Французская журналистика. Чем известны арестованные французские журналисты

Тренинги

В ходе жарких дискуссий мнения комментаторов сводятся к двум, но диметрально противоположным. От «нефиг оскорблять чужие святыни» до «совсем озверели мусульмане, а журналисты - молодцы». На самом деле причина гибели журналистов не связана с исламом, оскорблением пророка и прочим.

Журналисты стали жертвой заурядного фанатизма. Цивилизация всегда проверялась на прочность варварством, но когда варварство смешивается с фанатизмом - получается гремучая смесь. Оскорбление чувств верующих - очень неопределенная категория. Вот я, например, сторонник здравого смысла. И меня, соотвественно должен задевать сам факт наличия в современном мире теократических государств. Ну вот, я считаю, что оскорбляет здравый смысл такая форма государственного устройства. Однако я против того, чтобы убивать граждан указанных стран. Но это лишь потому что я не фанатик...

Карикатуры, публиковавшиеся в сатирическом французском журнале, действительно провокационные. Но законов Франции они не нарушали. Есть страны, где за такое авторов казнили бы незамедлительно. Однако журнал издавался в республике с другими законами. Цивилизованные способы отстаивания своих прав - демонстрации, митинги, законодательные инициативы. Вот например, сидит в маршрутке пьяный дурак с налитыми кровью глазами и вдруг говорит очкарику напротив: "Чо уставился? А?" и потом бьет его в морду. Очкарик не нарушил закон. Будем ли оправдывать пьяного урода? Ведь он действительно оскорбился. А нефиг пялиться! У меня автомат, я право имею, а у тебя автомата нет, значит и прав у тебя нет - это даже не средневековье, это гораздо более ранний период человеческого развития.

Почему в "Исламское государство" так легко рекрутировать молодежь? Потому что там многое из такого легализовано. Хочешь секса? Нет проблем, захвати в бою наложницу. Надоела наложница? Нет проблем, продай брату своему "муджахиду". То есть, примитивное понимание ислама приводит к тому, что работорговля оказывается разрешенной, а изнасилование - легальным. А что? Все по шариату же! Но что из себя представляет религия? Это философско-нравственная картина мира. Когда ее ставят на службу политике - получается национал-социализм (использовалась примитивная интерпретация философия Ницше), и исламизм (используется ислам). Представим себе гопника, который решил грабить не просто так, а по идейным соображениям. И он говорит: "Я теперь националист" и буду грабить только нерусских. Но поскольку нерусских мало, все-таки приходиться грабить всех подряд. Но ограбленные русские теперь объявляются неправильными русскими - "сочувствуют чуркам", "не поддерживают освобождение страны от нерусей" и т.д.

Такая же фигня происходит и с гопниками, взявших в качестве идеи "ислам". У них есть "кафиры" и "неправильные мусульмане", которые не поддерживают насилие. Теперь добавим сюда неприемлемость сомнения и мы получим тот самый фанатизм, позволяющий делать во имя идеи все, что душе угодно. Здравый смысл подсказывает, что Бога оскорбить нельзя. А, если бы Бог оскорбился, он бы смог сам наказать обидчика, не прибегая к услугам отморозков. Но фанатизм отвергает здравый смысл. Здравый смысл подсказывает, что, если что-то тебе кажется неприемлемым, то лучше держаться от этого подальше. Но фанатизм немыслим без мазохизма. Представим себе ситуацию, что я обвешал свой дом порнографией. И ко мне приходят в гости люди, придерживающиеся строгих моральных норм. Они резко осуждают меня, но продолжают приходить ко мне, чтобы продолжать страдать от вида "похабных картинок". Абсурд? Не для фанатика.

В России действует закон о защите религиозных чувств верующих. Он мне не нравится, но я буду его соблюдать, ибо моя религия - закон. Во Франции такого закона нет. Исламисты данным террактом как бы говорят: "Мы будем жить по законам другого общества и нам начхать на законы Франции. А если кто-то неправильно смотрит на нас - мы будем бить в морду". Они являются гражданами республики, но отвергают ее законы. Заслужили ли журналисты смерть? Ровно в той же степени, в какой ее заслужил очкарик, посмевший посмотреть на пьяную морду в маршрутке. Цель исламистов - не журналисты и не мирные граждане. Их цель - радикализация мусульман. А для этого нужно сформировать ненависть к ним. Как сформировтаь ненависть? Заставить всех думать, что мусульмане совершают терракты. Но исламизм - это не ислам. Не каждый человек, использующий фотоаппарат, - фотограф, не каждый человек со скальпелем является хирургом.

Я, увы, снова оказываюсь прав в пессимистичных прогнозах. Карикатуры, оскорбляющие пророка, разлетелись по интернету, а во Франции совершено нападение на несколько мечетей. Исламисты снова достигают своих целей, а мусульманам остается только два варианта - быть терпилами или присоединиться к фанатикам. И так будет до тех пор, пока мусульмане не станут сами бороться с джихадистами, халифатчиками и исламистами. Рано или поздно им придется научиться отделять зерна от плевел.

