Амброз Бирс

Рассказ не приняли, сказали, что он слишком мрачен. Сколько раз зарекался - не отдавать на суд чужих людей свое самое личное, не выставлять на всеобщее обозрение. Пиши в стол, если не можешь не писать. Прячь рассказы под кипами статей, - статьи рвут из рук, их печатают мгновенно. Давно уже его называют королем калифорнийского журнализма. Слава. А ему кажется - главное не сказано. А если и сказано, то вот на этих пожелтевших листах, которых никто, почти никто не читал. Может быть, и правы те, кто отвергает?

Амброз Бирс медленно перечитывает свой рассказ «Случай на мосту через Совиный ручей». Память той, далекой, почти легендарной войны. Для него - главная память.

Герой рассказа Пэйтон Факуэр - южанин, враг. Его сейчас повесят. Бирс читает и ясно видит перед собой этот берег, железнодорожный мост, его стропила, этот ручей, видит, как расположена доска для казни. Так помнят карту-двухверстку, тот клочок земли, который сам прошел, прополз. Так помнят, когда малейшая неточность может стоить жизни.

Оборвалась веревка, герой упал в воду. «Он ощущал лицом набегающую рябь и по очереди различал звук каждого толчка воды. Он смотрел на лесистый берег, видел отдельно каждое дерево, каждый листик и жилки на нем, вплоть до насекомых в листве, - цикад, мух с блестящими спинками, серых пауков, протягивающих свою паутину от ветки к ветке».

Пауза, толчок, снова пауза, - сам ритм прозы следует за движениями человека, чудом спасшегося от смерти. Только что все на берегу, в лесу было так ясно, так обычно, так нормально и вдруг - странный, чужой, пугающий пейзаж. Пейзаж - сигнал: «Черные стволы могучих деревьев стояли отвесной стеной по обе стороны дороги, сходясь в одной точке на горизонте, как линии на перспективном чертеже. Взглянув вверх из этой расселины в лесной чаще, он увидел над головой крупные золотые звезды, - они соединялись в странные созвездия и показались ему чужими». Призрачный пейзаж вновь сменяется реальным, даже домашним, жена спускается с крыльца. «Он уже хочет прижать ее к груди, как вдруг яростный удар обрушивается сзади на его шею; ослепительно-белый свет в грохоте пушечного выстрела полыхает вокруг него - затем мрак и безмолвие!

Пэйтон Факуэр был мертв, тело его с переломанной шеей мерно покачивалось под стропилами моста через Совиный ручей».

Вот они - эти строчки, развязка, ему кажется - нашел главное; а редакции рассказ не понравился.

Что было на самом деле? Уже трудно вспомнить. Так, конечно, не было. Много раз бывало хмурое утро. Стреляли. Ловили шпионов. Убивали - умирали. Не хотели умирать, надеялись до конца на чудо. Было еще и на войне и в мирной жизни нечто таинственное, странное, - как это выразить на бумаге?

Бирс часто думал о погибших друзьях, об однополчанах, все чаще возвращался в прошлое. А если бы они остались в живых? Часто «проигрывал» про себя чужие жизни. Мнимое спасение героя, мнимое возвращение - это, конечно, писательская фантазия.

В конце концов рассказ «Случай на мосту через Совиный ручей» опубликовали. Мог ли Бирс тогда думать, что этот рассказ будут читать и перечитывать разные люди в разных странах, переведут на многие иностранные языки, экранизируют?

Потому что писателю удалось выразить нечто важное, страстное стремление к жизни, способность человека до самого конца надеяться, - и мрачно-ироническую издевку над этой надеждой.

Удалось закрепить богатую и мгновенную изобразительную способность сознания - и выразить все это в емкой, единственной, художественно законченной форме.

«Случай на мосту через Совиный ручей» - один из лучших рассказов Бирса. Далеко не все написанное им - на этом уровне.

* * *

Амброз Бирс родился в 1842 году в маленькой деревушке штата Огайо десятым ребенком в семье обедневшего фермера. Его родители - шестое поколение переселенцев, стойкие, замкнутые, фанатично религиозные люди. Они жили с убеждением, что человек рожден на свет для горя, а всякая радость от лукавого.

У отца была небольшая библиотека, по тогдашнему времени это был человек начитанный, не без склонности к иронии. Всем своим детям он дал имена, начинающиеся с буквы «А», - Абигайл, Адиссон, Аурелин, Алмеда, Анна, Амелия, Августин, Андрью, Альберт. И десятый, младший, - Амброз.

Семья часто переезжала, - может быть, там, в соседней деревне, в соседнем штате, хлеб дешевле, кров дешевле, легче жить.

Родителям трудно было прокормить всех, Амброз рано начал работать. В пятнадцать лет он уже помощник типографщика антирабовладельческой газеты «Норзерн Индианиен». Потом он переменил много профессий: рекламировал пищевые продукты, служил официантом, рабочим на кирпичной фабрике. Поступил в военную школу в Кентукки. И всегда очень много читал.

Бирс - «человек, сам себя сделавший», «self made man», êàê ãîâîðÿò àìåðèêàíöû.

Важнейший из жизненных университетов Бирса - гражданская война, война между Севером и Югом. Он сражался в рядах северян, четыре года провел на фронте, был тяжело ранен, лежал в госпитале. Увидел, испытал войну не штабную, а настоящую, в окопах, на передовой. С войны остались головокружения и головные боли, которые мучили всю жизнь.

Мальчик, подросток, юноша жил в мире запретов. Почти все было «нельзя», многое было «надо». «Добродетель - некоторые виды воздержания», - горько сформулирует он потом в «Словаре Сатаны». Долг представал вездесущим, страшным, карающим, неизбежным От долга не уйдешь никуда. Долг мял, душил. И вдруг все это исчезло. Не надо было ни о чем думать. Не надо было выбирать. Рядовой девятого пехотного полка не выбирает.

Бирс храбро сражался, ему в первый и в последний раз в жизни было беззаботно и радостно жить. Даже радостно. Посреди насилия, крови, горя, смертей. Молодой солдат еще не думал о литературе, он лишь с жадностью, ненасытностью молодости, да и натуры артистической, вбирал, впитывал в себя все впечатления. А потом, много лет спустя это в нем очнулось, уже отстоявшимся и оформленным в рассказах. С теми серьезными поправками, которые вносились новыми представлениями о жизни.

На войне его повышали в чинах - от рядового до майора. Он стал топографом в армии Шермана. В 1865 году его демобилизовали.

После войны он участвовал, как представитель правительства США, в распределении оставленной южанами собственности. И послевоенное похмелье он увидел в самых отвратительных, мелочных, подлых проявлениях. Пытался сопротивляться, одерживал небольшие победы, но перед ним была стена.

Он начал писать стихи, рассказы, очерки, статьи. Его подписи к карикатурам появились однажды наклеенными на стенах в Сан-Франциско. Так пришел первый сладкий вкус славы. Он становится корреспондентом газеты «Ньюз Леттер» и потом, тридцать лет подряд, сотрудничает в разных газетах и журналах, от его пера многое зависит - слава или безвестность, богатство или бедность, созданные или поверженные репутации. Бирс - колумнист; русское слово «обозреватель» не вполне передает его смысл. Колумнист ведет постоянный раздел, рубрику, направляет газету, объясняет читателю, как надо расценивать очередной шаг правительства и мероприятия городских властей, новую книгу и политические перевороты в далеких странах. Колумнист очень силен.

В 1871 году Бирс печатает свой первый рассказ «Долина призраков» в журнале «Оверленд Мансли». На страницах этого журнала совсем недавно прославился Брет-Гарт. Двадцать лет спустя там же были опубликованы первые рассказы Джека Лондона, - и началась его мировая известность. Но в отличие от них и от других, более удачливых литературных собратьев, дебют Бирса, как и первый его сборник рассказов «Самородки и пыль» (1872), не был замечен.

После трехлетнего пребывания в Англии, где Бирс тоже успешно сотрудничал в прессе, он снова возвращается в Сан-Франциско. Становится одним из организаторов Клуба богемы, хотя пуританин в нем бушует страстно. Он издает книгу, в которой обличает... вальс как «открытое и бесстыдное проявление сексуальных влечений, проявление похоти...». Книга вызвала немалый шум.

Бирс ходит по улицам с револьвером в кармане и с палкой в руках, - это не бутафория и не причуды старого вояки. Порою дерется с обидчиками, лицемерами, лжецами.

