Апологетика – раздел теологии, посвященный рациональной защите ис- тинности христианского вероучения. Греческим словом apologia (защита) первоначально называли речь защитника на суде в ответ на речь обвинителя. Поэтому термин «апологеты» закрепился за христианскими писателями II- III вв., которые в своих «апологиях», обращенных к римским императорам или просвещенной публике, старались отстоять правоту христианства. К ним относят Аристида, Иустина Мученика, Татиана, Афинагора, Минуция Фе- ликса и Тертуллиана. Позднейшие апологии создавались в период гонений на христианство. Так, Августин написал трактат «О Граде Божием» (413-426 гг.) в ответ на адресованные христианам обвинения в том, что постигшие Рим несчастья вызваны отказом от веры в языческих Богов.

Иустин Философ (ок. 100 – ок. 165 гг.) – философ и христианский аполо-

гет, родился в греческой семье в Палестинском Неаполе (совр. Наблус). По-

лучив классическое образование, тщетно искал в сочинениях языческих фи- лософов разных школ учение о Боге, которое могло бы его удовлетворить. Изучение Священного Писания побудило его, приблизительно в 30-летнем возрасте, принять христианство. После этого он странствовал, вступая в публичные диспуты с языческими философами. В Риме был схвачен и казнен: за отказ принести жертву языческим Богам с него содрали кожу и обезглавили. Из сочинений Юстина до нас дошли две «Апологии» и »Диалог с Трифоном Иудеем». Хотя на него оказали глубокое влияние сочинения Платона и стоиков, он старался переосмыслить их в духе еврейского и христианского вероучения. Сочинения Юстина являются ценнейшим сви- детельством о жизни церкви II в. День памяти святого 14 апреля (в Русской православной церкви 1 июня по старому стилю).

Климент Александрийский (ок. 150 – ок. 220 гг.) – христианский философ и Богослов. Тит Флавий Климент родился в языческой семье, возможно

в Афинах, и очень рано обратился в христианство. После продолжительных странствий обосновался в Александрии, где преподавал в так называемый

Александрийской катехетической школе. В эпоху Климента и Оригена этот город стал важнейшим центром христианской философской мысли. Климент покинул Александрию в период гонений на христиан при императоре Севере

(202-203 гг.), и о его последующей жизни и странствиях практически ничего не известно. Папа Климент VIII исключил его имя из церковных календарей по причине сомнений в ортодоксальности некоторых его сочинений.

Исключительная эрудиция Климента и его знакомство с широким кругом языческих и христианских источников нашли отражение в главных из его со- хранившихся сочинений – «Протрептике», или «Увещании к эллинам»,

История религии. Конспект лекций -241-

«Кратких объяснениях (Hypotyposeis)», «Строматах» («Лоскутном одеяле»),

«Педагоге» и гомилии «Какой Богач спасется?»

Будучи неполным и несистематическим отображением блестящих лекций,

читанных Климентом в Александрии, эти сочинения – пусть и отмеченные чрезмерным пристрастием к философскому аллегоризму и рядом догматиче-

ских ошибок – позволяют уяснить главную цель Климента: через рациональ-

ное осмысление тайн христианской веры привести человека к истинному

«гносису», т.е. к такому состоянию духовного совершенства, к которому нас призывало Слово Божье и в котором человек, освободившийся от страстей, через любовь к Богу уже на земле заложит основания небесного блаженства.

Ориген (ок. 185 – ок. 254 гг.), раннехристианский Богослов и писатель, сын мученика Леонида. Родился в Александрии в Египте. Учился у Климента Александрийского, которого он, будучи 18 лет от роду, сменил в качестве

главы Александрийской катехетической школы. Мучимый юношескими плотскими вожделениями, он, восприняв буквально слова евангелиста (Мф 19:12), оскопил себя. Около 231 г. Ориген вступил в конфликт с Димитрием, епископом Александрийским, приняв без его разрешения ру-

коположение во пресвитера в Кесарии Палестинской. Впоследствии Ориген жил и трудился в Кесарии. Во время гонений Деция был брошен в темницу и подвергнут пыткам. Вскоре после этого скончался в Тире.

Ориген был блестящим педагогом и плодовитым писателем. Его трактат

«О началах» посвящен основам христианского вероучения и методу Богосло-

вия. Знаменитые «Гексаплы» (названные так потому, что текст в них распо-

лагался в шести столбцах) представляли собой критическое издание еврей- ской Библии параллельно с основными ее греческими переводами. Обшир- ный трактат «Против Цельса» – один из самых внушительных опытов защи- ты христианства перед лицом языческих оппонентов-философов. Он написал также сочинения «О молитве» и «Увещание к мученичеству». К числу значи- тельных сочинений Оригена принадлежат многочисленные толкования на библейские книги, многие из которых дошли лишь во фрагментах или в переводах на латинский язык.

Ориген дал мощный импульс развитию Богословия древней церкви

(в этом смысле с ним может сравниться разве что Августин). Он был в высшей степени оригинальным мыслителем, верным апостольской тради-

ции, однако при этом отличался чрезмерной склонностью к аллегоризму в толкованиях Священного Писания и философствованию

в »неоплатоническом» духе. Его методы, в особенности в сфере библейской экзегезы, оказали глубокое влияние на последующих христианских мыслите- лей.

После смерти Оригена связанная с его именем традиция, получившая на- звание оригенизма, вызывала множество споров. В конце IV в. вспыхнула ожесточенная полемика об ортодоксальности оригеновского учения,

В которой Иероним занял враждебную Оригену позицию, а Руфин, некогда друг Иеронима, выступил в защиту оригенизма. В 543 г. император Юстини- ан издал эдикт против «оригенизма», по его же инициативе был созван

История религии. Конспект лекций -242-

ЛЕКЦИЯ 9. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ХРИСТ.-ВА. РАННИЙ ПЕРИОД (ДОКОНСТАНТИНОВСКИЙ) В ИСТОРИИ ХРИСТ.-ВА

5. Апологетика: Иустин Философ, Климент Александрийский, Ориген. Тертуллиан

II Константинопольский собор (553 г.), осудивший Оригена как еретика. Ере- тическим было признано прежде всего учение Оригена о предсуществовании душ и об »апокатастасисе», т.е. о всеобщем «восстановлении», в котором души всех разумных существ после предварительного «очищения» (подобно- го тому, которое постулировалось в позднейшем католическом учении о »чистилище»), непременно попадут на небеса.

Усилия Юстиниана привели к полной или частичной утрате оригеновских сочинений. В XX в. историки и теологи вновь проявили значительный инте-

рес к Оригену, и неоднократно высказывалось мнение, что осуждение его

учения как еретического было необоснованным.

Тертуллиан (полное имя Квинт Септим Флорент Тертуллиан) (ок. 155-245 гг.), христианский Богослов, родился в Карфагене ранее 160 г., в семье цен- туриона. Успешно практиковал как юрист в Риме. Неизвестно, когда Тертул- лиан обратился в христианство, однако ок. 195 г., уже после обращения, он возвратился в Карфаген, где ок. 200 г. был рукоположен в пресвитеры и где, по выражению св. Иеронима, дожил «до преклонных лет».

Тертуллиан превосходно знал Священное Писание и греческих авторов.

До нас дошло 31 сочинение Тертуллиана, все его труды посвящены темам, имевшим практическое значение: отношению христиан к язычеству, вопро- сам христианской морали и опровержению ересей. 14 сочинений, известных по названиям, не сохранились. В первый, «кафолический» период своей жиз- ни Тертуллиан защищал христианство от обвинений язычников в апологиях

«К язычникам» (Ad nationes, 197) и »Апологетик» (Apologeticus), вырабаты-

вал кодекс христианской нравственности в трактатах «О зрелищах» (De spectaculis), «Об идолопоклонстве» (De idololatria), «О женском убранстве» (De cultu feminarum), «К жене» (Ad uxorem), наставлял катехуменов в сочинениях «О крещении» (De baptismo), «О молитве» (De oratione),

«О покаянии» (De poenitentia) и объяснял, почему не следует прислушиваться к еретическим учениям – в трактате «Об отводе возражений еретиков»

(De praescriptione haereticorum, ок. 200 г.).

Позднее (быть может, ок. 207 г.) Тертуллиан увлекся монтанизмом, и с этого момента его сочинения несут на себе печать все большего нравст- венного ригоризма. Пять книг «Против Маркиона» (Contra Marcionem,

в последней редакции – ок. 211 г.) содержат ценные сведения о гностическом учении Маркиона, а трактат «О душе» (De anima, ок. 211) является первым христианским сочинением на эту тему. После формального вступления

в монтанистскую секту (ок. 212 г.) Тертуллиан обвинил «кафолических» хри- стиан («психиков») в потакании слабостям и порокам, отстаивая крайний ас- кетизм в сочинениях «О гонении» (De fuga et persecutione, ок. 212 г.),

«О единобрачии» (De monogamia), «О посте» (De ieiunio) и »О целомудрии» (De pudicitia), где выступал против отпущения грехов прелюбодеям и развратникам после принесенного ими покаяния.

История религии. Конспект лекций -243-

ЛЕКЦИЯ 9. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ХРИСТ.-ВА. РАННИЙ ПЕРИОД (ДОКОНСТАНТИНОВСКИЙ) В ИСТОРИИ ХРИСТ.-ВА

Несомненно, что Кельс стоял на высоте образования своего времени . Хотя сам Ориген пытается причислить его к эпикурейцам, но в настоящее время общепризнано, что он принадлежит по своим воззрениям к поздним платоникам, примыкающим к так называемому “среднему платонизму” , хотя его платонизм имеет несколько размытый характер, включая в себя элементы стоицизма и некоторых других античных философских школ. Впрочем, это нисколько не препятствует тому, чтобы основные моменты его воззрений определялись всё же платонической традицией . Из этих основных моментов можно отметить то, что Кельс, в соответствии с данной традицией представлял Бога в качестве нетелесного, вечного, неизменного и т. д. Иногда Бога он мыслил в качестве Мировой души, но иногда высказывался о Нём как о Логосе. Отношение Бога к миру опосредовалось наличием множества демонов. Им вручал управление миром и даровал власть охранять опекаемых ими. Ставя проблему зла, Кельс решал её в духе метафизического дуализма: Богу как Началу благому противопоставлялась материя как принцип зла . При этом Кельс констатировал, что вопрос о происхождении зла (№ ton kakоn gљnesij) весьма трудно решаем для того, кто не причастен философии (tщ mѕ filosof"santi), и “толпа” должна довольствоваться простым указанием на решение его: зло – не от Бога (IV,65) . Что же касается человека, то, по мнению Кельса, “душа от Бога, но тело иной природы, и в этом отношении нет никакого различия между телом летучей мыши, червяка, лягушки и телом человека, так как одна и та же материя, из которой они произошли, и одинаково подвергнуты тленности и изменяемости и всё происходящее от материи смертно” . Таким образом, антропологический дуализм является у Кельса органичным следствием дуализма метафизического. Поэтому для него человек в общей гармонии вселенского бытия совсем не занимает исключительного места.

Таковы некоторые из основных моментов миросозерцания Кельса. Что же касается критики христианства, содержащейся в его сочинении, то она отнюдь не является “монотонной”, а развивается по нескольким направлениям. В “Истинном слове” встречается и обвинение в том, что христиане образовывают общества (sunq"kaj), тайные и противозаконные (I,1). Можно отметить также, что упорное стояние за веру христиан во время гонений вызывает даже определённое сочувствие (правда, оно может быть и притворным) у Кельса, и Ориген цитирует такое его высказывание: “Я вовсе не держусь того мнения, что человеку, приверженному хорошему учению (ўgaqoа dТgmatoj), в случае если ему предстоит ради него подвергнуться опасности от людей, надлежит отпасть от этого учения или притворно отказаться от него, или даже сделаться его отрицателем” (I,8). Но в то же время Кельс прилагает все старания для того, чтобы доказать факт невозможности причисления христианства к разряду “хороших учений”, а следовательно, все подвиги и мучения христиан, по его мнению, напрасны. Примечательно, что у Кельса не вызывает никакой антипатии то обстоятельство, что является “варварским учением” по своему происхождению. По словам , “он даже хвалит варваров за то, что они оказались способными изобретать учения (ѓkanoЭj eШre‹n dТgmata toЭj barbЈrouj)”, но, согласно его точке зрения, только эллины могут судить об этих открытиях варваров, обосновывать их и приспосабливать их к упражнению в добродетели (ўskБsai prХj ўretѕn; I,2). Видя истоки христианства в ветхозаветного Израиля, Кельс тем не менее очень невысоко оценивает последнюю, замечая на сей счёт: “Стражи и пастухи овец уверовали в единого Бога, но, именуя Его Всевышним, Адонаи, Небесным, Саваофом или как-нибудь ещё иначе, они, собственно, выражают свои чувства (ca…rousi ‘радуются’) перед этим же миром; и больше никакого знания они не приобрели” (I,4). Вообще же согласно Кельсу вся ветхозаветная религия полна, с одной стороны, нелепиц, а с другой, заимствований из греческих мифов. В частности, он утверждает, что учение о творении мира “Моисей перенял у мудрых народов и учёных мужей (to‹j sofo‹j њqnesi ka€ ™llog…smoij ўndrЈsin), усвоил его самому себе и тем самым снискал имя Божественного посланника (Фnoma daimТnion)” (I,21). Вместе с тем к иудеям, в отличие от христиан, Кельс относится с определённой степенью уважения: они стали особым народом (њqnoj ‡dion), учредив законы, соответствующие их “среде обитания”. И доныне иудеи, подобно другим уважаемым народам, сохраняют религию (qrhske…an), которая, какая бы она ни была, является традиционной (pЈtrion; V,25). И зная о богословских спорах между христианами и иудеями (“христиане и иудеи ведут между собой спор уж слишком бестолково”; III,1), Кельс подливает масла в огонь в эти споры и в своём сочинении даёт слово воображаемому иудею, который дважды выступает с полемическими речами против религии Христовой (I,28–71; II,2–79). Симпатии Кельса при этом несомненно на стороне иудеев.

