«Ирония судьбы» глазами психолога: Женя с Галей бы спился, а Надя катастрофически неразборчива в мужчинах.

Чужая

Посвящается участникам восстания 1863-64 гг.

ПРОЛОГ

Дядюшка, где мама и папка?

Далеко, дитятко. У Божухны нашего.

А я! Почто меня не взяли с собой? Я хочу к маме, хочу домой.

Нет тобе там места, моя ясонька. Раз боженька не забрал с мамкой и папкой, значит ещо не пора. Ты не плачь, не плачь. Все добра буде. Я тебя не кину. Вытри слезоньки.

Хочу к маме-е-е….

Детский плач рвал его сердце. Что делать! Как успокоить и уменьшить боль маленького существа, что лежало перед ним, свернувшись колачиком на широкой лаве, застланной серой, не беленой деружкой. Пан Матэуш Бжезинский растерянно почесал затылок. У него никогда не было своих детей, потому он совершенно не знал, что должно делать и говорить тем, когда они плачут. Матка Боска! Уже пора собираться в дорогу, на облучек коляски давно привязаны нехитрые пожитки, что остались от покойных, кучер Антоний нетерпеливо потупывает ногой у крыльца. А тут такое!

Ну, буде, буде, ясонька. Ехать пора. Путь не близкий. Вставай, собирайся.

Девочка подняла на него большие черные глаза, опухшие от льющихся слез, и упрямо замотала взлохмаченной, давно не чесанной головой.

Не хочу! Я никуда не поеду с вами

Холера ясна, - выкрикнул грозно пан Матеуш. У того уже лопнуло терпение. – Коль ты сейчас, дитя, не станешь собираться, я тебя силой в коляску заволоку. Да еще хворостиной по тому месту, на котором сидят, отхожу.

Он, конечно, не собирался выполнять свою угрозу и стегать сироту дубчиком, да только за эти две недели, что он находился в городе Каминске Брянской губернии, девочка из него всю душу вымотала. То плач, тихий, похожий на скулеш брошенного щенка, то истерика с пеной у рта, то угрюмое молчание, от которого ему, взрослому, далеко не сентиментальному человеку, становилось не по себе. И еще эти глаза… Она смотрела на него так, словно это он был повинен в смерти ее родителей и маленького брата. Черные, колючие, злые, они пронизывали пана Матэуша на сквозь, заставляя и в правду чувствовать себя подлецом, что отрывает несчастное дитя от родного дома, от людей, к которым привыкла, от могил на городском кладбище. «Словно чует ее душа, что не скоро она сюда вернется, а может и вовсе - никогда», -думал он, глядя на девочку.

Она все знала и понимала, только смирится никак не могла. Не могла опорожнить себя от той тяжести, что разрослась у нее в груди с тех пор, как ей сказали, что никого из близких она больше не увидит. Больше всего на свете ей сейчас хотелось, чтобы мама положила ее голову к себе на колени, и гладила, медленно перебирая темные пряди волос; хотелось вдохнуть запах ее юбки, тонко пахнущий вербеной, потрогать пальчиком морщинки меж бровей, перебирать кружево, порыжелое от старости на манжетах. Чтобы мама встала, взяла ее за руку и сказала низким, певучим голосом: «Варенька, а давай-ка посмотрим, что наш рара делает в кабинете». Отца она, Варя, тоже любила, и тоже тосковала о нем, но не так как по матери. Рара она всегда воспринимала, как нечто большое, значительное и всегда занятое. Всегда занятой, одетый в темно-серый саржевый сюртук, с кожаным чемоданчиком в руках, в котором он хранил свои медицинские инструменты. Почему же он, такой большой и значительный, тот, кто помогал всем в уезде, тот, к кому обращались за помощью даже из соседней губернии, не смог помочь себе и своей семье? Почему? Разве это справедливо?

Каждый раз, думая об отце, в ней нарастала волна злости. Если б он был сейчас здесь, она бы била его кулаками, пинала бы ногами, вывернула бы на пол все его блестящие металлические инструменты, которые он так строго берег от ее, детских ручек, вылила бы на землю содержимое склянок с микстурами, чтоб он знал, как она зла на него. Он должен был спасти маму и маленького братика, а не идти в госпиталь, чтобы помогать чужим людям, которые для нее, Вари, ничего не значили. Он предатель, и она его никогда не простит. Но отца тоже более не было, и детская душа, переполненная до краев горем и болью, не знала покоя.

Этот человек, который приехал за ней более двух недель назад и назвался дядей, был для нее чужим и пугающим. Она не знала ничего о нем: ни того, кем на самом деле он ей приходился; ни того места, откуда он прибыл. Все в нем было странным и инородным, начиная с сильного акцента, с которым он говорил по-русски, и заканчивая манерой держаться. От него за версту несло чужбиной.

