ЭСТЕТИКАИМОРАЛЬВЛАСТИВУЧЕНИИК.Н. ЛЕОНТЬЕВАО ГОСУДАРСТВЕ

Что ценнее – человек или государство? Это - абстрактно-гуманистическая постановка вопроса, родившаяся в недрах либерально-демократического мифа. Деятели нашего исторического ряда дали на него лукавый ответ: вслух сказали «человек», а про себя подумали «государственный человек» и стали действовать соответственно.

В свое время жил человек, который искренне давал ответ в пользу государства и при этом не был ни тоталитаристом, ни аморалистом. Звали этого человека Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891). Выдающийся консервативный мыслитель с типично «русской судьбой»: много писал, многих задевал, но при жизни, по существу, замечен не был. Советская эпоха воздвигла над этим «реакционером» саркофаг забвения, зато мудрый Запад, всегда ценящий своих врагов больше, чем друзей, отдал должное прогностическому дару Леонтьева, отнеся его к семи самым крупным интеллектам России.

Наше время крутых перемен откликнулось на зов «несвоевременного человека», наверное, не случайно: консервативная волна рано или поздно накрывает каждую революцию. Сегодня можно без натяжки говорить олеонтьевском ренессансе: переиздаются его труды, творчество интенсивно изучается,пишутся научные монографии и статьи, защищаются диссертации . О нем спорят, его цитируют. Впрочем, это уже переоткрытие; первый раз его открыли для российского общественного сознания В. В. Розанов и Н. А. Бердяев в начале ХХ века, спустя десятилетие послесмерти мыслителя, когда начали сбываться его прогнозы . По нашему обычаю Леонтьеву нашелся точный западный эквивалент – русский Ницше. Добавим от себя, что Леонтьев во многом предвосхитил другого знаменитого немца – Освальда Шпенглера.

В данной статье предпринят анализ того аспекта леонтьевского политического учения, в котором содержится его понимание роли нравственного фактора в политике государства, раскрывается сопрягаемость эстетического и этического векторов в государственной жизни. Статья написана на материалах большого исследования на тему «Проблема отношений политики и морали. Опыт конструирования макиавеллианско-кантианского метадискурса». Исследование проводится в форме докторской монографии в рамках научно-исследовательской темы кафедры истории мировой политики Института социальных наук Одесского национального университета «Украина в мировом политическом процессе: исторический опыт, проблемы, поиски»(№госрегистрации 0101 U 008292).

Изучавший в университете естествознание К. Н. Леонтьев вполне разделял подход суперпопулярного тогда Г. Спенсера,уподоблявшего социум живому организму. Народ, государство, культура живут естественноисторической жизнью, в которой можно выделить три основные фазы: первичной простоты, срединной сложности и вторичного упрощения (по аналогии с тремя основными возрастами человека - ребенок, зрелый человек, глубокий старик). Закон трехфазности исторического развития является сердцевиной леонтьевской историософии. Сам Леонтьевсчитал формулировку и обоснование этого закона своим открытием в общественно-политических науках. Применив его к истории великих государств прошлого, он рассчитал средний возраст жизни государства, который составил 1000-1200 лет. (Любопытно, что Л.Н. Гумилев примерно также оценивал средний возраст этноса.) Эвристический потенциал этого закона позволил ему утверждать, что Европа вступила в возраст своей старости. Ее стали одолевать характерные для третьей фазы недуги: культурный упадок, упрощение социальной иерархии, эгалитаризм, атеизм, космополитизм, откровенная проповедь утилитаризма, преклонение перед властью денег, утрата героических идеалов,мещанская приземленность, «вещизм» буржуазного образа жизни.

В природе организмы обладают индивидуальностью, которая удерживается «в форме» до самой смерти. Таковы же и государственные организмы. Идея государства, считал Леонтьев, заключена в его форме . Без формообразующей функции государства народное тело существовать не может, разлезется. “Форма есть деспотизм внутренней идеи , не дающий материи разбегаться ”, - именно так, курсивом, выделена эта мысль в программной леонтьевской работе “Византизм и славянство” . Это естественный деспотизм, и его нельзя ослаблять без риска подвергнуть гибели государство. Тут уж не до сантиментов.

Сама по себе форма правления никакой моральной нагрузки не несет.В этом вопросе Леонтьев атаковал своих оппонентов из лагерязападников, которые были убеждены, что в мировой истории реализуется универсальная тенденция перехода от монархии к республиканизму. В своей критикероссийского самодержавия они нередко прибегали кморально-нравственным аргументам. Тут он их ловил на их же приверженности к науке как последнему выражению прогресса. Наука бесстрастна и не приемлет моральных критериев.

Требуя научно-честных исследований природы государственности и ее исторических коллизий, Леонтьеврекомендовал менее всего обращать внимание на боль и страдания человеческие, поскольку “страдания сопровождают одинаково и процесс роста и развития, и процесс разложения” . “Боль для социальной науки, - подчеркивал он, - это самый последний из признаков, самый неуловимый, ибо он субъективен...” . Было бы, однако, глубоко ошибочно полагать, что сам Леонтьев отдавал приоритет науке. Жизнь не строится по рациональным основаниям. “Если Божественная истина Откровения не могла (и не претендовала , заметим, никогда ) уничтожить зло и безнравственность на этой земле, а только обещала этот рай под новым иным небом , то что же могут существенного сделать все бедные Жюль Симоны, Вирховы, Шульце-Деличи...”, - иронизировал мыслитель по адресу ученых .

Государство Леонтьевым рассматривается и как организм , который развивается, и как машина , сделанная людьми «полусознательно». Здесь в неявном виде присутствует понятие границы реформаторства. То, что составляет органическую основу государства, затрагивать нельзя - это грозит гибелью государства, а вотинституты и учреждения, составляющие в своей совокупности механизм административного управления государством, можно и нужно видоизменять или даже ликвидировать в интересах совершенствования всего механизма. Таким образом, К. Н. Леонтьев принципиально не отрицал необходимости реформ. В целом он позитивно оценивал и петровские, и александровские реформы. Это важно подчеркнуть, ибо здесь заключено принципиальное отличие культурного консерватора от реакционера.

Бердяев отмечал, что Леонтьев не любил народ и недооценивал народную стихию. Это правда. Стихию он не любил, отдавал предпочтение организующему началу, государству, которое культурно-политически структурирует стихию, дает ей надлежащую форму для исторического самовыражения.В этом пункте пролегла пропасть между Леонтьевым иславянофилами. В отличие от них никакой «богоносности», никакого мессианского предназначения в русском народе он не усматривал. Более того, говоря о «русских пороках», он писал В. В. Розанову, что «пороки эти очень большие и требуют большей, чем у других народов, власти церковной и политической. То есть наибольшей меры легализованного внешнего насилия и внутреннего действия страха согрешить» . (Курсив К. Н. Леонтьева. – Г. Г.) Поэтому-тотак важен был в народном мнении авторитет самодержавия, этот воплощенный принцип чистой власти. Русский народ авторитарен и власть воспринимает только через ее персонификацию. Закон же безличен и потому может быть обойден, как обходят лежащий некстати на дороге камень. По мнению Леонтьева, генерал народу милее и понятнее, чем параграф хорошего устава. Закон есть инструмент в руках власти, а не наоборот. Поэтому на Руси никому в голову не приходит судиться с властью.

Сегодня, после всехобсужденийцелевой идеи правового государства , приходится признать, что первым следствием демократических перемен в постсоветских странах стала утрата авторитета власти, всех ее ветвей. Никто не боится закона, потому что он – договорный: с Думой или Верховной Радой можно «договориться». Никто не боится власти, потому что в ней все – временные . Поневоле прислушаешься к мнению Леонтьева: “Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что общество всегда и везде слишком подвижно, бедно мыслью и слишком страстно...” .

Веховцы, в частности Бердяев, Кистяковский и Струве, повторили леонтьевскую мысль о правовом нигилизме в России, но с той разницей, что они видели в этом коренной недостаток лишь самоуправной, антидемократической власти и противостоящей ей революционной интеллигенции, а не свойство вековечной народной ментальности.

Государственно-правовая дисциплина воспитывается. Для ее поддержания нельзя останавливаться перед насилием. Но и уповать на одну лишь силу было бы непростительной ошибкой. От простого консерватизма погибла Византия. Религия - фактор номер один в таком воспитании. Леонтьевразличал религию личного спасения, каковой был, по его мнению, протестантизм, и государственную религию. Такое достоинствопризнавалось им за православием.В православии он выделял центральное понятие страха Божьего перед Властью. «Нам нужно, - писал он, - заранее закалить наши силы терпением и любовью к предержащим властям за то уже только, что они Власть , той любовью, которая дается страхом Божиим и верой…» [ 9 ] . Не страх перед государством – он заставит человека ловчить, обходить закон, а страх перед Богомкак живое чувство христианской веры должен жить в душе гражданина, и тогда его законопослушность сможет успешно противостоять утилитарному преследованию собственнойвыгоды. Но христианский идеал любви и ненасилия неприменим к государству и политике как сфере преимущественно государственного воздействия. «Деспотизм государственной формы», организация управления, осуществление правопорядка, реализация внешних национальных интересов - все это жесткие для государства императивы, требующие силового подкрепления.

Применение морального императива в политике недопустимо, губительно именно вследствие его абстрактности, отвлеченности от конкретики, тогда как политика есть область эмпирического взаимодействия, которое строится на базе взаимного учета конкретных государственных интересов. Леонтьев понимал это не «теоретическим разумом», а «политическим умом», который у него была возможность развить в течение десяти лет, когда он работал в консульствах России на Востоке- на Крите, в Андрианополе и Константинополе. Именно в так называемом «восточном вопросе» Леонтьев резко расходился со славянофилами. Он считал, что он мыслят абстрактно, не политически , когда навязывают Российскому государству моральный долг освобождения южных славян из порабощения Турцией и Австрией, исходя из идеи общеславянского единства. (Кстати, здесь берет начало комплекс «старшебратства» как обязанности перед младшими). Леонтьев считал Турцию и Австро-Венгрию естественными геополитическими врагами России, но не желалуничтожения этих империй и поспешного освобождения «братьев-славян», так как они тут же отвернутся от России и начнут интриговать против нее с Европой. В силу такой логики он оценил Берлинский трактат 1878 г. как вершину мудрости русской дипломатии. Россия победила Турцию, но не добилась освобождения славян, поскольку Запад украл победу. Отлично! Теперь болгарам, сербам, грекам станет ясно, кто их истинный враг.

Итак, факты государственного насилия сами по себе К. Н. Леонтьев не рассматривает как зло. Но этого сказать мало. В его глазахнеправовые действия государства или безнравственные поступки отдельных государственных лиц получают оправдание, если их целью было охранение самого государства и тех социальных форм, которые находятся под его защитой. Преступление морали изакона политически может быть оправдано ! В подтверждение этого макиавеллиевского тезиса Леонтьев приводит исторические примеры преступных, но политически целесообразных, с его точки зрения,действий - казни королей, убийство президента США, покушение на императора Франции и т. п.В оценке этих действийдля него существенно важно только одно: какой цели они служили - революции или контрреволюции. При этом надо иметь в виду, что леонтьевское понимание революции резко расходится с классическим. В этом не оставляет сомнение следующая цитата: “Самые мирные, закономерные и даже несомненно ко временному благу ведущие реформы могут служить космополитизму и всеуравнительной революции; и самый насильственный, кровавый и беззаконный с виду переворот может иметь значение государственное, национально культурное, обособляющее, антиреволюционное (в моем и прудоновском смысле)” .

Таким образом, К. Н. Леонтьев выводит нас на четкую формулировку: нравственно то , что служит укреплению государства. Здесь мы имеем ту же конструкцию мысли, чтои в знаменитом ленинском афоризме: «Нравственно то, что служит укреплению коммунизма». Это не случайно. Дело в том, что консерватор Леонтьев и революционер Ленин находятся в одном ряду, в одной традиции политической мысли, которая восходит к Макиавелли, если называть имя, знаковое для Европы Нового времени.

Речь не идет об аморализме или имморализме, как считают многие.Речь идет о несовпадении личной морали и политической нравственности , иногда до степени конфликта. Первая ориентируется на абсолютные христианские ценности, вторая подчинена политической целесообразности и, следовательно, относительна. К. Н. Леонтьев полагал, что многие беды в истории приключаются от того, что люди, обладающие высокими нравственными качествами, ополчаются на государство, не понимая природы политического. Так, он писал: “Личная честность, вполне свободная, самоопределяющаяся нравственность могут лично же и нравиться, и внушать уважение, но в этих непрочных вещах нет ничего политического, организующего. Очень хорошие люди иногда ужасно вредят государству, если политическое воспитание их ложно, и Чичиковы, и городничие Гоголя несравненно иногда полезнее их для целого...” .

Тезис «цель оправдываетсредства» - сугубо политический, тем не менее не лишен нравственного содержания, если под целью имеется в виду благо государства – целого, без которого и вне которого существование единичностей невозможно. В иные эпохи и в иных обществах он становится категорическим императивом, направленным на выживание. Не это ли хотел сказать пламенный патриот Италии Николло Макиавелли?

В леонтьевской концепции государства одно из важнейших мест занимает идея иерархии. Она отражает сложную организацию жизни и по сути есть идея власти. Она ложится на еще более фундаментальную и всеобщую для жизни как таковой идею неравенства.

Леонтьев полагал, что иерархия общественной жизни имеет три уровня: низший – утилитарный, средний – эстетический и высший – религиозный. Вот как об этом пишет он сам: «Есть, мне кажется, три рода любви к человечеству. Любовь утилитарная; любовь эстетическая; любовь мистическая. Первая желает, чтобы человечество было покойно, счастливо, и считает нынешний прогресс наилучшим к тому путем; вторая желает, чтобы человечество было прекрасно, чтобы жизнь его была драматична, разнообразна, полна, глубока по чувствам, прекрасна по формам; третья желает, чтобы наибольшее число людей приняло веру христианскую и спаслось бы за гробом» . Этой иерархии трех уровней соответствуют общественные идеалы. Идеалы, направленные на бытовое благоустройство миллионов людей, организацию комфортной, цивилизованной жизни граждан вызывали у Леонтьева тошноту откровенным приматом материального над духовным. Более того, как увидим дальше, они вообще не относятся к уровню политического, а значит и не составляют заботу государства.

Бердяев был точен, когда заметил: «К. Леонтьев не был гуманистом или был им исключительно в духе итальянского Возрождения ХУ1 века» . Как известно, русская литература Х1Х в., начиная с Гоголя, проповедовала жалость и сочувствие к «маленькому человеку». Доминировавшая в общественном сознании народническая этика требовала от активной личности посвятить собственную жизнь улучшению бытовой жизни народа, состоящего из «маленьких человеков». Леонтьева же увлекали героические эпохи, роковые события, отмеченные мощным выплеском энергии, пафосом титанической борьбы, триумфом и трагедией человеческого духа, то есть все то, что можно назвать высоким стилем истории. «Афины времен Перикла, Рим в эпоху Гракхов, Франция Ришелье и Фронды, Германия при начале Реформации были одинаково полны внутренней борьбы и духовного сияния. Кровь обильно струилась во все времена, вражда разделяла людей, когда эти люди были особенно прекрасны, исполнены веры, когда был смысл в их жизни и они знали этот смысл» .

В письмеРозанову (от 13 августа 1891 г.) К. Н. Леонтьев писал: «Я считаю эстетику мерилом наилучшим для истории и жизни, ибо оно приложимо ко всем векам и ко всем местностям. …Мерило чисто моральное… не годится, ибо, во-1-х, придется предать проклятию большинство полководцев, царей, политиков и даже художников (большею частью художники были развратны, а многие и жестоки); останутся одни «мирные земледельцы», да и какие-нибудь кроткие и честные ученые. Даже некоторые святые, признанные христианскими церквами, не вынесут чисто этической критики» .

