Джоу эньлай. Чжоу эньлай (1898–1976)
Видный дипломат, он способствовал мирному сосуществованию с Западом, одновременно пытаясь не разрывать отношений с Советским Союзом. Его деликатная политика и принципиальность в работе обеспечила ему сохранение поста премьера в годы «культурной революции», а дипломатичность и высокая трудоспособность снискали народную славу.
Биография
Детство и юность
Чжоу Эньлай родился в 1898 году в уездном городе Шаньян округа Хуайань провинции Цзянсу . Его отец Чжоу Инэн (он же Чжоу Шаоган) принадлежал к древнему феодальному роду, однако сам карьеру сделать не смог, да и к моменту рождения Эньлая клан Чжоу пришёл в упадок . Эньлай рано лишился родителей, воспитывался у своих ближайших родственников в разных районах Китая. Когда Чжоу Эньлаю не было и полугода, он был усыновлён Чжоу Иганем - бездетным и тяжело больным братом отца, проживавшем в той же городской усадьбе в Хуайане, что и родители Чжоу Эньлая. Приёмный отец вскоре скончался, и Чжоу Эньлай остался на попечении вдовы покойного, ставшей ему приёмной матерью.
С четырёх лет Чжоу Эньлай под присмотром приёмной матери стал учиться писать иероглифы и читать классические стихотворения поэтов эпохи Тан (618-907 гг.). В пятилетнем возрасте он начал посещать частную школу, учить наизусть дидактические сочинения для детей (сборники афоризмов). В 8-летнем возрасте Чжоу Эньлая отдали в частную школу Гун Инсуня (его двоюродного дяди по материнской линии), приверженца революционных взглядов. Дядя пробудил в мальчике интерес к политическим событиям. Весной 1907 года умерла родная мать Ваньша, а спустя год от туберкулёза скончалась приёмная мать.
В Тяньцзине Чжоу Эньлай незамедлительно включился в патриотические выступления молодёжи, развернувшиеся после получения сведений о событиях 4 мая . С июня он стал редактором «Газеты Объединённого союза учащихся Тяньцзиня»; его первая же статья о «движении 4 мая» была перепечатана ведущими газетами Тяньцзиня. Сначала газета выходила один раз в три дня, но вскоре стала ежедневной с тиражом 20 тысяч экземпляров. 16 сентября 1919 года Чжоу Эньлай принял участие в создании «Общества пробуждения сознания», где получил псевдоним «У Хао» («Номер пятый»), впоследствии не раз использовавшийся им в его революционной публицистике. Манифест Общества был написан Чжоу Эньлаем. В нём говорилось о необходимости покончить в Китае с милитаризмом , политиканством, бюрократизмом, неравенством мужчин и женщин, консервативным мышлением и старой моралью. 21 сентября 1919 года по предложению Чжоу Эньлая перед членами Общества был приглашён выступить знаменитый профессор Пекинского университета Ли Дачжао . В октябре, после массовых арестов во время празднования годовщины Синьхайской революции, Общество организовало в Тяньцзине массовые протесты, вынудившие полицию выпустить арестованных. 15 ноября на чрезвычайном заседании Общества пробуждения сознания, проходившем под председательством Чжоу Эньлая, было решено превратить этот кружок в боевую организацию молодых людей. В декабре 1919 года Чжоу Эньлая, избранный к тому времени руководителем Объединённого союза ассоциации учащихся Тяньцзиня, при участии других общественных организаций города организовал общегородской бойкот японских товаров. В январе 1920 года группа во главе с Чжоу Эньлаем, пытавшаяся передать антияпонскую петицию губернатору провинции Чжили , была арестована.
В тюрьме Чжоу Эньлай поддерживал дисциплину среди своих товарищей, организовал политзанятия и дискуссии по актуальным социальным и политическим вопросам. Публичные слушания по делу Чжоу Эньлая в июле 1920 года вызвали огромный интерес в городе, и 17 июля суд огласил приговор об освобождении Чжоу Эньлая и его товарищей «за истечением срока заключения». За время нахождения под стражей Чжоу Эньлай был отчислен из Нанькайского университета, и потому решил продолжить образование во Франции в рамках частично субсидировавшейся правительством программы. Будучи уже известным в Тяньцзине журналистом и редактором, Чжоу Эньлай сумел перед отъездом за границу заручиться согласием влиятельной местной газеты «Ишибао» представлять её в странах Европы, рассчитывая, что получаемый от газеты гонорар на первых порах поможет ему материально .
Жизнь в Европе
В честь Чжоу Эньлая сооружён мемориал в Тяньцзине (天津周恩來鄧穎超紀念館), а также установлен памятник в Маньчжурии .
Личная жизнь
В 1925 году Чжоу Эньлай женился на революционерке Дэн Инчао , знакомой ему ещё по «Движению 4 мая ». Собственных детей у Чжоу и Дэн не было, однако они усыновили и воспитывали в своей семье многих детей погибших революционеров; одним из них был будущий премьер Государственного совета КНР - Ли Пэн . Однако официально Эньлай и Инчао признали лишь троих дочерей, старшая из которых, Сунь Вэйши , погибла в годы культурной революции.
Напишите отзыв о статье "Чжоу Эньлай"
Примечания
Литература
- Чжоу Биндэ. Мой Дядя Чжоу Эньлай = 我的伯父周恩来. - Пекин: Издательство литературы на иностранных языках, 2008. - 366 с. - 1300 экз. - ISBN 9787119052830.