ЖЖ molonlabe

Корреспондент РС Марк Крутов поговорил с верующими после пятничной молитвы в московской соборной мечети и спросил у них, считают ли они убийство журналистов "Шарли Эбдо" терактом и кто, по их мнению, несет ответственность за случившееся.

Двойная антитеррористическая операция во Франции: хронология событий

7 января 11 часов 30 минут в Париже, на улице Николя Аппер, 10 происходит нападение на редакцию издания “Шарли Эбдо”. Двое вооруженных мужчин в масках убивают раненого полицейского, который лежит на улице и просит больше не стрелять в него.

Так же хладнокровно они застрелили еще 11 человек внутри редакции сатирического журнала “Шарли Эбдо”. Восемь из них были сотрудники издания, в том числе пять карикатуристов, телохранитель главного редактора, технический работник и ещё один гость.

Нападавшим удалось скрыться с места преступления на украденном автомобиле, который позже нашли полицейские. Машину преступники бросили, но в ней полицейские нашли документы, по которым террористов удалось идентифицировать.

Ими оказались братья Куаши – 34-летний Саид и 32-летний Шериф. Они – граждане Франции в семье алжирских иммигрантов.

Далее полиция начинают поисковую операцию на севере страны. В частности, в городах – Страсбург, Реймс, Шарлевиль-Мезьер. В поисках в участвуют полиция, спецподразделения и армия. Общее число стражей порядка, которые участвуют в операции достигает 80 тысяч.

8 января в 7 утра 15 минут новая перестрелка: убита женщина-полицейский, еще один полицейский ранен в южном предместье Парижа после перестрелки с неизвестным вооруженным человеком. Нападавшим удаётся скрыться.

11 утра 35 минут братьев Куаши узнают на бензозаправке в регионе Пикардия к северу от Парижа, которую они ограбили. Злоумышленники не скрывали что вооружены и открыто показывали свои автоматы Калашникова и гранатомёты.

Отряды полиции специального назначения направляются к северу от Парижа. К ним присоединяются полицейские вертолёты.

9 января вооруженные братья Куаши захватывают типографию городка Даммартан-эн-Гоель с сотрудниками внутри. Международный аэропорт Шарль-де-Голль расположен всего в 20 километрах от этого места. Город окружён полицией, в небе – вертолёты. Антитеррористическая операция завершается штурмом. Братьев убивают, заложника освобождают.

В тот же день после обеда другая драма разворачивается в восточном Париже, у Порт-де-Вансен. Там вооружённый человек берёт в заложники посетителей супермаркета кошерных продуктов. Это 32-летний Амеди Кулибали. полиция подозревает, что именно он совершил нападение на полицейских в четверг утром в южном предместье Парижа.

Штурм супермаркета начинается одновременно со штурмом в городке Даммартан-эн-Гоель. Злоумышленника убивает, но штурм не обошёлся без жертв среди заложников.

Французская журналистика

первой половины XIX века в системе оппозиции "власть-пресса"

XIX век стал веком ускоренного развития цивилизационных процессов - как в экономическом плане, так и в плане социальном. Бурные изменения, происходившие в европейской культуре, не могли не сказаться на ментальной истории отдельной нации, которая в свою очередь находила отражение на страницах прессы, хроникально фиксировавшей процесс этих изменений и преобразований.

Если сделать краткий перечень технологических инноваций первой половины рассматриваемого века, то этот список будет более чем впечатляющим. Особенно - в динамике роста данных инноваций.

Одним из основных требований развития коммуникационных технологий было ускорение передачи информации, то есть налаживание удобных и надежных каналов поступления информации. Таким "информационным каналом" стала железная дорога, которая из диковинки в 1820-х годах превратилась в естественную составляющую европейской жизни к середине девятнадцатого столетия, значительно сократив время доставки почты и прессы адресату. То, на что ранее требовались недели, стало делом одного двух дней.

В конце 1830-х годов целая серия изобретений и инноваций подготавливают почву для лавинообразного развития коммуникационных технологий. В 1837 году англичане Чарлз Уитстоун и Уильям Кук запатентовали новое изобретение – кабельный телеграф. В 1840 году появилась телеграфная азбука, предложенная американцем Сэмюэлем Морзе. С 1844 года электрический телеграф активно вошел в повседневную журналистскую деятельность, существенно уменьшив время от получения информации до ее донесения до читателя.

В 1838 году было налажено регулярное пароходное сообщение через Атлантический океан, сократившее путешествие от Европы до Америки до 30 дней, и западный мир стал осознавать себя единым информационным пространством.

В 1840 году в Англии были введены почтовые марки (до этого письма оплачивались адресатом), и это новшество сказалось на росте корреспонденции.

В 1838 году Луи Даггер изобрел дагерротип (раннюю разновидность фотографии), что привело к сущностным изменениям в построении иллюстративного ряда в периодических изданиях.