Зададимся вопросом: связан ли был леонтьевский аристократический эстетизм в подходе к истории и политике с отрицанием морали вообще? Нет, утверждает Бердяев, «он не аморалист, он проповедник морали власти, морали вождей и водителей против морали масс и автономных личностей» .То есть опять речь идет об особой политической нравственности, этике власти . Власть организует, упорядочивает социум, поэтому имеет священное право и обязанность принуждать. Она обязана применять силу во всех случаях , когда есть хоть малейшее сомнение в ее возможности сделать это. Эстетика власти – это эстетика силы, и если сила применяется грубо, то это в принципе не противоречит эстетическому критерию; однако разумное применение силы – это показатель спокойствия и уверенности власти, то есть той же силы. Силы, которая находит в глазах Леонтьева полное моральное оправдание, поскольку государство есть высшая культурно-историческая ценность.

Итак, политика как текущая история была отнесена Леонтьевым ко второму, эстетическому уровню социальной иерархии. Политика может оцениваться с позиций первого и третьего уровней, но она не содержит их целей. Ей чужды как религиозно-моральные критерии, так и утилитарная забота об уравнительных правах и материальных интересах миллионов. Но если политическими задачами – в случае столкновения идеалов - можно пожертвовать ради высшей духовности (третьего уровня), то сводить политику к удовлетворению незамысловатых аппетитов массы, значит фактически вести разрушительную работу против государственности, которая жестко держит «в форме» всю иерархию социума. Абсолютная апологетика государства? Не будем спешить с выводом.

Важно обратить внимание на леонтьевские мысли о соотношении государстваи культуры. Под культурой Леонтьев понимал «ту сложную систему отвлеченных идей (религиозных, государственных, лично-нравственных, философских и художественных), которая вырабатывается всей жизнью нации» . Культура естьпродукт государственной жизни, его (государства) смыслообразующее ядро. Государство является формой актуального бытия культуры. Внимание: если государство перестает быть протектором культуры, становится бездуховным(культура есть Дух), то оно теряет оправдание своего существования. По-моему, так следует понимать главное требование Леонтьева к государству. Судите сами, насколько современные государства соответствуют этому требованию.

Культура органически связывает второй и третий уровни социальной организации. Не правда ли, это очень напоминает платоновскую конструкцию идеального государства с ее высшими сословиями философов и войнов, духовным и социальным аристократизмом?

Отстаивая явный приоритет государства над личностью, Леонтьев «автоматически» попадает в то, что я называю, «платоновским капканом». Как показал К. Поппер, платоновский этатизм имеет тенденцию к тоталитаризму. Но опять же можно возразить. Тоталитаризм является продуктом цивилизации. Голая технология власти плюс изощренные технические средства тотального контроля за людьми. Леонтьев же везде подчеркивает культурное значение государства. Способна ли культура предохранить государство от скатывания в тоталитаризм? – вот вопрос вопросов.

Вкаждую эпоху доминирует одна идеология и соответствующая ей мораль, накладывающая свой отпечаток на политические нравы. Рядом с ней, в оппозиции, существуют, усложняя картину общества, периферийные мировоззрения с их исторически и социально выработанным нравственным порядком. Несовременность всегда аспектно представлена в современности . Так, Ницше напал на христианство, видя в нем первопричину кризиса западной культуры. При этом он восстанавливает якобы более здоровую языческую нравственность с ее апологетикой силы, мощи. Леонтьев же в своей критике либерально-буржуазного порядка возрождает средневековое мировоззрение. Именно для средних веков было характерно представление о своеобразном разделении труда между сословиями, о сословной взаимодополнительности, закрепленной мировым божественным порядком. Задолго до Ф. Фукуямы Леонтьев начал говорить о «конце истории». Только концом истории он считал не торжество либеральных идеалов свободы во всем мире, а в лучшем случае деградацию культуры вследствие торжества этих идеалов.

Однако не следует спешить записывать Леонтьева в «реакционеры». Идеология массового потребления явно обнаружила свой экологический предел. Эта тема, в частности, активно разрабатывалась в 90-е годы истекшего столетия ныне покойным российским академиком Н. Н. Моисеевым. Причем он считал, что речь идет о смене парадигмы человеческого развития со времен «неолитической революции». Из футурологов мало кто сомневается, что впереди нас ждут очень жесткие времена, глобальная борьба за скудные ресурсы и, конечно, кардинальная смена морально-нравственных установок. Похоже, кантовский «вечный мир» вновь откладывается.

Признаком крылатой теории являются ее прогностические возможности. Используя леонтьевскую методику, В. В. Розанов предсказывал в 1892 г.: «Во всяком периоде нашей истории мы разрывали с предыдущим – и разрыв, который предстоит нам теперь, есть, без сомнения, разрыв с Западом» . Этот прогноз сбылся на все 100%. Леонтьев много думал об этом. Он буквально по-кассандровски переживал будущую катастрофу России и точно ее связывал с наступлением социализма. Он ненавидел социализм по его радикальной тенденции к уравнительству, предвидел его «страшный характер», но, с другой стороны, по какой-то фрейдовской логике влекся к нему. Он видел, вернее, хотел видеть в русском социализме проявление российского национального своеобразия, отмеченное все тем же государственно-культурным византизмом. В незаконченной статье «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» он написал, что «социализм, понятый как следует, есть не что иное как новый феодализм уже вовсе недалекого будущего в смысле новой комбинации социального неравноправия, нового закрепощения лиц другими лицами и учреждениями» .

Пророчество сбылось. СССРотгородился от либерального Запада «железным занавесом», но не отвернулся от него спиной, а, наоборот, вступил с ним (фактически в одиночку!) в жестокую конкуренцию по всем направлениям, так что видные представители ученого мира заговорили о возможности конвергенции двух систем, если снять конфронтацию между ними, во многом обусловленную идеологическим неприятием.

Распад СССР обозначил очередную смену парадигмы российской государственности. А в чем ее суть – невозможно уверенно сказать даже сейчас, по прошествии 12 лет нового отсчета.Идет поиск новой идентичности, нового смысла государственно-политического развития, и в этом направлении развертывается новая глобальная геополитическая конфигурация. Конвергенция с Западом осуществляется, но «конвергирует» только одна сторона и под диктовку Запада. А.А. Зиновьев называет такую модель уродливого развития России «рогатым зайцем». Так или иначе, а леонтьевская заповедь сближаться не сливаясь, входить не растворяясь сегодня звучит острее, чем в его времена.

Литература:

1. См.: Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика / Общая ред., сост. и

Константин Леонтьев(1831-1891)- первый и последний великий русский эстет, по мнению К.М. Долгова. Ему принадлежит заслуга постановки фундаментальных проблем эстетики в ее универсальном значении: эстетика природы, духа, быта, литературы и искусства. Эстетика, в понимании Леонтьева, охватывала все, что есть в этом мире. Считая эстетику учением о чувстве прекрасного, о законах этого чувства, Леонтьев отводил ей важное место в своем мировоззрении, а так же в мировоззрении и жизни общества в целом. « Чувство предугадывает нередко будущую умственную истину какого бы то ни было порядка: религиозного, политического, научного. И если уже давать чувству такие права не только психологические, но и почти логические, то где же и допустить эти права с наибольшим основанием, как не в эстетике, в учении именно о чувстве прекрасного».

Все, кто когда-либо писал о Константине Николаевиче Леонтьеве, ощутили, как трудно уловить скрытый, глубинный смысл его личности. Н.А.Бердяев, написавший одну из лучших книг о Леонтьеве, воздавая должное неповторимой индивидуальности этого великого мыслителя, художника, эстета, пытался раскрыть величие его личности и одновременно ошибочность ряда его идей. С.Н.Булгакову он представлялся в двух ликах: в светлом, радостном, то есть природном и в темном, испуганном- церковном. Леонтьев для него- «неотшлифованный самородок», «самый независимый и свободный русский писатель», «исторический буревестник, зловещий и страшный». Русский философ С.Л.Франк считал «духовную личность Леонтьева… совершенно самобытной», несмотря на почти несочетаемое «сочетание эстетизма с изуверством, с мрачным пессимизмом, с суровой, почти извращенной любовью к жестокости и насилию» . Он говорил о том, что в воззрениях Леонтьева есть много такого, что совершенно необходимо для перестройки и углубления культурных идеалов. Для П.Б.Струве Леонтьев- это «гениальный мыслитель», «самый острый ум, рожденный русской культурой в XIX веке» . Можно привести еще множество противоречивых высказываний других мыслителей об этом авторе и его творчестве, но все они отмечали силу его ума, глубину и значимость его идей, художественный талант и противоречивый характер его личности.

Сам К. Леонтьев любил себя называть «эстетиком и художником мысли». При жизни он заслужил себе славу « одинокого мыслителя», потому что о его личность была совершенно самобытной. Многие философы страшатся принять его в свои ряды, так как его идеи поражают своей неординарностью и новизной. Даже в настоящее время он остается не до конца понятым, поэтому многие ученые не принимают его точку зрения на многие вещи. В частности на важнейшие моменты мироощущения.

В одной из своих основных работ «Византизм и славянство»(1875), он критически высказывает свое мнение относительно обеих сторон. Он считает, что «византизм (как и вообще христианство) отвергает всякую надежду на всеобщее благоденствие народов; что он есть сильнейшая антитеза идее всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства». О славизме автор пишет, что он является загадкой. Всеславянство, по убеждению Леонтьева, является чем-то стихийным и неорганизованным. После этих рассуждений К.Леонтьев приходит к выводу, что: «Для существования славян необходима мощь России. Для силы России необходим византизм» . А значит, следует соединить отвлеченный славизм с византизмом, так как у славян нет другого более сильного начала. Но, по Леонтьеву, трудность состоит в том, что есть славянство, и оно численностью очень сильно, но славизма как культурного здания или нет уже, или еще нет. Все славяне, по мнению автора, были чем-то во всем уступающим духовно другим, чем-то второстепенным.

В этой же статье Леонтьев прежде всего задался целью найти законы развития культурно исторических типов, о которых говорил еще Данилевский в своем сочинении «Россия и Европа». Исходя из своих наблюдений над органической жизнью, Константин Леонтьев сформулировал всеобщий закон трехстадийного развития: 1.стадия Первичной простоты, 2.Цветущей сложности и 3. Вторичного смесительного упрощения. И он считает, что, с XVIII столетия вся Европа смешивается вторично.

По мнению Леонтьева, расцвет общества и государства возможен только при социальном неравенстве. Правда, при этом страдает множество людей, так как богатые богатеют, а бедные беднеют. Но человечество никогда не сможет уйти от страданий- они неизбежный и необходимый спутник роста и развития. Однако идее развития, согласно Леонтьеву, противостоит эгалитарно-либеральный прогресс, то есть есть прогресс уравнительный, смешивающий многоцветие жизни в монотонности и однообразии. Прогресс несет с собою уничтожение самобытности народов, что ведет к разложению, упадку, гибели.

В возрождении византизма Леонтьев видел будущее России и противоядие против эгалитарно- либерального прогресса. Россия как развитая страна движется в сторону «общеевропейского прогресса» и его главного носителя-«среднего человека».Только византизм может противостоять разрушению человека как личности, индивидуальности, так как он в первую очередь ассоциируется с образованностью и культурой.. По этой причине К. Леонтьев выступал против такого рода равновесия и усредненности. Ведь «средний человек» ведет к образованию соответствующих мыслей и вкусов, желаний и чувств, а значит и «средней культуры».

К.Леонтьев тесно связывал вопросы политические с вопросами культурными, так как понимал, что настоящая политика должна быть не разрушительной, а созидательной, и для этого необходима соответствующая культура. По Леонтьеву, в основе культуры и вообще всего сущего лежит красота. Эта мысль весьма глубоко и своеобразно проявилась в его творчестве- статьях, рассказах, романах, воспоминаниях и письмах. Ключевые положения его эстетики, то есть учении о сущности и формах прекрасного в художественном творчестве, в природе и в жизни, в основном раскрываются в критических статьях на определенные произведения, написанных на протяжении всей его жизни.

Идея значимости красоты поднималась многими великими писателями и философами, начиная с Платона и его главной идеи, что «красота окрыляет».Леонтьев же смог сформулировать основной закон красоты – единство в разнообразии, так называемая гармония, в сущности не только не исключающая борьбы и страданий, но даже требующая их. Эстетика Леонтьева требует контрастов. «Основная идея миросозерцания Леонтьева-это необходимость и благостность неравенства, контраста, разнообразия. Это идея и эстетическая, и биологическая, и социологическая, и моральная и религиозная. Он прозревает ту онтологическую истину, что бытие есть неравенство, а равенство есть путь в небытие». К. Леонтьев проповедовал мораль ценностей красоты в противоположность морали, основанной на сострадании к человеку. Красота была ему дороже человека, и во имя красоты он был согласен на какие угодно страдания и истязания людей. Он оправдывает рабство и насилие, если их целью является культурное цветение, самобытность духа. Поэтому в борьбе эстетики с моралью всегда одерживала верх эстетика.

В красоте Леонтьев видел добро, в уродстве- зло. В этом и есть воплощение эстетического аморализма, то есть эстетизма Константина Леонтьева. Вернее было бы сказать, что он утверждает не аморализм, а иную мораль, основанную на эстетическом чувстве.

Леонтьев считал, что каждый человек должен преклоняться перед красотой, где бы он ее ни встретил. В связи с этим он вводит такое понятие как «поэзия изящной безнравственности». Это подразумевает видеть красоту не только в радости, любви и гармонии, но и в боли, страданиях и даже гибели. Добро не может существовать без зла, а значит нужно уметь восторгаться обоими этими составляющими. Именно этот аспект мировоззрения К. Леонтьева было трудно принять обществу, так как оно привыкло основываться на стереотипе исключения зла из своей жизни. А значит всегда односторонне оценивать красоту мира.

Однако Леонтьев, говоря о «поэзии изящной безнравственности», имел в виду не повседневную, а высшую мораль неравенства, мораль жизни в красоте, стоящую наравне с религией, философией и искусством. И единственным противоядием против этой «поэзии жизни» он считал «поэзию православной религии». Это говорит о том, что он никогда не выступал против высшей, Божьей морали. Он религиозно верил, что сам Бог хочет неравенства, контраста, разнообразия. Стремление же к смешению, однообразию было для него враждебно жизни и безбожно. Последние годы своей жизни проведя в монастырях, он нашел сосуществование эстетики и религии, считая эстетику наилучшим мерилом для истории и жизни, а религию мерилом спасения собственной души.

Так же следует отметить, что К.Леонтьев ищет настоящую красоту не только в реальной жизни, но и в ее отражениях, таких как литература, искусство и культура. Поскольку жизнь, особенно жизнь человека, имеет начало и конец, то эстетика в таком случае становится своеобразным символом бессмертия прекрасного в творчестве. И прежде всего автор, по мнению Леонтьева, должен исходить из взаимосвязи эстетического с идеалом. Он говорил, что настоящий культурно-славянский идеал должен быть скорее эстетического, чем нравственного характера, потому что нельзя вообразить себе будущее только моральным, если же сказать- эстетическим, то этим можно сказать все.

В собственных художественных произведениях Леонтьев тоже стремился показать, в первую очередь, красоту жизни. У него есть много оригинальных произведений, которые как нельзя полнее раскрывают личность самого писателя. Это такие произведения как роман «Подлипки» (1861), роман «Одиссей Полихрониадес» (1874), статьи «О страхе божием и любви к человечеству» (1882) и «О всемирной любви» (1882) и другие.На примере одного из его первых романов-«В своем краю», мы можем в этом убедиться.

Впервые этот роман был опубликован в 1864 году в журнале «Отечественные записки». В этом же году Салтыков-Щедрин написал на роман резко-отрицательную критику. Он считал, что сочинение К.Леонтьева нельзя назвать просто романом- это произведение больше походит на роман-хрестоматию. В нем на каждом шагу можно встретить воспоминания о Тургеневе, графе Л. Н. Толстом, Писемском и других. Такие хрестоматии, по его мнению, не являются бесполезными, но рано или поздно они сдаются в архив и представляют собой интерес только для того, чтобы восстановить характерные черты времени. Салтыков-Щедрин отказывает Леонтьеву во всякой оригинальности и заявляет, что для такой цели, как составление хрестоматии, нужен талант критика, которого у К.Леонтьева нет.