Варя чувствовала, что он не был злым, что та жалость, которой светились его голубые глаза, не была поддельной. Наверно он не плохой человек, думалось ей, когда она наблюдала за ним, глядя как он ходит по дому, собирает ее вещи в чемоданы, как нежно трогает книги рукой, что остались от мамы, прикасается к маминым бусам из речного жемчуга. Словно прощается навсегда с близким человеком. Но она все равно считала его чужаком, приехавшим отнять у нее последнее, что осталось - дом, в котором она росла, где даже стены еще хранили запах ее семьи. Он продал наш дом, мама, и даже не постеснялся об этом сказать:

Тут боле ничего нет, дитя. Пустота, просто стены. Деньги взял хорошие за продажу, но ни копейки не потрачу. Все тебе останется

Нет, нет, ей не нужны были деньги, она хотела остаться в этих комнатах, пусть даже одна, только чтоб ее не трогали, ни куда не увозили. Лежать бы век на скамье у окна, прижавши к лицу мамину сорочку, и вдыхать ее запах, от которого ей все мерещилось, что мама рядом. Слезы катились и катились по щекам, но, сколько бы она не плакала, облегчения так и не наступало.

Ну, все, дошч, - сурово произнес пан Матеуш. Он сгреб в охапку маленькое, легкое тельце, и попробовал вынести его из дома во двор. Но как только его руки оторвали Варю от скамьи, на которой она лежала, девочка выгнулась дугой, как тетива лука и завыла сквозь яростно сжатые зубы. Она изо всех сил (а было их не мало, - чему он сильно удивился-, в этом тощем, костистом тельце после болезни) начала брыкаться, бить кулачками его по лицу и груди, царапаться. Бржезинского кинуло в пот, при всей свой силе он с трудом мог удержать ускользающее из его пальцев, словно угорь, тело ребенка.

Пусти, пусти меня, - шипел разъяренный зверек, - Мама-а!

Но пан Матэуш еще сильнее сжимал пальцы вокруг ее плеч, с досадой понимая, что наверняка у девочки останутся синяки. Он не мог ее отпустить, не теперь, когда в нее словно дьявол вселился, наделив, невероятной для такого слабого тела,силой. Он боялся, что она опять вырвется и убежит, как было уже третьего дня. Тогда ее, слава богу, удалось отыскать на кладбище, возле могил отца и матери. А что теперь будет? Где искать, если убежит? Матка боска, как же он устал от нее, от долгой дороги, от хлопот связанных с возвращением, от тихой тоски, что сжимала его сердце всякий раз, когда он смотрел на девочку, которая была ныне единственным звеном, что связывало его с родной сестрой, которой он даже лицо уже плохо помнил. И откуда у нее эта дикость, злоба, превратившая в мгновения ока плачущего ребенка в зверя? Что за демон в ней сидит?

Если бы пан Матеуш не был поглощен все эти дни заботами о продаже дома, подготовкой к обратному пути домой и собственной грустью от потери сестры, которую не видел много лет, и смог простить только теперь, склонившись к ее могиле, он бы возможно сумел понять, что гложило душу его маленькой осиротевшей племянницы. То были не демоны вовсе, а страх. Всепоглощающий страх от предчувствия, что никогда она не вернется сюда более, не увидит этот дом, где ей так было хорошо и покойно, не сможет пройти по двору, где растет большая, раскидистая липа, на суку которой отец два года назад устроил качели; не услышит протяжных песен, что пела их единственная дворовая Алевтина, бывшая в доме и за стряпуху, и за горничную; что все эти люди, которые бывали у них в доме,пили чай с мамой, играли на фортепиано, что стоит сейчас одиноко в углу пустой гостиной, станут для нее недосягаемыми и далекими. Она их потеряет или забудет. И страшно ей было еще от того, что она хоть и не знала, что ждет ее впереди, но могла это почувствовать сердцем. Чужая земля, чужая речь, незнакомые злые люди, и никого рядом, кто бы мог согреть ее замирающее от страха и одиночества сердечко.

Как сложилась бы жизнь героев легендарного фильма, если б Лукашин не оказался в чужой квартире

Начиная с 31 декабря на большинстве телеканалов страны транслируется полюбившийся всем и разорванный на цитаты фильм «Ирония судьбы, или с легким паром!». Обгоняя актеров в кадре зрители от Камчатки до Калининграда будут произносить любимые фразы - ведь без этот фильма не проходит ни один Новый год. А праздничный вечер без него считается таким же неполным, как если бы на столе не оказалось шампанского, оливье или душистых мандаринов.

Нет надобности говорить о переплетениях судьбы героев картины - все знают об этом наизусть. Но давайте попробуем взглянуть на характеры, полюбившиеся всем, въевшиеся в душу, трезвым, «психологическим взглядом».