Еще одно требование к развитию коммуникационных технологий - оперативность и скорость тиражирования необходимой информации. Ручной печатный станок ограничивал возможности прессы в плане увеличения тиражности за определенный промежуток времени.

Технократическая мысль Европы нашла выход из создавшейся ситуации, использовав "возможности парового печатного станка, изобретенного в 1810 г. саксонским печатником Фредериком Кенигом. Новшество Кенига долгое время не находило промышленного применения, пока "The Times" не задействовала машину Кенига в издательском процессе в 1814 году. И это позволило лондонской газете перейти с выпуска 300 экземпляров газеты в час на печатном станке на выпуск 1100 экземпляров газеты в час при помощи новой системы.

Дальнейшим прорывом в области типографского дела стало изобретение ротационной печатной машины, <…> которая с применением рулонной бумаги одновременно печатала и лицевую, и оборотную сторону с производительностью почти восемь тысяч экземпляров в час. Этот рывок сразу имел большие последствия. Цены на печать упали на 25 процентов" (90. С.45).

Следующей коммуникационной инновацией стало появление информационных агентств. Первое в мире информационное агентство появилось в 1835 году именно во Франции. Его основателем стал Шарль Луи Гавас, начавший свою деятельность в Париже с "бюро переводов Гаваса", в задачу которого входило оперативное обеспечение переводов иностранной прессы для нужд местной периодики.

В дальнейшем информационное агентство Гаваса наладило получение новостей из зарубежных газет, а также создало широкую сеть собственных корреспондентов и стало продавать полученную информацию в парижские и провинциальные газеты.

Когда железные дороги были еще медленным средством сообщения, а телеграф только стал входить в газетно-информационную практику, агентство Гаваса с успехом применяло голубиную почту для быстрого получения информации.

"Появивишиеся у Гаваса два способных ученика и подражателя Б.Вольф и П.Ю.Рейтер вслед за ним создают информационные агентства печати соответственно в Германии (1848) и в Англии (1851)" (122. С.46).

В синхронии с технологическими новшествами менялась и научное мышление. Как точно подметил суть данной эпохи немецкий философ и культуролог В.Виндельбанд, "естественно - научное наблюдение явлений имело необычайное значение для всего миросозерцания и жизнеописания" (36. С.525). Вера в силу научного знания, усвоенное еще от поколения просветителей, подкреплялось все новыми открытиями, и позитивистская доминанта проецировалась на все направления мысли и на самые различные социальные эксперименты, работая во имя своего будущего и постепенно отказываясь от своего прошлого.

Политические же трансформации в начале и середине XIX столетия происходили в несколько замедленном темпе, явно не поспевая за технологическими, идеологическими и культурными инновациями, что приводило к политическим и социальным конфликтам и потрясениям.

Достаточно перечислить смену политических элит на протяжение первой половины рассматриваемого периода, чтобы увидеть серьезные социально-политические аберрации как в политическом, так и в социокультурном аспектах. Все это естественным образом сказывалось на конкретном "маленьком" человеке, становившимся объектом действия всего комплекса происходящих перемен.

Период Империи, период Реставрации (с двумя разновекторными подпериодами), период Июльской монархии (с крушением многих надежд и иллюзий), период Второй республики (с ее утопическими интенциями) - все это вехи сложного развития национальной истории, в которой прессе отводилась роль непосредственного участника этого процесса, выступающего то в качестве "ведомого", то в качестве "ведущего" во взаимоотношениях "власть-пресса".

Развитие французской журналистики определялось не только техническим прогрессом и инновациями в области коммуникации, но также и «цензурной практикой правящих элит» (58. С.5) в сочетании с идеологической борьбой различных политических и культурных направлений.

Весь XIX век в общественной жизни Франции характеризуется активной идеологической борьбой, уходя корнями в "водоворот идей" Великой Французской революции.

Даже в период Империи, с ее жесточайшим диктатом по отношению к прессе, идеологические споры шли подспудно, принимая характер скрытой оппозиции.

Французская периодическая печать, получившая по Конституции 1789 года свободу слова и потерявшая все свои свободы в период якобинской диктатуры, помнила о былых вольностях, сталкиваясь с наступлением властей на права прессы.

Наполеоновский "Консульский указ о газетах", вышедший 17 января 1800 г., привел к закрытию 60 из 73 газет, издававшихся в Париже. На министра полиции была возложена обязанность следить за прессой и за тем, чтобы "редакторы газет были неподкупной нравственности и патриотизма" (115. С.154).

Бонапарт, прекрасно понимавший силу прессы и как-то сказавший, что "четыре враждебно настроенные газеты опаснее ста тысяч штыков" (90. С.37), при создании Конституции империи (1804) одобрил включение в нее четырех статей, призванных гарантировать свободу печати, но которые на самом деле уничтожили эту свободу.

