Е Лютер и крестьянская война. гг. Зимой и весной 1524 года природа словно сбилась с толку. В феврале цвели вишни и бабочки летали, как летом. В пасхальную неделю ударил мороз. Холода держались до самого лета. Посевы погибли, а к осени начался мор. В июне 1524 года восстанием в графстве Штюллииг началась Великая крестьянская война.

В течение нескольких месяцев она охватила обширную территорию от Эльзаса до Зальцбурга и от Тироля до Гарца. Основными районами активных повстанческих действий стали Швабия, Франкония и Тюрингия. Антифеодальное движение 1524- 1525 годов превосходило предшествующие крестьянские восстания и по размаху, и по степени политической сознательности. Стихийные местные недовольства быстро перерастали в действия крупных повстанческих соединений отрядов, насчитывавших порой по нескольку тысяч человек.

Целые районы отказывались от несения феодальных повинностей и под угрозой вооруженного насилия предъявляли господам свои требования. Князья пытались отсрочить их выполнение с помощью проволочек и перемирий, но наиболее революционные отряды переходили к наступательным действиям. Уже к осени 1524 года крестьянские соединения представляли собой внушительную военную силу. В Швабии, например, они превосходили войска противостоящего им княжеского союза и численностью и инициативой.

Стихийного натиска повстанческих отрядов было достаточно для того, чтобы одержать серию побед. Южногерманские дворяне спасались бегством или сдавались в плен. Их замки не выдерживали крестьянской осады. По мере развертывания военных операций стали видны, однако, и серьезные изъяны крестьянского революционного действия. Немецкий простолюдин издавна привык почтительно относиться к клятвенным заверениям, жаловательным грамотам, третейским судебным решениям.

Добившись от князей согласия па рассмотрение повстанческих петиций, крестьянские отряды нередко прекращали активные действия, а после того, как господа торжественно заверяли, что признают правомерность соответствующих требовании, вообще расходились по деревням. Это легковерие помещики использовали с циничной расчетливостью. Лицемерные обещания позволяли им сбить огонь мятежа и выиграть время, необходимое для стягивания феодально-княжеского войска Там же, с.203 Сразу после Штюллинговского восстания католики заявили вот она, лютеровская реформация! Да и сами крестьянские вожди называли Лютера своим. Ведь именно ему принадлежало сочинение с названием-лозунгом О свободе христианина. Крестьяне всерьез ожидали, что не сегодня-завтра Лютер встанет во главе народного войска. 22 августа 1524 года Лютер по предписанию саксонских князей произнес проповедь против мятежных сект, которые порождают в народе дух неповиновения и убийств. Однако вопроса о верхнегерманском восстании он не касался. Не было крестьянской темы и в сочинении О небесных пророках, опубликованном в начале 1525 года и направленном против Карлштадта и радикальных анабаптистов.

Лютер с самого начала не принял крестьянского восстания, но роль княжеского полицмейстера его совершенно не прельщала.

Он надеялся, что бедствия мятежа заставят опомниться и крестьян, и их угнетателей. Демократ по умственному складу, Лютер верил, что народ образумится первым. Он ждал документа, свидетельствующего о начавшемся отрезвлении крестьянской массы.

Однако в начале марта 1525 года в Меммингснена съезде руководителей шести швабских отрядов принимается документ, которому суждено было распространиться но всей Германии. В программе, известной под названием Двенадцати статей, крестьянские вожди, во-первых, предлагают известное обобщение свод локальных повстанческих требований, а во-вторых, пытаются обосновать их авторитетом Священного писания.

Двенадцать статей были документом умеренными сдержанным. В его преамбуле говорилось, что составители хотели бы снять с крестьян обвинение в бунтарстве и бесчинствах. Повстанцы рады были бы, если бы господа пошли нм навстречу и все было решено мирными средствами. Первая статья требовала, чтобы каждой общине было предоставлено право выбора и смещения священника. Вторая статья настаивала на отмене так называемой малой десятины, но признавала правомерность большой десятины в случае ее справедливого и подотчетного использования.

В третьей решающей по значению формулировалось требование крестьян об отмене личного крепостного права. Составители пытались обосновать это требование ссылками на Исайю, Петра и Павла. В заключении они поясняли Это не значит, что мы хотим необузданной воли и не признаем никаких властей. Мы должны жить по заповедям Но надо либо освободить нас от крепостного ига, либо евангельским словом доказать нам, что мы должны оставаться рабами. Четвертая, пятая и десятая статьи содержали просьбу крестьян о возвращении отторгнутых у них общинных земель.

Просьба обосновывалась выдержками из Библии - зачастую, увы, просто не относящимися к делу. В шестой, седьмой, восьмой, девятой и одиннадцатой статьях речь шла об ограничении барщины, а также многочисленных поборов и штрафов. В заключительной, двенадцатой статье крестьянские руководители заявляли, что согласны отступиться от любого из своих тезисов, если окажется, что он не соответствует божьему слову.

Вместе с тем они оставляли за собой право формулирования новых евангельски обоснованных народных требований. В апреле 1525 года крестьянская декларация достигла Виттепберга. В середине месяца Лютер взялся за перо. Он использовал Двенадцать статей, чтобы занять позицию судьи, возвышающегося над обеими враждующими партиями, и горькими обвинениями склонить их к гражданскому согласию. Новое сочинение реформатора называлось Призыв к миру по поводу Двенадцати статей. Оно начиналось резким и гневным обвинением господской алчности, насилия и произвола.

Первая часть Призыва доказывает, что помещики заслужили восстание, что при оголтелом гнете, который учредился и Германии в последние годы, оно есть явление естественное. Вторая часть Призыва к миру написана как суровое увещевание, обращенное к самим восставшим крестьянам. С князьями Лютер говорил на языке государственно-политической целесообразности, соответствующем их роли правителей.

К крестьянам он адресуется на языке, который их руководители сами выбрали при составлении Двенадцати статей на языке христианских заповедей. Увещевания Лютера не могли примирить повстанцев с их угнетателями. Простолюдина они должны были оттолкнуть своим равнодушием к материальному гнету князей и дворян - резким естественно-правовым обличением их самоубийственного правления. И тем не менее Лютер не только поспешил отпечатать Призыв к миру, но 20 апреля двинулся о беспокойные районы Тюрингии, чтобы лично обратиться к горожанам и крестьянам. Лютер проповедовал сначала в Штольберге, а затем в Нордхаузене, Орламюнде и Йене. Он двигался по местам, уже охваченным восстанием.

Начавшись в Мюльхаузене, оно распространилось в графство Гогенштейн, в Мансфелъд, Штольберг, Бейхлинген, Эрфурт, Альтенбург, Мейсен, Шмалькальден. Однако Мартинуса теперь плохо слушали и прерывали насмешливыми выкриками. В Штольберге на улице кто-то прошипел ему в лицо Княжеский угодник. В Нордхаузене дверь комнаты, где он остановился, вымазали дегтем.

Тем не менее, в конце апреля Лютер вторично прибыл в этот город, вновь здесь проповедовал и вновь потерпел неудачу. Новое произведение называлось Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян. Оно легло несмываемым пятном на имя Лютера. Реформатор объявляет крестьян трижды виновными во-первых, в нарушении клятвы верности и преданности, некогда данной светским господам во-вторых, в общей преступности их кровопролитных и грабительских действий в-третьих в том, что эти тягчайшие грехи они пытаются прикрыть словами Священного писания.

Эта троякая вина делает восставших крестьян достойными смерти. Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку Там же, с. 217 В мае 1525 года Крестьянская война вступила веною трагическую фазу. Особенно мрачными были события, развернувшиеся в Тюрингии, где крестьянами руководил известный проповедник Томас Мюнцер. Томас Мюнцер стал известен Лютеру благодаря его деятельности в Ютербоге в 1519 г. Он присутствовал и на Лейпцигском диспуте.

Затем Лютер помог ему устроиться в Цвиккау, но на некоторое время потерял его из виду. В апреле 1521 г. магистрат Цвиккау освободил Мюнцера от его обязанностей, так как он выступал в своих проповедях против богатых владельцев ткацких мастерских и в городе опасались волнений. Из Цвиккау Мюнцер направился в Прагу, надеясь, вероятно, соединиться с гуситами и таким образом содействовать развитию Реформации.

Однако к его разочарованию он должен был вскоре покинуть и этот город. Начинающаяся Реформация временно объединила Лютера и Мюнцера. Однако в ходе дальнейшего развития Реформации, по мере ее радикализации и дифференциации они вступили на различные, идущие в противоположном направлении пути, на которых пришли не только к различным позициям, но и оказались в непримиримом противоречии друг с другом. Мюнцер учил Бог жив. Он открылся не только в Библии, Он и сегодня говорит в сердцах верующих.

Однако услышать этот может только тот, чье сердце не привязано к богатствам этого мира. Это прежде всего относится бедным, но бедным не духовно, а материально. Если Бог еще и сегодня говорит указанным образом, то меняется представление о значении Библии она перестает быть единственным средством познать волю Божию. Таким образом, религиозное мышление переходит на другой путь, оно освобождается от авторитета признанных университетских теологов, ибо ученость перестает служить обязательной предпосылкой правильного толкования Библии, к тому же надо было считаться и с тем, что Бог откроет, быть может, что-либо новое, еще не известное из Библии.

Тем самым был открыт путь для принципиально нового. Для процесса радикализации реформаторского движения это означало прежде всего, что на этом пути народное движение может получить самостоятельность и освободиться от идеологической гегемонии интеллигенции Брендлер, Г. Мартин Лютер теология и революция, СПб, 2000 г -366с с. 231 Мюнцеровское понимание Библии было иным, чем лютеровское.

Он защищал иную теологию. В проповеди перед князьями Мюнцер провозгласил, что скоро предстоит падение старого мира с его несправедливым устройством. Он обосновал это видением из книги Даниила в Ветхом Завете предсказанием Апокалипсиса о гибели царств и наступлении царства Мессии. Пять царств следовали в истории друг за другом. Первым было вавилонское царство, вторым - мидийское и персидское, третьим - греческое, четвертым - римское.

Пятое же - является, теперешним царством, полным грязи и лицемерия. Таковы были отличия во взглядах двух крупнейших деятелей Реформации. 13 мая под Франкенхаузеном восьми тысячам повстанцев, плохо вооруженных и не имевших серьезного военного опыта, противостояло 2500 рейтаров и 5 тысяч регулярной наемной пехоты. 14 мая крестьяне еще выстояли против конницы ландграфа, но на следующий день были коварно обмануты и разбиты. Шесть тысяч крестьян, плебеев и франкенхаузенских бюргеров остались лежать на поле сражения. 27 мая на эшафоте пала голова Томаса Мюнцера.

Насилия и зверства помещиков-карателей превзошли все, что приписывала разбойничьим крестьянским шайкам самая оголтелая обывательская молва. В Мюльхаузене лобное место не успевало просыхать от крови на плаху волокли по малейшему подозрению. За несколько недель в сражениях и расправах в Германии было убито более ста тысяч крестьян. Таковы были итоги той бесчеловечной кровавой бойни. После подавления восстания привлечь к ответственности главного виновника беспорядков, который с недавнего времени лицемерно выдаст себя за их яростного противника. Покоя не будет, покуда немецкий мирянин не перестанет самостоятельно судить о Писании и не вернется в блаженное состояние умственного спокойствия, которого лишил его Лютер. Та же мысль проводилась и в католических сочинениях, рассчитанных на простолюдина.

Меланхтон был встревожен. Он считал, что надо возражать, оправдываться, еще и еще раз повторить лютеранские антиповстанческие декларации.

Между тем в самом Лютере не было ни прежнего полемического ныла, ни тревоги за престиж виттенбергской партии. В последние месяцы Крестьянской войны им овладело ощущение никчемности всех масштабных замыслов, всех действий, рассчитанных на общественное одобрение пли порицание.

Конец работы -

Эта тема принадлежит разделу:

Лютеранская реформация в Германии

Тема немецкой Реформации для данной работы выбрана отнюдь не случайно. Прежде всего, потому что именно с неё началось движение против произвола.. Идеи протестантизма способствовали формированию более активной жизненной позиции, нежели догматические установки..

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ:

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Был написан в особое время и в особых обстоятельствах.

В карьере Лютера событие Крестьянской войны, его реакция на крестьянские бунты действительно в некотором смысле служит водоразделом. Есть до и после. Достаточно сказать, что по итогам Крестьянской войны Лютер впал в депрессию, которая продолжалась почти два года. Потом он с честью вышел из нее, и итогом этих душевных терзаний стали его замечательные катехизисы - Краткий и Большой, в которых он изложил христианскую веру так просто, что ее можно было понять и в крестьянских семьях. Так что даже это зло Бог смог обратить в добро.

Но тогда, в 1525 году, до этого было еще далеко. Считается, что крестьянские восстания в Германии начались в 1524 году и закончились в 1526. Но основные события происходили в сравнительно короткое время: с марта по май 1525 года. Тогда и была основная «заваруха».

При этом еще в самом начале 1525 года Лютер ввязался в полемику с бывшим коллегой Карлштадтом, light version Мюнцера (Карлштадт разбивал только статуи, Мюнцер был совершенно не против разбивать и головы), написав против него трактат «Против небесных пророков, об иконах и таинстве». Вообще, в 1525 и последующие годы Лютер обращает свой критический пыл против радикального крыла Реформации. Движения анабаптистов, "энтузиастов", всяких новых пророков духа наложили отпечаток на его высказывания.

Крестьяне не были невинными овечками. Они разоряли замки и убивали их обитателей. Лютер же был убежденным противником любой революции. Non vi, sed verbo (“не силой, но словом”). Лютер резко разделял революцию и Реформацию. Про Реформацию он говорил, что ее совершил Бог, он же только проповедовал и учил, то есть, делал то, что и поручила ему делать Церковь, назначив его доктором теологии.

Лютер не поддержал рыцарские выступления 1522 года, и его отношение к выступлениям крестьян также не могло быть никаким другим. Но и в том, что касается позиции и поведения властей, Лютер был сторонником мирных решений. Ведь гораздо правильнее действовать на упреждение, чем потом гасить начавшийся пожар. Но, как это часто бывает, и как мы сейчас можем наблюдать практически в прямом эфире, для того, чтобы горячие головы остыли, приходится пролить море крови (не в том смысле, что так нужно делать, но это получается невзирая на все предупреждения и призывы к благоразумию и сдержанности).

Вообще говоря, в то время наблюдалась ситуация “идеального шторма.” Были астрологические прогнозы, в которых говорилось, что в 1524 и 1525 годах на земле будут огромные бедствия (сам Лютер не принимал астрологию и потом он даже объяснял, что в тех предсказаниях было и вранье, но многие люди верили в это). В 1524 году природа сыграла ужасную шутку с крестьянами, лишив их урожая, в результате чего осенью деревню охватил голод. Возможно, были и усилившиеся социальные противоречия, но в этом не так просто разобраться.

Например, в советской школе историографии все понималось через классовую борьбу. В качестве основы использовали книгу Энгельса «Крестьянская война в Германии». Согласно этой концепции, Лютер выражал интересы зарождавшейся буржуазии, бюргеров. Он был лучше, чем реакционеры (феодалы - князья и епископы), но далеко не такой прогрессивный, как Томас Мюнцер, ставший во главе основного крестьянской восстания весной 1525 года.

Вообще говоря, советский подход к истории напоминает мне одну очень странную баптистскую книжку «Откуда все это появилось» , где практически во всех сектах и расколах древности и средневековья видят предшественников баптистов, создавая таким образом своеобразную «преемственность». В этом смысле, Мюнцер считался предтечей Маркса, Энгельса и Ленина; если бы крестьянам разъяснили тогда ленинское учение, то они не сходя с места установили бы советскую власть.