- Чжоу Эньлай. Иллюстрированная биография = 周恩来画传. - Сычуаньское издательство «Жэньминь», 2009. - 483 с. - ISBN 978-7-220-07636-7.
Отрывок, характеризующий Чжоу Эньлай
– О!.. Я почувствовал что-то знакомое и решил вернуться к тебе. Но не думал, что ты будешь смотреть такое… Не нужно тебе читать эту печальную историю, Изидора. Она принесёт тебе всего лишь ещё больше боли.– Ты её знаешь?.. Тогда скажи мне, кто эти люди, Север? И почему так болит за них моё сердце? – Удивлённая его советом, спросила я.
– Это – Катары, Изидора… Твои любимые Катары… в ночь перед сожжением, – грустно произнёс Север. – А место, которое ты видишь – их последняя и самая дорогая для них крепость, которая держалась дольше всех остальных. Это – Монтсегюр, Изидора… Храм Солнца. Дом Магдалины и её потомков… один из которых как раз должен вот-вот родиться на свет.
– ?!..
– Не удивляйся. Отец того ребёнка – потомок Белояра, ну и, конечно же, Радомира. Его звали Светозаром. Или – Светом Зари, если тебе так больше нравится. Это (как было у них всегда) очень горестная и жестокая история… Не советую тебе её смотреть, мой друг.
Север был сосредоточенным и глубоко печальным. И я понимала, что видение, которое я в тот момент смотрела, не доставляло ему удовольствия. Но, несмотря ни на что, он, как всегда, был терпеливым, тёплым и спокойным.
– Когда же это происходило, Север? Не хочешь ли ты сказать, что мы видим настоящий конец Катар?
Север долго смотрел на меня, словно жалея.... Словно не желая ранить ещё сильнее… Но я упорно продолжала ждать ответа, не давая ему возможности смолчать.
– К сожалению, это так, Изидора. Хотя мне очень хотелось бы ответить тебе что-нибудь более радостное… То, что ты сейчас наблюдаешь, произошло в 1244 году, в месяце марте. В ночь, когда пало последнее пристанище Катар… Монтсегюр. Они держались очень долго, десять долгих месяцев, замерзая и голодая, приводя в бешенство армию святейшего Папы и его величества, короля Франции. Их было всего-навсего сто настоящих рыцарей-воинов и четыреста остальных человек, среди которых находились женщины и дети, и более двухсот Совершенных. А нападавших было несколько тысяч профессиональных рыцарей-воинов, настоящих убийц, получивших добро на уничтожение непослушных «еретиков»... на безжалостное убийство всех невинных и безоружных… во имя Христа. И во имя «святой», «всепрощающей» церкви.
И всё же – катары держались. Крепость была почти недоступной, и чтобы её захватить, необходимо было знать секретные подземные ходы, или же проходимые тропинки, известные только жителям крепости или им помогавшим жителям округи.
Но, как это обычно случалось с героями – «на сцену» явилось предательство... Вышедшая из терпения, сходившая с ума от пустого бездействия армия рыцарей-убийц попросила помощи у церкви. Ну и естественно, церковь тут же откликнулась, использовав для этого свой самый проверенный способ – дав одному из местных пастухов большую плату за показ тропинки, ведущей на «платформу» (так называли ближайшую площадку, на которой можно было устроить катапульту). Пастух продался, погубив свою бессмертную душу... и священную крепость последних оставшихся Катар.
У меня от возмущения бешено стучало сердце. Стараясь не поддаваться нахлынувшей безысходности, я продолжала спрашивать Севера, будто всё ещё не сдавалась, будто всё ещё оставались силы смотреть эту боль и дикость произошедшего когда-то зверства...
– Кто была Эсклармонд? Знаешь ли ты что-то о ней, Север?
– Она была третьей, и самой младшей, дочерью последних сеньоров Монтсегюра, Раймонда и Корбы де Перейлей, – печально ответил Север. – Ты видела их у изголовья Эсклармонд в твоём видении. Сама же Эсклармонд была весёлой, ласковой и всеми любимой девочкой. Она была взрывной и подвижной, как фонтан. И очень доброй. Её имя в переводе означало – Свет Мира. Но знакомые ласково называли её «вспышкой», думаю, за её бурлящий и сверкающий характер. Только не путай её с другой Эсклармондой – была ещё у Катар Великая Эсклармонд, Дама де Фуа.
Великой её прозвали сами люди, за стойкость и непоколебимую веру, за любовь и помощь другим, за защиту и Веру Катар. Но это уже другая, хотя очень красивая, но (опять же!) очень печальная история. Эсклармонд же, которую ты «смотрела», в очень юном возрасте стала женой Светозара. И теперь рожала его дитя, которое отец, по договору с ней и со всеми Совершенными, должен был в ту же ночь как-нибудь унести из крепости, чтобы сберечь. Что означало – она увидит своего ребёнка всего на несколько коротких минут, пока его отец будет готовиться к побегу... Но, как ты уже успела увидеть – ребёнок всё не рождался. Эсклармонд теряла силы, и от этого всё больше и больше паниковала. Целых две недели, которых, по общим подсчётам, должно было наверняка хватить для рождения сына, подошли к концу, а ребёнок почему-то никак не желал появляться на свет... Находясь в совершенном исступлении, измождённая попытками, Эсклармонд уже почти не верила, что ей всё же удастся сохранить своё бедное дитя от страшной гибели в пламени костра. За что же ему, нерождённому малютке, было испытывать такое?!. Светозар, как мог, пытался её успокоить, но она уже ничего не слушала, полностью погрузившись в отчаяние и безнадёжность.