Поэтому, при отсутствии прямой политической оппозиции, эстетическое и идеологическое "инакомыслие" могло выражать себя только «эзоповым языком».

«Идеологи», младшее поколение «энциклопедистов», сохранившее республиканские идеалы, сгруппировались вокруг журнала Пьера Луи Женгере "Decade philosophique, litteraire et politique" («Философские, литературные и политические декады», 1794-1807) и всеми доступными способами отстаивали либеральные идеи в эпоху Империи до тех пор, пока в 1807 г. по приказу раздраженного их независимостью Наполеона этот журнал не был объединен с "Journal de l"Empire" ("Журнал Империи").

Другим очагом скрытой оппозиции режиму Империи стала так называемая "контрреволюция", которая в эстетическом плане устанавливала связь между сентиментализмом конца Века Разума и романтизмом XIX столетия. Отрицая конституционный волюнтаризм Великой Французской революции и мечтая о реставрации, Луи де Бональд, Франсуа Рене Шатобриан и Жозеф де Местр, в чем-то похожие и одновременно чрезвычайно далекие друг от друга, опирались на идеи английского вига Эдмунда Бёрка (1729-1797), этого "первого теоретика контрреволюции" (208).

Виконт де Бональд (1754-1840), ревностный теоретик теократии и бывший мушкетер, был убежден, что Реставрация – это именно тот режим, который должен "установить конституцию общества, то есть вернуться к воле создателя" (208). В таких работах, как "Аналитическое эссе о законах природы" (1800), "Первоначальное законодательство, рассмотренное разумом" (1802), он опровергал "Руссо, Монтескье и других писателей, подготовивших революцию. По его мнению, начиная с Евангелия до "Contrat social", виною всех революций были книги <…> Главную вину загубления века он сваливает на "Gens de lettres", на это сословие, принадлежащее исключительно новой истории, и предлагает чисто драконовские законы против книгопечатания" (147. Т.1.С.175-176).

"Первоначальное законодательство" де Бональда вышло в один год со знаменитой книгой "Гений христианства" Франсуа Рене де Шатобриана (1768-1848). (В это время оба литератора сотрудничали в газете "Mercure de France"). Рассуждая практически об одном и том же - возрождении католицизма в его первоначальном величии - Шатобриан и Бональд разошлись в сущностном понимании природы религии и, как следствие, во взглядах на развитие социума. Не случайно, в эпоху Реставрации бывшие союзники стали политическими оппонентами.

Парадоксально, но печатные выступления "контрреволюционеров" в 1802 году совпали с политическими интересами Империи - в первую очередь, в аспекте примирения с католической церковью.

"18 апреля 1802 г. служили торжественный молебен по случаю заключения конкордата; в тот же день появился на столбцах "Moniteur"a" отзыв Фонтана о книге "Geniene du christianisme", только что вышедшей в свет. Бонапарт и Шатобриан как будто соединились, чтобы поднять авторитет религии. Издали впечатление получается красивое" (79. С.47).

Однако вскоре пути "контрреволюционеров" и императора разошлись, и Наполеон предпочел удалить от себя тех, кто позволял себе мыслить независимо. Шатобриан отправился секретарем посольства в Рим, а Жозеф де Местр (1753-1821), третий и наиболее загадочный представитель этого течения, даже в революции видевший волю Провидения, был вынужден четырнадцать лет (1802-1816) провести в "подобии ссылки, в Петербурге, живя бедно, сохраняя стоицизм и судя с высоты духовного величия о событиях и людях" (79. С.59).

Даже в целом "идеологически нейтральный" Луи Франсуа Бертен, редактор самой популярной в годы Империи газеты "Journal des Debats politiques et litteraires" ("Журнал дебатов политических и литературных"), оказался неугоден наполеоновскому режиму. "За свою независимость и едва скрытые роялистские намеки Бертен попал на 9 месяцев в тюрьму, а затем был выслан в Италию, где подружился с другим изгнанником – Франсуа Рене де Шатобрианом. В 1804 г. Бертен получил разрешение вернуться во Францию, но его газета была переименована в "Journal de l"Empire", и к ней был приставлен специальный цензор (вначале им был Фьеве), которому издатели должны были выплачивать огромный гонорар <…> В год "великой чистки", которому подверглась французская журналистика в 1807 г., цензор Фьеве в бертеновской газете был заменен цензором Этьенном. Но Наполеону и этого показалось мало, и в 1811 г. газета, тираж которой достиг 32 000 экз., была конфискована в пользу государства, а Бертену было заявлено, что "он уже достаточно обогатился" (90. С.38).

Наполеон инициировал принятие декрета о печати 1810 года, что привело к подчинению периодической печати главному управлению делами книгопечатания и книжной торговли, входившему в качестве структурного подразделения в министерство внутренних дел.