Томас Мюнцер проповедовал наступление скорого конца света. Он был авантюристом, который объездил несколько городов, в числе которых была и Прага, пытаясь продвинуть свое учение, его отовсюду выгоняли, но, наконец, в местечке под названием Мюльхаузен у него нашлись благодарные слушатели. И понеслось… Ведь если вот-вот все закончится и наступит Царство Божие, которое мы можем приблизить своими руками, взяв в руки оружие, то обычные законы уже не должны работать, не правда ли?

Только и нужно, что выйти толпой, захватить здания власть, и будущее все в шоколаде - по старым долгам можно не платить, новые кредиты выдадут, живи не хочу. Мы не будем планировать на годы вперед, мы хотим всего здесь и сейчас.

В революцию 1917 года разгромили винные погреба и несколько суток не просыхали. В крестьянскую войну 1525 года осушили пруды, поели рыбку, что успели, пока не протухла, уже хорошо. Революции идут по накатанной дорожке. Любое действие, до поры до времени остающееся безнаказанным, рождает противодействие, но пока же все идет гладко? Первые замки взяты, серьезного сопротивления никто не оказал.

А еще замечательно то, что можно удобно прикрываться именем Мартина Лютера, и его учением о христианской свободе. Против коррупционеров можно выступить и с оружием в руках - правда же на нашей стороне. А вот то, что Лютер имел в виду совсем другую свободу, это так, мелочь. Кстати, Мюнцеру в это время живой Лютер очень даже мешал. Несколько лет назад он сам слушал Лютера в Виттемберге, но сейчас наступило другое время. Мюнцер мечтал добраться до Лютера и разобраться с ним, ведь мертвый он не мог бы ничего возразить, а от живого на данный момент были одни неприятности.

Многие плохие события и вести сходились как бы в одну точку, усилия общий эффект. В конце февраля французский король потерпел поражение на поле боя и был захвачен в плен. Покровитель Лютера курфюрст Саксонии Фридрих Мудрый был тяжело болен и полагал, что все случившееся - кара Божья за нечестие людей. Наступают последние времена - Лютер был твердо убежден в этом.

Спеша заклеймить Лютера образца его памфлета как бешеного пса на цепи у князей, часто упускают из виду, что Лютер писал на эту тему и до, и после памфлета. Крестьянская экономическая программа была изложена в 12 статьях “всего крестьянства и всех угнетаемых духовной и мирской властью”. Эти конкретные статьи не были агрессивные по тону. В последней из них крестьяне даже соглашались разобрать их дело на основании Библии, взяв Лютера и Меланхтона и некоторых других теологов и даже князей в арбитры, примечательно, что Карлштадт и Мюнцер среди них не фигурировали (они просто никак не подходили на роль арбитров, поскольку были пристрастными сторонами). Лютер получил эти статьи в первой половине апреля, и практически параллельно с этим начались военные действия, здесь счет пошел на дни. Но когда Лютер написал в качестве ответа его “Увещевание к миру: ответ на 12 статей швабских крестьян”, он еще не знал о начавшихся военных действиях.

Этот трактат состоит из двух частей. В первой части трактата Лютер обрушивается с критикой на князей. Они должны прекратить противиться Евангелию и не вести себя как тираны, в противном случае на них падет гнев Божий либо посредством самих крестьян, либо как-то еще. Только покаяние предотвратит Божий гнев. Тон Лютера был так резок, что противники Лютера впоследствии даже обвиняли его в том, что он подстрекал (!) крестьян к мятежу, хотя это совершенно не согласуется с позицией Лютера, о которой он четко заявлял не одни раз. Во второй - основной - части трактата Лютер обращается к крестьянам, увещевая из воздержаться от смуты и мятежа. Бог никогда не будет на стороне людей, взявших в руки оружие и направивших его против законной власти. Никаких “в белом венчике из роз, впереди Исус Христос”. Лютер - не сторонник латиноамериканской “теологии осовобождения” и не сторонник борьбы с апартеидом путем терактов. Он проповедник Евангелия, мира, а не войны.

Он называл Мюнцера и Карлштадта “пророками убийства.” Лютер писал не как политик в стиле “Партии Регионов”, оценивавший шансы восставших и в зависимости от этого делавший ставку на бОльшую силу, но как богослов. С точки зрения богословия бунт не подлежит оправданию. Лютер последовательно отстаивает его доктрину о “двух царствах”, смешение которых приводит к бедам и несчастьям. В строгом смысле слова этот трактат Лютера не был встречной политической программой, но собственно пастырским увещеванием враждующих сторон. Однако, его советы запоздали - события к тому времени зашли слишком далеко.

В конце апреля - начале мая Лютер лично встречался с крестьянами при поездке в Эйслебен. Он пытался проповедовать им, но безуспешно. Его встречали насмешками и оскорблениями. В таком состоянии люди не были готовы слушать, они хотели только кричать сами. Трудно что-то донести до скачущих людей. Точнее, они слушали, но не Лютера, а Мюнцера. Мюнцер обращался к низовым инстинктам толпы. Гораздо легче стянуть людей вниз, и когда это происходит, приподнять их обратно уже очень тяжело. Лютеру это не удалось. В них уже была заложена деструктивная программа, вирус, который не только повредил программное обеспечение, но добрался и до “железа”.

6 мая Лютер вернулся в Виттенберг и на следующий день произнес проповедь о недопустимости смешения двух царств. Христиане призваны терпеливо переносить тяготы этой жизни, не поднимая мятеж.

За день до этого после продолжительной болезни умирает курфюрст Саксонии Фридрих Мудрый, благодетель, покровитель и защитник Лютера во все годы Реформации. Перед смертью он принял причастие под обоими видами, засвидетельствовав свою евангелическую веру.

Ситуация была в высшей степени неопределенная. Лютер ожидал, что восставшие крестьяне - его “новые господа - убийцы и разбойники” - в скором времени ворвутся и в Виттемберг. Ему хватало впечатлений и от встреч с крестьянами по дороге, к тому же к нему поступали многочисленные слухи, один хуже другого.

Именно в это время Лютер пишет памфлет. Он не предназначал его к отдельной публикации; первоначально это было добавление к третьему изданию все того же трактата “Увещевание к миру: ответ на 12 статей швабских крестьян”, своего рода третья часть этого трактата. Отдельно он был издан уже впоследствии, и сейчас воспринимается как отдельное обращение.

Совершенно неправильно думать, что феодалы сидели и думали: “Что же нам делать с бунтовщиками-крестьянами? А ну-ка послушаем, что нам скажет Лютер!” Расправы с крестьянами начались ДО того, как Лютер написал его памфлет, более того, к моменту его выхода и особенно распространения основные события уже произошли, крестьянские толпы были разгромлены, далее были сравнительно мелкие стычки и добивание остатков противников. И злейший враг Лютера не мог бы подгадать такого времени выхода памфлета.

Странная последовательность событий заставила историков и полемистов предлагать разные интерпретации случившегося. Протестанты писали, что тираж задержался в типографии, поэтому к моменту выхода памфлет уже устарел и не был воспринят адекватно. Католики сказали, что Лютер элементарно струсил и решил впрыгнуть в последний вагон, переметнувшись на сторону князей. Такую картину, в частности, рисует злейший враг Лютера Кохлеус в его биографии Лютера.

В реальности все, наверное, обстояло проще. События развивались очень быстро. А современных способов передачи информации просто не было.

Новости просто не успевали доходить до Лютера в режиме реального времени. Кроме того, слухи, в которых сгущались краски, не помогали получить ясное представление о происходящем.

Когда Лютер писал, князья УЖЕ делали то, к чему он их призывал, больше того, они делали и то, к чему он их не призывал. Лютер был жестче на словах, чем на деле. Он метал громы и молнии против Карлштадта, но когда тот стал бомжевать, Лютер приютил его у себя в доме. Лютер “милость к падшим призывал.” Он ни в коем случае не выступал за истязания или унижения крестьян, взятых в плен. А князья воспользовались памфлетом Лютера как моральной индульгенцией для того, чтобы свести счеты с их уже поверженными к тому времени противниками. Это совершенно не было тем, к чему призывал Лютер. Я думаю, что такое поведение князей было одной из причин уныния, в которое Лютер погрузился на следующую пару лет.

Переводя все на современные рельсы, Лютер тогда, несомненно, поддержал януковича. Другое дело, что януковичи, одержав победу, не проявили христианского милосердия, к которому их призывал Лютер, но стали добивать поверженных противников. А задним числом моральную вину “повесили” на Лютера. Кстати, здесь тоже аналогии прерываются (как и много где) - сейчас Януковича обвиняют главным образом в трусости, князья этим точно не “страдали”.

Когда Мюнцер с его плохо снаряженным войском был окружен, то князья обещали всех отпустить, если они выдадут одного Мюнцера. Но Мюнцер призвал его людей к бою, сказав, что они победят войска, как Давид одолел Голиафа. По крайней мере, такие об этом тогда ходили байки, сейчас это не проверить. В итоге более 5000 человек были порублены на месте, и лишь очень немногим удалось бежать. Про самого же Мюнцера католики говорили что перед смертью он раскаялся и принял причастие под одним видом, и только после этого умер от меча. Подтвердить это также невозможно. Сегодня они, наверное, показали бы ролик на ютьюбе, где он стоит на коленях. Времена меняются, люди остаются такими же.

Май-июнь с точки зрения “пиара” оказались очень плохим временем для Лютера. Сколько ему пришлось выслушать упреков! Как будто он собственноручно убил этих крестьян, как будто они не были мятежниками. Лютер утратил право на арбитраж (хотя об этом уже и речи не шло), иначе говоря, он уже не был нейтральной стороной в споре, но встал на одну из сторон - сторону князей. Надо отдать Лютеру должное - он не стал отказываться от своих слов. С некоторой бравадой он даже взял на себя ответственность за участь Мюнцера и заявил буквально следующее: “Я убил Мюнцера, его смерть на моих плечах. Но я сделал это, потому что он хотел убить моего Христа.”
В этой фразе весь Лютер - человек позднего средневековья, выступавший против религиозного фанатизма, но при этом ставивший вопросы истинности веры превыше всего. Сегодняшним людям это понять трудно. Для Лютера настоящей смертью была смерть духовная. За Мюнцером и крестьянами стоит сам сатана. Действия лжепророков, которые закрывали небеса людям и ввергали их в ад, гораздо хуже, чем смерть многих крестьян. Сегодня такое рассуждение нам кажется негуманным. Понижение статуса религии как мотивации для военных действий произошло главным образом по итогам тридцатилетней войны, хотя и сегодня можно с ходу назвать несколько конфликтов, в которых религиозные мотивы имеют определенное значение, пусть и не такое большое, как тогда, в 16 веке. Кто знает, может, и в противостоянии на Украине это один из факторов...

Так или иначе, Лютер не мог не ответить на упреки, которые шли по нарастающей в начале лета 1525 года. В июле он написал еще одно объяснение, в котором защищал свою точку зрения. Там он остался верен своим основным принципам: вооруженный мятеж подрывает сами основы государства, поэтому ему нельзя позволить разрастаться. Вооруженным мятежникам нужно противостать мечом. Евангелие не для них, когда они воюют. Лютер не призывал законные власти уничтожать побежденных, но только активно выступать против воюющих. В войне страдают невинные люди, и нет ничего хуже хаоса и кровопролития, в которую ввергается страна во время мятежа. Нужно благодарить Бога, что Германия избежала такой участи.

Хотя я делал некоторые отсылки к современным событиям, все же моя точка зрения состоит в том, что использование такого крайне острого памфлета в настоящей обстановке - провокация, которой лучше избегать. Даже исторический Лютер поимел немало проблем по итогам этого памфлета, зачем современным людям наступать на те же грабли? Тем более, что время серьезно изменилось: власть нечестную и коррупционную можно и нужно менять, используя для этого законные и демократические процедуры - выборы. А если люди убеждены, что через нормальные выборы (до которых оставалось не так уж и много времени) проблемы решить было нельзя, тогда что ж … приходится встречаться с последствиями переворотов.

Реформация как системный кризис

Жесткость властей и определенность позиции Лютера по отношению к восставшим крестьянам имели глубокое обоснование. Своим учением о двух мечах Христовых, о двух империях - земной и небесной - Лютер создал основы понимания свободы и неотчуждаемости личности в рамках существующих социальных институтов. Радикальные движения как крестьян, так и дворян были направлены и против институтов, и против свободы личности.

И в этом коренное отличие лютеранства как провозвестника Нового времени от средневековых (и не только средневековых) ересей, которые в сущности имеют один и тот же набор признаков. Среди них - замкнутость, чувство избранности, различная степень агрессивности. Главный же, сущностный признак на примере еще гностицизма определил протопресвитер Александр Шмеман: «Вместо драмы греха, прощения, спасения - драмы личной: между Богом и человеком, здесь предлагалась некая космологическая схема» . С таким же успехом может быть предложена и схема социальная или эсхатологическая. Суть дела ведь не в том, что предлагается, а что замещается предложенным, суть дела в отрицании личной драмы, «творческой трагедии человеческой жизни», являющуюся, по словам протоиерея Георгия Флоровского содержанием истории. Естественно, что Лютер как автор трактата «О свободе христианина», как крупнейший мыслитель своего времени разглядел опасность «плотского», как он сам выражался, толкования своего учения и своих реформ. И проявил ответственность, призвав к решительному и последовательному подавлению крестьянских выступлений.

Не менее жесткой была позиция князей (тоже независимо от конфессиональных пристрастий) и по отношению к взбунтовавшимся дворянам. Вычленить дворянское движение из реформационного, памятуя о том, что сочинения Гуттена были осуждены на Вормсском рейхстаге вместе с произведениями Лютера, что в начале 20-х годов XVI в. их считали равными по значению деятелями , невозможно. Некоторые современники утверждали, что «дьявольский монах и Франц фон Зиккинген - одно и то же», называли участников восстания «воинами Лютера» . Гуттен писал, что вынужден переносить «ошибочность имени», что он «не лютеранин», хотя и привержен тому же делу . Именно противники Лютера плели интриги с целью вынудить виттенбержца направиться в 1521 г. к Зиккингену в Эбернбург, а не на Вормсский рейхстаг .

Отказ Лютера ехать в Эбернбург означал намерение действовать в институциональных рамках. Его учение, открывая путь к индивидуальному спасению, снимало вопрос о социальном переустройстве, освящало действие в рамках существующего социального порядка.

Но в том-то и дело, что порядок этот менялся на глазах. Поэтому, кстати, очень трудно говорить о «социальной природе» Швабского союза - он сам был орудием социальных изменений. В воззвании Хартмута фон Кронберга антипапские пассажи соседствуют с тезисом, который можно считать резюме причин дворянского восстания: «Мы, бедные благородные кнехты (как звали себя наши предки), не имеем никакого положения в империи». Или: «не являемся сословием империи» . Оба перевода равноправны. Империя олицетворяла и земной, и небесный порядок, гарантировала привилегии и права всех сословии и была оплотом христианства. «Ни одно сословие не должно быть отринуто», - предостерегали нюрнбергские богословы–католики, ощущавшие тождество социальных и религиозных изменении , а дворяне–мятежники хотели, чтобы сословия «потеснились», вернувшись к старым добрым временам. «Реакционность» и «революционность» постоянно менялись местами.

Общим местом является тезис о традиционализме любого средневекового протеста. Проповедниками–реформаторами, как известно, отвергалось понятие «новое учение», они заявляли, что их цель - возвращение к евангельской вере, искаженной за несколько последних веков . Возрождение старых дворянских традиции было идеалом Гуттена, традиционализм был свойствен и франконскому восстанию, и дворянам, собравшимся в Швейнфурте. Особенно это касалось приверженности к традиционным нормам, обычаям неприятия писаного права и неприязни к «писцам», представителям нового порядка. Это объединяет Швейнфуртскую петицию, протестовавшую против суда Швабского союза, в котором заправляли ученые–юристы, со взглядами столь разных деятелей Реформации, как Гуттен, Гиплер, Эберлин, Гергот .