Настроившись, я снова увидела ту же комнату. Вокруг кровати Эсклармонд собралось около десяти человек. Они стояли по кругу, все одинаково одеты в тёмное, а от их протянутых рук прямо в роженицу мягко втекало золотое сияние. Поток становился всё гуще, будто окружавшие её люди вливали в неё всю свою оставшуюся Жизненную мощь...
– Это Катары, правда ведь? – тихо спросила я.
– Да, Изидора, это Совершенные. Они помогали ей выстоять, помогали её малышу родиться на свет.
Вдруг Эсклармонд дико закричала... и в тот же миг, в унисон, послышался истошный крик младенца! На окружавших её измождённых лицах появилась светлая радость. Люди смеялись и плакали, словно им вдруг явилось долгожданное чудо! Хотя, наверное, так оно и было?.. Ведь на свет родился потомок Магдалины, их любимой и почитаемой путеводной Звезды!.. Светлый потомок Радомира! Казалось, наполнявшие залу люди начисто забыли, что на восходе солнца все они пойдут на костёр. Их радость была искренней и гордой, как поток свежего воздуха на просторах выжжённой кострами Окситании! По очереди приветствуя новорождённого, они, счастливо улыбаясь, уходили из залы, пока вокруг не остались только родители Эсклармонд и её муж, самый любимый ею на свете человек.
Счастливыми, сверкающими глазами юная мать смотрела на мальчика, не в состоянии произнести ни слова. Она прекрасно понимала, что эти мгновения будут очень короткими, так как, желая уберечь новорождённого сына, его отец должен будет тут же его забрать, чтобы попытаться ещё до утра убежать из крепости. До того, как его несчастная мать взойдёт на костёр вместе с остальными....
– Благодарю тебя!.. Благодарю тебя за сына! – не скрывая катившихся по уставшему лицу слёз, шептал Светозар. – Радость моя ясноглазая... пойдём со мной! Мы все поможем тебе! Я не могу тебя терять! Он ведь не знает ещё тебя!.. Твой сын не знает, как добра и прекрасна его мать! Пойдём со мной, Эсклармонд!..
Он умолял её, заранее зная, каков будет ответ. Он просто не мог оставить её на гибель. Ведь всё было рассчитано так великолепно!.. Монсегюр сдался, но попросил две недели, якобы для подготовки к смерти. По-настоящему же они ждали появления потомка Магдалины и Радомира. И рассчитали, что после его появления у Эсклармонд останется достаточно времени, чтобы окрепнуть. Но, видимо, правильно говорят: «мы предполагаем, а судьба располагает»... Вот она и распорядилась жестоко... разрешив новорождённому лишь в последнюю ночь появиться на свет. У Эсклармонд не оставалось сил, чтобы пойти вместе с ними. И теперь она собиралась закончить свою короткую, совсем ещё не житую жизнь на страшном костре «еретиков»...
Перейлы, обнявшись, рыдали. Им так хотелось спасти их любимую, светлую девочку!.. Так хотелось, чтобы она жила!
У меня перехватило горло – как же эта история была знакома!.. Они должны были увидеть, как в пламени костра будет умирать их дочь. Так же, как мне, видимо, придётся наблюдать смерть моей любимой Анны...
В каменной зале вновь появились Совершенные – пришло время прощаться. Эсклармонд вскрикнула и попыталась встать с кровати. Ноги подкашивались, не желая её держать... Муж подхватил её, не давая упасть, крепко сжав в последнем объятии.
– Видишь, любимый, как же я могу идти с тобой?.. – тихо прошептала Эсклармонд. – Ты иди! Обещай, что спасёшь его. Обещай мне, пожалуйста! Я тебя буду любить и там... И сына.
Эсклармонд разрыдалась... Она так хотела выглядеть мужественной и сильной!.. Но хрупкое и ласковое женское сердце её подвело... Она не хотела, чтобы они уходили!.. Она даже не успела узнать своего маленького Видомира! Это было намного больнее, чем она наивно предполагала. Это была боль, от которой не находилось спасения. Ей было так нечеловечески больно!!!
Наконец, в последний раз поцеловав своего маленького сынишку, она отпустила их в неизвестность... Они уходили, чтобы выжить. А она оставалась, чтобы умереть... Мир был холодным и несправедливым. И не оставалось в нём места даже для Любви...
Закутавшись в тёплые одеяла, четверо суровых мужчин вышли в ночь. Это были её друзья – Совершенные: Хюго (Hugo), Амьель (Amiel), Пуатеван (Poitevin) и Светозар (о котором не упоминается ни в одной оригинальной рукописи, везде просто говорится, что имя четвёртого Совершенного осталось неизвестным). Эсклармонд порывалась выйти за ними... Мать не отпустила её. В этом не было больше смысла – ночь была тёмной, и дочь только помешала бы уходящим.
Такова была их судьба, и встречать её надо было с высоко поднятой головой. Как бы это ни было трудно...
Спуск, по которому ушли четверо Совершенных, был очень опасным. Скала была скользкой и почти вертикальной.
И спускались они на верёвках, привязанных за талию, чтобы, в случае беды, руки каждого оставались свободными. Только Светозар чувствовал себя беззащитно, так как он поддерживал привязанного к нему ребёнка, который, напоенный маковым отваром (чтобы не кричал) и устроенный на широкой папиной груди, сладко спал. Узнал ли когда-либо этот малыш, какой была его первая ночь в этом жестоком мире?.. Думаю, что узнал.