Именно поэтому в своей полемике против христианства он не гнушается теми отвратительными сплетнями, которые иудеи распространяли о Божественном Основателе нашей религии. Так, Кельс ссылается на одну из подобных сплетен и замечает, что “мать Иисуса была изгнана своим мужем-плотником после того как была изобличена в нарушении супружеской верности и родила от какого-то солдата, по имени Пантера” (I,32) . Вообще Господь в изображении Кельса, который для уничижения Христовой часто использует обличье иудея, описывается как чародей, изучивший искусство магии, и обманщик. По словам этого критика христианства, “хороший предводитель, повелевающий многими тысячами, никогда ещё не был предан, не был предан даже начальник разбойников, хотя бы он стоял во главе совершенно дурных людей, если только его приближённые видели от него пользу. Иисус же, напротив, был предан Своими подчинёнными, Он не сумел внушить к Себе со стороны обманутых учеников даже такого благоволения, какое оказывают разбойники своему начальнику” (II,12). Под стать Учителю согласно Кельсу были и ученики: “Иисус приблизил к Себе каких-то десять или одиннадцать отпетых (™piё·"touj) людей – мытарей и лодочников, очень дурной нравственности (ponhrotЈtouj), и вместе с ними скитался там и сям, снискивая Себе пропитание путём постыдного и настойчивого выпрашивания” (I,62).

Естественно, что аналогичным образом рассматривает Кельс и все основные моменты христианского вероучения. Прежде всего им подвергается сомнению одна из фундаментальных основ этого вероучения – представление о Воплощении Бога Слова. Христианам он задаёт убийственный по его мнению вопрос: “Какой смысл такого снисхождения Бога?” (kaqТdou tщ Qeщ; IV,3). Сам он, конечно, ответ на подобный вопрос знает: смысла в этом никакого нет и если бы данное “снисхождение” имело место, то оно привело бы к ниспровержению всех устоев мироздания, в котором нельзя ничего менять. На сей счёт оппонент христианства изрекает такую мысль: “Если ты изменишь здесь хотя бы самую малейшую часть, то весь мир (t pЈnta) у тебя разрушится и погибнет” (IV,5). Неприемлем для Кельса и христианский тезис, что для Бога всё возможно (p©n dunatХn tщ Qeщ). В противоположность такому тезису он считает, что для Бога невозможно желать что-либо противное природе (t par fЪsin boЪletai) или постыдное (V,14). Тем самым в отличие от христиан этот языческий философ считает, что “природа” детерминирует Бога, а не наоборот. Не принимает защитник традиционных основ эллинского любомудрия и христианскую эсхатологию, особенно, конечно, учение о воскресении тел. Наконец, лучшие черты в нравственном учении христиан, вызывающие у него невольную симпатию, Кельс считает заимствованными у Платона и других греческих мудрецов (см., например, его высказывания о терпении в VII,58).

Много места в своём сочинении Ориген уделяет и защите Богочеловеческой Личности Основателя христианства от нападок Кельса, использующего инсинуации иудеев. Искусно используя своё выдающееся знание Священного Писания , он старался доказать язычникам истинность того, что там написано. Попутно Ориген, разумеется, касался и вероучительных вопросов. Так, он, в частности, говорит, что поскольку Господь “принял тело путём рождения, то Он воспринял именно то тело, которое доступно страданиям (pТnwn dektikТn) и всем тяготам, присущим [нашим] телам, – особенно если мы будем понимать под тяготой [нечто] непроизвольное. И поскольку [Господь] возжелал принять тело, существенно не отличающееся от природы человеческой плоти (sоma oЩ pЈntV Ґllhj fЪsewj par ўnqrwp…nhn sЈrka), постольку Он воспринял вместе с телом страдания и тяготы его, не чувствовать которые Господь был даже не в состоянии (пn prХj tХ mѕ paqe‹n kЪrioj oЩk Гn). Вот почему и Его враги получили возможность причинять Ему тяготы и страдания. Мы выше уже сказали, что [Иисус], собственно, мог и не отдаваться в руки людей, если бы только захотел. Но Он пришёл [для этого], потому и восхотел, а восхотел потому, что Его смерть за людей должна принести пользу всем (tщ pant€ cr"simon; II,23)”. Впрочем, Иисус, приняв человеческое тело, способное и к человеческой смерти (qanЈtou ўnqrwp…nou dektikХn), явил Себя “великим Борцом” (mљgan ўgwnist"n) в этом теле, которое искушалось во всём, подобно всем людям, кроме греха (). Поэтому необычный способ рождения по человечеству Господа и отсутствие в Нём греха позволяют думать, что Его тело было более Божественным (qeiТteron) по сравнению с телами прочих людей и в некотором смысле может быть названо “телом Бога” (kat ti shmainТnon Qeoа sоma; I,69). Эту мысль об обожении человечества Христа, которое, как можно полагать, является залогом нашего обожения, Ориген выражает ещё следующим образом: мы веруем, “что Он есть Бог от вечности (ўrcБqen) и Сын Божий, есть Само Слово и Сама Премудрость и Сама Жизнь (Р aЩtТlogoj, № aЩtosof…a, № aЩtoal"qeia). Что же касается Его смертного тела и человеческой души, которая была в Нём, то они – как мы утверждаем – возвышены до величайшего достоинства не только через своё общение (koinwn…v), но также и через своё соединение (˜nиsei) и связь (ўnakrЈsei) с Ним, они сделались участниками Его Божества и обожествились (e„j QeХn matabeblhkљnai)” (III,41).

Естественно, что и Воскресение Господа энергично защищается Оригеном против нападок со стороны как иудеев, так и язычников. На сей счёт он замечает: “Мы верим, что Иисус воистину воскрес, как об этом Он Сам предсказывал и как об этом возвестили пророки. И самое Его Воскресение из мёртвых ещё чудеснее, чем воскресение других, потому что эти последние были воскрешены только пророками – Илией и Елисеем; Этот же (Иисус) воскрешён Отцом Его Небесным, а не пророками. Вот почему Его Воскресение было более плодотворным (me…zona e„rgЈsato), чем воскресение тех людей” (II,58). Христианское учение о воскресении всех людей, залогом которого послужило Воскресение Господа, Ориген излагает, опираясь на святого апостола Павла (преимущественно на ). По его словам, “мы знаем, что есть тела небесные и тела земные , что одна слава телам небесным , и другая слава телам земным , и что у небесных тел слава не одна и та же, ибо иная слава солнца, иная звезд , да и в самих звёздах звезда от звезды разнится в славе . Вот почему мы утверждаем, что при воскресении мёртвых, которого мы чаем, качества, присущие телам, изменятся (metabolЈj fЈmen g…nesqai poiot"twn ton ™n sиmasin). Ибо то, что сеется в тлении, будет восстановлено в нетлении, что сеется в бесчестии, будет восстановлено в славе, что сеется в немощи, будет восстановлено в силе, – сеется тело душевное, а восстанет тело духовное. Словом, мы утверждаем, что материя, лежащая в основе вещей (tѕn Шpokeimљnhn Ыlhn), может принимать все те свойства, которые желает ей дать Творец, – и в этом мы нисколько не сомневаемся, коль скоро допускаем Промысел [Божий]” (IV,57). Таким образом, в данном случае Ориген уточняет своё учение о воскресении: здесь идёт речь не о “логосе -смысле”, как во фрагменте его другого сочинения “О воскресении”, но об изменении качеств тел , причём такое изменение определяется Всемогуществом Божиим. Если судить по данному высказыванию Оригена , то его учение не расходится коренным образом с православным . И вообще, как считает Ориген , Кельс не был в состоянии понять христианское учение о воскресении – богатое, но трудно поддающееся объяснению (polЭn Фnta ka€ duserm"neuton – естественно, трудно объяснимое для язычников) и требующее мудрого толкователя. Далее Ориген разъясняет это учение, опять исходя из слов святого апостола Павла, только в . Как считает христианский дидаскал , душа, будучи по естеству нетелесной, нуждается, когда оказывается в любом телесном месте (™n pant€ swmatikщ tТpJ tugcЈnousa), в теле, которое бы соответствовало данному месту. Тело, носимое душой во время своего земного бытия, не пригодно для её обитания в более чистых, эфирных и небесных местах, а поэтому ей потребно лучшее облачение (kre…ttonoj ™ndЪmatoj). Это подобно тому, как, рождаясь в этот мир, душа покидает плаценту материнской утробы, облачаясь в тело, потребное для земной жизни (VII,32). – Данный образ также вполне вписывается в православное учение о воскресении . Поэтому сочинение “Против Кельса” является, несомненно, важным источником, позволяющим нам лучше и полнее понять один из наиболее спорных пунктов учения Оригена .

Вопросы экклезиологии также занимают важное место в рассматриваемой апологии. Рассуждая на сей счёт, Ориген исходит из известного определения Церкви как Тела Христова у святого апостола Павла (): это Тело, по мнению дидаскала, одушевляется (yucoЪmenon) Сыном Божиим, а членами Тела являются все верующие. Как душа оживляет и приводит в движение тело, которому самому не присуще двигаться жизненным движением (kine‹sqai zwtikоj), так и Слово приводит в движение в нужном направлении (™p€ t dљonta) тело Церкви и воздействует на него, причём Оно воздействует не только на всё это Тело, но и на каждый его член, который вне Слова ничего не делает (VI,48) . Поэтому Божия, проявляя себя как некое множество (“церкви”), коренным образом отличается от всех гражданских обществ. На сей счёт Ориген говорит: Бог, пославший Иисуса, сделал то, что “Евангелие Иисуса одержало победу по всей земле (pantacoа tБj o„koumљnhj) ради обращения и исправления людей и повсюду образовались церкви (™kklhs…ai), живущие по законам, противоположным законам обществ людей суеверных, невоздержанных и несправедливых (ўntipoliteuomљnaj ™kklhs…aij deisidaimТnwn ka€ ўkolЈstwn ka€ ўd…kwn), – а из людей такого рода и состоят почти повсюду общественные организации в городах. Церкви же Божии, научаемые Христом, по сравнению с обществами граждан, с которыми они обитают по соседству (parikoаsi), суть как светила в мире (). И кто будет отрицать, что даже те члены Церкви, которые [в добродетели и ведении] не достигли такого преуспеяния, как более совершенные (sugkr…sei beltiТnwn), превосходят лучших в этих обществах граждан?” (III,29). Поэтому члены Церкви, или “люди Божии”, суть соль земли () и жизненно необходимы для сохранения земного устроения мира (thrhtiko€ ton ™p€ gБj sustЈsewn toa kТsmou) . Своими молитвами вкупе с аскетическими подвигами и молитвенными размышлениями [над Священными Писаниями] (sЭn ўsk"sesi ka€ melљtaij) христиане содействуют благому течению (sumponoаmen) общественных дел и более других граждан сражаются [духовным оружием] за царя и государство. Вследствие чего христиане более остальных людей являются благодетелями отечества (eЩergetoasi tj patr…daj): они воспитывают своих сограждан в благочестии и возводят тех из них, которые ведут добрую жизнь, к Божественному и небесному Граду (e„j qe…an tin ka€ ™pourЈnion pТlin; VIII,71–74). Говоря о небесном Граде , Ориген подразумевает, вероятно, и наличие града земного ; таким образом он задолго до блаженного Августина намечает идею “двух градов”.