Основные реформационные учения только начали оформляться в ту пору. В городах Юго-Запада шла институализация реформационного движения, в княжествах делались первые шаги к территориальной церкви. Восставшие дворяне с их агрессивным традиционализмом, с их неприятием публичноправовых институтов, всего того, что было связано с писаным правом, оказывались близки к радикальным движениям, которые принято называть низовыми.

Низам была чужда Лютерова доктрина о двух империях, об изначальном разделении земного и божественного, на которой основывалась концепция христианской свободы, внутреннего и внешнего человека . Общинный человек мыслил по-другому. И человек корпоративный, дворянин - тоже.

То, что не по классовому признаку объединяются те или иные направления в Реформации, на мой взгляд, очевидно. Более широкий социальный критерий, безусловно, допустим. Асоциальный характер носили движения слоев, образовывавших системную целостность Средневековья - той части крестьян и той части дворян, которые противились шедшим изменениям. Двойственный характер имела городская Реформация.

Но применительно к той эпохе само понятие «социальный» многозначно. Потому следует говорить о классификации движений по толкованию личности как субъекта веры (выражение Вл. Соловьева) или же члена корпорации, общины, подданного империи. Ведь все эти социальные общности не были в понимании современников исключительно социальными. В полном названии империи - Священная Римская первый член был весьма существен. В ходе Реформации проявилось единство локального и универсалистского, с какой точки зрения ни оценивать происходившее - политически или конфессионально. Власть магистратов нуждалась в имперской легитимации, а городская христианская община признавала только авторитет христианского собора, даже не имперского собрания.

И в связи с этим надо сказать несколько слов о знаменитой Гейльброннской программе.

Обычно этот источник, как и другие программные документы эпохи Реформации, оценивался по принципу «осуществление такого-то требования объективно отвечало интересам бюргерства», хотя надо было еще доказать наличие определенного интереса. А вопрос об осуществимости вообще обходился. Говоря же о Гейльброннской программе, следует признать, что собственно о бюргерстве речи там не идет. Там есть «города, коммуны и общины», есть стремление реформировать их «по божескому и естественному праву». Есть и все остальное, содержащееся также в различных городских петициях и жалобах, - реформа имперского суда, упорядочение налогов, упразднение монополий. Наконец, есть утверждение, что «все сословия должны вести себя по-божески, по-христиански, по-братски честно, чтобы никто не терпел от них несправедливых отягощений». И, конечно, есть общее для всех традиционалистских программ требование ограничить деятельность «докторов права» - носителей нового порядка, основанного па писаном праве .

Последнее гораздо более важно, чем многое другое, содержащееся в документе. Автору Гейльброннской программы удалось выразить здесь то, что, по существу, было содержанием конфликтов городов с имперскими органами, что проявилось и в письмах Экка. Города противостояли формировавшемуся княжескому абсолютизму, отрицавшему вое то, на чем строилось городское устройство - средневековое, статичное, сословное.

Гейльброннская программа в общем-то осуществлялась городами в той ее части, которая касалась реформирования общин, хотя магистраты не уповали на христианское поведение других сословий. Но отказаться от услуг докторов права советы не могли - вспомним, как те увещевали крестьян, подвластных Нюрнбергу.

Проповедь братской любви, которая содержится и в Гейльброннской программе, заканчивалась, как правило, призывами к социальному переустройству, к этому же вели и пожелания избавиться от «писцов». Традиционализм магистратов имел свои пределы, как и цвинглианская Реформация, и это были вовсе не пределы «прогрессивности», напротив, будущее было отнюдь не за народной Реформацией, не за теми, кто стремился вернуться в прошлое. Борясь за изменение своего положения в имперских институтах, власти городов принимали многое из того, что нес с собой нарождавшийся княжеский абсолютизм, тем более что в Реформации магистратов активно участвовали новые городские слои, обязанные появлением и существованием проникновению новых, бюрократических элементов в городское устройство. Это было и новое право, столь ненавистное и дворянам, и крестьянам, и примкнувшим к ним бюргерам. Это были и те изменения в повседневной жизни, которые принесло с собой книгопечатание.

В современной науке, причем не только исторической, существует понимание модернизации как процесса прежде всего социокультурного, сутью которого было, во-первых, утверждение нового понимания отношений между Богом, человеком и обществом, и, во-вторых, переход от доминирования устной культуры к обществу, где отношения строятся на основе письменной культуры, в рамках которой вырабатываются нормы и ценности, передается информация.

Модернизация проводилась в первую очередь носителями письменной культуры, прото- и просто бюрократией. Функционально она происходила в форме коммуникативного переворота, в принципиальном изменении методов общения и связей между субъектами общества. При таком толковании и книгопечатание, и монетаризм, и установление публичноправового порядка предстают как части единого процесса. Но, повторю, коммуникации функциональны, а сущностные изменения происходят в ценностной ориентации общества, прежде всего в том, что принципиально меняются отношения между Богом и человеком, а христианский персонализм, хотя бы и в такой форме бытования, как рыночный индивидуализм, становится основой общественного устройства.

Реформация явилась первым шагом на долгом эволюционном пути модернизации. Неготовность общества к восприятию идей Лютера выразилась в революционных движениях. Это было предостережением - ведь то, что принято называть революцией, было реакцией уходящего Средневековья. Реакционный (не консервативный, а именно реакционный) характер будущих революций проявился в Германии в полной мере.

Необходимо отметить еще одну весьма существенную деталь. Тот «интеллектуальный средний слой», ядро которого составляли проповедники, печатники, книжные мастера, художники, а также городские писари, образованные люди, работавшие в магистратах, юристы (см раздел 1.1), вовсе не был носителем новоевропейского сознания. Традиционалистские движения склонны были к сакрализации общинной жизни и к демонизации новой культуры и ее носителей. Но и сами эти носители еще долгое время (и даже до сих пор) были склонны к магическому, жреческому, демиургическому толкованию своей деятельности. XVI столетие, да и вся эпоха Возрождения, - это время колдунов, алхимиков, искателей тайного знания.

Что же касается «революционности–реакционности», то двусмысленность лексики в данном случае неизбежна - понятийный аппарат исторической науки складывался в рамках левой традиции. Так, например, никак не удастся избежать термина «феодально-сеньориальная реакция», о которой шла речь в связи с экономическим положением дворянства. Крестьянская война была направлена именно против этой «реакции», которая явилась следствием монетаризации общественной жизни, приспособлением феодального хозяйства к принципиально новым феноменам, то есть была уж не столь реакционна. Аналогичные процессы прослеживаются и в связи с Крестьянской войной 1514 г. в Венгрии . Пользуясь случаем, хотел бы отметить, что поставленный А. Я. Шевеленко в рецензии на исследование венгерских событий вопрос о правомерности употребления термина «крестьянская война» не актуален по отношению к тому, что происходило в Германии. Историки на протяжении почти пятисот лет пользуются термином Bauernkrieg, который употребляли современники событий, прекрасно осознававшие опасность, исходившую от разрушительных, асоциальных, по существу антицивилизационных движений и ересей.

Эти движения и ереси были следствием качественного скачка в коммуникациях, связанного с книгопечатанием; качественного интеллектуального развития в средневековой, а значит, недостаточно христианизированной стране. В результате распространения Священного Писания сам его текст, вопреки его смыслу и духу, приобрел магический характер, стал толковаться, плотски, телесно, материально, социально. Произошла разрушительная социальная объективация фундаментальных принципов иудео-христианской цивилизации. И прежде всего потому, что читателем оказался человек общинный, не оперировавший в своих толкованиях Библии категориями, связанными с личностью, с ее трансцендентным достоинством, со свободой воли. Речь идет о массовом восприятии Священного Писания. Но это не снимает ответственности с проповедников–подстрекателей, принадлежавших к интеллектуально активной части общества.

В первые годы Реформации нельзя говорить о конфессионализме как политическом факторе. И вообще давно уже очевидно, что следует вести речь об эпохе Реформации и Контрреформации, не связывая качественные, модернизационные изменения с одной из конфессий. Для кого-то имя Лютера ассоциировалось со смутой, для кого-то, наоборот, с порядком, который устанавливался в общинах, или же с возможностями усиления публичноправовой власти. Бессмысленны и рассуждения в категориях классовой борьбы - католики и лютеране объединялись и против крестьян, и против дворян, точнее сказать, против асоциальных сил внутри обоих сословий. Лидерами сопротивления разрушительным движениям были князья. Они же представляли собой единственную модернизационную силу.

И поэтому против князей, в частности против зарождающейся под их эгидой бюрократии, против публичноправового порядка были направлены протесты сил традиционалистских, средневековых. Силы эти были представлены и дворянами, и крестьянами, и частью бюргерства. Кстати, «писцы» были не единственным общим врагом, ненависть к которому скрепляла традиционалистскую социокультурную общность. Для историков–марксистов всегда было крайне затруднительно охарактеризовать неприязнь к Фуггерам и Вельзерам, поскольку антимонопольное движение объединяло самые разные социальные слои - мелкое и среднее купечество, цеховых ремесленников, дворянство. Оставалось лишь произносить ничего не значащие фразы о «противоречивости» и «неоднородности» вроде бы прогрессивного движения. Вместе с этим признавалось и признается, что связь государственной власти с «ранней буржуазией» нельзя оценивать отрицательно, что это явление характерно и для других западноевропейских стран .

Общим врагом всех традиционалистских сил были те группы и лица, которые могут быть названы субъектами воли. Это и зарождавшаяся бюрократия, руководствовавшаяся писаным правом, а не обычаем; и купцы–монополисты, игнорировавшие цеховой строй; и князья; и объединение князей, которым был Швабский союз. Именно княжеская власть, у Габсбургов сочетавшаяся еще и с императорской, была главным субъектом модернизации. Именно она укрепляла публичноправовой порядок и связанные с ним новые социальные слои. Именно она навязывала обществу монетаризацию всех сторон его жизни, прежде всего военного дела. Именно она, повторю, предотвратила социальную катастрофу во время Крестьянской войны. И только при поддержке княжеской власти институализировалось новое вероучение. Те города, история которых рассматривается в данной работе, со временем частично вошли в состав Баварии и частично - Вюртемберга. И в зависимости от этого в них укрепилось либо католицизм, либо лютеранство. Впрочем, уже в XVI в. существовали паритетные общины, сохранившиеся до сих пор. Столь раннее их возникновение еще раз напоминает об относительности конфессионализма в изучаемый период и позволяет поставить вопрос о понятии свободы совести уже в те времена. С такой точки зрения может рассматриваться и позиция городов на рейхстагах.

В ходе Реформации двойственная природа города стала очевидной. И потому стремление князей подчинить себе имперские города, включить их в территориальную систему вряд ли может быть отнесено к проявлениям «феодальной реакции». Имперский город был частью средневековой общественной системы. Это касается и сословной замкнутости города, и его встроенности в архаичную империю, в рамках которой города так и не смогли добиться улучшения своего положения.

Речь идет именно о городах. Неправомерно говорить о бюргерстве как о субъекте политики, если речь идет об империи, а не об отдельных общинах. Рассуждая о бюргерстве в целом, мы проецируем на Германию XVI века то, что знаем о более поздних модернизационных кризисах, прежде всего о Великой французской революции. Между тем аналогии о третьим сословием и с Генеральными штатами некорректны. На рейхстагах было представлено не имперское бюргерское сословие, а имперские города, отдельные корпорации. Бюргерство же являлось субъектом внутригородской политики.

Münch. 111: sunt equites Lutberani; RTA JR III. No. 207: der teufelische monh und Franciscus von Sickingen ein ding sint.

RTA JR III. No. 172: wir armen edelen knecht / wit sich unsere eitern genennet / keinen stand im reich haben.

Как мы уже знаем, предреформационные десятилетия были временем обострения социальных противоречий и крайнего ужесточения феодальной эксплуатации. Германия шла впереди других стран Европы по уровню развития крестьянской антифеодальной борьбы. В 1502 году тысячи повстанцев встали под знамя «Башмака» (символ крестьянской независимости, родившийся когда-то в кантонах Швейцарии). Крестьяне требовали упразднения всех феодальных платежей и крепостнических «новшеств», возвращения узурпированных общинных угодий. В 1514 году произошло крупнейшее за всю предшествующую историю Германии народное восстание, возглавляемое тайным союзом «Бедный Конрад». Крестьяне выступили в нем вместе с городским плебейством. В 1518–1520 годах народный протест пошел на убыль из-за ожидания «реформ сверху», но с середины 1521-го заявил о себе с новой силой. В стране складывалась революционная ситуация. Классовые столкновения свидетельствовали о том, что никакого единого антипапистского движения в Германии уже нет, что это благодушная иллюзия Виттенберга. Народные низы согласны были поддерживать борьбу против Рима только при условии отмены крепостнического гнета, господские сословия - только ради захвата церковных земель и расширения феодальной эксплуатации.

После Вормсского рейхстага крестьянские вожди все чаще использовали в своей агитации реформаторские нравственно-религиозные понятия, но вкладывали в них совсем не тот смысл, который вложил (или намеревался вложить) сам доктор Мартинус.

Еще в 1520 году в статье «О свободе христианина» Лютер пытался провести резкое размежевание «прав духа» и «прав плоти». Разум и веру, утверждал он, никто не должен стеснять, и духовному диктатору народ вправе ответить сопротивлением. Однако к «угнетению плоти» (то есть к тяготам материальным) христиане обязаны относиться со смирением, как бы оплачивая этим нестесненность совести и веры.

Лютеровское разделение «духовных» и «плотских» прав крестьянская масса не приняла - и не только потому, что не хотела терпеть все умножающиеся материальные невзгоды. Горький опыт убеждал крестьянина в том, что насилие духовное (ложь) и телесное феодальное бремя (гнет) - это две стороны одной медали .

Ужесточение феодальной эксплуатации совершалось в начале XVI века с помощью «тысячи неправд». Захват общинных угодий почти всегда был не только актом насилия, но и грубым обманом. Господа подтасовывали старинные грамоты, прибегали к услугам лжесвидетелей и продажных судей. С личностью крестьянина - еще недавно относительно независимого, а теперь обремененного долгами и крепостническими поборами - никто не считался. Его могли выпороть за то, что его скотина забрела на только что отсуженное пастбище; могли приговорить к смерти за ловлю раков в «господском ручье». С него требовали того, что еще вчера выпрашивали как подачку, или вдруг постановляли, что он вправе жаловаться лишь на чужого господина, но никак не на своего. Феодалы именовали себя «покровителями крестьян», твердили, что защищают их от неприятельских набегов, но в форме «охранных денег» сдирали с них больше, чем любой турок.

Вскоре после Вормсского рейхстага произошли два почти совпавших во времени события, которые обострили революционную ситуацию.

Первое. В августе 1522 года военный вождь немецкого дворянства Франц фон Зиккинген выступил в поход против трирского епископа и поддерживавшей его княжеской коалиции. Акция Зиккингена имела далеко идущие цели. «Дело шло, - писал Ф. Энгельс, - не более и не менее, как об устранении всех князей, секуляризации всех духовных княжеств и имуществ, установлении дворянской демократии с монархом во главе…» Выступление рыцарей не получило активной поддержки низов, но оживило в патриархальном крестьянстве давнюю мечту о кайзере-патриоте, который положит конец княжеским неправдам. Кроме того, вооруженное столкновение князей с дворянско-рыцарским ландауским союзом обнажило противоречия, раздиравшие господствующее феодальное сословие. Оно сделало очевидным, что «верхи не могут править по-старому».