Журналистика не приносит богатства. Семья не такая большая, как у отца, но все же требует денег. Как и Твен, Бирс пытается стать бизнесменом, но также безуспешно. Он много пишет, обличает могущественных властителей Америки. В одном из еженедельников он печатает статьи против корпорации «Сентрал Пасифик». «Мы считаем этих людей врагами общества и самыми настоящими преступниками», - заявляет Бирс в 1882 году. За двадцать лет до первых выступлений «разгребателей грязи» Бирс начал их дело, начал партизанские набеги на хозяев страны. «Он поражал молниями негодяев капиталистов и двуличных политиканов. Хотя многое в статьях Бирса было легковесным и маловажным, значительная часть состояла в обличении той подлости, которая, подобно раку, разъедала американскую жизнь взятками, подкупом, сделками, всем тем, что сопровождало путь разбойников капитала к власти», - пишет его биограф Фэтаут.

При этом, до конца жизни, Бирс скептически относился к любым попыткам переустройства общества, отрицательно относился к социализму, в статьях нападал на американских социалистов. Порою солидаризировался с правительством; так, например, он поддерживал империалистическую войну, которую Соединенные Штаты вели против Испании за владение Кубой и Филиппинами.

В 1887 году молодой Херст сделал Бирса фактическим редактором газеты «Сан-Франциско Экземинер». Растет известность, растет шумное и недолговечное - на один день - могущество газетчика. Его инициалы АГБ - Амброз Грегори Бирс - расшифровываются острословами как Almighty God Bierce - Всемогущий Бог Бирс. И все больше грязи видит вокруг себя журналист. «Моя религия - ненавидеть негодяев». Эту религию он исповедует с истовой страстью.

Он обличает в печати железнодорожного короля Хантингтона, а когда того, под давлением множества фактов, привлекают к судебной ответственности, Бирс едет в Вашингтон в качестве общественного обвинителя. Его пытаются подкупить. На вопрос, сколько он хочет отступного, Бирс отвечает - семьдесят пять миллионов долларов. Эти семьдесят пять миллионов и вынужден был вернуть правительству США обвиняемый миллионер-разбойник.

Американцы обогащались. Власть золота становилась все более всеобъемлющей. Бирс оказался среди тех немногих, кто осмеливался этому противостоять.

И продолжал писать. В 1891 году на деньги почитателей издается сборник «В гуще жизни»; в 1892 году - «Может ли это быть?»; в 1899 году - «Фантастические басни»; сборники стихов и статей. Незадолго до смерти, в 1909-1912 годах, публикуется первое и единственное собрание сочинений в двенадцати томах. Туда включено все без отбора, безо всякой критической оценки. Это издание - тоже результат частной инициативы, тираж - двести пятьдесят экземпляров. Маленький даже по тем временам, да и тот не расходится, лежит в книжных лавках Сан-Франциско. Это еще более горько, чем возвращенные рукописи.

В детстве он страдал от отцовского деспотизма, но своих жену и детей тоже тиранил. И становился все более одиноким. Ушла жена, пятнадцатилетний сын сбежал из дому и угодил в тюрьму. Бирс пережил обоих своих сыновей.

В 1907 году он обращается к правительству США с просьбой о пенсии. Прошло сорок пять лет с тех пор, как он добровольно вступил в американскую армию. Для большинства правительственных чиновников, которые рассматривали его заявление, гражданская война - мертвая страница из учебников истории и сам Бирс - обломок канувшей в Лету эпохи. Его прошение - очередное чудачество - удовлетворили, назначили двенадцать долларов в месяц.

В 1913 году Бирс уехал военным корреспондентом в Мексику. И пропал. Последнее, полученное от него письмо датировано 26 декабря 1913 года. Смерть его окружена легендой. Расстрелян Панчо Вильей, вождем восставших мексиканских крестьян? Это возможно, ведь Бирс, как американец, гринго - враг. Заплутался в неразберихе гражданской войны? Просто не выдержал физических лишений? На этот раз ему не девятнадцать, а семьдесят один год. Как бы то ни было - не вернулся. Пришла смерть, о которой он столько писал.

Бирс был одним из самых ярких, примечательных людей своего времени. А как писатель он при жизни был почти неизвестен. К его книгам критика и читатели начали обращаться лишь в двадцатые годы. Легенда и по сей день соперничает с истиной; и порою побеждает легенда.

Лучшее из созданного им уцелело. Не двенадцать томов, которые издавались полвека тому назад, а сравнительно немногое, те самые рассказы, которые отвергались, пылились в ящиках письменных столов.

Первый сборник рассказов Бирса в СССР вышел в 1926 году («Настоящее чудовище»). В 1928 году в «Вестнике Иностранной литературы» публикуются афоризмы из «Словаря Сатаны». В 1938 году вышел второй, гораздо более полный сборник. Настоящее издание осуществлено по сборнику «The Collected Writings of Ambrose Bierce», Íüþ-Éîðê, 1946 ãîä.

О Бирсе писали многие советские критики - И. Анисимов, А. Елистратова, С. Динамов, И. Кашкин. Точную характеристику стилю Бирса дал Михаил Левидов: «...бешеный поток страсти и ненависти клокочет подо льдом стилистического равнодушия, и какой стремительный натиск в этом медлительном по внешности повествовании...» («Литературное обозрение», № 7, 1939).

* * *

Рассказы Бирса - горький комментарий на полях буржуазного преуспеяния. Америка после гражданской войны пережила то время, которое точно охарактеризовано заглавием романа молодого Твена: «Позолоченный век». Апологеты называли его золотым. Росли города, прокладывались железные дороги, строились заводы, возникали сказочные состояния. Именно тогда родились нынешние империи - Морганов, Рокфеллеров, Дюпонов, Вандербильтов. Печать возвещала «неограниченные возможности». В отличие от Старого Света, от Европы, здесь возможно все, - надо иметь лишь голову на плечах, крепкие нервы, цель, волю, упорство, и вчерашний чистильщик сапог может стать миллионером. Успех - вот главное слово, вот мерка всех ценностей, вот принцип отношения к жизни и к человеку. И рядом полным-полно иллюстраций, - биографии новых королей. Да и жизнь самого Бирса, - сын безвестного фермера из глухой деревушки стал королем журнализма...

А в рассказах писателя Бирса предстают люди, которых позолоченный век не сделал счастливыми. Люди искалеченные, люди горькой, несостоявшейся судьбы. Очень много мертвецов. В предисловии к одному из своих сборников автор говорит: «Когда я писал эту книгу, мне пришлось тем или другим способом умертвить очень многих ее героев, но читатель заметит, что среди них нет людей, достойных того, чтобы их оставить в живых». Да и живые тоже часто напоминают мертвых.

Богач Амос Эберсаш построил приют для престарелых («Проситель»). Так поступали многие богачи. Хорошая вывеска для бизнеса, расходы, которые, в конце концов, окупаются. К тому же дань церкви - отличный вклад в загробную жизнь. Рассказ построен в характерно бирсовском духе: маленький мальчик обо что-то споткнулся. Это начало и вместе с тем - конец, который раскрывается во всем своем гротескном ужасе только в последнем абзаце. «Что-то» - труп старика, основателя этого самого убежища для престарелых, Амоса Эберсаша. Его имя выведено на каменном фронтоне. С каменной черствостью его отбрасывает в смерть то учреждение, цель которого - будто бы - принять, накормить, дать кров бездомным старикам.

Работает каждая деталь: споткнувшийся мальчик, сын председателя совета попечителей, это под его председательством и было решено отказать просителю. Время действия - рождественское утро, когда люди, вспоминая о Христе, должны быть особенно добры друг к другу. Есть в рассказе диккенсовские интонации, прежде всего в изображении смотрителя убежища Тилбоди. Злобное существо мечтает только о том, чтобы вовсе освободить убежище от стариков, а пока ускоряет их переход в загробный мир. Но ирония Бирса злее и безнадежнее диккенсовской. Ничто, ни один звук не смягчает леденящего ужаса.

В рассказе прежде всего ирония ситуации. Иронические ситуации возникают у Бирса подчас из простого недоразумения («Банкротство фирмы Хоуп и Уондел», «Сальто м-ра Свиддлера» и др.). А в рассказе «Проситель» само недоразумение выражает глубокую дисгармонию между внешностью и сущностью. Писатель драматически сталкивает два факта: замерз нищий старик - и основатель убежища на своем опыте познал бесчеловечность созданного им учреждения. Обманчива благодушная интонация повествования.

Гротеск Бирса остро социален. В его рассказах раскрывается бесчеловечная сущность бизнеса. Многое он предугадывает. В рассказе «Город Почивших» некий пройдоха наживался на мертвецах, - он их не хоронил, а продавал на мыло. Трест назывался «Гомолин». Так переосмысливается безудержный азарт «грюндерства», когда создавалось великое множество разных трестов - мыльных пузырей.

«Может ли машина мыслить?» - спрашивается в рассказе «Хозяин Моксона». Герой - изобретатель, создавший робота, играющего в шахматы, злобного робота, который убил изобретателя.

