Бабель соль краткое. Письмо

«Конармия» - это сборник новелл. Повествование в них ведется от первого лица: автор под псевдонимом Лютый, он же герой-повествователь, рассказывает о пережитом в казачьих частях, о событиях и характерах.

Переход через Збруч

«Начдив шесть донес о том, что Новоград-Во-лынск взят сегодня на рассвете», - так начинается эта новелла. Обоз выступил по шоссе от Бреста до Варшавы. Кругом - изумительная природа, контрастом ей «запах вчерашней крови и убитых лошадей капает в вечернюю прохладу».

Поздней ночью обоз пришел в Новоград. Автор в отведенной ему квартире увидел беременную женщину и «двух рыжих евреев», в квартире был погром: развороченные шкафы и проч. По просьбе автора в квартире убираются. Автор ложится спать: «Пугливая нищета смыкается над моим ложем. Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном».

Ночью его будит беременная женщина: он кричит во сне. Автор видит мертвого старика, отца женщины. Женщина говорит, что «поляки резали его», а он просил, чтобы убивали во дворе, подальше от дочери.

Костел в Новограде

В костеле ревели колокола. Автор остановился в доме бежавшего ксендза. Ксендз бежал, но оставил помощника - пана Ромуальда. «Он стал бы епископом - пан Ромуальд, если бы он не был шпионом», - говорит автор. «Вот Польша, вот надменная скорбь Речи Посполитой! Насильственный пришелец, я раскидываю вшивый тюфяк в храме, оставленном священнослужителем, подкладываю под голову фолианты, в которых напечатана осанна ясновельможному и пресветлому Начальнику Панства, Йозефу Пилсудскому», - говорит автор.

Письмо

Курдюков, мальчик экспедиции, продиктовал автору письмо на родину. «Оно не заслуживает забвения». Курдюков пишет матери, что находится «в красной Конной армии товарища Буденного». Он рассказывает, что живет «очень великолепно». Но просит прислать кабанчика, потому как «каждые сутки я ложусь отдыхать не евши и безо всякой одежды, так что дюже холодно».

Начальник конзапаса

Конница в деревне «травит хлеб и меняет лошадей», забирая рабочую скотину у крестьян. Крестьяне осаждают здание штаба. Начальник штаба встречает крестьян, слушает их жалобы, но не обращает на них внимания.

Пан Аполек

Автора поразили картины «юродивого» художника пана Аполека. Аполек пришел лет тридцать назад вдвоем со слепым гармонистом Готфридом. «Святые пана Аполека, весь этот набор ликующих и простоватых старцев, седобородых, краснолицых, был втиснут в потоки шелка и могучих вечеров». Аполек расписывал новый костел. Но художник тяготел к изображению знакомых лиц.

В Марии Магдалине прихожане узнали еврейскую девушку Эльку, в апостоле Павле - хромого Янека, и так «началась неслыханная война между могущественным телом католической церкви, с одной стороны, и беспечным богомазом - с другой».

Солнце Италии

В этой новелле автор рассказывает о содержании письма своего соседа, Сидорова. «Я проделал трехмесячный махновский поход - утомительное жульничество, и ничего более...» - пишет Сидоров. Ему скучно в армии, и он мечтает попасть в Италию, даже изучает язык. В Италии «нужно отправить короля к праотцам».

Гедали

Мой первый гусь

Автора отправили на постой к казакам, хозяйка дома отказалась его кормить, сказала только, что хочет умереть, казаки приняли «пострадавшего по ученой части» не слишком приветливо. Автор зарубил гуся, и казаки приняли его за своего. Только вот «сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло».

Рабби

Гедали сказал, что все смертно. Гедали повел автора к рабби Моталэ, «к последнему рабби из Чернобыльской династии».

Путь в Броды

Пчелы «истерзаны враждующими армиями», их больше нет, и автор скорбит о пчелах.

В этой новелле звучит история про Христа. Христос скучает на кресте, мошки тиранят его. Пчела же отказалась кусать. «Не умею, - говорит пчела, поднимая крылья над Христом, - не умею, он плотницкого классу...».

Учение о тачанке

Кучер, или повозочный, Грищук пробыл в германском плену, бежал, в Белеве его мобилизовали на военную службу, до родных он не доехал пятдесят верст. Автор теперь - «обладатель тачанки и кучера в ней»;

Смерть Долгушова

Бой продвигался к городу, коммуникации были прорваны. Бойцы засомневались в начдиве. Поляки пошли к лесу. Казаки уехали, остались только автор и Грищук с тачанкой. Штаб дивизии исчез. Поляки были выбиты контратакой.

На городском кладбище они встретились польскому разъезду и попали под обстрел.

На дороге сидел телефонист Долгушов, смертельно раненный, попросил добить его. Добивать автор отказался. Добил Долгушова друг автора Афонька Вида.

Комбриг два

Буденный стоял у дерева. Убили комбрига два, на его место был назначен Колесников, бывший командир полка. Буденный сказал новому комбригу: «...побежишь - расстреляю». Колесников не подвел. Поляки в тот же вечер были уничтожены.

Сашка Христос

Сашку, пастуха в станице, прозвали Христом «за кротость». В пастухах он прожил до призыва. На войне пробыл четыре года и вернулся в станицу, когда там были белые. Сашка пошел к Буденному, там и служил. В польскую кампанию был обозным.

Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча

Красный генерал Матвей Павличенко был когда-то пастухом у барина, женился. Но когда барин стал домогаться жены Матвея, Павличенко захотел получить расчет. Но барин не отпускал его еще пять лет, вплоть до 1918 г. Потом примкнул к революции, барина своего встретил и «топтал», желая докопаться до души.

Кладбище в Козине

На кладбище «стоит склеп рабби Азриила, убитого казаками Богдана Хмельницкого». «Четыре поколения лежат в этой усыпальнице, нищей, как жилище водоноса, и скрижали, зазеленевшие скрижали, поют о них молитвой бедуина: «Азриил, сын Анания, уста Еговы. Илия, сын Азриила, мозг, вступивший в единоборство с забвением. Вольф, сын Илии, принц, похищенный у Торы на девятнадцатой весне. Иуда, сын Вольфа, раввин краковский и пражский.

О смерть, о корыстолюбец, о жадный вор, отчего ты не пожалел нас, хотя бы однажды?»

Прищепа

Автор пробирался в Лешнюв, в штаб дивизии, с попутчиком Прищепой. По дороге Прищепа рассказывал о себе: бежал от белых, в отместку те убили его родителей. Соседи растащили имущество. Вернувшись в станицу, Прищепа стал мстить: «кровавая печать его подошв тянулась за ним следом. В тех хатах, где казак находил вещи матери или чубук отца, он оставлял подколотых старух, собак, повешенных над колодцем, иконы, загаженные пометом». После этого вернулся в родительский дом, двое суток пил, «пел, плакал и рубил шашкой столы».

История одной лошади

Начдив Савицкий забрал у командира эскадрона Хлебникова белого жеребца, взамен дав Хлебникову «вороную кобыленку неплохих кровей». Но Хлебников «жаждал мести». Савицкого сместили после июльских неудачных боев. Хлебников написал прошение о возвращении лошади, получил согласие. Хлебников отыскал Савицкого в Радзивилове. Савицкий «жил в опале, с казачкой Павлой». Савицкий ознакомился с прошением Хлебникова, но отказался возвращать лошадь и вынул револьвер. Хлебников ушел. Вернувшись в отряд, он подал заявление о выходе из компартии большевиков. «И вот партия, - писал он в заявлении, - не может мне возворотить, согласно резолюции, мое кровное, то я не имею выхода как писать это заявление со слезами, которые не подобают бойцу, но текут бесперечь и секут сердце, засекая сердце в кровь...»

Неделю спустя Хлебникова комиссовали по инвалидности. Автора это опечалило: «Нас потрясали одинаковые страсти. Мы оба смотрели на мир, как на луг в мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони».

Конкин

Отряд крушил шляхту за Белой Церковью. Автор говорит: «Я с утра отметину получил, но выкомаривал ничего себе, подходяще». Вместе со Спирькой Забутым они отошли от леска и натолкнулись на польский штаб, двое против восьми. Двоих подстрелили, третьего Спирька повел в штаб. Одного, генерала, автор просил сдаться. Тот заявил, что саблю только Буденному отдаст. Коммунисту так и не сдался. «- Облегчили, значит, старика? - Был грех».

Берестечко

В Берестечке автор увидел, как казаки убили старого еврея за шпионаж. В Берестечке жили в основном евреи, на окраинах - русские мещане-кожевни-ки. «Евреи связывали здесь нитями наживы русского мужика с польским паном, чешского колониста с лодзинской фабрикой».

Вечером собрался митинг. «Внизу не умолкает голос военкомдива. Он страстно убеждает озадаченных мещан и обворованных евреев:

Вы - власть. Все, что здесь, - ваше. Нет панов. Приступаю к выборам Ревкома...»

Соль

Никита Балмашев обращается с письмом к редактору, описывая «за несознательность женщин, которые нам вредные». Неделю назад поезд Конармии остановился на станции. Поезд стоял долго и дальше не ехал, потому что мешочники, среди которых были женщины, «нахальным образом поступали с железнодорожной властью. Безбоязненно ухватились они за поручни, эти злые враги, на рысях пробегали по железным крышам, коловоротили, мутили, и в каждых руках фигурировала небезызвестная соль, доходя до пяти пудов в мешке». Бойцы разогнали мешочников, остались только женщины. Бойцы, «имея сожаление», некоторых женщин посадили в теплушки. Перед отходом поезда к вагону, в котором сидел Никита, подошла женщина с ребенком: она просила взять ее с собой, давно не видела мужа. Женщину пустили: Балмашев за нее попросил.

Наутро Балмашев увидел, что вместо ребенка у женщины - пуд соли в пеленках. Балмашев обратился к ней: «Но оборотись к казакам, женщина, которые тебя возвысили как трудящуюся мать в республике». Балмашев спустил женщину с поезда. «...Увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я захотел спрыгнуть с вагона и себе кончить или ее кончить».

Вечер

Устав РКП «обратил в сотрудников «Красного кавалериста»» ««три холостые сердца со страстями рязанских Иисусов». Эти сотрудники - Галин «сбельмом», «чахоточный» Слинкин, Сычев «с объеденными кишками» - «бредут в бесплодной пыли тыла и продирают бунт и огонь своих листовок».

Галин безответно любил поездную прачку Ирину, рассказывал ей о деяниях тиранов, умерших «собачьей смертью».