И второе событие. Осенью 1522 года вышел в свет лютеровский немецкий перевод Нового завета (так называемая «Сентябрьская Библия», или «Вартбургский Евангелион»). Реформатор надеялся, что эта книга внушит народу непримиримость к папству и вместе с тем - покорность светским властям. Народное отношение к Евангелию оказалось совершенно иным. По восприятию массового читателя, своим переводом Библии Лютер «противопоставил феодализированному христианству своего времени скромное христианство первых столетий, распадающемуся феодальному обществу - картину общества, совершенно не знавшего многосложной, искусственной феодальной иерархии. Крестьяне всесторонне использовали это оружие против князей, дворянства и попов» .

Лютеровский перевод Нового завета позволил низам осознать и высказать, что они «не хотят жить по-старому».

В 1524 году по всей Нижней и Средней Германии составляются петиции, проникнутые пафосом «божьего права» (осенью они уже будут предъявляться как повстанческие программы антифеодальных преобразований). В зависимости от степени зрелости крестьянского движения понятие «божьего права» трактуется по-разному.

В наиболее патриархальных районах под ним разумеют уважение к старым обычаям, вольностям и пожалованиям: безбожными объявляются так называемые «новшества» (Neuwerungen), то есть крепостнические повинности, введенные господами в последние десятилетия.

На территориях, пограничных со Швейцарией, где в 1518 году началась радикально-бюргерская реформация, крестьяне толкуют «божье право» более решительно. По сути дела, они требуют для себя той степени независимости, которая прежде предоставлялась лишь жителю вольного города. Ссылки на Писание используются для доказательства того, что над поселянином не должно быть никакого иного начальства, кроме имперского; что безбожно все крепостное право, все «подушные» повинности (как старые, так и новые). Значительное внимание уделяется свободному выбору священников и секуляризации церковных имуществ, долю от которых должен получить и простой народ.

Зимой и весной 1524 года природа словно сбилась с толку. В феврале цвели вишни и бабочки летали, как летом. В пасхальную неделю ударил мороз. Холода держались до самого лета. Посевы погибли, а к осени начался мор. В Швабии, Баварии и Австрии свирепствовали эпидемии. Народная молва разносила сообщения о чудовищных несуразицах. Всюду жаловались на рождение уродов: шестипалых детей, ягнят без копыт и телок о двух головах. Над одной деревней бились меж собой аисты, над другой - стая галок налетела на стаю ворон.

Анабаптистские пророки, ходившие по селам и городам, утверждали, что это приметы близкого вселенского переворота, после которого наступит тысячелетнее царство справедливости и братства.

В июне 1524 года восстанием в графстве Штюллинг началась Великая крестьянская война. В течение нескольких месяцев она охватила обширную территорию от Эльзаса до Зальцбурга и от Тироля до Гарца. Основными районами активных повстанческих действий стали Швабия, Франкония и Тюрингия.

События Крестьянской войны подробно и доходчиво освещены в советской исторической литературе; у нас нет необходимости прослеживать их в деталях, месяц за месяцем. Мы ограничимся поэтому общей характеристикой крестьянского повстанческого движения, позволяющей читателю составить представление о его силе и слабостях; о том, каким оно было в действительности и каким виделось со стороны, в частности из лютеранского Виттенберга, который остался вне зоны восстания.

Антифеодальное движение 1524–1525 годов превосходило предшествующие крестьянские восстания и по размаху, и по степени политической сознательности. Последняя ярко выразилась в десятках крестьянских программ, представляющих собой важную страницу в истории демократического мышления. Стихийные местные недовольства быстро перерастали в действия крупных повстанческих соединений (отрядов), насчитывавших порой по нескольку тысяч человек. Целые районы отказывались от несения феодальных повинностей и под угрозой вооруженного насилия предъявляли господам свои требования. Князья пытались отсрочить их выполнение с помощью проволочек и перемирий, но наиболее революционные отряды переходили к наступательным действиям.

Важным инструментом повстанческой организации было так называемое «светское отлучение» (остракизм в отношении дезертиров, колеблющихся и потенциальных врагов). Города, оказавшиеся в зоне восстания, должны были либо присоединиться к крестьянам, либо разоружиться и принести клятву о сохранении нейтралитета. Княжеские замки, резиденции епископов и аббатов уничтожались; имущество монастырей экспроприировалось. В большинстве отрядов были введены суровые меры против мародерства и грабежей.

Уже к осени 1524 года крестьянские соединения представляли собой внушительную военную силу. В Швабии, например, они превосходили войска противостоящего им княжеского союза и численностью и инициативой. Стихийного натиска повстанческих отрядов было достаточно для того, чтобы одержать серию побед. Южногерманские дворяне спасались бегством или сдавались в плен. Их замки не выдерживали крестьянской осады. Никому не казалось невероятным, что не сегодня завтра по всей Германии учредится «мужицкое царство».

До какой степени мыслящие представители немецкого княжеского сословия были подавлены сознанием правомерности крестьянского восстания и предчувствием его победы, показывают письма лютеровского князя Фридриха Мудрого. В марте 1525 года курфюрст, разбитый тяжелой болезнью, обращался к своему брату Иоганну с такими словами: «По-видимому, у бедных людей были причины для мятежа и особенно такая, как стеснение слова божьего. Бедняки многими способами отягощались нами, духовными и светскими властителями. Бог да отвратит от нас их гнев. Будет на то его воля, и выйдет так, что править станут обычные неблагородные люди, а не пожелает бог и не решит этого, к славе его, так и выйдет вскорости иначе… Я думаю, что вашей светлости и мне надо бы терпеливо не вмешиваться в это дело и не путать себя с господами духовного звания, которые, как я подозреваю, и вам и мне (князьям, поддерживающим реформацию. - Э. С. ) едва ли желали добра».

Но не только саксонский курфюрст пребывал в растерянности; значительная часть немецкого дворянства в конце 1524 - начале 1525 года испытывала страх перед повстанцами. Слова «божья кара» были на устах у всех.

По мере развертывания военных операций стали видны, однако, и серьезные изъяны крестьянского революционного действия.

Немецкий простолюдин издавна привык почтительно относиться к клятвенным заверениям, жаловательным грамотам, третейским судебным решениям. Добившись от князей согласия на рассмотрение повстанческих петиций, крестьянские отряды нередко прекращали активные действия, а после того, как господа «торжественно заверяли», что признают правомерность соответствующих требований, вообще расходились по деревням. Это легковерие помещики использовали с циничной расчетливостью. Лицемерные обещания позволяли им сбить огонь мятежа и выиграть время, необходимое для стягивания феодально-княжеского войска.

У восставших не было сколько-нибудь продуманной стратегии и общего плана кампании. Уже собравшись в отряд, развернув знамя и одержав первую героическую победу над врагом, крестьяне в растерянности останавливались. На сходках царила разноголосица. Из отряда в отряд слали гонцов, которые должны были выведать, «что же делать дальше».

Представление о повстанческой солидарности также несло на себе печать патриархально-средневекового мышления, рисовавшего все человеческие отношения как «местные» и «поземельные». Крестьян не нужно было учить тому, что соседу, попавшему в беду, надо всеми силами помогать. Но к солидарности более широкой, чем «соседская», они не были готовы. Привязанность крестьянина к селению и дому как бы стреноживала антифеодальное повстанческое войско. Если мы взглянем на карту крестьянской войны в Швабии и Франконии, нам тотчас бросится в глаза, что даже самые организованные и боеспособные отряды (Светлый, Черный, Лучезарный) ходят по кругу, словно на невидимой веревке, конец которой прикреплен «к родным местам».

Было принято, что, отслужив в отряде четыре месяца, повстанец возвращается к полевым работам. Отряды представляли местности и были разными по численности. Огнестрельным оружием - особенно пушками - крестьяне владели плохо. Общей кассы почти нигде не существовало; ополченцу не выплачивалось соответственно никакого регулярного содержания, и каждый должен был сам добывать себе пропитание.

Крестьяне-повстанцы зачастую апокалипсически переживали происходящее: считали, что они орудие начавшегося «божьего суда над злом» и их дело исчерпывается ниспровержением существующего греховного порядка. Какой строй утвердится после переворота - об этом повстанец не должен заботиться. Едва мир очистится от скверны, потечет совсем иное время : Христос сойдет на землю и все устроит к общему благу. Почва станет сказочно плодородной, хлеба вырастут на лугах вместо трав, а леса наполнятся дичью. Все станет честно и просто, и уж не потребуется ни судов, ни тюрем, ни правительственного надзора.

Ожидание близкого светопреставления ослабляло заботу о будущем. Крестьяне уничтожали хранилища, жгли награбленные помещиками запасы продовольствия, спускали воду из прудов, чтобы выловить рыбу (ничтожная часть жарилась, остальная пропадала без всякого проку). Весной 1525 года многие повстанцы, заслужившие отпуск, отказались возвращаться домой и подымать землю. Победа народа близка, говорили они, а уж после нее Христос сообразит, как прокормить борцов за правое дело.

Рядом с апокалипсическим переживанием революционных перемен стояло восприятие их как мистерии. Средневековому народному мышлению свойственна была тяга к карнавалу, к шутовскому переиначиванию существующего порядка. В Крестьянской войне 1524–1525 годов она заявила о себе всерьез. Захватывая города и замки, повстанцы, движимые ненавистью к угнетателям, заставляли их играть в «перемену ролей». Дворян обряжали в рвань, которую носила крестьянская голытьба, и заставляли снимать шапки при встрече бедняков. Священникам приводили ослов и требовали, чтобы они научили их читать требник. Маркитанток одевали знатными госпожами, а графини и баронессы должны были оказывать им придворные почести. Господам возвращали их жестокие издевательства и расправы без суда.

В рассказах потерпевших, которые бежали из Швабии и Франконии в еще не охваченные восстанием немецкие земли, эти действия крестьян, обычные для средневековой классовой борьбы, преувеличивались и приобретали вид безбрежного «содома и разбоя». В своих письмах представители образованного сословия именовали повстанческие отряды не иначе как «шайками», «ордами» (Rotten). Дворяне подстегивали свою ненависть рассуждениями о «справедливом, богоугодном возмездии». Оправившись от первой паники, феодальная реакция щедро жертвовала на найм ландскнехтов. Под Ульмом формировалось карательное войско Трухзеса фон Вальдбурга, под Лейпцигом - отряды рейтар, возглавленные давним противником виттенбергского евангелизма герцогом Георгом Саксонским.

* * *

Сразу после Штюллинговского восстания католики заявили: вот она, лютеровская реформация! Да и сами крестьянские вожди называли Лютера «своим». Разве не ему принадлежало сочинение с названием-лозунгом «О свободе христианина»? Разве не он отказался подчиниться светскому начальству (императору и рейхстагу), укрывшись в Вартбурге от объявленной ему опалы? Разве не у него, осуждающего наглый епископский произвол, вырвались в 1522 году такие слова: «Если духовные государи не слушают слова божия, свирепствуют, ссылают, жгут, режут и творят всякое зло, то что же с ними делать, как не начать сильное восстание, которое истребило бы их? Если бы оно произошло, то следовало бы веселиться!» Крестьяне всерьез ожидали, что не сегодня завтра «немецкий Геркулес» встанет во главе народного воинства. Они называли реформатора первым в ряду угодных им третейских судей.

Когда сообщения о немецкой крестьянской войне достигли Испании, император Карл V, который сквозь пальцы смотрел на возвращение Лютера в Виттенберг, немедля послал курфюрсту Фридриху распоряжение о выдаче «еретика Мартинуса». Княжеский двор просил Лютера поскорее выступить с осуждением крестьян и отвести «от курфюрста и университета» подозрение в сочувствии мятежу. Реформатору указывали на расторопность его католических противников, самый известный из которых, Иоганн Экк, уже проклял крестьян-бунтарей и требовал скорой княжеской расправы.

22 августа 1524 года Лютер по предписанию саксонских князей произнес проповедь против «мятежных сект», которые порождают в народе «дух неповиновения и убийств». Однако вопроса о верхнегерманском восстании он не касался. Не было крестьянской темы и в сочинении «О небесных пророках», опубликованном в начале 1525 года и направленном против Карлштадта и радикальных анабаптистов. Прошли февраль и март, а доктор Мартинус все воздерживался от осуждения крестьян, хотя еще два года назад твердо обещал занять сторону тех, кто «терпит от мятежа».

Лютер с самого начала не принял крестьянского восстания, но роль княжеского полицмейстера и экзекутора его совершенно не прельщала. Он надеялся, что бедствия мятежа заставят опомниться и крестьян, и их жестокосердных угнетателей. Демократ по умственному складу, Лютер верил, что народ образумится первым. Он ждал документа, свидетельствующего о начавшемся отрезвлении крестьянской массы.

Повстанческие петиции - иногда решительные, иногда умеренные - поначалу носили местный характер. Однако в начале марта 1525 года в Меммингене на съезде руководителей шести швабских отрядов принимается документ, которому суждено было распространиться по всей Германии. В программе, известной под названием «Двенадцати статей», крестьянские вожди, во-первых, предлагают известное обобщение (свод) локальных повстанческих требований, а во-вторых, пытаются обосновать их авторитетом Священного писания.

«Двенадцать статей» были документом умеренным и сдержанным. В его преамбуле говорилось, что составители хотели бы снять с крестьян обвинение в бунтарстве и бесчинствах. Повстанцы рады были бы, если бы господа пошли им навстречу и все было решено мирными средствами.

Первая статья требовала, чтобы каждой общине (приходу) было предоставлено право выбора и смещения священника.

Вторая статья настаивала на отмене так называемой малой десятины, но признавала правомерность большой десятины в случае ее справедливого и подотчетного использования.

В третьей (решающей по значению) формулировалось требование крестьян об отмене личного крепостного права. Составители пытались обосновать это требование ссылками на Исайю, Петра и Павла. В заключении они поясняли: «Это не значит, что мы хотим необузданной воли и не признаем никаких властей. Мы должны жить по заповедям… Но надо либо освободить нас от крепостного ига, либо евангельским словом доказать нам, что мы должны оставаться рабами».

Четвертая, пятая и десятая статьи содержали просьбу крестьян о возвращении отторгнутых у них общинных земель. Просьба обосновывалась выдержками из Библии - зачастую, увы, просто не относящимися к делу.

В шестой, седьмой, восьмой, девятой и одиннадцатой статьях речь шла об ограничении барщины, а также многочисленных поборов и штрафов.

В заключительной, двенадцатой статье крестьянские руководители заявляли, что согласны отступиться от любого из своих тезисов, если окажется, что он не соответствует божьему слову. Вместе с тем они оставляли за собой право формулирования новых евангельски обоснованных народных требований.

В апреле 1525 года крестьянская декларация достигла Виттенберга. В середине месяца Лютер взялся за перо. Он использовал «Двенадцать статей», чтобы занять позицию судьи, возвышающегося над обеими враждующими партиями, и горькими обвинениями склонить их к гражданскому согласию.

Новое сочинение реформатора называлось «Призыв к миру по поводу Двенадцати статей». Оно начиналось резким и гневным обвинением господской алчности, насилия и произвола. «Начальство, - заявлял Лютер, - не для того поставлено, чтобы удовлетворять свои нужды и прихоти за счет подданных, а для того, чтобы печься об их пользе и благе. Кто вынесет долго, если его терзают и дерут с него шкуру!» С развитием торговли, замечал Лютер, господа совсем обезумели и «в каждом зернышке и соломинке видят гульдены… Начальство отнимает все больше и больше и разбазаривает отнятое добро на наряды, обжорство, пьянство и застройку так, словно это мякина».

Вся первая часть «Призыва…» доказывает, что помещики заслужили восстание , что при оголтелом гнете, который учредился в Германии в последние годы, оно есть явление естественное . «Вы правите так жестоко и тиранически, - бросает Лютер в лицо дворянам и князьям, - что вам не останется утешения и надежды, когда вы погибнете».