Но так ли это на самом деле? По моему мнению, это сочинение стоит рассматривать именно как роман и, с этой точки зрения, мнение о нем меняется в противоположную сторону. Формально роман делится на две части. В первой автор знакомит читателей с героями и рассказывает о их жизни. Это, в своем роде, является введением и завязкой. Вторая часть включает в себя развитие действия, кульминацию и развязку. Герои попадают в сложные перипетии, из которых, в итоге, находят наилучший выход. Все это доказывает, что в произведении присутствует сюжет, а значит оно является художественно законченным произведением. И даже если герои Леонтьева отдаленно похожи на героев его современников, то не обязательно потому, что он копирует их характеры, а потому, что они являются типичными для того времени. Концептуальное выражение содержательной сути произведения заключается в главной авторской идее- в отражении жизни общества XIX века. В этом романе развивается тема жизни «дворянских гнезд», дворянских семейств, того патриархального уклада, который был присущ России того времени.

В романе «В своем краю» читатель может найти почти все основные идеи Леонтьева или в весьма ясном и четком представлении, или еще только в начальном состоянии.

С первых строк роман поражает своей эмоциональностью и искренностью помыслов автора: «Каких страданий не переносит человек! О, Боже! Чего не терпит он в жизни - болезни, обиды, сомнения, нужду, обманы! И если бы от этого была польза другим; но нет: и другой страдает, и третий! Все мы друг друга гоним и тесним, все боремся из-за хлеба и крыши!.. Вот я теперь врач: я имею право решать участь семейств; я могу спасать людей; могу иметь чины; лет через 20 уже буду не бедный мещанин Руднев, незаконный сын крестьянки, а доктор Руднев - генерал от медицины». Автор сразу вводит в произведение тему человеческих страданий, социального неравенства и прямой зависимости людей от обстоятельств.

Главный герой, Руднев, став врачом, решил уехать к своему дяде, который жил в «родном краю»- в Деревягине, окрестности которого оживлялись лесами и рощами, множеством сел, усадеб и деревень. Жизни Руднева в «родном краю» и посвящен роман Леонтьева. Произведение начинается с описания тяжелой молодости Руднева, его печальных рассуждений о «высшем обществе», отшельничестве, что вызывает сочувствие читателя к герою. После этого автор обозначает проблему социализации личности, поэтому рассказывает о семьях, которые живут в соседних деревнях. У Руднева появляется друг- Милькеев. Если врач выражает воззрения, связанные с патриархальными отношениями, то его друг и в какой-то мере антипод- это представитель нового поколения, это новый тип человека, миросозерцание которого можно было бы назвать «эстетическим аморализмом». Именно Милькеев является главным носителем идей самого автора. Стоит отметить, что он является самым неординарным персонажем в романе. Он не может найти себя в том обществе, в котором живет, он чувствует, что в такой среде его не поймут и не оценят по заслугам. Именно по этой причине он покидает привычное общество в конце романа и уезжает в другую страну. Сам Леонтьев, как и все непонятые и «лишние люди», добровольно отказывается от привычного ему общества и уходит в монастырь. В этом отношении, можно сказать, что К.Леонтьев предсказал собственное будущее.

Возвращаясь к роману, нужно сказать, что после всех описаний, судьбы жителей разных усадеб начинают переплетаться. Руднев оказывается в центре борьбы традиционного, консервативного уклада с новым, прогрессивным, общеевропейским социальным движением, стремящимся к уравниванию классов, людей и жизни вообще. В момент развития действия Леонтьев обозначает основную заботу всей молодежи- удачный брак. И все герои находятся в нерешимости. Они не знают, кого им стоит любить и с кем дальнейшая жизнь принесет меньше забот. Милькеев не знает, жениться ли ему на Нелли, или на Любаше, или на дочери Катерины Николаевны, или, наконец, просто любить Катерину Николаевну по-прежнему, и как любить, как мать, или более нежным манером. Лихачев не знает, жениться ли ему на Нелли или на Любаше, или возвратиться к Вареньке. Любаша не знает, за кого ей выйти замуж, за Руднева, за Милькеева, за кн. Самбикина или за Лихачева. И так далее. В итоге каждый выбирает свою дорогу и каждый устраивает свою жизнь, как ему кажется наиболее правильным.

Но значимостью романа является не внешний сюжет, а те глубинные проблемы, которые автор в нем обозначает. С одной стороны, в нем присутствуют и общественные пороки, и устоявшаяся иерархия сословий, которая вынуждает человека вести себя определенным образом, и обязательства перед семьей, и прочее. С другой же, проблемы становления личности, неопределенности вкусов и мнений, внутриличностная борьба с самим собой, поиск своего места в этом мире.

Но больше всего автор обращает внимание на красоту жизни. В произведении находят отражение все основные принципы мировоззрения автора. В основном, Леонтьев высказывает свое мнение через Милькеева. В этих репликах можно увидеть и отношение к морали (мораль есть рессурс людей бездарных), и отношение к равенству (равенство целью никогда не должно быть. Его должно быть столько, чтобы оно не стесняло свободы и вольной борьбы), и отношение к насилию (всякая борьба являет опасности, трудности и боль, и тем-то человек и выше других зверей, что он находит удовольствие в борьбе и трудностях)- все это как нельзя полнее раскрывает личность самого К.Леонтьева.

Также в романе можно найти отражение позиции автора относительно византизма и славянства. Он высказывает свое мнение через предводителя дворянства Лихачева, который говорит о том, что мильоны славян говорят почти тем же языком, которым писана наша Библия; в глухих, диких деревнях с восторгом произносят имя нашей страны. А мы их не знаем и не думаем о них. Русские не хотят ехать туда потому, что славянская культура пока им чужда, она не вошла еще в сердце, а только в разум. Сердцем же подчиняется именно византизму. Так же Леонтьеву были близки идеи Лихачева относительно народного единства, любви к «родному краю», самобытности народа и нации, крепости и разнообразия народных начал. «Народный дух- ярмо под которое должны волей или неволей склоняться самые необузданные сердца. Всякая нация только тем и полезна другой, что она другая! Уперлась одна нация в стену, не знает, что делать; поглядела на другую и освежилась…» .

Еще следует обратить внимание на то, что в своем произведении автор продолжает критиковать эгалитарный прогресс и идею демократии: «Знаете ли вы, что демократические чувства в людях средних, как мы с вами, бывают двух родов: снизу вверх - к князьям, графам, губернаторам, генералам, и сверху вниз - к нашим слугам, мужикам и т. д. Последнее всегда почти исходит из доброго источника: из сострадания, доброты; за все эти чувства мы имеем только одну отраду - возможность уважать себя всякий раз, как почувствуем это. А демократическое чувство снизу вверх всегда имеет источником зависть, сознание своего бессилия, или досаду на их преимущества, на богатство, красоту и свежесть, которая у нас, по крайней мере в России, распространена только между мужиками и людьми высшего сословия». В этом фрагменте содержатся идеи К.Леонтьева, которые он в дальнейшем будет обосновывать в своих социально-политических сочинениях: эстетическое понимание истории, неприятие прогресса, критика «среднего европейца», а так же отстаивание сильной личности и сильной власти.

К.Леонтьев предчувствует, что сословная иерархия скоро канет в лету, поэтому не случайно подробно объясняет истинные мотивы демократии. Он говорит о том, что нынешнее общество дворян по правам больше чем аристократия, но они почти все больше похожи на тяжелых западных лавочников или на засидевшихся чиновников, чем на свежую и бойкую сельскую аристократию. Милькеев, представитель среднего класса, высказывает такую мысль: «Любить мирный и всемирный демократический идеал, это значит, любить пошлое равенство, не только политическое, но даже бытовое, почти психологическое… Развиваясь под однообразными впечатлениями посреди тех жалких уклонений, которые способно дать одно разделение полезного труда, характеры должны стать схожими… Одна разница темпераментов недостаточна. Необходимы страдания и широкое поле борьбы! На что тогда великие полководцы, глубокие дипломаты? Поэту не о чем будет писать; ваятель тогда будет только сочинять украшения для станций железной дороги или лепить столбики для газовых фонарей… Я сам готов страдать, и страдал, и буду страдать… ». К.Леонтьеву досадно, что мало кто понимает конечную цель того, к чему стремится Европа и Россия начинает стремиться в подражание ей, отвергая природу с ее разнообразием и богатством.

Помимо этого Леонтьев пытается достичь понимания истинной ценности жизни и ее смысла. Он говорит о том, что прекрасное является целью жизни, а добрая нравственность и самоотвержение ценны только как одно из проявлений прекрасного, как свободное творчество добра. И чем больше развивается человек, тем больше он верит в прекрасное, тем меньше верит в полезное. Малоразвитой человек, по его мнению, везде ясно видит пользу; но чем сознательнее идем мы в жизнь, тем труднее решить, что истинно полезно для других, для рода; сохраняя одного, человек, может быть, стесняет или даже губит десять человек; губя их, он, может быть, спасает косвенно сто. Такая позиция еще раз доказывает то, что любой взгляд на какую-то вещь является относительным. Единственным, что люди должны ценить- это красоту, которая не гибнет никогда. Погибая здесь она непременно возрождается в другом месте. Достаточно только понять это, как сразу становится очевидным то, что покоя в жизни людей, на самом деле, не будет никогда. И всеобщая идея счастья, равенства и свободы есть только призрак, достичь которого невозможно.

Роман «В своем краю»- это роман о России, о чести и достоинстве этого края и этого народа. В нем резко критикует западническое обывательство, преклонение перед Западом, показывая преимущества России во многих сферах жизни. Он верно замечает достоинства и недостатки обеих сторон, и пытается найти средство, чтобы укрепить все лучшее в отечественной культуре, обогатив достижениями других народов.

Именно из- за идей К.Леонтьева и их отражений в художественном произведении, следует признать, что роман достаточно оригинален. И такие произведения не следует отодвигать на второй план, только потому что сюжет избит и нового в нем нет абсолютно ничего. Конечно, довольно трудно понять всю глубину и сложность романа, но те ценители искусства, которые смогут этого достичь, по заслугам оценят великий талант Леонтьева как писателя.

Неоценимый вклад Леонтьева состоит в том, что он одним из первых усмотрел симптомы гибели эстетики. Он увидел, что то, что люди именуют прогрессом, несет смерть красоте. И на основании этого он сделал собственное предсказание отдаленной перспективы развития государств. В России такая позиция становится весьма актуальной, потому что массовая культура очень сильно популяризировалась. Общество давно не обращает внимания на эстетическую сторону того, что читает и смотрит большинство. В этом К.Леонтьев оказался прав. Русский народ все больше и больше подгоняют под стандарт Западной Европы, не оставляя ничего индивидуального в нашей культуре. Отказ от национального своеобразия несомненно ведет к разрушению традиций, а позднее и самого государства. Следует добавить, что Леонтьев одним из первых почувствовал падение духовных потребностей в угоду материальным. Нарастание бездуховности, выражающееся в первую очередь в исчезновении религиозных чувств и идеалов, с точки зрения К.Леонтьева, означает вернейший показатель гибели, хотя человечеству может казаться, что оно движется вперед, гордится своей технической цивилизацией. Люди, даже если ненадолго станут равны между собой, позднее захотят быть сильнее и успешнее остальных. А значит все вернется в прежнее состояние- социального неравенства, подразумеваемое самой природой. Вот только культуру невозможно будет восстановить. Очень жаль, что общество или умышленно отказывается от каких бы то ни было идеалов, или не может их себе выработать, поэтому в нем все меньше и меньше остается эстетического, которое чаще всего заменяется утилитарным и практическим.Начиная с XVIII века, реальная действительность враждебна эстетическому идеалу и художественному творчеству. Это нашло отражение и в литературном языке, и в политике государства, и в изменении вкусов и потребностей людей. Поэтому К.Леонтьев резко критиковал современный ему мир- мир без идеалов, без красоты.Время не стоит на месте, и либерально-эгалитарный прогресс все больше и больше набирает обороты. Но все же возможно, что развитие эстетического вкуса у большинства людей поможет не допустить падения национальной культуры. Недаром даже Ф.М. Достоевский говорил, что «мир спасет красота».

Библиографический список

1. Бердяев Н. К. Леонтьев- философ реакционной романтики // Бердяев Н. Философия творчества. Культуры и искусства: 2т. – М., 1994- с 246-248
2. Леонтьев К. Византизм и славянство // Собр. Соч.- Т.5.
3. Леонтьев К. В своем краю // Собр. Соч.- М., 1912- Т.1
4. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891-1917 гг.: Антология.- СПб.,- Кн. 1
5. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891-1917 гг.: Антология.- СПб.,- Кн.2
6. Слесарева Г.Ф. Константин Николаевич Леонтьев // Философские науки 1991,№11

Нина Михайловна Северикова родилась в селе Андома Вытегорского района Ленинградской области. Окончила Вологодский государственный педагогический университет. Кандидат философских наук, научный сотрудник кафедры истории русской философии философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. Автор более 250 научных работ и статей.
Заслуженный учитель Российской Федерации. Награждена почетными грамотами и медалями, в том числе золотой медалью лауреата Всесоюзного конкурса научных работ.

Константин Николаевич Леонтьев своими суждениями о мире органично вписывается в творческую магистраль русской культуры 70-х годов XIX столетия. Однако, по оценке В.В. Розанова, в сфере мышления он должен поставлен «впереди своего века». И не только: идеи Леонтьева созвучны идеям наших современников и могут быть поняты в контексте тех проблем, которые возникли в настоящее время в русском обществе.

После распада СССР одной из важнейших функций России стало сохранение единства народов. Основой их единения могут быть не только политика и экономика, но и культура, и особенно русская культура, которая, естественно, определяется как понятие духовное, способствующее активному взаимодействию народов, их сплочению.

Именно в сплочении, в консолидации с другими народами состоит сила не только России, но и всех восточнохристианских народов, «чье культурное наследие и духовный потенциал уходят своими корнями в древнюю византийскую традицию» 1 . Эта традиция идет от создателя Византийской империи Константина Великого (285–337), деяния которого сумел оценить гениальный философ второй половины XIX столетия Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891). Он первым употребил термин византизм и ввел его в систему философских понятий. Идеи византизма пытался реализовать в первой трети XX века легендарный полководец Андраник Сасунский (1865–1927). Каждый из этой славной триады - царь , мыслитель , солдат - внес значительный вклад в утверждение византизма как уникального явления в истории человечества; каждый понимал: единение народов - это духовная ценность общества , сплоченными усилиями которого можно преодолеть любые трудности в достижении поставленной цели. Необходимость такой «формы единения, которая послужила бы краеугольным камнем и образцом для будущего восточнославянского союза» 2 , обосновал К.Н. Леонтьев, имя которого стало широко известно просвещенному человечеству сравнительно недавно - в последние десятилетия.

К идее византизма философ пришел уже в зрелом возрасте, обобщив многолетние наблюдения над жизнью народов и размышления о судьбах России, Европы и всего человечества в своей пророческой книге «Византизм и славянство», написанной в 1872 году и увидевшей свет только в 1875-м. Леонтьев дает в ней теоретическое обоснование византистских идей и раскрывает возможность их дальнейшего развития в иных исторических условиях.