Он прожил долгую и сложную жизнь, этот маленький сын Эсклармонды и Светозара, которого мать, видевшая его лишь мгновение, нарекла Видомиром, зная, что её сын будет видеть будущее. Будет чудесным Видуном...
– Так же оклеветанный церковью, как остальные потомки Магдалины и Радомира, он закончит свою жизнь на костре. Но в отличие от многих, рано ушедших, в момент его смерти ему будет уже ровно семьдесят лет и два дня, и звать его на земле будут Жаком де Молэй (Jacques de Molay)... последним великим Магистром Ордена Тамплиеров. А также последним главою светлого Храма Радомира и Магдалины. Храма Любви и Знания, который так и не сумела уничтожить Римская церковь, ибо всегда оставались люди, свято хранившие его в своих сердцах.
(Тамплиеры умерли оклеветанными и замученными слугами короля и кровожадной католической церкви. Но самым абсурдным было то, что умерли они напрасно, так как на момент своей казни были уже оправданы Папой Клементом!.. Только вот документ этот каким-то образом «затерялся», и никто не видел его до 2002 года, когда он оказался «случайно» вдруг обнаруженным в Архивах Ватикана под номером 217, вместо «правильного» номера 218... И назывался этот документ – Пергамент Шинона (Parchement of Chinon), рукопись из города, в котором провёл последние годы своего заточения и пыток Жак де Молэй).
(Если кого-то интересуют подробности настоящей судьбы Радомира, Магдалины, Катаров и Тамплиеров, прошу смотреть Дополнения после глав Изидоры или отдельную (но ещё только готовящуюся) книгу «Дети Солнца», когда она будет выставлена на сайте www.levashov.info для свободного копирования).
Я стояла совершенно потрясённая, как это было почти всегда после очередного рассказа Севера...
Неужели тот малюсенький, только что родившийся мальчик был знаменитейшим Жаком де Молэй?!. Сколько разных преразных легенд слышала я об этом загадочном человеке!.. Сколько чудес было связано с его жизнью в полюбившихся мне когда-то рассказах!
(К сожалению, до наших дней не дошли чудесные легенды об этом загадочном человеке... Его, как и Радомира, сделали слабым, трусливым и бесхарактерным магистром, «не сумевшим» сберечь свой великий Орден...)
– Сможешь ли рассказать о нём чуть поподробнее, Север? Был ли он столь сильным пророком и чудотворцем, как рассказывал мне когда-то отец?..
Улыбнувшись моей нетерпеливости, Север утвердительно кивнул.
– Да, я расскажу тебе о нём, Изидора... Я знал его много лет. И множество раз говорил с ним. Я очень любил этого человека... И очень по нему тосковал.
Я не спросила, почему же он не помог ему во время казни? В этом не было смысла, так как я заранее знала его ответ.
– Ты – что?!! Ты говорил с ним?!. Пожалуйста, ты ведь расскажешь мне об этом, Север?!. – Воскликнула я.
Знаю, своим восторгом я была похожа на дитя... Но это не имело значения. Север понимал, как важен был для меня его рассказ, и терпеливо помогал мне.
– Только я хотела бы сперва узнать, что стало с его матерью и Катарами. Знаю, что они погибли, но я хотела бы это увидеть своими глазами... Помоги мне, пожалуйста, Север.
И опять реальность исчезла, возвращая меня в Монтсегюр, где проживали свои последние часы чудесные смелые люди – ученики и последователи Магдалины...
Катары.
Эсклармонд тихо лежала на кровати. Её глаза были закрыты, казалось, она спала, измученная потерями... Но я чувствовала – это была всего лишь защита. Она просто хотела остаться одна со своей печалью... Её сердце бесконечно страдало. Тело отказывалось повиноваться... Всего лишь какие-то считанные мгновения назад её руки держали новорождённого сынишку... Обнимали мужа… Теперь же они ушли в неизвестность. И никто не мог с уверенностью сказать, удастся ли им уйти от ненависти «охотников», заполонивших подножье Монтсегюра. Да и всю долину, сколько охватывал глаз... Крепость была последним оплотом Катар, после неё уже ничего не оставалось. Они потерпели полное поражение... Измученные голодом и зимними холодами, они были беспомощны против каменного «дождя» катапульт, с утра до ночи сыпавшихся на Монтсегюр.
– Скажи, Север, почему Совершенные не защищались? Ведь, насколько мне известно, никто лучше них не владел «движением» (думаю, имеется в виду телекинез), «дуновением» и ещё очень многим другим. Почему они сдались?!
– На это есть свои причины, Изидора. В самые первые нападения крестоносцев Катары ещё не сдавались. Но после полного уничтожения городов Алби, Безье, Минервы и Лавура, в которых погибли тысячи мирных жителей, церковь придумала ход, который просто не мог не сработать. Перед тем, как напасть, они объявляли Совершенным, что если они сдадутся, то не будет тронут ни один человек. И, конечно же, Катары сдавались... С того дня начали полыхать по всей Окситании костры Совершенных. Людей, посвятивших всю свою жизнь Знанию, Свету и Добру, сжигали, как мусор, превращая красавицу Окситанию в выжженную кострами пустыню.
Смотри, Изидора... Смотри, если желаешь увидеть правду...
Меня объял настоящий священный ужас!.. Ибо то, что показывал мне Север, не вмещалось в рамки нормального человеческого понимания!.. Это было Пекло, если оно когда-либо по-настоящему где-то существовало...