Если стоять на точке зрения юридической тяжбы сторон (на точке зрения «естественного права» в понимании XVI столетия), то крестьяне правы перед господами, и последние должны бы принять многие требования, сформулированные в «Двенадцати статьях». Лютер говорит об этом без всякого угодничества - в тоне ультиматума, предъявляемого под угрозой близкой катастрофы.

Вторая часть «Призыва к миру…» написана как суровое увещевание, обращенное к самим восставшим крестьянам. С князьями Лютер говорил на языке государственно-политической целесообразности, соответствующем их роли правителей. К крестьянам он адресуется на языке, который их руководители сами выбрали при составлении «Двенадцати статей», - на языке христианских заповедей. Это позволяет ему форсировать мотив смирения и ненасилия, прозвучавший в преамбуле документа.

Евангелие - кто оспорит это! - учит христиан терпеливо переносить несправедливости и во всякой нужде уповать на бога. «Но вам не хочется переносить страдания, а хочется, как язычникам, принудить власти к исполнению вашей нетерпеливой воли». Можно понять, когда христианин неумолимо требует свободы евангельской проповеди, но пристало ли ему с тем же пафосом домогаться бренных земных благ, например покосов или валежника?

Только на три из двенадцати статей Лютер отвечает обстоятельно.

Если община хочет выбирать пастора, замечает он по поводу первой статьи, то она должна кормить его от своих хлебов, а не от тех, которые дает начальство. Лучше было бы поэтому смиренно испрашивать пастора у своего князя. Если начальство отказывается утвердить пастора, избранного общиной, то нужно помочь ему перебраться в другой город, а уж вместе с ним пусть едет кто пожелает.

Десятиной, говорит Лютер в связи со статьей второй, должна ведать существующая светская власть. Это право принадлежит ей так же, как и право секуляризации церковных владений. Рассуждать иначе значило бы, по его мнению, «проповедовать разбой».

Но еще острее Лютер судит о решающей, третьей статье. «Не должно быть крепостных, ибо Христос освободил нас. Что это значит? Это значит сообщать христианской свободе совершенно плотский смысл». Евангельская весть о небесном равенстве людей обращена к греховному и неисправимо несовершенному миру, где одни богаты, другие бедны; одни свободны, другие подчинены; одни господа, другие подданные. Свобода, о которой говорит мирское («естественное») право, и свобода, которую возвестил Спаситель, - это разные вещи. И когда крестьяне жалуются на материальный гнет, им лучше бы «совсем оставить в стороне Христа» и не ссылаться на Писание. Библия не санкционирует и не отрицает крепостной зависимости, но можно привести десятки свидетельств того, что она мирится с нею. «Разве Авраам и другие патриархи и пророки не имели крепостных? Читайте св. Павла, что он учит о рабах, которые в те времена все были закрепощены».

Сочинение завершается увещеванием, обращенным к обеим сторонам - к начальству и крестьянам. Если они и дальше будут столь строптивы в отстаивании своих плотских нужд и прихотей, бог сурово покарает и тех и других. Его возмездие уже началось, и пора бы прийти в ум. Лютер советует выбрать наиболее честных людей из числа дворян и горожан, чтобы они решили дело третейским судом.

Увещевания Лютера не могли примирить повстанцев с их угнетателями. Простолюдина они должны были оттолкнуть своим равнодушием к материальному гнету; князей и дворян - резким «естественно-правовым» обличением их самоубийственного правления. «Призыв к миру…» пронизан был глубоким противоречием: Лютер не признавал священного права за обвинителями, но требовал, чтобы обвиняемые вняли их упрекам. Он давал понять, что власти заслужили мятеж, но взывал, чтобы подданные, ради Христа, не затевали его.

И тем не менее Лютер не только поспешил отпечатать «Призыв к миру…», но 20 апреля двинулся в беспокойные районы Тюрингии, чтобы лично обратиться с ним к горожанам и крестьянам.

Отправляясь в путь, реформатор впервые снял монашескую рясу. Он не мог проповедовать в облачении покинутого им сословия, суетное и ложное занятие которого именно благодаря Лютеру сделалось ненавистным для простого народа (в ходе Крестьянской войны ничто не навлекало на себя такого гнева, как монастыри).

Еще три года назад проповедник в мирском платье выглядел курьезно. Теперь это ни у кого уже не вызывало удивления. Доктор Мартинус облачился в черный бюргерский сюртук, который станет с этого времени «униформой» немецкого протестантского пастора.

Лютер проповедовал сперва в Штольберге, а затем в Нордхаузене, Орламюнде и Йене. Он двигался по местам, уже охваченным восстанием. Начавшись в Мюльхаузене, оно распространилось в графство Гогенштейн, в Мансфельд, Штольберг, Бейхлинген, Эрфурт, Альтенбург, Мейсен, Шмалькальден. В районе Эйзенаха поднялось почти все крестьянское население: около восьми тысяч человек сбились в повстанческий лагерь. На дорогах Лютер видел группы крестьян, вооруженных цепами, вилами и ружьями. Из окна своей повозки он мог разглядеть их лица - встревоженные, мрачные или одушевленные. Вечерами на горизонте показывались зарева пожаров.

Лютер проповедовал с обычной страстью, категоричностью и энергией. Он говорил, что верит в миролюбие немецкого простолюдина, и умолял своих слушателей не давать «кровожадным пророкам» будить в крестьянине беса. Однако Мартинуса теперь плохо слушали и прерывали насмешливыми выкриками. В Штольберге на улице кто-то прошипел ему в лицо: «Княжеский угодник». В Нордхаузене дверь комнаты, где он остановился, вымазали дегтем. Тем не менее в конце апреля Лютер вторично прибыл в этот город, вновь здесь проповедовал и вновь потерпел неудачу.

Тюрингия выплюнула виттенбергскую агитацию (только в Готе соратник Лютера Мекум добился успеха в переговорах с крестьянами). Другой «немецкий пророк» властвовал теперь над умами простых людей. Они верили Мюнцеру из Мюльхаузена, и веру эту Лютер встречал всюду, где ему приходилось подниматься на амвон.

* * *

В работе «Крестьянская война в Германии» Ф. Энгельс показал, что распространение реформационных религиозно-политических идей способствовало расколу нации «на три больших лагеря: католический, или реакционный, лютеровский, или бюргерско-реформаторский, и революционный» . Влиятельнейшим представителем революционного лагеря и был плебейско-крестьянский вождь Томас Мюнцер.

Во всей истории XVI–XVII столетий нет другого мыслителя и общественного деятеля, который в такой же мере заслуживал бы имени демократа, - так близко к сердцу принимал бы нужды угнетенных низов и так верил в способность народа самостоятельно, без всякой опеки привилегированных сословий, создать достойный человека общественный порядок. Мюнцер-реформатор видел в простолюдине (der gemeine Mann) единственного носителя «божьей справедливости в мире». Грядущее царство благодати, заявлял он, лучше всех видят «бедные миряне и крестьяне». Но раз так, то именно им по праву принадлежит решающее слово во всех вопросах организации человеческого общежития. «Власть должна быть дана простому народу», - утверждал Мюнцер, ссылаясь на одно из пророчеств Даниила, - утверждал решительно, твердо, без обиняков.

Народовластие - самая простая, но вместе с тем самая смелая и новаторская из идей, выдвинутых в эпоху ранних буржуазных революций.

Феодальному средневековью было известно самоуправление в масштабах общин (городских и сельских), однако до XVI века никто не помышлял о демократии в масштабах земель и стран, не утверждал, что истинный национальный суверенитет есть суверенитет народа. Эти идеи выковывались в горниле Реформации, и Томас Мюнцер первым приблизился к ним.

Молодой Лютер отстаивал неограниченные полномочия мирян (этого, по понятиям канонического права, «низшего сословия») в решении вопросов церковной жизни. Он не признавал никаких противостоящих мирянам церковных пастырей. Мюнцер с революционной смелостью заключил отсюда, что низшие светские сословия (вся масса трудящихся и угнетенных) должны стать полновластными хозяевами мирской жизни. Они так же не нуждаются в иерархии противостоящих им господ и опекунов.

Какой будет политическая форма народовластия, Мюнцер не предрешал. Но знаменательно, что он уже совершенно ясно понимал невозможность его мирного установления. Прежде чем оформятся институты народовластия, необходимо уничтожить основу существующей государственности - феодальные владения, «замки и монастыри»; необходимо в корне изменить материальное положение простолюдина. Говоря современным языком, идея демократии соединялась в учении Томаса Мюнцера с идеей социальной революции. «…Под царством божьим, - писал Ф. Энгельс, - Мюнцер понимал не что иное, как общественный строй, в котором больше не будет существовать ни классовых различий, ни частной собственности, ни обособленной, противостоящей членам общества и чуждой им государственной власти» . Подобный строй, в XVI веке еще совершенно недостижимый, рисовался Мюнцеру близким, обетованным, требующим для своего осуществления лишь самоотверженности и массового героического усилия.

Томас Мюнцер родился в 1488 или 1489 году в Штольберге в семье чеканщика. О его детстве и отрочестве почти ничего не известно. В 1507 году юноша поступил в Лейпцигский университет, где поначалу занимался медициной, а затем философией и теологией. Позднейшие сочинения Мюнцера свидетельствуют о его знакомстве с гуманистической литературой и сочинениями римских моралистов; оно, по-видимому, состоялось уже в студенческие годы. По окончании университета Мюнцер выбрал должность священника, которая в то время давала наибольшие возможности для общения с простыми людьми. Перед тем как принять священнический сан, он, как и Лютер, пережил духовный кризис, обремененный приступами страстного богоборчества. Кризис разрешился в мистико-пантеистическое воззрение, сформировавшееся под влиянием идей Таулера и средневековой секты иоахимитов, но вместе с тем вполне оригинальное. К 1518 году Мюнцер слушал в Виттенбергском университете богословские лекции Лютера и воспринимал их с одобрением. Однако, как пишет Г. Чебитц, «он не был учеником Лютера и лишь некоторое время находился в поле его духовного напряжения».

Мюнцер с молодости культивировал в себе суровый и жертвенный образ мысли. Он поражал окружающих непритязательностью, бескорыстием и самозабвенностью. Он не знал никаких личных пристрастий, кроме собирания книг. Рассказывают, что, когда у него родился первенец, он не позволил себе радости - из опасения, что эгоистическая привязанность к сыну помешает ему любить «общее дело».

С самого начала пасторской деятельности Мюнцер сочетал легальную церковную проповедь с конспиративной работой в среде беднейших прихожан. В 1512 году он был изгнан из Галле по обвинению в заговоре; в 1519–1521 годах подвергся преследованиям в Ютербоге, Орламюнде и Цвиккау за мятежную агитацию среди подмастерьев, поденщиков и бедняков.

Мюнцер легко нашел общий язык с радикальными цвиккаускими анабаптистами, хотя не принимал самой идеи «второго крещения». Знакомство с «перекрещенцами» укрепило его в замысле построения собственной теологии, отвечавшей нравственно-религиозным запросам обездоленных низов.

Относительно цельное представление о путях развития антифеодальной революции сложилось у Мюнцера в 1522–1523 годах, после посещения Праги и знакомства с идеями таборитов. Оно было сознательно заострено против государственно-политического учения Лютера.

Если Лютер видел в князьях низший сорт палочников, поставленных богом для обуздания «преступных и злых», то Мюнцер считал, что их разнузданное самоуправство как раз и есть первоисток всяческой преступности. Главная причина постигших Германию бед, отчеканивает он летом 1524 года, - это немецкие господа и князья, которые присвоили себе все: рыб в воде, птиц в небесах, злаки на земле - и тем самым превратили преступление в условие существования простолюдина. Зло и ложь, в которых погряз мир, не могут быть искоренены без решительных социальных и политических преобразований.

Как и Лютер, Мюнцер уже неподвластен типичной массовой иллюзии конца XV - начала XVI века - надежде на добронравного немецкого императора. Невыход из политического кризиса, разразившегося после Вормсского рейхстага, он видит вовсе не в упрочении княжевластия, хотя бы и антиримски настроенного. Мюнцер, писал Ф. Энгельс, «превращает… требование единой германской империи в требование единой и неделимой германской республики » . Он полагает, наконец, что республиканское объединение нации невозможно «без доброго восстания».

В феврале 1524 года в маленьком городке Альштедте, находящемся вблизи рудников Гарца и мансфельдского графства, Мюнцер организует «Союз избранных». Поначалу он насчитывал около 30 членов, но к осени превратился в разветвленную тайную организацию, охватывавшую свыше пятисот приверженцев и имеющую ячейки во многих районах Тюрингии. «Союз» ставил своей целью организацию антифеодальной борьбы и подготовку насильственного ниспровержения княжеской власти.

В качестве легального альштедтского проповедника Мюнцер осуществляет коренную перестройку богослужения. Первым среди немецких реформаторов он изгоняет из церкви латинский язык: и проповедь, и литургическое песнопение звучат теперь по-немецки. Постановляется, что народу необходимо читать проповеди не только на текст Нового завета (таково было прежде незыблемое церковное правило), но и из всех священных книг.

Сам Мюнцер чаще всего проповедовал по поводу ветхозаветных пророков. Книги Иеремии, Иезекииля, Даниила, Захарии, свободные от христианского пафоса смирения, вообще стали для него смысловым центром и вершиной всей Библии.

Со священными текстами Мюнцер обращался весьма произвольно. Он по-своему перекраивал речения пророков, а порой вкладывал в их уста такие слова, каких они вообще не произносили. Мюнцер был искренне убежден, что новый пророк, каковым он себя ощущал, вправе поправлять и дополнять пророков древних.

В августе 1524 года проповедник-революционер вынужден был покинуть Альштедт. Осенью он был уже во Франконии, в районе начавшегося повстанческого движения. Из-под пера Мюнцера (или из-под пера кого-то из его сподвижников) вышло так называемое «Статейное письмо» (Artikelbrief). Оно объявляло анафему феодально-княжеской власти, трактовало конфискацию помещичьих имуществ как право угнетенного народа и требовало, чтобы любые переговоры с господами шли под неослабевающей угрозой крестьянского насилия.

Мюнцер заявляет о себе как автор продуманного плана углубляющейся антифеодальной революции, которая должна совершаться под руководством общественного слоя, в наибольшей степени страдающего от помещичье-княжеского насилия. План этот сделал бы честь вождю решительной партии, действующей в условиях буржуазно-демократической революции XVIII–XIX веков (не случайно имя и идеи Мюнцера привлекли сочувственное внимание Ф. Энгельса после поражения немецких мелкобуржуазных демократов в 1848–1849 годах). Однако в самый момент его появления на свет план Мюнцера не мог иметь успеха из-за незрелости и сословно-средневековой запутанности классовых конфликтов; из-за патриархальной ограниченности угнетенной крестьянской массы.

«Статейное письмо» оказало серьезное воздействие на тактику наиболее революционных повстанческих отрядов Франконии, но широкого признания в крестьянской массе не получило. В письмах Мюнцера, относящихся к началу 1525 года, все чаще звучит горькое сожаление по поводу забитости и невежества простых людей, которые не желают понять своих собственных интересов, или, как он выражается, «внушений сердца, несомненно исполненного святого духа». Да и позже, проповедуя среди крестьян Тюрингии, «Мюнцер, - писал Ф. Энгельс, - сам, по-видимому, чувствовал глубокую пропасть, отделявшую его теории от непосредственно окружающей его действительности, пропасть, которая тем меньше могла остаться им незамеченной, чем больше искажались его гениальные воззрения в неразвитых головах массы его приверженцев» .

Обе наиболее продуманные программы немецкой раннебуржуазной революции: лютеровская , отстаивающая единство антипапской оппозиции на основе народного терпения, и мюнцеровская , предполагавшая радикализацию стихийного крестьянского возмущения и перерастание его в повсеместное движение за республику, народовластие, уравнительное перераспределение собственности, - обе они в реальных условиях Крестьянской войны оказались политическими утопиями.