Небольшой экскурс в прошлое поможет представить, чем были наполнены годы, предшествовавшие созданию одного из самых выдающихся творений русской общественной мысли. Жизнь Леонтьева была богата разнообразными переменами. Он рос в старинной барской усадьбе Кудиново Калужской губернии, поблизости от Оптиной Пустыни. После окончания Ришельевского лицея в Ярославле учился на медицинском факультете Московского университета. Досрочно добившись звания военного лекаря, в 1853-м уезжает на фронт. В Крымской войне через его руки прошли сотни раненых. Вспоминая свои наблюдения за страданиями увечных солдат, матросов, офицеров, он позже упрекнет Л.Толстого, который в очерке «Севастополь в мае 1855 года», вопреки психологической достоверности, разыскивает у своих героев «несвойственное им тщеславие». В эти годы «Московские ведомости» и «Отечественные записки» публикуют повести Леонтьева «Благодарность» и «Лето на хуторе» - в ней появляется доктор Руднев, предвосхитивший тургеневского Базарова. Немного позже выходят романы «Подлипки» и «В своем краю», написанные на автобиографическом материале.

После Крымской кампании Леонтьев едет в Петербург, становится сотрудником Министерства иностранных дел. Дипломатическая служба (1863–1873) многое дала Леонтьеву в его становлении как писателя и философа. В качестве российского консула он отправляется в Турцию. Сначала был секретарем при русском консульстве на острове Крит, который через год пришлось покинуть. На оскорбительный отзыв о России французского консула Дерше Леонтьев ответил ударом хлыста - поступок явно не дипломатический, но характеризующий его как человека и гражданина, для которого честь отечества была выше собственной карьеры. Леонтьев близко познакомился с жизнью Балканского полуострова, где созревали его важные мысли о главной проблеме тех лет - об отношениях Востока и Запада, о судьбе России. Жизнь его была полна надежд на будущее - и вот неожиданный для всех поворот судьбы: Леонтьев подает в отставку. Многим было трудно понять, почему преуспевающий дипломат и политик, врач, талантливый писатель, критик и публицист, философ, художник, ценивший жизнь во всех ее проявлениях, вдруг бросает службу и принимает решение обратиться в монашество.

Позже, в письме к В.Розанову 3 , Леонтьев объяснил причины, заставившие отойти от успешно развивавшейся дипломатической деятельности. Будучи консулом в Салониках, летом 1871 года он тяжело заболел. Его отчаяние усугублялось сознанием того, что им еще ничего не сделано «достойного своих способностей». И перед образом Божией Матери он восклицает: «Подними меня с одра смерти!» Он дал обет уехать на Афон и постричься в монахи. «Через 2 часа я был здоров, - пишет Леонтьев, - через 3 дня я был на Афоне». Но афонские старцы, боясь обострения отношений с русским правительством, отказали русскому консулу. В монахи он постригся в Оптиной Пустыни только через 20 лет...

В Кудиново, где он поселился, возвратившись с Балкан, тихой, уединенной жизни не получилось: его захватила острая политическая борьба вокруг «балканского вопроса». Передовые статьи в качестве помощника редактора газеты «Варшавский дневник» - важная часть творческого наследия мыслителя: в них с заостренной полемичностью он пишет о наболевших вопросах русской жизни, обличает ложь в публицистике, требуя высказываться без экивоков, прямо, честно и ясно. По силе эмоционального воздействия публицистика Леонтьева вызвала в русском обществе, пожалуй, не меньший резонанс, чем первое «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева, опубликованное в журнале «Телескоп» (1836, № 15). Именно передовые статьи 1880 года положили начало критике взглядов К.Леонтьева, яростной полемике вокруг его имени.

Материальные затруднения вынудили Леонтьева навсегда расстаться с родовым имением, которое купил его бывший крепостной. А владелец поместья, теперь тоже уже «бывший», становится отшельником в Оптиной Пустыни, где в 1891 году принял тайный постриг в монахи и, переехав в Троице-Сергиеву Лавру, через 2,5 месяца скончался.

Таков, в кратчайшем изложении, жизненный путь Константина Николаевича Леонтьева, много претерпевшего при жизни - и после смерти тоже.

Публицистические статьи Леонтьева вызывали раздражение российских литераторов, обрушивших на него шквал критики. В чем только не обвиняли мыслителя! Какие ярлыки не навешивали на него! Причем каждый из «обвинителей» интерпретировал его высказывания по своему разумению, зачастую игнорируя их подлинный смысл и глубокую значимость в переживаемый обществом момент. Но «неприручаемый мыслитель» 4 в своих оценках русской жизни и в беспощадных прогнозах будущего России оставался независимым и, более того, непреклонным, что, естественно, не только не располагало к дружескому общению с ним, а даже вредило ему. Его тонкий, аналитический ум, недюжинный талант и самобытность мыслей высоко ценили знавшие его люди, но литературные круги, чувствительные к личностным взаимоотношениям, подчеркнуто «не замечали» Леонтьева, формируя вокруг него враждебное отношение. За творчески мыслящим человеком, ищущим такие социальные формы, которые были бы способны вывести Россию на путь возрождения и сохранения самобытности русского народа, на целое столетие установилась репутация крайнего реакционера, врага демократии и прогресса, ненавистника всего нового, единственное желание которого - повернуть Русь вспять.

Вряд ли можно назвать эти оценки объективными и справедливыми. «Гонителей толпа» (у бессмертного Грибоедова - «мучителей...») не стеснялась в выборе хлестких эпитетов, стремясь побольнее уколоть того, кто в одиночку решился «плыть против течения», пугая общество смелостью своих суждений, которые слишком резко расходились с бытовавшими тогда мнениями большинства; он ни к кому и ни к чему не приспосабливался, и так называемая «критика» в его адрес часто превращалась в злобную инвективу. Так, в учении Леонтьева И.С. Аксаков увидел всего лишь «сладострастный культ палки». Не скрывал своего недоброжелательства по отношению к Леонтьеву и С.Н. Трубецкой, назвав его апологетом «реакции и мракобесия» 5 , а идеи византизма, исповедуемые им, - «мертвенными и отжившими», «чудовищной, болезненной утопией» 6 . Византизм С.Н. Трубецкой определял как «совокупность принудительных начал в общественной жизни... принцип охранительной политики русской, а затем, может быть, и всемирной реакции» 7 . Именно насилие и реакция, к которым, по мнению С.Н. Трубецкого, «взывал» Леонтьев, якобы и вдохновляли писателя на «самые отвратительные страницы его произведений» 8 . Удивляет тот факт, что и в наше время в прессе и даже в энциклопедических изданиях основу статей о К.Н. Леонтьеве составляют негативные оценки С.Н. Трубецкого. Леонтьев по-прежнему остается «защитником мертвого патриотизма», а определение «византист» непременно - в качестве синонима - сопровождается словом «консерватор». Кстати, свою статью о Леонтьеве С.Н. Трубецкой озаглавил не совсем точно: Леонтьев не принадлежал к сообществу славянофилов и вовсе не был «очарован» ими: славянофилы, вспоминает В.Розанов, даже «страшились принять в свои ряды» столь неординарную, самобытную личность.

Обильно цитирует мыслителя Н.А. Бердяев и своими комментариями старается доказать: Леонтьев - «философ реакционной романтики». Отрыв от реальной жизни и «от большого исторического пути» послужил причиной «роковой связи его с реакционной политикой» 9 , - уверяет Бердяев. Он допускает, что связь могла быть и «случайной», однако то, что она оказалась трагичной для философа - это несомненно: в писаниях Леонтьева чувствуется «глубокая мука и безмерная тоска», страдания, которые «вылились в злобной проповеди насилия и изуверства» 10 .

Цитируемый текст Леонтьева критик сопровождает «выразительными» замечаниями. Так, леонтьевскую теорию развития и умирания наций и государств он считает «несостоятельной»: это «исторический фатализм»; Леонтьев был искренне озабочен возвращением византистских идей в Россию - Бердяев же уверяет, что тот «хватается за византийскую гниль в порыве отчаяния» 11 .

Вот еще несколько бердяевских характеристик «извращенной природы Леонтьева »: «реакционная , человеконенавистническая политика »; «сатанист , надевший на себя христианское обличие »; «поклонялся Богу как творцу зла в мире »; «радовался гибели миллионов людей »; «сделался настоящим садистом » 12 - этот неполный перечень «обвинений» взят только из одной статьи Н.А. Бердяева, посвященной К.Леонтьеву.

Нельзя сказать, чтобы у К.Леонтье­ва не было единомышленников, - были, но ничтожно мало по сравнению с сонмом его ниспровергателей, непременно отмечающих его «охранительную» деятельность, о которой «не забыли» выразить свое мнение также и Вл.С. Соловьев, и В.В. Розанов. Чтобы подчеркнуть одиночество Леонтьева, Бердяев замечает: «Никто не пожелал слушать проповедника «самодержавия, православия, народности» 13 . Этой знаменитой формулой графа С.С. Уварова, министра народного просвещения (его чаще называли министром «затемнения»), Бердяев намеренно причисляет К.Леонтьева к консерваторам и реакционерам. Но, к удивлению окружающих, сам Леонтьев задолго до Бердяева открыто и прямо рекомендовал себя реакционером - так он реагировал на «разрушительный ход истории». Да ведь и «консерватор» - это в России нечто постыдное, а в других странах всего лишь член консервативной партии; так и «реакционность» Леонтьева, наверное, следует переосмыслить, приблизив к понятию «реакция на современность». Выпады против Леонтьева и его необычное признание точно оценил С.Л. Франк: этого выдающегося русского мыслителя «мало знают и еще меньше понимают», и «духовно консервативным прогрессистам мы лично открыто предпочитаем духовно прогрессивного реакционера Леонтьева» 14 .

Сегодня «только очень недалекие люди», по мнению критика А.К. Закржевского, могут называть Константина Леонтьева реакционером и «приверженцем палки и кнута». Леонтьев шел вразрез со своим временем, с господствующими идеями, с традициями, существовавшими «в муравейнике всеобщей сытости», всеми фибрами души ненавидя «буржуазное стадо» 15 . Более чем необычно прозвучали слова Д.С. Мережковского о Леонтьеве: это «страшное дитя для русской политики: говорит взрослым правду в глаза » 16 . Можно ли признать справедливой жестокую оценку С.Н. Трубецкого, данную незаурядному, своеобразному русскому мыслителю, который при жизни якобы «пользовался заслуженной неизвестностью»? Причина «неизвестности» (в смысле отсутствия всепобедной, громкой славы) ясна: его оригинальные идеи не были восприняты обществом в силу их сложности, непонимания предостережений человека, искренне озабоченного судьбой России.

«Одинокого» мыслителя В. Розанов сравнивает с гладиатором, который, проходя по арене цирка, молча идет на смертельный бой, не удостаивая сидящего в ложе императора традиционным возгласом «Ave Cesar! Morituri te salutant!»

Выполняя дипломатическую миссию, К.Н. Леонтьев 10 лет провел на Балканах. Ему представилась возможность всесторонне изучить государственную политику, экономику, культуру, религию и этнографию населения Балканского полуострова - болгар, греков, албанцев, западных и южных славян, румын, турок, коптов, сирийцев, армян, грузин, езидов и других народов Запада и Востока.

Знаток истории цивилизаций, глубокий исследователь исторических и современных процессов, он в своих трудах дал многоаспектный анализ разнообразных явлений общественного развития. Обеспокоенность К.Н. Ле­онтьева, дипломата и писателя, судьбой своего отечества была вызвана постоянными выступлениями западных держав против России. Его наблюдения вылились в твердое убеждение: только сила, мощь, справедливая и твердая политика России способны защитить и своих сограждан, и восточных христиан, нуждающихся в покровительстве единоверного государства. Напряженные размышления о русском народе, о путях развития русского государства привели Леонтьева к очень важному выводу: основой будущего государственного устройства России должен стать византизм .

Такой прецедент уже был в истории русской цивилизации. Со времени принятия христианства в 988 году князь Владимир I построил свое государство по модели, созданной Константином Великим. Мудрый русский князь, подобно византийскому императору, был проникнут заботой о могуществе Руси, ее национальных интересах, просвещении, культуре и благосостоянии своих сограждан. Русская земля стала «ведома и знаема » во всем мире. Деяниям великого русского князя, прозванного в народе «Владимир - Красное Солнышко», посвящено «Слово о законе и благодати» Илариона - первого русского митрополита, идеолога древнерусского христианства, развивавшего патриотическую мысль о великом предназначении Руси. Владимир - Красное Солнышко - первый на Руси восприемник идей византизма , ставшего, по словам П.А. Флоренского, «источником, откуда русский народ пил веками, почти не имея ничего другого» 17 . То, что связывало Византийскую империю и Древнюю Русь, стало уже далеким прошлым: Константин Великий имя свое обессмертил деяниями во имя человека - святой русский князь следовал его примеру. К.Леонтьев в письме к Вл.С. Соловьеву выразил эту мысль более лаконично: «Равноапостольный царь Константин предшествовал равноапостольному князю Владимиру».

За прошедшее тысячелетие жизнь человечества неузнаваемо изменилась: стали иными не только условия существования общества и основы его развития - произошла трансформация идей, принципов, определяющих отношение человека к миру, нормы его поведения, цели, средства и ожидаемые результаты человеческой деятельности.

Идеи византизма в интерпретации Леонтьева приобрели иное содержание: дали импульс к направлению его размышлений применительно к современности и перспективе грядущего развития России, ее мессианской роли в объединении православнохристианских народов - именно их единство и должно стать залогом утверждения византистских идей «завтра », или, как выражает свою мысль К.Н. Леонтьев, «византизма» будущего (см. «Письма к В.С. Соловьеву»).

Фундаментальная работа К.Н. Леонтьева «Византизм и славянство» является важной частью двухтомника «Восток, Россия и Славянство» (1885–1886), где автор обосновывает мысль о том, что Россия должна выбрать свой, отличный от Запада, путь развития, обусловленный ее историей, самобытной жизнью и культурой. Выбрав новый путь, Россия может стать «во главе умственной и социальной жизни всечеловечества» 18 . Русский путь, по Леонтьеву, - в следовании византизму: именно в этом он видит будущее России. Эта идея была для философа не отвлеченной субстанцией, а делом его жизни, средоточием всех его душевных сил. Он утверждал: византийский мир, исторически «далеко отошедший», вполне «современен нам», так как органически связан «с нашей духовной и государственной жизнью». Византизм, став основой русского государства со времени принятия христианства, способствовал возвеличению русской нации. Это «единственный надежный якорь нашего не только русского, но и всеславянского охранения» 19 .

Леонтьев глубоко сожалеет о том, что русская общественность имеет весьма слабое представление о Византии: многим она представляется чем-то «сухим, скучным», «даже жалким и подлым», ибо не нашлось еще людей, которые, обладая художественным дарованием, посвятили бы свой талант описанию византизма, сумели бы развеять «вздорные», «самые превратные представления» о нем и донести до читателя, «сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии». К.Леонтьев бросает упрек западным писателям за их пренебрежение к истории и высочайшей культуре Византии: ведь византийская образованность, мысль и искусство, художественное творчество распространились «далеко за пределы» Византийской империи. Однако только в предисловии к одной из книг Амедея Тьерри («Derniers Temps de l’Empire d’Occident») Леонтьев обнаружил доброе упоминание о Византии: там «были люди, которыми могли бы гордиться все эпохи, всякое общество!» Тьерри называет непреложный исторический факт: «именно Византия дала человечеству совершеннейший в мире религиозный закон - христианство...», а в нем - «единство и силу» 20 .

По мнению Леонтьева, «византийский дух, византийские начала и веяния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общественный организм», «самые недра» его 21 . Византийские идеи и чувства объединяли, сплачивали русских людей для борьбы с иноземцами, в разное время вторгавшимися на Русскую землю. Силу русских испытали на себе татары и монголы, поляки и шведы, турки и французы. Под знаменем византизма Россия «в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы» 22 . «Вещественная сила» византизма чувствовалась во всем: под его влиянием Россия крепла, «росла и умнела», при этом и жизнь ее «разнообразилась и развивалась».