Тысячи облачённых в сверкающие доспехи рыцарей-убийц хладнокровно вырезали мечущихся в ужасе людей – женщин, стариков, детей... Всех, кто попадал под сильные удары верных прислужников «всепрощающей» католической церкви... Молодые мужчины, пытавшиеся сопротивляться, тут же падали замертво, зарубленные длинными рыцарскими мечами. Повсюду звучали душераздирающие крики... звон мечей оглушал. Стоял удушающий запах дыма, человеческой крови и смерти. Рыцари беспощадно рубили всех: был ли то новорождённый младенец, которого, умоляя о пощаде, протягивала несчастная мать... или был немощный старик... Все они тут же нещадно зарубались насмерть... именем Христа!!! Это было святотатством. Это было настолько дико, что у меня на голове по-настоящему шевелились волосы. Я дрожала всем телом, не в состоянии принять или просто осмыслить происходящее. Очень хотелось верить, что это сон! Что такого в реальности быть не могло! Но, к сожалению, это всё же была реальность...
КАК могли они объяснить совершающееся зверство?!! КАК могла римская церковь ПРОЩАТЬ (???) совершающим такое страшное преступление?!
Ещё перед началом Альбигойского крестового похода, в 1199 году, Папа Инокентий III «милостиво» заявил: «Любой, исповедующий веру в бога, не совпадающую с церковной догмой, должен быть сожжён без малейшего на то сожаления». Крестовый поход на Катар назывался «За дело мира и веру»! (Negotium Pacis et Fidei)...
Прямо у алтаря, красивый молодой рыцарь пытался размозжить череп пожилому мужчине... Человек не умирал, его череп не поддавался. Молодой рыцарь спокойно и методично продолжал лупить, пока человек наконец-то последний раз не дёрнулся и не затих – его толстый череп, не выдержав, раскололся...
Объятая ужасом юная мать, в мольбе протянула ребёнка – через секунду, у неё в руках остались две ровные половинки...
Маленькая кудрявая девчушка, плача с перепугу, отдавала рыцарю свою куклу – самое дорогое своё сокровище... Голова куклы легко слетела, а за ней мячиком покатилась по полу и голова хозяйки...
Не выдержав более, горько рыдая, я рухнула на колени... Были ли это ЛЮДИ?! КАК можно было назвать вершившего такое зло человека?!
Я не хотела смотреть это дальше!.. У меня больше не оставалось сил... Но Север безжалостно продолжал показывать какие-то города, с полыхавшими в них церквями... Эти города были совершенно пустыми, не считая тысяч трупов, брошенных прямо на улицах, и разлившихся рек человеческой крови, утопая в которой пировали волки... Ужас и боль сковали меня, не давая хоть на минуту вдохнуть. Не позволяя шевельнуться...
Что же должны были чувствовать «люди», отдававшие подобные приказы??? Думаю, они не чувствовали ничего вообще, ибо черным-черны были их уродливые, чёрствые души.
Вдруг я увидела очень красивый замок, стены которого были местами повреждены катапультами, но в основном замок оставался целым. Весь внутренний двор был валом завален трупами людей, утопавших в лужах собственной и чужой крови. У всех было перерезано горло...
(1898-1976), видный китайский политический деятель, глава китайского правительства с 1949 по 1976. Родился 5 марта 1898 в уездном городе Хуайань, провинция Цзянсу. Его дед принадлежал к привилегированному сословию жэньши - ученых на государственной службе, а отец был учителем (по другим данным - мелким чиновником). В 1918, обучаясь в Нанькайском университете в Тяньцзине, Чжоу принял участие в студенческих акциях протеста, за что был приговорен к году тюремного заключения. Выйдя из тюрьмы, в 1920 выехал в Париж , где организовал коммунистическую ячейку китайских студентов. Выезжал на несколько месяцев в Великобританию, около года учился в Германии. По возвращении в 1924 в Китай Чжоу стал горячим сторонником Сунь Ятсена, который возглавил Гоминьдан и вступил в союз с коммунистами. Чжоу был назначен начальником политотдела новой военной школы в Вампу; начальником этой школы был Чан Кайши. В 1925 Чжоу женился на Дэн Инчао, с которой познакомился шестью годами раньше, отбывая тюремное заключение. В 1927 Чжоу Эньлай организовал и осуществил захват Шанхая отрядами рабочих, однако Чан Кайши взял город под свой контроль, приговорив Чжоу и ряд других коммунистических лидеров к смертной казни. Чжоу Эньлаю удалось спастись, выехав сначала в Ухань, а затем в Наньчан, где он внес заметный вклад в организацию восстания 1 августа 1927. Чжоу работал нелегально до 1931, пока не оказался в контролируемых коммунистами районах в провинциях Цзянсу и Фуцзянь, где был назначен политкомиссаром при командире Народной армии Чжу Дэ . После вошедшего в историю "Великого похода" Чжоу занялся созданием объединенного фронта для борьбы с японцами. Когда в декабре 1936 Чан Кайши, упорно считавший своими главными противниками не японцев, а коммунистов, был арестован офицерами генерала-националиста Чжан Сюэляна, Чжоу Эньлай возглавил коммунистическую делегацию, спас жизнь Чана и добился его освобождения. Когда объединенный фронт превратился в реальную силу, Чжоу стал военным советником при Чан Кайши. Тем не менее отношения между Гоминьданом и коммунистами оставались сложными, а в 1941 произошел раскол. Чжоу Эньлай продолжал работать в качестве представителя компартии при правительстве в Чунцине и Нанкине до 1946. В том же году возглавил делегацию КПК на мирной конференции по Китаю, организованной Дж.Маршаллом. В 1948 Чжоу был избран заместителем председателя КПК, в 1949 стал членом ее секретариата. В первом правительстве КНР, начавшем свою работу после официального провозглашения республики 1 октября 1949, Чжоу Эньлай получил пост премьер-министра. В своей деятельности премьер был подотчетен лишь Мао Цзэдуну, совмещавшему посты председателя КПК и председателя КНР. Чжоу занимал также посты министра иностранных дел, члена политбюро ЦК КПК и заместителя председателя реввоенсовета республики. В 1950 в составе китайской делегации Чжоу Эньлай выезжал в Москву для подписания советско-китайского договора о дружбе, союзе и взаимопомощи. Возглавлял китайскую делегацию на женевской конференции по Корее и Индокитаю. В 1958 он оставил пост министра иностранных дел, однако продолжал занимать пост главы правительства КНР. Начиная с 9-го съезда КПК в апреле 1969 Чжоу входил в состав Постоянного комитета политбюро ЦК КПК, 5 членов которого фактически управляли страной. После низложения и смерти в 1971 министра обороны КНР Линь Бяо, которого Мао Цзэдун прочил в преемники, Чжоу Эньлай стал второй после Мао фигурой в политической иерархии Китая. Умер Чжоу Эньлай в Пекине 8 января 1976.