В итоге, к 1811 г. в Париже выходили только четыре ежедневные газеты – "Journal de Paris", "Gazette de France", "Moniteur" и "Journal de l"Empire", причем сам император их не очень-то жаловал. В письме к Фуше по поводу последних двух газет Наполеон сетовал: "Эти два издания прикидываются религиозными до ханжества. Вместо того, чтобы укротить невоздержанность односторонней системы некоторых философов, они нападают на философию и человеческие познания. Вместо того, чтобы удержать здравою критикой писателей этого века, они лишают их бодрости, разносят и уничтожают. Все это не должно продолжаться в таком виде" (117. С.146).

Наполеоновская цензура негативно сказалась на культурном развитии Франции. По мнению Огюста Бургоэна, "литература официальная, правоверная, имевшая отношение к правительству … оказывалась весьма посредственной. Члены оппозиции, противники империи, как Шатобриан, г-жа Сталь, Жозеф де Местр, Бенджамен Констан, или просто те писатели, которые держались в стороне, одни только и отличались тогда талантом или даже гениальностью. Ни одна эпоха, думается нам, не показывает с большей очевидностью, что свобода отнюдь не вредит развитию человеческого ума" (117. С.118).

Падение режима Наполеона и начало Реставрации привело к новой ситуации для французской журналистики. Принятие "Конституционной хартии" 1814 года привело к формальному восстановлению свободы слова во Франции. Однако иллюзиям о восстановлении принципов свободы прессы суждено было исчезнуть достаточно быстро.

Закон от 21 октября 1814 года вернул предварительную цензуру для всех периодических изданий. Исключение делалось для сочинений, объем которых превышал 20 печатных листов, что автоматически выводило прессу за пределы данного цензурного послабления.

А бывшие "контрреволюционеры", ставшие с 1814 года "традиционалистами", продолжали отстаивать божественную природу социума и проповедовали возврат к корпоративизму. "Монархия должна быть управляема только божественными законами, иначе говоря христианскими принципами" (208).

Франсуа-Рене Шатобриан даже вошел в правительство, ненадолго став министром иностранных дел Франции, и под впечатлением от "Хартии" в 1816 году издал даже брошюру "Монархия согласно Хартии", которую сам оценивал очень высоко.

"Брошюра эта - одно из главных моих свершений на политическом поприще: она доставила мне место в ряду именитых публицистов; она помогла французам уяснить природу нашего государственного устройства. Английские газеты превознесли это сочинение до небес" (144. С.329).

"Традиционалисты", как идеологически сформировавшееся течение, с трудом находили понимание в среде прагматически мыслящих политиков периода Реставрации, и потому Л.Бональд и Ф.Р.Шатобриан в сотрудничестве с аббатом Фелисите Робером де Ламенне (1782-1854) основали ультра-роялистскую газету "Conservateur".

В этой газете Ф.Р.Шатобриан поместил статью (от 5 декабря 1818 года), посвященную сопоставлению "нравственного" интереса с интересом "материальным" и возвеличивающую долг в противовес корысти, но которая не имела столь широкого резонанса, на который расчитывал сам автор.

Газета не смогла продержаться долго и была закрыта по цензурным соображениям в 1820 году. Стоит отметить и тот факт, что цензурные порядки за период Реставрации менялись минимум семь раз.

К началу 1820-х годов во французской журналистике сложился следующий баланс сил, исходя из проправительственной или антиправительственной ориентации того или иного периодического издания.

На стороне правительства выступали, с совокупным тиражом в 14300 экземпляров: "Le Journal de Paris" ("Газета Парижа") (тираж - 4175 экземпляров), "L’Etoile" ("Звезда") (тираж - 2750), "La Gazette" (тираж - 2370), "Le Moniteur" ("Монитер") (тираж - 2250), "Le Drapeau blanc" ("Белое знамя") (тираж - 1900), "Le Pilote" ("Пилот") (тираж - 900).

В оппозиции оказались: "Le Constitutionnel" ("Конституционалист") (тираж - 16250), "La Quotidienne" ("Повседневная жизнь") (тираж - 5800), "Le Courrier francais" ("Французский вестник") (тираж - 2975), "Le Journal de Commerce" ("Газета коммерции") (тираж - 2380), "L’Aristarque" ("Аристарх") (тираж - 925), общим тиражом 28300 экземпляров.

Количественное преимущество оппозиционной прессы отмечал Стендаль, писавший, что "в каждой деревне корчмарь читает "Le Constitutionnel", в то время как "Le Journal des Debats" читают лишь в замках" (188. С.191).

Роялистскому правительству удалось, благодаря цензурным хитросплетениям, на некоторое время изменить соотношение сил в свою пользу (44000 против 12500), однако ситуация стала иной в связи с новой позицией редактора "Le Journal des Debats".

Бертеновская "Le Journal des Debats", поддерживавшая монархическое правительство до 1824 года, перешла в резкую оппозицию после смещения Ф.Р.Шатобриана с министерского поста, добавив свой тираж в 13000 экземпляров в общее количество недружественных власти изданий.