Автор, «пораженный жалостью и одиночеством», признался Галину, что «устал жить в нашей Конармии», на что получил резкую характеристику слюнтяя. Галин говорил о Конармии: «Кривая революции бросила в первый ряд казачью вольницу, пропитанную многими предрассудками, но ЦК, маневрируя, продерет их железною щеткой...»

Афонька Вида

В битве под Лешнювом у Афоньки Биды пал конь. «...Афонька, согбенный под тяжестью седла, с лицом сырым и красным, как рассеченное мясо, брел к своему эскадрону, беспредельно одинокий в пыльной, пылающей пустыне полей».

С утра Афонька исчез. Говорили, что он добывает коня. Его видели в десятке верст от стоянки: «он сидел в засаде на отставших польских кавалеристов или рыскал по лесам, отыскивая схороненные крестьянские табуны. Он поджигал деревни и расстреливал польских старост за укрывательство».

Еще неделю спустя Афонька появился верхом.

У святого Валента

Хороший ксендз Тузинкевич, переодевшись бабой, бежал из Берестечка перед вступлением казачьих войск. В Берестечке автор увидел костел, услышал звуки органной музыки. В храме хозяйничали казаки. Рака святого Валента была сломана. Пан Людомирский, звонарь костела, пришел в ярость от вида разрушений и попытался убить казака, но ему это не удалось, и тогда звонарь проклял захватчиков: «громовым голосом звонарь церкви святого Валента предал нас анафеме на чистейшей латыни».

Эскадронный Трунов

Эскадронный командир Трунов был убит в бою. На похоронах командир полка Пугачев «прокричал речь о мертвых бойцах из Первой Конной, о гордой этой фаланге, бьющей молотом истории по наковальне будущих веков».

Иваны

Иван Анкифиев - конармеец, повозочный Ревтрибунала - получил приказ отвезти в Ровно дьякона Ивана Агеева, симулирующего глухоту. Анкифиев периодически стреляет у дьякона над ухом из револьвера, чтобы изобличить симулянта и получить возможность убить его. От выстрелов дьякон действительно начинает плохо слышать; он понимает, что вряд ли доедет живым до Ровно, о чем и говорит автору.

Продолжение истории одной лошади

Бывший начдив Савицкий четыре месяца назад забрал у командира первого эскадрона Хлебникова белого жеребца, после чего Хлебников ушел из армии. Савицкий получил от него письмо. Хлебников писал, что «никакой злобы на Буденную армию» больше не имеет. «А вам, товарищ Савицкий, как всемирному герою, трудящаяся масса Витебщины, где нахожусь председателем уревкома, шлет пролетарский клич - “Даешь мировую революцию!” - и желает, чтобы тот белый жеребец ходил под вами долгие годы по мягким тропкам для пользы всеми любимой свободы и братских республик...» - писал Хлебников. Савицкий ответил, что письмо Хлебникова поддержало их общее дело: «Коммунистическая наша партия есть... железная шеренга бойцов, отдающих кровь в первом ряду, и когда из железа вытекает кровь, то это вам, товарищ, не шутки, а победа или смерть».

Вдова

Полковой командир Шевелев умирал на санитарной линейке, с ним сидела Сашка. Шевелев сказал, кому что оставляет после смерти.

Шевелев умер. Сашка «легла на мертвеца боком, прикрыв его своим непомерным телом».

Замостье

Отряд заночевал невдалеке от Замостья. Лютов, привязав повод коня к ноге, «лег в яму, полную воды». Уснул, и ему приснился сон: женщина подготавливает его к смерти. Проснувшись, выяснил, что лошадь протащила его полверсты.

Измена

Никита Балмашев пишет следователю Бурденко про измену. Раненые Балмашев, боец Головицын и боец Кустов отправились в госпиталь. Они просили взять их на излечение, но «доктор Язейн... только надсмехался разными улыбками». В палате Балмашев увидел раненых, играющих в шашки, и кокетничающих с ними сестер.

Позднее сестры, по словам Никиты, подмешивали им снотворное, дабы лишить одежды. И Балмашев делает вывод: «Измена, говорю я вам, товарищ следователь Бурденко, смеется нам из окошка, измена ходит, разувшись, в нашем дому, измена закинула за спину штиблеты, чтобы не скрипели половицы в обворовываемом дому...».

Чесники

Дивизия стояла у деревни Чесники и ждала сигнала к атаке. Сигнала не давали, тогда Ворошилов и Буденный решили исправить положение. Ворошилов воскликнул: «Вот он стоит на холмике, поляк, стоит, как картинка, и смеется над тобой...». Буденный сказал напутственное слово: «...у нас плохая положения, веселей надо, ребята...».

После боя

В этой новелле повествуется о распре Лютова и Акинфиева. После атаки при Чесниках уставший Лютов присел на лавочку с Акинфиевым. Акинфиев обвинил Лютова в том, что тот поляков не стрелял, значит, он «молокан», а «про молокан есть закон писан: их в расход пускать можно, они Бога почитают».

Парни подрались. Сестра Сашка увела Акинфьева, а Лютов «изнемог и, согбенный под могильной короной, пошел вперед, вымаливая у судьбы простейшее из умений - уменье убить человека».

Песня

В селе Будятичи Лютому «пала на долю злая хозяйка», бедная вдова. Живности у нее не водилось, а есть автору хотелось. Однажды, вернувшись в дом, он учуял запах щей. Хозяйка отпиралась, и Лютов застрелил бы ее, только вмешался Сашка Христос. Он пришел с гармоникой и начал играть и петь.