Причем самым трудным в этом эксперименте будет вынесение за рамки обсуждения талантов, реального успеха, внешности актеров, которые играли в фильме. Навряд ли бы картина имела такой грандиозный успех по всей стране без их филигранной работы в известных ролях. Просто представьте, если бы эта история произошла с обыкновенной учительницей и обыкновенным хирургом.

Где вы видели робкого принца?

Галя и Лукашин

Итак. Главный персонаж - Женя Лукашин, средний мужчина среднего возраста, который ничего не имеет против проживания с мамой в одной квартире (что само по себе не преступление!), а также исповедоваться ей в своих любовных похождениях.

Каждая женщина встречала на своем пути вот таких среднестатистических мужиков, которые к 35-36 годам хороши только тем, что не женаты и для поклонниц на гитаре играют. Ответьте сами себе на вопрос, насколько привлекательным для вас был бы такой ухажер? Добавьте к этому его робость, нерешительность, мягкотелость, слепую преданность матери, пьющих без меры друзей и несомненные проблемы с алкоголем у него самого. Что бы вы сказали? Покажи вам такого «героя», вы вряд ли выбрали бы его своим принцем.

Но почему-то он запал в душу своей невесте Гале. Вероятно, именно по причине своего холостого положения, а также ее любви к контролю и доминантной позиции. Но об этом позже.

Главная проблема нашего героя (и еще половины населения страны) - это отсутствие сепарации. То есть здорового, зрелого отделения от своей матери и выстраивания собственной жизни. Часто можно наблюдать, как "маменькины сынки», взрослея, заменяют маме мужа. Неосознанно, конечно, но жертвуют возможным партнерством с женщиной, чтобы мама не осталась одна и не почувствовала горечь одиночества и разочарования.

Естественно, на такого мужчину может «охотиться» тоже не вполне зрелая женщина.

Мученица Галя из сказки «Морозко»

Плавно перейдем к Гале, его невесте. Молодая, с виду знающая себе цену и целенаправленная женщина оказалась в непростых отношениях с самым занудным и посредственным человеком. Возможно, социальный статус, интерес к ней и пассивный склад личности сделали бы его послушным и примерным мужем, но вероятнее всего, алкоголиком. Двух доминантных женщин рядом с собой: маму и жену, герой бы не выдержал.

Что касается Гали, то скорее всего, она плохо знает и не ценит себя как женщину. В некоторых случаях (хотя в фильме общих сцен было не много) женщина со здоровой самооценкой уже десять раз бы плюнула на такого мужика, который предложение внятно не может сделать, зато сдабривает свой рассказ историями своих прошлых отношений. Однако, Галя мученически терпит и ждет, когда наконец ее жертвенная позиция принесет свои плоды.

Кстати, в коллективном бессознательном есть множество убеждений, что жертвенность женщине к лицу. Стоит вспомнить сказку «Морозко», когда главная героиня стоически терпела холод и врала в лицо Морозу про то, что ей тепло. Это было «правильно». За что в сказке она была щедро одарена. А вот ее сестрица за то, что ответила по-человечески: «Ты что, старый? Сдурел?», получила «по заслугам» за свое неумение терпеть страдания молча и безропотно.

Так что Галя, как особый собирательный образ жертвенности, абсолютно на своем месте в этой картине. И, возможно, раз в который раз женщины, пересматривая этот фильм, сочувствуют брошенной в Москве красавице.

Старый и скучный муж вместо одиночества

Вспомним про Ипполита. Стареющей, и потому надежный, скучный, зато солидный жених Нади. Его персонаж предстает перед нами страшно ревнивым и гневным. Несмотря на то, что по-человечески его реакцию можно понять, между строк каждый зритель понимает, что просто невеста его не любит. Оттого он так злиться и безумствует.

Их отношения построены по простой системе компромиссов: он соглашается скрасить ее женское одиночество (ни о какой любви там и речи нет), а она соглашается не замечать его возраст и все ту же несостоятельность в личном плане. Зато миру можно явить вполне благопристойную картину. Не стыдно ни перед коллегами, ни перед подругами. Если бы эти герои создали бы семью, то такой брак в психологии называется функциональным. Те из него исключены переживания, зато по умолчанию решается с помощью друг друга ряд личных и социальных проблем. Внутри семьи отношения сугубо формальные, иногда даже теплые, но они далеки от подлинной наполняющей близости, которую люди могут создавать друг с другом.