В своём сочинении Ориген пытается противостоять и философскому высокомерию Кельса. В противоположность философскому снобизму последнего христианский дидаскал высказывается следующим образом: если было бы возможным, чтобы все люди, оставив житейские дела, посвятили весь свой досуг любомудрию, то ничего не могло быть лучше этого пути [к христианству], ибо подобное занятие любомудрием способствовало бы исследованию вероучения и внятному изложению тёмных мест у пророков и в Евангельских притчах. Однако жизненная необходимость и человеческая немощь лишь очень немногим оставляют возможность посвящать себя размышлению (или знанию, разумению – ™p€ tХn lТgon). Для большинства же христиан всегда открыт путь к нравственному преуспеянию, которое зиждется на простой вере (yilБj p…stewj) . Эту веру вовсе нельзя удостаивать лишь презрения, ибо она полезна для большинства людей (cr"simon to‹j pollo‹j). Более того, обращение к тому или иному философскому учению и принятие его в качестве жизненного ориентира, по мнению Оригена , также основывается на вере (I,9–10). Возражая Кельсу, превратно понимающему слова святого апостола Павла в и толкующему их так: “Мудрость в жизни сей есть зло, а безумие – благо”, Ориген замечает, что “мудростью века сего” мы называем всякую философию, преисполненную ложных мнений (p©san yeudodoxoаsan filosof…an), а о “безумстве” говорим как о благе, когда оно является юродством для века сего (I,13). Учение же христиан не хуже всякого другого призывает к [подлинной] мудрости (oЩdenХj Нtton Р Cristanоn lТgoj ™p€ sof…an prokaloЪmenoj). Эта мудрость провозглашается уже в Ветхом Завете, особенно в писаниях Соломона. Слово [Божие] (Р lТgoj) желает, чтобы среди верующих были и люди мудрые, а для этого Оно стремится упражнять разумение (gumnЈsai tѕn sЪnesin) внимающих Ему, вследствие чего некоторые истины возвещаются Словом в виде образов, сравнений, притч и т. д. Поэтому среди тех, которые внимали притчам Господа, можно найти, с одной стороны, массу верующих, находящихся как бы “вовне” и достойных лишь “экзотерического учения” (жj њxw tugcЈnontaj ka€ ўx…ouj mТnon ton ™xwterikоn lТgwn), а с другой, учеников, изучающих толкование притч наедине с Учителем. И указанное высказывание в следует понимать в смысле укоризны по отношению к людям дурным (ўnqrиpouj faЪlouj), которые занимаются не духовными (умопостигаемыми), незримыми и вечными вещами, а тяготеют только к вещам чувственным – это и есть, по Апостолу, “мудрость века сего”. А противоположная ей мудрость Божия состоит в презрении к чувственному и в устремлении к Богу и к блаженству в Царстве Божием (III,44–47) . В этих рассуждениях Оригена замечается серьёзное уклонение от учения Господа и Апостолов. Противостоя философскому высокоумию Кельса, Ориген по сути дела психологически близок к нему в своём элитарном мироощущении. “Простым верующим” он оставляет только нравственное преуспеяние, тогда как “христианским мудрецам”, являющимся в собственном смысле слова преемниками Апостолов, уделяет как бы в “полное владение” изысканную область богословского исследования. Подобная дихотомия и подобный элитаризм несомненно чужды глубинной и стержневой интуиции всего христианского мироощущения, зиждящегося на заповедях Господа, ибо это мироощущение требует всецелого покаяния ветхого сознания человека (основой которого является гордыня), то есть всецелого изменения ума его . Ориген же в данном случае пытается новое вино христианского мироощущения влить в ветхие мехи сознания избранных “игроков в бисер”.

В ходе полемики Ориген касается и ряда других важнейших мировоззренческих моментов, в частности, насущнейшей проблемы для всех времён – вопроса о сути и происхождении зла. Что касается первого (per€ fЪsewj kakоn), то Кельс формулирует свою позицию прежде всего следующим тезисом: “Зла в сущих (™n to‹j oвsin) как в прошлом, так в настоящем и будущем заключается ни больше и ни меньше. Ведь природа вселенной (№ ton Уlwn fЪsij) – [постоянно] одна и та же, и происхождение зла – также одно и то же”. Таким образом, зло, согласно Кельсу, есть некая фатальная неизбежность мирового бытия. Отсюда эта позиция может предполагать и вывод, что зло даже полезно для поддержания гармонии во вселенском бытии. По мнению же Оригена , подобный подход к проблеме зла уничтожает “прекраснейшее учение” (dТgma kЈlliston), распространённое среди самих эллинов, а именно, что порок является лишённым пределов, а зло – бесконечным по своему смыслу (per€ toa ўТriston enai tѕn kak…an ka€ t kak ka€ tщ „d…J lТgJ Ґpeira) . Кроме того, Кельс, признавая Промысел Божий, невольно предполагает, что этот Промысел заправляет злом, не позволяя ему становиться большим или меньшим. Такому тезису Ориген противопоставляет (опираясь, среди прочего, и на сочинение Хрисиппа) положение о, так сказать, “колебании” количества зла в мире: данное положение подразумевало, что зло то усиливается, то ослабляется. Кроме того, Кельс, считая вопрос о происхождении зла трудным и доступным для решения только одним философам, высказывается на сей счёт в духе Платона: зло не от Бога, а присуще (“прилежит, примыкает к”) материи (ЫlV prТskeitai) и местом своего обитания имеет смертные существа (to‹j qnhto‹j ™mpoliteЪetai). С первой половиной этого высказывания (“зло не от Бога”) Ориген соглашается, но против второй половины тезиса решительно возражает: источник зла, по его мнению, отнюдь не материя, поскольку причиной зла является владычествующее начало (tХ №gemonikХn) каждого человека (или разумного существа), от которого и происходят злые деяния (IV,62–66). Таким образом, Ориген, в созвучии с общехристианской точкой зрения, категорично отрицает онтологичность зла.

В связи с проблемой зла Оригеном затрагивается и вопрос о сатане, который, правда, лишь намечается, но подробно не разрабатывается. Прежде всего им высказывается замечание, что “сатаной” является всякий [человек], избравший порок (p©j d Р tѕn kak…an ˜lТmenoj Satan©j ™sti) и совершающий деяния противоположные добродетели, – такой человек есть супротивник (ўntike…menoj) Сына Божия, являющегося Правдой, Истиной и Премудростью. Но сатаной в собственном смысле слова (kurииteron) можно назвать того, кто первый из разумных существ, проводивших жизнь блаженную и мирную, лишился крыльев (pterorru"saj) и ниспал из блаженного состояния (VI,44). Органичным следствием данного учения является представление об антихристе, отрицаемое Кельсом . Рассуждая на этот счёт, Ориген , исходя из (Якоже суть неподобна лица лицам, сице ниже сердца человеков ), говорит, что в сердцах людей наблюдаются различия: как среди тех, которые склоняются к добру, ибо они все в неравной степени и неодинаково запечатлеваются и образуются стремлением к нему, так и среди тех, которые вследствие своего нерадения о добре устремляются к противоположному, поскольку у одних порок (kak…an ‘зло’) более силён, а у других он слабее. Поэтому в человечестве существуют две крайности: одна, связанная с добром, а другая – с противоположностью ему; первая крайность с предельной отчётливостью проявляется “в человеке, который мыслится в Иисусе” (™n tщ kat tХn ‘Ihsoаn nooumљnJ ўnqrиpJ) , а другая – в том, который называется “антихристом”. Первая называется “Сыном Божиим”, а вторая – “сыном лукавого беса”, то есть сыном сатаны и диавола. Когда явится антихрист, то его, при содействии ему отца-диавола, будут окружать различные знамения, чудеса и многие обманы (VI, 45–46), которые, как подразумевается, соблазнят многих.

В общем же можно признать, что рассматриваемое произведение Оригена является одной из лучших страниц в истории древнехристианской апологетики. Как то констатирует А. Спасский, в своём полемическом труде христианский дидаскал проявляет себя сильным полемистом и “на каждое возражение Цельса даёт соответственное ему опровержение в полноте или во всей цельности и совершенстве. И при этом Ориген в своей полемике с Цельсом не ограничивается опровержением только того, что высказано Цельсом в каждом отдельном тезисе, а напротив, часто пользуется им – этим тезисом – для того, чтобы развить по поводу его свой какой-либо новый и оригинальный на обсуждаемый вопрос взгляд”. Вследствие чего можно сказать, что “апология Оригена не ставит своей исключительной целью полемику с Цельсом, но имела в виду доставить и общеполезные сведения, богатые оригинальностью содержания и богословской ценностью”. А подобное раскрытие положительного содержания христианского вероучения, отнюдь не ограничивающееся отрицанием противоположных тезисов, является сущностным и важнейшим свойством апологетики . В своём труде “Против Кельса” Ориген развил лучшие традиции предшествующей греческой апологетики. Своему оппоненту он противопоставляет основательность аргументов, серьёзную богословскую и философскую эрудицию и, самое главное, незыблемую веру в истинность Христовой. Безусловно, апологетический труд Оригена носит присущий многим греческим апологиям теоретический характер , но при этом и практические реалии бытия христиан в окружении языческого мира не остаются в пренебрежении. Поэтому “Против Кельса” есть не только заметное явление в истории древнецерковного богословия, но и ценный источник по истории древней Церкви, из которого можно почерпнуть множество полезных сведений.

Книга 1

Книга 2

Книга 3

Книга 4

Цельс, прежде всего желая оклеветать христианство в том, что христиане тайно составляют между собой общества, запрещенные законами, выставляет то главное положение, что только общества, составляемые явно, законны, а составляемые тайно противозаконны. В данном случае он хочет набросить тень подозрения на так называемую у христиан Вечерю Любви (agaphn), будто бы учрежденную в ущерб общественной безопасности и имеющую значение таинств (dunamenhn uperorkia). Говоря о собраниях у христиан, он таким образом усиленно проводит мысль, что общественный закон против этих (собраний). Но на это нужно сказать следующее. Допустим, что кто-нибудь попал к скифам, имеющим нечестивые законы, и не имея возможности выбраться оттуда, был вынужден остаться жить у них. Этот (человек), во имя закона истины, составляющего для скифов беззаконие, конечно, на разумном основании мог составить общества с теми людьми, которые придерживаются одинакового с ним образа мыслей, составляющих однако нарушение законного порядка с точки зрения скифов. Точно также и перед лицом Истины-Судьи, законы языческие, охраняющие почитание идолов и нечестивое многобожие, суть такие же законы скифов или даже еще более нечестивые, чем эти последние. Итак, не противно разуму составлять общества, хотя бы и противозаконные, если только эти общества – во имя истины. Допустим также, что некоторые тайно составили общества, чтобы погубить тирана, посягающего на права города; они поступили, конечно, хорошо. Точно также и христиане составляют общества ввиду того, что тиранствует так называемый у них дьявол и лжец. Эти общества противозаконны с точки зрения дьявола, но зато направлены против дьявола и на спасение других, которых (христиане), конечно, вправе убедить оставить этот как бы скифский и тиранический закон.

Затем он говорит, что (христианское) учение (Кол. 3.11) (dogma) варварского происхождения, – очевидно, разумея в данном случае иудейство, с которым христианство тесно связано. Но он, собственно, снисходительно относится и не ставит в упрек нашему учению (tw logw) его варварского происхождения, он даже хвалит варваров за то, что они оказались способными создать учения и только добавляет к этому, что, собственно, греки оказываются в состоянии обсудить, обосновать и приспособить к достижению добродетели все изобретения варваров. Словом, это положение (Цельса) нам можно даже обратить в защиту тех истин, которые заключаются (в) христианстве и присущи (ему). Он говорит, что человек, получивший образование в греческих школах и (прошедший) науки, в случае, если обратится к (христианскому) учению может не только признать эти истины (христианства), но даже сообщить им искусную обработку, восполнить в них кажущиеся – с точки зрения греческого разумения – недостатки и таким образом уготовить (понимание) истинности христианства. К этому нужно еще добавить, что в пользу нашего учения существует еще некоторое особенное доказательство, только ему свойственное и имеющее высший Божественный авторитет в сравнении с тем греческим доказательством, которое достигается при помощи диалектики. Это Божественное доказательство Апостол называет доказательством духа и силы (1 Кор. 2.4),– духа потому, что пророчества способны привести к вере всякого обращающегося к ним, а особенно к тем, которые имеют отношение ко Христу; – силы, ввиду тех чудесных знамений, о существовании которых можно заключать на основании многих фактов и, между прочим, на основании того, что следы их сохраняются еще и теперь у живущих по указанию (христианского) учения.

После этого он говорит о том, что христиане тайно совершают и учат всему, что им только заблагорассудится, и при этом делает замечание, что (христиане) поступают так не без основания: именно с тою целью, чтобы избежать угрожающего им уголовного наказания; он приравнивает это опасное положение к тем бедствиям, каким подвергся Сократ за свою философию. Мог бы он здесь упомянуть также о Пифагоре и прочих философах. На все это нужно ответить, что афиняне скоро же и раскаялись в осуждении Сократа и совершенно не питали в сердцах никакого озлобления в отношении к нему, равно как и в отношении к Пифагору. По крайней мере, последователи Пифагора очень долгое время имели школы в той части Италии, которая называется Великой Грецией. Что же касается христиан, то их преследовали и Римский Сенат, и тогдашние императоры, и войска, и народ, и даже родственники верующих; враждебно относясь к (христианскому) учению, они создавали ему препятствия, и это учение было бы окончательно побеждено кознями стольких (людей), если бы только, благодаря Божественной силе, оно не получило перевеса и не превозмогло бы настолько, чтобы победить весь мир, строивший ему козни.