Хуайан, Цзянсу
Пекин
Видный дипломат, он способствовал мирному сосуществованию с Западом, одновременно пытаясь не разрывать отношений с Советским Союзом. Его деликатная политика в борьбе "прагматиков" и Мао Цзэдуна снискала ему народную славу и привела к инциденту на площади Тяньаньмэнь.
Биография
Детство и юность
Чжоу Эньлай родился в 1898 году в Хуайане - уездном городе провинции Цзянсу , расположенном в 230 километрах севернее Нанкина на берегу Великого канала. Его отец Чжоу Инэн (он же Чжоу Шаоган) принадлежал к сословию шэньши и имел чиновничий ранг уездного начальника. Эньлай рано лишился родителей, воспитывался у своих ближайших родственников в разных районах Китая. Когда Чжоу Эньлаю не было и полугода, он был усыновлён Чжоу Ицзинем - бездетным и тяжело больным братом отца, проживавшем в той же городской усадьбе в Хуайане, что и родители Чжоу Эньлая. Приёмный отец вскоре скончался, и Чжоу Эньлай остался на попечении вдовы покойного, ставшего ему приёмной матерью.
С четырёх лет Чжоу Эньлай под присмотром приёмной матери стал учиться писать иероглифы и читать классические стихотворения поэтов эпохи Тан (618 - 907 гг.). В шестилетнем возрасте он начал посещать домашнюю школу, учить наизусть дидактические сочинения для детей (сборники афоризмов). В 10-летнем возрасте Чжоу Эньлая отдали в частную школу местного педагога Гун Минсуня, которы был членом Тунмэнхой и пробудил в мальчике интерес к политическим событиям. Весной 1910 года , когда Чжоу Эньлаю было 12 лет, его взял к себе в семью двоюродный дядя Чжоу Ицянь, проживавший в Маньчжурии в городе Иньчжоу (современный Телин), где служил в местном налоговом управлении. Весной 1911 года мальчика отправили в город Фэнтянь (современный Шэньян) в семью дяди по отцу Чжоу Игэна, и определили в только что открывшуюся 6-ю фэнтяньскую школу 1-й и 2-й ступени. В октябре 1911 года, при первых известиях о начале Синьхайской революции , Чжоу Эньлай остриг косу, подав тем самым пример своим товарищам (как знак протеста против династии Цин, основатели которой при завоевании Китая ввели унизительный обычай: заставляли китайцев-мужчин стричь волосы на голове, позволяя оставлять лишь косичку). Весной 1913 года 15-летний Чжоу Эньлая был отправлен в Тяньцзинь , в семью своей тётки, где в середине августа успешно выдержал вступительные экзамены в Нанькайскую среднюю школу, в которой применялись современные европейские и американские методы преподавания. Здесь он прочёл книги западноевропейских просветителей: "Общественный договор" Ж.-Ж. Руссо , "Дух законов" Монтескье , "Эволюцию и этику" Гексли в переводе известного китайского реформатора Янь Фу.
В конце 1936 года, когда в Сиани генералы Чжан Сюэлян и Ян Хучэн взбунтовались, арестовали Чан Кайши и потребовали от него немедленного создания единого фронта с коммунистами для совместной борьбы против японцев (события, известные как «Сианьский инцидент »), именно Чжоу Эньлай был срочно направлен для мирного урегулирования инцидента. Вскоре Чжоу Эньлай стал представителем Народно-освободительной армии Китая (НОАК). Он участвовал в руководстве крупнейшими её операциями конца 1948 - начала 1949 годов: Ляоси-Шэньянской, Бэйпин-Тяньцзиньской и Хуайхайской. В марте 1949 года Чжоу Эньлай возглавил делегацию КПК на мирных переговорах с делегацией гоминьдановского правительства о прекращении гражданской войны. После провозглашения 1 октября 1949 года Китайской Народной Республики Чжоу Эньлай был назначен премьером Государственного административного совета и министром иностранных дел КНР. Благодаря Чжоу Эньлаю китайская дипломатия добилась значительных успехов; в современной китайской и западной историографии Чжоу Эньлай считается инициатором «пяти принципов мирного сосуществования». В начале 1960-х годов Чжоу Эньлай старался избежать чрезмерной идеологизации внешней политики КНР, её ориентации исключительно на «третий мир» путём улучшения отношений с капиталистическими странами Запада и Японией и путём смягчения напряжённости в отношениях с СССР; в годы Культурной революции это привело к нападкам на него со стороны некоторых организаций хунвэйбинов и цзаофаней за «ревизионистские взгляды и высказывания».