Так написанное шестьдесят - восемьдесят лет тому назад совпадает с мыслями, настроениями, ситуациями наших дней. Но характернее, пожалуй, не частные совпадения, а то общее, разлитое во всем творчестве Бирса ощущение обреченности человека, которое и оказывается родственным некоторым течениям современной литературы. Разрушение личности, по Бирсу, обуславливается не только давлением обстоятельств, но и непрочностью того нравственного материала, из которого сделан человек. То горько, то с отчаянием, то почти злорадно показывает автор, - вот они, люди, людишки, мелкие, подлые, трусливые. Разумеется, их, таких, можно заменить машинами, разумеется, их легко можно менять местами («Страж мертвеца»).

Среди множества лиц, населяющих рассказы, почти нет запоминающихся характеров, - важно не с кем происходит, а что происходит. Это естественно вытекает из отношения писателя к человеку,

В «Словаре Сатаны» Бирс так определяет понятие «привидение»: «внешнее и видимое воплощение внутреннего страха». Этими «внешними и видимыми воплощениями» наполнены его книги. А сам он, по свидетельствам современников, был человеком бесстрашным.

В повседневной жизни, воспроизведенной писателем, было много реальных причин для страхов, - люди жили на границе лесов, населенных дикими зверями, люди были довольно слабы перед могущественными силами природы. Еще больше оснований для страхов создавали сами люди, история общества - истребление индейцев, издевательства над неграми, линчевания, преследования всяких инакомыслящих, малые и большие, внешние и внутренние войны.

В рассказах Бирса постоянно встречаются трупы, призраки, таинственные шорохи, гулкие шаги. Часто люди погибают не от выстрела, не от ножа, не от зубов зверя, а от самого страха («Человек и змея», «Страж мертвеца»). И автор издевается над попытками науки просветить, объяснить. Так от разрыва сердца умер ученый-скептик, приняв пуговицы чучела за глаза змеи.

Храбрость Бирс считает одной из самых редких и великих человеческих добродетелей, любуется храбрецами. Любуется лейтенантом Брэйлом, который в любом сражении не кланялся пулям, шел с высоко поднятой головой. Его храбрость была явно безрассудна, и тем не менее прекрасна. Недаром и его смерть изображена так необычно для Бирса, - смерть, окруженная почтительным восхищением и соратников и противников. Ничуть не похожая на обычную в его рассказах, отвратительную, уродливую смерть. И в этом рассказе конец по-новому освещает начало, - лейтенант был храбр во имя любви, он все время красовался перед той, которая написала ему жестокие и несправедливые слова. А женщина эта, как обычно в книгах Бирса, была совершенно недостойна любви героя («Убит под Ресакой»).

Бирс развивает жанр «страшного» рассказа. Этот жанр уже стал классическим до Бирса, в творчестве Эдгара По. И, вслед за По, кошмарное помещает в условия совершенно реальные.

В рассказе «Глаза пантеры» страхи оправданы, нет никакой мистики, по-настоящему жаль и безумную девушку, и полюбившего ее храброго человека. Ее безумие мотивировано, насколько может быть мотивировано безумие. Человечны и горе, и боязнь сойти с ума.

В одинокой, заброшенной хижине скоропостижно умирает любимая жена; но этого мало. Надо еще, чтобы ворвалась ночью пантера и загрызла неостывший труп («Заколоченное окно»). Это обстоятельство, пожалуй, не усиливает страх, а, напротив, ослабляет его. Такие излишества встречаются не редко.

Бесценный материал для исследования, изучения, изображения страхов дала Бирсу война.

Он сражался в армии северян, но по его рассказам этого не определишь, - война у него, всякая война - кровавое, бессмысленное побоище. Такой взгляд на войну тогда был гуманным.

Это еще война не современная, во многом не оторвавшаяся от поединка древних. К далеким временам восходит преклонение перед личным мужеством в рассказе «Убит под Ресакой» или поведение генерала в рассказе «Паркер Аддерсон, философ».

Война очень важна для Бирса не только потому, что это часть его биографии, личный опыт, но и потому, что на войне обнажается сокровенная сущность человека, обнажается то, что в мирное время могло лежать под спудом на дне души и остаться тайной для всех и для него самого.

Бирсу всегда хотелось заглянуть вглубь, исследовать человека в обстоятельствах особых, чрезвычайных, испытать на излом. Война предоставила неисчислимое количество особых ситуаций - невероятных, необычайных, но тем не менее реалистически правдоподобных. Ситуаций, которые он сам наблюдал, в которых сам участвовал, о которых ему рассказывали очевидцы. В изображении войны много беспощадной правды. Его война - не парадная, не приукрашенная, но романтизация войны у него еще сохраняется.

Казалось бы, самоубийство в бою совершенно невероятно. А Бирс скрупулезным психологическим анализом мотивирует закономерность самоубийства («Один офицер, один солдат»).

Храбрость, трусость, самоотверженность, товарищество, ужас перед смертью, преодоление страха - особые и вместе с тем всеобщие темы - выступают в военных рассказах писателя.

Сражающуюся армию Бирс ощущает как нечто целое, как живой организм. И смотрит на военные действия снизу, преимущественно глазами рядового солдата. Гневно звучит обличение спесивого генерала («Офицер из обидчивых»), - из-за его дурацкого приказа артиллерия вела огонь по своим.

Глубинная связь военных тем с основными мотивами творчества Бирса отчетливо видна в рассказе «Заполненный пробел». Герой рассказа существует в далеком, давно ушедшем прошлом, он потерял память, ему кажется, что все еще продолжается война. Он отбился от армии северян и, во что бы то ни стало, должен найти свой отряд. Он не верит врачу, случайно встретившемуся на дороге, не верит свидетельствам своих глаз, которые видят морщины на руках. И, только взглянув на свое отражение в луже, на старого, седого человека, он на миг понимает, что в беспамятстве прожита целая долгая жизнь.

Незадолго до отъезда в Мексику Бирс посетил места боев, участником которых он был много лет тому назад. Он не терял памяти, он был нормальным человеком, но и он не мог вместить того, что было тогда, в свою теперешнюю жизнь.

В стихотворении Анны Ахматовой «Есть три эпохи у воспоминаний» говорится:

И вот когда горчайшее приходит:

Мы сознаем, что не могли б вместить

То прошлое в границы нашей жизни.

Так было у самого Бирса. Так стало - в драматическом сгущении - у героя его рассказа. Особая ситуация - места, знакомые с юности, места, особо запомнившиеся, потому что здесь произошли, вероятно, самые значительные, самые важные события, - эти места неожиданно ставят человека лицом к лицу с его прошлым. А прошлое - давным-давно поросшая мхом могила. Выдержать это столкновение невозможно. Мгновенная драматическая развязка в последнем абзаце завершает повествование, которое началось замедленно, эпически плавно.

Военные рассказы Бирса, при всех их противоречиях, вместе с романом Крейна «Алый знак доблести» - начало правдивого изображения войны в литературе США.

* * *

В американских книгах той поры добро и зло были строго разделены. Представления догматической религии с ее двумя полюсами: Бог - Сатана, господствовали и во взглядах на мораль, на общественное и личное поведение человека, на искусство. Существование в жизни и необходимость в литературе «положительных» и «отрицательных» героев в чистом виде не вызывали сомнений. За редкими исключениями, в американской литературе конца XIX - начала XX века, даже и в первых книгах критических реалистов, царил еще весьма метафизический взгляд на человека. Хорошее и дурное в нем существовали строго порознь, отделенные непроницаемыми перегородками. И в этом проявился тот отроческий характер литературы, о котором постоянно говорит американская критика.

Были, конечно, исключения - Мелвил, По, Джеймс, - но именно исключения. Среди них был и Бирс. В отличие от господствовавших в литературе представлений, он остро ощущал противоречия и вокруг себя, и в себе самом.

На войне он видел убийства, горе, смерть. Ужас войны он пронес через всю жизнь. Война выступает в глубоком подтексте часто в тех горьких, мрачных произведениях, которые по сюжету своему не имеют никакого отношения к войне.

И вместе с тем годы войны так и остались самыми счастливыми годами, годами истинного братства, близости с людьми. Недаром до конца жизни его друзьями оставались только ветераны войны.

И дорога в искусство была усеяна добрыми намерениями, но прямолинейной связи добра и таланта Бирс не видел.

Его творчество пришлось на время краха идеалов, утраты веры, «Одно из великих верований вселенной» - так определяет он безверие. В то самое время когда Бирс работает над «Словарем Сатаны», Твен записывает в дневник: «Шестьдесят лет тому назад слова «оптимист» и «дурак» еще не были синонимами». Здесь историческое объяснение афоризмов Бирса.