Ф.Л.Бертен, близкий друг Ф.Р.Шатобриана и монархист по убеждению, счел себя оскорбленным и опубликовал в "Le Journal des Debats" статью, в которой так охарактеризовал взаимоотношение власти и независимой прессы:

"Политика нынешнего правительства оскорбляет чувства французской нации … Конституционная монархия чтит общественные свободы; она видит в них опору монарха, народа и законов.

У нас под представительным правлением разумеют нечто совсем иное. Составляется компания (или даже - конкуренции ради - две соперничающие компании) для подкупа газет. На неподкупных редакторов без зазрения совести подают в суд; их надеются опорочить с помощью скандальных процессов и обвинительных заключений. Так как порядочным людям эта возня претит, для защиты роялистского министерства нанимают пасквилянтов, некогда поливавших грязью королевское семейство. Дело находится всем, кто служил в старой полиции и толпился под дверью императорских покоев; так у наших соседей капитаны вербуют матросов в кабаках и притонах. Каторжники, именуемые свободными литераторами, подвизаются в пяти-шести купленных с потрохами газетах; их-то писания и именуются на языке министров общественным мнением" (144. С.348).

Попытка возврата к абсолютизму и подавлению основных общественных свобод вызвала ответную реакцию из лагеря оппозиции, подвергшей резкой критике правительство.

Власть явно не поспевала за изменявшимися настроениями в обществе, пытаясь привычными методами контролировать ситуацию. Не помог и приход к власти в 1828 году министра Ж.Б.Мартиньяка с его идеей объединить ультрареакционеров и либералов.

Одним из идеологов либерализма стал Бенжамен Констан (1767-1830), постулировавший верховенство свобод индивидуальных и настаивавший на принципе народного суверенитета. В своем главном труде – "Курс конституционной политики" (1818-1820) – под "индивидуальными правами" он подразумевал свободу личности, суд присяжных, свободу совести, неприкосновенность собственности и свободу печати.

Идеологически близкой к концепции Б.Констана оказалась группа "доктринеров", возглавляемая Франсуа Гизо (1787-1874), сторонником английской конституционной монархии, при которой "король устанавливал бы четвертую власть" (150. Т.4.С.80).

1 февраля 1820 года Франсуа Гизо и его группа создали газету "Le Courrier" ("Курьер") для того, чтобы обеспечить трибуну для выступлений тем, кто после исчезновения "L’Archives philosophiques" ("Философский архив") остались без собственного издания. Время для начала издания было выбрано весьма удачно - период максимальных цензурных послаблений. Газета заняла жесткую "доктринерскую" позицию, выступив против направленности газет правых.

К редакторству был приглашен Г.Верморель, но не смог удержать уровень заявленного издания, что привело к падению интреса со стороны читателей. Тогда газета поменяла название на "Le Courrier francais" ("Французский курьер") и при Бенжамине Констане стала восприниматься как защитница либеральных идей.

Политический кризис пришелся на 1830 год с приходом министерства Жюля-Армана Полиньяка, когда Карл X решил полностью подавить свободу слова. Оппозиция стала создавать новые печатные органы. Уже в первые дни января 1830 года Адольф Тьер, Огюст Минье и Арман Каррель, неудовлетворенные неактивной позицией "Le Constitutionnel", основали газету "Le National" ("Националист"), во многом ставшей катализатором происходивших событий.

"Я развернул "Монитёр" и, не веря своим глазам, прочел официальные сообщения. Еще одно правительство в здравом уме и твердой памяти решило спрыгнуть с башни собора Парижской Богоматери! <…>

Пресса - новая стихия, невиданная прежде сила, пришедшая в мир недавно; это слово, ставшее молнией, это социальное электричество. Разве в вашей власти уничтожить ее? Чем сильнее вы будете притеснять ее, тем скорее произойдет взрыв. Следовательно, вам необходимо примириться с прессой, как примирились вы с паровой машиной. <…>

Первый ордонанс упраздняет почти полностью свободу печати; это - квинтэссенция всего, что вынашивалось в течение полутора десятка лет в недрах тайной полиции" (144. С.401-402).

Ордонансы, уничтожавшие свободу прессы, вызвали бурную негативную реакцию как со стороны журналистов, так и всего французского общества. Адольф Тьер, опровергая тезис бывшего министра А.Е.Ришелье о том, что "журналистика - это всеобщее развращение" (188. С.200), опубликовал 26 июля в газете "Le National" статью, ставшую своеобразной декларацией парижских газетчиков о неподчинении власти.

Под текстом статьи-манифеста поставили подписи около 40 редакторов ведущих парижских изданий ("Le Constitutionnel", "Le Globe", "Le Temps" ("Время"), "Figaro", "Le Journal de Paris"), и, не случайно, события 27 июля, завершившиеся вооруженным восстанием, иногда называют "революцией журналистов".