Общая идея византизма, по утверждению К.Леонтьева, «слагается из нескольких частных идей: религиозных, государственных, нравственных, философских и художественных». Например, византизм в государстве, по Леонтьеву, - это самодержавие, то есть крепкое государство, способное создать благоприятные условия для развития оригинальной, самобытной национальной культуры. Без национального своеобразия «можно быть большим, огромным государством, но нельзя быть великой нацией» 23 , - утверждает мыслитель. Россия должна оберегать собственную культуру от чуждых влияний. При этом важно «признание национальной самобытности за самую основу и руководящее , дающее самой культуре жизнь , форму и силу , начало этой культуры » 24 . Национальное своеобразие - это самый существенный отличительный признак культуры, которая непременной частью входит в систему идей византизма. К.Леонтьев стоял «на высоте культуры»: он прекрасно знал культуру народов Востока, высоко ценил европейскую, возрожденческую культуру и утверждал, что византизм ярко проявил себя в области «художественной или вообще эстетической» - в зодчестве, обычаях, моде, вкусах, в искусстве в целом .

Однако осуществление высокого нравственного идеала Леонтьев связывал только с религиозными верованиями и чувствами, так как условия обыденной, земной жизни не способствуют нравственному совершенствованию человека «здесь, долу». Душа Леонтьева «стремилась всегда туда, где хоть отчасти осуществлялся идеал жизни нравственно-христианской» 25 .

Леонтьев глубоко убежден, что сила государства и его устои, история просвещения, поэзия, художественное творчество, «великорусская» жизнь - «словом, все живое у нас» органически сопряжено с православием и влиянием византистских идей и византийской культуры. «Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы погубим Россию» 26 , ибо ослабление авторитета византизма ведет к ослаблению Русского государства.

В укреплении государственного строя следует ожидать реальной помощи от религии - христианского православия, формирующего единство народов и нравственный облик русского человека. Русские, по мнению Леонтьева, - «главные представители православия во вселенной» 27 . Христианская религия становится одним из существенных средств «общественной дисциплины» и привлекает к себе тем, что содержит «все, что есть сильного и хорошего во всех других религиях», в частности учением кротости, милосердия к другим и строгости, чуть ли не аскетизма по отношению к себе. Именно России, утверждает К.Леонтьев, уготована участь быть «главной опорой православию на всем земном шаре» 28 . Религия поддерживает человека в его лишениях и страданиях и тем самым сохраняет устойчивость нравственности, и пока «религия жива, все еще можно изменить и все спасти, ибо у нее на все есть ответы и на все утешения» 29 . При этом необходимо «строжайшее сохранение православной дисциплины», чтобы уберечь «государственную Россию» от разрушения, которое может произойти в ней «еще скорее многих других держав» 30 .

По мнению игумена Петра Пиголя, Православие «для России, для человеческих обществ, исповедывающих Православие, - культурно-обособля­ющая и внутренняя духовно-объеди­няющая сила, важнейшая из основ культурной самобытности » 31 .

В работе «Византизм и славянство» мыслитель излагает свою теорию исторического процесса, которая, по выражению В.Розанова, составляет «корень всего Леонтьева» 32 . Обладающий обширными познаниями в естественных науках, в частности в медицине, умудренный опытом изучения политического устройства государств, экономики, быта, культуры многочисленных народов, Леонтьев сформулировал закон возникновения, существования и гибели организма или явления, пребывающего во времени и пространстве. Он был твердо убежден, что все мировые процессы однородны и однотипны, все проходят три обязательных стадии развития: стадию первоначальной прос­тоты (эпического и патриархального); стадию цветущей сложности , для которой характерны богатство, разнообразие и неравенство элементов; стадию вторичного смесительного упрощения (однородность, равенство и предсмертная свобода).

Триединый процесс развития приобретает универсальный характер, так как ему подчинены «великие и всеобщие факты мировой эволюции»: биологические процессы, начиная с «едва видимой былинки, растущей в поле», и включая всю природу; все явления общественной, политической, художественной жизни - в этом перечне и народы Земли, целые государства и цивилизации, системы мироздания... Свои высказывания философ подтверждает множественными примерами из истории цивилизаций и культурных миров, из жизни органической природы и явлений неорганической, доказывая: универсальный трехфазовый закон развития действует всюду .

В истории философии Леонтьев наблюдает аналогичные проявления закона: простые начальные системы (первобытная простота, народная мудрость); затем цветущая сложность (от Сократа до Гегеля); вторичное смесительное упрощение (эклектики, а также реалисты разных направлений, отвергающие отвлеченную философию - материалисты, деисты, атеисты). При этом Леонтьев отмечает различие между реализмом и материализмом. Реализм настолько прост, что его нельзя назвать и системой - это лишь метод, способ; материализм же бесспорно система, хотя и самая простая: ее характерную особенность составляет убеждение, что все в мире есть вещество - то, что осязаемо и зримо, а остальное - метафизика и идеализм.

Проходя через вторичное смесительное упрощение, всякая система гибнет. Однако из своей схемы Леонтьев исключил духовную сферу, к которой относит не только философию (метафизику), но и религию: они остаются «реальными силами, действительными, несокрушимыми потребностями человечества» 33 - что означает: эти безусловные ценности не подвержены вынужденной гибели, вечность - основное их свойство. На каждом этапе развития общества философская мысль обновляется, возрождается - становится более деятельной, живой: это могут быть поиски Бога, высших идеалов; «стремление к освоению всего многоцветия мировой и неоцененной русской философии...» 34 .

Леонтьев утверждает: любое развитие организма или явления сопровождается изменением формы. Особенно это заметно в развитии «организмов» общественных - таких, как государство, где политическая форма приобретает значение фактора, оберегающего страну от распада. Леонтьев дает оригинальное теоретическое определение формы: «Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться» 35 - фактически, форма спасает материю от гибельного разрушения. На примерах множества государств, существовавших в разные эпохи, он рассматривает разнообразные политические формы - не только известные из истории (феодализм, тирания, монархия, республика, демократия), но и многие разновидности этих форм, и каждая из них, со своими отличительными особенностями, служит насущным потребностям государственного организма: «держит крепко общественный материал в своих организующих, деспотических объятиях» 36 . Укрепление «внутреннего деспотического единства» Леонтьев считает необходимым условием и процесса развития, как восхождение «от простейшего к сложнейшему» - от простоты к оригинальности и сложности.

Однако с конца XVIII столетия выработанные веками политические формы начинают постепенно меняться: «во всех открылся эгалитарный и либеральный процесс » 37 . Таким образом, разнообразие, сложность, богатство содержания политических форм, ранее сохраняемых «внутренним деспотическим единством», теперь сменяются однообразием простоты, бесцветностью, политическим равенством и упрощением, стремлением привести «всех и все к одному знаменателю»: «цель всего - средний человек » 38 . Этот «средний - безбожный и безличный - человек» назван Леонтьевым «орудием разрушения», порожденным либерально-эгалитарным прогрессом, стремящимся все нивелировать, смешать и уравнять, нанося этим огромный вред социальному развитию и созданию высокой культуры. Люди, «отуманенные прогрессом», верящие в его гуманность, надеясь на обещанное им «земное счастье» и «земное равенство», на самом деле испытывают на себе тенденции разложения буржуазной культуры. Если 200 лет тому назад, в эпоху Просвещения, прогресс обещал светлое будущее для всех, то теперь - только избранному меньшинству, главной заботой которого является удовлетворение частных интересов, экономических выгод, политических страстей, а не осуществление вековечной мечты о «всечеловеческом благе» - мечты о всеобщем благоденствии, всеобщей справедливости (их, правда, в истории человечества никогда не было, да и никогда не будет). «Идея прогресса (или улучшения жизни для всех ) есть выдумка нашего времени» 39 - всего лишь фраза, лишенная содержания.

В «либерально развинченном» обществе особенно опасна унификация личности: «Упадок и принижение личности вредны и для политики, и для поэзии, и даже косвенно для религии» 40 . Леонтьев считает личность наивысшей ценностью, которую следует особенно оберегать, так как своеобразно развитая личность способствует выработке своеобразной культуры.

По мнению К.Н. Леонтьева, народ, который «свое национальное доводит до высших пределов развития», тем самым «служит и всемирной цивилизации» 41 , ибо цивилизация, культура - вся сложная система религиозных, государственных, лично-нравственных, философских и художественных идей - «вырабатывается всей жизнью нации», ее бесчисленными поколениями, становится достоянием не только государства, а «принадлежит всему миру» 42 . Важнейшая задача общества - сохранить все лучшее и ценное в отечественной культуре, но прежде всего своеобразие - то, что «должно быть дороже всего»! Однако сохранить свою самобытность, национальное своеобразие Россия может при одном условии - противодействуя исторической экспансии либерального Запада, который активно вовлекает в сферу своего влияния все новые нации и народы.

Свои наблюдения над современной ему общественной жизнью Леонтьев выражает в резкой, критической форме. Долгие годы либерального режима, констатирует он, «породили только крайнее обеднение у одних, безумное, болезненное какое-то грабительство у других, у третьих - отчаяние и самоубийство, а у самых умных - совершенное разочарование в благодетельности юридического равенства и гражданской свободы » 43 . Либералы и демократы считают Запад идеальной моделью развития - у Леонтьева свой взгляд на происходящие там процессы, которые он оценивает исходя из своей теории трех фаз. Более чем за полвека до немецкого философа Освальда Шпенглера (см. его «Закат Европы») Леонтьев предсказал негативные последствия эгалитарно-либерального процесса. Западный прогресс, по его мнению, это не процесс развития, а процесс разложения, процесс уничтожения особенностей и своеобразия, присущих национальным культурам: «эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития » 44 . Леонтьев уверен: либерализм и подражание Западу не могут создать ничего значительного. Напротив, либерализм «давно уже трудится над разрушением великих культурных миров» 45 , уничтожая все самое выразительное и утверждая господство посредственности и «среднего человека» во всех сферах развития общества. По мнению Леонтьева, быть либералом «стало легко и выгодно»: «так мало нужно ума, познаний, таланта и энергии» 46 , поэтому либералов теперь много: ими уже «заборы подпирают», - иронизирует Салтыков-Щедрин.

Либеральное устройство общест­ва порождает индивидуализм - его опасность Леонтьев выражает лаконично, в афористичной форме: «Индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и наций» 47 . Индивидуализм - это характерная черта и капитализма: охваченный всепоглощающей жаждой наживы, он способен перечеркнуть любую индивидуальность, перешагнуть и через индивида, и через целое поколение.

«Средний человек» далеко не безобиден: он проникнут рационализмом и христианскую религию - «единое прекрасное целое» - теперь не связывает с постижением истины, красоты, блага, духовного совершенства и с мыслями о спасении души. В его представлении христианство «уже не божественное учение», а всего лишь «детский лепет», «аллегория», «моральная басня», которую истолковывают в утилитарных, исключительно практических, меркантильных целях 48 . Утилитарное отношение к религии чревато негативными последствиями для народа: «Через какие-нибудь полвека, не более, он из народа «богоносца» станет мало-помалу, и сам того не замечая, «народом-богоборцем» 49 .

Свобода, которой пользуется «эман­ сипированный » русский человек, привела к его «торжеству» над своей родной природой: «он изуродовал ее быст­рее всякого европейца» 50 - подобных примеров у Леонтьева бездна. Тор­жествующая посредственность «обезличила духовного человека, превратила его в дельца» 51 , единственной целью которого стало достижение материальных благ.

Леонтьев одним из первых почувствовал разложение культуры в либеральном обществе, он предупреждал: падение духовных потребностей в угоду материальным ведет к деградации личности. Человек возвращается к первобытному состоянию, к исходной точке - зоологической борьбе за право побеждать другого любыми средствами - его уже не волнуют ни вселенские бедствия, ни жертвы, ни страдания. Таким образом, либеральная свобода оказалась «свободой свободного погружения в животное состояние» 52 .

Предпосылкой борьбы с разрушительной силой «общелиберальной заразы» в России, по мысли Леонтьева, может стать византийское Православие, а также «великий восточнохристианский союз » с Россией во главе. Восточнохристианские народы ближе к русскому: они еще «не пропитались европеизмом», пагубным для человека. А вот созданию чисто славянского союза препятствует ряд серьезных причин: разнообразные племена славян разделены разными религиями, географическим положением, различиями экономических интересов, сильной верой славянских народов в «гуманизм» западного прогресса. Леонтьев не находит у славянства объединяющей идеи, кроме тяготения к американскому или европейскому эвдемоническому идеалу, но отнюдь не к византийскому 53 .

«Леонтьевский анализ сущности эгалитарного и либерального прогресса, сделанный во второй половине XIX века, свое окончательное подтверждение получил в начале XXI столетия», особенно после 1991 года: «либерализм реальным образом восторжествовал во всем мире и выступил «безальтернативной» моделью для человечества, появились те грозные признаки его упадка, о чем предупреждал из XIX века Леонтьев» 54 - так характеризует современное состояние нашего общества А.Р. Геворкян, один из идеологов византизма.

В программу будущего развития России К.Леонтьев включает социалистическую идею, непосредственно связанную с идеей византизма, в основание которых заложена мысль об устройстве общества на принципах братского содружества народов и социальной справедливости - этих положений не отвергает ни одна из существующих теорий социализма. «Социализм - создание будущего» , - утверждает К.Леонтьев, беря в расчет те обстоятельства и «залоги, на которых может зиждиться будущее». Обновление неизбежно, однако здесь трудно предугадать не только новые, «небывалые формы» социальной организации общества, но и направление будущих изменений - приведут ли они «к упадку или развитию лучшего» - «устраниться нет возможности» 55 . Одно он считает самым важным при всех изменениях: стараться сохранить все ценное, что останется от старого, что может пригодиться для «равновесия жизни».

Леонтьев называет либеральное устройство общества бессодержательным и самым ненадежным, но он не согласен и с теорией Маркса: Леонтьеву виделась новая цивилизация с новыми формами, причем враждебными к так называемой «либеральной свободе» с ее «распущенностью» и беспринципностью, ибо любые высокие понятия либеральное общество легко превращает в орудие всемирного разрушения. Новая социальная организация станет одним из необходимых этапов «русской идеи», поскольку именно на Россию пало «бремя искать истины для всех». Вопрос только в том, какие социально-политические опыты помогут в этих поисках - да и помогут ли?!

Двойственность отношения Леонтьева к социализму прослеживается во всех его высказываниях. По его мнению, социализм «неотвратим, по крайней мере, для некоторой части человечества», но мыслитель не исключает, что это будет «глубокий и отчасти насильственный экономический и бытовой переворот» 56 .

Новая социальная идея, «в теории уже назрелая , на деле не практикованная », может быть столь «увлекательной», что ее захотят испытать на практике, однако не станет ли она «гибельной потом»? Положительная сторона этой идеи проблематична: она может оказаться всего лишь «воздушным замком», а отрицательная представляет серьезную опасность - выльется в разрушительную, ниспровергающую все старое деятельность: коренные перевороты чаще всего совершаются «путем железа, огня, крови и рыданий!..» 57 . Безмерным бедствием может обернуться воплощение в жизнь анархического лозунга «разрушить все прежнее»; по мнению ниспровергателей, «организация» придет позднее, «сама собой». Увы! Разрушители не задумываются, что «создание нового... гораздо труднее разрушения» 58 - этому учит опыт истории...

Леонтьев уверен, что только социализм может предохранить от насильственного разрушения «драгоценные человечеству» материальные явления культуры. Идея социализма приобретет более действенный характер, если объединится с национальной культурной политикой и если народ, «которому посчастливится захватить в свои могучие и охранительные руки это передовое и ничем... неотвратимое движение умов, станет на целые века во главе человечества» 59 . Социалистические порядки - задача новой социальной организации, обязанной противодействовать и разрушительному анархизму, и индивидуализму, ставшему основной причиной «государственного разложения», поэтому Леонтьев допускает возможность «принудительности» в укреплении строя жизни, хотя для него предпочтительней «сознательная добровольность подчинения» 60 .