Надя симулирует личную жизнь, чтоб остаться с мамой

Ну и перейдем к Наде. Ее ситуация зеркальна с главным героем. Так же она не отделена от матери психологически. Я не говорю, что каждый взрослый человек, живущий с родителями, - это обязательно тот, чья зрелость порушена. Вместе с тем, сепарация - это сложный психологический процесс, который кстати, в нашей культуре не приветствуется. Родители живут для своих детей, демонстрируя им модель того, что собственную жизнь можно разрушать в угоду кому-то. Такие дети вырастают с жутким чувством вины и долга, а потому вместо зрелой, осмысленной жизни, ублажают стареющих родителей и живут уже для своих детей. Никто не живет для себя, реализуя свою задачу. Такой вот порочный круг. И любимая героиня любимого фильма не исключение. Если вспомнить ее личную историю - то это продолжительный роман с женатым человеком. Очень удобно, кстати, если наличие личной жизни надо симулировать. Это позволяет контролировать дистанцию, никогда не сближаться, а значит, сохранять единственную прочную привязанность со своей матерью.

В мужчинах она, надо сказать, не разборчива: женатый любовник, стареющий жених и пьяный в дрова неизвестный человек, который спит на ее диване. А в сложившейся ситуации подошел бы любой, чтобы выйти из затянувшихся отношений с Ипполитом, которые грозились обернуться замужеством.

Невеселая история получается - «Ирония судьбы!» Пофантазировав на тему продолжения истории, если бы не появилась надпись «Конец», мы бы пришли к выводу, что два до конца не отделившихся и не повзрослевших человека встречаются. Скорее всего, они будут использовать друг друга, чтобы отделиться от собственных матерей, выйти из своей инфантильной позиции.

Кстати, неплохой исход получается. Но это не гарант того, что они бы также не порвали отношения, когда встал бы вопрос: где и как жить, кто к кому переезжает, как строить быт, который до этого они сами не строили? Множество вопросов, мало опыта в решении.

Тем не менее, каждый год, а этот не будет исключением, мы снова прилипнем к экранам, когда увидим первые знакомые кадры.
Все потому, что образы картины невероятно архетипичны — то есть собирают в одном герое все бессознательное населения большой страны. И страдания оставленной женщины, и поиск искры, внезапной, пьянящей любви, и даже психологические трудности героев.

Я абсолютно не утверждаю, что предложенный текст статьи - это истина в последней инстанции. И уж точно никакой не диагноз. Моя цель лишь разжечь любопытство сыщика и исследовать, какие психологические послания между строк заложены в наши любимые фильмы? Наше любопытство и наблюдательная позиция способны сделать нас мастерами общения, а также научиться распознавать свои и чужие скрытые мотивы, которые гораздо чаще управляют нашим поведением, чем сказанные вслух.

Мария Дьячкова, психолог, семейный терапевт.

ПЛЕННИК ЧУЖОЙ...
РАССКАЗ
.

.. Александр Михайлович бережно взял в руки внушительных размеров пухлый фолиант, тяжелый из-за серебряных застежек, которые скрепляли отлично сохранившийся кожаный переплет, и слегка прищурившись, изрек:
«Несомненно, любезный Петр Сергеевич, это весьма любопытный экземпляр…гм,… я вас поздравляю. Середина девятнадцатого века, в те времена умели делать хорошие вещи. Обратите внимание на титульный лист, - и Александр Михайлович как бы невзначай скользнул подушечками холеных пальцев по странице сверху вниз. Так и есть, тщательно и почти профессионально вытравленная печать в нижнем правом углу. Где же для тебя, голубчик, украли эту книгу. Уж точно не в столице, а в каком-то маленьком провинциальном музейчике. Антиквар улыбнулся своим мыслям, но вслух бодро произнес:
«Ваше желание заняться стариной очень радует. Сейчас мало кто серьезно этим увлекается. Дорогие машины, престижные курорты, жуткие картины в стиле «старых голландцев», от которых остатки волос на голове встают дыбом! Кстати, если найдете время зайти ко мне в конце недели, смогу предложить вам нечто очень интересное. Не просите, все равно не расскажу, у меня такая примета…»