Но у проблемы есть и другая сторона. Несбыточные проекты Мюнцера и Лютера были тем не менее реальными идеологическими силами, оказывавшими противоположное воздействие на классовую борьбу: проповедь Лютера тормозила, проповедь Мюнцера усиливала антифеодальный протест. Это ясно обнаружилось в ходе литературной полемики между «Альштедтом и Виттенбергом», развернувшейся в 1523–1524 годах.

Начавшаяся Крестьянская война показала, что спор между Лютером и Мюнцером будет решаться не на книжных страницах. Весной 1525 года оба реформатора оказались в бушующей Тюрингии, - оба проповедовали перед народной аудиторией. Первый был ею отвергнут, второй встречен как долгожданный «теолог революции».

В тюрингенский район Мюнцера привело верное классовое чутье: именно здесь существовали возможности для соединения крестьянского восстания с движением угнетенных горняков Гарца и мансфельдского графства. В имперском городе Мюльхаузене плебейские низы преобразовали ранее созданный «Вечный союз бога» в боевую революционную организацию. В одиннадцати «Мюльхаузенских статьях» была изложена сообразная моменту программа действий. Она проводилась в жизнь Вечным советом, который отрешил от власти старый патрициат.

По замыслу Мюнцера Мюльхаузен должен был сделаться центром средненемецкого восстания, целью которого будет уже не устранение отдельных несправедливостей, а «захват власти бедными для исполнения божьей воли на земле». В широком проекте «огненно-очистительных действий» особое место было отведено пресечению пагубного «виттенбергского книжничества». «Я до него доберусь, - говорил Мюнцер о Лютере в одном из частных писем. - Доберусь, и уж на этот раз острый язык его не спасет».

* * *

Во время своего пребывания в Тюрингии Мюнцер интересовался повседневными заботами крестьян - позднее они вспоминали о нем как об «отце Томасе, верном советчике бедных». Лютер разговаривал с тюрингенскими крестьянами как пастор-резонер; он был раздражен их «несговорчивостью и самодовольством». Раздражение это еще более усилилось в Эйслебене, куда он прибыл после своей неудавшейся проповеднической поездки и прощания с курфюрстом Фридрихом, умиравшим в Веймаре. Некто Рюель, советник графа Альбрехта Мансфельдского и свояк Лютера, ознакомил его с сообщениями, поступавшими из Верхней Германии. Составленные верноподданными осведомителями графа, сообщения эти рисовали мрачную картину «крестьянских бесчинств и оргий». Лютер склонен был им верить. Отставив в сторону прежние колебания, он в короткий срок сочинил памфлет, где крестьянскому восстанию объявлялась анафема.

Памфлет не оказал влияния на исход Крестьянской войны, поскольку был распечатан и распространен в тот момент, когда основные очаги восстания уже были подавлены . Это не значит, что акция Лютера была безобидной: влиятельнейший бюргерский идеолог, проповедям которого еще недавно внимала вся Германия, благословлял карательные действия князей.

Новый памфлет назывался «Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян». Он лег несмываемым пятном на имя Лютера.

Реформатор объявляет крестьян трижды виновными: во-первых, в нарушении клятвы верности и преданности, некогда данной светским господам; во-вторых, в общей преступности их кровопролитных и грабительских действий; в-третьих, - в том, что эти тягчайшие грехи они пытаются прикрыть словами Священного писания. Эта троякая вина делает восставших крестьян достойными смерти. «Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку».

Лютер успокаивает совесть князей в отношении предстоящих кровавых дел. Даже начальству, которое стало бы избивать мятежников без всякой попытки полюбовного соглашения, - даже ему, говорит Лютер, не следует мешать. Конечно, действия такого начальства не отвечают заповеди терпения. Но они вытекают из права, которое законная власть имеет против бунтовщиков. Там же, где повстанцы отказываются от соглашений, - там надо, не смущаясь, руководствоваться правилом: «Коли, бей, дави их, кто только может, и если кого постигнет при этом смерть, то благо ему…» Дьявол вселился в крестьян, и обходиться с ними следует как со стаей бесов.

В отличие от «Призыва к миру…» памфлет не содержит ни внятных аргументов, ни сколько-нибудь интересных политико-юридических выкладок. Сила мысли вдруг покидает реформатора, а его крестьянская прямота превращается в площадную жандармскую грубость.

Нетерпимое отношение к революционным выступлениям масс - норма политического мышления раннебуржуазной эпохи. В XVI–XVII веках трудно найти влиятельного теоретика государства и права, который не говорил бы, что восстание - это худшее из зол, а потому должно подавляться с помощью самых крутых мер. Но даже на их фоне Лютер 1525 года - явление из ряда вон выходящее. Его памфлет не просто дозволяет расправу над повстанцами - он проникнут карательным пафосом, «фанатическим бешенством против народа» (Ф. Энгельс) .

В чем разгадка этого пафоса? Как мог он зародиться в сердце того, кто начал «свое жизненное поприще как человек народа» ?

Фанатическая ненависть к восставшему народу коренилась в фанатической сосредоточенности Лютера на проблеме преодоления папства. Священная неприязнь к Риму суживала его политическое мышление и мешала трезво смотреть на события. В мае 1525 года реформатор все еще грезил об антиримском единстве немецких сословий, все еще считал его принципиально возможным. До конца дней Лютер был искренне убежден в том, что реформация одержала бы полную победу над папством, если бы в дело не затесался «Мюнцер с его восстанием».

Карательный пафос Лютера питался его религиозно-политическим мифом: представлением об антихристе-папе и о пособнике-черте, действующем «через смятение умов». Он был охранительной модификацией того священного одушевления, которое когда-то помогло поднять нацию на борьбу с церковным феодализмом.

Ненависть к тем, кто не вытерпел мирского гнета и унижения, взяла верх над самой идеей «христианского терпения», определявшей все развитие раннереформационной идеологии. Лютер грубо противоречил тому, что декларировал в 1520 году. Он, говорил Ф. Энгельс, «предал князьям не только народное, но и бюргерское движение» .

И в «Верном предостережении…», и в сочинении «О светской власти», и даже в «Призыве к миру…» Лютер еще оставался идеологом всего немецкого бюргерства - сословия, в равной мере враждебного и помещичье-княжескому произволу, и попыткам революционного ниспровержения феодальных институтов. В памфлете «Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян» он выступил как идейный представитель консервативной части этого сословия, наиболее заинтересованной в феодальной эксплуатации деревни городом, наиболее напуганной разгулом повстанческой стихии.

За свой реакционный памфлет Лютер заплатил утратой национального авторитета. Но, пожалуй, еще более отталкивающее впечатление произвело на Германию его третье антикрестьянское выступление - «Послание о жестокой книжице против крестьян», написанное в июле 1525 года. Это была попытка агрессивного самооправдания: «Послание…» достаточно определенно свидетельствовало о больной совести Лютера и вместе с тем о стремлении снять с себя вину. Реформатор видел себя обагренным кровью казненных повстанцев, но объявлял, что действовал по жестокому божественному внушению. Он то прибегал к откровенно софистическим уловкам (утверждал, например, что удел крестьянина, даже подневольного, лучше удела господ), то отставлял в сторону всякие рациональные доводы и требовал, чтобы крестьянам «шомполами прочистили уши».

Давно замечено, что «Послание…» зафиксировало резкий перелом в самом темпераменте бюргерского религиозного идеолога. С лета 1525 года Лютер делается мнительным, населяет мир враждебными демоническими силами, опасается сговоров и интриг, торопится первым нанести удар тем, кого подозревает. Начинается тяжелая депрессия, которая - с короткими просветами - будет длиться в течение двух лет.

* * *

В мае 1525 года Крестьянская война вступила в свою трагическую фазу. Особенно мрачными были события, развернувшиеся в Тюрингии.

Мюнцер стремился к тому, чтобы превратить в железный кулак крестьянские отряды, собравшиеся под Мюльхаузеном, и двинуть их на помощь восставшему Франкенхаузену, в район взволновавшихся горняков. Этот революционный проект не получил поддержки. Предводители отрядов поддались агитации Генриха Пфейффера, в недавнем прошлом вожака мюльхаузенской голытьбы. Он ссылался на свои вещие сны и звал в богатый монастырями Эйхсфельд. Опасаясь полного разрыва с повстанческой массой, Мюнцер уступил и оказался в положении одного из руководителей не одобряемого им экспроприаторского похода. Несмотря на меры, принятые против дележа захваченного, предотвратить его не удалось. Дисциплина в отрядах падала. Пфейффер был уличен в казнокрадстве. В конце апреля в Мюльхаузен возвратилось немногим более половины крестьянского войска. Остальные разошлись по деревням.

Верный долгу солидарности, Мюнцер развернул отчаянную агитацию за поход к Франкенхаузену, защитникам которого он еще недавно обещал самую широкую повстанческую поддержку. Однако лишь несколько крупных отрядов поддались его увещеваниям, пророческим угрозам и рассказам о благоприятнейших предзнаменованиях.

Между тем на соединение под Франкенхаузеном уже шли войска герцога Георга Саксонского и ландграфа Филиппа Гессенского, к которому по пути пристали брауншвейгские отряды.

13 мая под Франкенхаузеном восьми тысячам повстанцев, плохо вооруженных и не имевших серьезного военного опыта, противостояло 2500 рейтаров и 5 тысяч регулярной наемной пехоты. 14 мая крестьяне еще выстояли против конницы ландграфа, но на следующий день были коварно обмануты и разбиты. Шесть тысяч крестьян, плебеев и франкенхаузенских бюргеров остались лежать на поле сражения.

Наступил час господской расправы. 27 мая на эшафоте, построенном среди бивака, пала голова Томаса Мюнцера. Насилия и зверства помещиков-карателей превзошли все, что приписывала «разбойничьим крестьянским шайкам» самая оголтелая обывательская молва. В Мюльхаузене лобное место не успевало просыхать от крови: на плаху волокли по малейшему подозрению. «За несколько недель в сражениях и расправах в Германии было убито более ста тысяч крестьян.

В начале XVI века участников «Союза Башмака» наказывали отсечением пальцев: уродовали правую руку, которую крестьянин подымал вверх, когда давал повстанческую присягу. В 1525–1526 годах повсеместно прибегали к иному карательному изуверству - выкалыванию глаз. Это делалось, чтобы крестьянину впредь неповадно было читать немецкую (лютеровскую, «Сентябрьскую»!) Библию и искать в ней своего «божьего права».

Глумление над именем и учением Лютера было частью дворянско-княжеских издевательств над захваченными повстанцами. Об антикрестьянском памфлете каратели не вспоминали, видя в нем дешевую хитрость. 23 августа 1525 года папа Клемент VII послал графу Трухзесу фон Вальдбургу, предводителю войск дворянско-княжеского Швабского союза, велеречивое приветствие, в котором крестьянское восстание обличалось как порождение «злостного еретического духа». «Если бы не Вы и не Ваша дельность, проницательность и сила, - возглашал папа, - ненависть гнусных еретиков, распаливших дерзкую толпу, обрушилась бы на все духовенство, на все дворянство, на всякое общественное и частное достоинство, на нравы, законы, права и, наконец, на самую Германию с мечом, убийством, огнем, пагубой и ввергла бы столь мужественный и благородный народ, доселе отмеченный исключительной заботой о человечности и уважением к католической вере, в озверение и неспособность что-либо понимать». Клемент достаточно прозрачно намекал на то, что успешное подавление бунтовщиков должно бы простереться и до духовных истоков мятежа.

Немецкие католики требовали этого уже в мае. Князьям, говорили они, следовало бы привлечь к ответственности главного виновника беспорядков, который с недавнего времени «лицемерно выдает себя» за их яростного противника. Покоя не будет, покуда немецкий мирянин не перестанет самостоятельно судить о Писании и не вернется в блаженное состояние умственной подопечности, которого лишил его Лютер.

Та же мысль проводилась и в католических сочинениях, рассчитанных на простолюдина. К тысячам ослепленных, которые вереницами ползли по дорогам Германии, паписты хотели добавить десятки тысяч добровольно завязавших себе глаза .

Роттенбургский хроникер и сатирик Микаэль Эйзенхарт обращался к простым читателям «Сентябрьской Библии» со следующими словами:

О, Новый вартбургский Завет,
Причина смут, источник бед!
Коварный Лютер, мне сдается,
Теперь над вами же смеется.
Сам еле избежав петли,
На тех, чьи головы снесли,
Он возложил свою вину,
Кляня притворно сатану.
Не сотвори он книги вредной,
Была б Германия безбедной,
На кротких мир бы почивал,
А гордых пастырь врачевал…
Писанье Лютер изложил вам,
В рот, разжевавши, положил вам,
И вы, поверивши ему,
За ложным светом шли во тьму.
Узрите же, что обманулись,
К пророку лживому тянулись,
Что, наигравшись вами всласть,
Стяжал он царственную власть,
А тех, чью растревожил плоть,
Дозволил резать и колоть…

Как же реагировал Виттенберг на новую атаку католиков?

Меланхтон был встревожен. Он считал, что надо возражать, оправдываться, еще и еще раз повторить лютеранские антиповстанческие декларации. Иначе, неровен час, «романисты» приведут карателя Трухзеса в Виттенберг. Между тем в самом Лютере не было ни прежнего полемического пыла, ни тревоги за престиж виттенбергской партии. В последние месяцы Крестьянской войны им овладело ощущение никчемности всех масштабных замыслов, всех действий, рассчитанных на общественное одобрение или порицание. Подавленный событиями, он с головой ушел в мелкие хлопоты: сетовал о пустующих виттенбергских школах, журил прихожан, пропускавших церковные службы, устраивал жизнь монахов и монахинь, которые покидали монастыри.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 368.

