-ме-ща-е-мый по-это-му в ка-выч-ки. Бла-го-да-рим за со-труд-ни-че-ство. «Прит-ча о мы-та-ре и фа-ри-сее на фрес-ке церк-ви Свя-той Тро-и-цы в Ни-кит-ни-ках в Москве (рас-пи-са-на ок. 1652 г.): две фи-гу-ры в пра-вой ча-сти сте-ны, око-ло ико-но-ста-са. Фа-ри-сей — в рус-ской бо-яр-ской шу-бе XVII ве-ка, мы-тарь — в одеж-де рус-ско-го бед-ня-ка (по-нят-но, что ис-то-ри-че-ски их со-ци-аль-ное по-ло-же-ние бы-ло об-рат-ным). Дей-ствие про-ис-хо-дит в рус-ском пя-ти-гла-вом хра-ме у под-свеч-ни-ка („то-щая све-ча“ 17 в.) под ико-ной Спа-са с под-вес-ной пе-ле-ной. Сле-ва — прит-ча о суч-ке и брев-не, в ко-то-рой участ-ву-ют те же пер-со-на-жи в ана-ло-гич-ных одеж-дах. Кста-ти, одеж-да мы-та-ря в пер-вой сце-не тём-ная — это за-пись XIX в., остав-лен-ная ре-став-ра-то-ра-ми. Ско-рее все-го, его одеж-ды бы-ли свет-лы-ми, как у че-ло-ве-ка с суч-ком в гла-зу — что, ко-неч-но, не слу-чай-но. Мо-жет быть, и со-вре-мен-ный ху-дож-ник най-дёт-ся для этой прит-чи?» А.М. Ко-пи-ров-ский

Юрий Ру-бан, канд. ист. на-ук, канд. бо-го-сло-вия

Ли-те-ра-ту-ра

Аму-син И. Д. Ку-мран-ская об-щи-на. М., 1983; Ка-це-нель-сон Л. С. Фа-ри-сеи // Хри-сти-ан-ство: Эн-цик-ло-пе-ди-че-ский сло-варь. Т. III. М., 1995. С. 76-80; Ле-вин-ская И. А. Де-я-ния Апо-сто-лов. Гла-вы I-VIII. Ис-то-ри-ко-фило-ло-ги-че-ский ком-мен-та-рий. М., 1999. С. 199-200. Здесь же при-ве-де-на по-дроб-ная но-вей-шая биб-лио-гра-фия по дан-ной те-ме.