«Словарь Сатаны» в наиболее ясной и общей форме воплощает универсальность отрицания. Свергаются, сокрушаются все современные Бирсу боги, церковные и светские. Самоуверенность, американизм, оптимизм.

«Словарь» построен остро полемически, это как бы серия ответов на общераспространенные убеждения, утверждаемые везде, всеми,- кстати, и в тех самых журналах, в которых сотрудничал Бирс. - Упорный труд может привести каждого американца к славе и богатству, к миллионам в банке и президентскому креслу.

«Труд,- отвечает Бирс, - один из процессов, с помощью которых «А» добывает собственность для «Б».

Люби Америку, это благословенная страна, избранная страна господа бога, свободная от всех пороков Старого Света.

«Моя страна, права она или нет», - Бирс еще солдатом мог слышать эти слова Карла Шурца, деятеля гражданской войны.

«Патриотизм, - отвечает теперь Бирс, - легковоспламеняющийся мусор, готовый вспыхнуть от факела честолюбца, ищущего прославить свое имя. В знаменитом словаре д-ра Джонсона патриотизм определяется как последнее прибежище негодяя. Со всем должным уважением к высокопросвещенному, но уступающему нам лексикографу, мы берем на себя смелость назвать это прибежище первым».

«Бизнесмены - оплот нации», - на все лады кричали газеты, журналы, проповедники.

«Уолл-стрит, - отвечает Бирс, - символ греховности в пример и назидание любому дьяволу. Вера в то, что Уолл-стрит не что иное, как воровской притон, заменяет каждому неудачливому воришке упование на царство небесное».

«Самые улыбчивые стороны жизни и есть самые американские», - говорил писатель Уильям Дин Гоуэллс.

«Иностранный» (не американский) - порочный, нестерпимый, нечестивый», - издевался Бирс.

Сама энергия афоризмов, - от этого внутреннего полемического запала.

Бирс издевается и над тем, что есть, и над всеми попытками изменений. Он видит прежде всего не различия между либералами и консерваторами той поры - не слишком, впрочем, существенные. Он видит то общее, что их объединяет, - видит иллюзии разного рода, системы заблуждений.

Бирс обличает подряд богатство, шовинизм, веру в прогресс, в науку, претензии христианства на монополию. Он наблюдает за внешней политикой и горько формулирует: «Союз - в международных отношениях - соглашение двух воров, руки которых так глубоко завязли друг у друга в карманах, что они уже не могут грабить третьего порознь».

Обличения Бирса относятся не только к политике. Не остается ничего - ни в обществе, ни в мире личности. Само устройство планеты кажется писателю на редкость нелепым, - на две трети земля покрыта водой, а человек лишен жабр...

«Святой - мертвый грешник в пересмотренном издании». Снова и снова писатель настаивает: нет личностей, говорит о заменяемости, о том, что видимое не совпадает с сущностью.

Конечно, Бирс односторонен в своих афоризмах. Без односторонности нет ни жанра, ни этого писателя. Геометрическая, линейная универсальность жанра, быть может, в наибольшей степени соответствует особенностям его дарования. Эти особенности и помогли ему запечатлеть существенное, не только преходящее, но свойственное иным временам.

Подступом к диалектике добра и зла стал для Бирса цинизм. «Словарь Сатаны» в первом издании (1906) назывался «Словарем циника».

Причем цинизм Бирса был своеобразным развитием, следствием истовой веры. «Он был вывернутым наизнанку идеалистом», - справедливо замечает его биограф.

В «Фантастических баснях» политическая жизнь современной писателю Америки предстает как бесстыдное торжище, где все и вся продается и покупается. Политика - грязная возня у кормушек. Политический деятель, будь то сенатор, конгрессмен, член верховного суда - вор, шантажист, негодяй. Здесь в сгущенном виде содержится своеобразное ядро творчества писателя.

Басня «Фермер и его сыновья» - вариант распространенного в мировой литературе сюжета. Умирающий отец обманывает нерадивых сыновей, утверждая, что в саду зарыт клад. Но вместе с тем говорит правду: тщательно перекопав сад в поисках мнимого сокровища, сыновья снимут большой урожай и получат настоящее богатство. Но бирсовская концовка - горькая ирония: «И сыновья выкопали все сорные травы, а заодно и виноградные лозы и за недосугом даже забыли похоронить старика отца».

Ни проблеска надежды, всеподавляющее царство зла.

Бирс был наделен трезвостью ума, стремлением сдирать оболочку, добираясь до сути, что отнюдь не способствовало его собственному счастью и спокойствию. Он был сатириком, обличителем не только по мировоззрению, по взглядам на жизнь, но и по склонностям, по складу характера, что и проявилось в самом типе дарования.

Однако содрать с человека кожу - значит ли это всегда глубже проникнуть в его суть?

Джек Лондон сказал однажды, что у него никогда не было отрочества. Как бы возмещая это, большая часть написанных им книг отроческая по своему характеру и обращенная к отрочеству.

Амброз Бирс заметил, что никогда не был мальчишкой. Но писал он так, как будто и никто на свете не был мальчишкой. Будто доверчивого - особенно свойственного детям - отношения к жизни и не существует вовсе. В тех редких случаях, когда в его произведениях действуют дети, - это маленькие старички.

На долю шестилетнего героя рассказа «Чикамога» выпадают невероятные бедствия, - он не просто случайно заблудился и ему пришлось переночевать в лесу - что уже не мало для ребенка, - он еще встречает остатки разбитого наголову отряда, и это не люди, а ползущие, страшные, окровавленные существа. Он наконец находит свой дом - дом сгорел. Лежит труп женщины, «из рваной раны над виском вывалились мозги - пенистая, серая масса, покрытая гроздьями темно-красных пузырьков». Но и этого нагромождения натуралистически описанных ужасов оказывается недостаточно. Ребенок еще к тому же глухонемой.

Бирс принадлежал к числу людей, которые живут без иллюзий. А ведь иллюзии и вера - тоже необходимейшая часть опыта человечества. Без них нельзя не только преобразовывать общество, без них нельзя ни сеять, ни рожать, ни строить дом. Человеку свойственна вера в будущее - сознательная или бессознательная, - без которой нет ни жизни, ни искусства. И потому периоды безверия неизбежно сменяются периодами новой веры и, часто, новых заблуждений, новых иллюзий. Без веры в будущее нет и большого искусства. В отсутствии веры сила и слабость, ограниченность писателя. Это остро ощущал и сам Бирс. Понимал, что его взгляд, во многом повернутый только на дурное, подлое, пошлое, сужает его возможности художника. «Я люблю встречи с йеху», - вызывающе замечает он в одном из писем, подчеркивая свое родство с великим сатириком Свифтом, который воплотил в страшных йеху свое представление о выродившемся человечестве. А на самом деле Бирс, как и Свифт содрогался от ужаса при этих встречах. Судороги ужаса, отчаяния запечатлены и в самой форме его произведений.

«Невозможно представить себе Шекспира или Гете, истекающих кровью и вопящих от творческих мук в тяжелых тисках обстоятельств. Великое мне представляется всегда с улыбкой, пусть горькой по временам, но всегда в сознании недостижимого превосходства над ходульными, маленькими титанами, докучающими Олимпу своими бедствиями, хлопушечными катастрофами», - говорил он в одном из писем. Так он сам, между прочим, объяснил, почему не стал, не мог стать великим сатириком.

Сатана не перестает мечтать о потерянном рае. Циничная ухмылка Мефистофеля скрывает тоску по идеалам.

* * *

Исследователи современной американской новеллы Мэри и Уоллес Стегнеры пишут: «Если существует литературная форма, которая в наибольшей степени выражает нас как народ, то это нервная, концентрированная, краткая, всепроникающая, законченная форма новеллы». Амброз Бирс принадлежит к числу создателей этой формы. Лучшие его рассказы включаются во все американские антологии.

Головокружительно неожиданные концы рассказов, казалось, несколько роднят новеллистику Бирса и новеллистику О"Генри. Но функция концовок у этих двух писателей почти противоположна,

У Генри в самых печальных, драматических ситуациях конец обычно выявляет случайность, незначительность, несущественность конфликта, сводя его к недоразумению. Конец смягчает, примиряет.

У Бирса конец всегда усугубляет драматизм, исключает возможность примирения, доводит гротескное до наивысшего предела.

Художники-современники смотрят на одно и то же, перед ними те же человеческие типы, те же обстоятельства. Но великое разнообразие искусства, само его существование обуславливается и тем особым видением, тем своим магическим кристаллом, сквозь который проступает объективный мир. Был и у Бирса свой магический кристалл, потому есть и его полоса спектра в большой, богатой, разнообразной литературе США.

(англ. Ambrose Gwinnett Bierce, 24 июня 1842 - 26 декабря 1913?)