РОЛЬ ЛЮТЕРА В КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЕ В ГЕРМАНИИ
Хайнц Макензен (1963)

События Крестьянской войны и отношение к ним Лютера хорошо известны. После того, как крестьянские бунты широко распространились по стране, Лютер написал свой "Совет о мире на основе 12 статей крестьян в Швабии" (1). В этой работе, обращенной и к князьям, и к крестьянам, он призвал к мирному решению конфликтов на основании указанных статей. Когда в 1525 году события приблизились к Саксонии, стали более жестокими и начали принимать некоторые черты социальной революции, Лютер написал брошюру "Против убийц и святотатственных грабителей" (2). Он осудил крестьян в самых сильных возможных выражениях, как мятежников против Бога и законных властей, и призвал к энергичному и беспощадному подавлению бунтов, пользуясь самыми суровыми и жестокими словами. Позднее, после подавления восставших и казни их главного идейного лидера Томаса Мюнцера, Лютер истолковал эти события как правый Божий суд (3). Это отношение Лютера, как правило, не разделялось подавляющим большинством ученых самых разных школ мысли. В частности, его брошюра, осуждающая крестьян, цитировалась как проявление жестокости, которую трудно понять у человека, положившего жизнь на возрождение и проповедь чистого Евангелия и Божьей любви к человеку. Более того, сам Лютер в поздние годы, кажется, почувствовал свою неправоту. Он взял на себя всю ответственность за такое отношение к народу и заявил: "Кровь крестьян на моей голове". Однако он настаивал до конца жизни на том, что если потребуется, он призовет подавить бунты снова.
Лютер считал, что ход истории определяется героями, а причина исторических перемен - это личное, героическое действие необычных людей. Великие императоры и завоеватели, такие, как Александр, Август или Ганнибал, философы, пророки и апостолы вызывали изменения, которые без них не произошли бы в обычной жизни. Бог ведет этих необычных героев и использует их для того, чтобы сломать обыденность, которая неизбежно управляет жизнью широких масс. Если эти герои признают руководство Бога, они будут спасены. Если они этого не сделают или забудут, гордость погубит их. Если мы примем хотя бы как аргумент это понятие Лютера об исторической причинности, о его героях придется сказать что-то еще. Судьба необычных личностей состоит в том, что суждения, высказываемые о них в свое время и последующими поколениями, колеблются от одной крайности к другой. Так произошло и с историей интерпретации Лютера. Первые три века после смерти реформатора люди высказывались или целиком за, или целиком против него. Усилия для объективной оценки и суждения почти или совсем не прилагались. Каждый инцидент, маленький или большой, рассматривался или апологетически, или целиком негативно.
Роль Лютера во время Крестьянской войны 1525 года была не самым бесспорным из событий его жизни. Фактически сегодня она по-прежнему остается одним из опорных пунктов, вокруг которых ведутся баталии за дело Лютера. В течение прошлого столетия влияние объективной научной школы Леопольда фон Ранке, а позже экуменическое движение вызвали и среди протестантов, и среди католических историков подъем усилий по справедливой и честной исторической интерпретации Лютера и его дела. Крестьянская война и роль в ней Лютера остается, однако, предметом, по которому существуют наиболее острые разногласия. Помимо традиционной католическо-протестантской линии возникли новые горизонты споров, из-за которых эта роль Лютера стала причиной столь же глубоких и суровых идейных схваток, как во время худщих периодов борьбы конфессий.
В настоящее время вряд ли необходимо подчеркивать важность большинства вопросов, касающихся того, что говорится и делается за железным занавесом. Менее чем столетие прошло со времени смерти Карла Маркса, и сегодня его доктрины являются руководством по реорганизации и трансформации социально-экономической жизни почти в половине мира. По сути это новая, мощная, экспансивная религия, которая все еще в первом веке развития и по динамике опережает даже средневековый ислам. Христианству потребовалось три века, чтобы начать доминировать культурно, социально и интеллектуально в регионе, в котором оно возникло. Сегодня в Виттенберге, в Айзенахе, в Эрфурте новая вера пытается навязать свою интерпретацию прошлого. Что коммунисты говорят о Лютере и Реформации, особенно в связи с Крестьянской войной? Основным, базовым текстом их истолкования восстания являются слова самого Маркса: "Рассмотренная не богословски, Крестьянская война является самым революционным событием в немецкой истории". В марксистской терминологии это означает самое важное событие.
В 1947 году советский историк М.М. Смирин впервые опубликовал книгу "Народная Реформация Томаса Мюнцера и Великая Крестьянская война", немецкий перевод которой появился в Восточном Берлине в 1956 году. Книга Смирина стала стандартной авторитетной коммунистической работой по этому вопросу. Во введении к ней он обследовал все развитие историографии Крестьянской войны, отраженной в трудах значительных авторов, занимавшихся ею. Возражения против них, естественно, ведут к его собственной точке зрения. Первым крупным историком под объективом Смирина оказался фон Ранке (7). Ранке, по словам Смирина, рассматривал Крестьянскую войну только как эпизод в борьбе за политическую реформу империи. Он был в восторге от плана архиепископа Майнца Бертольда фон Хенберга по централизации империи путем усиления родственных территориальных князей (по существу таков же был план Пруссии в XIX в.). Смирин отбрасывает Ранке как слугу прусского режима, сожалевшего, что германские княжеские территориальные государства в XVI веке не были достаточно сильны и энергичны, чтобы подавить восстание с самого начала. В новом прусском государстве XIX века такой слабости не существовало.
Следующим автором, писавшим о Крестьянской войне и привлекшим интерес Смирина, был Вильгельм Циммерман со своими работами, появившимися в 1841 году (8). Он был левым буржуазным демократом, и его главная проблема заключалась в провале попыток крестьян объединить Германию, которая к 1848 году осознала роль либеральной демократии. Проблема с самим Циммерманом, по словам Смирина, состояла в том, что он не понимал классовый характер борьбы крестьян против феодализма. Смирин тем не менее хвалит его за использование всех источников и за то, что он в целом справедлив и к крестьянам, и к Мюнцеру. Эта первая по-настоящему научная работа о Крестьянской войне также осталась для Смирина лучшей; она все еще возвышается намного выше всего остального, что когда-либо было написано об этих событиях (9). Такое отношение явно навеяно небольшой работой, вышедшей в 1851 г. из-под пера Ф.Энгельса. Хотя Энгельс признал, что взял все сведения о Крестьянской войне у Циммермана, Смирин настаивает, что он смог учесть основные принципы, лежащие в основе социально-экономических событий и классовой борьбы, проявившейся в восстании, что делает работу Энгельса уникальной и первостепенно важной. В отличие от нее Лампрехт и Гойтейн, по мнению Смирина, как либералы XIX века работали с неадекватными категориями (10). Они недостаточно понимали классовое происхождение борьбы крестьян против феодалов и приписывали большую часть причин для восстания вырождению крестьянства до полудикого беззаконного состояния. Вильгельма Штольца, приват-доцента Кенигсбергского университета, Смирин буквально разрывает на клочки, ибо в своих произведениях, написанных до и вскоре после Первой мировой войны, он стремился сохранить тезис о том, что на крестьян оказали решающее влияние религиозные, а не социально-экономические соображения. В работе 1926 года Штольце несколько изменил позицию, обозначенную им 20 годами ранее (12). Здесь он признал некоторую социальную мотивацию в действиях крестьян, но все же настаивал на том, что среди них преобладала Реформация в духе лютеранства. Этот дух всегда вызывал радикальные движения, но в Германии они никогда не были в моде и вскоре сменялись реакционными режимами. Смирин не находит слов, чтобы выразить свое презрение к такому возрождению религиозной, клерикальной интерпретации (13).
В 1933 году работу Штольце подхватил нацист Гюнтер Франц (14). Если Штольце почти не опирался на источники, Франц, по словам Смирина, пытался создать впечатление, что он охватил все документы и рассмотрел литературу (15), хотя на деле он лишь ввел еще одну фальсификацию в рассмотрение Крестьянской войны. Он сделал ложное и ошибочное для Смирина различение между "старым правом" (altes Recht), к которому крестьяне обращались в поддержку своих требований, и новым "Божественным правом" (Gottliches Recht), использованным небольшой идеалистической группой крестьянских вождей и рыцарей. Восстановления старых прав, основанных на обычаях раннего средневековья, требовало подавляющее большинство крестьян, которые не могли видеть собственных эгоистических классовых интересов. Что касается лучших, наиболее развитых крестьян, то Франц отрицал их классовый эгоизм, считая, что они склонны служить интересам нации как целого. Небольшая группа идеалистически настроенных лиц обосновала свою программу на основе нового религиозного права. Они хотели создать национальное государство, в котором каждый класс и каждый член общины объединили бы свои усилия ради общего блага. Но они были меньшинством и не нашли творческого лидера, который мобилизовал бы их их для решения этой задачи. Мюнцер и другие крестьяне оказались плохими руководителями. Флориан Гайер, революционный "германский рыцарь", мог сделать больше, но он не добился успеха в том, чтобы воодушевить крестьян чем-то за рамками их узкоклассовых интересов". Смирин комментирует: "Таким образом, фашист обвиняет крестьян в том, что они замкнулись в своих интересах, если они не позволяли превращать себя в слепые инструменты реакционного правительства" (16).
Только на основе марксистских категорий и методологии, настаивает Смирин, можно представить действительно правильное, научное понимание Крестьянской войны. В последние годы историки из ГДР решили взяться за эту задачу. Работа Камницера рассматривается Смириным и оценивается очень высоко (19). Камницер, в частности, наконец исправил ошибочную идею Лампрехта, что крестьяне восстали, поскольку они деградировали из-за убогих условий жизни. Вместо этого их возмущала сложная система феодальных повинностей и обязательств, воздействию которой они подвергались (20). Затем внимания удостаивается восточногерманский историк Альфред Мойзель и его монография о Мюнцере (21). Мойзель показал, что Реформацию необходимо разделить на два течения: княжеское у Лютера и народное - у Мюнцера, который был подлинно народным героем (22). Его учение отразило реальную жажду реформ большинством, и он сражался героически и бескорыстно за интересы трудовых масс. Он должен был потерпеть неудачу, потому что его цели были слишком далеки и масштабны для его времени. Этому герою Мойзель противопоставляет Лютера, который поначалу тоже поднял знамя Реформации для народа. Однако, когда он увидел революционный масштаб крестьянского движения, он оставил его и вместо этого стал идеологом и верным слугой княжеской власти (23). Смирин, однако, критикует Мойзеля за то, что он не выявил, что даже в ранний период, особенно в 1521-22 гг. когда могло показаться, что Лютер возглавит подлинно народное движение, он фактически был представителем бюргерства и уже тогда формировал свои идеи на основе чисто буржуазного фона и мотивации. Крестьянское восстание лишь выявило то, что изначально соответствовало его социальному происхождению и идеологии (24).
Эти опубликованные интерпретации событий в СССР и ГДР оказались в центре внимания на конференции в Москве, которую вели пять советских историков из МГУ. Для человека, который имел дело только с коммунистическими толкованиями в печати, личное общение, хотя и через переводчика, было откровением. Марксисты показали себя способными, зрелыми историками, хотя и работавшими всегда в своих рамках, и они развили благосклонность к своей доктрине в довольно фанатичной молодежи. Встреча с рядом преподавателей и профессоров, учившихся у крупнейших историков университета, показала, однако, что чисто документальный подход к предметам не заменяет историзма. Указывая основные направления обсуждения, советские участники представили фундаментальный философский вопрос о характере причинно-следственных связей в истории. Этот вопрос был проиллюстрирован конкретным примером - интерпретацией Лютера. Их спросили: какова роль человеческой личности в исторической причинности? В частности, как вы оцениваете важность личности и идеологии Лютера в ходе Реформации? Эти вопросы были заданы с учетом заявления самого Маркса, что любая другая философия истории, кроме его собственной, требует более низкой оценки роли личности в исторической причинности. Обсуждение заняло около трех часов, и советские историки выработали ответ, представленный в весьма обобщенном и сжатом виде (25). На общий вопрос они ответили, что роль человеческой личности и ее идеологии в исторической причинности действительно важна. Затем они видоизменили вопрос и дали свои ответы. На какой основе оценивается чей-либо вклад в историю? В той мере, в какой конкретная личность принадлежит к прогрессивным социальным силам своего времени, ее вклад должен считаться положительным; в той мере, в какой она представляет реакцию предыдущего этапа социального развития против нового и прогрессивного, он является отрицательным и разрушительным. Все интеллектуальные, культурные и идеологические изменения на самом деле являются результатом основных экономических и социальных изменений. Это происходит постоянно. Поэтому есть исторические личности, которые являются наиболее прогрессивными, и в конечном счете их вклад является наиболее действенным, поскольку он отражает диалектическое движение истории, существующее на любой конкретной стадии социального развития. В чем состоят основные экономические и социальные изменения, в которых участвовали те или иные исторические персонажи до Маркса - это чисто академический вопрос. От этих людей нельзя ожидать большого понимания диалектического движения истории. Мощная, творческая личность способна оказывать влияние в любую эпоху. Эта мысль не должна приводить к ошибке чрезмерного подчеркивания влияния человеческой личности в истории - что уже привело к феномену "культа личности". Нет такой личности, которая каким-то таинственным, мистическим образом творила бы лишь собственными силами. Она всегда реагирует на базовую экономическую и социальную ситуацию, в которой находится, и качество и характер этой реакции определяет значение Любой конкретной исторической личности. В какой степени социальные последствия вклада любой личности прогрессивны или реакционны - и составляет суть вопроса. Судя по объективной оценке, это и есть рациональные категории, предоставляемые "научным марксизмом-ленинизмом" (26).
Затем советские историки продолжили ответ на второй вопрос. Лютер происходил из крестьян, но его отец разбогател и стал мелким капиталистом. В результате Лютер столкнулся в собственной семье с конфликтом между ценностями умирающей средневековой сельской экономики и нового, растущего буржуазного города. Он испытал эту проблему на опыте и понял лишь то, что мог, ибо средневековое мышление неизбежно сохраняло религиозный, богословский характер. Средневековая Римско-католическая церковь была доминирующей социальной и крупнейшей экономической структурой средневековья, крупнейшим землевладельцем в аграрной экономике. Она доминировала или пыталась доминировать во всей интеллектуальной, культурной и даже политической жизни. Лютер разрешил вставшие перед ним трудности, найдя богословские ответы, которые, по сути, уничтожили авторитет и власть средневековой, феодальной церкви и заменили ее богословской системой, гораздо больше гармонировавшей с потребностями растущей буржуазии, которая проходила через раннюю, индивидуалистическую стадию капиталистического развития. и эти факторы четко отразились в позиции Лютера и его действиях во время Крестьянской войны. Он хотел лишь демонтировать социально-политическую власть церкви, а никак не ограничивать власть князей, которые поддерживали его ради собственных интересов. Буржуазия, к которой он принадлежал, была еще не готова к открытой борьбе с феодализмом. Это частично произошло в Англии в XVII веке, а вполне - лишь во Франции в XVIII-м. Но в Германии XVI века и феодалы, и буржуазия хотели лишь обойтись без средневековой церкви и захватить ее земли и имущество, а не бороться между собой. В результате возникло учение Лютера о светских князьях, способных укрепить свои государства путем конфискации церковных наделов. С другой стороны, буржуазия была заинтересована продвигаться к социальной системе, которая более эффективно служила бы ее возникающим новым потребностям. Наиболее же решительно и революционно настроенные крестьяне во главе с Томасом Мюнцером продолжили осуществление этой программы в направлении аграрного социализма, что был бы полезен им, а не феодалам и не буржуазии, которых представлял Лютер. Мюнцер и его крестьяне потерпели неудачу, поскольку они вели к трансформации общества, для которой Германия XVI в. явно не созрела ни экономически, ни социально.
Эта довольно жесткая интерпретация коммунистических историков в печати и несколько более гибкая в личном общении должна быть замечена и оценена на более широком фоне. Независимо от того, насколько она догматична, марксистская интерпретация истории сегодня в большей или меньшей степени оказывает влияние и на многих историков с другими взглядами. Естественные и экономические аспекты каждого события и роли каждой личности в истории подчеркнул уже рационализм Просвещения. Секуляризация человеческой жизни вела к тому, что все большее внимание уделялось материальным аспектам человеческого развития, соответственно в ущерб пониманию преемственности интеллектуальных, эмоциональных и духовных сил. Марксизм рассматривает все интеллектуальные и культурные формы как надстройки над преобладающими социально-экономическими условиями. У этих надстроек нет собственной мотивации; конечная мотивация всегда остается материальной, экономической. Наводнение мира массой товаров и услуг хорошо вписывается в это растущее искушение материалистическим пониманием истории, для которого человек, вопреки Евангелию, живет "хлебом единым".
Джордж У. Форелл в своем тщательном исследовании "Вера, действующая любовью" далек от того, чтобы приписывать Лютеру более глубокое социальное видение, чем то, которое он реально имел. Эта работа дает реальное понимание социальной этики Лютера, Богословские категории, которые сформировали его мышление, а также характер и содержание его учения о подлинном христианине, активном через веру, представлены в ней четко и точно. Однако в этой книге есть два аспекта мысли Лютера, которые необходимо усилить. Форелл прямо подчеркивает эсхатологическое беспокойство Лютера и то, как это повлияло на его отношение к социальным вопросам. Поскольку Лютер рассматривал все сущее "с точки зрения вечности", которая вскоре вторгнется в в этот несовершенный мир, социальные вопросы имели для его мысли лишь подчиненное и периферийное значение. Форелл утверждает: "Социально-этический момент имеет в мысли Лютера ограниченное значение... Вечная вера, действующая любовью, жива в мире, быстро приближающемся к концу" (28).
Необходимо подчеркнуть, что у Форелла это не просто упоминание. Он, как и Лютер, пессимистичен по отношению к человеческой природе. Не только актуальная эсхатология, но и большая доля изначального христианского скептицизма по отношению к возможностям человеческой природы должна преобладать в оценке человека как социального существа. Беспокойство об эгоцентризме всех естественных человеческих диспозиций и мотивов лежит в основе всего учения Лютера об обществе и государстве. Этот факт требует особого внимания, ибо это оценка человеческой природы, которую мы, живя в обществе, верящем в постоянный прогресс на основе фундаментальной доброты человека и его возрастающей власти над природой посредством рационального анализа и наука, можем оценить, только если что-то идет не так. Однако без такой оценки Нет реального понимания учения Лютера о природе общества и людей, из которых оно состоит.
Другой аспект интерпретации Форелла - это социальная этика Лютера, которая с особой силой появляется в его заключительном соображении: через личность христианина, будь он крестьянин или князь, источники Евангелия становятся доступными для социального порядка (29). Здесь акцент смещается с естественного человеческого общества на наличие в нем личности христианина. Когда неисчерпаемые ресурсы Евангелия доступны для общественного порядка, они становятся доступными человеку в массе. Лютер был крайне обеспокоен владычеством Бога во всех Его делах. Тот, кто отчаивается в самом себе и в своих делах, кается, верит Богу и Его спасению, тот спасен. Любые усилия использовать ресурсы человека или покаяние и спасение христиан как пути для улучшения социального порядка будут иметь внутреннее противоречие. Цель жизни и дел верующего христианина, нового Адама в этом мире - это явить плод веры, который будут видеть ближние. Также добрые дела собирают угли на головы неверующих, которые используют их для своего эгоизма. Такое служение социальному порядку может не быть сознательным, и это лишь побочный продукт новой жизни, а не ее исходный принцип или животворящий мотив. Как только новая жизнь во Христе рассматривается как средство для обслуживания социального порядка, ее истинная цель скрывается. С другой стороны, мы не можем жить без самих себя, поскольку человеческое общество - это просто расширение личности. Сознательные усилия по использованию обновленной жизни христиан для поднятия социальной этики исторически слишком часто заканчивались фарисейским самодовольством, репрессиями против еретиков и ведьм со стороны церкви, социальных структур или правительств, и даже частных лиц. И верующие, и неверующие могут видеть, что такие действия строятся на самообмане. Но Лютер был слишком честен в познании человеческой природы и Библии, чтобы совершить эту ошибку.
Какими же тогда были идеи и ценности, побудившие Лютера высказать свое отношение к ряду социальных вопросов, в частности, в связи с Крестьянской войной? Любой ответ на этот вопрос должен по справедливости учитывать индивидуальное, личное религиозное развитие Лютера, иначе он останется попросту неадекватным. В некотором роде различные фазы религиозного развития Лютера и его отношения к обществу грубо воспроизводят различные этапы, через которые христианская вера прошла в истории. Во всяком случае, такая грубая аналогия может быть полезной при более четком выявлении некоторых ссылок и граней. Крещение и наивность детства параллельны изначальной простоте и прямоте христианства Нового Завета. Озабоченность Лютера с детства демонами и духами присутствует в новозаветных текстах. Чего нельзя упустить в этом эквиваленте апостольского и послеапостольского христианства - это близкое присутствие Христа. Здесь наша аналогия, как и любая другая, явно ломается. Христос может быть далек как суровый Судия. Эсхатологическое измерение, столь сильное в Новом Завете и апостольской Церкви, тем не менее явно присутствует в детском окружении Лютера. В своею юности как студент-юрист он достаточно хорошо отражает жизнь христиан-мирян в Средние века. Он обеспокоен подготовкой к мирской карьере, и личные и семейные цели кажутся ему самыми высокими. Религия для него реальна, но это лишь часть жизни, и она не пронизывает и не формирует ее целиком. Глубоко за ней таится страх, что такой половинчатой жизни в миру не будет достаточно, чтобы удовлетворить сурового Господа в День гнева. Он чувствовал себя виноватым, что не делает для своего спасения и малой доли того, что святые сделали для своего. Такое сознание влияло на многих христиан в миру со времен Константина. Вера во Христа больше не вела к ежедневному антагонизму и напряженности в отношениях с окружающим миром, как прежде. Вместо этого тщательное следование христианской религии, как оно предписывается Церковью, вело человека к гарантированному побегу из ада и конечному входу в рай посредством чистилища. Лишь некоторые миряне достаточно святы, чтобы сразу войти в рай, но для подавляющего большинства боль чистилища должна была восполнить утерянное в жизни для мира. Со времен Константина добросовестное соблюдение предписаний религии также оказывало помощь мирянам в их социальных отношениях и практических профессиональных делах. Исповедание веры больше не могло привести на арену ко львам, но помогало бороться со львами в обществе. Напряженности между миром и Духом тем не менее не хватало.
Лютер как монах отражает другой аспект постконстантиновского, средневекового христианства. Постоянное чувство вины при такой неадекватной жизни в мире и риск ада в результате привели Лютера, как и многих других до него, к тому, чтобы искать спасения в «благочестивой жизни». Здесь была выражена озабоченность средневекового христианина тем, что как мирянин он живет недостаточно достойно. Реальная напряженность между христианством и враждебным миром после Константина ушла, но монашество пыталась воссоздать ее искусственно. Монах стремился жить в основном в граде Божием, тогда как другие оставались в граде земном. Бедность, целомудрие, послушание, грубая одежда, аскетизм и умерщвление плоти - все это были средства, предназначенные для воспроизведения напряженности между миром и Духом, которая так отличала Новый Завет и апостольское христианство до Константина. Тем не менее, в случае Лютера, это не привело к духовному миру. Такой характер духовной жизни дал ему только разрастание духовных трудностей и личные мучения.
Здесь наше сопоставление этапов религиозного развития Лютера с эпохами развития христианства перестает быть аналогией и становится фактом. Его опыт оправдания только верой следует линии от Павла к Августину. Реформация началась, когда он бросил эту доктрину, поистине духовную атомную бомбу в религиозную жизнь своего времени. Пусть тот, кто видит социальные и экономические факторы как основные для этого развития, считают, что это какая-то софистика или психологическое извращение. Мы считаем, что это была работа Того Духа, Который действует в людях и прежде всего в их личности и через нее. Такие движения в духовной жизни человечества обладают самостоятельной жизнеспособностью, которая не вытекает из экономических, социальных и даже психологических факторов и никак не объясняется ими.
Благодаря своему возрождению и оправданию Лютер стал одним из тех чудесных людей Божьих, которые в течение нескольких поколений изменили основное направление человеческих мыслей и чувств. Лютер убедился, что отношения между Спасителем, дарующим Свое достоинство спасаемым людям, и грешником, который верит в это достоинство, являются полностью личными, индивидуальными. Тем не менее человек - это социальное существо и не может жить в одиночку, не становясь божеством или животным. Есть братство верующих, общение святых. Как, однако, могла эта необходимая напряженность в отношениях между официальным и личным, между корпоративным и индивидуальным поддерживаться в Церкви без ущерба для отношений между человеком и Богом? Так Лютер понял необходимость различения между видимыми и невидимыми аспектами Церкви. С видимой стороны Церковь является официальной, организованной. Но в другом аспекте она видима только Богу, Который один знает тех, кто верит и кого Он спасает, и которые на самом деле начинают жить и поступать соответственно. Таким образом, внешняя, видимая Церковь признается и сохраняет свою. необходимую роль, в то время как личный, индивидуальный опыт отношений грешника с Богом, Который судит и спасает его, не затрагивается теми неизбежными трениями в человеческом обществе, которые сопровождают Церковь в ее внешнем, организованном аспекте.
Соответственно при работе с государством, с человеком в мирском обществе, отличном от братства веры, Лютер дал полный простор для своего глубокого пессимизма в отношении естественного эгоцентризма человека, когда не зависит от работы Духа. В то же время он столкнулся с проблемой христианина, помещенного в нечестивый мир и ежедневно испытывающего напряженность Духа в отношениях с этим миром. Христианизация мира - это не бегство от него в религиозную жизнь. На основании своего личного опыта и учения об оправдании Лютер отверг средневековую концепцию особого призвания как несущего большую святость. Священник или монах как таковой не более угоден Богу, чем рыцарь, бюргер или крестьянин. Нет святых людей, как нет святых мест, реликвий, зданий. Любое призвание есть лишь способ служить ближним и, таким образом, являть плоды веры. Грешник должен верить без какого-либо внешнего фактора или угрозы. Он имеет свободу в его внутреннем духовном существовании, которая не есть просто внешняя свобода и не может на нее равняться. Но в отношениях со своими собратьями он становится слугой каждого. Он становится активным, потому что вера всегда производит плод. Он становится ревностным к своим грехам, а не к чужим. Он стремится исправить дела и пороки, влияющие на других, но сам лишь тихо следует за Христом. Тем не менее, всегда будет мало тех, кто всегда, в любой момент, на самом деле готов действовать таким образом. Людей, измененных Евангелием, ни в каком обществе не будет столько, чтобы преобразить его полностью, так что по самой своей природе общество нуждается в правительства, которое будет наказывать злых и поддерживать порядок, чтобы общество не было разрушено. Бог установил правительство с учетом природного эгоцентризма людей. Разум, право и нравственное чувство - это большие опоры правительства. Однако в виду реальной природы мира над всеми правительствами есть власть Царства Божия (Ultima Regnum).
Только сила или угроза применения силы может поддерживать внешний порядок, который существует как минимальное условие благого функционирования общества. Солдаты, полицейские, даже палачи - это служения, без которых человеческое общество никогда не будет в состоянии обойтись. Самое большее, чего можно ожидать от государства - это авторитет, хотя часто оно не имеет его. Эгоистичные, беспринципные правители - явление нередкое, а хороший князь на самом деле редкость. Но нужно молиться и за недостойных правителей т воспринимать их как бич Божий для эгоизма природного человека, живущего в обществе. В любом случае правители не носят меч напрасно. Самое худшее, что люди могут сделать с социальной точки зрения - это восстать против законной власти. Бунт - это коллективный, социальный аналог отчаяния, толкающего людей на самоубийство. Бунтовщики отчаиваются изменить свою жизнь и вместо обращения к Богу восстают против Его порядка. Революционные массы нарушают фундаментальные условия, при которых все человеческие общества всегда будет существовать, и в отчаянии стремятся уничтожить то, что у них есть и построить что-то лучше. Они всегда будут разочарованы. Они не могут строить ничего лучше, так как они сами на самом деле не лучше, чем те, кто имел власть до них. Лютер отметил: "Изменить порядок в обществе и улучшить его - это вещи, далекие друг от друга как небо и земля. Вы можете изменить его без труда; улучшать его трудно и опасно, да и зачем? Это невозможно нашей волей и силами. Дикая толпа не заботится о том, чтобы стало лучше, а лишь о том, чтобы стало иначе. Но если она хочет, чтобы стало иначе, она сделает не лучше, а хуже, и захочет дальнейших изменений. Так можно лишь поменять мух на пчел, а пчел на шершней. Крестьяне были виновны в этом, но они сделали еще хуже. Мало того, что они решили, что они могут изменить природу и условия для жизни человеческого общества. Oни пошли еще дальше и заявили, что использование силы и бунта согласуются с Евангелием и даже повелеваются им!".
Именно это утверждение, даже больше, чем все усилия, чтобы изменить социальный порядок путем восстания, вызвало такое возмущение Лютера. Слово «христианин», которое они использовали в своих статьях для оправдания их требований, по выражению Лютера, "к ним не применимо, и они не должны использовать его, чтобы оправдать собственные амбиции". На обложке одной из брошюр Лютера изображен взбунтовавшийся крестьянин: большой и мускулистый, он стоит, опираясь на окровавленный меч, под мышкой держит краденую курицу, а в левой руке - знамя со словами: "Возлюби ближнего". Этот крестьянин может служить в качестве символа постоянного смешения двух сфер в умах людей. Для Лютера эта путаница является одним из главных инструментов дьявола против работы Духа (31). Лютер чувствовал свою обязанность сказать открыто, что крестьяне, разорившие на его глазах два города, делают дело не Божье, а сатанинское.

