Говорят, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Навязать людям, обособленно живущим по ту сторону церковного забора, принципы мирской жизни вообще нереально. Да и попасть в монастырь, пусть даже на экскурсию и всего лишь на сутки, оказалось не так-то просто.

День монахинь красноярского Свято-Благовещенского женского монастыря начинается в шесть часов утра с двухчасовой молитвы. После молебна они должны сделать 300 поклонов перед иконами. Задание на день настоятельница монастыря матушка Екатерина раздает сразу же, как только окончен утренний разговор с Богом. Кому-то досталась уборка, кто-то будет готовить обед, а кто-то - работать в храме.

Пустить во внутренний двор монастыря постороннего человека не решается даже матушка Екатерина. Там, говорит она, святая святых - кельи монахинь. Вместо этого настоятельница приглашает на кухню - посмотреть, как и из чего послушницы готовят пищу. Рацион жительниц монастыря и без того небогат, а тут еще и Великий пост.

Обед готовила инокиня Лидия. Инок - это низший ранг в монашеской иерархии. Секрет монашеского постного супа в поджарке: чтобы сделать его наваристым без мяса, морковь и лук сначала обжаривают на растительном масле, а потом добавляют другие овощи. То же касается и второго блюда - отварного картофеля или макарон. Вместо салата - квашеная капуста с луком, заправленная растительным маслом.

Готовить на масле можно только по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям. Придет Страстная неделя, и его тоже нельзя будет использовать в пищу. А пока пост не такой строгий, как перед Пасхой, матушка Екатерина планирует меню на ближайшие дни. Жительницы монастыря знают десятки рецептов простых постных блюд.

В среду и в пятницу можно сделать вареники. В тесто мы защепим картошку сырую и лук, добавим перчика, и будет вкусно, - рассказывает настоятельница. - Только надо быстренько все это делать, чтобы картошка не дала сок.

На кухне помогает инокиня Александра. Женщине 69 лет, пришла в монастырь год назад. До этого работала на заводе и жила в трехкомнатной квартире. Родственники ее не навещают. "Я к Богу пришла. А мои близкие еще нет. Они еще этого не понимают..."

В 11 часов начинается служение, которое проводят священники. Часть монахинь на молитве, а остальные продают книги, свечи и принимают просьбы от прихожан. С каждым стремятся поговорить отдельно - чем больше миряне будут знать о Боге, тем светлее будет жизнь людей, и тем легче им будет молиться.

Если честно, я в церкви гость не частый. Не знаю, как правильно заказывать молитву за здравие, - признается прихожанка Светлана Андрианова. - Но моя крестница сейчас болеет, и мне бы хотелось ей помочь побороть недуг.

После службы, получив благословение от батюшки, настоятельница приглашает в свою келью. Рассказывает, что встает на час раньше других монахинь, ведь ей приходится решать каждодневные проблемы монастыря. Сейчас матушка Екатерина занимается реконструкцией заднего двора и говорит, что приходится преодолевать массу бюрократических барьеров. Она подчеркивает, что нашла время для беседы только потому, что люди должны знать, как живут в монастыре и кто туда приходит.

Монастырь - это передний край борьбы. Это кузница, где выковываются человеческие души. Я с уверенностью могу сказать, что в монастырь идут только самые лучшие люди. И обязательно сильные духом, - говорит матушка Екатерина.

Раньше в Свято-Благовещенском монастыре было 60 монахинь, теперь осталось 28. Большинство пришлось перевести во вновь открывшиеся монастыри Красноярского края. Отправляли самых молодых и сильных, и сейчас в монастыре остались только пожилые монахини. Но сила у них еще есть, говорит настоятельница. Ей самой 78 лет.

Матушка Екатерина знает старославянский язык: древнюю книгу, которой 205 лет, читает с легкостью. Дорога в монастырь для нее была предопределена. Она выросла в семье священника, молиться начала с шести лет. При советской власти священнослужителей убивали, расстреляли и ее отца, настоятельница до сих пор не знает, где он похоронен.

Мне уже надо домой собираться, в загробную жизнь, много молиться надо, - говорит она. - Там наша жизнь вечная, а здесь мы временно живем. Готовимся. Умирать не страшно. Страшно, если грехи не прощенные останутся, в геенну огненную попасть.

Пока матушка Екатерина рассказывает о своей жизни, в келье непрестанно звонит телефон. Люди обращаются с просьбами или просят благословить. Женщина позвонила из Норильска - поругалась со свекровью и на душе не спокойно. Просит, благословите, матушка, чтобы я с ней примирилась.

Ровно в полдень в монастыре обед, и все собираются в трапезной. Некоторые не пришли, испугавшись посторонних. В столовой много икон, есть и та, которую несколько лет назад подарил монастырю во время визита в Красноярск Алексий II. Перед едой и после обеда - как полагается, небольшая молитва.

После трапезы кто-то опять идет работать в храме, а кто-то собирается шить одежду для монахинь или печь просвирки для причастий. Заняты работой послушницы вплоть до вечерней службы, но их день заканчивается в 23 часа. Времени на отдых и на личные дела не отводится. Их у монахинь просто не может быть. Все на благо храма и во имя Господа.

Колокол отметил полночь. В звучащих молитвами сумерках люди спешат к хорам, бесшумно ступая по полу. Начинается долгий день монаха. Час за часом, он будет протекать в ритме утрени и заутренних служб, первого, третьего, шестого и девятого канонических часов, вечерни и повечерия.

Невозможно установить точно, как монах использовал время. Прежде всего, потому, что сведения о Средневековье в этом плане весьма приблизительны, а сама эпоха, по сравнению с нашей, была менее чувствительна к ходу времени и не придавала ему большого значения. Затем, потому что распорядок дня был различным в разных монашеских орденах и конгрегациях, как во времени, так и в пространстве. И, наконец, потому что в одном и том же монастыре время суток варьировалось в зависимости от времени года и церковного круга богослужения. Можно привести много разных примеров, но мы ограничимся тем, что, следуя книге отца Кузена, рассмотрим распорядок, типичный для клюнийского ордена в период равноденствия, то есть на первую половину апреля - начало пасхального времени, а также распорядок дня на вторую половину сентября.

Примерно половина первого ночи (в среднем) Всенощная (с утреней).

Около 2.30 Снова ложатся спать.

Около 4 ч. Утреня и службы после заутрени.

Около 4.30 Снова ложатся спать.

Около 5.45 до 6 часов Окончательный подъем (с восходом солнца), туалет.

Около 6.30 Первый канонический час.

Капитул (собрание монастыря):

• · богослужебная часть: молитвы, вторая часть первого часа, чтение главы из устава или Евангелия на сегодняшний день с комментариями аббата, или, в отсутствие последнего, приора;
• · административная часть: отчет должностных лиц монастыря, сообщение аббата о текущих делах;
• · дисциплинарная часть: обвинение монахов, нарушивших дисциплину один раз за неделю: они каются сами, и их обвиняют их братья - это обвинительный капитул.

Около 7.30 Утренняя месса, на которой монастырская братия присутствует в полном составе.

С 8.15 до 9 ч. Индивидуальные молитвы - это обычное время от праздника Всех Святых до Пасхи и от Пасхи до 13 сентября.

С 9 ч. до 10.30 Третий час, за которым следует монастырская месса.

С 10.45 до 11.30 Работа.

Около 11.30 Шестой час.

Около 12.00 Трапеза.

С 12.45 до 13.45 Полуденный отдых.

С 14 ч. до 14.30 Девятый час.

С 14.30 до 16.15 Летом работа в саду, зимой, а также в плохую погоду - в помещениях монастыря, в частности, в скриптории.

С 16.30 до 17.15 Вечерня.

С 17.30 до 17.50 Легкий ужин, за исключением постных дней.

Около 18 ч. Повечерие.

Около 18.45 Отходят ко сну.

После повечерия зимой один монах должен был совершать обход помещений с горящим фонарем в руках, чтобы его узнавали. Ему предстояло последовательно проверить все постройки, приемную, хоры, кладовую, трапезную, лазарет и закрыть входные ворота во избежание поджога и проникновения воров, а также чтобы никуда не выходили братья...

Сон, дневной отдых, пробуждение

У картезианцев продолжительность сна колеблется от 6 часов 20 минут в период летнего солнцестояния до 9 часов в конце сентября. По прошествии сентября она сокращается до 6 часов 45 минут, чтобы снова увеличиться до 7 часов 45 минут в конце октября, и вновь укорачивается до 6 часов 20 минут со 2 ноября. Таким образом, максимум времени на сон отводится в конце сентября, а минимум - на Пасху, тогда как среднегодовая продолжительность сна монаха составляет 7 часов 10 минут.

По мнению картезианцев, недостаточно выделить какое-либо определенное время на сон в рамках одних суток, как это делаем мы. Оптимально, особенно для монашества, установить необходимую продолжительность сна в зависимости от разных времен года.

Помимо желания умерщвлять свою плоть существуют и иные причины, которые, несомненно, влияют на режим дня монахов. В Средние века люди просыпались с восходом солнца и даже еще раньше. Тому, кто хотел вести правильную жизнь, надлежало вставать очень рано, в тот час, когда все остальные еще спят. Кроме того, монахи всегда испытывали особое расположение к ночным часам и первой заре - предрассветным сумеркам. Св. Бернар восхваляет часы бодрствования в прохладе и тишине, когда чистая и свободная молитва легко возносится к Небу, когда дух светел, а в мире царит совершенный покой.

В монастыре источники искусственного освещения были редкими. Как и крестьяне, монахи предпочитали работать при дневном свете.

Монахам полагается молиться в то время, когда не молится никто другой, они должны петь вечную славу тем самым ограждая мир подлинным духовным щитом. Однажды корабль короля Филиппа Августа был застигнут на море бурей, и король повелел всем молиться, заявив: "Если нам удастся продержаться до того часа, когда в монастырях начнется утреня, мы будем спасены, ибо монахи начнут богослужение и сменят нас в молитве".

Другая особенность монашеской жизни, способная поразить наших современников, - это время трапезы: вкушать пищу дозволяется не раньше полудня. А некоторые варианты распорядка дня монахов-бенедиктинцев X века предусматривали одно-единственное вкушение пищи в течение суток: зимой - в 3 часа дня, а Великим постом - в 6 часов вечера. Нетрудно представить себе, какое это испытание для людей, которые с двух часов ночи были на ногах. Становится понятным, почему французские слова "diner" - "обедать, ужинать", "dejeuner" - "завтракать" буквально означают "прервать пост" - "rompre le jeune".

Летом распорядок предусматривает две трапезы: обед в полдень и легкий ужин около 17–18 часов, отменявшийся в дни поста.

Другая характерная черта распорядка монашеской жизни: занят целый день, нет ни одной свободной минуты, хотя монахи мудро чередуют часы большого напряжения и часы отдыха. Нестойкому духом просто не оставалось времени на праздные мечтания и уныние.

Во всех старых уставах дозволен дневной отдых. Это объясняется краткостью ночного сна монахов, утомительностью бодрствования и трудов, а также жарой (не надо забывать, что бенедиктинский устав составлялся в Италии). "Сиеста" летом длилась в среднем от одного до полутора и даже двух часов. В разных монастырях было заведено по-разному.

Изначально картезианцы отдыхали на скамьях во внутренних помещениях монастыря. Дневной отдых предусматривался главным образом для стариков и болезненных монахов. Затем постановили, что "сиеста" разрешается "из сострадания к человеческой слабости", как гласит один картезианский текст. Ложиться предписывалось в строго установленное время - тотчас же после повечерия; бодрствовать без особого разрешения старшего не дозволялось (из страха зайти слишком далеко в умерщвлении своей плоти). После утрени отцы не ложились спать снова, за исключением дней кровопускания, о которых мы расскажем дальше. Они были обязаны носить пояс, не снимая его даже во время сна. Этот пояс служил как бы напоминанием евангельского призыва: "Пусть чресла ваши будут опоясаны" и свидетельствовал о готовности монахов в любой момент подняться по слову Божию, с одной стороны, а с другой - намекал на соблюдение монашеского обета целомудрия. Кто же не хотел отдыхать после полудня, тот мог читать, править рукописи или даже упражняться в монастырском песнопении, но при условии, что не помешает другим.

Если монах не вставал с постели при первом же звуке колокола ("без промедления", как писал св. Бенедикт), это считалось проступком, который рассматривался на обвинительном капитуле. О том, чтобы снова уснуть, не могло быть и речи! Монах должен был непрестанно двигаться, с фонарем в руках отыскивая того, кто в нарушение порядка продолжал спать. Когда таковой находился, в его ноги ставился фонарь, и, наконец, разбуженный любитель поспать в свою очередь обязан был с фонарем в руках обходить весь монастырь, пока не отыщет другого провинившегося. Итак, следовало проворно подняться и ни в коем случае не опоздать к утрене. Рассказывали, что однажды ночью Петр Ноланский, основатель ордена мерседариев, проспал. "Поспешно облачившись, он направился по темным коридорам к хорам. И каково же было его удивление, когда он увидел там яркий свет, а вместо монахов, которые не проснулись с ударом колокола, ангелов в белом, восседающих на церковных скамьях. Место же генерального магистра ордена занимала сама Пресвятая Дева с раскрытой книгой в руках" (Д. Эме-Азам).