Посмотрим и на то, как он думает оклеветать нравоучительную часть (нашей веры). Он говорит, что она заключает в себе черты общие с учением прочих философов и не представляет какого-либо особенного и нового учения. На это нужно ответить: если бы правильное понятие о нравственном законе не было присуще всеобщему сознанию, то тогда, собственно, и у тех, которые допускают праведный суд Божий, было бы отвергнуто наказание для грешников. Поэтому нет ничего удивительного, если один и тот же Бог свое учение, преподанное через пророков и Спасителя, отпечатлел в душах всех людей с той целью, чтобы на суде Божием никто не мог оправдаться, так как всякий человек имеет произволение закона, написанное в сердце своем (Рим. 2.15). Эта именно мысль прикровенно раскрывается и в Слове (Писания), которое, однако, почитается у греков за миф. Там говорится, что Бог собственным перстом (Исх. 31.18) записал и вручил Моисею заповеди, которые преступили в своем нечестии люди, (от) – лившие тельца (Исх. 32.19), которые изгладил – как бы так говорило (Писание) – поток беззакония. И во второй раз написал Бог (те же заповеди) на каменных скрижалях, которые вытесал Моисей, и снова вручил их ему (Исх. 34.1): это как бы означает, что пророческое слово первого беззакония снова обращает душу через Второе Писание Божие.

А взгляд христиан на идолослужение Цельс разделяет, и сам и подтверждает его, когда говорит, что (христиане) не веруют в божеств, созданных руками человеческими, так как трудно представить, чтобы богами могли быть произведения дурных и безнравственных художников, – произведения, изготовленные подчас неправедными людьми. Впрочем, он желает выставить этот взгляд (христиан) как мнение, имеющее всеобщее значение и не составляющее исключительное достояние только (христианского) учения. В данном случае он ссылается на изречение Гераклита, который говорит: «люди, которые подходят к бездушным предметам, как к богам, поступают подобно тому, кто говорит со стенами. И на это нужно ответить: как в других частях нравоучения, так и в данном случае людям присущи понятия, которые, собственно, и привели к подобным мыслям Гераклита и всякого другого грека, и даже варвара». Ведь и Цельс говорит, что даже персы думают (об идолослужении) точно также, и в доказательство ссылается на Геродота, который действительно передает об этом же (факте). Я, со своей стороны, добавлю еще, что и Зенон Киттейский в своем произведении: «О государстве» подтверждает то же самое, когда говорит: «строить храмы нет никакой нужды: то, что делается ремесленниками и составляет произведение рук, нельзя почитать священным, достойным чести и святым.» Итак, ясно, что в отношении данного пункта учения писанием Божиим написано в сердцах людей, как именно нужно поступать.

Затем – я не знаю только по какому собственно побуждению – Цельс утверждает, что христиане при помощи имен и заклинаний будто бы имеют власть над некоторыми демонами. Я думаю, он имеет в виду тех, которые у нас заклинают и изгоняют злых духов. Но ясно, что в данном случае – клевета на наше учение. Ведь христиане приписывают эту силу не заклинаниям, а (призыванию) – имени Иисуса и чтению Евангельских рассказов о Нем. Эти (священные) слова часто заставляют демонов выходить из людей, в особенности если обращающиеся к демонам со (священными) словами изрекают их с чистым сердцем и искренней верой. Имя Иисуса имеет такую силу над демонами, что производит указанное действие даже тогда, когда оно призывается людьми порочными. Этому научает нас и Иисус, когда говорит: Многие скажут Мне в тот день: «не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили?» (Мф. 7.22). Проглядел ли Цельс это (изречение Иисуса) намеренно и со злым умыслом, или же, может быть, он и совсем не знал его, я, конечно, не ведаю. Но дальше он обвиняет и самого Спасителя в том, что совершить свои чудесные деяния Он будто бы был в состоянии только при помощи чародейства и Он будто бы заранее предвидел, что и другие, изучившие те же чародейства, будут совершать такие же чудеса и при этом будут хвалиться, что они совершают их силой Божественной; поэтому-то Иисус якобы и изгоняет таких (людей) из своего общества. При этом (Цельс) обвиняет Его и за то, что Он, хотя и изгоняет бесов справедливо, но Сам оказывается нечестивцем, так как повинен в тех же самых (чародействах). Если же, – заключает Цельс, – совершая эти чародейства, Он не повинен в нечестии, то тогда не повинны в нем и те, кто поступает подобно Ему. Правда, мы не можем показать, какой именно силой совершал Иисус чудеса, но, однако, ясно, что христиане, отнюдь, не прибегают к изучению чародейств, но изрекают только имя Иисуса и прочие словеса, в которые они уверовали согласно Божественному Писанию.

Он, далее, часто называет наше учение тайным. Но и в данном случае его возражение совершенно опровергается: почти весь мир знает проповедь христиан и гораздо лучше, чем эти излюбленные мнения философов. Кому не известно, что Иисус родился от Девы, что Он был распят, воскрес и многие уверовали в это воскресение, что возвещается Суд, на котором грешники получат достойное наказание, а праведники заслуженную награду? Да и таинство воскресения не служит ли даже для неверных предметом праздной болтовни и насмешек, хотя они его и не понимают? Ввиду всех этих фактов совершенно неуместно говорить, что наше учение составляет тайну. Да если наряду с общедоступным учением и есть в нем нечто такое, что не сообщается многим, то это составляет особенность не только учения христиан, но и учения философов; у этих последних точно также были некоторые учения всем доступные и учения сокровенные. Одни ученики Пифагора, например, довольствовались (ссылкой только на то), что «он сам так сказал», другие же, напротив, тайно учились этому, что было небезопасно вверять слуху людей непосвященных и еще неочищенных. И всем этим таинствам, распространенным повсюду: и в греческих, и в негреческих странах, не ставилось в вину то, что они содержались тайно. Цельс, следовательно, клевещет напрасно на наше учение: он, очевидно, не понимает таинственности христианства.

Но, по-видимому, Цельс как бы с особенным сочувствием относится к тем, кто в исповедании христианства сохраняет твердость до смерти. Он так выражается: «я вовсе не держусь того мнения, что человеку, приверженному хорошему учению, в случае, если ему предстоит ради него подвергнуться опасности от людей, надлежит отпасть от этого учения или притворно отказаться от него, или даже сделаться его отрицателем.» Цельс относится даже с порицанием к тем, кто мысленно разделяет христианские убеждения и в то же время делает вид, что не разделяет или даже совершенно отвергает их. Именно он говорит, что человеку, придерживающемуся учения, не следует притворно отмежевываться от него или делаться его отрицателем. В обличение Цельса нужно сказать, что он, говоря так, впадает в противоречие с самим же собой. Из других его произведений видно, что он, собственно, эпикуреец. И только потому, что возражения, которые он делает против нашего учения, не могут быть убедительными, если он будет выставлять напоказ свой эпикуреизм, он и поступает так, что допускает существование в человеке (начала) родственного Богу, – начала более высшего сравнительно с началом земным. Он говорит: «те, у кого это (начало), т. е., душа, находится в хорошем состоянии, направляют все свои стремления и пожелания к сродному с ними, – разумеет в данном случае Бога – и горят сильным желанием всегда слушать и вспоминать что-нибудь о Нем». Обрати же внимание, как кривит он душой. Раньше он сказал, что кто придерживается хорошего учения, тот, даже если ему предстоит из-за него подвергнуться опасности от людей, не должен отклоняться от учения или притворно отмежевываться от него, или же делаться его отрицателем. Но он сам же и поступает наперекор всем этим (положениям). Он чувствует, что ему со своими воззрениями на христианство не снискать доверия у тех, кто допускает нечто вроде Провидения и Божественного мироправления, коль скоро он открыто заявит себя эпикурейцем. Но история поведала нам уже про двоих Целесов-эпикурейцев: одного, жившего раньше при Нероне, и этого Цельса, жившего при Адриане и дальше.

Потом Цельс подает нам совет, чтобы мы, принимая (христианское) учение, усваивали его положения под руководством разума; в противном случае, склоняясь на что-нибудь без подобной предосторожности, будто бы можно впасть в заблуждение. И таких людей, без предварительного исследования принимающих за истину все, что им говорят, он приравнивает к тем, которые верят фиглярам и фокусникам, этим служителям Митры и Вакха и других божеств подобного же рода, верят привидениям Гекаты и иного демона или демонов. Подобно тому, как у тех дурные люди часто пользуются невежеством людей легковерных и увлекают их, куда пожелают, подобно этому, – говорит он, – происходит и у христиан. «Некоторые из них, – утверждает он, – не желают ни высказывать, ни выслушивать никакого основания для того, во что они веруют, и руководятся только положением: „не исследуй, а верь – вера твоя спасет тебя“. Он влагает также в уста христиан слова: „нехороша мудрость мира сего и похвальна глупость“. На это нужно сказать: если бы все люди оставили житейские попечения и весь свой досуг обратили на занятие философией, то ничего не могло бы быть лучше этого пути (к христианству). Тогда оказалось бы, что и в христианстве не в меньшей степени, если только не в большей, возможны: и исследование вероучения, и изложение темных мест у пророков и Евангельских притчевых сказаний и прочих бесчисленных мест, изложенных в форме образов или законоположений. Да если даже и невозможно подобное (научное изучение христианства) по причине ли житейских затруднений или же вследствие недостатка потребных сил у людей, – так как только очень немногие в состоянии посвящать себя знанию – то и тогда для большинства может ли быть указан какой-либо иной лучший вспомогательный путь (к нравственному улучшению) кроме того пути, который представлен всякому человеку Иисусом? Обратимся ко всему множеству верующих, освободившихся от бездны порока, в котором они ранее утопали, и спросим их, что считают они для себя лучшим состоянием: то ли, при котором они веруют в простоте сердечной и в то же время достигают нравственной устойчивости, благодаря именно своей уверенности, что прегрешения наказываются, а честные деяния награждаются; или же то, при котором они будут относиться с презрением к простой вере и будут убеждены, что нравственного усовершенствования они не достигнут до тех пор, пока не обратятся к непосредственному исследованию учений? Очевидно, за исключением разве немногих людей, большинство не достигнет и того, что оно получило от простой веры, и без этой последней будет коснеть в самой дурной жизни. И если представилась бы необходимость отыскать какие-либо факты в доказательство той мысли, что (христианское) гуманное учение явилось в жизнь не без участия Бога, то как раз вышеуказанным фактом и можно было бы воспользоваться в данном случае. И о плотском враче, приведшем многих больных (людей) в здоровое состояние, благочестивый человек не преминет подумать, что этот врач пришел в города к людям не без участия Бога: ведь ничего спасительного среди людей не устраивается без Божественного содействия. Если же таким образом человек, уврачевавший тела многих людей или только приведший их в лучшее состояние, производит свое лечение не без Божественного участия, то насколько более (поступал не без Божественного участия) Тот, Кто уврачевал души многих людей, обратил и привел их в лучшее состояние, соединил их во всех отношениях с Богом и научил все поступки направлять по Его благоволению и отклонять (от себя) все, что противно Богу, – все, даже ничтожные слова, действия и помышления?

И хотя издеваются над нашей (простосердечной) верой, я все же говорю в ее защиту и, убедившись в ее полезности для большинства людей, твердо настаиваю на учении о необходимости веровать в простоте сердечной для тех, кто не имеет возможности оставить все (заботы) и заняться исследованием учения. Да и те, которые держатся противоположного мнения, в действительности поступают точно также. Если кто, например, увлекается философией и случайно останавливается на определенной философской школе, то разве этот человек при выборе такого-то учителя руководится чем-нибудь иным, а не простой только верой в то, что именно эта школа есть самая лучшая? Он не выжидает, пока придется ему услышать учения всех философов и, ввиду различия в их направлении, (узнать) возражения против одних и доказательства в пользу других школ, чтобы затем произвести свой выбор и решиться на то, сделаться ли ему стоиком, платоником \ перипатетиком, эпикурейцем, словом, последователем какой угодно философской школы. Напротив, уступая какому-то безотчетному стремлению, даже при всем нежелании сознаться в этом, он обращается, например, к занятиям в духе стоического учения и оставляет без внимания все прочие (школы): отвергает, например, платоническую за то, что она якобы уступает другим в возвышенности своих взглядов, перипатетическую – за то, что она якобы потворствует людским слабостям и снисходительнее прочих школ относится к обычному людскому представлению о благах жизни. А некоторые, взирая на участь злых и рачительных людей на земле, с первого же взгляда колеблются в вере в Промысел и уж очень поспешно приходят к тому заключению, что нет, собственно, никакого Промысла, и склоняются к учению Эпикура и Цельса.