"Карл Х поспешил взять свои указы обратно, снял наиболее одиозных министров, но было поздно. Временное правительство, состоявшее из ведущих журналистов и депутатов, приняло решение передать королевскую власть Людовику-Филиппу Орлеанскому, не претендовавшему на абсолютную власть. Начался период Июльской монархии и была принята новая Конституционая хартия, в которой было записано, что "цензура не может быть никогда восстановлена" (90. С.40-41).

Пришедший к власти Луи Филипп не только внес поправку об отмене цензуры, но объявил амнистию журналистам, обвиненным по политическим мотивам. Поэтому первые годы Июльской монархии были отмечены небывалой активностью французской прессы.

Выборная реформа удвоила число избирателей, что увеличило количество "голосующих граждан", интересующихся как политикой, так и прессой. Для прессы этот факт означал рост тиража, о чем свидетельствует следующая статистика.

Средний тираж парижских газет за 1830 год составил 60 998 экземпляров. В марте 1831 года тираж возрос до 81 493 экземпляров, то есть на одну треть. Особенно этот рост затронул газеты левой ориентации: тираж "Le Constitutionnel" вырос с 18 622 экземпляров до 23 333, "Le Courrier" с 5 491 до 8 750, "Le Temps" с 5 150 до 8 500, "Le National" с 2 321 до 3 283.

В целом тиражи выросли у всех изданий: "Le Journal des Debats" продававшие 11 715 экземпляров, увеличили продажу до 14 700, "La Gazette de France" имела вместо 9 801 экземпляров в 1830 году 12 400 экзепляров в 1831. Следовательно Июльская революция принесла видимую коммерческую пользу как левым, так и правым и центристским изданиям.

Однако вскоре оказалось, что диалога власти и прессы вновь не получилось. Вместо диалога начались судебные преследования журналистов. В период 1831-1832 годов имело место более 400 судебных разбирательств по поводу периодической печати. Журналисты из лагеря оппозиции были приговорены по решению суда в общей сложности к 65 годам тюремного заключения и к уплате 350 000 франков штрафа.

Местом заключения для журналистов в основном была тюрьма Сент-Пелажи, директор которой относился к "своим" политическим заключенным с некоторым почтением. Шарль Филипон, редактор газеты "La Caricature" и король политической карикатуры, попав в эту тюрьму в 1832 году, встретил в ней целую компанию коллег - редактора газеты "La Tribune" А.Марра, рисовальщика О.Домье и других. В тюрьме Сент-Пелажи Ш.Филипон и разработал проект создания знаменитой карикатурной газеты "Le Charivari" ("Кавардак").

Многие журналисты-заключенные хлопотали о переводе из тюрьмы в клинику душевнобольных доктора Пинеля. Об этой эпидемии "безумии" в своих мемуарах вспоминал префект парижской полиции Жиске: "Хотя ожесточенные нападки газет должны были бы внушить мне мстительные чувства, я не раз оказывал услуги журналистам! Большинство из тех, кто был осужден на более или менее длительные сроки, судили обо мне не так, как меня описывали их же газеты, а поэтому обращались ко мне с просьбой о переводе в лечебный корпус. И я старался дать такое разрешение всем, кто о нем просил, а именно: Шефферу – редактору "National", Баскану – редактору "Tribune", Филипону – редактору "Caricature", Нюжану – редактору "Revenant", Бриану – редактору "Quotidienne", Бенару – издателю "Cancan", Шарлю Морису – редактору "Courrier de Spectacle" и многим другим" (112. С.63).

Парижская пресса, несмотря на хорошее знакомство с тюремным заключением, вступила в конфронтацию с правительством, ответом на что стал закон от 16 декабря 1834 года, который обязывал уличных продавцов газет, а также всех распространителей печатной продукции просить специальное разрешение муниципальных властей.

Неудавшееся покушение на короля ("Адская машина Фьески") инициировало ужесточение репрессивных мер по отношению к прессе (сентябрьские законы 1835 года): сумма обязательного залога была увеличена вдвое, ежедневные газеты должны были вносить 100 тыс. фр., выходившие дважды в неделю газеты – 75 тыс. фр., еженедельные издания – 50 тыс. фр., журналы – 25 тыс. фр.

Чтобы затруднить открытие новых газет, закон требовал, чтобы ответственный редактор издания лично владел по меньшей мере третьей частью залога. Если эта сумма уменьшалась и ответственный редактор не мог ее восполнить, то он должен был быть заменен другим лицом, владевшим необходимым капиталом. В случае тюремного заключения ответственного редактора, его должен был заменить и.о. редактора, располагавший искомой суммой залога. Если такового не находилось, газету закрывали на время ареста главного редактора.

Тюремное заключение на срок от 5 до 20 лет и штрафом от 10 тыс. до 50 тыс. фр. применялись за "всякое оскорбление особы короля и нападки против основ государственного строя, совершаемые путем печати" (188. С.205). (Для сравнения аналогичные наказания по закону 1819 г. составляли от 3 месяцев до 5 лет тюрьмы и от 50 до 6000 фр.).