Когда за посетителем с тихим перезвоном закрылась тяжелая мореного дуба входная дверь, Александр Михайлович вздохнул с видимым облегчением и, усевшись в прекрасно отреставрированное вольтеровское кресло, позволил себе наконец-то раскурить свою любимую трубку. Было почти полтретьего – обеденное время. Серьезных посетителей в его антикварном магазине в этот час ждать бессмысленно. Солидный клиент приходит ближе к вечеру, иногда предварительно позвонив и договорившись о встрече. С наслаждением вдыхая аромат дорогого голландского табака, Александр Михайлович стал пристально рассматривать витрину, которую специально нанятый дизайнер переделывал уже третий раз. Чего-то явно не хватало… Он так и не смог объяснить самодовольному юноше, почему инкрустированная слоновой костью очаровательная музыкальная шкатулка (предположительно 18 век, Франция) не смотрится рядом с коллекцией серебряных кинжалов и сервизом Кузнецовского фарфора.
Кстати о фарфоре. Именно этот сервиз несколько дней назад принесла в магазин чистенькая благообразная старушенция. Александр Михайлович с подчеркнутым пониманием отнесся к ее проблеме. Пенсии не хватает, последняя семейная реликвия и так далее. Что-то в облике престарелой хранительницы старины насторожило антиквара. То ли слишком подробное описание истории сервиза с упоминанием теток, с трудом переживших ленинградскую блокаду, то ли подозрительная сговорчивость старухи. Александр Михайлович уже давно приучил себя не поддаваться эмоциям. Профессионал его уровня не может рисковать по пустякам. Репутация в узком кругу знатоков и ценителей антиквариата завоевывается годами, порой десятилетиями. А вот ошибки в их мире прощают с трудом, если вообще прощают. Вытащив из нагрудного кармана велюрового пиджака семикратную лупу, антиквар уже в который раз стал внимательно изучать нежно-голубое клеймо на хрупком, расписанном разноцветными бабочками чайнике - «Т-ва М.С.Кузнецова» и две заглавные буквы Д. и Ф. пониже. Семейная реликвия, говорите. Этому сервизу должно быть больше ста лет, а такое впечатление, что никто ни разу не пил чай из этих изящных чашечек, не прикасался к маленьким и нежным, словно детские ушки ручкам. Александр Михайлович задумался. За ответом старуха придет завтра. Нужно поручить помощнику и младшему компаньону Сергею отвезти сервиз к надежному эксперту. А пока (от греха подальше!) Александр Михайлович осторожно прикрепил на чайник табличку «Продано», встал и, сунув лупу в карман пиджака, начал с вальяжной медлительностью обходить свои владения.

Хмурый осенний день стремительно клонился к вечеру. За окном потемнело, стал накрапывать мелкий нудный дождик. Порыв ветра подхватил охапку сухих желто-коричневых листьев и торопливо поволок их по тротуару. Антиквар щелкнул выключателем, мгновенно отгородив свой уютный мирок от промозглой сырости городской улицы. Великолепная венецианского стекла люстра, вспыхнув множеством четких блистающих граней, залила магазин ярким праздничным светом. Как все-таки удачно найдено место для бесценной Ворчестерской вазы, с удовольствием подумал антиквар. Этот слегка желтоватый оттенок матового без глазури английского фарфора, который специалисты называют «фарфоровым бисквитом», великолепно смотрелся на фоне старого туркменского ковра. А бронзовая фигурка Лао-Цзы верхом на буйволе справа создавала ощущение законченности всей тщательно подобранной композиции. Вот только этот с позволения сказать кузнецовский сервиз… Александр Михайлович вздохнул, раскурил погасшую трубку, открыл изящное бюро эпохи Людовика Х1У, извлек из него «Гардиан» и, вернувшись в вольтеровское кресло, сосредоточенно углубился в чтение. Газету он купил несколько дней назад в лондонском аэропорту, возвращаясь с крупнейшего перед Рождеством аукциона, куда по просьбе одного из своих клиентов летал специально за двумя акварельными рисунками Карла Брюллова.