Ранняя биография

Амброз Бирс родился 24 июня 1842 года в сельской местности в округе Мейгс, штат Огайо. У его отца было десять детей, и всем детям он дал имена, начинающиеся на букву А: Абигайл, Адиссон, Аурелин, Алмеда, Анна, Амелия, Августин, Андрью, Альберт, Амброз. Воспитывался в г. Элкхарт, штат Индиана.

Участие в Гражданской войне Севера и Юга

После начала Гражданской войны записался в армию юнионистов (северян), служил в Девятом полку Добровольцев Индианы. В 1862 году был прикомандирован к штабу генерала Уильяма Хейзена, исполнял обязанности топографа и картографа. В июне 1864 года был тяжело ранен в голову в Сражении за гору Каннесо. В начале 1865 году был комиссован, но в следующем году вернулся в армию под начало Хейзена. Участвовал в конной экспедиции на Западные равнины с целью инспекции. В конце 1866 году прибыл в Сан-Франциско.

Журналистская карьера

В Сан-Франциско Бирс получил чин майора и уволился из армии. После войны сменил несколько профессий, пока наконец не нашёл себя в журналистике и политической карикатуре, работая корреспондентом и редактором в ряде газет. В 1872 году уехал по заданию редакции в Лондон, где заслужил за свои язвительные статьи прозвище «Бирс с горчинкой» (Bitter Bierce; по аналогии с Bitter Beer - «горькое пиво»). В 1876 вернулся в США и стал работать в газете «Санди Экземинер» (Сан-Франциско), а затем переехал в Дедвуд (Северная Дакота).

Личная жизнь

Однако профессиональный успех не доставлял Бирсу удовлетворения, ибо у него возникли неприятности в личной жизни. В 1889 году старший сын Бирса погиб на дуэли из-за женщины, а младший сын умер в 1901 году от алкоголизма. В довершение всего, в 1904 году от него ушла жена.

Исчезновение (гибель)

В конце 1913 года немолодой писатель отправился на юг США, чтобы посетить места своих былых сражений. Он проследовал через Луизиану и Техас, затем направился в Мексику, где тогда бушевала революция. В городе Сьюдад-Хуарес писатель присоединился к армии Панчо Вильи в качестве обозревателя. Своё последнее письмо другу Бирс отправил 26 декабря 1913 года, после чего его следы теряются. Обстоятельства этого исчезновения - одного из самых загадочных в истории США - так и остались необъяснёнными. Они легли в основу романа Карлоса Фуэнтеса «Старый гринго» (1985)

Творчество

Первый рассказ «Долина призраков» Бирс напечатал в 1871 году в журнале «Оверленд Мансли». На страницах этого журнала совсем недавно прославился Брет Гарт. Дебют Бирса, как и первый его сборник рассказов «Самородки и пыль» (1872), не был замечен. Другие сборники тоже не принесли популярности. В 1909-1912 годах публикуется первое и единственное собрание сочинений в двенадцати томах. Тираж - двести пятьдесят экземпляров, но и он не расходится.

В своём творчестве Бирс продолжает традиции американской новеллы. В «страшных» рассказах («Человек и змея», «Соответствующая обстановка», «Проклятая тварь») Бирс всегда доводит ужас до самого предела. К «страшным» рассказам примыкают рассказы о Гражданской войне («Случай на мосту через Совиный ручей», «Убит под Ресакой», «Паркер Аддерсон, философ»). Хотя Бирс воевал на стороне северян, но в рассказах его не интересует идеология. Война - это абсурд: абсурдная гибель, абсурдная жестокость, абсурдная храбрость. Юмористические рассказы Бирса саркастичны и далеки от светлого юмора его современника О. Генри («Сальто мистера Свиддлера»). Книга «Словарь Сатаны» - это собрание язвительных афоризмов на разные темы, размещённых в виде словаря.

Влияние Бирса признавали такие писатели, как Эрнест Хемингуэй и Хорхе Луис Борхес.

Библиография
1871 - Самородки и пыль
1874 - Cobwebs from an Empty Skull
1877 - The Dance of Death
1891 - В гуще жизни (In the Midst of Life)
1892 - Монах и дочь палача (The Monk and the Hangman’s Daughter)
1893 - Может ли это быть? (Can Such Things Be?)
1899 - Фантастические басни (Fantastic Fables)
1909 - Собрание сочинений (Collected Works)
1911 - Словарь Сатаны (The Devil’s Dictionary)

Переводы на русский
Настоящее чудовище. Л., 1926
Рассказы. М., 1938
Словарь сатаны и рассказы. М.: Художественная литература, 1966
Заколоченное окно. Свердловск, Средне-Уральское книжное издательство, 1989.
Ловец человеков: Мистические рассказы. М.: Республика, 1993
Может ли это быть? М.: Бук Чембэр Интернэшнл, 1995
Страж мертвеца. СПб: Кристалл, 2000
Словарь сатаны. Рассказы. М.: Центрполиграф, 2003
Диагноз смерти. М.: Центрполиграф, 2003

.
Саму книгу я покупала очень давно, но сейчас, думаю, при желании все можно найти. Очень рекомендую!

Вниманию читателя предлагаются плоды многолетних изысканий американского специалиста по слововедению (по совместительству писателя и журналиста) Амброза Бирса. Он постарался выяснить истинные, т.е. современные значения часто, но бездумно употребляемых слов. Надо сказать, что эти значения разительно расходятся с теми, что вкладывались в эти слова при их создании в седой древности. В русском языке мы можем наблюдать ту же закономерность: достаточно вспомнить, как употребляются ныне такие несомненно негативные по прямому смыслу слова, как "прелестный", "искушение" и др.

О жизни Амброза Бирса читайте статьи на http://www.birs.net.ru/

Из словаря:

Абсолютный: независимый, не несущий ответственности. Абсолютная монархия режим, при котором суверен делает, что ему нравится, пока он нравится местным террористам. В мире осталось немного абсолютных монархий; большинство из них превратились в монархии ограниченные, в коих суверенные права правителя на свершение добрых и злых дел сильно урезаны, и республики, в коих правит случай.

Абсурд: Утверждение или мнение, явно противоречащее тому, что думаем на этот счет мы сами.

Агитатор: Политик, трясущий плодовые деревья соседей, исключительно чтобы согнать с них гусениц.

Академия: 1) В древности - школа, где обучали морали и философии; 2) теперь - школа, где обучают футболу.

Алтарь: Место, на котором священник вырывает кишки у жертвы, с целью совершить гадание и накормить мясом богов. Ныне это слово редко употребляется - только в случаях, когда мужчину и женщину призывают взаимно пожертвовать своими миром и свободой.

Амнистия: Великодушие государства по отношению к тем преступникам, наказать которых ему не по средствам.

Апеллировать: Собрать игральные кости в стаканчик для следующего броска.

Аплодисменты: Эхо прозвучавшей пошлости.

Арест: Формальное задержание кого-либо, обвиняемого в нестандартности.

Аристократия: Правление лучших людей. (Это значение слова устарело так же, как и данная форма правления.) Люди, носящие ворсистые шляпы и чистые сорочки, а также повинные в высокой образованности и подозреваемые в том,
что имеют счет в банке.

Афоризм: Истина без костей, приготовляется для беззубых.

Баня: Мистическая церемония, заменившая прежние религиозные обряды. Ее духовная эффективность еще точно не оценена.

Барометр: Остроумный прибор, показывающий, какая сейчас стоит погода.

Бахус: Очень удобное божество, придуманное древними для оправдания собственного пьянства.

Бедствие: Очень простое и безошибочное доказательство того, что все мирские дела находятся вне нашего контроля. Разделяется на два вида: наши неудачи и удачи всех остальных.

Безбожие: Основная из великих религий мира.

Бездомный: Оплативший все счета за жилье.

Беззащитность: Неспособность к нападению.

Безнаказанность: Богатство.

Белладонна: В итальянском наименование прекрасной женщины, в английском смертельного яда. Поразительный пример глубинного родства языков.

Белое: Черное.

Благоговение: Чувство, испытываемое человеком к Богу и собакой к человеку.

Ближний: Тот, кого нам предписано любить паче самого себя и который делает все, что может, чтобы заставить нас ослушаться.

Богатство: 1) Дар неба, означающий: "Сей есть сын мой возлюбленный, на нем же мое благоволение" (Джон Рокфеллер). 2) Награда за тяжелый труд и добродетель (Пирпонт Морган). 3) Сбережения многих в руках одного (Юджин
Дебс) <Джон Рокфеллер (1839-1937) и Пирпонт Морган (1837-1913) - американские миллиардеры; Юджин Дебс (1855-1926) - лидер американских социалистов. >.
Составитель словаря, как он ни увлечен своим делом, признает, что к этим прекрасным определениям он не может добавить ничего существенного.