Итак, если уж разум указывает на необходимость доверять любому основателю философских школ, как у греков, так и у варваров, то разве не должно еще с большей верой относится к Богу, сущему надо всеми, Который учит, что только Его одного нужно чтить, а на все остальные (вещи) не следует обращать внимания, так как они или суть ничто, или даже – и при своем реальном бытии – все равно заслуживают только почтения, но, отнюдь, не Божеского поклонения и почитания? И кто по отношению к этим вещам не довольствуется простой верой, но желает обратиться к рассудочному их рассмотрению, тот пусть подыскивает доказательства и основания, какие ему вздумается и какие он может обрести путем тщательного исследования. Но и тогда разве уже не будет разумно веровать в Бога более, чем в эти человеческие (измышления философов), коль скоро и они-то все имеют свое основание в вере? Пускается ли кто в плавание, вступает ли в брак, делается ли отцом ребенка, бросает ли семя в землю, разве он в данном случае не питает веры на получение чего-то лучшего, хотя в то же время может случиться совсем обратное, что и бывает нередко. Однако, в уверенности, что получится хороший результат, согласный с желаниями, все люди смело берутся за дела и сомнительные, и неизвестные, несмотря на то, что они могут окончиться так или иначе. И если в жизни во всяком предприятии, исход которого сомнителен, людей возбуждает и поддерживает надежда на удачу и вера в лучшее будущее, то почему тогда еще с большим правом сравнительно с теми, которые путешествуют по морю, засевают землю, женятся и бывают озабочены прочими человеческими занятиями, не может быть предоставлена та же самая вера тому, кто верует в Бога, устроителя всех этих вещей, верует в Бога, Который с бесконечным великодушием и Божественной снисходительностью дерзнул открыть это учение всем, живущим по лицу земли, после величайших преследований и смерти – этого бесчестья, по мнению некоторых, перенесенного Им за людей, – верует в Бога, Который своим служителям и ученикам еще вначале дал поручение и наставления, чтобы они, не боясь великих преследований и постоянно грозящей им смерти, смело шествовали по лицу всей земли ради спасения людей?

Потом Цельс говорит буквально так: «Если (христиане) пожелают отвечать на мои вопросы, которые я задаю не с целью испытывать, – ведь я, собственно, все знаю – но потому только, что одинаково интересуюсь всем, то это, конечно, хорошо. Если же (отвечать) они не пожелают и будут говорить, по своему обычаю: „не исследуй“ и так далее, то тогда, – замечает он, – (христианам) уже необходимо научить меня, что же это такое они говорят, из какого источника проистекают их слова» и так далее. На это должен я ответить. Положение: «знаю все» есть, собственно, в высшей степени смелое и хвастливое утверждение с его стороны. Если бы он даже в совершенстве прочитал книги пророков, которые содержат множество прикровенных изречений и слов, неясных для большинства людей, если бы он наряду с Евангельскими притчами и остальной частью Писания, посвященной закону и иудейской истории, занялся также проповедью Апостолов и, прочитав все это внимательно, пожелал проникнуть в смысл изречений, то и тогда он не имел бы смелости сказать: «все знаю». Даже мы, несмотря на то, что посвятили этим занятиям всю свою жизнь, и то не можем сказать: «я знаю все». Истина – наш друг. И все же никто из нас не скажет: я знаю все положения эпикурейского учения; никто не осмелится утверждать, что он знает все учение Платона, особенно ввиду того обстоятельства, что (об учении Платона) существует очень много разногласий даже у тех, кто занимается его объяснением. И кто дерзнет сказать: я знаю все учение перипатетиков? Может быть, Цельс свое положение: «я знаю все» услышал от каких-нибудь простецов, которые настолько простосердечны, что даже и не замечают своего собственного невежества; пользуясь услугами таких учителей, он, может быть, и возмечтал, что знает все. Мне кажется, что с ним произошло то же, что может случиться с человеком, отправившимся путешествовать по Египту. Там мудрецы египетские изучают писания отеческие и много философствуют о том, что у них почитается священным; простецы же выслушивают какие-нибудь басни, смысла которых они не понимают, хотя сильно гордятся этим (знанием). И если (тому путешественнику) случается научиться от простецов тем басням, он уже думает, что познал всю египетскую мудрость, хотя на самом деле он и не сообщался ни с кем из жрецов и ни у кого из них не учился египетским тайнам. Что я сказал о египетских мудрецах и простецах, это же можно наблюдать и у персов. У них точно также есть мистерии, но самый смысл последних постигают у них только ученые, простой же народ, довольствующийся поверхностным знанием, понимает в них только внешнюю форму. То же самое нужно сказать о сирийцах и индийцах, словом, о всех народах, у которых есть мифы и литература.

Цельс утверждает, что многие христиане высказывают такое положение: «греховна мудрость житейская и похвально безумие». На это нужно ответить: наш противник извращает смысл изречения Павла и не приводит собственных его слов, которые читаются так: Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Ботом (1 Кор. 3.18,19). Итак, Апостол говорит не просто: мудрость есть безумие пред Богом, но: мудрость мира сего. И далее говоря: если кто думает быть мудрым среди вас, не выражается просто: тот будь безумным, но прибавляет еще: в веке сем будь безумным, чтобы быть мудрым. Следовательно, мудростью века сего мы называем всякую такую философию, которая содержит ложные учения и потому почитается, согласно Писанию, суетной. И безумие мы называем похвальным не безусловно, но только в том случае, когда кто-нибудь бывает глупым веку сему. Точно в таком же смысле мы могли бы сказать, что и платоник, верующий в бессмертие души и в сказания об ее переселении из одного тела в другое, допускает глупость, как это выходит с точки зрения стоиков, перипатетиков и эпикурейцев: стоиков – потому, что они осмеивают подобное положение; перипатетиков – потому, что они вышучивают все эти разглагольствования Платона; эпикурейцев – потому, что они обвиняют в суеверии тех, которые вводят (веру в) Промысел и признают Бога-Мироправителя. Да, собственно, и христианское учение отдает предпочтение тому, кто принимает истины веры после разумного и мудрого исследования, а не тому, кто усваивает их только простой верой. И Божественное Откровение восхотело допустить этот последний способ только в тех видах, чтобы не оставить людей совершенно безо всякой помощи. Так именно учит Павел, истинный ученик Иисусов, когда говорит: ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих (1 Кор. 1.21). В этих словах (Апостол) ясно проводит ту мысль, что Бога нужно познавать в премудрости Божией. Но так как такое познание стало невозможным (для людей), то Богу и угодно было затем спасти верующих, но не просто (верующих) в юродстве, но в юродстве как оно дано в проповеди. Проповедь об Иисусе Христе распятом и есть собственно юродство проповеди. Так его понимает и Павел, когда выражается: я мы проповедуем Иисуса Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, Для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость (1 Кор. 1.23-24).

Так как Цельс полагает, что у большинства народов существует сродство одного и того же разума, то он перечисляет все те народности, которые, по его взгляду, дали начало какому-либо религиозному учению. Я не знаю, почему он несправедливо относится к одним только иудеям и не включает их народность в число прочих (народностей), с которыми они могли бы разделять труды, иметь одинаковые мысли и представить во многих отношениях сходные религиозные учения. У нас является естественное желание задать ему такой вопрос: почему, спрашивается, он так доверился историческим сказаниям варваров и греков по вопросу о древности тех (народов), которых он называет, и баснословными считает исторические сказания одного только этого народа? Коль скоро все писатели рассказали обо всем, что касается тех народов, совершенно правильно, то почему же тогда не доверять одним только пророкам иудейским? Если допустить, что Моисей и пророки в описании деяний иудеев были более расположены к своему народу, то почему же нельзя сказать, что точно также поступали и писатели тех народов? Или, может быть, только египтяне в своих рассказах об иудеях должны заслуживать доверия, хотя в своих исторических повествованиях они говорят об иудеях одно только дурное, а иудеи, напротив, должны считаться уже лжецами, если подобным же образом выражаются относительно египтян и рассказывают, что последние незаслуженно сделали им много зла и за это должны были претерпеть от Бога наказания? И это нужно сказать не по отношению к одним только египтянам. В древних хрониках ассирийцев мы также найдем рассказы о сношениях и войнах этой нации с иудеями. Да и иудейские историки – не называю их пророками, чтобы не показаться предубежденным – и те в своих книгах точно также изображали ассирийцев своими врагами. Смотрите же и опять, насколько самолюбив этот (Цельс), который с доверием относится к одним народам как к мудрецам, а к другим питает презрение как к людям, совершенно лишенным (здравого) смысла. Вот выслушай, как выражается Цельс. «Есть, – говорит он, – древнее учение, существующее с незапамятных времен, которое всегда хранилось мудрейшими народами, городами и разумными людьми». И он при этом не соблаговолил даже упомянуть об иудеях как о мудром народе, хотя бы даже наряду с египтянами, ассирийцами, индийцами, персами, одризами, самофракийцами и элевсинцами.

И насколько справедливее Цельса был пифагореец Нумений, о великой учености которого свидетельствуют его многочисленные произведения. Он исследовал многочисленные учения и выбрал из них весьма много такого, что казалось ему истиной. В своей первой книге о высшем благе он повествует о народах, которые имели представление о Боге как существе бестелесном и помещает в числе их также и иудеев. Он не пренебрег воспользоваться в своем сочинении даже изречениями пророков и изложил их в форме образов. Говорят, что и Гермиппт в своей первой книге «О законодателях» рассказывал о Пифагоре, что он будто бы принес к грекам свою философию от иудеев. Известна также книга историка Гекатея об иудеях, в которой он так сильно расхвалил мудрость этого народа, что даже Геренний Филон в своем произведении об иудеях вначале выражает сомнение, действительно ли принадлежит это произведение указанному историку; но потом поясняет, что если оно действительно принадлежит ему, то, очевидно, историк был пленен убедительной силой иудейского учения и предался этому учению.

Удивляет меня и то, каким образом Цельс одризов, самофракийцев, элевсинцев и гипербореев мог причислить к разряду самых древних и мудрых племен, а иудеев не удостоил отнести к числу даже мудрых и древних народов, тогда как у египтян, финикийцев и греков имеется много сочинений, в которых (иудеям) приписывается глубокая древность. Я, со своей стороны, считаю излишним приводить все эти свидетельства. Кто же интересуется ими, может обратиться к произведениям Флавия Иосифа «О древности иудеев» в двух книгах, где автор приводит великое множество писателей, которые свидетельствуют о глубокой древности иудеев. И у Татиана, более позднего писателя, точно также имеется произведение под заглавием: «Против греков», в котором он в высшей степени научно выставляет на вид историков, свидетельствующих о древности иудеев и Моисея. Итак, ясно, что Цельс в своей речи (об иудеях) руководился вовсе не истиной, а неприязненными чувствами. Он, очевидно, имел намерение обесчестить происхождение христианства, которое имеет тесную связь с иудейством. В самом деле, он называет даже галактофагов Гомера, галльских друидов и гетов очень мудрыми и древними народами, хотя эти народы проповедуют много такого, что имеет близкое сродство с иудейским вероучением, да и произведения их, не знаю, сохранились ли даже. И при всем том одним только евреям он с каким-то особенным упрямством отказывает в древности (происхождения) и мудрости. И потом опять: когда он сочиняет список мужей древних и мудрых, которые принесли пользу современникам и потомкам своими сочинениями, он однако в список мудрецов не включил Моисея. Между тем, от Лина, которого Цельс поставил на первом месте в числе поименованных им (мудрецов), не сохранилось ни законов, ни речей, имеющих целью исправление народов и принесение им нравственной пользы; законы же Моисея, напротив, имеются у всякого народа, живущего по лицу всей земли. Посмотри, разве не со злым умыслом он исключил Моисея из списка мудрецов, коль скоро про Лина, Музея, Орфея, Ферикида, Зороастра-перса и Пифагора говорит, что они рассуждали о тех или иных вопросах и изложили в книгах положения своего учения, что эти положения сохранились даже доселе. Он умышленно забыл только басню о так называемых богах, которые одержимы человеческими страстями, и особенно басню, приукрашенную Орфеем.

Наиболее яркой фигурой среди ранних апологетов был мученик Иустин Философ. В своем “Историческом учении об отцах Церкви” Филарет, архиепископ Черниговский и Нежинский, пишет: “После мужей апостольских первое место занимает Иустин Философ по имени и образованию, учитель Церкви с ревностью и духом Апостольским, по страдальческой кончине - мученик Христов” . Обычно он считается основателем апологетики, хотя у него были предшественники .

Единосущного Отцу

Точная дата мученической смерти Иустина Философа неизвестна. Церковный историк Евсевий Кесарийский относит ее к шестидесятым годам (161–169 гг.)

<…>

Исследуйте Писания <…> они свидетельствуют о Мне.

дня

и в кондаке

икономии

На западе Викторин (26 . Блаженный Августин (*354–†430) в своей христианской доктрине замечает, что Иларий овладел языческой ученостью, чтобы поставить ее на службу христианской вере. Иларий и Августин считали, что вера и разум не противоречат друг другу, а находятся между собой в гармонии. Кстати, Викторин, один из образованнейших людей своего времени, в молодости был противником христианства, а затем лишь стал его апологетом.

Иустин родился в первые годы II века (ок. 105 г.) в языческой семье, получил прекрасное эллинское образование, учился у многих философов, был знаком со многими языческими школами: стоиков, киников, пифагорейцев, платоников (неоплато­ников) и т. д., сам был преподавателем риторики, но нигде и ни у кого он не получал умственного и духовного удовлетворения. Он метался в поисках правды и истины, меняя наставников и учителей. Любопытны характеристики, которые он им впоследствии давал. Однажды, погруженный в размышления, он гулял по берегу моря и встретил старца, с которым имел длительную беседу, а потом, видимо, еще много встреч и разговоров. Эти беседы привели Иустина к христианству. Имени старца мученик Иустин в своих трудах не называет, вероятно, из конспиративных соображений, естественных в условиях гонений. Последующие же авторы и церковное предание указывают, что это был священномученик Поликарп, епископ Смирнский.