Упрочение новых форм организации жизни возможно только в крепком государстве с сильной, централизованной властью, способной к объединению «всех составных частей, всех общественно-реальных сил», с их разнообразием в различных сферах жизни - в экономике, культуре, воспитании, быте и т.д.; централизованная власть может стать «единственным спасением» общества и от либерального разложения 61 . В этом случае лицу, облеченному властью, дается «возможность властвовать беззастенчиво», ибо только такая свобода, а не парламентаризм создает настоящих вождей. Смысл выражения «властвовать беззастенчиво», думается, понимать следует не как безграничный деспотизм властного лица, а, напротив, решительное пресечение им негативных проявлений, злоупотреблений в обществе, требование соблюдения закона - единого для всех граждан . А между тем «мы не смеем ударить и выпороть мерзавца и даем легально и спокойно десяткам добрых и честных людей умирать в нужде и отчаянии» 62 , - пишет Леонтьев.

В создании цельного общества, где царит мир и согласие, доброе взаимодействие между народами, немалая роль принадлежит Церкви. К.Леонтьев замечает, что «общество наше все больше и больше начинает интересоваться религиозными вопросами» - это свидетельство «в пользу православных чувств в современной нам России» 63 . Леонтьев твердо убежден, что «социализм еще не значит атеизм», и формирование русской государственности ему видится в союзе государственной и церковной власти. Эту мысль можно назвать своеобразной социалистической утопией К.Леонтьева, возлагавшего надежды на русского царя, который «возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение... и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни» 64 - по типу византийской.

Воплощение целей византизма и социализма Леонтьев видит в конкретной практической деятельности по созданию крестьянских общин - это «как начаток социализма» и своеобразная форма демократии, где общественные интересы сливаются с интересами каждого. В основу общины заложена идея соборности - духовного и социального единства России. Социалистические общины, как видно из Деяний апостолов (Новый Завет, 1–28), создавались под знаком Христа, и здесь нельзя не согласиться с мыслью А.В. Луначарского: «...христианство имело социалистический оттенок» 65 , следовательно, социализм и среди религиозных систем занимал определяющее место.

В новом устройстве общества, социалистическом, будет создана и новая культура, в представлении Леонтьева - полная жизненной силы и мощи, многообразия в единстве, пестроты и блеска, национального своеобразия 66 . Но при этом мыслитель высказывал серьезные опасения: новую культуру люди могут «замесить не на сахаре и розовой воде, а на чем-то ином», необычном, даже «страшном». По его мнению, и социалистическое устройство жизни может вызвать у новых людей не только разочарование и горечь, но страдания, ибо «история совершается и будет еще долго совершаться среди крови и слез» 67 . Единственным объективным мерилом жизни Леонтьев считал не реакцию и не прогресс, а эстетику, гармонию и красоту. Эстетический критерий ему хотелось «приложить» к устройству жизни человеческого общества. Однако «реально-эстетическая гармония», то есть взаимное «восполнение противоположностей», «примирение» антитез и в искусстве, и в самой жизни, станет осуществляться не как «мирный унисон», ибо гармония односторонней быть не может, а только «в жестокой борьбе» антагонистических сторон, в борьбе, которая дает импульс к творчеству и стремлению к совершенству 68 . Эстетика, «поэзия жизни» должны пронизывать все формы и виды всестороннего развития человека, но при этом не менее важно, чтобы «ум, героизм и все идеальное» не оказалось лишним 69 .

«Мощным двигателем мысли» Леонтьева, по мнению поэта В.Бородаевского, всегда был дух антитезы. Противоречивость взглядов Леонтьева отмечают многие - здесь, пожалуй, уместна самооценка Уолта Уитмена: «По-твоему, я противоречу себе? Ну что же... Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей» 70 . Леонтьев «действительно настолько многообразен, что найти в нем что-то свое могут совершенно разные люди»: социалисты и монахи, ницшеанцы и розановцы, даже декаденты 71 .

Константина Леонтьева интересовало столько важных и разнообразных проблем, что о некоторых из них хотя бы мельком нельзя не упомянуть 72 .

Сто лет назад мыслитель разработал идею о цикличности развития народностей, культур, государств. Мысль об исторически ограниченном их возрасте он подтвердил многочисленными изысканиями в области культуры и истории.

Исходя из жизненных наблюдений, он предвосхитил появление особой науки, которую назвал «социальной психологией». В настоящее время она приобрела официальный статус отрасли научного знания, однако в числе ее создателей имя русского коллеги - Леонтьева, к сожалению, не значится.

Леонтьев не приемлет идеал всеобщего равенства «лиц, сословий, провинций» и т.д.: такое равенство ведет к утилитаризму, всеобщей анархии, к однообразию идей, помыслов, увлечений - к обезличенности жизни и бесцветности культуры. Леонтьеву-эстету претит серость, «собирательная» бездарность в любом из слоев общества; ему внушает ужас процесс угасания красоты жизни. Аксиомой его общественной философии было разнообразие во всех сферах бытия и все творческое как истинное проявление прекрасного.

В идее социализма Леонтьева страшит прежде всего «международность» - отрицание национального своеобразия. Сопоставляя учения Э.Кабе, Г.Бабефа, П.Прудона, русский философ делает вывод о невиданной форме закрепощения и подавления личности, утверждения в жизни «нового феодализма», нового рабства и гибели культуры.

Леонтьев считает опасным скептическое отношение к религии: христианство веками воспитывало в людях нравственные принципы добра, духовности, патриотические чувства - сегодня о патриотизме вспоминают лишь во время войн.

Он всерьез был обеспокоен вопросом о гармонии человека с природой, об опасности разрушения органической жизни, растительного и животного мира; предупреждал о непредвиденных последствиях экспериментов с «таинственными силами природы» - экологические бедствия через десятки лет станут бедой всего мира (вспомним Чернобыль 1986 года - самую крупную катастрофу «мирного атома»).

В унисон с Леонтьевым мыслит наш современник - философ Г.Г. Май­оров: «Наука не только не приблизила человека к природе и к самому себе, но, напротив, соблазнив перспективой всемогущества, привела его к отчуждению от природы и к самоот­чужде­нию» 73 . Примеры? По данным Комитета ООН, а также Всемирной организации здравоохранения ежегодно исчезает 16 миллионов гектаров леса - площадь, равная территории Греции. По вине человека вымирают животные и растения в 10 000 раз интенсивнее, чем это «предусмотрено» самой природой. В больших европейских городах от загрязнения воздуха, вызванного дорожным движением, ежегодно умирает более 80 000 человек. Эконометрические исследования, выполненные М.Л. Лифшиц, доказывают негативное влияние выбросов углекислого газа на продолжительность жизни населения и на рождаемость 74 .

Грядущее человечества при разобщенности науки и политики окажется непредсказуемым, и даже катастрофически опасным, когда «союзником» науки станет ничем не сдерживаемый своекорыстный капитал, и здесь Леонтьев глубоко прав: «Человек ненасытен, если ему дать свободу» 75 .

Константина Леонтьева называют пророком. К этому определению следует добавить, что он был мудрым национальным мыслителем, критически усвоившим опыт предшествующих поколений народов разных стран, и глубоким аналитиком современной ему действительности.

Самым важным для него были жизнь и судьба России как великого государства и русского народа как великой, самобытной нации - это понимали не многие. Восприятие его публицистики читателями, тяготевшими к Западу, Леонтьев с чувством иронии характеризует в «Русском обозрении» за июль 1897 года (см. с. 426): одни считают написанное им всего лишь «остроумным парадоксом», другие - «старческим безумием», для третьих - это «слишком мудрено», а для равнодушного большинства все его предостережения, основанные на умении разглядеть суровую правду жизни, оставались гласом вопиющего в пустыне. «Преждевременный мыслитель» и сам осознавал это, говоря уже о сбывшихся его пророчествах: «Я постоянно оправдан позднейшими событиями, но не людской догадкой и не современной «справедливостью» критики» 76 . Однако основательность его взглядов и печальные прогнозы подтверждены самой историей.

Сегодня общество стоит перед проблемами, над разрешением которых думал К.Леонтьев, и одна из них по-прежнему осталась первостепенной - это будущее России, но уже с точки зрения нашего времени: Россия должна вернуть утраченное ею былое могущество.

Прозападные либералы-беллетри­сты в свое время называли Леонтьева «охранителем» - он не считал это оскорблением. Да, охранение необходимо: важно охранять русскую государственность, русскую независимость, русскую культуру, русскую самобытность, русское - сиречь византийское - православие... Но понятие «охранение » Леонтьев воедино связывает с другим понятием - «созидание »: то, что создано историей народа, имеет характер «отличительности», своеобразия и нуждается в особом охранении .

Смысл слова «созидание» - в создании материального, приобретающего и духовное значение для человека. К.Н. Леонтьев, говоря: «Надо верить в Россию, в ее судьбу...», верил и в силу созидания, которое должно стать программой превращения России в могущественное государство.

Созидание является сутью русской национальной идеи .

Примечания

1 Политидис Х ., Зая И ., Артемов И . Рыцарь византизма // Третий Рим: Русский альманах. 3 вып. М., 2001. С. 84.
2 Леонтьев К .Н . Восток, Россия и Славянство. Соч. в 2 т. М., 1885. Т. 1. С. 239.
3 Розанов В .В . О себе и о жизни своей. М., 1990. С. 756.
4 Кочетков В . Жизнь и судьба неузнанного гения // Записки отшельника. М.: Русская книга, 1992. С. 14.
5 Трубецкой С .Н . Разочарованный славянофил // Константин Леонтьев: Pro et contra. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891–1917 годов: Антология. Кн. 1. СПб.: РХГИ, 1995. С. 123.
6 Там же. С. 127; 152.
7 Там же. С. 135.
8 Там же. С. 153.
9 Бердяев Н .А . К.Леонтьев - философ реакционной романтики // Pro et contra... С. 216.
10 Там же. С. 215.
11 Там же. С. 219.
12 Там же. С. 220–222, 224.
13 Там же. С. 215.
14 Франк С .Л . Миросозерцание Константина Леонтьева // Pro et contra... С. 235; 240.
15 Закржевский А .К . Воскресший писатель // Pro et contra... С. 265–269.
16 Мережковский Д .С . Страшное дитя // Pro et contra... С. 243.
17 Флоренский П .А . Православие // Собр. соч. в 4 т.: Т. 1. 1994. С. 642.
18 Леонтьев К . Письма о восточных делах // Записки отшельника. М., 1992. С. 304.
19 Леонтьев К . Византизм и славянство // Там же. С. 80.
20 Там же. См.: С. 24–34.
21 Там же. С. 49, 56.
22 Там же. С. 47.
23 Леонтьев К . Грамотность и народность // Там же. С. 388.
24 Леонтьев К . Письма к В.С. Соловьеву // Храм и Церковь. М., 2003. С. 595; см. также: С. 602.
25 Фудель И ., свящ . Культурный идеал К. Н. Леонтьева // Pro et contra... С. 180.
26 Леонтьев К . Византизм и славянство // Записки отшельника. 1992. С. 56.
27 Там же. С. 104.
28 Леонтьев К . Православие и католицизм в Польше (Гражданин, 1882 год) // Там же. С. 314.
29 Леонтьев К . Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891). М.: Республика, 1996. С. 224.
30 Примеч. 24. С. 614.
31 Петр Пиголь , игумен . Константин Леонтьев о гармоническом развитии в единстве Православия // Философские науки. 2006. № 9. С. 91.
32 Розанов В . В . О Константине Леонтьеве // Pro et contra... С. 412.
33 Примеч. 26. С. 116.
34 Корольков А . Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991. С. 31.
35 Примеч. 26. С. 117.
36 Там же. С. 119.
37 Там же. С. 129.
38 Там же. С. 151.
39 Леонтьев К . Как надо понимать сближение с народом? // Там же. С. 515.
40 Леонтьев К .Н . Избранные письма 1854–1891. СПб.: Пушкинский фонд, 1993. С. 329.
41 Примеч. 23. См.: С. 383, 384.
42 Примеч. 26. С. 179.
43 Примеч. 18. С. 273.
44 Примеч. 26. С. 119.
45 Там же. С. 58.
46 Леонтьев К . Чем и как либерализм наш вреден? // Там же. С. 322.
47 Примеч. 26. С. 59.
48 Примеч. 26. С. 145.
49 Леонтьев К . Над могилой Пазухина // Храм и Церковь. С. 368.
50 Леонтьев К . Национальная политика как орудие всемирной революции // Записки отшельника. 1992. С. 469.
51 Примеч. 24. С. 566.
52 Геворкян А . Р . Леонтьев и Ницше // Философские науки. 2005. № 5. С. 76.
53 См.: Северикова Н .М . Глас вопиющего в пустыне // Специалист. 2006. № 10. С. 36.
54 Геворкян А .Р . Идеи развития и прогресса в учении К.Н. Леонтьева о византизме // Философские науки. 2006. № 9. С. 111.
55 Леонтьев К . Записка об Афонской Горе и об отношениях ее с Россией // Восток, Россия и Славянство... С. 13.
56 Леонтьев К . О всемирной любви // Записки отшельника. 1992. С. 417.
57 Примеч. 50. С. 494; Византизм и славянство. С. 179, 180.
58 Примеч. 39. С. 505–506.
59 Примеч. 18. С. 240.
60 Примеч. 40. С. 550.
61 Примеч. 26. С. 122, 153.
62 Примеч. 49. С. 368.
63 Леонтьев К . Добрые вести // Записки отшельника. 2004. С. 126, 153.
64 Примеч. 40. С. 437, 473.
65 Луначарский А . В . Введение в историю религии (1925) // А.В. Луначарский об атеизме и религии. М., 1972. С. 166.
66 См.: Флоровский Г ., прот . Пути русского богословия. Париж, 1983. С. 303, 307.
67 Леонтьев К . Чем и как либерализм наш вреден? // Записки отшельника. 1992. С. 339. См. также: О всемирной любви // Там же. С. 417, 418, 419; Луначарский А . Религия и социализм. В 2 т.: Т. 2. СПб., 1911. С. 336.
68 Примеч. 24. С. 568; см. также: Леонтьев К . Византизм и славянство // Записки отшельника. 1992. С. 143; Памяти К.Н. Леонтьева // Литературный сборник. СПб., 1911. С. 124.
69 Примеч. 40. С. 381.
70 Цит. по: Северикова Н .М . Человек с раскрытым сердцем. М., 1993. С. 8.
71 Козырев А . Памяти К.Н. Леонтьева // К единству! 2006. № 5. Сентябрь-октябрь.
72 Более подробно см.: Корольков А . Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991.
73 Майоров Г .Г . Философия как искание Абсолюта. М., 2004. С. 28.
74 Лифшиц М .Л . Факторы рождаемости и смертности на современном этапе с учетом итогов переписи 2002 года // Международная научно-практическая конференция «Настоящее и будущее демографии России через призму переписей населения (1897 год, 2002 год и 2010 год)», 20 апреля 2007 год. М.: ГУ ИМЭИ, 2007. С. 110–113.
75 Примеч. 26. С. 163.
76 Леонтьев К .Н . Племенная политика как орудие всемирной революции (письма к И.Фуделю) // Собр. соч. в 9 т.: Т. 6. М., 1912. С. 150.

Особого внимания заслуживает его работа «Отшельничество, монастырь и мир. Их сущность и взаимная связь: Четыре письма с Афона». Сергиев Посад, 1913. С. 4–8.
Цензурные условия, которым, по признанию К.Леонтьева, он «всегда охотно готов покориться», не позволили ему вынести на обсуждение публики свои мысли о социализме: «высказаться до конца» он мог только в письмах. См.: Избранные письма 1854–1891. СПб.: Пушкинский фонд, 1993. С. 407.

Исторически сложившиеся правила поведения в политической жизни

Исторически сложившаяся форма символического поведения субъектов политики

Кейс 1 Подзадача 1

В данной цитате объектом критики К. Н. Леонтьева является.... Либерализм

Подзадача 2

По мнению К. Н. Леонтьева, "охранение у всякой нации свое, у турка - турецкое, у англичанина - английское, у русского - русское, а либерализм у всех один".

В общественно-политической мысли России в 30-40-е годы XIX века основные дискуссии о путях развития российского государства были между

Западниками

Славянофилами

Подзадача 3

По мнению К. Н. Леонтьева, "охранение у всякой нации свое, у турка - турецкое, у англичанина - английское, у русского - русское, а либерализм у всех один".

В отечественной общественно-политической мысли в XIX вь сложились три основных направления. Установите соответствие между направлениями и их представителями:

1) консервативное К. Н. Победоносцев, Л. А. Тихомиров

2) либеральное П. Н. Милюков, Б. Н. Чичерин

3) радикальное П. А. Кропоткин, П. Л. Лавров

Кейс 2 Подзадача 1

Марксистский подход к пониманию политики опирается на....

- теорию классовой борьбы

- материалистическую концепцию истории

Подзадача 2

В немецкой идеологии Карл Маркс и Фр. Энгельс писали: "гражданское общество обнимает все материальное общение индивидов в рамках определенной ступени развития производительных сил. Оно обнимает всю торговую и промышленную жизнь данной ступени и постольку выходит за пределы государства и нации, хотя, с другой стороны, оно опять-таки должно выступать вовне в виде национальности и строиться внутри в виде государства".

Согласно марксистскому подходу гражданское общество .. является надстройкой, развивается вместе с семьей, образует базис

Кейс 2 Подзадача 2

"Гражданское общество обнимает все материальное общение индивидов в рамках определенной ступени развития производительных сил. Оно обнимает всю торговую и промышленную жизнь данной ступени и постольку выходит за пределы государства и нации, хотя, с другой стороны, оно опять-таки должно выступать вовне в виде национальности и строиться внутри в виде государства".

Установите соответствие между сферами жизнедеятельности и структурными элементами гражданского общества

1)экономическая сфера акционерные общества, корпорации,...

2) социально-политическая сфера профсоюзы, общественные

Организации, негосударственные СМИ

3) духовная сфера свобода слова, независимость

творческихи научных объединений от государственных структур

Кейс 3. Подзадача 1.

Политический режим, который существовал в Чили в годы правления генерала Пиночета, называется... авторитарным

Подзадача 2.

В 1981 г. вступила в силу Конституция Чили, принятая на плебисците в 1980 г. В ней провозглашалось восстановление гражданских свобод и институтов представительной демократии. По конституции деятельность партий жестко регламентировалась, а левые партии вообще запрещались. осуществление положений о выборах, о партиях откладывалось на 8 лет. а до того времени Пиночет без выборов был объявлен "конституционным президентом" на ближайшие 8 лет с правом переизбрания на следующие 8 лет.

- монополизация власти одной группой

- отсутствие реальной политической конкуренции

Подзадача 3.

В 1981 г. вступила в силу Конституция Чили, принятая на плебисците в 1980 г. В ней провозглашалось восстановление гражданских свобод и институтов представительной демократии. По конституции деятельность партий жестко регламентировалась, а левые партии вообще запрещались. осуществление положений о выборах, о партиях откладывалось на 8 лет. а до того времени Пиночет без выборов был объявлен "конституционным президентом" на ближайшие 8 лет с правом переизбрания на следующие 8 лет.

1) хунта военные правительства, пришедшие к власти после гос. переворота

2) преторианство режим, поддерживаемый по преимуществу наемными войсками

3) апартеид политика расовой сегрегации, политической

25 января исполняется 185 лет со дня рождения выдающегося мыслителя, одного из классиков «русской идеи» Константина Николаевича Леонтьева. Этот «некруглый» юбилей – хороший повод вернуться к анализу его идей, многие из которых актуальны и для сегодняшнего дня.

К.Н. Леонтьев родился в 1831 году в Калужской губернии, в дворянской семье, получил медицинское образование, в качестве военного врача участвовал в Крымской войне. К 1850-м годам относятся его первые литературные опыты, благосклонно встреченные Тургеневым. Продолжал он создавать художественные произведения и в 60-е годы, находясь на дипломатической службе в Османской империи, а различных областях Балканского полуострова, где познакомился с жизнью турок, греков, болгар и других народов этой этнически пёстрой империи. Занимался он и литературной критикой.

Но по-настоящему Леонтьев раскрылся не как беллетрист, а как историософ, создатель особой концепции развития, а также политический публицист, противостоящий либеральным идеологам, а порой не щадивший и своих коллег по «консервативному» лагерю. К 1871 году относится его духовный кризис: из человека, равнодушного к религиозным вопросам, он становится убеждённым православным христианином, едет на Афон, а после возвращения в Россию подолгу живёт в монастырях. В 1891 году, за несколько месяцев до смерти, он принимает монашеский постриг в Оптиной пустыни.

В этой статье нет возможности анализировать всё многогранное творчество К. Леонтьева, тем более что в литературе оно освещено достаточно. Как авторы «Серебряного века», так и современные исследователи посвятили множество страниц анализу его «эстетизма», особенностям его религиозных воззрений, историческому пессимизму, отношениям с другими «властителями дум» того времени (Достоевским, Толстым, Соловьёвым, Розановым и др.). Обратимся лишь к некоторым аспектам его наследия.

Историко-философская Леонтьева лежит в русле так называемого «цивилизационного подхода» к истории человечества. Основы этого подхода, в XX столетии развитого в работах таких западных философов и историков, как О. Шпенглер («Закат Европы») и А. Тойнби («Постижение истории») были заложены в русской общественной мысли. Одним из первых его представителей считается Н.Я. Данилевский (1822-1885), учеником которого считал себя Леонтьев. В XX веке цивилизационный подход нашёл своих последователей в лице евразийцев – идейно-политического течения в русской эмиграции в 20-30-е годы во главе с такими видными мыслителями, как Н.С. Трубецкой (1890-1938), П.Н. Савицкий (1895-1968) и Л.П. Карсавин (1882-1952). Во второй половине столетия крупнейшим представителем своеобразно понятого цивилизационного подхода в России (СССР) стал Л.Н. Гумилёв (1912-1992).

Многие исследователи задавались вопросом: можно ли считать Леонтьева славянофилом. Если понимать славянофильство не в узком смысле (как «любовь к славянам»), а как одно из двух основных течений русской мысли, противостоящее западничеству, то, безусловно, Леонтьев к нему принадлежит. Более того, разлом между славянофилами и западниками проходит и внутри других идейных направлений. Скажем, среди русских революционных демократов «славянофилом» был Герцен (которого Леонтьев, несмотря на идейные расхождения, очень ценил и находился под его влиянием), а «западником» – Чернышевский. В современной России наличие этих двух больших и сложных «сверхнаправлений» тоже видно невооружённым глазом.

Но со славянофилами в «узком» смысле Леонтьева разделяло многое. Славянофильская доктрина впервые чётко противопоставила Россию Западу. Но критерии для такого противопоставления лежали по большей части в моральной области. К.С. Аксаков писал: «В основании государства Западного: насилие, рабство и вражда. В основании государства Русского: добровольность, свобода и мир. Эти начала составляют важное и решительное различие между Русью и Западной Европой и определяют историю той и другой». Противоборство России и Запада возводилось к различию духовных основ – православия и католичества, которое и породило в итоге все современные европейские беды. Но к принципу конфессиональному славянофилы добавили заимствованный из Европы принцип национальный, чем усложнили свою концепцию (потому что многие православные – не славяне и многие славяне – не православные). Ю.Ф. Самарин писал: Восток «значит не Китай, не Исламизм, не Татары, а мир славяно-православный, нам единоплемённый и единоверный, вызванный к сознанию своего единства и своей силы явлением Русского государства». Славянофилы находились под влиянием гегелевского учения о народах «исторических» и «неисторических». По замечанию Г. Флоровского, славянофилы лишь смогли прибавить к числу исторических народов ещё один и к западной колее истории – восточную (православную).

Новым этапом в развитии славянофильского учения стали идеи Данилевского («Россия и Европа»). Моральный критерий у него ещё сохраняется (католичество – «ложная форма христианства», «продукт лжи, гордости и невежества»), но ему не придаётся определяющего значения. Данилевский по-прежнему делит народы на исторические и неисторические, причисляя к последним дикарей, кочевников и «этнографический материал» вроде финнов, но отказывается от линейной схемы прогресса и обращает внимание на азиатские цивилизации – Китай, Индию, мусульманский мир. Данилевский вводит понятие «культурно-исторических типов», но в их определении остаётся существенная неясность: он говорит и о параллельном существовании культурно-исторических типов, и в то же время – следуя в русле славянофильской доктрины – об их последовательной смене. Так, славянский культурно-исторический тип должен в ближайшем будущем заменить собой тип европейский. Славянский тип – выше всех прочих, он «четырёхосновный», т. е. вносит в копилку человечества вклад во всех четырёх сферах человеческой деятельности – политике, экономике, культуре и религии, тогда как все предыдущие типы были одно- или двухосновными. Данилевский больше не считает Россию «второй Европой» – к Европе он причисляет только романо-германские народы. Идеи Данилевского стали главным идеологическим обоснованием панславизма.

К.Н. Леонтьев в начале своей публицистической деятельности был приверженцем идей Данилевского, и позже, до конца жизни, считал его своим учителем. Уже в статье «Грамотность и народность» (1870 г.) Леонтьев пишет: «Мы желали бы, чтобы Россия от всей Западной Европы отличалась настолько, насколько греко-римский мир отличался от азиатских и африканских государств древней истории или наоборот» (а не как, скажем, Голландия от Бельгии). Влияние панславизма чувствуется в его статьях, посвящённых балканским проблемам: в статье «Панславизм и греки» он говорит о неизбежности слияния всех славян в конфедерацию во главе с русским царём; но уже здесь в противоположность мнению Данилевского (который считал Турцию первым врагом славянства) он высказывает мнение, что Турция должна быть союзником России против главного врага – Запада: «Не самой Турции, не султану Россия была и должна быть враждебна; она была и должна быть враждебна западным интригам, которые до сих пор так беспрепятственно разыгрывались в недрах организма Турецкой империи». «Всегдашняя опасность для России – на Западе; не естественно ли ей искать и готовить себе союзников на Востоке? Если этим союзником захочет быть и мусульманство, тем лучше».

Уже в этой статье Леонтьев высказывает мысли, позже легшие в основу брошюры Н. Трубецкого «Европа и человечество»: «Если весь Восток… не захочет отдать свои верования и надежды на пожирание тому, что тогда назовётся, вероятно, тоже прогрессом?.. Если Запад не найдёт силы отстоять у себя то, что дорого в нём было для всего человечества; разве и тогда Восток обязан идти за ним? О нет! Если племена и государства Востока имеют смысл и залоги жизни самобытной, за которую они каждый в своё время проливали столько своей крови, то Восток встанет весь заодно, встанет весь оплотом против безбожия, анархии и всеобщего огрубления». На таком глобальном фоне весь босфоро-балканский вопрос выглядит довольно незначительным.

Несмотря на проповедь дружбы с турками, важное место в системе взглядов Леонтьева занимало будущее взятие русскими Константинополя. Особенно этот момент усилился после русско-турецкой войны 1877-1878 гг., когда только вмешательство европейских держав спасло Турцию от потери всего Балканского полуострова, и она стала по сути полуколонией Запада. Но Леонтьева пугала перспектива победы либерального панславизма, который тогда господствовал в общественном сознании. Только после гибели Александра II и начала «контрреформ», которые вселили в Леонтьева на первых порах определённые надежды, он стал выступать за возможно скорейшее присоединение Константинополя. Только теперь, пишет он в «Письмах о восточных делах», «мы имеем полное право предпочитать себя султану на берегах Босфора не только из честолюбия, корысти или какого бы то ни было политического эгоизма, но и в смысле культурного долга».

В своём главном труде – «Византизм и славянство» – Леонтьев подвергает сомнению существование некоей объединяющей всех славян идеи – «славизма», равнозначного, например, «европеизму». В культурном отношении болгары напоминают греков, чехи – немцев, словаки – венгров; более-менее своеобразны только русские и поляки, но между собой их опять-таки мало что объединяет. По религии славяне разделены на православных, католиков и мусульман. Объединяет их только язык и происхождение, но «любить племя за племя – натяжка и ложь. Другое дело, если племя родственное хоть чем-нибудь согласно с нашими особыми идеями, с нашими коренными чувствами».

Здесь появляется концепция «культурофильства», которое Леонтьев считал самой ценной составляющей славянофильства: «культура есть не что иное, как своеобразие (китаец и турок поэтому, конечно, культурнее бельгийца и швейцарца!)». В связи с этим Леонтьев отмечает заслугу Данилевского: «он первый в печати смело поставил своеобразие культуры как цель. Московские славянофилы всё как-то не договаривались до этого; они вместо того, чтобы сказать, что без своей культуры и жить России не стоит, говорят, что на Западе всё ложь, или что у нас то или другое не привьётся, неудобно и т. п. натяжки». Что же до южных славян, то они изрядно заражены европейским духом и утратили значительную часть национальной культуры, поэтому чересчур близко с ними – на данном историческом этапе – сходиться нельзя.

В заметке «Моя литературная судьба» Леонтьев приводит разговор по этому поводу с И.С. Аксаковым. Леонтьев: «В славянофильстве не столько сами славяне важны, сколько то, что в них есть особенного славянского, отделяющего нас от Запада… Я часто думал также, если бы Хомякова и Киреевских, или брата вашего поднять из гроба и спросить у них по совести, что лучше: слияние русских с югославянами и неизбежная при этом утрата последней культурной оригинальности, отделяющей нас от Запада, или союз с турками, тибетцами, индусами какими-нибудь, чтобы только создать что-нибудь своё особое, органическое под их воздействием, хотя бы и косвенным, – то все прежние славянофилы предпочли бы этих азиатцев – славянам». Аксаков с ним согласился, но заметил: «Славянофилы надеются, что сближение всех славян между собою – послужит к выработке этих особенностей». У Леонтьева же такой надежды не было.

В противовес несуществующему славизму Леонтьев конструирует «византизм» – систему идей, которые, придя из Византии, оказали определяющее влияние на формирование русского государства и всю его жизнь. Правда, нельзя не отметить, что южные славяне подверглись никак не меньшему, чем русские, воздействию Византии, но тем не менее оказались не столь защищёнными от европейских влияний. И тут роль Турции видится двоякой: с одной стороны, до поры до времени она оберегала славян от Европы, но с другой, уничтожив или отуречив их национальные элиты, тем самым сделала их менее стойкими в этом отношении после освобождения от её господства. «Элиты» стали нарождаться заново в лице европеизированной буржуазии и связанной с ней интеллигенции.

При этом, разумеется, неправильно было бы говорить о какой-то враждебности Леонтьева славянам. Все его скептические рассуждения относились к конкретному, современному для него историческому этапу, когда в самой России скрепляющие «византийские» принципы были подорваны и господствовал либерализм. В случае же преодоления этой тенденции славянское объединение, пронизанное «византизмом», было вполне возможно и полезно.

Леонтьева со славянофилами разделяло и отношение к Западу. Для понимания этого отношения надо учитывать леонтьевскую «триединую теорию развития», сформулированную в историко-философском трактате «Византизм и славянство» (1872-1873). Согласно ей, каждое явление (как в органическом, так и в социальном мире) в своём существовании проходит три стадии: от первичной простоты к «цветущей сложности» и далее к «вторичному смесительному упрощению». В начале этого пути явление, с одной стороны, наименее внутренне дифференцированно, а с другой, сходно с другими явлениями того же порядка. На стадии «цветущей сложности» явление приобретает максимум своеобразных черт и становится максимально дифференцированным в своих составных частях. Современный европейский «либеральный прогресс» Леонтьев считает признаком вторичного смесительного упрощения: государства становятся, с одной стороны, более схожими друг с другом, утрачиваются национальные особенности, традиции, а с другой – стираются грани внутри государства, которые в период цветущей сложности способствовали культурному расцвету.

Срок жизни государства, по Леонтьеву, составляет 1000-1200 лет. До середины этого срока, то есть до начала «смесительного упрощения», «все прогрессисты правы, все охранители не правы. Прогрессисты тогда ведут государство и нацию к цветению и росту». Наоборот, «после этого невозвратного дня (дня цветения – П. П.) достойнее быть якорем или тормозом для народов, стремящихся вниз под крутую гору». В критическом отношении к прогрессу Леонтьев сходился со многими русскими мыслителями. Например, И.С. Аксаков писал: «Истощаясь в усилиях уравнить человечество по своей внешней логической мерке, ревнители-“прогрессисты” безотчётно стремятся понизить его, хотя бы способом самой тиранической нивелировки, до самого низменного, действительно общего уровня и убить, наконец, самую свободу и разнообразие жизни». Леонтьев считал, что всеобщая демократизация, разложение национальных культур, материализм и т.д. – это симптомы того, что Запад находится в последней стадии разложения. Именно этим, а не своими католическими «началами» (вопреки мнению славянофилов), опасен современный Запад.

Из той же «теории развития» Леонтьев выводит возможное будущее России. Он не разделяет распространённую точку зрения об её исторической «молодости». Россия если и моложе Европы, то не намного – лет на 100, а потому шансов на создание нового культурно-исторического типа, наследующего западному, у неё немного. Гибель Запада совсем не обязательно означает расцвет России – возможно, наоборот, он заразит её и утащит за собой в могилу. Надежды на новую культуру то появлялись у Леонтьева, то исчезали вновь. Серьёзно их поколебало знакомство с произведениями В.С. Соловьёва. Леонтьев писал об этом: «1. Хотя Соловьёв всерьёз нападает на самую теорию культурных типов, но я думаю, что с этой стороны Страхов и Бестужев-Рюмин (защищающий её) оба правее его. Культурные типы были и есть (хотя и везде более или менее тают на наших глазах). Соловьёв, кажется, прав в одном обвинении: культурные типы не связаны с одной национальностью… 2. Особые культурные типы были, но из этого ещё не следует, что они всегда будут; человечество легко может смешаться в один общий культурный тип. Пусть это будет перед смертью – всё равно. 3. И если даже допустить, что романо-германский тип, несомненно разлагаясь, уже не может в нынешнем состоянии своём удовлетворить всё человечество, то из этого вовсе ещё не следует, что мы, славяне… дадим полнейший 4-х-основный культурный тип, как мечтает и даже верит Данилевский».

Тем не менее, он рассматривал возможности создания этой новой цивилизации. В первую очередь необходимо было взятие Константинополя («Царьграда»): «Цареградская Русь освежит московскую, – ибо московская Русь вышла из Царьграда; она более петербургской культурна, т. е. более своеобразна; она переживёт петербургскую». Леонтьев даже готов был пожертвовать частью российских территорий в пользу Германии «на бесполезном и отвратительном северо-западе нашем», чтобы заручиться её поддержкой в установлении господства на юге. Столицу же собственно России он предлагал перенести в Киев, на родину русской государственности, а заодно поближе к тому же Царьграду.

У Леонтьева появляются и представления о некой всемирной миссии России: «Будь я не русский, а китаец, японец или индус… я, взглянув на земной шар в конце XIX века, сказал бы…: “Да, кроме России, пока я не вижу никого, кто бы в XX веке мог выйти на новые пути и положить пределы тлетворному потоку западного эгалитаризма и отрицания”…». От России, по мнению Леонтьева, может начаться освобождение Востока.

К.Н. Леонтьев, будучи последователем Н.Я. Данилевского, наверняка обращал внимание на его слова о двух формах западничества. Первая форма – это космополитизм, отсутствие патриотизма. Вторая же форма – «чисто политический патриотизм»: «Он признаёт бесконечное во всём превосходство европейского перед русским… а между тем, однако, отрекается от всех логических последствий этого взгляда; желает внешней силы и крепости без внутреннего содержания, которое её оправдывало бы, – желает свища с крепкою скорлупою». Главное, по мнению Данилевского, не государственная сила, а национальная культура, которая, впрочем, тесно связана с политическим единством нации. Отсюда вытекает всемерное одобрение и отстаивание так называемого принципа национальностей, получившего распространение в Европе с середины XIX в. в противовес господствовавшему ранее легитимизму. Данилевский одобрял национально-освободительные движения в Греции и Бельгии, объединение Италии.

Леонтьев, исходя из того же мнения о национальной культуре как самоцели, в отношении политического национализма пришёл к прямо противоположным выводам. На протяжении всей своей публицистической деятельности он отстаивал положение, по которому национально-освободительные движения напрямую связаны с процессом либерального разрушения традиционных культур и государственных систем. «Идея же национальностей, – пишет Леонтьев в «Византизме и славянстве», – в том виде, в каком её ввёл в политику Наполеон III, в её нынешнем модном виде есть не что иное, как тот же либеральный демократизм, который давно уже трудится над разрушением великих культурных миров Запада». Надо признать, что эта позиция получила дополнительное подтверждение в наши дни, особенно на примере бывших республик СССР и стран Восточной Европы. Этнический национализм дробит более крупные цивилизационные образования, помогая тем самым установлению западной гегемонии.

Одобряя легитимизм, Леонтьев в то же время разделяет государственную и национальную политику, понимая последнюю как «культурно-обособляющую». Например, политика Петра I была «в высшей степени государственна для своего времени но при этом антинациональна почти во всём…». Этот подход сближал Леонтьева со славянофилами, но в целом по национальному вопросу они с ним серьёзно расходились. Публикация работы «Национальная политика как орудие всемирной революции» вызвала ряд неодобрительных откликов славянофилов. П.Е. Астафьев обвинил Леонтьева в «нападении на национальный идеал» и в том, что он не признаёт «национальную самобытность» за основу культуры. Под «национальной самобытностью» здесь понималась прежде всего политическая независимость нации, и с этим Леонтьев действительно не мог согласиться; сам же он отождествлял национальную самобытность с культурной самобытностью и «национальный идеал» с «культурным идеалом».

«Тот народ, – писал он, – наилучше служит и всемирной цивилизации, который своё национальное доводит до высших пределов развития; ибо одними и теми же идеями, как бы ни казались они современникам хорошими и спасительными, человечество постоянно жить не может».

Как известно, К. Леонтьев всячески подчёркивал свою приверженность консервативным и даже реакционным взглядам. В 60-е годы, находясь за пределами России, он ещё питал иллюзии по поводу реформ Александра II, считая, что они «отдаляют нас от Европы» («Грамотность и народность»). Но, приехав в Россию в 1874 г., он обнаружил, что «либеральный европеизм» в различных формах распространяется в России всё сильнее. Надежды на возможность создания нового культурного типа на русской основе стали таять. Смерть Александра II и начало «контрреформ» Александра III снова вселили в него некоторые надежды. По мнению Леонтьева, реакция знаменовала собой возвращение к принципам византизма, пошатнувшимся в предыдущее царствование. Из реформ Александра II Леонтьев одобрял только крестьянскую, носившую, по его мнению, не либеральный характер: «Только наделение крестьян землёю и сохранение земельной общины можно назвать мерой государственно-социалистической (прошу никого не пугаться слова-“жупела”), а не либеральной». Остальные же реформы – земская, судебная, военная и т.д. – приближали Россию к современному Западу. Теперь же другое дело, о лидерах новой политики – Каткове, Победоносцеве, Пазухине – Леонтьев отзывался положительно. Казалось, они воплощают в жизнь знаменитый призыв Леонтьева: «Надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не “гнила”».

Но «реакция» надежд Леонтьева не оправдала. Впадая в некоторое противоречие с собственным вышеприведённым высказыванием, он пишет о Победоносцеве: «Он как мороз; препятствует дальнейшему гниению, но расти при нём ничего не будет. Он не только не творец; он даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, он только консерватор в самом тесном смысле слова; …старая “невинная” девушка и больше ничего». Как мы видим, теперь Леонтьев признаёт недостаточным простое «подмораживание». И правда – в «Записке о необходимости новой большой газеты в С.-Петербурге» (1882) мы читаем: «истинно русская мысль должна быть, так сказать, прогрессивно-охранительной; выразимся ещё точнее: ей нужно быть реакционно-двигающей, т. е. проповедовать движение вперёд на некоторых пунктах исторической жизни, но не иначе, как посредством сильной власти и с готовностью на всякие принуждения». Надо учесть, что к «прогрессу» Леонтьев всегда относился резко отрицательно и отождествлял его с либерально-эгалитарным всеобщим разложением. Теперь же он сам говорит о «прогрессивно-охранительной» мысли. Что же это – приспособление к «духу времени»? Можно сказать и так, если под «приспособлением» понимать не «подчинение», а поиск более эффективных методов борьбы.

В противовес либеральным политическим реформам он предлагает реформы экономические, но «совсем не по западному и тем более не по либеральному пути». Леонтьев предлагал ввести неотчуждаемость дворянских земель, запретить их продажу, но точно так же закрепить и крестьянские земли за сельской общиной. «Необходимо вступить решительным и твёрдым шагом на путь чисто экономических, хозяйственных реформ, необходимо опередить в этом отношении изношенную духом Европу, стать во главе движения… из “последних стать первыми” в мире». Эти размышления вскоре привели Леонтьева к идее, получившей известность как «социалистическая монархия».

Но сначала надо поговорить о том, как вообще русские мыслители, предшественники Леонтьева, воспринимали социализм. Я сейчас не говорю о «революционных демократах», их отношение к социализму известно. Либералы-западники считали социализм «крайностью» и критиковали его с буржуазных позиций. Что же касается славянофилов, то их отношение к социализму было более сложным. По словам В. Кожинова, «утверждая, что содержание славянофильской мысли “выше” западного социализма, Хомяков исходил прежде всего из реального существования в тогдашней России крестьянской общины, могущей стать, по его убеждению, основой плодотворного бытия страны в целом. “Община промышленная, – писал в 1848 году Хомяков, – есть или будет развитием общины земледельческой”». Поэтому в России, по мнению славянофилов, просто не было тех общественных противоречий, которые на Западе ведут к появлению социализма. Так же думал и Данилевский: община для России является столь же законной формой собственности, как частная собственность в Европе; поэтому что революционно для Европы, то охранительно для нас. «Европейский социализм, – писал он, – есть учение революционное не столько по существу своему, сколько по той почве, где ему приходится действовать».

Леонтьев первоначально считал, что западный социализм является только доведённым до логического конца либерализмом, с его стремлением к свободе и равенству: от политического равенства недолог путь к равенству экономическому. В работе «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» он разбирает учения Прудона и Кабе и приходит к выводу, что идеалы обоих по сути своей буржуазны, что подметил ещё Герцен. А поскольку Россия, как считал Леонтьев в 70-е годы, движется полным ходом к либерализации, то и социалистическая перспектива для неё вполне реальна. Но, помимо «разрушительной» роли коммунизма, Леонтьев приходит к выводу и о его возможной созидательной роли: «именно потому, что он своим несомненным успехом делает дальнейший эгалитарный либерализм непопулярным и даже невозможным, он есть необходимый роковой скачок или повод к новым государственным построениям – не либеральным. Когда мы говорим – не либеральным, мы говорим неизбежно тем самым не капиталистическим, менее подвижным в экономической сфере построениям; а самая неподвижная, самая неотчуждаемая форма владения есть бесспорно богатая, большою землёю владеющая община». По воспоминаниям Л.А. Тихомирова, Леонтьев очень заинтересовался его статьёй «Социальные миражи современности», где он доказывал, что коммунистическое общество неизбежно должно быть деспотическим и иметь сильный правящий слой. Леонтьев «из неё вывел заключение не против коммунизма, а за него»; «ему начинало казаться, что роль коммунизма окажется исторически не отрицательною, а положительною».

Леонтьев предлагал, так сказать, опередить события: не дожидаясь торжества либерализма и его последующего «снятия» в социализме, самодержавие должно взять социализм в свои руки: «если социализм не как нигилистический бунт и бред самоотрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое принудительное закрепощение человеческих обществ имеет будущее, то в России создать этот новый порядок, не вредящий ни Церкви, ни семье, ни высшей цивилизации, – не может никто, кроме монархического правительства». Впрочем, Леонтьев и ранее иногда упоминал социализм в положительном контексте: «охранительный коммунизм граничар», «коммунизм таборитов», который мог привести к созданию самобытной славянской культуры. В письмах Леонтьев высказывается ещё радикальнее: «Чувство моё пророчит мне, что Славянский Православный Царь возьмёт когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и, с благословения Церкви, учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной».

Конечно, с нынешних позиций нельзя одобрить «элитаризм» Леонтьева, его выступления против «равенства», которое он считал одним из проявлений «либерального прогресса». Как мы знаем, либеральное общество в мировом масштабе как раз и характеризуется глобальным неравенством. Дело в том, что Леонтьев во многом отождествлял равенство с однообразием, понимал его как стирание всяческих различий. Но практика показывает, что как раз неравенство и ведёт к этому стиранию различий между культурами, к всеобщему смешению. Это и понятно: разница в уровне развития, во-первых, ведёт к перемещению огромных человеческих масс из более бедных стран в более богатые, во-вторых, приводит к затоплению стран «периферии» культурным ширпотребом, произведённым в развитых странах. Всё это оборачивается и разрушением национальных культур, и расовым смешением. Короче говоря, полным обезличиванием человечества.

Леонтьев стремился к «менее подвижному» обществу, каким и видел будущий социализм. И это соответствует реальности, если только понять, что именно равенство – прежде всего экономическое – и создаёт эту «меньшую подвижность». Зачем покидать свой родной город или деревню, если уровень жизни там немногим отличается от столичного? Зачем переезжать в другую страну, если все страны близки по уровню развития? Кстати, никак нельзя сказать, что в Советском Союзе, построившем общество относительного равенства, не было «цветущей сложности». Не было сословных различий, но этнические различия, национальные культуры признавались и культивировались (иногда даже чересчур). Так или иначе, именно экономическое равенство в наибольшей степени «укореняет» человека и помогает сохранению культуры.

Историософские взгляды Леонтьева, как уже говорилось, перекликаются со взглядами более поздних русских мыслителей «цивилизационного» направления. Более того, их влияние можно проследить в художественной литературе. Например, концепцию «цветущей сложности», связанную с эстетизмом Леонтьева, мы можем увидеть в творчестве такого далёкого, казалось бы, от него писателя, как Иван Ефремов. Для него был характерен настоящий культ красоты, которую он считал высшим проявлением биологической целесообразности. Леонтьев, как известно, тоже рассматривал эстетику как своего рода всеобщий закон, применимый не только к человеческому обществу, но и ко всем явлениям бытия. Определение, которое он давал красоте – «единство в многообразии».

Леонтьевские мотивы – эстетизм, пафос борьбы, интерес к Востоку, презрение к современной Европе – видны в поэтическом творчестве Н.С. Гумилёва. Основанное им литературное направление получило название «акмеизм» (от греческого «акме» – высшая точка, пора цветения), что напоминает «цветущую сложность» Леонтьева.

В другом направлении идеи мыслителя развивал сын поэта – Л.Н. Гумилёв, который от того же греческого корня произвёл название фазы максимального подъёма пассионарной энергии этноса – «акматической». Это опять-таки та же «цветущая сложность». Л. Гумилёв иначе, чем Леонтьев, оценивал «возраст» русской цивилизации. Для него русские как этнос, отличный от древних славян, появились в результате «пассионарного толчка» лишь около 1200 года, так что Россия не так уж «стара». При этом в концепции Гумилёва, в отличие от леонтьевской, культурный расцвет суперэтноса (цивилизации) не совпадает с акматической фазой. Для неё характерна внутренняя борьба, поглощающая все силы. Культурный же расцвет – «золотая осень» – наступает в инерционной фазе, знаменующей начало упадка пассионарности.

Можно сопоставить Леонтьева и с западными мыслителями XX века, помимо упомянутых Шпенглера и Тойнби, такими как Х. Ортега-и-Гассет или Г. Маркузе («Одномерный человек» последнего – это чуть ли не тот же самый «средний европеец» Леонтьева, которого тот считал «идеалом и орудием всемирного разрушения»). Но это отдельная большая тема.