Больше: Сравнительная степень от [слишком многоk.

Брак: Организация общественной ячейки, в состав которой входят господин, госпожа, раб и рабыня, а всего двое.

Брань площадная: Инвективы нашего оппонента.

Брахма: Создатель индусов. Его охраняет Вишну и поражает Шива самое четкое разделение труда, какое можно найти среди божеств иных наций. Абракадабряне, к примеру, созданы Грехом, охраняемы Воровством и поражаемы Дурью. Священники Брахмы, подобно своим абракадабрянским собратьям, поголовно мудрецы, неподвластные пороку.

Будущее: Тот период времени, когда дела наши процветают, друзья нам верны и счастье наше обеспечено.

Василиск: Разновидность змея, рождается из снесенного петухом яйца. У василиска дурной глаз его взгляд несет гибель. Многие неверные смеют отрицать существование подобной рептилии, однако Семпрелло Ауратор видел и касался рукою одного василиска, ослепленного молнией в наказание за попытку посмотреть дурным глазом на некую даму, на которую уже положил глаз сам Юпитер. Впоследствии Юнона вернула твари зрение и спрятала ее в пещере. Мало что было доказано древними с такой несомненностью, как существование василиска, однако с тех пор петухи перестали нестись.

Вежливость. Самая приемлемая форма лицемерия.

Вера: Безоговорочное приятие того, что люди незнающие рассказывают о вещах небывалых.

Вилка: Инструмент, применяемый главным образом для того, чтобы класть в рот трупы животных. Раньше для этой цели служил нож, который многие почтенные особы и до сего времени предпочитают первому орудию, совсем,
однако, ими не отвергаемому, а используемому как подспорье ножу. То, что этих вольнодумцев не постигает немедленная и ужасная кара господня, является одним из самых разительных доказательств милосердия божия
к ненавидящим его.

Виселица: Подмостки, на которых разыгрывается мистерия, главный исполнитель которой возносится на небо. В нашей стране виселица замечательна главным образом числом лиц, счастливо избегающих ее.

Воздух: Питательное вещество, предусмотренное щедрым провидением для откорма бедняков.

Волнение: Тяжелый недуг, вызванный приливом чувств от сердца к голове. Иногда сопровождается обильным выделением из глаз гидрат-хлорала натрия.

Воображение: Фактория в совместной собственности поэта и лжеца.

Восхищение: Вежливая форма признания чьего-либо сходства с вами самими.

Время: Весьма малый кусочек Вечности, о котором мы имеем слабое представление. Штриховая линия, называемая Настоящим, отделяет его от Будущего. Эти два отдела Вечности, постоянно стирающие границы друг друга, совершенно различны. Одно черно от разочарований и горя, другое сияет радостью и надеждами. Прошлое область слез, Будущее царство песнопений. В одном склоняется долу, бормочет покаянные молитвы Память, одетая в рубище и посыпанная пеплом. В другом витает в солнечных лучах Надежда, призывая свободных пилигримов в храмы успеха. Однако же Прошлое есть прошлое Будущее, а Будущее есть завтрашнее Прошлое. Они едины знание и мечта.

Генеалогия: История происхождения от некоего предка, который сам отнюдь не стремился выяснить свою родословную.

Год: Период, состоящий из трехсот шестидесяти пяти разочарований.

Голод: Чувство, предусмотрительно внедренное Провидением как разрешение Рабочего Вопроса.

Гомеопат: Врач юморист.

Граница: В политической географии воображаемая линия между двумя государствами, отделяющая воображаемые права одного от воображаемых прав другого.

Гусь: Птица, поставляющая писчие перья. Эти последние, по некоему тайному закону природы, внутри пусты, но содержат в разных пропорциях интеллектуальные и эмоциональные силы птицы, так что, механически проводя пером вдоль чистого листа бумаги, персона, именуемая [авторk, получает в результате точный отчет о птичьих мыслях и чувствах. Этот замечательный метод помог открыть наличие значительной разницы между гусями: большинство отличаются лишь слабыми и банальными потенциями, но в некоторых можно различить истинную гусиную гениальность.

Двоеженство: Порок, который мудрость будущего станет карать принудительным троеженством.

Дворец: Роскошное и дорогостоящее строение, обычно принадлежащее важным деятелям. Дворцами называют и резиденции иерархов христианских Церквей. Резиденцией Основателя этих Церквей служила обочина или чистое поле. Прогресс налицо.

День: Период времени в двадцать четыре часа, по большей части неразумно проводимых. Делится на две части: собственно день и несобственно день (ночь). Первый посвящен грехам бизнеса, вторая всем прочим грехам. Однако эти категории греха взаимно перекрываются.

Дипломатия: Патриотическое искусство лгать для блага своей родины.

Диктатор: Лидер, предпочитающий чуму деспотизма язве анархии.

Дневник: Подневная запись тех поступков и мыслей, о которых записывающий может вспомнить не краснея.

Добродетель: Некоторые виды воздержания.

Долг: Нечто, непреклонно влекущее нас по пути удовлетворения желаний в направлении личной выгоды.

Дом: Сооружение, предназначенное служить жилищем для человека, мыши, крысы, таракана, прусака, мухи, москита, блохи, бациллы и микроба.

Достижение: Смерть стремления и рождение скуки.

Дружба: Корабль, в ясную погоду достаточно просторный для двоих, а в ненастье - только для одного.

Дуэль: Формальный ритуал примирения врагов. В его исполнении требуется особое мастерство, иначе последствия могут быть совершенно неожиданными и плачевными. В давние времена один человек даже потерял жизнь на дуэли.

Евхаристия, или Причащение: Священный обряд религиозной секты Теофагов.
Однажды, к несчастью, среди членов этой секты возникла дискуссия о том, что же, собственно, они едят. В ходе споров уже убито порядка пятисот тысяч человек, а вопрос так и не разрешен до сих пор.

Евангелист: Носитель высокоморальных суждений, в особенности о том, как убедить нас в нашей спасенности и проклятости наших соседей.

Жалкий: Вид врага или оппонента после воображаемой встречи с нами.

Жандармерия: Вооруженная сила защиты и соучастия.

Живопись: Двумерное отображение трехмерной скуки.

Жизнь: Духовная искра, предохраняющая тело от разложения. Каждый день мы проживаем, чувствуя ее утрату; однако же, будучи потерянной, она не исчезает. Вопрос [Стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить?k постоянно обсуждается, в особенности теми, кто так не думает; многие из них сочиняли претолстые тома в поддержку своей точки зрения, тем временем благодаря тщательному соблюдению законов сохранения здоровья наслаждаясь долголетием, позволяющим обстоятельно изучить все выходящие из печати опровержения.

Забывчивость: Дар божий, ниспосланный должникам в возмещение за отобранную у них совесть.

Завещание: Прощальный дар от покидающего сию юдоль слез.

Законный: Соответствующий мнению местного судьи.

Злословить: Злостно приписывать другому дурные поступки, которые сам не имел случая или искушения совершить.

Знакомый: Человек, которого мы знаем достаточно хорошо, чтобы занимать у него деньги, но недостаточно хорошо, чтобы давать ему взаймы.

Знакомство: Степень близости, которую называют поверхностной, когда объект ее неизвестен и беден, и тесной, когда тот богат и знатен.

Знамение: В пору, когда ничего не случается, знак того, что что-либо случится.

Знаток: Специалист, который знает решительно все в своей области и ровно ничего во всех остальных.
Один старый гурман пострадал в железнодорожной катастрофе. Чтобы привести его в чувство, ему влили в рот немного вина. "Пойяк, разлива тысяча восемьсот семьдесят третьего года",- прошептал он - и умер.

Зуд: Патриотизм шотландца.

Избиратель: Человек, пользующийся священным правом голосовать за того, кому отдал предпочтение другой.

Извиняться: Закладывать фундамент для будущего проступка.

Изобретатель: Человек, придумавший остроумное сочетание колес, рычагов и пружин и полагающий это цивилизацией.

Идолоборец: Сокрушитель идолов, почитатели которых, недостаточно удовлетворенные представлением, вопиют громко весьма, что паки воздвигнут им порушенное и что сокрушает он, но не устрояет, оскверняет, но не воздвигает. Поместят убо сии бедняги новых идолов на место старых, порубленных на кусы мелкие. Но речет им иконоборец: [Не имайте идолов отныне, убо не имаете нужды в них. Ежели же коий глупец воздвигатель поблизости околачиваться учнет, укорочу я того на голову и подожду, отрастить вновь де сумеетk.

Иммигрант: Невежда, воображающий, что одна страна лучше другой.

Иначе: Не лучше.

Иностранный (не-американский) : Порочный, нестерпимый, нечестивый.

Историк: Крупнокалиберный сплетник.