Сын рабби

Лютов встретил сына рабби Моталэ. Тот умирал. «Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом».

Аргамак

Лютов решил перейти в строй, в шестую боевую дивизию. Командир эскадрона, в котором был Лютов, Баулин, «был тверд, немногословен, упрям. Путь его жизни был решен. Сомнений в правильности этого пути он не знал».

Верхом он ездить не слишком любил, а Аргамак оказался истинно казацкой лошадью: «Я трясся, как мешок, на длинной сухой спине жеребца». Лютов сбил коню спину. За это, а также за неумение скакать верхом его невзлюбил Пашка Тихомолов, чей отец был большим ценителем лошадей.

Лютов выяснил, по какой причине его невзлюбили: считали, что он «норовит без врагов жить». Автор перевелся в другой эскадрон.

Поцелуй

Эскадрон Лютова остановился в Будятичах, в доме школьного учителя, жившего с дочерью Елизаветой и внуком Мишкой. «Страх и неведение, в котором жила семья учителя, семья добрых и слабых людей, были безграничны. Польские чиновники внушили им, что в дыму и варварстве кончилась Россия, как когда-то кончился Рим», - писал Лютов. Он рассказал им о Ленине, о Москве и художественном театре, чем завоевал сердца людей. И в семье постановили, что после победы над поляками Томилины переедут в Москву. Елизавета Томилина испытывала симпатию к Лютову, она провожала его с надеждой на его скорое возвращение.

Польская граница была взята.

Грищук

Грищук рассказал «одну главу из его немой повести». Русские пленные оказались в глуби Германии, Грищука к себе взял «одинокий и умалишенный офицер», безумие которого заключалось в молчании. После германской революции Грищук отправился в Россию, хозяин проводил его к краю деревни. «Немец показал на церковь, на свое сердце, на безграничную и пустую синеву горизонта».

Их было девять

«Девяти пленных нет в живых. Я знаю это сердцем», - писал Лютов. Казак Андрей снял с живого пленного мундир, взводный Голов воспринял это как измену и попытался его застрелить. Андрей заявил: «...как бы я не стукнул тебя, взводный, к такой-то свет матери. Тебе десяток шляхты прибрать - ты вон каку суету поднял. По сотне прибирали, тебя в подмогу не звали... Рабочий ты если - так сполняй свое дело...»

«Девяти пленных нет в живых. Я знаю это сердцем. Сегодня утром я решил отслужить панихиду по убитым. В Конармии некому это сделать, кроме меня», - писал Лютов. И подвел итоги: «Я ужаснулся множеству панихид, предстоявших мне».

Тема революции и гражданской войны

В 1920 г., на исходе борьбы Красной Армии с Польшей, Бабель вернулся в Одессу. Опыт, приобретенный во время конармейского похода, отразился в его творчестве: Бабель стал писать о революции. В «Конармии» Бабель отвечал на вопрос, который во время польского похода записал в дневнике: «Что такое наш казак?» Казаки у него предстали как художественные характеры с внутренне противоречивыми свойствами.

Бабель воспринимал революцию как «пересечение миллионной первобытности» и «могучего, мощного потока жизни». Но он остро осознавал невозможность отождествиться с новой силой, для которой нужны новые люди, и этот мотив звучит в «Конармии».

В «Конармии» Бабель увидел и показал читателю революционный настрой и гражданскую войну с поляками «изнутри». Это оказалось вовсе не победоносное, восторженно воспринятое шествие красавцев героев. В новеллах Бабеля звучат мотивы трагичности, отринутости от казачьего войска, в «Конармии» встречаются быт и грязь военного времени, измены и слабости человеческие.

Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях Николаем Первым.

Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звонко порочит богородицу. Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям.

Поздней ночью приезжаем мы в Новоград. Я нахожу беременную женщину на отведенной мне квартире и двух рыжих евреев с тонкими шеями; третий спит, укрывшись с головой и приткнувшись к стене. Я нахожу развороченные шкафы в отведенной мне комнате, обрывки женских шуб на полу, человеческий кал и черепки сокровенной посуды, употребляющейся у евреев раз в году - на пасху.

Уберите, - говорю я женщине. - Как вы грязно живете, хозяева…

Два еврея снимаются с места. Они прыгают на войлочных подошвах и убирают обломки с полу, они прыгают в безмолвии, по-обезьяньи, как японцы в цирке, их шеи пухнут и вертятся. Они кладут на пол распоротую перину, и я ложусь к стенке, рядом с третьим, заснувшим евреем. Пугливая нищета смыкается над моим ложем.

Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном.

Я разминаю затекшие ноги, я лежу на распоротой перине и засыпаю. Начдив шесть снится мне. Он гонится на тяжелом жеребце за комбригом и всаживает ему две пули в глаза. Пули пробивают голову комбрига, и оба глаза его падают наземь. «Зачем ты поворотил бригаду?» - кричит раненому Савицкий, начдив шесть, - и тут я просыпаюсь, потому что беременная женщина шарит пальцами по моему лицу.

Пане, - говорит она мне, - вы кричите со сна и вы бросаетесь. Я постелю вам в другом углу, потому что вы толкаете моего папашу…

Она поднимает с полу худые свои ноги и круглый живот и снимает одеяло с заснувшего человека. Мертвый старик лежит там, закинувшись навзничь. Глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежит в его бороде, как кусок свинца.

Пане, - говорит еврейка и встряхивает перину, - поляки резали его, и он молился им: убейте меня на черном дворе, чтобы моя дочь не видела, как я умру. Но они сделали так, как им было нужно, - он кончался в этой комнате и думал обо мне… И теперь я хочу знать, - сказала вдруг женщина с ужасной силой, - я хочу знать, где еще на всей земле вы найдете такого отца, как мой отец…

Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, по неувядаемому шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях Николаем первым.

Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звонко порочит богородицу. Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям.

Поздней ночью приезжаем мы в Новоград. Я нахожу беременную женщину на отведенной мне квартире и двух рыжих евреев с тонкими шеями; третий спит уже, укрывшись с головой и приткнувшись к стене. Я нахожу развороченные шкафы в отведенной мне комнате, обрывки женских шуб на полу, человеческий кал и черепки сокровенной посуды, употребляющейся у евреев раз в году – на пасху.

– Уберите, – говорю я женщине. – Как вы грязно живете, хозяева…

Два еврея снимаются с места. Они прыгают на войлочных подошвах и убирают обломки с полу, они прыгают в безмолвии, по-обезьяньи, как японцы в цирке, их шеи пухнут и вертятся. Они кладут мне распоротую перину, и я ложусь к стенке, рядом с третьим, заснувшим евреем. Пугливая нищета смыкается тотчас над моим ложем.

Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном.

Я разминаю затекшие ноги, я лежу на распоротой перине и засыпаю. Начдив шесть снится мне. Он гонится на тяжелом жеребце за комбригом и всаживает ему две пули в глаза. Пули пробивают голову комбрига, и оба глаза его падают наземь. «Зачем ты поворотил бригаду?» – кричит раненому Савицкий, начдив шесть, – и тут я просыпаюсь, потому что беременная женщина шарит пальцами по моему лицу.

– Пане, – говорит она мне, – вы кричите со сна и вы бросаетесь. Я постелю вам в другом углу, потому что вы толкаете моего папашу…

Она поднимает с полу худые ноги и круглый живот и снимает одеяло с заснувшего человека. Мертвый старик лежит там, закинувшись навзничь. Глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежит в его бороде, как кусок свинца.

– Пане, – говорит еврейка и встряхивает перину, – поляки резали его, и он молился им: убейте меня на черном дворе, чтобы моя дочь не видела, как я умру. Но они сделали так, как им было удобнее, – он кончался в этой комнате и думал обо мне. И теперь я хочу знать, – сказала вдруг женщина с ужасной силой, – я хочу знать, где еще на всей земле вы найдете такого отца, как мой отец…

Новоград-Волынск, июль 1920 г.

Я отправился вчера с докладом к военкому, остановившемуся в доме бежавшего ксендза. На кухне встретила меня пани Элиза, экономка иезуита. Она дала мне янтарного чаю с бисквитами. Бисквиты ее пахли, как распятие. Лукавый сок был заключен в них и благовонная ярость Ватикана.

Рядом с домом в костеле ревели колокола, заведенные обезумевшим звонарем. Был вечер, полный июльских звезд. Пани Элиза, тряся внимательными сединами, подсыпала мне печенья, я насладился пищей иезуитов.

Старая полька называла меня «паном», у порога стояли навытяжку серые старики с окостеневшими ушами, и где-то в змеином сумраке извивалась сутана монаха. Патер бежал, но он оставил помощника – пана Ромуальда.

Гнусавый скопец с телом исполина, Ромуальд величал нас «товарищами». Желтым пальцем водил он по карте, указывая круги польского разгрома. Охваченный хриплым восторгом, пересчитывал он раны своей родины. Пусть кроткое забвение поглотит память о Ромуальде, предавшем нас без сожаления и расстрелянном мимоходом. Но в тот вечер его узкая сутана шевелилась у всех портьер, яростно мела все дороги и усмехалась всем, кто хотел пить водку. В тот вечер тень монаха кралась за мной неотступно. Он стал бы епископом – пан Ромуальд, если бы он не был шпионом.

Я пил с ним ром, дыхание невиданного уклада мерцало под развалинами дома ксендза, и вкрадчивые его соблазны обессилили меня. О, распятия, крохотные, как талисманы куртизанки, пергамент папских булл и атлас женских писем, истлевших в синем шелку жилетов!..

Я вижу тебя отсюда, неверный монах, в лиловой рясе, припухлость твоих рук, твою душу, нежную и безжалостную, как душа кошки, я вижу раны твоего бога, сочащиеся семенем, благоуханным ядом, опьяняющим девственниц.

Мы пили ром, дожидаясь военкома, но он все не возвращался из штаба. Ромуальд упал в углу и заснул. Он спит и трепещет, а за окном в саду под черной страстью неба переливается аллея. Жаждущие розы колышутся во тьме. Зеленые молнии пылают в куполах. Раздетый труп валяется под откосом. И лунный блеск струится по мертвым ногам, торчащим врозь.

Вот Польша, вот надменная скорбь Речи Посполитой! Насильственный пришелец, я раскидываю вшивый тюфяк в храме, оставленном священнослужителем, подкладываю под голову фолианты, в которых напечатана осанна ясновельможному и пресветлому Начальнику Панства, Иозефу Пильсудскому.

Нищие орды катятся на твои древние города, о, Польша, песнь об единении всех холопов гремит над ними, и горе тебе, Речь Посполитая, горе тебе, князь Радзивилл, и тебе, князь Сапега, вставшие на час!..

Все нет моего военкома. Я ищу его в штабе, в саду, в костеле. Ворота костела раскрыты, я вхожу, мне навстречу два серебряных черепа разгораются на крышке сломанного гроба. В испуге я бросаюсь вниз, в подземелье. Дубовая лестница ведет оттуда к алтарю. И я вижу множество огней, бегущих в высоте, у самого купола. Я вижу военкома, начальника особого отдела и казаков со свечами в руках. Они отзываются на слабый мой крик и выводят меня из подвала.

Черепа, оказавшиеся резьбой церковного катафалка, не пугают меня больше, и все вместе мы продолжаем обыск, потому что это был обыск, начатый после того, как в квартире ксендза нашли груды военного обмундирования.

Сверкая расшитыми конскими мордами наших обшлагов, перешептываясь и гремя шпорами, мы кружимся по гулкому зданию с оплывающим воском в руках. Богоматери, унизанные драгоценными камнями, следят наш путь розовыми, как у мышей, зрачками, пламя бьется в наших пальцах, и квадратные тени корчатся на статуях святого Петра, святого Франциска, святого Винцента, на их румяных щечках и курчавых бородах, раскрашенных кармином.

Мы кружимся и ищем. Под нашими пальцами прыгают костяные кнопки, раздвигаются разрезанные пополам иконы, открывая подземелья в зацветающие плесенью пещеры. Храм этот древен и полон тайн. Он скрывает в своих глянцевитых стенах потайные ходы, ниши и створки, распахивающиеся бесшумно.

О, глупый ксендз, развесивший на гвоздях спасителя лифчики своих прихожанок. За царскими вратами мы нашли чемодан с золотыми монетами, сафьяновый мешок с кредитками и футляры парижских ювелиров с изумрудными перстнями.

А потом мы считали деньги в комнате военкома. Столбы золота, ковры из денег, порывистый ветер, дующий на пламя свечей, воронье безумье в глазах пани Элизы, громовый хохот Ромуальда и нескончаемый рев колоколов, заведенных паном Робацким, обезумевшим звонарем.

«Прочь, – сказал я себе, – прочь от этих подмигивающих мадонн, обманутых солдатами»…

Прославился своими работами советский писатель и драматург Исаак Бабель. «Конармия» (краткое содержание рассмотрим ниже) - известнейшее его произведение. В первую очередь это связано с тем, что оно изначально противоречило революционной пропаганде того времени. С. Буденный и приняли книгу в штыки. Единственная причина, по которой произведение было опубликовано, - заступничество Максима Горького.

Бабель, «Конармия»: краткое содержание

«Конармия» - это сборник рассказов, которые начали издаваться в 1926 году. Объединяет произведение общая тематика - гражданская война начала 20 века. Основой для написания послужили дневниковые записи автора во время службы в которой командовал С. Буденный.

"Мой первый гусь"

Сборник «Конармия» открывается именно этим рассказом. Главный лирический герой и рассказчик Лютов, работающий в газете «Красный кавалерист», попадает в ряды 1-й Конной армии под командованием Буденного. 1-я Конная воюет с поляками, поэтому проходит по Галиции и Западной Украине. Далее идет изображение военной жизни, где только кровь, смерть и слезы. Здесь живут одним днем.

Казаки насмехаются и издеваются над интеллигентишкой Лютовым. А хозяйка отказывается его кормить. Когда он изголодался до невозможности, то пришел к ней и потребовал себя накормить. А потом вышел во двор, взял саблю и зарубил гуся. После чего приказал хозяйке его приготовить. Только после этого казаки стали считать Лютова почти своим и прекратили насмешки.

"Смерть Долгушова"

Сборник рассказов Исаака Бабеля продолжает история телефониста Долгушова. Как-то Лютов натыкается на смертельно раненного сослуживца, который просит из жалости добить его. Однако главный герой не способен убить даже для облегчения участи. Поэтому он просит Афоньку подойти к умирающему. Долгушов и новый помощник о чем-то разговаривают, а потом Афонька стреляет ему в голову. Красноармеец, только что убивший товарища, в гневе кидается на Лютова и обвиняет его в ненужной жалости, от которой только вред.

"Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча"

Много внимания уделяет своему главному герою Бабель («Конармия»). Краткое содержание вновь рассказывает о душевных тревогах Лютова, который втайне завидует решительности и твердости казаков. Главное его желание - стать среди них своим. Поэтому он стремится их понять, внимательно выслушивает рассказ генерала о том, как тот расправился с барином Никитским, которому до революции служил. Хозяин часто приставал к жене Матвея, поэтому, как только он стал красноармейцем, решил отомстить за обиду. Но Матвей не застрелил Никитского, а на глазах жены затоптал. Сам генерал говорит, что стрельба - это милосердие и помилование, а не наказание.

"Соль"

Раскрывает судьбы обычных красноармейцев в своем произведении Бабель. «Конармия» (краткое содержание это подтверждает) - своеобразная иллюстрация послереволюционной действительности. Так, Лютов получает письмо от конармейца Балмашева, который рассказывает о случае в поезде. На одной из станций бойцы подобрали женщину с ребенком и пустили к себе в вагон. Однако постепенно у них стали закрадываться сомнения. Поэтому Балмашев срывает пеленки, но вместо ребенка обнаруживает мешок с солью. Красноармеец приходит в ярость, обрушивается на женщину с обвинительной речью, а потом выбрасывает ее из поезда. Несмотря на падение, женщина осталась цела. Тогда Балмашев схватил оружие и застрелил ее, считая, что таким образом смыл позор с трудового народа.

"Письмо"

Не только взрослых бойцов, но и детей изображает Исаак Бабель. «Конармия» - сборник, в котором есть произведение, посвященное мальчику Василию Курдюкову, который пишет письмо матери. В послании он просит прислать какой-нибудь еды и рассказать, как поживают братья, сражающиеся за красных. Тут же выясняется, что Федор, одни из братьев, попал в плен и его убил собственный отец, воюющий на стороне белых. Он командовал у Деникина ротой, а своего сына убивал долго, по куску отрезая кожу. Спустя какое-то время сам белогвардеец был вынужден скрываться, перекрасив для этого бороду. Однако другой его сын Степан разыскал отца и прикончил.

"Прищепа"

Следующий рассказ посвятил молодому кубанцу Прищепе Исаак Бабель («Конармия» об этом повествует). Герою пришлось спасаться от белых, которые убили его родителей. Когда из станицы прогнали врагов, Прищепа возвратился, но все имущество успели разграбить соседи. Тогда он берет телегу и идет по дворам искать свое добро. В тех хатах, в которых удавалось ему найти вещи, принадлежащие родителям, Прищепа оставляет повешенных собак и старух над колодцами и загаженные пометом иконы.

Когда все было собрано, он расставляет вещи по прежнем местам и запирается в доме. Здесь он беспробудно пьет двое суток, рубит столы шашкой и поет песни. А на третью ночь над его домом занимается пламя. Прищепа идет в сарай, выводит корову, оставшуюся от родителей, и убивает. После этого он садится на коня и уезжает куда глаза глядят.

"История одной лошади"

Это произведение продолжает рассказы Бабеля «Конармия». Для конармейца конь - это самое главное, он и друг, и товарищ, и брат, и отец. Однажды начдив Савицкий забрал белого коня у командующего первым эскадроном Хлебникова. С тех пор Хлебников затаил обиду и ждал удобного случая для мести. И как только Савицкий потерял свою должность, он написал прошение о том, чтобы ему вернули жеребца. Получив положительный ответ, Хлебников отправился к Савицкому, который отказался отдать коня. Тогда командир идет к новому начштаба, но тот прогоняет его прочь. Тогда Хлебников садится и пишет заявление о том, что он обижен на Коммунистическую партию, которая не в состоянии вернуть ему имущество. После этого он демобилизуется, так как имеет 6 ранений и считается инвалидом.

"Пан Аполек"

Затрагивают и церковную тему произведения Бабеля. «Конармия» повествует о богомазе Аполеке, которому была поручена роспись новгородского костела в новой церкви. Художник предъявил диплом и несколько своих работ, поэтому ксендз принял его кандидатуру без вопросов. Однако, когда работа была сдана, работодатели сильно вознегодовали. Дело в том, что художник произвел простых людей в святые. Так, в образе апостола Павла угадывалось лицо хромого Янека, а Мария Магдалина была очень похожа на Эльку, еврейскую девушку, мать немалого числа подзаборных ребятишек. Аполека прогнали, а на его место наняли другого богомаза. Однако тот не решился закрасить творение чужих рук.

Лютов - двойник Бабеля из «Конармии», познакомился с опальным художником в доме сбежавшего ксендза. При первой же встрече пан Аполек приложил сделать его портрет в образе блаженного Франциска всего за 50 марок. Кроме того, художник поведал кощунственную историю о том, как Иисус женился на безродной девушке Деборе, которая родила от него сына.

"Гедали"

Лютов сталкивается с группой старых евреев, которые у пожелтевших стен синагоги чем-то торгуют. Герой с печалью начинает вспоминать еврейский быт, который ныне разрушила война. Припоминает он и детство, своего деда, который поглаживал многочисленные тома мудреца евреев Ибн-Эзры. Лютов идет на базар и видит закрытые на замки лотки, что ассоциируется у него со смертью.

Затем герою попадается на глаза лавка древнего еврея Гедали. Здесь можно найти все что угодно: начиная от золоченых туфлей и заканчивая сломанными кастрюлями. Сам хозяин потирает белые руки, расхаживает вдоль прилавков и жалуется на ужасы революции: везде страдают, убивают и грабят. Гедали хотел бы другой революции, которую он называет «интернационалом добрых людей». Однако Лютов не согласен с ним, он утверждает, что интернационал неразрывен с реками крови и пороховыми выстрелами.

Затем герой спрашивает, где можно найти еврейскую еду. Гедали сообщает, что раньше это можно было сделать по соседству, однако теперь там только плачут, а не кушают.

"Рабби"

Лютов остановился в одном из домов на ночлег. Вечером вся семья садится за стол, во главе которого находится рабби Моталэ Брацлавский. Здесь же сидит и его сын Илья, лицом похожий на Спинозу. Он воюет на стороне Красной Армии. В этом доме царит уныние и чувствуется близкая смерть, хотя сам рабби и призывает всех радоваться тому, что они еще живы.

С невероятным облегчением Лютов покидает этот дом. Он идет на вокзал, где уже стоит поезд Первой Конной, а в нем ждет недописанная газета «Красный кавалерист».

Анализ

Создал нерасторжимое художественное единство всех рассказов Бабель («Конармия»). Анализ произведений подчеркивает эту особенность, так как выявляется определенная сюжетообразующая связь. Более того, сам автор запрещал менять местами рассказы при переиздании сборника, что также подчеркивает значимость их расположения.

Объединил цикл и одной композицией Бабель. «Конармия» (анализ позволяет в этом убедиться) - неразрывное эпически-лирическое повествование о временах Гражданской войны. В нем объединены и натуралистические описания военной действительности, и романтическая патетика. В рассказах нет авторской позиции, что позволяет читателю сделать собственные выводы. А образы героя-рассказчика и автора так сложно переплетены, что создают впечатление присутствия нескольких точек зрения.

«Конармия»: герои

Кирилл Васильевич Лютов - центральный персонаж всего сборника. Он выступает как рассказчик и как невольный участник некоторых описанных событий. Более того, он двойник Бабеля из «Конармии». Кирилл Лютов - таким был литературный псевдоним самого автора, когда он работал

Лютов - еврей, которого бросила жена, он окончил петербургский университет, его интеллигентность мешает породниться с казаками. Для бойцов он чужой и вызывает только снисходительность с их стороны. По сути он интеллигент, который пытается примирить гуманистические принципы с реалиями революционной эпохи.

Пан Аполек - художник-иконописец и старый монах. Он безбожник и грешник, который кощунственно обошелся с росписью костела в Новгороде. Кроме того, он носитель огромного запаса перевранных библейских сюжетов, где святые изображаются подверженными человеческим порокам.

Гедали - хозяин лавки древностей в Житомире, слепой еврей с философским складом характера. Он вроде и готов принять революцию, но ему не нравится, что она сопровождается насилием и кровью. Поэтому для него нет разницы между контрреволюцией и революцией - обе несут только смерть.

«Конармия» - очень откровенная и беспощадная книга. Читатель попадает в обычную суровую военную действительность, в которой сплетены духовная слепота и правдоискательство, трагичное и смешное, жестокость и героизм.

Широкому кругу читателей Бабель стал известен в 1924 году, когда Маяковский напечатал в “Ледое” несколько новелл молодого автора. Вскоре после этого вышла в свет “Конармия”. Ее перевели на двадцать языков, и Бабель стал известен далеко за пределами страны. Для советских и зарубежных читателей он был одним из самых примечательных писателей своего времени. Бабель ни на кого не был похож, и никто не мог походить на него. Он всегда писал о своем и по-своему; от других авторов его отличала не только своеобразная писательская манера, но и особое восприятие мира. Все его произведения были рождены жизнью, он был реалистом в самом точном смысле этого слова. Он замечал то, мимо чего другие проходили, и говорил так, что его голос удивлял. Бабель рассказывал необычайно о необычном. Длинную жизнь человека, в которой исключительное, как эссенция водой, разбавлено буднями, а трагичность смягчена привычкой, Бабель показывал коротко и патетично. Из всех литературных жанров он облюбовал новеллу. Он как бы освещал прожектором один час, иногда одну минуту человеческой жизни. Он выбирал те положения, когда человек наиболее обнажается, может быть поэтому темы любовной страсти и смерти с такой настойчивостью повторяются в его книгах.

За малым исключением его книги показывают два мира, его поразившие, - дореволюционную Одессу и поход Первой конной армии, участником которого он был.

В 1920 году Бабель был в Первой конной армии. В тетрадку молодой автор заносил свои военные впечатления. Есть в “Конармии” новелла “Гедами”, в которой показан старьевщик-философ. Иному читателю эта новелла может показаться романтическим вымыслом, но дневник объясняет происхождение “Гедами”. В 1920 году Бабель встретил героя своей новеллы и записал: “Маленький еврей-философ. Невообразимая лавка - Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия: все говорят, что они воюют за правду, и все грабят”.

Горький говорил о “Конармии”: “Такого красочного и живого изображения единичных бойцов, которое давало бы мне представление о психике коллектива, всей массы конармии и не могло увидеть и понять силу, которая позволила совершить ей исторический ее поход, - я не знаю в русской литературе”.

В центре “Конармии” - одна из основополагающих проблем бабелевского реализма: проблема человека в революции, человека, вступившего в борьбу за новое начало. Стремлением понять человеческое в революции, ее гуманистическое содержание, проникнуты многие страницы “Конармии”. Человек и борьба, свобода и революционная необходимость, насилие и так называемая “социалистическая законность”, пролетарская диктатура и пролетарский гуманизм, возвышенное и низменное в человеке - вот, пожалуй, те основные стержневые вопросы, которые в той или иной мере присутствуют в каждой новелле цикла “Конармия”.

В “Конармии” нет адвокатской защиты революции. Герои “Конармии” подчас жестоки, порой смешны; в них много бурного, военного разлива. Однако правотой дела, за которое они умирают и сражаются, проникнута вся книга, хотя ни автор, ни герои об этом не говорят. Для Бабеля бойцы “Конармии” не были теми схематическими героями, которых мы встречаем в нашей литературе, а живыми людьми с достоинством и пороками. В “Конармии” - поток, лавина, буря, и в ней у каждого человека свой облик, свои чувства, свой язык.