Нежно звякнул колокольчик входной двери. В магазин вошли двое – женщина в коротком бежевом пальто и подросток куртке. Вошедшие о чем-то тихо разговаривали, улыбались друг другу, мелкие капельки дождя росой покрывали их плечи и волосы. Антиквар аккуратно сложил газету и, тщательно скрывая досаду, поднялся навстречу вошедшим. За годы работы он безошибочно научился отделять серьезных клиентов от праздно шатающихся граждан. Для этой парочки визит в его магазин, скорее способ убить время, бесплатно поглазеть на тонкие предметы роскоши, которые им, возможно, не по карману. Приклеив на лицо любезную улыбку, Александр Михайлович неторопливо двинулся в сторону вошедших.
«Добрый день, чем могу…?»
«Нам нужно сделать подарок к юбилею одного солидного человека…» - у женщины был тихий с приятной хрипотцой голос. Взгляд ее больших немного выпуклых голубых глаз рассеянно скользил по магазину. Мальчик, встав за спину женщины, не мигая, уставился на антиквара.
«Надеюсь, вы знаете, что любит ваш юбиляр», - постарался пошутить Александр Михайлович. Он тщетно пытался поймать взгляд незнакомки.
«Скажите, ваза, …рядом с лампой… - женщина сделала легкий взмах рукой. На ее запястье тускло сверкнул массивный серебряный браслет в форме свернутой кольцами змеи. Отличное тибетское серебро, машинально отметил для себя антиквар, а вслух изрек:
«Это английский мягкий или костяной фарфор, неплохой выбор…гм… при условии, если Вы располагаете средствами...»
Женщина медленно повернула голову, легкая тень улыбки тронула уголки губ. Александр Михайлович быстро отвел глаза. Он вдруг почувствовал странную неловкость, будто когда-то уже встречался, был знаком с этой женщиной. Ее лицо, и глаза, и пушистые светлые волосы и даже красивый изгиб стройной длинной шеи, был необъяснимым образом знаком ему, вызывал чувство едва уловимого беспокойства. Словно много лет назад какая-то тайна, недосказанность осталась между ними, и вот сейчас…
«Мама, давай поищем подарок в следующий раз», - капризный голос мальчика вернул антиквара к действительности.
«Шурик, пожалуйста, - женщина болезненно поморщилась, - мы откладываем покупку уже в который раз…»
«Мне здесь ничего не нравится!» –продолжая в упор смотреть на Александра Михайловича, мальчик взял женщину под руку, словно пытался силой увести ее из магазина.
Дьявол, где и когда я видел эту женщину? Ошибка исключена! Вслух же антиквар произнес, обращаясь непосредственно к подростку:
«Мы с тобой, оказывается, тезки. А эта ваза действительно достойный подарок. Хотите рассмотреть ее ближе?»
Эффектным, много раз репетированным жестом, Александр Михайлович снял вазу с полки и с подчеркнутой осторожностью поставил ее на специальную мраморную подставку. Женщина медленно сняла с правой руки черную лайковую перчатку, положила ее на прилавок, их взгляды встретились…
«Мама, кажется, ты искала что-то такое…» - быстро затараторил подросток, ткнув пальцем в изящный чайник с бабочками.
«Увы, вы опоздали, - Александр Михайлович с наигранным сожалением развел руками, - сервиз продан…»
«Скажите, а у вас еще одного такого нет?» – мальчишка вел себя дерзко, его бесцеремонность избалованного ребенка начинала раздражать антиквара. Но Александр Михайлович был прирожденным дипломатом, поэтому, снисходительно улыбнувшись, он терпеливо стал объяснять:
«В моем магазине продаются только очень редкие вещи, многие из которых сохранились лишь в единственном экземпляре. Вот, посмотрите…»
Подойдя к роскошному книжному шкафу из карельской березы, антиквар снял с полки небольшую, потертую книжицу в дешевом картонном переплете.
«Это сборник стихов Анны Ахматовой. Весь тираж был конфискован и уничтожен по личному распоряжению Сталина. А эту книгу, рискуя жизнью, спас типографский рабочий, незаметно сунув ее под фуфайку. До недавнего времени сборник принадлежал семье известного литератора…»
«Вы хотите сказать, что она дорого стоит? – мальчик недоверчиво усмехнулся.
«Для почитателей творчества Ахматовой - это бесценная реликвия, не правда ли? – женщина взяла книгу из рук антиквара, рассеянно пролистала ее и, грустно улыбнувшись каким-то своим мыслям, прочитала:
«…Пленник чужой, мне чужого не надо.
Я и своих-то устала считать…»
У Александра Михайловича мучительными толчками забилось сердце, неожиданно вспотели ладони. Да что это с ним? Неужели стихи Ахматовой, которые он знал наизусть, оказали такое странное действие? Незнакомка стояла почти вплотную. Александр Михайлович чувствовал тонкий, едва уловимый аромат ее духов, видел трогательный завиток волос на нежном затылке. И еще… маленькую коричневую родинку на виске. Когда в последний раз он так волновался при встрече с женщиной? Ерунда какая-то, тем более, что женщина эта совершенно ему не знакома.
«Скажите, - она грустно улыбнулась, возвращая книгу, - может, вы договоритесь с владельцем сервиза, чтобы я смогла…»
«Это исключено, - его голос прозвучал глухо, и он смущенно закашлял. – Дело в том, что у меня имеются некоторые сомнения, касательно подлинности этого фарфора...»
«Ну что ж, не судьба…»
В глазах женщины мелькнула легкая тень досады и антиквара охватила паника. Он был почти уверен, что не должен, не имеет права отпускать от себя незнакомку.
«Если вы оставите мне телефон, я смог бы подобрать для вас…»
«Не стоит,… простите нас…и прощайте…»
Мягко звякнул колокольчик входной двери. Подросток, опустив голову, поплелся следом за матерью.

Александр Михайлович беспомощно оглядел магазин, словно искал поддержки у милых его сердцу вещей. Перчатка, она забыла перчатку! Вот повод догнать женщину, хотя подобный способ знакомства в его сорок с хвостиком достаточно экстравагантен. Но темная, промокшая насквозь улица была пуста. И этот уличный мрак, и тусклые фонари, и черные от влаги, унылые деревья, словно дешевая театральная декорация. Антиквар почувствовал себя невольным участником непонятного ему спектакля. Конец первого действия… Занавес… Антракт…