В 1972 году врачи обнаружили у Чжоу Эньлая рак. Он перенёс в общей сложности 14 операций, продолжая тем не менее напряжённо работать. 8 января 1976 года Чжоу Эньлай скончался. 5 апреля 1976 года, в день, когда по старинному китайскому народному обычаю поминают усопших родных, сотни тысяч жителей Пекина с портретами Чжоу Эньлая, белыми траурными венками и белыми цветами, с пением «Интернационала» отовсюду сошлись на центральную площадь Тяньаньмэнь . На площади стихийно возникали траурные митинги, читались стихи, посвящённые памяти Чжоу Эньлая. Напуганные столь демонстративной народной активностью сторонники Цзян Цин -
Литература
- Путь Китая к объединению и независимости. 1898-1949. По материалам биографии Чжоу Эньлая // Тихвинский С. Л. Избранные произведения в пяти книгах. Книга третья. М., 2006 г. ISBN 5-02-035015-X
Хуайань , Цзянсу
Пекин
Видный дипломат, он способствовал мирному сосуществованию с Западом, одновременно пытаясь не разрывать отношений с Советским Союзом. Его деликатная политика и принципиальность в работе обеспечила ему сохранение поста премьера в годы «культурной революции», а дипломатичность и высокая трудоспособность снискали народную славу.
Биография
Детство и юность
Чжоу Эньлай родился в 1898 году в уездном городе Шаньян округа Хуайань провинции Цзянсу . Его отец Чжоу Инэн (он же Чжоу Шаоган) принадлежал к древнему феодальному роду, однако сам карьеру сделать не смог, да и к моменту рождения Эньлая клан Чжоу пришёл в упадок . Эньлай рано лишился родителей, воспитывался у своих ближайших родственников в разных районах Китая. Когда Чжоу Эньлаю не было и полугода, он был усыновлён Чжоу Иганем - бездетным и тяжело больным братом отца, проживавшем в той же городской усадьбе в Хуайане, что и родители Чжоу Эньлая. Приёмный отец вскоре скончался, и Чжоу Эньлай остался на попечении вдовы покойного, ставшей ему приёмной матерью.
С четырёх лет Чжоу Эньлай под присмотром приёмной матери стал учиться писать иероглифы и читать классические стихотворения поэтов эпохи Тан (618-907 гг.). В пятилетнем возрасте он начал посещать частную школу, учить наизусть дидактические сочинения для детей (сборники афоризмов). В 8-летнем возрасте Чжоу Эньлая отдали в частную школу Гун Инсуня (его двоюродного дяди по материнской линии), приверженца революционных взглядов. Дядя пробудил в мальчике интерес к политическим событиям. Весной 1907 года умерла родная мать Ваньша, а спустя год от туберкулёза скончалась приёмная мать.
В Тяньцзине Чжоу Эньлай незамедлительно включился в патриотические выступления молодёжи, развернувшиеся после получения сведений о событиях 4 мая . С июня он стал редактором «Газеты Объединённого союза учащихся Тяньцзиня»; его первая же статья о «движении 4 мая» была перепечатана ведущими газетами Тяньцзиня. Сначала газета выходила один раз в три дня, но вскоре стала ежедневной с тиражом 20 тысяч экземпляров. 16 сентября 1919 года Чжоу Эньлай принял участие в создании «Общества пробуждения сознания», где получил псевдоним «У Хао» («Номер пятый»), впоследствии не раз использовавшийся им в его революционной публицистике. Манифест Общества был написан Чжоу Эньлаем. В нём говорилось о необходимости покончить в Китае с милитаризмом , политиканством, бюрократизмом, неравенством мужчин и женщин, консервативным мышлением и старой моралью. 21 сентября 1919 года по предложению Чжоу Эньлая перед членами Общества был приглашён выступить знаменитый профессор Пекинского университета Ли Дачжао . В октябре, после массовых арестов во время празднования годовщины Синьхайской революции, Общество организовало в Тяньцзине массовые протесты, вынудившие полицию выпустить арестованных. 15 ноября на чрезвычайном заседании Общества пробуждения сознания, проходившем под председательством Чжоу Эньлая, было решено превратить этот кружок в боевую организацию молодых людей. В декабре 1919 года Чжоу Эньлая, избранный к тому времени руководителем Объединённого союза ассоциации учащихся Тяньцзиня, при участии других общественных организаций города организовал общегородской бойкот японских товаров. В январе 1920 года группа во главе с Чжоу Эньлаем, пытавшаяся передать антияпонскую петицию губернатору провинции Чжили , была арестована.
В тюрьме Чжоу Эньлай поддерживал дисциплину среди своих товарищей, организовал политзанятия и дискуссии по актуальным социальным и политическим вопросам. Публичные слушания по делу Чжоу Эньлая в июле 1920 года вызвали огромный интерес в городе, и 17 июля суд огласил приговор об освобождении Чжоу Эньлая и его товарищей «за истечением срока заключения». За время нахождения под стражей Чжоу Эньлай был отчислен из Нанькайского университета, и потому решил продолжить образование во Франции в рамках частично субсидировавшейся правительством программы. Будучи уже известным в Тяньцзине журналистом и редактором, Чжоу Эньлай сумел перед отъездом за границу заручиться согласием влиятельной местной газеты «Ишибао» представлять её в странах Европы, рассчитывая, что получаемый от газеты гонорар на первых порах поможет ему материально .