Французам также запрещалось "заявлять себя республиканцами, вмешивать особу короля в обсуждение правительственных действий, выражать пожелание или надежду на низвержение монархического или конституционного строя или на восстановление низложенного правительства, признавать право на трон за членами изгнанной королевской семьи, публиковать имена присяжных заседателей до или после суда, печатать отчеты о тайных заседаниях присяжных заседателей, устраивать подписки в пользу осужденных газет. Кроме того, судебным учреждениям было дано право приостанавливать на срок до четырех месяцев те газеты, которые в течение одного года два раза подвергались осуждению. Наконец, рисунки, эмблемы, гравюры и литографии могли быть выставляемы, издаваемы и продаваемы лишь с предварительного разрешения цензуры, которой, таким образом, снова открывались двери» (120. С.266-267)

В ходе жарких дискуссий мнения комментаторов сводятся к двум, но диметрально противоположным. От "нефиг оскорблять чужие святыни" до "совсем озверели мусульмане, а журналисты - молодцы". На самом деле причина гибели журналистов не связана с исламом, оскорблением пророка и прочим. Журналисты стали жертвой заурядного фанатизма. Цивилизация всегда проверялась на прочность варварством, но когда варварство смешивается с фанатизмом - получается гремучая смесь. Оскорбление чувств верующих - очень неопределенная категория. Вот я, например, сторонник здравого смысла. И меня, соотвественно должен задевать сам факт наличия в современном мире теократических государств. Ну вот, я считаю, что оскорбляет здравый смысл такая форма государственного устройства. Однако я против того, чтобы убивать граждан указанных стран. Но это лишь потому что я не фанатик...

Адвокат монарха Эрик Дюпон-Моретти в интервью France Info заявил: «Это за пределами моего понимания. Журналист, который заявляет, что не опубликует свою книгу в обмен на деньги, это что-то неслыханное! Никогда раньше глава государства не сталкивался с шантажом такого рода».

Писатель и журналист 68-летний Эрик Лоран и его напарница Катрин Грасье известны во Франции своими журналистскими расследованиями. Издательство Editions du Seuil сообщило, что журналисты готовили к публикации книгу, которая должна была выйти «в январе—феврале» 2016 года. Журналисты уже опубликовали книгу «Король-хищник» («Le roi prédateur») в 2012 году в этом же издательстве. Тогда их расследование не понравилось королю Марокко, — сообщает Huffington Post, — а испанское ежедневное издание El Pais было запрещено к распространению в Марокко после того, как оно опубликовало отрывки из книги.

Издание Jeune Afrique напоминает, что Эрик Лоран уже выпустил в 1993 году книгу, в которую вошли интервью с королем Марокко Хасаном II, отцом Мухаммеда VI. «Это единственная публикация в этом жанре о бывшем правителе, вышедшая в полной гармонии с Дворцом», — сказано на сайте Jeune Afrique. Эрик Лоран начинал свою работу в газете «Фигаро», в настоящий момент работает для французского радио «France Culture».

Катрин Грасье — журналист-фрилансер, специалист по Магрибу, работала в Марокко для Journal hebdomadaire. Грасье написала несколько книг-расследований, в том числе и т.н. досье Саркози-Каддафи. Книга, в которой один из бывших ливийских чиновников говорит о финансировании предвыборной кампании Николя Саркози режимом Муаммара Каддафи, вышла в издательстве Seul в 2013 году. Коллега и соавтор Катрин Грасье Николя Бо заявил агентству Франс-Пресс, что ее задержание в Париже и подозрение в шантаже «повергли его в шок. Я знал, что Катрин готовит этот проект (книгу о короле Марокко)». По словам Николя Бо, такого рода «преступление» «не похоже» на Катрин Грасье.

Французская полиция задержала Эрика Лорана и Катрин Грасье 27 августа. Их обвиняют в попытке вымогательства 3 млн евро у короля Марокко, — сообщил адвокат Дворца Эрик Дюпон-Моретти в интервью французской радиостанции RTL. В обмен на указанную сумму журналисты якобы предложили отменить выход книги.

France Info сообщает, что около месяца назад Эрик Лоран обратился в кабинет монарха с целью получить информацию. Встреча с советником короля была организована в Париже в августе. В этот момент Эрик Лоран запросил 3 млн евро за то, чтобы книга не появилась в печати. После того, как Мухаммед VI узнал о сути беседы в Париже, его адвокаты подали жалобу во Франции. В ходе предварительного следствия для журналистов и советника короля была организована еще одна встреча. Эрик Лоран тогда подтвердил свои условия. А в ходе третьей встречи 27 августа журналисты Эрик Лоран и Катрин Грасье получили 80 000 евро в качестве аванса, подписав бумагу о том, что они отказываются от публикации своей книги. Эта встреча проводилась при наблюдении полиции. У следствия имеются аудиозаписи и фотографии.