Сунув перчатку незнакомки в карман пиджака, Александр Михайлович с пультом в руках торопливо обошел магазин, устанавливая сигнализацию. Затем повесил на входную дверь табличку «Закрыто» и, не отдавая самому себе отчет в том, зачем и почему он так поступает, сел в машину и быстро поехал домой.
…Хрупкие, словно тонкие бокалы богемского стекла, воспоминания молодости. Смутные и неясные образы, лица, давно забытые имена, обрывки грустной мелодии. И фразы, нет, целые строки…
«Кому зима – арак и пунш голубоглазый,
Кому душистое с корицею вино…»
Господи, как там дальше? Ах, да!
«Кому зима – полынь и горький дым к ночлегу –
Кому – крутая соль торжественных обид…»
Александр Михайлович машинально взял из рук консьержки пухлую стопку писем и рекламных проспектов. Он даже не удосужился проверить, есть ли в этой пачке так долго ожидаемое приглашение на конференцию в Женеву, машинально вызвал скоростной лифт, машинально открыл дверь квартиры, машинально включил свет и быстро прошел в кабинет.

Безупречно элегантная и просторная холостяцкая квартира – Modus vivendi * просвещенного любителя старины, блестящего знатока Серебряного века и эпохи европейского Ренессанса была его тайной гордостью. Роскошные персидские ковры, нежно-голубые очень редкие китайские вазы, подлинники картин старых мастеров в тяжелых золоченых рамах, бронзовые подсвечники и великолепный мраморный камин - все это производило неизгладимое впечатление на всех, кто когда-либо удостаивался чести быть приглашенным в этот уютный мир известного антиквара.
Александр Михайлович небрежно бросил письма в ящик рабочего стола и, вытащив лестницу, полез на антресоль. То, что он искал, оказалось в небольшой старомодной папке с веревочными тесемками. Старые дипломы, пожелтевшие от времени справки, пухлая стопка пыльных фотографий, перевязанная толстой шерстяной ниткой. Он аккуратно разложил фотографии на столе, задернул тяжелые оконные шторы и включил настольную лампу.
…Вот университетский выпускной вечер, фотографии почти двадцатилетней давности, улыбающиеся лица старых, растерявшихся по жизни друзей и бывших подружек, вечеринка на чьей-то даче. Вот летний Крым, опять смеющиеся полузабытые лица. Вот аспирантура института марксизма-ленинизма, кафедра известного профессора. Половина кафедры давно в Штатах, остальная половина либо спилась, либо торгует на оптовых рынках всякой ерундой. Юрмала! Как же он сразу не догадался!
Студенческий лагерь, маленькие финские домики, белоснежные чашечки с ароматным приторно-сладким кофе, запах морского бриза и нагретой на солнце сосновой хвои. Их было четверо – три девушки и один бородатый юноша, кажется, чей-то брат. Александр Михайлович с жадным любопытством всматривался в лежащие перед ним фотографии. Вот эта девчушка, дай бог памяти, звали Милой, была художницей. Две другие - будущие балерины. Та, что постарше, смуглая как цыганка, яркая, шумная хохотушка. Рядом с ней тоненькая хрупкая Надя кажется застенчивым ребенком. Как она умела декламировать стихи! Ахматова, Бродский, Мандельштам.… А знаешь, стихи можно не только читать и декламировать, их можно танцевать! Ну, почему ты смеешься? Лучше слушай и смотри. И он смотрел, затаив дыхание на ее стройную, необыкновенно пластичную фигурку. Наденька, Надежда - тихий с легкой хрипотцой голос, нежная бархатистая кожа и соль морской пены на губах, и белая упругость песка, который послушно повторяет изгиб молодого тела, и шуршащий грохот прибоя. Хоть раз в жизни каждый человек должен сойти с ума от любви, задохнуться в угаре собственной страсти, хоть раз в жизни не думать о том, что будет завтра!
…Я скажу тебе с последней прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой!…
Александр Михайлович зажмурился от нахлынувших воспоминаний. А ведь ты даже думать боишься, что мальчик, которого ты видел сегодня днем, может быть твоим сыном. Вот теперь переверни фотографию и прочитай полу стертую карандашную надпись: улица Парковая, дом номер… Он решительно сунул фотографии в ящик, тщательно выбрал перед зеркалом галстук. Молоденькая цветочница в супермаркете долго извинялась, – красные розы все проданы, остались только белые, но какие роскошные бутоны.