История: Описание, чаще всего лживое, действий, чаще всего маловажных, совершенных правителями, чаще всего плутами, и солдатами, чаще всего глупцами.

Кааба: Большой камень, посланный архангелом Гавриилом патриарху Аврааму и хранимый в Мекке. Возможно, патриарх просил у архангела кусок хлеба.

Казармы: Место, в котором солдаты могут хотя бы отчасти насладиться тем, что они несут другим людям.

Капитал: Опора дурного правления.

Капуста: Всем хорошо знакомый овощ, примерно равный по величине человеческой голове.
Получила название по имени принца Капустуса, который, взойдя на престол, повелел создать Высший Совет империи, включив в него членов кабинета министров своего предшественника и капустные кочаны из дворцовых огородов. Если какие - либо государственные мероприятия Его Высочества проваливались, народу объявляли об отрубании голов некоторым членам Совета. Болтуны бывали очень довольны.

Карман: Колыбель побуждений и могила совести. У женщин этот орган отсутствует; поэтому они действуют без побуждений, а совесть их, поскольку ей отказано в погребении, всегда жива и поверяет миру чужие грехи.

Катафалк: Детская колясочка смерти.

Клеветать: Говорить неправду о ближнем. Говорить правду о ближнем.

Коммерция: Сделки, в ходе которых А отбирает у Б товары, принадлежащие В, а Б в возмещение потери вытаскивает из кармана у Г деньги, принадлежащие Д.

Компромисс: Форма улаживания спора, позволяющая каждому из противников с удовлетворением почувствовать, что он получил то, что ему не причиталось, а потерял только то, что следовало ему по праву.

Конверт: Гроб документа; ножны счета; шелуха денежного перевода; сорочка любовного письма.

Конгресс: Собрание людей, которые сходятся, чтобы отменять законы.

Консерватор: Государственный деятель, влюбленный в существующие непорядки, в отличие от либерала, стремящегося заменить их непорядками иного рода.

Коран: Книга, которую магометане в безумии своем считают боговдохновенной, но которая, как известно христианам, является лишь злостными выдумками, противоречащими Священному писанию.

Коронация: Церемония наделения властителя внешне видимым символом его божественного права взлететь под небеса от взрыва динамитной бомбы.

Корпорация: Хитроумное изобретение для получения личной прибыли без личной ответственности.

Корректор: Злоумышленник, который делает вашу рукопись бессмысленной, но искупает свою вину тем, что позволяет наборщику сделать ее неудобочитаемой.

Корсар: Политик морей.

Красноречие: Искусство убеждать глупцов, что белое есть белое. Включает и способность представлять любой цвет в виде белого.

Лавр: Растение, посвященное Аполлону и призванное увенчивать брови победителей и поэтов, имеющих влияние при дворе.

Лаокоон: Знаменитая древняя скульптура, изображающая одноименного священника и двух его сыновей в объятиях двух огромных змей. Искусство и усердие, с которыми старик и двое молодцев поддерживают рептилий и помогают им совершать свою работу, издавна славятся как одно из лучших художественных воплощений превосходства человеческого ума над грубой животной силой.

Логика: Искусство мыслить в строгом соответствии с ограничениями и слабостями человеческого непонимания. Основой логики является силлогизм, состоящий из большой посылки, малой посылки и вывода, например:

Большая посылка: Шестьдесят человек могут выполнять работу в шестьдесят раз быстрее, чем один человек;
Малая посылка: Один человек выкопает яму за шестьдесят секунд;
Вывод: Шестьдесят человек выкопают эту яму за одну секунду.

Это именуется силлогизмом математической точности, применяя который, мы достигаем двойной уверенности и двойного благословения.

Магия: Искусство превращать суеверие в звонкую монету. Существуют и другие искусства, служащие той же высокой цели, но по скромности своей составитель словаря о них умалчивает.

Мальтузианец: Сторонник доктрин Мальтуса. Последний верил в искусственное ограничение рождаемости, однако обнаружил, что словами этого не достигнуть. Одним из наиболее удачливых представителей мальтузианства был царь Ирод; впрочем, все великие воины придерживались того же образа мыслей.

Мамона: Бог самой распространенной в мире религии. Главный храм его находится во святом граде Нью-Йорке.

Манихейство: Древняя персидская доктрина о нескончаемой борьбе Зла и Добра. Когда Добро вышло из битвы, персияне присоединились к торжествующему Победителю.

Манна: Пища, чудесным образом посылаемая евреям в пустыне. Когда ее поставки прекратились, евреи осели и возделали землю, удобренную, в основном, телами прежних ее обитателей.

Масоны: общество с тайными ритуалами, гротескными церемониями и потешными нарядами. Основанное в правление Чарльза Второго в среде мастеровых Лондона, оно успешно, в нерушимой последовательности, присоединило к себе мертвецов предшествующих веков, так что ныне включает в себя все колена людей вплоть до Адама, а также вербует в свои ряды довременных обитателей Хаоса и Несотворенной Пустоты. В разное время это общество было основано Карлом Великим, Юлием Цезарем, Соломоном, Зороастром, Конфуцием, Тутмосом и Буддой. Его знаки и символы были найдены в катакомбах Парижа и Рима, на камнях Парфенона и Великой Китайской стены, в храмах Карнака и Пальмиры, внутри Пирамиды Хеопса причем всегда масонами.

Медаль: Маленький металлический диск, даруемый в воздаяние за доблести, достижения и заслуги, более или менее достоверные.

Междуцарствие: В монархических государствах период, в течение которого страной правит теплое место на троне. Попытки дать этому месту остыть неизменно проваливаются ввиду преизбытка желающих вновь согреть его.

Меньший: Менее предосудительный.

Месмеризм: Гипноз до того, как он прилично оделся, завел карету и стал приглашать Недоверчивость на чай.

Месть: Природное скальное основание Храма Закона.

Милосердие: Добродетель, любимая арестованными злодеями.

Мир: В международных отношениях - период надувательств между двумя периодами военных столкновений.

Мифология: Совокупность первоначальных верований народа о его происхождении, древнейшей истории, героях, богах и пр. в отличие от достоверных сведений, выдуманных впоследствии.

Множество: Толпа. Источник силы и влияния политиков. В республиках объект казенного восхищения. [Во множестве советников многая мудростьk, - говорит пословица. Если несколько человек одинаковой силы ума умнее, чем каждый из них, тогда возможно достичь избытка мудрости простым умножением количества собравшихся людей. В какой же момент это происходит? Очевидно, что никогда. Все равно что сказать, что цепь гор выше любой состоящей в ней горы. Множество так же мудро, как мудрейший в нем если все его слушают; в противном случае оно так же глупо, как глупейший в нем.

Мода: Деспот, которого умные люди высмеивают и которому подчиняются.

Мое: Вещь, принадлежащая мне, если я сумею схватить или удержать ее.

Мозг: Орган, посредством которого мы думаем, будто мы думаем. То, что отличает человека, которому достаточно чем-то быть, от человека, который стремится что-то делать. В нашу эпоху и при нашей республиканской форме
правления мозг так высоко почитают, что обладатели его награждаются освобождением от тягот всякой государственной службы.

Молекула: Мельчайшая, неделимая частица материи. Ее следует отличать от корпускулы, также мельчайшей, неделимой частицы, по ее большему сходству с атомом, также мельчайшей неделимой частицей материи. Три важнейшие научные теории структуры вселенной именуются молекулярная, корпускулярная и атомная. Геккель представил четвертую теорию, постулирующую конденсацию преципитации материи из эфира. Существование последнего доказывается наличием конденсации преципитации. Сегодня научная мысль склоняется в сторону ионной теории. Ион отличается от молекулы, корпускулы и атома тем, что является ионом. Эта теория разработана группой идиотов, однако сомневаюсь, что эти идиоты лучше знают структуру вселенной, чем прежние.

Молиться: Домогаться, чтобы законы Вселенной были отменены ради одного, и притом явно недостойного просителя.

Моральный: Соответствующий местному и изменчивому представлению о том, что хорошо и что плохо. Отвечающий всеобщему понятию, о выгоде.

Мулат: Дитя двух рас, стыдящееся обеих.

Мятеж: Неудавшаяся революция. Попытка недовольных перехватить бразды дурного правления.

Надоеда: Человек, который говорит, когда вам хотелось бы, чтобы он слушал.

Наперсник, наперсница: Человек, которому А поверяет тайны Б и который, в свою очередь, поверяет их В.