Стряхнув с себя античную мудрость пифагорейцев, неоплатоников и других языческих философов, святой Иустин весь свой талант и голос ученого направил на защиту и проповедь христианства. Эллин по внешнему виду и образованию, пламенный христианин по вере, Иустин путешествовал по всему тогдашнему римскому миру с востока на запад, чтобы повсюду распространять и утверждать веру во Христа Спасителя. Это был странствующий благовестник, не имеющий ни постоянного места жительства, ни церковной должности. Восторженное уважение, засвидетельствованное его учеником Татианом, говорит о привлекательности Иустина Философа и о силе его личного влияния на окружающих Так, он юридически доказывал, что христиане не разрушают государства, а наоборот, укрепляют его, что они не приносят вреда людям, что они не являются атеистами-безбожниками, как их пытались изобразить языческие авторы; показывал, что христианское мировоззрение неизмеримо выше языческого и атеистического. Наиболее интересным произведением Иустина Философа является, бесспорно, “Диалог с Трифоном иудеем” . Уникальный документ! Он сообщает массу биографических сведений и доносит до нас психологию того времени - первых веков христианства. В своих трудах, говоря современным языком, Иустин Философ использовал научно-методический аппарат и понятия, разработанные до него греческой философией. Этим он облегчает решение своей задачи - сделать свои труды понятными современному ему античному читателю и показать, что достижения греческой философии могут быть использованы для раскрытия содержания и защиты христианства. Из его апологетических трудов следовало, что: а) эллински образованный человек может принять и исповедовать христианство; б) христианство - более высокое мировоззрение, чем язычество со всеми его философскими модификациями и иудейство; в) христианство есть завершение еврейской религии, а Христос - Тот Мессия, Которого евреи ждали на протяжении веков.

Иустин Философ первым высказал предположение, что Господь Бог вел человечество ко встрече Иисуса Христа двумя путями: первый путь - путь еврейского народа, которого Бог готовил как избранный народ, а через него - и все человечество к встрече пришествия в мир Иисуса Христа; второй путь - это путь всего человечества через греческую философию. В своих трудах Иустин отмечает и положительные, и отрицательные ее стороны.

Кстати сказать, и наш Символ веры в первых своих членах, за исключением двух только слов, был очень близок к тому, что произнес Иустин Мученик на суде, приговорившем его к смертной казни: Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым , то есть все сотворил Бог. В своем исповедании Иустин дал и понятие Иисуса Христа как Сына Божия , у него нет лишь слов Единосущного Отцу , которые появились в 325 году на Никейском соборе.

Очень четко выразил стиль творений святого мученика Иустина архиепископ Филарет: “…святой Иустин был философом по духу своему; таков он был в жизни; таков он и во всех сочинениях своих. С верным познанием откровенного учения он соединял глубокий взгляд на христианство. Свои мысли он излагает не в той форме простого наставления, в какой излагают их мужи апостольские; он исследует, сравнивает, проверяет. Говоря с язычником об истинах христианских, он вводит язычника в размышления о них, излагает предметы отчетливо и ясно, чтобы оставить потом язычника безответным перед ними за его неверие” ; говоря с иудеем, он заставляет его вникнуть в смысл пророческих книг.

Точная дата мученической смерти Иустина Философа неизвестна. Церковный историк Евсевий Кесарийский относит ее к шестидесятым годам (161–169 гг.) II века. Александрийская хроника датирует ее 169 годом.

У Иустина были ученики и последователи. Но пути многих из них разошлись: они очень по-разному стали относиться к классической философии и греческой, античной культуре. Сириец из языческого селения Татиан много путешествовал, изучал науки и философию; в Риме он встретил Иустина Философа, принял христианство, но, в отличие от Иустина, Татиан резко отрицательно относился ко всей греческой культуре, заявляя, что все, чем гордятся греки - все это заимствовано у других народов. Он считал, что все народы, исповедующие язычество, равно заблуждаются. Христианство для Татиана - полный разрыв с греческой культурой. Греческая мифология глуха и непостоянна, а греческие театры - школа разврата. Их танцы, музыка и поэзия преисполнены грехом. Татиан упрекает эллинов в том, что они мудрость разорвали на части и лишили себя истинной мудрости. Он упрекает античную философию в безнравственности и отмечает, что во многих случаях “мудрость варваров” выше мудрости эллинов. Склонный к крайностям и восточной мистике, он впоследствии отошел от Православия и основал секту энкратитов, гностическую по своему существу.

Другой последователь Иустина Философа, Афинагор , напротив, широко использует греческих авторов; его творения явно рассчитаны на лиц, имеющих греческое образование. Афинагор одним из первых попытался дополнить веру разумом, Откровение - принципом доказательства; ему принадлежит первое в истории христианства теологическое “дедуктивное доказательство”, направленное против языческого многобожия: Бог по самому своему понятию есть существо беспредельное всеохватывающее, следовательно, Он должен быть один. Афинагору принадлежит понятие “доказательные основания нашей веры”. Филолей (Филатей), в противоположность Афинагору, полностью отрекается от всего языческого и признает только Божественное откровение; все же остальное он считает плодом падшего ума .

Таким образом, уже во II веке в христианском обществе четко определились два подхода к проблеме соотношения знания и веры, а, следовательно, и задачам апологетики.

Жившему в III веке Тертуллиану из Карфагена приписывают формулу: “Верую, потому что это абсурдно”. Его не интересовали ни научные, ни философские искания. Он остановил свое внимание на вопросах нравственности, дал картины семейной жизни того времени, с которыми многим было бы полезно познакомиться и в наше время .

Принципиально иных взглядов придерживалась Александрийская школа богословия, которая очень высоко ставила светскую античную философию, учила о дополнительности веры и знания. Она вышла из Александрийской катехизической школы, возникшей во второй половине II века. Наиболее видными представителями этой школы были Климент Александрийский (ок. 150–215) и Ориген (185–254); второй считается еретиком .

Об остроте борьбы между двумя направлениями христианства первых веков свидетельствует Климент Александрийский, который писал: “Есть между нами немало людей, боящихся эллинской философии, как дети боятся привидения <…> Если их вера настолько слаба, что может колебаться от человеческих заблуждений, то пусть эти слабосильные христиане лучше признаются, что они никогда не верили в Истину”.

Клименту Александрийскому принадлежит знаменитый тезис “филосо­фия - служанка богословия”. Он ограничивал область знаний сферой рациональной интерпретации положений веры. Вера и знание неразрывно связаны. Веру он определяет как “со­кра­­щение знаний”. Климент впервые в истории христианской мысли отчетливо формулирует принцип гармонии веры и знания. В своих трудах он стремился увещевать язычников к принятию христианства. Он опровергает язычество, используя греческую философию, излагает основы христианской веры для новообращенных и пытается создать философию христианства для образованных христиан. Три его работы получили историческое и церковное признание: “Увещание язычников”, “Педа­гог”, “Строматы” ‘узорчатые ковры’. Давая такое название, Климент хотел показать разноцветность, многообразность, мозаичную многоцветность своих высказываний и мыслей - это еще не систематическое изложение богословских систем, это подход к нему.

Александрийцы старались использовать все те знания, которые накопило к их эпохе человечество, для осмысления христианства, для проповеди христианства, использовать аппарат языческой мудрости для разоблачения этой самой языческой мудрости. Недаром языческие философы писали Оригену, что он их данные, их достижения и методику использует для опровержения их же взглядов, для обоснования и защиты “варварского суеверия”. Знакомая картина! В послевоенные годы наши диалектические материалисты-атеисты обвиняли Альберта Эйнштейна в том, что он опозорил свое имя, имя ученого, отдал свой талант в услужение поповщине.

Использование языческих приемов для опровержения языческой лжемудрости и защиты христианства особенно ярко выражено в основном апологетическом труде Оригена “Против Цельса”. Цельс в своем огромном труде “Истинное слово”, не дошедшем до нас, но рассыпанном в цитатах и изложениях, опровергает христианство с позиций языческого философа, тщательно изучившего Библию и христианское учение. Он ищет аналогов Христа в других религиях, пишет о том, что вокруг образа Иисуса возникли сказания, легенды и мифы. По существу, все замечания антирелигиозной пропаганды, с которыми мы встречаемся в ХХ веке, были пущены в литературный обиход уже в первые века; изменялась форма, а не сущность, за исключением одного: древние не додумывались объявить Иисуса Христа мифом, несуществующей исторической личностью; это уже является “достижением” XIX–XX вв. В первые века еще не было сомнений в историчности Иисуса Христа: слишком близким был Он по времени для писателей тех времен, как для нас Наполеон , святые Серафим Саровский или Иоанн Кронштадтский.

Цельс утверждал, что христиане уступают язычникам в отношении богослужения и философии, поскольку они опираются на Библию, которая принадлежит варварскому еврейскому народу. Ему претит доступность христианского учения всем и каждому, между тем как истинная философия может быть доступна лишь единицам избранных интеллектуалов.

Очень характерно, что Цельс, подобно многим современным “мыслителям”, призывает христиан влиться в плюралистическое римское общество, сохранив веру в Христа Иисуса, но признавая все остальные “ценности” мира сего. Он обвиняет христиан в том, что они поклоняются Богу, рожденному от женщины и жившему на земле в человеческом образе. Язычники же, воздвигая статуи богам, понимают, что это не боги, а лишь их изображения. “Это, - пишет протоиерей Иоанн Мейендорф, - первый в истории миф о поклонении изображениям и религиозном искусстве” . По мнению того же богослова, работа “Про­тив Цельса” представляет собою первую серьезную полемику между образованным христианином и язычником-интеллекту­алом .

Ориген много занимался истолкованием Библии, а писал для своих гречески образованных современников. Он понимал, что для последних читать Библию - историческую Книгу варварского народа - не является очевидной для них необходимостью. Но он был убежден, что без Ветхого Завета невозможно правильно понять христианство. В своих многочисленных творениях Ориген в мельчайших подробностях ветхозаветных книг искал духовный смысл, аллегорически, символически относящийся к Христу. Порою, увлекаясь аллегоризмом, он “всецело пренебрегает историческим смыслом” .

Космогоническая система Оригена противоречива: на библейские представления явно накладываются гностические. Он считал, что до нашего мира было и после него будет бесчисленное множество подобных миров (эонов), которые приходят и уходят, замещаясь во времени все новыми и новыми. Наш мир сотворен единожды, он имеет начало и конец, об этом свидетельствует Священное Писание (Быт 1:1–2); у Екклезиаста он находит подтверждение о мирах древних (Еккл 1:10; 3:15), а о новых мирах пророчествует Исайя (Ис 56:22). Бог вечен, всемогущ, Он всегда творит мир. Ориген пытается соединить представление стоиков о цикличности и еврейско-библейское понимание линейности и абсолютности времени. Но в представлении Оригена материальные тварные миры сотворяются и гибнут, а единожды сотворенные души никогда не гибнут, но претерпевают лишь различные метаморфозы. Значение циклов материального мира в воспитании падших духов и возвращении их в нормальное состояние очень большое, но, имея свободную волю, они могут пожелать падения . Система Оригена фантастична, как и системы гностиков. Она показывает, как опасно аффектированно пытаться идти на компромиссы разных верований и представлений.

Следует отметить, что Александрийская школа заимствовала некоторые свои принципиальные и методические положения у широко известного в древности еврея-философа Филона, жившего в Александрии на грани двух эр (25 г. до Р. Х. – 50 г. по Р. Х.). Последний пытался создать некий синтез еврейских верований и античной философии. Он считал, что Библейское откровение и греческая философия имеют один и тот же источник - Божественный разум-Логос, но что Библия есть просто слово (Логос) Бога, а греческая философия есть человеческое отражение этого Логоса. Живя в иудейской общине среди языческого мира, в Александрии, одном из центров тогдашней античной культуры, и овладев ею, Филон по существу занимался иудейской апологетикой.

Заметный след в раннехристианской апологетике оставил и священномученик Киприан, епископ Кафагенский (*201–†258). Он в письме Донату дал емкую и литературно превосходную характеристику современного ему языческого общества. Им написаны работы “О сути идолов”, “Три книги свидетельства против иудеев”; ему приписывается “Трактат против иудеев” .

По дошедшим до нас отрывкам, упоминаниям в древних источниках можно предполагать, что апологетическая литература в первые века была весома и многочисленна . Известен перевод с греческого на латинский записи прений между Язоном, христианином из евреев, и Паписком, александрийским иудеем, об истинах христианской веры. Люди древности и средневековья любили диалоговую форму. Ею в совершенстве владел в ХХ веке священник Валентин Свенцицкий, диалоги которого до сих пор перечитываются.

Необходимо отметить, что многие работы древних авторов передергиваются и неправильно переводятся пропагандистами атеизма. Так, из труда “Диалог с Трифоном иудеем” иногда приводятся слова Иустина Философа: “Докажи, что Он - Христос”. А наши атеисты пытаются, передернув, донести эти слова как: “Докажи, что был Христос”! Вопрос ставился не так: “А является ли Иисус из Назарета тем самым ожидаемым Мессией, Которого ждали Апостолы, евреи, ждало человечество”, то есть в совершенно иной плоскости.

Таким образом уже в первые века на примерах работ Иустина Философа, Татиана, Климента Александрийского, Оригена, священномученика Киприана Карфагенского и других видны два основных направления апологетики: одно - против язычества, эллинизма; другое - против иудейства. В одном случае обличается ложь язычества, в другом случае на основании анализа еврейских священных книг обосновывается, что Иисус из Назарета является тем самым Христом, Которого в течение веков ждал еврейский народ. В основе последнего направления апологетики лежат слова Иисуса Христа: Исследуйте Писания <…> они свидетельствуют о Мне.

Постепенно тот апологетический накал против язычества, который был в I–II веках, стал глохнуть. Христианство получило широкое распространение. Появились новые проблемы. Христианство принимают и блестящие мыслители, и глубокие молитвенники, и те, кого мы сегодня называем рядовыми интеллигентами. Внутри христианства возникают ереси. Наиболее важной среди них был в III в. так называемый гностицизм. Гностики пытались омертвить христианское учение, сделать его доступным для людей с языческими взглядами и образом жизни. Они стремились соединить восточные культы с современным им язычеством и христианством. То же пытаются делать западные и наши доморощенные любители Востока, растворяя христианство в какой-то непонятной общей религии или трансформируя его. Ищут корни Христа на Востоке. При этом Восток переместился из Персии в Индию и Тибет. Старая идея… Подробно о гностиках говорить у нас нет возможности . Отметим лишь немаловажные обстоятельства. Первое: расцвет гностицизма в период разложения римского мировоззрения и зарождения христианства, что в какой-то мере позволяет проводить аналогию с широким распространением в наши дни кришнаитства, теософии, антропософии и различных оккультных культов, истоки которых находятся на Востоке. Второе: моральные позиции гностиков видятся небезынтересными! Гностики делили людей на две категории: первые - низшие люди, пневматики - должны спасаться путем морального делания, возрастать через труд, быть готовыми за свою веру идти на мученичество. Вторые - гностики - благодаря своим знаниям могут спасаться без дел. Важно, чтобы они сумели сохранит свой разум, свои знания, а для этого они могут отрекаться от Христа. Это типичная интеллигентская ересь! К сожалению, и в нашей России, в XIX–XX веках появились гностики. Один из них был даже “около церковных стен” вместо того, чтобы быть в церковных стенах.

Наиболее значительной фигурой в борьбе с гностицизмом был священномученик Ириней Лионский, родившийся в середине II века в Смирне и слушавший в отрочестве поучения священномученика Поликарпа Смирнского. В 70-х годах II века он оказывается в Галлии. Ему принадлежат пять книг против гностиков - “Исследование и опровержение лжеименного знания” - и “Изложение апостольского учения”. Прямая полемика в последней работе отсутствует; истинность христианского учения ее автор доказывает ссылками на пророческие книги Ветхого Завета. Его письма к пресвитеру Флорину - сейчас даже сказать страшно - настолько искренни и непосредственны: они - дыхание апостольских времен.

Победа Константина Великого II и его Миланский эдикт знаменуют начало новой эпохи в развитии христианства, христианского богословия и апологетики в частности. Богословские споры вышли из молитвенных собраний на улицы городов, на рыночные площади и даже в общественные бани. Вчерашние язычники бросились рассуждать о делах Божественных, распространились ереси. Новопришедшим из язычества и античной философии нужна была гласная христианская проповедь, которая могла бы быть воспринята и теми, кто в эпохи гонения не знал о христианстве, судя о нем по расхожим языческим байкам, или боялся принять христианство страха ради. Появилась возможность широкого общения между христианскими мыслителями, подвижниками и богословами разных частей обширной Римской империи. Эта свобода породила широкое распространение ересей и падение нравов в самом христианском обществе. От свободного христианизированного общества любители благочестия бежали в пустыню - начался расцвет монашества, но в эту же эпоху выдвинулась и блестящая плеяда отцов Церкви, которые пытались осмыслить языческую мудрость и использовать ее в целях проповеди Православия. Это святители Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский .

Василий Великий поставил чрезвычайно важный вопрос, имеющий значение и для нашего времени. Его сочинение о том, как получить пользу от языческих сочинений, особенно ценно для молодежи. Он сам и его друг Григорий Богослов получили блестящее по тем временам образование и одновременно, ходя в языческую академию, они ходили к христианским учителям. Этот путь прошла и молодежь моего поколения. Григорий Богослов пишет, что он считает свое обучение в языческой гимназии вторым великим даром судьбы после христианской веры. Но все они видели и опасность языческой мудрости. Василий Великий подчеркивал, что славный Моисей сперва упражнял свой ум египетскими науками, а лишь потом приступил к созерцанию будущего, подобно тому как и в позднейшие времена о премудром Данииле повествуется, что он вначале изучил халдейскую мудрость, и только тогда уже коснулся Божественных Промыслов. Сам Василий Великий, по характеристике его друга Григория Богослова, имел столько учености, сколько вместить может человеческая природа. Философ, юрист, искусствовед - он имел глубокие знания в астрологии и в математике… он так изучил их, как другие изучают лишь одну науку. Наиболее крупным его произведением является “Шесто­днев”, - свод естественно-научных и некоторых богословских представлений IV века. Без этого творения великого отца Церкви невозможно вести библейскую апологетику. Повествование ведется по шести дням творения. Автор разбирает проблему дня ; для него 6 дней творения - это не 144 часа, но наши бабки и даже уважаемые семинаристы забыли, что говорили отцы Церкви. Святитель Василий Великий писал: “Назовешь ли его днем, назовешь ли его веком, назовешь ли его состоянием - выразишь одно и то же!”.

По Василию Великому, каждый этот день представлял собой этап неопределенной продолжительности, не умещающийся в 24 часа. “Пред очами Твоими тысяча лет как день вчерашний, - цитирует он псалмопевца Давида, - и один день, как тысяча лет…”. Василий Великий признает способность стихий - земли, воды и огня производить живые существа по Слову Божию. Он дает удивительную картину естественно-научных миропредставлений IV века. Некоторые представления из изложенных им ошибочно приписывают у нас Ломоносову, в частности, взгляды на происхождение янтаря. Василий Великий описывает птиц и летающих насекомых; последние, по его мнению, дышат порами тела, а не легкими. Он доказывает это экспериментально: опущенные в масло с открытой головой, они задыхаются.

Творцом, началом всего для Василия Великого является Бог. Природа живет по созданным Им законам, развивается, изменяется, порождает новые формы. Бог повелел - и море “чревобо­лезнует” рачками, медузами, рыбами и так далее, - очень характерная для Василия Великого мысль. Он склонен к идее самозарождения, продолжающегося и ныне, чего мы, конечно, после работ Луи Пастера принять не можем. Само зарождение жизни из земли и воды у Василия Великого происходит по воле Божией. Земля и вода получили для этого особые дары - повеление Творца .

Нельзя согласиться с трактовкой, данной отцом Иоанном Мейендорфом представлениям Василия Великого о творении. Он приписывает святителю Василию Каппадокийскому мнение, что Бог “дал творению первоначальный толчок. Все последующее развитие (эволюция) происходит само по себе” . Этим утверждением великий отец Церкви низводится в данном вопросе на позиции деизма . В действительности Василий Великий говорит о последовательности повелений Божиих: повелел - море чревоболезнует, повелел - земля производит.

Пафос “Шестоднева” - в утверждении, что научно-фило­соф­ская мысль в своей положительной фактографической части вполне совместима с библейскими открытиями. М. В. Ломоносов называл святителя Василия Великоговеликим учителем, который знал, как сдружить Божественные откровения и природные правды. Конечно, мы должны при этом учитывать уровень античных знаний IV века. Вместе с тем святой архиепископ Каппадокийский подчеркивал коренные мировоззренческие рас­хождения библейских представлений с языческими, греческими. В начале сотворил Бог - значит, было начало, рассуждал он, значит, само время сотворено. Эту мысль впоследствии развивал блаженный Августин, а в XIX–XX вв. мы стали рассматривать время как форму существования материи. Представление о времени как не об абсолютной данности вытекает из текстов Священного Писания и совершенно чуждо античному миру, который признавал неначальное существование безначального хаоса, из которого родились боги.

Важное значение для развития апологетики имеет книга Василия Великого “Против Евномия”. Евномий был арианином, находящимся под сильным влиянием греческой философии, которую он не смог осмыслить, преодолеть и примирить с христианским Откровением. Аналогичная беда и у многих современных интеллигентов.

Значение Василия Великого прекрасно сформулировано в тропаре ему: Во всю землю изыде вещание твое, яко приемшую слово твое, имже боголепно научил еси, естество сущих уяснил еси, человеческие обычаи украсил еси… и в кондаке Явился еси основание непоколебимое Церкве.

Зависимость нашей богословской и философской литературы от западной приводит к тому, что более известны представления блаженного Августина, чем Великих Каппадокийцев, первое место среди которых принадлежит архиепископу этого града Василию.

Протоиерей Иоанн Мейендорф обращает внимание на еще одну важную черту деятельности Василия Великого, которая часто бывает необходима в апологетической работе. Этот вселенский учитель Церкви дал яркий пример икономии , церковного домостроительства, согласно принципам которого он прежде всего заботился о мире в Церкви. Будучи редким дипломатом и благоразумным пастырем, Василий был тверд в существенных вопросах, но соблюдал большую осторожность в формулировках, не желая никого шокировать или вводить в соблазн. За это его часто критиковал святитель Григорий Богослов . Можно сказать иначе: Василий Великий четко различал догматические основы православного вероучения и возможности теологуменов - частных богословских мнений, которые часто возникают из-за разного понимания смысла отдельных слов.

Достойное место среди Каппадокийцев занимает брат Василия Великого святитель Григорий Нисский, который считал, что все вещи были как потенции созданы Богом во вневременном акте творения в форме “сперматических (семенных) логосов”. Затем все это множество потенций развивается и каждая проявляется в свое время. Творение и дальнейшее регулирование семенных начал происходят в мире под началом Демиурга. Каждая реализованная вещь осуществляет определенную функцию и цель в Божественном плане мироздания. Человека Григорий Нисский рассматривает как посредника между Богом и природой, господином природы и всей твари, созданной Богом.

Другом Василия Великого был святитель Григорий Назианзин (ок. *330–†389), названный Церковью Богословом. Этого наименования удостоены за всю историю только три человека: святой апостол Иоанн Богослов, святитель Григорий Богослов и преподобный Симеон Новый Богослов. Вероятно, трудно, даже невозможно найти более сильный гимн реальной дружбе двух людей, чем в “Слове надгробном Василию архиепископу Кесарии Каппадокийской”, произнесенном Григорием Назианзином. Оба учились в языческой школе в Афинах.

“У обоих нас было одно упражнение - добродетель и одно усилие - до отшествия отсюда, отрешась от здешнего, жить для будущих надежд…

Нам были известны две дороги: одна - это первая и превосходнейшая - вела к нашим священным храмам и к тамошним учителям, другая - это вторая и неравного достоинства с первой - вела к наставникам наук внешних. У других бывают призвания, или отцовские или свои, по роду собственного звания и занятия, но у нас было одно великое дело и имя - быть и именоваться христианами…”.

Они были очень непохожи друг на друга: спокойный, сосредоточенный Василий, мудрый, дипломатичный и блестящий организатор, и беспокойный, очень поэтичный, часто мятущийся Григорий. Однако они “непрестанно возрастали в пламенной любви друг к другу” и “…казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела”, - так вспоминал об их дружбе Григорий. В ней, конечно, всегда первенствовал Василий. Глубина богословской мысли у святителя Григория Назианзина соседствует или даже слита с поэзией. Согласно отцу Иоанну Мейендорфу, наши Рождественский, Богоявленский и Пасхальный каноны - не что иное, как перефразированные Иоанном Дамаскином отрывки из проповедей святителя Григория Богослова. Фома Аквинат, убежденный католик, утверждал, что у любого отца Церкви можно найти хоть какую-нибудь неверную мысль или высказывание, а у Григория Богослова - ни одного.

Не будем сейчас обсуждать его богословие, - это делается в курсах основного богословия, догматики, патристики. Для нашего предмета важны апологетические аспекты его творений. Причем речь идет не только о нем, а обо всех Великих Каппадокийцах во главе с Василием Великим.

Интеллигенция первых веков была воспитана на античной философии и прежде всего на трудах Аристотеля, Платона и его последователей - неоплатониках. Для каппадокийских святых Отцов, как и для других отцов Православной Церкви, христианство есть личностная встреча с Богом Отцом, Христом, Святым Духом. Не от философии, тем более греческой, которую он, галилейский росток, просто не знал, апостол Петр воскликнул: Ты Христос, Сын Бога Живаго… Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни (Ин 6:68–69). Опыт этой встречи надо было перевести для думающего, антично мыслящего человека в доступные ему понятия и категории; при этом последние действием откровения Божия и Священного Писания принципиально меняли свое содержание. Задачей этой работы, которую проделали Отцы IV–V вв., было убрать камни на пути к личностной вере, к пониманию Божественного откровения. Для этого необходимо было убедительно и последовательно в полном согласии со Священным Писанием и Священным Преданием сформулировать христианское учение в категориях греческой философии, чтобы по существу произвести революцию в головах образованной элиты современного им общества.

Это и Божественное начало мира вместо безначального хаоса, это личностное отношение к каждому отдельному человеку, это и единство Бога в трех Ипостасях, это отрицание платонической и других концепций вечности материи, каковая идея уходит в представление греческой религии о первоначальном и безначальном хаосе, порождающем богов. Это вера в Бога Творца, а не просто демиурга, бессмертие души, представление об условном характере времени и его сотворенности и т. д. Христианство породило принципиально новые представления о мире и лишь для раскрытия их пользовалось категориями античной философии и науки. Важнейшей была идея развития, восхождения к Богу через покаяние, искупление каждого отдельного человека Богочеловеком - Иисусом Христом.

Идеи Василия Великого и других Великих Каппадокийцев получили развитие в работах Иоанна Дамаскина (†750), который допускает изменяемость творения, а также сыграл большую роль в борьбе с иконоборчеством. И его 3-я песнь Канона 5-го гласа четко выражает его представления о положении Земли во Вселенной. Ее можно использовать для апологетической работы. Водрузив на ничесомже землю повелением Твоим и подвесивый неодержимо тяготейшую . При желании здесь можно увидеть намек на закон тяготения. Ни о каких китах здесь речи нет. А кончается этот ирмос словами: на недвижимом, Христе, камени заповедей Твоих Церковь Твою утверди, Едине Блаже и Человеколюбче . Мысль о висящей в пустоте Земле трансформируется у Иоанна Дамаскина в мысли, что Церковь стоит на недвижном камени, твердом основании Заповедей Христовых. Мысль его восходит к словам Христа На сем камне Я создам Церковь Мою и врата адовые не одолеют ее (Мф 16:8). Удивительное противопоставление тварно-материального и духовного. Такие сравнения, сопоставления и противопоставления типичны для богословских и, в частности, апологетических, морально назидательных работ прошлого. Книга святителя Тихона Задонского так и называется “Сокровище духовное от мира собираемое”.

Преподобный Иоанн Дамаскин, развивая мысль Василия Великого об учении языческой мудрости, пишет так: “И мы позаимствуем мудрость языческих писателей и ученых, являющихся служителями Истины”. Он подчеркивал, что богомудрый Моисей сначала изучал египетскую мудрость, а потом коснулся Божественных уроков. Иоанн Дамаскин как бы замыкает собою эпоху великих отцов древней Церкви и начинает эпоху великих подвижников средних веков.

На западе Викторин (IV в. по Р. Х.) и Иларий (†367) провели большую работу по переводу христианских грекоязычных авторов на латинский язык, а также создавали свои оригинальные труды в развитие их представлений . Блаженный Августин (*354–†430) в своей христианской доктрине замечает, что Иларий овладел языческой ученостью, чтобы поставить ее на службу христианской вере. Иларий и Августин считали, что вера и разум не противоречат друг другу, а находятся между собой в гармонии. Кстати, Викторин, один из образованнейших людей своего времени, в молодости был противником христианства, а затем лишь стал его апологетом.

Подвижник Востока преподобный Ефрем Сирин (†373–†379), чьи произведения составляют сокровищницу православной аскетики, писал: “Что видим в природе - тому же учит и Писание. И природа, и Писание, если правильно будем вникать, показывают одно и то же”. Позже его мысль была отлита в четкую формулу: “Природа и Писание как две книги, написанные одним автором, не могут противостоять друг другу, если только мы правильно читаем одну из них или обе вместе”.

Крупнейшей фигурой западной латинской апологетики был блаженный Августин, оказавший огромное влияние на развитие западной философии и апологетики в частности . В последние годы к его трудам проявляется огромнейший интерес среди наших светских историков и философов. На восточную мысль он особого влияния не оказал. Наоборот, будучи блестяще образованным и глубоко эрудированным человеком, он хорошо владел знаниями и идеями греко-языческих теологов и мыслителей.

В настоящей статье сознательно обходятся чисто теологические споры и труды золотого века христианского богословия .

Великие отцы Церкви раскрыли глубины Священного Писания, разъяснили надмирность христианства, показали, как должно относиться к светским наукам, светской культуре, в ту пору языческой, и использовать их для проповеди христианства. Их опыт особенно ценен сейчас, когда нас окружает атеистический мир.

Историческое учение об отцах Церкви Филарета, архиепископа Черниговского и Нежинского. Т. 1. СПб., 1882. С. 54.

На русском языке творения Иустина Философа и Мученика были изданы с введением, примечаниями протоиереем П. Преображенским (М., 1892). Первая и вторая Апологии - в сборнике “Ранние отцы Церкви” (Брюссель, 1988. С. 255–361). - п. Г. К. - О его творениях см. также Дворкин А . Ветхий Завет как христианская книга в писаниях св. Иустина, Философа и Мученика // Альфа и Омега. 1994. № 3; Миллер Т . “Диалог” Иустина и “Диалоги” Платона // Альфа и Омега. 1997. № 3(14). - Ред .

Учение Иустина Философа о Втором Лице Троицы исторически очень важно для борьбы с широко распространившимися сейчас неоарианами. Он подчеркивает веру в то, что Сын Божий “собственно один рожденный от Бога, Его Слово, Первородный и Сила; Слово, сосуществующее с Ним прежде создания”, Господь и Бог, Творец и Правитель мира. В своем исповедании Иустин явно раскрывает содержание 1-й главы Евангелия от Иоанна.

Там же. Оригену посвящена огромная литература (приводятся лишь отдельные работы на русском языке): Болотов В. В. Учение Оригена о Святой Троице. СПб., 1879; Соловьев В. С. Ориген // Собрание сочинений. Т. 10. С. 439–449; Скворцов К. Философия отцов и учителей Церкви (период апологетов). Киев, 1868 (глава “Ориген”). - п. Г. К. - См. также Сидоров А. Жизненный путь Оригена // Патристика. Н.-Новг., 2001, где приводятся данные некоторых книг об Оригене. - Ред .

Стоическую идею цикличности пытался развивать еще Татиан, находившийся в конце своей жизни под влиянием восточной мистики и гностиков. Представление о всеобщем воскресении он толковал как возобновление жизни в новом мировом цикле. Он верил и в Страшный суд, и в посмертное воздаяние.

Творения священномученика Киприана епископа Карфагенского. СПб. О священномученике Киприане см. Митрополит Антоний (Мельников), Сомань Х. Святой Киприан епископ Карфагенский и “папа” Африканский // Богословские труды. Сб. 18. С. 231– 237.

Из неупомянутых ранее следует отметить Минуция Феликса и его сочинение “Октавий”, которое называют “жемчужиной апологетической литературы”.

Литература, посвященная гностикам, весьма обширна: Болотов В. В. Лекции по истории Древней Церкви. СПб., 1910; Поснов М. Э. Гностицизм II в. и победа христианской Церкви над ним. Киев, 1917; Он же . История христианской Церкви (до разделения Церквей - 1054). Брюссель, 1964; Соловьев В. С. Гностицизм // Собрание сочинений. Т. 10. С. 323–328; Он же . Валентин и валентианиане // Там же. С. 285–290; Он же . Василид // Там же. С. 291–292; серия статей в Православной энциклопедии. Наиболее глубокая духовно-нравст­венная оценка гностицизму дана священником Сергием Мансуровым в его “Истории Церкви” (Богословские труды. Сб. 17).

Деизм - очень неопределенный. В XVI веке деистами называли так называемых социан, не признававших догмат о Святой Троице и Божество Иисуса Христа. В XVII–XVIII веках деистами назывались мыслители, признающие безграничные права и возможности разума. Одни из них признавали сверхразумные тайны (Локк), другие отрицали чудеса (Тиндаль), третьи склонялись по существу к чистому пантеизму (Толанд). Краткую характеристику деизма и его форм дал проф. МДА С. С. Глаголев в “Православной богословской энциклопедии” (Т. IV. Пг., 1903. С. 971–975).

Викторин (Гай Марий Викторин) - римский ритор и писатель, на склоне лет ставший христианином. Его богословие несет отпечаток неоплатонизма, сказавшегося и на его антиарианских сочинениях. Комментировал Послания апостола Павла. См. о нем Фокин А . Из истории западного богословия. Триадология Мария Викторина // Альфа и Омега. 2000. № 1(23). Иларий Пиктавийский - епископ Пуатье, пламенный противник арианства, претерпевший гонения и прозванный Афанасием Запада; см. о нем Попов И. В . Святой Иларий, епископ Пиктавийский // Богословские труды. Сб. 4–7. - Ред .

См. о нем Фокин А. Из истории западного богословия. Блаженный Августин Иппонский // Альфа и Омега. 2000. № 2(24). - Ред.

Архимандрит Киприан (Керн). Золотой век святоотеческой письменности (Жизнь и учение восточных отцов IV века). Paris,1967.

Христианство возникло в I в. н.э. в восточной провинции Римской империи - Палестине, и во II-III вв. широко распространилось по всей империи и даже за ее пределами. Развитие христианской философии в I-III вв. шло крайне медлен­но и было связано с рядом трудностей. Так, ряд видных идеологов хри­стианства (Тертуллиан, Иустин, Татиан и др.) утверждали, что христиа­не вообще не нуждаются ни в какой философии, поэтому вся предше­ствующая философия должна быть просто отброшена. Другие же полагали, что философия может помочь обосновать и разъяснить хри­стианскую веру. И для этого можно использовать даже идеи язычни­ков, предварительно очистив их от собственно языческого содержания. На формирование христианской философии значительное влияние оказало учение иудейско-эллинистического философа Филона Алек­сандрийского. Первые философские идеи христианского вероучения можно обна­ружить в библейских (новозаветных) текстах: в Евангелии от Иоан­на и в Посланиях апостола Павла. Первыми попытками собственно философского осмысления идей христианства можно считать гностицизм, учение Оригена, апологе­тику и патристику. Важнейшее место в христианской теологии и философии заняла сотериология - учение о спасении, т.е. о путях обретения райского блаженства и приближения к Богу. Филон (кон. I в. до н.э.- сер. I в. н.э.) Филон первым попытался философски осмыслить религиозные идеи иудаизма, соединить Откровение и философию.(Основные труды. «О жизни созерцательной», комментарии на книги Ветхого Завета (главным образом на «Бытие»). Человек - это соединение души и тела. Душа - носитель божественного начала в человеке; она существует до рождения тела, душа бессмертна, она источник движения и деятельности, в ней заключено все, что помогает человеку возвы­ситься. Тело человека материально, бездеятельно и косно, в теле нахо­дится все худшее, что тянет человека вниз, тело - темница для души. Человек в силу своей телесности является изначально гре­ховным существом, тот, кто прожил хотя бы один день, уже нечист. Поэтому в силу своей греховности все люди равны перед Богом. Целью человеческого существования является подражание Богу. Для этого необходимо покаяние, отречение от мира, аскетический об­раз жизни, очищение от страстей.

Ориген (185-253/254) (Основные труды. «Творение», «Против Цельса») Следуя Филону Александрийскому, Ориген разработал учение о трех уровнях смысла Библии: телесном - буквальном; душевном - моральном; духовном - философско-мистическом. Три вида существ: Ангелы устремились к Богу, Демоны отвратились от Бога, Люди некоторое равновесие в душе между устремленностью к Богу и от Него. Ориген утверждает неизбежность полного спасения, т.е. возвра­щения к Богу (апокатастасис) для всех духов, включая дьявола, и, соот­ветственно, временность адских мук. Гностицизм - течение пытавшееся объединить христианство с нехристианскими элементами, утверждающее, что мир познаваем. (Фалес, Пифагор, Героклит, Демокрит, Сократ, Аристотель, Эпикур.) Присуща черта дуального объяснения мира – борьба материи (носителя зла) с духом(носителем добра) и имеет космическое значение. Гностики различают всеблагого бога искупителя и подчинённого ему (враждебного) бога творца. Термин «апологетика» происходит от греческого слова «апология», что значит «заступничество, оправдание». Апологетикой называется течение в христианской теологии и философии, выступавшее в защиту христианского вероучения - в основном в период формирования хри­стианства и борьбы с язычеством Время наиболее интенсивного развития апологетики - II-V вв. Необходимость защиты хрис­тианства по трем направлениям. Иудеи Доказать, что пришествие Христа было предсказано в Ветхом Завете и что христианство по воле Божьей приходит на смену иудаизму Язычники Перевести истины Откровения на язык разума, т.е. дать рациональное и философское обоснование христиан­скому вероучению Римские власти Доказать правительству свою лояльность Центральная проблема - отношение между разумом и верой, языческой фи­лософией и христианским вероучением.