Улица Парковая – спальный район на самой окраине города, унылые типовые пятиэтажки, похожие на армейские бараки. В темноте он с трудом нашел нужный дом, припарковал машину у переполненных мусорных контейнеров, едва сдерживая нервную дрожь в коленях, на минуту присел на колченогую лавочку у подъезда, закурил.
…Плохо освещенная лестница оглушительно воняла котами. Обшарпанные стены в наскальных письменах и рисунках. Квартира на четвертом этаже в доме без лифта. Когда он почувствовал, что сердце наконец-то перестало бешено колотиться, а дыхание почти восстановилось, робко нажал на шершавую пуговку звонка. Дверь долго не открывали, затем кто-то шумно и бестолково возился с запорами.
«Тебе кого? – женщина в грязном халате и рваных тапках на босых ногах с мрачным удивлением разглядывала - нет, не Александра Михайловича, а на огромный букет белоснежных роз, который антиквар держал перед собой. Он вдруг почувствовал легкое головокружение и резкий приступ тошноты. Мерзкий ком застрял в горле, не давая возможности ни вдохнуть, ни выдохнуть.
«Кто нужен? Быстро говори, а то закрою дверь, дует! – любезно предупредила дама.
«Скажите, Наденька,… вернее Надежда, кажется, фамилия Саванчук, она когда-то жила здесь…»
«Надюха? Так она тут недалеко, …в подвале,… третий дом от шоссе. А ты что, ее клиент, что ли?»
«Простите, это какая-то ошибка, простите, ради бога, - спотыкаясь, кусая в кровь внезапно пересохшие губы, он торопливо пошел по темной лестнице вниз. Роскошные бутоны белоснежных роз со зловещим шорохом мели заплеванные ступени. Выйдя из подъезда, антиквар быстро подошел к мусорным бакам и резким взмахом руки швырнул букет на самый верх зловонной кучи. Уже в машине, он полез в карман за сигаретами. Рядом с зажигалкой пальцы нащупали бархатистый комочек. Это была черная лайковая перчатка. Александру Михайловичу отчаянно захотелось расплакаться. Неужели все это было лишь игрой усталого воображения, дьявольской иллюзией? Или это приступ сентиментальности – явный признак надвигающейся старости? Ты ведь всегда был так восхитительно циничен. Какая Юрмала!? Разве подобное могло случиться с тобой, солидным и рассудительным? Случайная связь с незнакомой девочкой, несостоявшейся балериной…«Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой!»

…Надя устало вздохнула и сняла с руки серебряный браслет в форме свернутой кольцами змеи:
«Знаешь, Мила, вся эта затея с кузнецовским фарфором с самого начала была чистой воды авантюрой, гораздо проще и привычнее подделывать тибетские украшения!»
«Глупости! – возмутилась Мила. – Пойми ты, это была первая попытка! П-е-р-в-а-я! Что нам мешает попытаться еще раз? Не всю же жизнь торговать фальшивой Гжелью на базаре. Сколько раз я тебе говорила, подделка иногда бывает лучше и качественнее подлинника. Это доказано всем ходом Всемирной Истории Искусств. Кузнецов ваял свои горшки на фабрике, у нас исключительно штучный товар. Шурик над каждой бабочкой неделю сидел! У твоего сына настоящий талант, это я тебе как профессионал говорю. Правда, балуешь ты пацана. А спрос на антиквариат растет из года в год, где на всех старины набрать? Все эти гражданские войны и мировые революции с их дурацкой манерой топить «буржуйки» инкунабулами ** и возводить уличные баррикады из венских стульев только увеличивают дефицит на рынке. Без работы мы с Шуриком не останемся, поверь мне».
«Слушай, Мила, давай переедем из этого подвала куда-нибудь в центр. Разве у нас денег нет?»
«Ага! И еще повесим на двери объявление: «Эксклюзивные предметы старины оптом и в розницу. Сезонные скидки». Тебе здесь плохо? Паркет, камин, евроремонт, да и мастерская под боком, что с тобой?»
«Прости, сегодня не мой день, - извиняющимся тоном тихо сказала Надя - вот перчатку где-то потеряла. А потом этот антиквар напомнил мне одного человека… Помнишь, шестнадцать лет назад в Юрмале? Те же глаза, тот же голос…»
«Ну и что? - Мила подозрительно прищурилась.
«Много лет я жила надеждой, что случайно встречу его. Или нет, он меня найдет, и я расскажу, какой у нас сын растет… А сегодня я увидела этого антиквара и вдруг представила, что милый ласковый мальчик из моих грез превратился в такого вот толстого и лысого, надутого как индюк дядьку. И мне стало очень грустно и невыносимо больно. Все пустое! А насчет фарфора ты права. Завтра же попрошу бабу Аню забрать у этого плешивого старьевщика сервиз. Будем из него чай пить. Пока не придумаем что-нибудь…»

*Образ жизни (лат.)
**Инкунабула – первопечатная книга, представляющая огромную ценность.

Галина КОРОТКОВА

Опубликовано в женском журнале WWWoman - 16 ФЕВРАЛЯ 2005 года ВСЕ ПУБЛИКАЦИИ ГАЛИНЫ КОРОТКОВОЙ:
ПЛЕННИК ЧУЖОЙ. РАССКАЗ
КИТАЙСКИЙ СИНДРОМ. РАССКАЗ ВСЕ ПУБЛИКАЦИИ РАЗДЕЛА "СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА"
НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ ЖЕНСКОГО ЖУРНАЛА WWWoman