Неверный: В Нью-Йорке - тот, кто не разделяет Христова учения, в Константинополе - тот, кто исповедует его. Негодяй, недостаточно чтущий и скудно оделяющий священнослужителей, духовных лиц, пап, попов, пасторов,
монахов, мулл, пресвитеров, знахарей, колдунов, прелатов, игумений, миссионеров, заклинателей, дьяконов, хаджи, муэдзинов, исповедников, браминов, примасов, пилигримов, странников, пророков, имамов, причетников,
архиепископов, дьячков, псаломщиков, епископов, аббатов, приоров, проповедников, падре, куратов, канонисс, архидиаконов, иерархов, шейхов, викариев, благочинных, гуру, факиров, настоятелей, дервишей, игуменов,
раввинов, дьяконисс, улемов, лам, звонарей, кардиналов, приоресс, муфтиев, жрецов и кюре.

Невзгоды: Процесс акклиматизации, подготавливающий душу к переходу в иной, худший мир.

Негодяй: Некто, чьи качества, тщательно подготовленные для всеобщего обозрения словно ягоды в рыночной корзинке, лучшие сверху были внезапно показаны с нижней стороны. Изнанка джентльмена.

Ненависть: Чувство, естественно возникающее по отношению к тому, кто вас в чем-то превосходит.

Ненормальный: Не соответствующий стандарту. В области мышления и поведения быть независимым значит быть ненормальным, быть же ненормальным значит быть ненавистным. Поэтому составитель словаря советует добиваться
большего сходства со Стандартным Человеком, чем то, которым он сам обладает. Достигший полного сходства обретет душевный покой, гарантию от бессмертия и надежду на место в аду.

Неразбериха: Этому слову нет определения никто не смог разобраться в его значении.

Нечестивость: Ваше неуважение к моему божеству.

Нищий: Некто, полагавшийся на помощь друзей.

Нонкомбатант: Мертвый квакер.

Ноумен: То, что существует, в отличие от того, что просто кажется существующим; это последнее называется феноменом. Ноумен трудно обнаружить: он выявляется только в процессе мышления - который феноменален. Тем не менее, поиск и описание ноуменов дает богатую пищу тому, что Льюис называет [бесконечным и восхитительным разнообразием философской мыслиk. Так что ура ноумену!

Ноябрь: Одиннадцатая часть двенадцатиричного утомления.

Амброз Бирс

Рассказы

* Случай на мосту через Совиный ручей*

На железнодорожном мосту, в северной части Алабамы, стоял человек и смотрел вниз, на быстрые воды в двадцати футах под ним. Руки у него были связаны за спиной. Шею стягивала веревка. Один конец ее был прикреплен к поперечной балке над его головой и свешивался до его колен. Несколько досок, положенных на шпалы, служили помостом для него и для его палачей – двух солдат федеральной армии под началом сержанта, который в мирное время скорее всего занимал должность помощника шерифа. Несколько поодаль, на том же импровизированном эшафоте, стоял офицер в полной капитанской форме, при оружии. На обоих концах моста стояло по часовому с ружьем "на караул", то есть держа ружье вертикально, против левого плеча, в согнутой под прямым углом руке, – поза напряженная, требующая неестественного выпрямления туловища. По-видимому, знать о том, что происходит на мосту, не входило в обязанности часовых; они только преграждали доступ к настилу.

Позади одного из часовых никого не было видно; на сотню ярдов рельсы убегали по прямой в лес, затем скрывались за поворотом. По всей вероятности, в той стороне находился сторожевой пост. На другом берегу местность была открытая – пологий откос упирался в частокол из вертикально вколоченных бревен, с бойницами для ружей и амбразурой, из которой торчало жерло наведенной на мост медной пушки. По откосу, на полпути между мостом и укреплением, выстроились зрители – рота солдат-пехотинцев в положении "вольно": приклады упирались в землю, стволы были слегка наклонены к правому плечу, руки скрещены над ложами. Справа от строя стоял лейтенант, сабля его была воткнута в землю, руки сложены на эфесе. За исключением четверых людей на середине моста, никто не двигался. Рота была повернута фронтом к мосту, солдаты застыли на месте, глядя прямо перед собой. Часовые, обращенные лицом каждый к своему берегу, казались статуями, поставленными для украшения моста. Капитан, скрестив руки, молча следил за работой своих подчиненных, не делая никаких указаний. Смерть – высокая особа, и если она заранее оповещает о своем прибытии, ее следует принимать с официальными изъявлениями почета; это относится и к тем, кто с ней на короткой ноге. По кодексу военного этикета безмолвие и неподвижность знаменуют глубокое почтение.

Человеку, которому предстояло быть повешенным, было на вид лет тридцать пять. Судя по платью – такое обычно носили плантаторы, – он был штатский. Черты лица правильные – прямой нос, энергичный рот, широкий лоб; черные волосы, зачесанные за уши, падали на воротник хорошо сшитого сюртука. Он носил усы и бороду клином, но щеки были выбриты; большие темно-серые глаза выражали доброту, что было несколько неожиданно в человеке с петлей на шее. Он ничем не походил на обычного преступника. Закон военного времени не скупится на смертные приговоры для людей всякого рода, не исключая и джентльменов.

Закончив приготовления, оба солдата отступили на шаг, и каждый оттащил доску, на которой стоял. Сержант повернулся к капитану, отдал честь и тут же встал позади него, после чего капитан тоже сделал шаг в сторону. В результате этих перемещений осужденный и сержант очутились на концах доски, покрывавшей три перекладины моста. Тот конец, на котором стоял штатский, почти – но не совсем – доходил до четвертой. Раньше эта доска удерживалась в равновесии тяжестью капитана; теперь его место занял сержант. По сигналу капитана сержант должен был шагнуть в сторону, доска – качнуться и осужденный – повиснуть в пролете между двумя перекладинами. Он оценил по достоинству простоту и практичность этого способа. Ему не закрыли лица и не завязали глаз. Он взглянул на свое шаткое подножие, затем обратил взор на бурлящую речку, бешено несущуюся под его ногами. Он заметил пляшущее в воде бревно и проводил его взглядом вниз по течению. Как медленно оно плыло! Какая ленивая река!

Он закрыл глаза, стараясь сосредоточить свои последние мысли на жене и детях. До сих пор вода, тронутая золотом раннего солнца, туман, застилавший берега, ниже по течению – маленький форт, рота солдат, плывущее бревно – все отвлекало его. А теперь он ощутил новую помеху. Какой-то звук, назойливый и непонятный, перебивал его мысли о близких – резкое, отчетливое металлическое постукивание, словно удары молота по наковальне: в нем была та же звонкость. Он прислушивался, пытаясь определить, что это за звук и откуда он исходит; он одновременно казался бесконечно далеким и очень близким. Удары раздавались через правильные промежутки, но медленно, как похоронный звон. Он ждал нового удара с нетерпением и, сам не зная почему, со страхом. Постепенно промежутки между ударами удлинялись, паузы становились все мучительнее. Чем реже раздавались звуки, тем большую силу и отчетливость они приобретали. Они, словно ножом, резали ухо; он едва удерживался от крика. То, что он слышал, было тиканье его часов.

Он открыл глаза и снова увидел воду под ногами. "Высвободить бы только руки, – подумал он, – я сбросил бы петлю и прыгнул в воду. Если глубоко нырнуть, пули меня не достанут, я бы доплыл до берега, скрылся в лесу и пробрался домой. Мой дом, слава богу, далеко от фронта; моя жена и дети пока еще недосягаемы для захватчиков".

Когда эти мысли, которые здесь приходится излагать словами, сложились в сознании обреченного, точнее – молнией сверкнули в его мозгу, капитан сделал знак сержанту. Сержант отступил в сторону.

Пэйтон Факуэр, состоятельный плантатор из старинной и весьма почтенной алабамской семьи, рабовладелец и, подобно многим рабовладельцам, участник политической борьбы за отделение Южных штатов, был ярым приверженцем дела южан. По некоторым, не зависящим от него обстоятельствам, о которых здесь нет надобности говорить, ему не удалось вступить в ряды храброго войска, несчастливо сражавшегося и разгромленного под Коринфом, и он томился в бесславной праздности, стремясь приложить свои силы, мечтая об увлекательной жизни воина, ища случая отличиться. Он верил, что такой случай ему представится, как он представляется всем в военное время. А пока он делал, что мог. Не было услуги – пусть самой скромной, – которой он с готовностью не оказал бы делу Юга; не было такого рискованного предприятия, на которое он не пошел бы, лишь бы против него не восставала совесть человека штатского, но воина в душе, чистосердечно и не слишком вдумчиво уверовавшего в неприкрыто гнусный принцип, что в делах любовных и военных дозволено все.

Однажды вечером, когда Факуэр сидел с женой на каменной скамье у ворот своей усадьбы, к ним подъехал солдат в серой форме и попросил напиться. Миссис Факуэр с величайшей охотой отправилась в дом, чтобы собственноручно исполнить его просьбу. Как только она ушла, ее муж подошел к запыленному всаднику и стал жадно расспрашивать его о положении на фронте.