Жизнь в Европе
В честь Чжоу Эньлая сооружён мемориал в Тяньцзине (天津周恩來鄧穎超紀念館), а также установлен памятник в Маньчжурии .
Личная жизнь
В 1925 году Чжоу Эньлай женился на революционерке Дэн Инчао , знакомой ему ещё по «Движению 4 мая ». Собственных детей у Чжоу и Дэн не было, однако они усыновили и воспитывали в своей семье многих детей погибших революционеров; одним из них был будущий премьер Государственного совета КНР - Ли Пэн . Однако официально Эньлай и Инчао признали лишь троих дочерей, старшая из которых, Сунь Вэйши , погибла в годы культурной революции.
Напишите отзыв о статье "Чжоу Эньлай"
Примечания
Литература
- Чжоу Биндэ. Мой Дядя Чжоу Эньлай = 我的伯父周恩来. - Пекин: Издательство литературы на иностранных языках, 2008. - 366 с. - 1300 экз. - ISBN 9787119052830 .
- Чжоу Эньлай. Иллюстрированная биография = 周恩来画传. - Сычуаньское издательство «Жэньминь», 2009. - 483 с. - ISBN 978-7-220-07636-7 .
Отрывок, характеризующий Чжоу Эньлай
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
ЧЖОУ ЭНЬЛАЙ (1898–1976), видный китайский политический деятель, глава китайского правительства с 1949 по 1976. Родился 5 марта 1898 в уездном городе Хуайань, провинция Цзянсу. Его дед принадлежал к привилегированному сословию жэньши – ученых на государственной службе, а отец был учителем (по другим данным – мелким чиновником). В 1918, обучаясь в Нанькайском университете в Тяньцзине, Чжоу принял участие в студенческих акциях протеста, за что был приговорен к году тюремного заключения. Выйдя из тюрьмы, в 1920 выехал в Париж, где организовал коммунистическую ячейку китайских студентов. Выезжал на несколько месяцев в Великобританию, около года учился в Германии. По возвращении в 1924 в Китай Чжоу стал горячим сторонником Сунь Ятсена , который возглавил Гоминьдан и вступил в союз с коммунистами. Чжоу был назначен начальником политотдела новой военной школы в Вампу; начальником этой школы был Чан Кайши . В 1925 Чжоу женился на Дэн Инчао, с которой познакомился шестью годами раньше, отбывая тюремное заключение. В 1927 Чжоу Эньлай организовал и осуществил захват Шанхая отрядами рабочих, однако Чан Кайши взял город под свой контроль, приговорив Чжоу и ряд других коммунистических лидеров к смертной казни. Чжоу Эньлаю удалось спастись, выехав сначала в Ухань, а затем в Наньчан, где он внес заметный вклад в организацию восстания 1 августа 1927. Чжоу работал нелегально до 1931, пока не оказался в контролируемых коммунистами районах в провинциях Цзянсу и Фуцзянь, где был назначен политкомиссаром при командире Народной армии Чжу Дэ.
После вошедшего в историю «Великого похода» Чжоу занялся созданием объединенного фронта для борьбы с японцами. Когда в декабре 1936 Чан Кайши, упорно считавший своими главными противниками не японцев, а коммунистов, был арестован офицерами генерала-националиста Чжан Сюэляна, Чжоу Эньлай возглавил коммунистическую делегацию, спас жизнь Чана и добился его освобождения. Когда объединенный фронт превратился в реальную силу, Чжоу стал военным советником при Чан Кайши. Тем не менее отношения между Гоминьданом и коммунистами оставались сложными, а в 1941 произошел раскол. Чжоу Эньлай продолжал работать в качестве представителя компартии при правительстве в Чунцине и Нанкине до 1946. В том же году возглавил делегацию КПК на мирной конференции по Китаю, организованной Дж.Маршаллом . В 1948 Чжоу был избран заместителем председателя КПК, в 1949 стал членом ее секретариата. В первом правительстве КНР, начавшем свою работу после официального провозглашения республики 1 октября 1949, Чжоу Эньлай получил пост премьер-министра. В своей деятельности премьер был подотчетен лишь Мао Цзэдуну , совмещавшему посты председателя КПК и председателя КНР. Чжоу занимал также посты министра иностранных дел, члена политбюро ЦК КПК и заместителя председателя реввоенсовета республики.
В 1950 в составе китайской делегации Чжоу Эньлай выезжал в Москву для подписания советско-китайского договора о дружбе, союзе и взаимопомощи. Возглавлял китайскую делегацию на женевской конференции по Корее и Индокитаю. В 1958 он оставил пост министра иностранных дел, однако продолжал занимать пост главы правительства КНР. Начиная с 9-го съезда КПК в апреле 1969 Чжоу входил в состав Постоянного комитета политбюро ЦК КПК, 5 членов которого фактически управляли страной. После низложения и смерти в 1971 министра обороны КНР Линь Бяо , которого Мао Цзэдун прочил в преемники, Чжоу Эньлай стал второй после Мао фигурой в политической иерархии Китая. Умер Чжоу Эньлай в Пекине 8 января 1976.