1 "Ermahnung zum Frieden auf die zwolf Artikel des Bauernschaft im Shwaben, «WeiMarer Ausgabe [в дальнейшем сокращенно WA} 18,279 и далее.
2 «Широкий ум и рабство
Rotten der Bauern ", WA 18, 344 и далее.
3 "Eine schreckliche Geschichte und ein Gericht Gottes iiber Thomas Miinzer, «WA 18,362 и далее.
4 Пояснение Лютера о Псалме,WA 51, 200ff.
5 Первоначально опубликовано на русском языке.
6 MM Smirin , Die V olksreformation des Thomas Muntzer und der Gross Bauernkrieg (Berlin:Dietz, 1956).
7 Там же, стр. 29.
8 Wilhelm Zimmermann Allgemeine GeSchichte des grossen Bauernkriegs (Штутгарт,1841-1843).
9 Smirin, Die Volksreformation, p. 34.
10 Там же, стр. 39-46.
11 Там же, стр. 49-55.
12 Wilhelm Stolze , Die deutsche BauernKrieg, 1906. Id , Bauernkrieg um Reformation (Leipzig: Eger, 1926).
13 Smirin , Die Volksreformation p. 49.
14 Там же, стр. 55-62.
15 Там же, стр. 56.
16 Там же, стр. 62.
17 Там же, стр. 63.
18 Там же, стр. 64.
19 Heinz Kamnizer, Zur Vorgeschichte des Deutschen Bauernkrieges (Berlin, 1953).
20 Smirin , Die V olksre / ormation, p. 64.
21 Alfred Maas Thomas Munzer und ihre Zeit (Berlin, 1953).
22 Smirin , Die Volksref ormation, p. 65.
23 Там же, стр. 66.
24 Там же, стр. 66.
25 На основе заметок, сделанных автором.
26 Следующие фрагменты из писем Энгельса иллюстрируют эти моменты. Коммунисты цитируют их, как христиане послания Павла! Энгельс - Мерингу, 14 июля 1893 года: «Идеология является результатом процесса. Поступок может осуществляться мыслящим человеком сознательно, но он основан на ложном сознании. Настоящие мотивы остаются непризнанными им, в противном случае это не было бы идеологическим налогом". Энгельс Старкенбергу, 25 января 1894 года: «Политические, юридические, литературные, художественные и Другие события зависят от экономики Но все они реагируют друг на друга и на экономическую основу. Дело не в том, что экономическая ситуация является единственной активной причиной, а все остальное - лишь пассивная реакция. Но все это основано на экономической необходимости, в конечном счете"
27 George Farrell, Faith in Love (Minneapolis: Augsburg, 1954.).
28 Там же, стр. 157.
29 Там же, стр. 187
30 «Оn kriegsleute Auch YNN seligem stande seyn Kunden, "WA 19, 639:"
31 Gunnar Hillerdal, Gehorsatn Gegen Gutt und Menschen (Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1955), pp.31 .: "Смешение мирского и духовного соединяет то, что Бог разделил. Он установил в них различные средства для реализации Своего правления: в мирской области меч, в духовной слово Евангелия. Дьявол прилагает все усилия, чтобы эти сферы перепутать... Церковь следит за тем, чтобы сохранить мир среди насилий, и установить законы веры и духовный порядок вещей. Дьявол же постоянно искушает верующих нарушить границы духовной власти. Они берутся за меч, где нужна молитва, и молятся там, где нужен меч". Лютер приводит примеры с папистами, применяющими силу против инаковерующих, и с крестьянами, которые во имя Евангелия взялись за оружие, на самом деле ради своих требований к обществу.

Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn