Анализ стихотворения меня во мраке и в пыли.
3)Изобразительно выразительные средства (Эпитеты сравнения, метафоры и т.д.) и для чего используются.
4)Синтаксис и пунктуация предложений
5)Звукопись
6)Рифма, ритм, размер
Анализ стихотворения:
1) В.Лебедева-Кумача:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,-
Идет война народная,
Священная война!
Как два различных полюса,
Во всем враждебны мы:
За свет и мир мы боремся,
Они - за царство тьмы.
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
2) Взгляды, убеждения
3) Состояние автора, который писал этот стих или героя этого стиха
СДЕЛАЙТЕ ПОЖАЛУЙСТА СРОЧНО НАДО!!!
СРОЧНО ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИТЕ АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ " АНЧАР " ПО ПЛАНУ, ПЛАН ВО ВЛОЖЕНИЯХ!!! ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА СРОЧНО НАДО, А Я ЧИСТО ФИЗИЧЕСКИ НЕ
УСПЕВАЮ!!! ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА И, ЧТОБЫ БЫЛИ ПРИВЕДЕНЫ К КАЖДОМУ РАЗДЕЛУ СТРОЧКИ ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ!!! ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА!!!
В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит - один во всей вселенной.
Природа жаждущих степей
Его в день гнева породила,
И зелень мертвую ветвей
И корни ядом напоила.
Яд каплет сквозь его кору,
К полудню растопясь от зною,
И застывает ввечеру
Густой прозрачною смолою.
К нему и птица не летит,
И тигр нейдет: лишь вихорь черный
На древо смерти набежит -
И мчится прочь, уже тлетворный.
И если туча оросит,
Блуждая, лист его дремучий,
С его ветвей, уж ядовит,
Стекает дождь в песок горючий.
Но человека человек
Послал к анчару властным взглядом,
И тот послушно в путь потек
И к утру возвратился с ядом.
Принес он смертную смолу
Да ветвь с увядшими листами,
И пот по бледному челу
Струился хладными ручьями;
Принес - и ослабел и лег
Под сводом шалаша на лыки,
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.
А царь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы.
С полей несется голос стада,
В кустах малиновки звенят,
И с побелевших яблонь сада
Струится сладкий аромат.
Цветы глядят с тоской влюбленной,
Безгрешно чисты, как весна,
Роняя с пылью благовонной
Плодов румяных семена.
Сестра цветов, подруга розы,
Очами в очи мне взгляни,
Навей живительные грезы
И в сердце песню зарони.
(А.А Фет)
План анализа:
1)Год стихотворение и описание
2)Тема
3)Идея(основ.мысль)
4)Образ лирического героя,черты
5)Движение мысли(если есть)развитие мысли
6)Изобразительные средства (эпитеты,метафоры,олицетворение,сравнение,гипербола,литома)
7)Синтаксические средства(члены предложения,рифмы,ретарический вопрос)
8)Мое мнение
1) История создания
2) Тема, идея
3) Деление на части
4) Образ автора и Чаадаева
5) Средство создания образа (Что подчеркивает средство?)
6) Рифма и размер
7) Как я понимаю стихотворение
Вот у меня пока что это получилось:
1) История создания.
Стихотворение написано в 1818 году - в петербургский период творчества Пушкина. Оно получило широкую известность, особенно в декабристских кругах, и стало распространяться в списках. Именно за такие стихи Пушкина постигла опала - он оказался в южной ссылке. Много позже в 1829 году без ведома поэта это стихотворение в искаженном виде было опубликовано в альманахе «Северная звезда».
Стихотворение адресовано конкретному человеку: Петру Яковлевичу Чаадаеву (1794-1856), одному из близких друзей Пушкина еще с лицейских лет. Кроме этого стихотворения, к нему обращены послания Пушкина «Чаадаеву» (1821), «Чаадаеву» (1824). Поэта связывала с Чаадаевым многолетняя дружба: их обоих характеризовали свободолюбивые настроения, стремление к изменению жизни в России, нестандартность мышления. Чаадаев, как и многие лицейские друзья поэта, был членом тайного декабристского общества «Союз благоденствия», хотя впоследствии отдалился от этого движения, заняв свою весьма своеобразную позицию в вопросе о государственной власти и дальнейшей судьбе России, За публикацию «Философического письма», в котором были изложены эти взгляды, Чаадаев был объявлен правительством сумасшедшим - так самодержавие боролось с инакомыслием и свободолюбием. Не всегда позиции Пушкина, особенно в зрелые годы, совпадали с мыслями Чаадаева, но в 1818 году юный поэт видел в старшем друге человека, умудренного жизненным опытом, наделенного острым и порой саркастическим умом, а главное - свободолюбивыми идеалами, столь отвечающими настроению Пушкина.
Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и слова.
И просветлел мой темный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор,
Что для других неуловимо.
И с горней выси я сошел,
Проникнут весь ее лучами,
И на волнующийся дол
Взираю новыми очами.
И слышу я, как разговор
Везде немолчный раздается,
Как сердце каменное гор
С любовью в темных недрах бьется,
С любовью в тверди голубой
Клубятся медленные тучи,
И под древесною корой,
Весною свежей и пахучей,
С любовью в листья сок живой
Струей подъемлется певучей.
И вещим сердцем понял я,
Что все рожденное от Слова,
Лучи любви кругом лия,
К нему вернуться жаждет снова;
И жизни каждая струя,
Любви покорная закону,
Стремится силой бытия
Неудержимо к Божью лону;
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало.
1851 или 1852
О, не пытайся дух унять тревожный,
Твою тоску я знаю с давних пор,
Твоей душе покорность невозможна,
Она болит и рвется на простор.
Но все ее невидимые муки,
Нестройный гул сомнений и забот,
Все меж собой враждующие звуки
Последний час в созвучие сольет,
В один порыв смешает в сердце гордом
Все чувства, врозь которые звучат,
И разрешит торжественным аккордом
Их голосов мучительный разлад.
В стране лучей, незримой нашим взорам,
Вокруг миров вращаются миры;
Там сонмы душ возносят стройным хором
Своих молитв немолчные дары;
Блаженством там сияющие лики
Отвращены от мира суеты,
Не слышны им земной печали клики,
Не видны им земные нищеты;
Всё, что они желали и любили,
Всё, что к земле привязывало их,
Всё на земле осталось горстью пыли,
А в небе нет ни близких, ни родных.
Но ты, о друг, лишь только звуки рая,
Как дальний зов, в твою проникнут грудь,
Ты обо мне подумай, умирая,
И хоть на миг блаженство позабудь!
Прощальный взор бросая нашей жизни,
Душою, друг, вглядись в мои черты,
Чтобы узнать в заоблачной отчизне
Кого звала, кого любила ты,
Чтобы не мог моей молящей речи
Небесный хор навеки заглушить,
Чтобы тебе, до нашей новой встречи,
В стране лучей и помнить и грустить!
Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!
Вечно носились они над землею, незримые оку.
Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!
Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,
Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей громоносных?
Нет, то не Гете великого Фауста создал, который,
В древнегерманской одежде, но в правде глубокой, вселенской,
С образом сходен предвечным своим от слова до слова!
Или Бетховен, когда находил он свой марш похоронный,
Брал из себя этот ряд раздирающих сердце аккордов,
Плач неутешной души над погибшей великою мыслью,
Рушенье светлых миров в безнадежную бездну хаоса?
Нет, эти звуки рыдали всегда в беспредельном пространстве,
Он же, глухой для земли, неземные подслушал рыданья.
Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,
Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света,
Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,
Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,
Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный.
O, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем,
Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен,
Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье,
И, как над пламенем грамоты тайной бесцветные строки
Вдруг выступают, так выступят вдруг пред тобою картины,
Выйдут из мрака – всё ярче цвета, осязательней формы,
Стройные слов сочетания в ясном сплетутся значенье –
Ты ж в этот миг и внимай, и гляди, притаивши дыханье,
И, созидая потом, мимолетное помни виденье!
Он водил по струнам; упадали
Он водил по струнам; упадали
Волоса на безумные очи,
Звуки скрыпки так дивно звучали,
Разливаясь в безмолвии ночи.
В них рассказ убедительно-лживый
Развивал невозможную повесть,
И змеиного цвета отливы
Соблазняли и мучили совесть;
Обвиняющий слышался голос,
И рыдали в ответ оправданья,
И бессильная воля боролась
С возрастающей бурей желанья,
И в туманных волнах рисовались
Берега позабытой отчизны,
Неземные слова раздавались
И манили назад с укоризной,
И так билося сердце тревожно,
Так ему становилось понятно
Всё блаженство, что было возможно
И потеряно так невозвратно,
И к себе беспощадная бездна
Свою жертву, казалось, тянула,
А стезею лазурной и звездной
Уж полнеба луна обогнула;
Звуки пели, дрожали так звонко,
Замирали и пели сначала,
Беглым пламенем синяя жженка
Музыканта лицо освещала…
Ты знаешь, я люблю там, за лазурным сводом,
Ряд жизней мысленно отыскивать иных
И, путь свершая мой, с улыбкой мимоходом
Смотрю на прах забот и горестей земных.
Зачем же сердце так сжимается невольно,
Когда твой встречу взор, и так тебя мне жаль,
И каждая твоя мгновенная печаль
В душе моей звучит так долго и так больно?
Как селянин, когда грозят
Войны тяжелые удары,
В дремучий лес несет свой клад
От нападенья и пожара,
И там во мрачной тишине
Глубоко в землю зарывает,
И на чешуйчатой сосне
Свой знак с заклятьем зарубает,
Так ты, певец, в лихие дни,
Во дни гоненья рокового,
Под темной речью хорони
Свое пророческое слово.
Звонче жаворонка пенье,
Ярче вешние цветы,
Сердце полно вдохновенья,
Небо полно красоты.
Разорвав тоски оковы,
Цепи пошлые разбив,
Набегает жизни новой
Торжествующий прилив,
И звучит свежо и юно
Новых сил могучий строй,
Как натянутые струны
Между небом и землей.
Бывают дни, когда злой дух меня тревожит
И шепчет на ухо неясные слова,
И к небу вознестись душа моя не может,
И отягченная склоняется глава.
И он, не ведая ни радости, ни веры,
В меня вдыхает злость – к кому, не знаю сам –
И лживым зеркалом могучие размеры
Лукаво придает ничтожным мелочам.
В кругу моих друзей со мной сидит он рядом,
Веселость им у нас надолго отнята,
И сердце он мое напитывает ядом
И речи горькие влагает мне в уста.
И всё, что есть во мне порочного и злого,
Клубится и растет всё гуще и мрачней
И застилает тьмой сиянье дня родного,
И неба синеву, и золото полей,
В пустыню грустную и в ночь преобразуя
Всё то, что я люблю, чем верю и живу я.
Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре –
О, не грусти, ты всё мне дорога!
Но я любить могу лишь на просторе –
Мою любовь, широкую, как море,
Вместить не могут жизни берега.
Когда Глагола творческая сила
Толпы миров воззвала из ночи,
Любовь их все, как солнце, озарила,
И лишь на землю к нам ее светила
Нисходят порознь редкие лучи.
И, порознь их отыскивая жадно,
Мы ловим отблеск вечной красоты;
Нам вестью лес о ней шумит отрадной,
О ней поток гремит струею хладной
И говорят, качаяся, цветы.
И любим мы любовью раздробленной
И тихий шепот вербы над ручьем,
И милой девы взор, на нас склоненный,
И звездный блеск, и все красы вселенной,
И ничего мы вместе не сольем.
Но не грусти, земное минет горе,
Пожди еще – неволя недолга, –
В одну любовь мы все сольемся вскоре,
В одну любовь, широкую как море,
Что не вместят земные берега!
Мадонна Рафаэля
Склоняясь к юному Христу,
Его Мария осенила;
Любовь небесная затмила
Ее земную красоту.
А он, в прозрении глубоком,
Уже вступая с миром в бой,
Глядит вперед – и ясным оком
Голгофу видит пред собой.
Вырастает дума, словно дерево,
Вроет в сердце корни глубокие,
По поднебесью ветвями раскинется,
Задрожит, зашумит тучей листиев.
Сердце знает ту думу крепкую,
Что оно взрастило, взлелеяло,
Разум сможет ту думу окинути,
Сможет слово ту думу высказать.
А какая то другая думушка,
Что ни высказать, ни вымерить,
Ни обнять умом, ни окинути?
Промелькнет она без образа,
Вспыхнет дальнею зарницею,
Озарит на миг душу темную,
Много вспомнится забытого,
Много смутного, непонятного
В миг тот ясно сердцу скажется;
А рванешься за ней, погонишься –
Только очи ее и видели,
Только сердце ее и чуяло!
Не поймать на лету ветра буйного,
Тень от облака летучего
Не прибить гвоздем ко сырой земле.
Исполать тебе, жизнь – баба старая,
Привередница крикливая,
Что ты, лаючись, накликнулась,
Растолкала в бока добра молодца,
Растрепала его думы тяжкие!
Что ты сердца голос горестный
Заглушила бранью крупною!
Пропадай же, жизнь – баба старая!
Дай разлиться мне по поднебесью,
Разлететься душой свободною,
Песней вольною, бесконечною!
И. С. Аксакову
Судя меня довольно строго,
В моих стихах находишь ты,
Что в них торжественности много
И слишком мало простоты.
Так. В беспредельное влекома,
Душа незримый чует мир,
И я не раз под голос грома,
Быть может, строил мой псалтырь.
Но я не чужд и здешней жизни;
Служа таинственной отчизне,
Я и в пылу душевных сил
О том, что близко, не забыл.
Поверь, и мне мила природа,
И быт родного нам народа –
Его стремленья я делю,
И всё земное я люблю,
Все ежедневные картины:
Поля, и села, и равнины,
И шум колеблемых лесов,
И звон косы в лугу росистом,
И пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков;
В степи чумацкие ночлеги,
И рек безбережный разлив,
И скрып кочующей телеги,
И вид волнующихся нив;
Люблю я тройку удалую,
И свист саней на всем бегу,
На славу кованную сбрую,
И золоченую дугу;
Люблю тот край, где зимы долги,
Но где весна так молода,
Где вниз по матушке по Волге
Идут бурлацкие суда;
И все мне дороги явленья,
Тобой описанные, друг,
Твои гражданские стремленья
И честной речи трезвый звук.
Но всё, что чисто и достойно,
Что на земле сложилось стройно,
Для человека то ужель,
В тревоге вечной мирозданья,
Есть грань высокого призванья
И окончательная цель?
Нет, в каждом шорохе растенья
И в каждом трепете листа
Иное слышится значенье,
Видна иная красота!
Я в них иному гласу внемлю
И, жизнью смертною дыша,
Гляжу с любовию на землю,
Но выше просится душа;
И что ее, всегда чаруя,
Зовет и манит вдалеке –
О том поведать не могу я
На ежедневном языке.
Против течения
Други, вы слышите ль крик оглушительный:
«Сдайтесь, певцы и художники! Кстати ли
Вымыслы ваши в наш век положительный?
Много ли вас остается, мечтатели?
Сдайтеся натиску нового времени!
Мир отрезвился, прошли увлечения –
Где ж устоять вам, отжившему племени,
Против течения?»
Други, не верьте! Всё та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звезды небесные!
Правда всё та же! Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите во имя прекрасного
Против течения!
Вспомните: в дни Византии расслабленной,
В приступах ярых на Божьи обители,
Дерзко ругаясь святыне награбленной,
Так же кричали икон истребители:
«Кто воспротивится нашему множеству!
Мир обновили мы силой мышления –
Где ж побежденному спорить художеству
Против течения?»
В оные ж дни, после казни Спасителя,
В дни, как апостолы шли вдохновенные,
Шли проповедовать слово учителя,
Книжники так говорили надменные:
«Распят мятежник! Нет проку в осмеянном,
Всем ненавистном, безумном учении!
Им ли убогим идти галилеянам
Против течения!»
Други, гребите! Напрасно хулители
Мнят оскорбить нас своею гордынею –
На берег вскоре мы, волн победители,
Выйдем торжественно с нашей святынею!
Верх над конечным возьмет бесконечное,
Верою в наше святое значение
Мы же возбудим течение встречное
Против течения!
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа!
Ф. Тютчев
Одарив весьма обильно
Нашу землю, Царь небесный
Быть богатою и сильной
Повелел ей повсеместно.
Но чтоб падали селенья,
Чтобы нивы пустовали –
Нам на то благословенье
Царь небесный дал едва ли!
Мы беспечны, мы ленивы,
Всё у нас из рук валится,
И к тому ж мы терпеливы –
Этим нечего хвалиться!
Земля цвела. В лугу, весной одетом,
Ручей меж трав катился, молчалив;
Был тихий час меж сумраком и светом,
Был легкий сон лесов, полей и нив;
Не оглашал их соловей приветом;
Природу всю широко осенив,
Царил покой; но под безмолвной тенью
Могучих сил мне чуялось движенье.
Не шелестя над головой моей,
В прозрачный мрак деревья улетали;
Сквозной узор их молодых ветвей,
Как легкий дым, терялся в горней дали;
Лесной чебер и полевой шалфей,
Блестя росой, в траве благоухали,
И думал я, в померкший глядя свод:
Куда меня так манит и влечет?
Проникнут весь блаженством был я новым,
Исполнен весь неведомых мне сил:
Чего в житейском натиске суровом
Не смел я ждать, чего я не просил –
То свершено одним, казалось, словом,
И мнилось мне, что я лечу без крыл,
Перехожу, подъят природой всею,
В один порыв неудержимый с нею!
Но трезв был ум, и чужд ему восторг,
Надежды я не знал, ни опасенья…
Кто ж мощно так от них меня отторг?
Кто отрешил от тягости хотенья?
Со злобой дня души постыдный торг
Стал для меня без смысла и значенья,
Для всех тревог бесследно умер я
И ожил вновь в сознанье бытия…
Тут пронеслось как в листьях дуновенье,
И как ответ послышалося мне:
Задачи то старинной разрешенье
В таинственном ты видишь полусне!
То творчества с покоем соглашенье,
То мысли пыл в душевной тишине…
Лови же миг, пока к нему ты чуток, –
Меж сном и бденьем краток промежуток!
_______________________________________________________
Из Козьмы Пруткова
ЦЕРЕМОНИАЛ
ПОГРЕБЕНИЯ ТЕЛА В БОЗЕ УСОПШЕГО
ПОРУЧИКА И КАВАЛЕРА ФАДДЕЯ КОЗЬМИЧА П.....
Составлен аудитором вместе с полковым
адъютантом 22-го февраля 1821 года,
в Житомирской губернии, близ города
Радзивиллова.
Утверждаю. Полковник *.
"1"
Впереди идут два горниста,
Играют отчетисто и чисто.
Идет прапорщик Густав Бауер,
На шляпе и фалдах несет трауер.
"3"
По обычаю, искони заведенному,
Идет майор, пеший по-конному.
Идет каптенармус во главе капральства,
Пожирает глазами начальство.
"5"
Два фурлейта ведут кобылу.
Она ступает тяжело и уныло.
"6"
Это та самая кляча,
На которой ездил виновник плача.
"7"
Идет с печальным видом казначей,
Проливает слезный ручей.
"8"
Идут хлебопеки и квартирьеры,
Хвалят покойника манеры.
"9"
Идет аудитор, надрывается,
С похвалою о нем отзывается.
"10"
Едет в коляске полковой врач,
Печальным лицом умножает плач.
"11"
На козлах сидит фершал из Севастополя,
Поет плачевно: «Не одна во поле…»
"12"
Идет с кастрюлею квартирмейстер,
Несет для кутьи крахмальный клейстер.
"13"
Идет майорская Василиса,
Несет тарелку, полную риса.
"14"
Идет с блюдечком отец Герасим,
Несет изюму гривен на семь.
"15"
Идет первой роты фельдфебель,
Несет необходимую мебель.
"16"
Три бабы, с флером вокруг повойника,
Несут любимые блюда покойника:
"17"
Ножки, печенку и пупок под соусом;
"18"
Идут Буренин и Суворин,
Их плач о покойнике непритворен.
"19"
Идет, повеся голову, Корш,
Рыдает и фыркает, как морж.
"20"
Идут гуси, индейки и утки,
Здесь помещенные боле для шутки.
"21"
Идет мокрая от слез курица,
Не то смеется, не то хмурится.
"22"
Едет сама траурная колесница,
На балдахине поет райская птица.
"23"
Идет слабосильная команда с шанцевым струментом,
За ней телега с кирпичом и цементом.
"24"
Между двух прохвостов идет уездный зодчий,
Рыдает изо всей мочи.
"25"
Идут четыре ветеринара,
С клистирами на случай пожара.
"26"
Гг. юнкера несут регалии:
Пряжку, темляк, репеек и так далее.
"27"
Идут гг. офицеры по два в ряд,
О новой вакансии говорят.
"28"
Идут славянофилы и нигилисты,
У тех и у других ногти не чисты.
"29"
Ибо, если они не сходятся в теории вероятности,
То сходятся в неопрятности.
"30"
И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее
Русского безбожия и православия.
"31"
На краю разверстой могилы
Имеют спорить нигилисты и славянофилы.
"32"
Первые утверждают, что кто умрет,
Тот весь обращается в кислород.
"33"
Вторые – что он входит в небесные угодия
И делается братчиком Кирилла-Мефодия.
"34"
И что верные вести оттудова
Получила сама графиня Блудова.
"35"
Для решения этого спора
Стороны приглашают аудитора.
"36"
Аудитор говорит: «Рай-диди-рай!
Покойник отправился прямо в рай».
"37"
С этим отец Герасим соглашается,
И погребение совершается…
Исполнить, как сказано выше.
Полковник ***.
_____________
* Для себя я, разумеется, места не назначил. Как начальник, я должен быть в одно время везде и предоставляю себе разъезжать по линии и вдоль колонны.
Примечание полкового адъютанта.
После тройного залпа из ружей, в виде последнего салюта человеку и товарищу, г. полковник вынул из заднего кармана батистовый платок и, отерев им слезы, произнес следующую речь:
"1"
Гг. штаб- и обер-офицеры!
Мы проводили товарища до последней квартиры.
"2"
Отдадим же долг его добродетели:
Он умом равен Аристотелю.
"3"
Стратегикой уподоблялся на войне
Самому Кутузову и Жомини.
"4"
Бескорыстием был равен Аристиду –
Нo его сразила простуда.
"5"
Он был красою человечества,
Помянем же добром его качества.
"6"
Гг. офицеры, после погребения
Прошу вас всех к себе на собрание.
"7"
Я поручил юнкеру фон Бокт
Устроить нечто вроде пикника.
"8"
Это будет и закуска, и вместе обед –
Итак, левое плечо вперед.
"9"
Заплатить придется очень мало,
Не более пяти рублей с рыла.
"10"
Разойдемся не прежде, как ввечеру –
Да здравствует Россия – ура!!
Примечание отца Герасима.
Видяй сломицу в оке ближнего, не зрит в своем ниже бруса. Строг и свиреп бывши к рифмам ближнего твоего, сам же, аки свинья непотребная, рифмы негодные и уху зело вредящие сплел еси. Иди в огонь вечный, анафема.
Примечание рукою полковника.
Посадить Герасима под арест за эту отметку. Изготовить от моего имени отношение ко владыке, что Герасим искажает текст, называя сучец – сломицею. Это всё равно, что если б я отворот назвал погонами.
Доклад полкового адъютанта.
Так как отец Герасим есть некоторым образом духовное лицо, находящееся в прямой зависимости от Консистории и Св.Синода, то не будет ли отчасти неловко подвергнуть его мере административной посаждением его под арест, установленный более для проступков по военной части.
Отметка полковника.
А мне что за дело. Все-таки посадить после пикника.
Примечание полкового адъютанта .
Узнав о намерении полковника, отец Герасим изготовил донос графу Аракчееву, в котором объяснял, что полковник два года не был на исповеди. О том же изготовил он донос и к архипастырю Фотию и прочел на пикнике полковнику отпуски. Однако, когда подали горячее, не отказался пить за здоровье полковника, причем полковник выпил и за его здоровье. Это повторялось несколько раз, и после бланманже и суфле-вертю, когда гг. офицеры танцевали вприсядку, полковник и отец Герасим обнялись и со слезами на глазах сделали три тура мазурки, а дело предали забвению. При этом был отдан приказ, чтобы гг. офицеры и юнкера, а равно и нижние чины не смели исповедываться у посторонних иереев, а только у отца Герасима, под опасением для гг. офицеров трехнедельного ареста, для гг. юнкеров дежурств при помойной яме, а для нижних чинов телесного наказания.
«Меня, во мраке и в пыли…» Алексей Толстой
Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и слова.
И просветлел мой тёмный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор,
Что для других неуловимо.И с горней выси я сошёл,
Проникнут весь её лучами,
И на волнующийся дол
Взираю новыми очами.
И слышу я, как разговор
Везде немолчный раздаётся,
Как сердце каменное гор
С любовью в тёмных недрах бьётся,
С любовью в тверди голубой
Клубятся медленные тучи,
И под древесною корой,
Весною свежей и пахучей,
С любовью в листья сок живой
Струёй подъемлется певучей.
И вещим сердцем понял я,
Что всё рождённое от Слова,
Лучи любви кругом лия,
К нему вернуться жаждет снова;
И жизни каждая струя,
Любви покорная закону,
Стремится силой бытия
Неудержимо к Божью лону;
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало.
Анализ стихотворения Толстого «Меня, во мраке и в пыли…»
Любовь - центральное понятие философской доктрины, нашедшей выражение в толстовской лирике. Убежденный в неземном происхождении высокого чувства, герой « » обещает избраннице счастливую встречу - воссоединение всех душ, которое случится по ту сторону «неволи», «земного горя».
В стихотворении, датированном 1851-1852 гг., автор развивает тему любви как божественного дара, преображающего человека. Специфика лирической ситуации, представленной в тексте, сближает ее с пушкинским «Пророком». В обоих случаях перед читателем разворачивается впечатляющая картина: высшие силы производят фантастическую трансформацию, в ходе которой смертный получает новые удивительные качества. Существенны и различия: в пушкинской версии подчеркивается болезненность загадочной манипуляции, у Толстого все свершается само собой, по воле «любови».
Особенно сильны пушкинские реминисценции в зачине. Лирического героя Толстого томит несвобода. «Мрак» и «пыль» его существования напоминают «пустыню мрачную» отшельника, неожиданно повстречавшего серафима.
Процесс преображения, занимающий у Пушкина основную часть текста, в толстовском произведении совершается мгновенно. Не конкретизируется и персонаж, сумевший осуществить эти изменения. Чудесные результаты мистической операции - тема, на которой сосредоточен лирический субъект.
Какие ощущения испытывает вознесенный «любови крыльями»? Он наделяется удивительно зорким зрением и чутким слухом, поэтому в состоянии созерцать «мир незримый» и понимать то, что «неуловимо» для непосвященных. Герой, озаренный лучами «горней выси», по-новому видит земные долины и может проникать в тайную жизнь природы.
Детали пейзажа, открывшиеся преображенному лирическому «я», ярки и динамичны. В темной глубине горных скал бьется живое «сердце каменное», а под корой дерева бежит невидимая «певучая» струя сока. Стремясь придать эпизоду особую выразительность, автор концентрирует в нем эпитеты, олицетворения и оригинальные метафорические конструкции.
Герой, умудренный сокровенным знанием, осмысливает новый опыт: истинным законом и источником жизни является любовь, рожденная божественными силами. К ней, как к своему единому началу, инстинктивно стремится природа. Право прикоснуться к гармонизующей сути мироздания доступно лучшим из людей - пророкам, обладающим чутким «вещим» сердцем.