Гиг, мудрый наставник картезианцев, говорил, что перед тем, как лечь, нужно выбрать себе какой-либо предмет для размышления и, думая о нем, засыпать, дабы избежать ненужных грез. "Таким образом, - добавляет он, - твоя ночь будет светлой, как день, и ночь эта, ее озарение, которое тебя осенит, будет тебе утешением. Ты уснешь мирно, ты будешь отдыхать в тишине и покое, ты проснешься без труда, ты встанешь легко и с легкостью же вернешься к предмету своих размышлений, от которого не успел отдалиться за ночь".

А если, несмотря ни на что, монах не засыпает? Если он болен и не спит? "Ты можешь петь молитвы; но будет лучше, если ты воздержишься от этого". Что же касается кровати, то Элиот рассказывает одну из тех благочестивых легенд, которыми поучали тогдашних мирян. Св. Гильом Верчельский, основатель конгрегации Монте-Вирджино, стал однажды жертвой клеветы. Придворные короля Неаполя и Сицилии обвинили его в лицемерии и, дабы продемонстрировать, что "сердце его исполнено страстей и пороков", подослали к нему куртизанку. Распутница пообещала придворным совратить монаха. Святой же притворился, что уступит ее желанию, но "при условии, что она ляжет с ним в ту же постель, на которой спит он сам... Она была очень удивлена... когда вошла в помещение предполагаемого совращения и увидела там лишь ложе, наполненное раскаленными углями, на которых и почивал святой, приглашая ее лечь рядом". (Как видим, святые прибегают к весьма любопытным средствам, дабы не впасть во искушение.) Куртизанка была столь поражена увиденным, что тут же обратилась в христианскую веру, продала свое имущество и принесла все деньги св. Гильому, который основал для них женский монастырь в Венозе, а настоятельницей сделал ее саму. Покаяние этой женщины, ее строгость и добродетели принесли ей посмертную славу. Это - блаженная Агнесса де Веноза.

Жить бедно - жить свободно

Слово "бедность" очень неоднозначно: бедняк в США может слыть богачом в Азии. Что же означало быть беднее крестьян в эпоху Средневековья? Во всяком случае, под бедностью не подразумевали совершенную нужду, ставящую человека в полную физическую и моральную зависимость от других. Бедность больше противопоставлялась могуществу, нежели богатству.

По сути, идеал бедности - это идеал свободы, независимости, отказ от стремления к присвоению чужой собственности, который выражался в миротворчестве, добровольном пацифизме тех, кто не хотел вступать в порочный круг насилия (паломники, монахи, клирики, кающиеся грешники).

В действительности же эта проблема была не из простых, и потому она вызывала бесчисленные толкования и споры. Изначально бедность служила логическим следствием "полного отречения, являвшегося главным в призвании к совершенной жизни; она означала оставление всего, но не в том смысле, чтобы стать бедным, а чтобы вести отрешенную жизнь" (Ж. Леклерк).

Начиная с XII века идеал бедности, "бедности добровольной", как написано в доминиканском тексте 1220 года, обладал "особой притягательностью, иногда даже гибельной... Он был у еретиков, у ортодоксальных гумилиатов, у католических бедняков, но именно с появлением св. Франциска этот идеал пережил подлинный расцвет" (М. Д. Кноулс). С тех пор "жизнь в бедности стала осуществлением аскезы, которая сама по себе являлась благом" (Ж. Леклерк). (В 1950-е годы мы видели, как достоинства жизни в бедности открывали дети наиболее обеспеченных классов самой богатой страны в мире.)

Но как в обществе, развивающемся и презирающем, даже подавляющем низшие классы, придерживаться этого "предпочтительного образа христианской святости и искупления" (П. Викер), каковым является бедность? Что надо делать, чтобы жить бедно?

Монахи клюнийского ордена, верные формуле: "бедный монах, богатый монастырь", переносили на постройки монастыря всю ту роскошь, в которой отказывали себе. И на этом пути, пышно прославляя Бога, они вскоре дошли до крайности.

Быть бедным - не означало ли это ходить босиком и в рубище, как призывал св. Доминик, смиренно стучаться в каждую дверь с протянутой рукой, "общаясь с Богом и говоря о Боге с самим собой или с ближними", отдавать в конце года, как учили доминиканцы, бедным и церкви все то, что не было использовано? Приверженность идеалу бедности (а также знание людей) приведет к тому, что нищенствующие монахи будут просить подаяние натурой - брать только продукты, одежду и, примечательный факт, книги, - чтобы деньги не запятнали их бедность.

Бедность цистерцианцев не была нищетой или лишением, она воплощала собой принятие общежительной жизни со всеми соответствующими последствиями: полный отказ от всего личного, в том числе от земных благ, отрешенность. А бедность францисканцев - это "акт чистой любви", скорее даже мистический, чем аскетический. Премонстранты соблюдали менее строгую бедность, чем цистерцианцы, и менее пылко возносили ей хвалу, чем францисканцы. Крестоносец же "беден земными богатствами, но богат нищетой", ибо его единственное богатство - Христос.

У картезианцев бедность определялась целесообразностью. "Одежда нужна тебе, - писал их законоучитель, - чтобы защитить себя от холода, но не ради щегольства. Также и пища - для утоления голода, а не в угоду чреву... Не потакай прихотям собственной плоти (именно в этом - мудрость, мера, discretio* [Понятию discretio будет посвящена отдельная глава. (Прим. ред.)])... но лишь обеспечивай плоть необходимым".

Бригиттины прикидывали, что им потребуется на год, и на следующий день после праздника Всех Святых раздавали все лишнее, по их мнению: "и пищу, и деньги", пренебрегая запасом на черный день, то есть ни во что не ставя случай.

Гранмонтанцы, дабы избежать обогащения, продавали излишки дешевле обычного. Поскольку они не позволяли себе собирать пожертвования и просить милостыню, им оставалось лишь уповать на то, что Бог не оставит их. Конечно, поступая так, они рисковали. Но как иначе прожить в бедности? И как, живя бедным, не стать богатым?

Не счесть назидательных историй об идеале бедности. Одон, аббат Клюнийский, увидев, как один монах не дает нищему войти в монастырь, сделал тому внушение и сказал бедняку: "Когда он предстанет пред вратами Рая, воздай ему тем же". Тот же Одон, повстречав старого изможденного крестьянина, посадил его на свою лошадь и взял его суму, "наполненную черствым хлебом и гнилыми луковицами, издававшими зловоние". Одному из своих монахов, который не мог скрыть отвращения, Одон сказал: "Ты не переносишь запаха бедности".

Целомудрие

Понятия "жизнь в святости" и "целомудрие" - синонимы. Канонические источники мало говорят о нем, поскольку это вещь очевидная. Иногда речь заходит о "целомудренных", о "добродетели воздержания", о непорочности. Собственно обет целомудрия появляется в период монастырских реформ XI-XII веков, а теория трех обетов - только в XIII веке.

Неужели обет целомудрия соблюдался всеми и всегда? Поверить, что это было так, можно лишь забыв, что речь идет о живых мужчинах и женщинах, хотя при чтении хроник и создается впечатление, будто нарушения этого обета случались гораздо реже, нежели вспышки насилия, случаи бегства из монастыря, проявление алчности, небрежение повседневными обязанностями.

Говорится не столько о борьбе с искушением, ибо исход этой борьбы всегда неясен, сколько о том, как удалиться от причины искушения, ведь, по мнению гранмонтанцев, если даже искусный Давид, мудрый Соломон и могучий Самсон попадались в сети женщин, кто из простых смертных устоит перед их чарами? Недаром в отсутствие женщины лукавый использует ее образ для искушения мужчины, кто же устоит, когда она рядом? Дабы соблюсти непорочность, мудрец спасается бегством. Наполеон говаривал, что это из любви.

А св. Бернар утверждал, что целомудрие превращает человека в ангела. Онтологически человек не преображается, оставаясь самим собой, но в противоположность ангелам, целомудрие коих является естественным состоянием, человеческое же целомудрие может быть только плодом дерзновенных усилий добродетели. Ученый схоласт из Клерво хорошо знал людей, а посему внес уточнение, что целомудрие без милосердия - ничто. Сказанное о милосердии он распространил и на другие добродетели, в частности на смирение, которое, по его утверждению, гораздо более похвально, чем девственность, ибо смирение - это заповедь, тогда как целомудрие - только совет (и всегда ли он услышан!).

Согласно сборнику обычаев Эйнсхема монах может избавиться от вожделений плоти, призвав на помощь следующие "духовные блага": устав, молчание, пост, затворничество в монастыре, скромное поведение, братскую любовь и сострадание, уважение к старшим, прилежное чтение и молитву, памятование о прошлых ошибках, о смерти, страх перед огнем чистилища и адом. Без уважения к этим "множественным и прочным связям" монашеская жизнь теряет чистоту. Молчание "хоронит" пустые и праздные слова, пост смиряет дурные желания, а затворничество удерживает от разговоров на городских улицах. Памятование же о совершенных в прошлом ошибках в известной мере предупреждает ошибки будущие, страх перед чистилищем устраняет мелкие грехи, а страх перед адом - грехи "преступные".

Жизнь в молитве

Молитва в совокупности с другими религиозными проявлениями - созерцанием, внутренней тишиной, безмолвием, откровением, таинством жертвоприношения - позволяет человеку вступить в общение с Богом. Молитва как выражение страха или угрызений совести, доверчивости, крика надежды или признательности является для молящегося средством либо приблизиться к Богу, либо понять, насколько лик Бога, невзирая на все усилия, остается далеким, "глубинным, неясным, безличным" (А.-М. Беснар).

Молитва - это действие, которое может привести либо к чистому созерцанию, сосредоточенному на "познании Бога, на осознании земного изгнания, на отрешенности молчания, на духовной причастности", что является мистичностью любви; либо к деятельности, находящей выражение в посланиях к людям, в мудрости, в братском обмене, - и тогда это мистичность общей трапезы (М. де Серто).

Эти люди из огня и железа, каковыми были монахи Средневековья, ежедневно являли свою веру в молитве, в тех "стандартных образцах молитвы", которыми служили литургии, равно как и в хоровом пении, и в жестах: поклонах, земных поклонах, воздеянии рук, повержении ниц, коленопреклонении... Все это и есть тот особый язык монаха, при помощи которого он выражает свое состояние "изо всех сил", то есть всем своим существом.

Такая эпоха, как наша, обладающая столькими десакрализующими факторами, вряд ли может понять состояние духа монашества тех ярких и светлых столетий, какими во многих отношениях были Средние века.

Что может чувствовать монах, молящийся или совершающий мессу в предрассветных сумерках Клерво или Алькобаса? Вероятно, мы сумеем хотя бы слабо и приблизительно понять эмоции этого человека, живущего на более возвышенном и богатом духовном уровне, если вспомним то ощущение света, каким наполняют нас первая любовь, вдохновение творчества, философские раздумья, сочинение музыки, радость материнства, поэзия слова, созерцание красоты, жертвенные порывы героизма, все, что достойно называться "мирскими молитвами".

На протяжении этой книги нам предстоит знакомиться с жизнью монахов, организованной и расписанной с величайшей тщательностью от момента пробуждения до отхода ко сну. В сводах правил и обычаев скрупулезно регламентированы мельчайшие факты повседневной жизни: как следует приветствовать аббата, как брать хлеб и держать стакан. Однако из-за обилия этих подробностей не следует упускать из виду, что жизнь монахов строилась не ради того, чтобы трудиться в поле, раздавать милостыню или переписывать рукописи, но исключительно ради молитвы. Их жизнь - это молитва. И действительно, сказать: "они молились" - значит сообщить важнейшее о жизни этих тысяч людей, которые на протяжении столетий подчиняли свою жизнь единственной цели - молиться как можно лучше. Посты и воздержания, ночные пробуждения, прерванный сон, испытание холодом, умерщвление плоти из послушания, целомудрие, до мелочей расписанное поведение, превосходное самообладание - все это приобретает свое полное и законченное значение только в свете этой единственной цели: проводить жизнь в молитве. И все это само по себе является молитвой, молитвенным предстоянием всей жизни.

Такова, если можно так сказать, организация молитвы во времени: день, годовой круг богослужения, жизнь и смерть.

Организация же молитвы в пространстве - монастырь, церковь, трапезная - также неизменно стремится сделать веру присутствующей, зримой, воплощенной, творящей и таким образом обеспечить полноту молитвы и духовной жизни, их постоянство и непрерывность. Именно это присутствие и действие только и могут объяснить чудо, на протяжении веков тысячу раз повторяющееся в архитектурных формах, в пышной красоте обителей во всех уголках средневековой Европы, во всех монашеских орденах, от самых богатых до нищенствующих. И повсюду эта красота будет источать веру.

Но действительно ли эта жизнь в молитве творилась изо дня в день всеми монахами без исключения? Было бы наивным так думать. Долгие дни в бесконечной молитве, типичные для клюнийского ордена, без сомнения перемежались моментами усталости и рассеянности. Вполне вероятно, что для некоторых монахов самые прекрасные службы сводились лишь к "трупам жестов" и "призракам слов", если процитировать эти сильные выражения Романо Гуардини. Именно для того, чтобы избежать "замирания" молитвы, ежедневно меняется последовательность богослужения. А также, дабы оживлять и питать молитву всех и каждого, действия участников литургии согласуются между собой, и все это ради того живого единства, без которого монашеское общежитие сделалось бы адом.

Но не может быть, чтобы все без исключения в совершенстве и с постоянством делали все, что полагается, к чему в период своего испытательного срока готовились будущие монахи. Уставные предписания, отчеты визитаторов (инспекторов) свидетельствуют о том, что и в этой области также могли проявляться человеческие слабости. В монастыре наказывают монаха, который рассеянно стоял на службе, не попадал в тон при пении или опоздал. Монахам запрещают замедлять пение (несомненно, это попытка оттянуть время работы).

Рабле в шутку говорил о брате Жане Зубодробителе, что тот был "прекрасным ускорителем часов, торопителем служб и сократителем всенощных". И, похоже, подобные монахи встречались в реальных аббатствах, о чем красноречиво свидетельствует та настойчивость, с которой в сводах правил описывается идеальный ритм богослужения.

Хроники и сборники наглядно демонстрируют, что и у лучших из лучших случались свои слабости, что духовная жизнь не протекала во всей своей полноте непрерывно и ежедневно даже в наиболее строгих аббатствах, даже на первых этапах ревностного усердия в устроительстве монастырей, даже у святых каковыми весьма часто бывали монахи.

Пение

Цистерцианцы следили за тем, чтобы псалмы не исполнялись слишком поспешно. Другие же впадали в противоположную крайность и пели, торопливо глотая слова. Ги де Шерлье, ученик св. Бернара, составил трактат "О пении", в котором советовал монахам петь "энергично и чисто, во весь голос, как подобает и по звучанию, и по выражению". В то же время он рекомендует вновь избранному аббату запевать Veni Creator* [Гряди, Создатель (лат.).] в воспоминание о своем предшественнике "умеренным" голосов, "источавшим бы раскаяние и сокрушение сердца", нежели красоту пения.

Обвинительный капитул

В присутствии всей братии каждый из монахов кается в содеянных грехах и нарушениях устава. Это собрание называется обвинительным капитулом. Среди людей, чья жизнь тщательно регламентирована, где в принципе каждый предъявляет к себе максимальные требования, вменяя себе в вину любую мелочь, не прощая себе ничего, прегрешений оказывается множество. Если же у человека слабые нервы, он может впасть в состояние, называемое "болезненной нерешительностью", такого монаха парализуют боязнь совершить ошибку и мысли о том, что он поступает неверно.

В остальном же припоминание ваших грехов, по словам св. Августина, "в духе милосердия и любви к людям и ненависти к греху" становится обязанностью других монахов. Само по себе delatio - "обвинение" еще не приобрело того уничижительного смысла, какой появится впоследствии, оно являлось обязательным (в Эйнсхеме предусматривалось наказание для тех, кто не выносил "обвинения" себе), и само вынесение обвинения должно было оживить память остальных. С другой стороны, специальный монах "разведчик" занимался тем, что записывал упущения и прегрешения братии, чтобы потом объявить о них на капитуле.

В настоящее время постепенно изживается практика обвинительных капитулов. Считается, что "капитул легко использовать для удовлетворения не слишком благородных стихийных побуждений". Верится в это охотно. Кроме того, акцентируя внимание на мелких и незначительных нарушениях, практика этих капитулов освещала чисто внешние правила поведения, притупляя восприимчивость к более серьезным проступкам в отношении христианского духа и правил монашеского общежития.

Сборники обычаев описывают церемонию оглашения прегрешений и указывают ее место и время. К примеру, после чтения отрывка из устава, этого "зерцала совершенства", аббат произносит: "Если кому-то есть, что сказать, пусть говорит". Из рядов братии выходит монах и падает ниц. Аббат спрашивает: "По какой причине?" Виновный встает и отвечает: "По причине моего прегрешения, дом* [форма обращения к лицу духовного звания (Прим. ред.).] аббат". Далее следует изложение обстоятельств, при которых совершен проступок (например, монах опоздал в храм или, как сказано в сборнике обычаев Эйнсхема, оставил у себя хотя бы на один день найденную вещь, ибо тем самым он запятнал себя грехом воровства). Наказание должен определить старший, в обязанности которого входит и публичное увещевание провинившегося. По крайней мере, можно надеяться, что таким образом достигаются три цели: первая - проявить к нарушителю милосердие и сострадание братии, что является необходимым условием монашеского общежития. Вторая - упрочить сплоченность братии, непреклонно борясь с любым проявлением слабости и с корнем вырывая "шипы соблазна", как гласит бенедиктинский устав (XIII, 27), где предусмотрено, что все должны высказать друг другу свои обиды и примириться со своими "обидчиками" до заката солнца. Третья - удерживать каждого монаха в состоянии предельной духовной собранности, не давая забывать ему и о смирении.

О греховных помыслах, таящихся в глубине души, не высказываются в присутствии обвинительного капитула, но сообщают на исповеди старшему.

Вот чудесная история, в которой действуют известные персонажи: Бог , лукавый , Аббат , который осуждает мелкий грешок: монах задремал на утрене.

Аббат: Сын мой, преклоните голову, когда поют "Славу".

Лукавый: Он не склонит голову, прежде чем не расторгнет эти узы греха (имеется в виду прегрешение монаха, которое превратило его в слугу дьявола).

Аббат: Господи, не дай погибнуть этой заблудшей овце, избавь ее от пут греха и врагов.

Бог: Я избавлю своего раба от пут греха, а вы (аббат) покарайте греховного.

Покаяние и дисциплина

Во всех этих случаях провинившийся раскаивается в грехах. Отметим при этом, что первоначально слово "покаяние" означало "раскаяние", "обращение (к Богу)", "удаление от греха", но не искупление своей вины. Слово "дисциплина" тоже претерпело аналогичную эволюцию. Оно произошло от слова "ученик" (discipulos) - тот, кого обучают. И в начале оно означало "преподавание"; затем - преподаваемый предмет ("моя дисциплина", - говорит преподаватель); потом - средства, необходимые для того, чтобы учить и направлять людей (после этого заговорили о правовой, семейной, школьной дисциплине и пр.), затем - соблюдение членами определенной группы правил и обычаев, принятых в данной группе.

И отсюда слово эволюционировало в ином направлении: оно стало означать совокупность наказаний для монаха, нарушившего дисциплину. А среди этих наказаний одно стало называться самим этим словом - "дисциплина". Речь идет о розгах или кнуте из веревок или маленьких цепочек, которые использовались монахами для умерщвления плоти или для наказания провинившегося. Всем известна реплика Тартюфа: "Лоран, прибери мою власяницу и дисциплину", то есть плеть.

Эта самая "дисциплина", которая вначале использовалась добровольно, превратилась в дополнительное средство наказания, соответствующее нравам той эпохи, а впоследствии сделалась обычным инструментом для умерщвления плоти, предусмотренным уставом, но зависящим от воли настоятеля. Нездоровое пристрастие к бичеванию, можно сказать, результат "демократизации" этой "дисциплины".

В дальнейшем мы обратимся к "Уголовному кодексу" монахов, а именно к главе, посвященной вопросам управления. Теперь же мы только заметим, насколько несправедливо судить о степени и качестве соблюдения устава на основе чтения лишь докладов инспекции и сборников обычаев. Каков же был процент малых и больших правонарушений, "индекс преступности", в том сообществе, которое было подчинено самой суровой дисциплине и в разные эпохи насчитывало от нескольких десятков до тысяч человек? Даже если бы мы располагали точными цифрами, то все равно было бы трудно оценить настоящий пафос монашеской жизни тех далеких веков. Ведь столько факторов могли приметаться и ужесточить наказание за грехи: настоятель оказался строгим и придирчивым, или же это был настоятель, с возрастом сделавшийся снисходительным, а возможная болезнь усугубила усталость, или влияние оказал сам век... .....

В итоге можно согласиться с Жаком Урлье, что за исключением некоторых серьезных, тяжелых случаях обернувшихся скандалом, все-таки даже в самые смутные времена число и тяжесть прегрешений, совершенных монахами, неизменно значительно ниже в сравнении с преступлениями мирян. На протяжении веков монашество было нравственной элитой в глазах всех остальных слоев населения.

В этом факте нет ничего необычного. Добровольность вступления в монастырь, верность взятым на себя обязательствам (я употребляю это более понятное для наших современников слово вместо прекрасного старого слова "обет"), приверженность (хотя порой и слабая) регламентированной жизни, постоянный контроль со стороны "малой группы", которая непрерывно окружала, обволакивала каждого из своих членов, пылкое благоговение, воодушевлявшее людей той эпохи, которым, следует напомнить, был присущ страх перед преисподней, - все это, несомненно, объясняло высокую нравственность поведения и поступков монашества, причем не только из боязни наказания. "Похвальная жизнь", - говорили картезианцы о достойно прожившем свою жизнь монахе. И эта формулировка применима к огромному большинству тех, кто прожил свою жизнь в соблюдении устава и в послушании своему аббату.

Умерщвление плоти

Некоторые примеры как индивидуальной, так и коллективной практики умерщвления плоти, вменявшиеся в обязанность уставом и обычаями, все еще продолжают представлять интерес. А пример подвига некоторых аскетов при всей их героичности или, может быть, именно благодаря этой героичности, всегда достоин подражания.

И этот пример, как следует отметить, особенно сильно поражал воображение умов грубых, недоверчивых и простых. Ему следовали люди, тело и душа которых с детства были привычны к постам, терпеливому превозмоганию бед, к холоду и голоду, к неизлечимым болезням, к бесчисленным превратностям социальной жизни.

Вот почему истовая вера монахов часто приводила к крайностям из благочестия, к поведению дервишей, к действиям, в которых отчасти проглядывал мазохизм.

Не будем останавливать внимание на прутьях с шипами или на горячих углях, на которые ложатся, дабы победить "страсти". Или на чтении наизусть всей Псалтири с крестообразно раскинутыми руками (crucis vigilia), так что у практиковавших это ирландских монахов само слово "figill" в итоге стало обозначать "молитву". Но что сказать о могильной яме, куда ежедневно после канонического третьего часа бросают горсть земли аббат и монахи бригиттинского ордена, чтобы всегда помнить о приближении смерти? Или о гробе, который с той же целью поставлен у входа в их храм? Этому ордену было на что опираться. Его основательница, св. Бригитта Шведская (XIV век) - единственная шведская святая - "каплю за каплей проливала на свое тело горячий воск, чтобы таким образом памятовать о страданиях Сына Божьего" (Элио). Конечно, следует признать, что между каплями горячего воска и Голгофой есть немалая разница. Для нас же главное - уяснить, к каким странным упражнениям может привести людей стремление умертвить свою плоть.

У валломброзанцев новиции* [те, кто готовится к принятию пострига. (Прим. ред.)] должны были голыми руками вычистить свинарник. Давая обет, они в течение трех дней в облачении лежали распростертыми на полу неподвижно и храня "сугубое молчание". Это именно устав, плод коллективного опыта, а не индивидуальное воображение. Но результат тот же.

Другой аспект монашеской веры и того тщательного соблюдения порожденных ею правил: в аббатстве Бек, если пресуществленное вино, кровь Иисуса Христа, проливалось на камень или на дерево, то нужно было соскрести это пятно, смыть его, а эту воду выпить. Точно так же следовало выпить воду после стирки одежды, на которую попало это вино.

Вера в реальное присутствие Иисуса Христа на Божественной литургии была необычайно сильна. Кальме рассказывает об обычае, существовавшем в церкви еще в его время: причастившимся прихожанам давали по кусочку хлеба и глотку вина, чтобы ни одна частица святого причастия не выпала изо рта и была запита.

Исповедь

К середине XI века исповедь еще сохраняла в себе некоторые черты древнего таинства, а именно, открытость перед духовным отцом, форму публичного покаяния, ритуал примирения с ближними и с самим собой без вмешательства священника.

В XII веке исповедь обогатилась благодаря тому, что религиозная жизнь стала более внутренней, связанной с расцветом индивидуальной личности. Исповедь означала эсхатологическое предвосхищение Страшного суда и одновременно прославление Бога, признание перед Ним своих грехов - перед Единым Безгрешным. Во второй половине XII века и в XIII веке исповедь сделалась обязательной, что дало повод формального отношения к ней. Тогда же была разработана умозрительная доктрина таинства исповеди, определявшая предмет самой исповеди, частоту ее совершения, процедуру проведения, священника, который может принять ту или иную исповедь, и т. п. В монашеских орденах исповедь считалась обязанностью. Визитаторы и капитулы контролировали строгое соблюдение ее правил.

"Повседневность"

Чем занимался картезианец вне того дела, которое в его глазах было самым главным, - то есть вне богослужения и частной молитвы? Он вел хозяйство, поддерживал огонь, занимался интеллектуальной и художественной деятельностью: переписывал рукописи, раскрашивал гравюры, сличал копии с подлинниками, переплетал книги. Ради поддержания здоровья, чтобы телесно быть в состоянии выполнять свои духовные обязанности, монах также работал физически: "трудился в саду, строгал, колол дрова"... Заготовка дров была традиционным занятием в Шартрез: за эту работу брались, когда усталость глаз, головная боль или утомление от долгого сидения на одном месте вызывали потребность "развеяться", как говаривали в XVIII веке. Еще следовало "избегать интереса к физическому труду - хранить себя от привязанности к физической работе: чем меньше к ней привязан и чем больше видишь в ней развлечение, тем более сохраняешь свою свободу".

В феодальном мире важным являлся вопрос о том, ходить ли пешком или ездить верхом на лошади. К тому же в некоторых орденах было довольно много монахов благородного происхождения. Ходить пешком пристало простолюдинам, а ездить на осле, как тринитарии-матюрены, или на муле, как кармелиты, значило проявлять большее смирение. Папа Гонорий III в 1256 году разрешил монахам ездить верхом. "Позволительно ли монахам ездить верхом, сообразно ли это уставу и достоинству?" - вопрошали визитаторы Клюни. И ответ им последовал утвердительный: "Конечно же".

Но все было не столь ясно и понятно. Те же самые визитаторы монастыря (в 1291 году) упоминают об одном монахе, имевшем лошадь и постоянно разъезжавшем на ней. Орден поручил настоятелю отобрать ее у монаха.

В тексте, приведенном Монже и датируемом 1407 годом, говорится о дороге, по которой монахи (речь шла о картезианцах Дижона) "могут ходить пешком и ездить верхом денно и нощно, когда им заблагорассудится", - выражение, само по себе производящее весьма забавное впечатление.

Что же касается игр, то в монастырях они были запрещены даже в моменты отдыха. Не дозволялось играть даже в шахматы или в трик-трак. Разрешались (у тамплиеров) лишь игра в классы (разновидность настольной игры с фишками) и некоторые другие подобные игры. Но, разумеется, никаких ставок. Игра в кости расценивалась в Клюни как преступление, влекущее за собой отлучение от церкви наряду с такими грехами, как... содомия, обращение к гражданскому суду или ссылка на несуществующие долги...

Разнообразие обычаев в монастырях

Вопреки общим почти для всех обычаям, но в то же время в соответствии с тем, как это делалось в Монте-Кассино, аббатство Бек не допускало, чтобы в неделю ваий (Вход Господень в Иерусалим) на богослужении держали пальмовые ветви, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы в руках были свечи, а в Пепельную среду* [Свое название получила по традиционному церковному обряду: во время молитвы в церкви священник посыпает головы верующих пеплом со словами: "Memento homo, quia pulvis es et in pulverem reverteris" ("Помни человек, что ты есть прах и во прах обратишься"), (прим. ред.)] (среда первой недели Великого поста) использовался пепел. От иных монастырей своего времени аббатство Бек отличалось и в другом: там не соблюдали ритуала Погребения Плащаницы в Страстную пятницу, процессии ко Гробу Господню, представления трех Марий, жен-мироносиц, в Пасхальное утро - всех тех церемоний, которые проводились (для большего воздействия на прихожан) в Дареме, Сен-Ванне, Сент-Уене, в Германии. Сестра М. П. Дикинсон, ученый комментатор сборника обычаев в аббатстве Бек, добавляет: "Присутствие Тела Христова во время шествия в Вербное воскресенье не умаляется отказом от таких обычаев, как Осанна в аббатстве Фруттуариа, Спаситель в Сен-Ванне, Гроб Господень в Фекане, порожденных заботой о замене реальностью духовных образов".

Аббатство Бек отказывалось также от обычаев, принятых в Клюни: например, в три Пасхальных дня огонь зажигали в самом монастыре, что было менее эффектно (но более эффективно), нежели принародное добывание огня посредством берилла (увеличительного "стекла"), как это делалось в Клюни.

Широко были распространены и другие обычаи: например, от св. Бенедикта Аньянского шла традиция читать после ужина Miserere* [Сжалься (лат.) – Помилуй мя Боже… - начало 50-го псалма], и этот обычай сохранился до наших дней. Тот же святой придал вполне определенный облик первому каноническому часу: чтение мартиролога, отрывка из устава, трех молитв - Deus in adjutorium (90-й Псалом), Gloria, Kyrie* [Бог в помощь (лат); Слава (лат.); Господи помилуй - Kyrie eleison (греч.).], а затем следовал обвинительный капитул.

Каждая конгрегация и каждый монастырь устанавливали свои собственные обычаи, несмотря на торжественное принятие решений на общих капитулах. Разнообразие присуще человеческой природе в такой же степени, как и приверженность к регулярности. Можно предположить, что монахи совершенно осознанно вводили в обиход тот или иной обычай, будто бы наилучшим образом отвечавший духу благочестия. Однако, в подобного рода исканиях преступалась грань разумного, поскольку накопление новаций порой перегружало распорядок дня и, вне всякого сомнения, вело от благочестия к "благочестиям". Например, иногда требовалось прочитать столько псалмов, что уже не оставалось времени ни на личную молитву, ни на размышления, ни даже на частную мессу, да и само чтение Псалтири получалось механическим и бездушным. Вот с чем трудно смириться: в Клюни в течение одного дня было принято читать такое количество псалмов, какое св. Бенедикт предусматривал на целую неделю! Отсюда и стремление цистерцианцев, премонстрантов, картезианцев, валломброзанцев и некоторых других вновь обрести путь к размышлению, к "обдумыванию" Божественного закона, к внутреннему молчанию.

А так же путь к ежедневной и частной мессе, обычно служившейся с XI века, но еще не сделавшейся общей для всех даже к XIII веку. Нередко случалось, что причащение совершали в качестве альтернативы мессе. Во всяком случае, в X веке Уставное согласие (Regularis Concordia) призывало монахов причащаться ежедневно. Цистерцианские установления предписывали монахам, которые не являлись священниками, причащаться один раз в неделю (по воскресеньям), а братьям-мирянам - семь раз в год. Даже те, кто не был священником, причащались Кровью и Телом Господним, когда "священник, совершающий богослужение, либо дает испить несколько капель Святой Крови при помощи золотой трубочки, либо погружает Тело Господне в потир". Евхаристия поистине занимает исключительно важное место в духовной жизни монастыря: умирающий, соборовавшийся и получивший предсмертное причастие, каждый последующий день, пока он жив, участвует в евхаристии.

Для создания обители нужны все

Наиболее ошибочным является представление о повседневной жизни монахов как о чем-то необъятном и давящем, механически однообразном в тягучести дней.

Пусть даже все францискацы (или трапписты, или доминиканцы) представляют собой некое "подобие семьи" как дети одних родителей, все равно они личности, каждый в отдельности, и чаще всего - ярко выраженные индивидуальности со своими слабостями и достоинствами. Ибо ни устав, ни послушание никогда не могут превратить людей в роботов. Каждый человек уникален и физически, и духовно. Поэтому монастырь объединяет в себе огромное разнообразие человеческих типов. Чтобы наилучшим образом описать это, я процитирую строки письма доминиканца, которому посвящена моя книга. Он приводит в пример прежде всего слова настоятеля траппистов:

"Аббатство напоминает оркестр, и в нем есть все: скрипки, которые звучат согласно, духовые инструменты, внезапно вторгающиеся в общую мелодию; есть саксофон, а в углу кто-нибудь из младших держит музыкальный треугольник, спрашивая, зачем он нужен... В аббатстве есть свой лентяй, брюзга, аккуратист, рассеянный, усердный в благочестии, готовый обманываться, льстец, ученый, на все руки мастер, энтузиаст (несколько наивный, даже простачок, но такой славный), нытик. Есть трудный монах, нуждающийся в том, чтобы им занимались отдельно, и который под разными предлогами идет к Полю или Жаку "пообщаться". Есть свой ворчун, необычайно услужливый; есть самый преданный и самый неумелый, огорчающийся, когда у него не просят помощи; есть такой, который считает себя психом, и это вынужден терпеть отец-настоятель во избежание худшего, и этот псих едва ли служит общему благу; есть юный певчий (с красивым голосом), которому еще предстоит подавить в себе плохо сдерживаемое желание власти... Есть неисправимый отстающий, есть вспыльчивый, есть вечно надутый... Случаются недоразумения, а иногда в тиши дух тьмы нашептывает, что отец такой-то пожелал вас. Есть тот, кто негодует по поводу всего, что выходит за пределы нормы, и слишком явно выражает свое негодование. Есть тот, кто ("с добрыми намерениями") прячет какой-нибудь инструмент или книгу, чтобы пользоваться ими самому. Есть растяпа, который ничего не кладет на место".

Эта зарисовка, этот живой набросок относится к недавнему времени; однако есть все основания полагать, что это действительно и для средневекового периода. Мой корреспондент, обладающий многолетним опытом и настроенный на философский лад, добавляет:

"У каждого в обители есть своя странность, недостаток, повторяемые ошибки, "жало в плоть" (2 Кор., 12:7). Это может быть заметно, а может и храниться в тайне, но подчас это длится всю жизнь... Оставив в стороне интимный аспект совместной жизни, - заключает он, - можно сказать, что есть общие испытания, общее терпение, общая радость. Все то, что находят в долгой совместной жизни".

Это позволит нам немного лучше понять, что же такое повседневная жизнь людей, собравшихся под одной крышей, в одном аббатстве. Это жизнь сообща, которая заставляет монаха в молчании терпеливо выносить странности, недостатки, грехи немощи всех и каждого, - все то, что постоянно возвращается и усиливается в течение жизни. Это также жизнь "повседневная, проживаемая в повседневности", и одна из сторон той "брани", которую монах должен каждое мгновение вести с самим собой, со своим нетерпением, своим негодованием, своими вспышками гнева, своим изнеможением! Чтобы в нем самом умер плотский человек со страстями, с земными привязанностями и слабостями, со всем тем, что препятствует духовному восхождению во всей его полноте. Ради достижения "смерти в себе".

Молчание и язык жестов

Молчание не везде и не всегда обязательно. К примеру, у гильбертинцев кузнецы могут разговаривать в трапезной, но вряд ли им позволяется нарушать безмолвие в кузнице. Однако, в общем и целом, склонность к безмолвию и желание соблюдать его присутствуют повсюду. В редких уставах и сборниках обычаев не найдется главы, посвященной молчанию. Лишь молитвенное обращение к Богу (opus Dei) отверзает уста, и звук голосов приобретает только больше значения. В остальном же "замкнутые уста есть условие покоя сердца". "Молчание - мать всех Добродетелей". Но если необходимо заговорить, то сделать это следует безо всякой гордыни. Разумеется, любые шуточки и неприличные истории везде и повсюду подвергаются осуждению.

Сборники обычаев требуют наиболее полного молчания в храме, в трапезной, в спальне, во внутренних монастырских галереях. После повечерия наступает тишина, которая еще и в наши дни остается одним из самых трогательных моментов дня в монастыре. Даже такие действия, как стрижка волос, кровопускание, омовение, выпечка просфор, должны совершаться в совершенной тишине, словно в комнате нет ни одного брата, как гласит устав Учителя. Текст аббатства Бек подчеркивает, что тишина должна быть такой, чтобы нельзя было даже услышать поскрипывания пера переписчика. "Чтобы никто не читал (в Средние века читали, тихо произнося слова вслух) и не пел, если только безмолвно... И чтобы каждый повторял псалмы про себя". Соблюдалось ли это предписание? Трудно узнать, и также трудно в это поверить. Во всяком случае, визитаторы Клюни отмечали, что в четырех главных местах, где требовалось соблюдение безмолвия, оно выполнялось не всегда.

Совместная жизнь предполагает словесное общение. И чтобы не нарушать безмолвия обители, использовали либо деревянную дощечку, покрытую воском (ее монахи носили на поясе), либо язык жестов.

Три сборника обычаев: Бернара из Клюни, Ульриха и Вильгельма из Гирсау (все относятся к XI веку) сообщают нам о таком языке. Эти маленькие словарики достаточно забавны прежде всего потому, что из них видно, какие предметы или блюда были наиболее употребительны и какие персонажи наиболее известны, а, кроме того, еще и потому, что символика этих жестов столь наивна и бесхитростна, что вызывает невольную улыбку.

В Клюни насчитывалось 35 жестов для описания пищи, 37 - для людей, 22 - для одежды, 20 - для богослужения и т. д. Хотите пару примеров? Вот обозначение молока: монах кладет мизинец в рот, как делают дети. Простой хлеб: большим пальцем руки рисуют крут, прижав к этому пальцу два других. Пирог: на ладони изображают крест, ибо пирог делят на части. Есть и знаки, позволяющие распознать, из чего этот хлеб - ржаной, пшеничный или из овса; то же самое по поводу вина: с травами ли оно, с пряностями или с медом, белое или красное. Одним и тем же жестом обозначаются форель и женщина: провести пальцем от одной брови к другой. Этот жест напоминает собой головную повязку женщины. Но при чем здесь форель? Дело в том, что она женского рода (как, впрочем, и другие рыбы)! Тот же знак служил для обозначения Пресвятой Девы Марии.

Язык жестов не был единым во всех монашеских орденах. Так, жесты Клюни столь же непонятны для гранмонтанцев, как для нас чуждый иностранный язык. В Клюни говорили "горчица", прижимая первую фалангу мизинца к большому пальцу, а гранмонтанцы сжимали пальцами нос и приподнимали их; другие же монахи помешивали пальцами одной руки в другой руке, собранной в горсть, что обозначало соус, приготовляемый поваром. У конверзов* [Конверзы ("обращенные") принимали часть монашеских обетов, но не постриг, и жили отдельно от братии. Обет послушания обязывал конверзов работать столь долго, сколько требовал аббат. (Прим. ред.)] существовал свой язык жестов, который в основном описывал различные сельскохозяйственные работы. Нас уверяют, что язык жестов не содержал никаких шутливых знаков или фривольных по смыслу. Невинные души могут верить в это, но была ли потребность выразить нечто подобное? Сие заставляет задуматься.

Но, как бы то ни было, тот факт, что монахи разговаривают при помощи рук, долгое время производил впечатление на общество, усматривавшее здесь нечто сакральное. Общество изумлялось не менее жонглера из Нотр-Дам, словами поэта поведавшего следующее:

Коль вы в этот орден придете,

То людей столь великих найдете:

Лишь знаки делают один другому

И не молвят устами ни слова,

И верно, вполне, несомненно,

Не говорят они по-иному.

Измерение времени

Бенедиктинский устав тщательно делит день монаха на определенные части. Пунктуальность - вот главная добродетель, и всякое, даже малейшее, отступление от этого требования должно быть объявлено на обвинительном капитуле. В отличие от сельских жителей монахи придавали большее значение отсчету времени. Но как это сделать за неимением часов?

Первое требование устава Учителя предписывает вставать зимой до петушиного пения, а летом - как раз в тот момент, когда поет петух. Так же измеряли время наемники и ландскнехты. Прибегали также к помощи небесных светил. Мы располагаем весьма любопытным сборником "Монастырские звездные часы" (Horologium stellate monasticum). В нем рекомендуется находиться в определенном месте монастырского сада в нескольких шагах от куста можжевельника, откуда можно видеть два-три окна общей спальни. Когда же появляется та или иная звезда, наступает время либо звонить в колокол и будить монахов, либо зажигать светильники в церкви, либо сразу будить монахов, начиная с аббата, почтительно обратившись к настоятелю: "Господи, уста мои отверзеши" и, как сообщает Кальме, потянув его за ступни! Однако понятно, что такой способ определения времени суток был весьма неточен. Прибегали и к иным, впрочем, столь же ненадежным средствам: наблюдали за длиной тени, которая то увеличивалась, то уменьшалась; читали псалмы (при условии, что монахи не будут петь слишком быстро); использовали горящую свечу и, конечно же, клепсидру или водяные часы; песочные часы, солнечные циферблаты, на которых обычно писали латинское изречение: "Non numero horas nisi serenas", имевшее двойной смысл: "Отсчитываю лишь часы светлого времени суток" или "Отсчитываю лишь светлые (счастливые) часы".

А в результате все это оборачивалась тем, что "брат Жак" никогда вовремя не звонил к заутрене...

Подобные недоразумения происходили часто, судя по тому, что в Клюни задавались вопросом: что следует делать, если по небрежности монаха-"будильника" братия разбужена слишком рано? "Все должны оставаться в постели до тех пор, - гласит текст, - пока не станет возможным читать при свете дня".

Затем изобрели механические водяные и песочные часы. В одном из писем, посланных из картезианского монастыря в Порте около 1150 года, сообщается о часах, которые заводили "в тот момент, когда можно было начинать читать". Эти часы показывали время до 18.30 - дневное время, а на ночь оставалось 10 часов. В целом сутки по этим часам длились 28 с половиной часов. И на самом деле, в те века привычно пользовались "часами" различной длительности, тем не менее все они назывались часами. Так, картезианский час соответствовал примерно 50 минутам современного часа, хотя такое сравнение является несколько смелым.

Герберт из Ориньяка, позднее ставший папой под именем Сильвестра II (скончался в 1003 году), скорее всего усовершенствовал именно водяные часы: он будто бы изобрел часы, которые "регулировались сообразно движению небесных светил". Однако сомнительно, чтобы это были именно современные часы с гирями, механизмом, балансом и ходом. Такие современные часы появятся только в XIII веке, когда для городских торговцев время станет равноценно деньгам.

Для монахов отсчет времени был очень важен, поэтому вовсе не удивительно, что они способствовали усовершенствованию часов. Искусство часовых дел, пишет Шмиц, имело наиболее ревностных попечителей в лице аббатств и в частности, что очень показательно, аббатства Форе-Нуар. Текст, примерно 50 года, под названием "Картина мира" восхваляет часы, которые днем и ночью отмеряют время "молитв, регулярность которых столь приятна Богу". Автор текста полагает (для того времени весьма передовая мысль), что лучше было бы исполнять все предназначенное в жизни, в том числе и вкушать пищу, "в установленный час", потому что "тогда проживешь дольше". Изобретение этого чуда приписывали Птолемею:

Именно он изобрел впервой

Древнейший прибор часовой.

Таким образом, в XIII веке идея регулярности была тесно связана с монашеской жизнью.

Так протекают часы…

Так протекают часы, слагаясь в дни, а дни эти беспрестанно меняются в согласии с изменениями годового богослужения. Нет ничего более размеренного и однообразного, чем монашеская жизнь. Стать монахом - значит, отказаться от ритмов нашего времени, взять на себя обеты независимо от временных и интеллектуальных перемен.

"Посвященное время, - пишет профессор Луиджи Ломбарди Валлаури в необычайно насыщенной статье, - вечность, переживаемая во времени... Это "взвешенное" время... По отношению к мирскому времени (к нашему времени) время послушания - это нечто тихое, спокойное, будничное. Поскольку я не располагаю будущим (по крайней мере, в том смысле, в котором мы его понимаем), то я весь в настоящем... я никуда не спешу... я в буквальном смысле не могу терять свое время...

И само время богослужения гораздо больше является продолжением знаменательных "времен" сонаты или симфонии, нежели серии отмеряемых мгновений ньютоновского времени. Это время, в котором качество главенствует над количеством (я подчеркиваю)... это время... является живой сутью (или "силой") изменений".

Используя более современную метафору, я могу сказать, что монашеское время по отношению к нашей жизни является тем же, чем джазовый свинг по отношению к метроному.

Повседневная жизнь монаха не есть повседневная в банальном смысле этого слова, в смысле монотонности. Нет, это драматичная жизнь в изначальном понимании этого слова, то есть активно переживаемая в различных и постоянно меняющихся ритмах, в которых заключены также и другие ритмы, как внешние, так и внутренние. В целом, вопреки расхожему мнению, нет ничего более далекого от пресловутого образа жизни типа "метро - работа - сон", чем монашеская жизнь.

Попытаемся проникнуть в эту жизнь. Первый большой этап - месса с ночными и дневными каноническими часами, чередование праздников - святых и Господних - с их октавами* [восьмидневный праздник. (Прим. ред.)], "в коих оживают величие и таинство". Так протекает год, "квадрига мира", в ритме времен года, о которых Алкуин говорил, что зима - "изгнание лета", весна - "художник земли", осень - "житница года".

В основной ритм, содержащий почти растительный образ непрерывности жизни, вплетаются ритмы общей жизни: работа в разные времена года, события, возникающие в общежительной жизни, вроде прибытия паломников, путешественников, монахов; появление новициев; рукоположение священников; годовщина обращения того или иного монаха (цветок перед чашей старого монаха; отец-настоятель велит принести стакан вина тому, кто "родился"; этот обычай сохранялся еще полвека тому назад, и все монахи в глубокой тишине радовались этому событию). Затем течение дней болезни, кончина, погребение.

Ко всему этому присоединяются отмеченные этими же событиями, но, тем не менее, самостоятельные движения внутренней жизни, духовная брань - ведущаяся с переменным успехом борьба против природной немощи человека, против его слабостей и изнеможения. Нападения духов тьмы, но также часы радости и света, время внутреннего мира даже в самой борьбе. Возможность всеобщей победы коллективной и индивидуальной жизни монашества. Но победа никогда не бывает всеобщей, постоянной или гарантированной. А по мере того как эта жизнь требует усилий, превышающих обычные силы человека, возникает все больше предпосылок к поражению. И падение тем тяжелее, чем выше поставленные цели.

Но в целом, со всеми высотами и пропастями, с подчас очень тяжким грузом общежительного существования и требований послушания, монашеская жизнь - это радость, радость полная и совершенная. Надо быть очень наивным, чтобы с удивлением написать, как тот журналист: "За пятнадцать дней я ни разу не заметил премонстранта с очевидными признаками меланхолии". И далее: "Никогда я не знал людей более радостных, открытых, менее одиноких, чем эти "отшельники" в келиях". Я могу привести свидетельство из собственного опыта: повсюду я встречал самую откровенную радость, внимание к любому человеку, сладость человеческой нежности. Какое же облегчение встретить людей улыбающихся, приветливых с самого утра, которые не считают себя обязанными, как многие наши современники, жаловаться уже за завтраком.

Еще несколько цитат, чтобы пояснить мою мысль. Вот отрывок из размышлений картезианца Гига: "Горе тому, для кого счастье и удовольствие имеют конец и начало". Еще один отрывок прекрасный и глубокий: "Лесные орехи и ежевика сами по себе являются лакомыми, а разве истина, хлеб - нет?, поэтому любят истину и мир, а значит, Бога". И еще картезианский идеал, который я бы перевел следующим образом: "Беги от мира. Погрузись в тишину. Сумей достичь мира в душе".

Такой образ жизни, совершенно очевидно, не всем по вкусу. Гио де Провен сетует по поводу режима монахов Клюни (хотя Клюни был не самым строгим орденом):

Заставляли там меня, без вранья,

Чтоб, когда я спать хотел,

Я бы бдел,

А когда я есть хотел,

Чтобы зверский пост терпел.

Он настолько напуган одиночеством картезианцев, что даже готов отказаться от рая, если ему предстоит пребывать там в одиночестве:

Никогда б не пожелал, это точно говорю,

Одиноким-одинешеньким быть в Раю.

"В драгоценный час смерти"…

Приор в сопровождении нескольких братьев навещает больного; если есть хоть малейшая надежда на его исцеление, то настоятель читает три молитвы. Когда же надежд на выздоровление нет, братья произносят три другие молитвы, и больной уже знает, к чему готовиться. Он читает "Исповедаюсь" Confiteor, если в состоянии говорить сам, если же нет, то это делает за него аббат. "Если отлетающая душа готова уже разлучиться с телом" (как гласит текст из Флёри), то братья расстилают власяницу на земле или на соломе, крестообразно посыпают ее пеплом и перекладывают на нее умирающего. Этот обычай распространен повсеместно (один только Бек составляет исключение) и нередко встречается даже у мирян.

Всех монахов предупреждают об этом при помощи трещотки, нужно, чтобы тут же собрался весь монастырь, незамедлительно оставив все дела и даже литургию, дабы все вместе сдержанно пели "Верую во единого Бога..." (Credo in unium Deum - Символ Веры).

Больной исповедуется аббату или приору, испрашивает прощение у всей братии за все свои прегрешения, совершенные пред ними и пред Богом, простирается перед собравшимися ниц, если нужно, поддерживаемый двумя братьями, или в мире лобызает их. Агония сопровождается особой символикой: пять ран Христа искупают грехи умирающего, происходящие от пяти чувств. Св. Эдмонд Кентерберийский, скончавшийся в 1240 году, приняв предсмертное причастие, омыл водой и вином пять ран Христа на своем распятии, которое служило ему утешением последние часы жизни, а затем осенил крестом воду, которой было совершено омовение, и благоговейно выпил ее... Дежурный монах помазал ему глаза, уши, нос, губы, руки, ступни ног, пах, поясницу и даже пупок, как пути проникновения греха. Поясницу, то есть почки, помазали потому, что они есть вместилище сладострастия у мужчин, как пупок - у женщин. Так, по крайней мере, считали монахи в Кентербери. Умирающий причащался Телом и Кровью Господними, устремив свой взгляд на крест.

Старинные сборники предусматривали вопросы, задаваемые умирающему, вроде следующего: "Вы рады умереть в христианской вере, в одеянии монаха?" Это было мрачно и вместе с тем волнующе. Если агония затягивалась, то братия удалялась, оставляя одного монаха читать о Страстях Господних возле постели умирающего. После наступления смерти тело обмывали теплой водой в больничном помещении на специально приготовленном для этого камне (если же умирающего помазали перед смертью, то его обмывали только на третий день). Тело обмывали с ног до головы за исключением срамных частей, которые прикрывались сорочкой. Эту процедуру выполняли монахи того же ранга, что и усопший. Так, священник омывался священниками, конверз - конверзом (священники должны были вымыться перед тем, как служить мессу).

Руки умершего соединялись под куколем* [Куколь или кугель, гугель, - средневековый капюшон, покрывающий плечи, переходя в пелерину; теплая удобная, очень популярная в XIII-XIV веках одежда, хорошо защищает от холода и к тому же украшает голову как ореол. (Прим. ред.)], который будет потом зашит, на лицо опускался капюшон. Надевались чулки и обувь; ни одна деталь костюма не должна была болтаться. Вся одежда окуривалась ладаном и кропилась святой водой. В аббатстве Бек одежда и обувь на покойнике должны были быть совершенно новыми, ни разу не одеванными прежде. У картезианцев тело умершего клали прямо на землю, завернув в белую ткань из грубой шерсти, служившую саваном: смирение после смерти, как и при жизни. Тело в церковь вносили те же монахи, которые и омывали его. Монже повествует о тележке с трещоткой для перевозки умерших в картезианском монастыре в Дижоне. Вся братия располагалась вокруг гроба (в тех монастырях, где гроб предусматривался) или же, как у траппистов, вокруг доски, на которой лежал усопший. Зажигали два подсвечника - один у изголовья, где находился крест, а другой - в ногах. Вся братия неотлучно присутствовала у гроба, за исключением часов богослужений, капитула, принятия пищи и сна, когда у ложа покойного бодрствовали предусмотренные монахи.

Затем тело предавали земле, что сопровождалось различными молитвами, чтением псалмов в соответствии с определенной службой, которая в разных орденах проходила по-разному в соответствии с традициями, сложившимися в течение столетий. Картезианцы над могилой кадят ладаном и кропят ее святой водой. В Эйнсхеме в могилу бросают несколько угольков из кадила, а на грудь покойнику кладут молитву об отпущении грехов и Символ Веры. Никаких цветов. Там, где гроб отсутствует, тело погребают прямо в землю, как у траппистов, или под деревянной крышкой, как у картезианцев. Настоятель первым бросает в могилу три лопаты земли. Другие монахи следуют его примеру и поют при этом молитвы до тех пор, пока земля не скроет тело целиком. После погребения (трапписты встают на колени и молят Бога быть милостивым к умершему и простить ему грехи) все возвращаются в монастырь и снимают с себя белые одеяния. Гасят свечи. Умолкают колокола. Картезианец после своей смерти удостаивается простого деревянного креста на могиле, причем анонимного. Кладбище зарастает травой, ибо стоит ли заботиться о том, что было прахом и вернулось в прах? Изредка, может быть, в одном случае из пятидесяти, орден канонизирует своего умершего монаха. Настоятели имеют право на каменный крест на могиле. Кладбище Гранд-Шартрез насчитывает 23 таких креста, 17 из которых с надписями, указывающими возраст умершего, год кончины и продолжительность его настоятельского служения. На единственном из этих крестов, кроме упомянутых сведений, начертано изречение: "Ныне прах и пепел" - напоминание о том, что осталось от человека, столь ревностного и деятельного при жизни. Крест принадлежит дому Ле Массону (1675–1703), из всех картезианских настоятелей наиболее близкому по духу Людовику XIV.

Свиток мертвых

Пища, предназначавшаяся для умершего монаха, отдавалась бедным, этим "стражам Неба", как говорил св. Одон. Эта милостыня продолжалась в Клюни, Гирсау, Кентербери - тридцать дней, а в Германии - год.

В течение тридцати дней монахи служили поминальную службу, а также семь последующих месс. Каждый священник служил семь месс. Монахи, не являвшиеся священниками, трижды прочитывали Псалтирь. Неграмотные - семь Miserere, а если и этого не знают, то семь раз Pater noster* ["Отче наш" (лат.).]. Так, во всяком случае, поступали в Сов-Мажер. У авелланитов смерть монаха означала семь дней поста на хлебе и воде, семь дисциплин, каждая по тысяче ударов, семьсот поклонов и тридцать раз чтение Псалтири. Если кто-то умирал, не выполнив этого правила, то оставшиеся в живых делили между собой его обязанности. У картезианцев в этой ситуации, как и в других, царят простота и умеренность: только чтение Псалтири дважды и тридцать личных месс...

"Когда умирает картезианец, о его смерти сообщают всему ордену, и, согласно древней традиции, письменное извещение указывает возраст умершего, если он был старше 80 лет, и продолжительность его пребывания в монастыре, если он провел там более 50 лет" (Гранд-Шартрез).

В каждом ордене происходило оповещение о смерти его члена. Чтобы не исписывать дорогостоящий пергамент, довольствовались тем, что один монах сообщал эту новость, переходя от монастыря к монастырю с одним экземпляром документа. Каждая обитель выражала свои соболезнования, письменно подкрепив их каким-нибудь благочестивым высказыванием или стереотипной формулировкой, иногда хвалебными стихами в адрес покойного. Иногда предавались личным размышлениям. Так, одна монахиня призналась, что "из любви" она заточила себя в темном месте и сидела на сухом хлебе и воде. Известен случай, когда некий "скороход" обошел 133 монастыря от Испании до Льежа и Маастрихта. Соболезнования после такого количества визитов располагались на огромном свитке, так называемом "свитке мертвых", более двадцати метров в длину!

8 августа 2017 года в Воскресенском Новодевичьем женском монастыре Санкт-Петербурга завершился первый день работы круглого стола «Особенности устроения монашеской жизни в городских монастырях».

Божественную литургию в Казанском храме обители в этот день возглавил епископ Борисовский и Марьингорский Вениамин.

Его Преосвященству сослужили епископ Бузулукский и Сорочинский Алексий, епископ Юрьевский Арсений, викарий Новгородской епархии, духовенство монастыря.

За богослужением молились: митрополит Святогорский Арсений, наместник Святогорской Успенской лавры, викарий Донецкой епархии Украинской Православной Церкви; настоятельница Воскресенского Новодевичьего монастыря игумения София (Силина) с сестрами, секретарь Комиссии Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви по организации жизни монастырей и монашества; настоятельница Богородице-Рождественского ставропигиального женского монастыря Москвы игумения Викторина (Перминова), член Коллегии Синодального отдела по монастырям и монашеству; игумены и игумении монастырей Русской Православной Церкви и Поместных Церквей – участники круглого стола.

Перед началом работы собрания со вступительным словом к участникам обратился митрополит Святогорский Арсений. В своем выступлении Его Высокопреосвященство напомнил игуменам и игумениям, что подобные мероприятия имеют своей целью обмен опытом и живое общение руководителей монастырей друг с другом.

В первой части собрания участникам круглого стола были представлены доклады секции «Город и монастырь» .

Наглядно проиллюстрировало утверждение докладчика, что городские монастыри на протяжении всей истории монашества были более многочисленными, чем это обычно принято считать. Докладчик также напомнил собравшимся, что сам термин «монах» указывает не столько на отказ от общения с людьми, сколько на отказ от семейного образа жизни ради обретения цельности собственной природы, «ибо есть …скопцы, которые сделали сами себя скопцами ради Царствия Небесного» (Мф. 19, 12). Однако удаление от городов, по мнению автора, не всегда может служить примером созерцания, так как скитаться помыслами можно и сидя дома. В разные исторические периоды городские монастыри были более открыты для просветительской и миссионерской деятельности, чем монастыри, удаленные от многолюдных поселений, и именно городские монастыри дали Церкви игуменов, чьими трудами создавались монастырские уставы. А обители, находящиеся вдали от городов, нередко переживали те же трудности, с которыми сталкивались монастыри, находившиеся в мегаполисах.

В настоящее время в силу стремительного развития транспортной инфраструктуры и информационных технологий грань между городскими и сельскими монастырями стирается. Но, как раньше, так и теперь, вдохновить человека, стремящегося к монашеству, может живой опыт духовной жизни игумена и братии.

Архимандрит Максим (Кирицис), игумен монастыря Св. Дионисия Олимпийского Элладской Православной Церкви, в своем докладе также напомнил, что городские монастыри нередко являли окружающим примеры высокой монашеской жизни. Конечно, монастыри изначально удалились в пустыню по причине обмирщения Церкви, которое произошло после прекращения гонений на христиан. Монахи ушли в пустыню, чтобы сохранить аскетическую духовность и таким образом помочь Церкви. А значит, и городское монашество для подлинной апостольской традиции должно иметь источником вдохновения уединенное монашество. Однако сегодня все монастыри в той или иной степени стали городскими из-за развития информационных технологий. Задачей же монаха как тогда, так и теперь является не уход из мира, но «изгнание мира из себя». Современные монастыри не могут избежать присутствия паломников, но монахи не должны забывать об опасности обмирщения обителей, ведь чтобы служить Христу, надо освободиться от власти мира. По мысли докладчика, монастыри могут и должны быть преображающей силой для городов. Но для этого монахи должны иметь возможность сосредотачиваться на главном смысле монашеской жизни – научиться исполнять волю Божию. Монах, по слову преподобного Силуана Афонского, является просителем за весь мир. Благодаря монахам молитва на земле никогда не прекращается. И это приносит пользу всему миру, который поддерживается молитвой.

Городское монашество, считает архимандрит Максим, не отвергается, не порицается и не имеет перед собой структурных проблем, способных привести к его отмене. Подлинные преобразования должны быть направлены на устранения трудностей, которые порой возникают, в основном, из-за слабости современных монахов.

В докладе игумения Мария (Сидоропулу), настоятельница женского монастыря во имя Великой княгини преподобномученицы Елисаветы в Бухендорфе Берлинской и Германской епархии Русской Православной Церкви Заграницей заострила внимание слушателей на том, что монастырь как место молитвы изначально связан с понятием «тишины внутренней». Внешняя тишина требуется лишь для достижения внутренней тишины, и монастырская ограда призвана защитить внутреннюю жизнь монастыря не только физически, но и духовно. Монастырский устав должен оставлять монаху время для келейного правила и духовного чтения. Монастырь как место молитвы и тишины, находясь в шумном городе, вынужден жить в неблагоприятных для молитвы условиях, если в нем не разделены доступные и недоступные для посетителей территории. Далее игумения Мария поделилась практическим опытом духовной защиты сестер своего монастыря от соблазнов общения с миром.

Напомнил участникам круглого стола о необходимости учиться беречь благодать, полученную через молитву и уединение: «Если мы научимся молиться, то найдем выход из всех проблем». Помимо тщательного изучения Священного Писания, важным занятием братии является изучение святоотеческих творений, которое дает монаху подлинное понимание духовного служения, постоянно напоминает об отречении от мира. Общественным или миссионерским служением по благословению священноначалия имеет смысл заниматься не всем, а только некоторым инокам и лишь в той степени, которая не мешает исполнению их основных обязанностей. При этом игумен призван следить за тем, чтобы братия не только выполняли определенную работу, но и творили молитву, и имели о себе смиренный помысел. Его Высокопреосвященство призвал игуменов быть внимательными, набирая на послушания трудников, особо следить за тем, чтобы они не нанесли духовного вреда братии. Владыка обратил особое внимание на то, что в храме должно быть определено место для монахов, отдельное от мирян, а также на то, что для уединенной молитвы хорошо устраивать скиты, куда братия могли бы удаляться время от времени. Утреннее богослужение полезно перенести ближе к полуночи, когда иссякает поток паломников. Во избежание опасностей, связанных с желанием братии узнавать новости из интернета, хорошо, когда игумен сам сообщает братии о церковных новостях.

Монах Досифей (Горбачевский) из монастыря Раду-Воде Румынской Православной Церкви в своем выступлении осветил исторический аспект странноприимства. Докладчик рассказал о том, с какой целью монастыри устраивали на своей территории больницы, постоялые дворы, богадельни, особо остановившись на необходимости разумного сочетания странноприимства с монашеским деланием. Отец Досифей также рассказал собравшимся, как сегодня занимаются гостеприимством в монастырях Румынии, и призвал не забывать о том, что кто-то из паломников и гостей монастыря может в будущем стать иноком или принять Святое Крещение, если не был крещен.

Вторая часть работы круглого стола проходила в формате секции «Духовное окормление в городских монастырях» .

Насельник монастыря Христа Воскресшего г. Пирея Элладской Православной Церкви архимандрит Мефодий (Критикос) в своем выступлении отметил, что для России особенно важна тема городских монастырей. Докладчик напомнил, что в городские монастыри нередко обращаются за духовной помощью уставшие и измученные люди, однако, чтобы оказать им эту помощь, монастырь должен оставаться монастырем и не превращаться в «учреждение по предоставлению религиозных услуг». Далее докладчик напомнил о трудностях, с которыми сталкивается монастырь в городе, и, опираясь на опыт духовного окормления афонских святых, рассказал, как следует заботиться о духовном созидании братии.

Архимандрит Варлаам (Гергель), наместник Благовещенского мужского монастыря в Бортничах Киевской епархии Украинской Православной Церкви, в докладе описал наиболее распространенные ошибки, встречающиеся в духовном руководстве мирянами, отметив, что окормление принесет большую пользу мирянам, если будет подкреплено положительным примером пастыря. Архимандрит Варлаам поделился с присутствующими духовным опытом старой монашеской школы, к которой ему посчастливилось быть причастным, рассказал о том, почему миряне стремятся к духовному окормлению монашествующими. «Как бы ни было далеко в своей первоначальной идее истинное монашество от семейной жизни и мирских вопросов, мы втянуты на передовую борьбы за души и благополучие наших пасомых», – подытожил докладчик.

Игумения София (Силина), настоятельница Воскресенского Новодевичьего женского монастыря в Санкт-Петербурге, посвятила свое выступление особенностям духовного окормления мирян в женских монастырях. Матушка обратила особое внимание собравшихся на тот факт, что община монахов исключает возможность существования внутри себя «прихожан», которые согласно Уставу имеют непосредственную связь со своим приходом, но не с монастырем. В связи с чем модель взаимоотношений «приход» – «прихожанин» в женских и мужских монастырях должна быть исключена.

В ходе работы круглого стола участники имели возможность задать вопросы докладчикам и обменяться мнениями по целому ряду актуальных вопросов монастырской жизни.

…Что самое главное и самое трудное в послушании игумена, который к тому же призван возрождать обитель после долгих лет запустения? Реставрация храмов, обустройство монастырского хозяйства, – все это, безусловно, требует огромного внимания, сил, времени, молитвы – и тем не менее, эти труды, взятые все вместе, оказываются легче, чем одно-единственное делание – возрождение душ.

– Матушка Домника, есть мнение, что современный монах немощен душевно и телесно: он не может строго поститься, безропотно слушаться, потерпеть строгое или даже мягкое замечание. Получается, современные иноки – уже не подвижники?

– Любой монах приходит в обитель от горячей любви ко Христу. А где любовь – там и подвиг, иначе и быть не может. Придите в любой монастырь, вы обязательно найдете там подвижников. Само то, что человек ради Бога оставил всё, избрал чистую жизнь – уже великий подвиг. И я часто вижу и в нашем монастыре, и когда бываю в других обителях, как люди подвизаются ради Господа. Как они отрекаются от себя, как молятся, смиряются, служат ближним… Например, у нас в храме недалеко от меня стоит сестра, которой уже за 60, но она никогда не присаживается на службе – сколько бы служба ни длилась. Когда я смотрю на эту сестру, я чувствую, что она истинно стоит перед Христом. А в одной обители мне рассказывали о монахине, которая никогда не говорила «нет». Кто бы ее о чем ни попросил – она всем служила с радостью. Все очень любили эту сестру, а когда она почила, духовник этого монастыря сказал, что ее душа предстала Святой Троице. Вот только два примера подвижничества, а сколько их в каждой обители!

И это не какие-то исключительные случаи. Любой монах, как бы ни был он немощен, стремится к подвигу. Это потребность его души – подвигом показать Господу свою любовь. Подвиг – это, можно сказать, воздух для его духовных легких. Другое дело, что не всем подходят одни и те же подвиги, и для монаха важно всё делать по благословению духовного наставника. Игумен или игумения должны каждому своему чаду помочь найти посильный для него подвиг. Нет такого монаха, который был бы не способен вообще ни к какому подвигу. Ведь что заповедует Евангелие? «Возлюби Господа всею крепостию твоею». Отдай Христу всю крепость твою – то есть именно те силы, которые есть у тебя. Господь судит не по каким-то абсолютным меркам: мол, не можешь делать тысячу поклонов, значит, ты мало любишь Бога, – а по доброму произволению, усердию и самоотверженности человека. Подвиг – это преодоление себя во имя любви Божией. Допустим, кому-то легко сделать триста поклонов, а другой с трудом кладет тридцать, но делает их с горением сердца. И вот эти тридцать «трудных» поклонов в очах Божиих дороже, чем триста «легких». Когда человек может мало, но приносит Богу все, что имеет, то Господь принимает его делание как великий подвиг, как две благословенные лепты евангельской вдовицы.

И независимо от того, имеем ли мы силы для телесных подвигов, любой из нас может совершать подвиг внутренний. Что это такое? Например, молчание ради молитвы – это самая настоящая духовная аскеза. Не делать замечаний, принимать всех окружающих такими, какие они есть, – разве не подвиг? А благодушно терпеть любые обиды, быть приветливым и отзывчивым, когда на душе тяжело, – это вообще можно приравнять к мученичеству! И этот подвиг выше многих других. В одном отечнике рассказывается такая история. Был в монастыре брат, который подвизался в молчании. Однажды другие отцы решили испытать его. Они собрались плыть вместе на лодке в соседнее селение, и когда все спустились на причал, то сказали этому брату: «Лодка мала, места на всех не хватит. Ты самый молодой, возьми свою котомку и иди пешком». Услышав это, прежде молчаливый брат возмутился и начал спорить. Тогда отцы сказали: «В его бочке очень горькое вино» (то есть его молчание не по Богу). Брат понял обличение и положил земной поклон. С этого времени он стал понуждать себя к тому, чтобы освободиться от всякого самолюбия, поняв, что подвиг терпения обид и несправедливости выше даже молчания.

– В древних монастырях человека, который хотел поступить в обитель, различным образом испытывали. Как в наше время проверить в приходящих твердость произволения? Как Вы, например, определяете, сможет ли новопоступившая стать настоящей монахиней?

– Монашество – это совершенно новая жизнь. Готов ли человек начать как бы с чистого листа, забыть все свое прошлое? Готов ли он, подобно апостолам, бросить все свои старые мрежи, чтобы пойти за Христом? Это главное, на что смотрели в древних монастырях, и то же самое важно и сейчас. В одном древнем отечнике рассказывается о юноше, который решил уйти в монастырь, а когда друзья стали его удерживать, он оставил в их руках свою одежду и побежал в монастырь. И образно говоря, любой человек, решивший стать монахом, призван оставить за воротами монастыря всю свою ветхую одежду, то есть мирскую жизнь.

Вы спрашиваете: как узнать, есть ли у человека такая твердая решимость? У нас каких-то особых испытаний нет. Сама повседневная жизнь показывает: способна ли вновь поступившая сестра полностью отречься от мира ради новой жизни во Христе. Это видно, например, по тому, что сестра не любит выходить из монастыря, не ищет встреч со своими родственниками, ничего не оставляет при себе из своих мирских вещей. Монаха ничто не должно связывать с миром, даже какая-либо мелочь. В древних монастырях, как свидетельствует преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, поступающего спрашивали: не оставил ли он при себе какую-либо вещицу или монетку? В то время и представить не могли, чтобы монах держал у себя что-то напоминающее ему прошлую жизнь! И в наши дни в благоустроенных монастырях к этому относятся так же. Митрополит Афанасий Лимасольский в одной беседе вспоминает, как в их монастыре на Святой Горе один послушник хотел оставить у себя альбом с марками, которые собирал с детства. Но старец сказал ему: «Брось его в печку. Ты оставил отца и мать, и не можешь отречься от каких-то марок? Выбирай: или марки, или Святая Гора». Юноша переборол себя, послушался – и стал свободным. А что было бы с ним, если бы он сохранил это маленькое пристрастие? Оно могло бы увести его обратно в мир. Сердце монаха не должно разделяться. У нас в монастыре изначально так сложилось, что сестра в обитель ничего с собой не приносит. Конечно, при этом монастырь дает ей все нужное, так чтобы сестра не имела никакой заботы.

Что еще особенно важно? Монах – это человек молитвы. Преподобный Антоний Великий, когда испытывал святого Павла Препростого, смотрел: готов ли он вместе с ним молиться каждую ночь. Павел исполнял молитвенное правило с бодростью, и тогда святой Антоний принял его в ученики. И в наши дни любовь к молитве остается одним из главных условий, чтобы человек стал монахом. Если, например, он ленится прийти на службу или исполнить правило, то что он будет делать в монастыре? Разве не ради этого он пришел в обитель? Без молитвы монашеская жизнь абсурдна.

Конечно, чтобы молиться по-настоящему, нужно не иметь никаких внутренних попечений, а это достигается через послушание. В монастыре вся жизнь построена на послушании, и обычно в первые же несколько месяцев видно: ревностна ли сестра в отсечении своей воли? слушается ли со свободой? не остается ли внутренне при своем мнении?

Наконец, проходит еще какое-то время, когда становится понятно, сохраняет ли сестра твердость в искушениях, которые в духовной жизни неизбежны; есть ли у нее терпение и жертвенный дух, чтобы пребывать в мире со всеми сестрами; готова ли она носить тяготы ближних. Сестра приобретает навык к молитве, чтению, монастырским трудам. Она срастается с сестринством, не мыслит себя без него. Коротко говоря, сестра живет в монастыре и радуется монашеской жизни. Вот это монахиня. И ее постриг – это и для нее, и для нас самое радостное и желанное событие.

– В монастыре собираются люди с очень разными способностями и дарованиями, как внешними, так и духовными. Причем в таком тесном кругу все это на виду. Как избежать соперничества, зависти?

– В монашестве человек может открыть в себе главное дарование – способность к общению с Богом, восприятию Духа Святого. Все остальные дарования – второстепенны. Кто-то из святых отцов говорит: человек, который облачился в царскую порфиру, будет ли завидовать рубищу нищего? Духовная жизнь – это и есть царская порфира, а земные таланты и преимущества – все равно что рубище нищего. И в монастыре каждый может облачиться в порфиру, почувствовать себя царским сыном! Что для этого нужно? В первую очередь глубокая молитвенная и литургическая жизнь. На Литургии все равны. Там нет молодых и старых, талантливых и бездарных, образованных и простых. Все мы равно предстоим перед Христом, и богослужение всех освящает.

В самом начале основания нашего монастыря, в XIX веке, еще когда он был просто монашеской общиной, без причта, сестры каждый день вычитывали службы сами, в молельной комнате. И на этих службах царила такая благодать, что все окрестные жители приходили молиться вместе с сестрами и готовы были терпеть и тесноту, и все неудобства. Богослужение было главным источником радости, вдохновения! И для нас сейчас богослужение – это фундамент жизни. Одна наша сестра рассказывала, что когда она пришла в монастырь как паломница, то первое, что ее поразило, – это службы. Она удивлялась: как много сестер, и все стоят как один человек, – словно некая небесная рать, воинство Христово! В этом единстве она увидела такую красоту, такую силу, что ей захотелось тоже быть в этом небесном лике. Богослужение всех нас соединяет прочными узами.

В монашеской жизни есть еще одно условие, благодаря которому в монастыре нет духа соперничества и зависти. Это келейная молитва. Она дает сестрам такое чувство полноты жизни, что им уже не нужен никакой земной успех. Благодаря молитве в монастыре иные ценности, иной взгляд на всё. Можно сказать, что, приходя в монастырь, человек перемещается в иную систему координат. Например, одна сестра, глядя на другую, не оценивает ее внешность, таланты, должность. Все это теряет значение для человека, который молится, чей внутренний взор постоянно обращен к Богу. Всё и всех он видит в Боге. И мы друг в друге видим, прежде всего, сестер во Христе, с которыми вместе предстоим пред Богом.

Конечно, иногда бывают трудности. Когда кто-то поддается нерадению в духовном делании и начинает обращать внимание на внешнее, тогда в его сердце входит чувство зависти. Например, сестра начинает огорчаться, почему Господь не дал ей красивого голоса, как другим. И она вместо того чтобы жить и радоваться, целыми днями думает о пении, переживает. Такой сестре нужно помочь вновь установить для себя правильные духовные ориентиры. Так чтобы она поняла, что счастье не в том, чтобы красиво петь, а в том, чтобы быть с Богом. И что Бог всё дает ей для радости, только нужно оставить свою волю и предаться в Его руки. Старец Паисий Святогорец говорил одной монахине: «У тебя так много духовных сил, а ты расточаешь их на глупую зависть! В тебе есть прирожденное благородство, а ты мучаешься, как последняя нищенка. Если бы ты не буксовала в зависти, то очень преуспела бы в духовной жизни, в молитве». Когда открываешь перед человеком иные, духовные перспективы, тогда он постепенно избавляется от зависти и обретает покой и радость.

– Каким должно быть отношение к трудам в монастыре? Святые отцы говорят, что, с одной стороны, монах должен исполнять свое дело ревностно, а с другой – беспристрастно. Как это возможно сочетать?

– Если монах ведет глубокую духовную жизнь, любит молитву, то он правильно относится и к трудам. Для него труд – это духовное делание, через которое он соединяется с Богом. Некогда Адам возделывал рай по заповеди Божией, и через этот труд возрастал в познании Бога. Эту тайну сейчас людям трудно понять, потому что они привыкли смотреть на труд лишь как на средство для приобретения каких-либо земных благ. Но в монастыре эта тайна приоткрывается человеку. Потому что монах не просто трудится – он исполняет заповедь, творит послушание. И как говорит один старец, у монаха руки должны трепетать, когда он прикасается к своей работе! И если он трудится собранно, самоотверженно, рачительно, то он, как Адам в раю, ощущает, что Господь рядом с ним. В одной книге есть такой интересный рассказ. Был монастырь, в котором братия очень любили петь на службах. А служение на кухне они поручили одному простому брату, у которого петь не получалось. Он же служил им, как святым, которые воспевают Бога, но и сам очень любил слушать службу, а потому при первой возможности бежал к дверям храма послушать, как они поют. Один из братий, желая поддразнить повара, спрятал поварешку, которой тот перемешивал еду. Итак, брат немного послушал песнопения и побежал на кухню перемешать пищу. Не найдя поварешки, он перемешал кипящую пищу рукой и, нисколько не обжегшись, опять побежал слушать пение. Тогда братья поняли, что Бог скорее пребывал с этим братом на кухне, чем там, где все они пели. Ревностное служение ближним приносит монаху благодать Божию.

И между прочим, из того, как человек трудится, видно, как он молится. Мне запомнилось, как в одном фильме Святейший Патриарх Кирилл рассказывал о митрополите Никодиме (Ротове): «Он так пламенно служил Литургию – мог ли он после этого не служить так же горячо и ревностно Церкви?» Так и монах, который усердно молится, – может ли потом трудиться прохладно, небрежно?

При этом, конечно, очень важно все делать по благословению и не отдавать сердце своей работе. Старец Паисий так и советовал: «Сколько можете, не отдавайте работе сердца. Руки, ум – отдавайте, но сердца не отдавайте». При таком устроении монах внутренне свободен, у него мирный и бодрый дух, хотя при этом он, может быть, много и усердно работает. Это очень важный момент! Ведь если монах из-за пристрастия к послушанию теряет душевный мир и конфликтует с ближними, то это разрушительно и для него самого, и для братства. С одной стороны, монах, конечно, должен любое дело исполнять тщательно. Но все же самое главное для него в любом деле – приобрести духовный плод, то есть смириться, послушаться, сохранить мир с ближними и мир в своем собственном сердце. Именно этот духовный плод останется в вечности, тогда как все земные дела – пройдут. И на самом деле больше всего пользы монах приносит монастырю не своими земными талантами, а тем, что смиряется, отсекает свою волю, самоотверженно служит ближним. Это самая большая польза для монастыря.

– Расскажите, какие трудности бывают в молитве? Что вы советуете сестрам в таких случаях?

– Мне кажется, есть два основных искушения. Во-первых, дьявол увлекает монаха разными делами, чтобы он вечером приходил в свою келью как можно позже и молился как можно меньше. Один старец говорил своим послушникам: «В час твоей молитвы дьявол принесет тебе на память сто тысяч несделанных дел, лишь бы ты закрутился как белка в колесе». И, к сожалению, ему очень легко искушать монахов таким образом. Возьмите любого монаха – у него каких только дел ни найдется! И лукавый этим пользуется: чем ближе вечер, тем больше он внушает монаху помыслов, беспокойства о делах… Одна наша сестра рассказывала мне, как ей приходилось вести настоящую войну за свое правило: то есть заставлять себя вечером вовремя приходить в келью, отказываться ради этого от каких-то личных дел, от ненужных разговоров, рассчитывать днем свои дела так, чтобы закончить до вечера. Но она не пожалела, что выдержала эту борьбу и приучила себя к правилу. Она почувствовала, что правило – это в самом точном смысле слова пища монаха. Представьте себе, что человек не ест. Что тогда происходит? Он становится больным, слабым, унылым. Так и монах, когда не совершает правило, духовно истощается, так что не чувствует ни вдохновения, ни любви к Богу. Смотрит вокруг и видит обыденность, молиться не хочется, помыслы полны осуждения… Духовник нашего батюшки, отца Авраама, игумен Андрей (Машков), постриженик Глинской пустыни, очень часто говорил: «Молитва – это соль. Если мясо или рыбу не посолишь, они загниют. Так и человек, если не молится, начинает гнить».

Часто монахи недооценивают пребывание в келье, а это один из высших подвигов. В келье монах подвизается в покаянии, трезвении, памяти смертной. Даже отречение от мира по-настоящему совершается именно в келье – когда во время молитвы монах отрекается от всякого мирского помысла. Это подвиг, который в особенности преображает человека. И одно из самых больших достижений для монаха – приучить себя каждый день в одно и то же время совершать правило.

Второе искушение, с которым, наверно, тоже сталкиваются все монахи, – это бесчувствие в молитве. Что в таком случае делать? Мне больше всего нравится совет преподобного Иоанна Кассиана Римлянина. Он советует монаху, подобно ветхозаветному воину Аоду, пользоваться обеими руками как правой – то есть и счастье, и несчастье употреблять себе во благо. У тебя в молитве все хорошо, есть умиление, чувство близости Божией? Прекрасно, только не поддавайся искушению «справа», то есть тщеславию, – и не останешься без плода. Но и когда приходит искушение «слева», молитва кажется скучной, а само пребывание в келье тягостным, – не унывай и не прекращай молиться. И получишь венец за свое терпение и верность Богу. Главное – не оставлять молитву. Старец Ефрем Филофейский советовал своим монахам, когда у них были трудности в молитве, – немножко обманывать себя. Он говорил им: «Приди в келью и скажи себе: “Протяну одну четочку, это быстро”. Потом скажи: “Одну протянул, протяну и другую. Протяну и третью, во славу Пресвятой Троицы. Протяну и четвертую, во славу четырех евангелистов”. Так и не заметишь, как сделаешь свое правило».

Монах, который терпеливо переносит трудности в молитве и не оставляет ее, хотя бы и годами не имел никаких чувств, – это мученик в очах Божиих. Молитва никогда не пропадает даром, и человек ничего не теряет, когда подвизается в ней. Он, несомненно, получит от Бога награду.

– Болезнь нашего века – это уныние, расслабленность души. Как вы рекомендуете сестрам бороться против помыслов уныния?

– Старец Софроний (Сахаров) писал, что в ту эпоху, когда Эйнштейн сделал свое великое открытие, человечество погрузилось в тяжкое отчаяние. То есть в одно и то же время человеческий разум достиг своего высочайшего развития и обнаружил свое полное бессилие. Самые великие открытия, самый развитый интеллект – это не залог счастья. Наоборот, они могут даже вести к деградации и разрушению. И, как замечает старец Софроний, в ту же эпоху преподобный Силуан получил от Господа откровение: «Держи ум твой во аде – и не отчаивайся». Это утешительное слово: «Не отчаивайся» – через старца Силуана было сказано Господом всем современным людям. Лекарство же от отчаяния – смирение и надежда на Бога.

Для игумена монастыря одно из важнейших дел – поддерживать в братстве бодрый дух, так чтобы не было и следа уныния. Это залог правильной духовной жизни. Один древний подвижник, авва Аполлос, замечая кого-то из братьев печальным, всегда звал его к себе, расспрашивал и потом ободрял: «Почему ты печалишься? Прилично ли унывать монаху? Пусть грешники и язычники рыдают, а нам прилична радость». Действительно, хотя монах идет тесным путем, но в то же время в монашеской жизни сокровенно присутствует великая благодать. Господь особенно поддерживает и утешает монахов. И каковы бы ни были причины уныния, их всегда можно преодолеть. Например, иногда уныние происходит от какого-то смущающего помысла: дьявол что-то представляет монаху в черном свете. Тогда одного доверительного разговора монаха с духовным отцом бывает достаточно, чтобы уныние полностью развеялось. Еще может быть, что человек переутомился, а это обычно сопровождается угнетенностью души, мрачными помыслами. Посоветуешь такому человеку просто выспаться, погулять – и смотришь: он уже снова веселый, и даже не может вспомнить, отчего унывал. Бывает и так, что человек унывает из-за того, что согрешил. Уныние от греха – это более опасная вещь, чем даже сам грех. Это можно сравнить со стрелой, у которой на острие яд. Стрела – это грех, а яд – уныние. И когда человек ранен грехом, для него важнее всего не падать духом, не дать яду уныния отравить все его существо. Святитель Игнатий (Брянчанинов) в таких случаях говорил своим послушникам: «Исповедуй грех – и будь весел!»

Что еще может быть причиной уныния? То, что человек не до конца отрекся от мира. Он хранит в сердце какую-то привязанность, хочет чего-то мирского – и потому его душа разделяется и тоскует. Но если он откровенно и с покаянием исповедуется в этом, то может очень быстро исцелиться от печали. Уныние порой возникает еще оттого, что человек устремляется к высоким добродетелям, которые для него пока недоступны. Самый распространенный пример: монах прочитал о благодатных состояниях, вдохновился, встал на правило – а благодати, как ему кажется, нет. И вот он огорчается, молится уже без вдохновения, у него тьма помыслов. А на самом деле, ведь само то, что он встал на правило, произносит молитву – это уже действие благодати Божией. И если монах просто будет любить свое правило, исполнять его с усердием, то он будет продвигаться в духовной жизни.

Уныние делает монаха бессильным. Тогда как надежда на Бога помогает ему преодолевать все трудности. Даже если монах впал в нерадение – это не повод предаваться унынию. В любой момент монах может сказать себе, как блудный сын: «Встану и пойду к Отцу моему. Совершу свое правило, почитаю Евангелие». И его жизнь изменится, он вновь встанет на путь, ведущий к Богу.

– Один из самых сложных вопросов: как сохранить во всем монастыре и в сердце каждой сестры ревность по Богу? Монах не имеет права быть нерадивым, он должен гореть духом! В первые века все христиане пламенели духом, так что готовы были отдать Христу всё, вплоть до собственной жизни. А когда началось духовное охлаждение, именно монахи стали теми, кто сохранил в своих сердцах огненный дух, ревность по Богу. Монах – это современный герой духа, это борец, всегда готовый к брани. Если же он теряет ревность и избегает пролития крови ради заповедей Христовых, то для него это возвращение вспять, к мирской жизни. На Святой Горе в наши дни был один подвижник, монах Арсений; в начале своего монашеского пути он впал в нерадение, оставил молитву, аскезу и, как он сам говорил, стал мирянином в монашеской одежде. Однажды он попал на лодке в шторм и начал тонуть. Гибель была неизбежна, и он стал призывать Божию Матерь: «Спаси меня, я изменю свою жизнь, я буду подвизаться ради Господа!» Пресвятая Богородица спасла его – и после этого он стал другим человеком. Вот так и мы должны непрестанно молить Господа и Божию Матерь, чтобы Они помогли нам сохранить ревность в наших сердцах. Только тот монах, который подвизается, горит духом, – живет истинной жизнью во Христе. Что бы он ни делал, будь то работа или молитва, он все делает с вдохновением. С особенной решимостью он отсекает свою волю, смиряется, жертвует собой. И его ревность по Богу зажигает сердца окружающих. Как говорил старец Паисий, рядом с истинным монахом находиться полезнее, чем даже читать жития святых.

Ревность – это то, что нам нужно обновлять в себе каждый день. Каждый день мы призваны как бы начинать свою жизнь заново, просыпаться утром и радоваться: сегодня я буду угождать Христу, буду отрекаться от себя, служить ближним, молиться. Сегодня я начинаю свой путь к Богу! В земной жизни не может быть такого, чтобы человек когда-то перестал подвизаться, чтобы он однажды сказал: «Я достиг всего, я могу больше ничего не делать». Искать Бога человек призван вновь и вновь. Искание Бога – это и есть обретение Его.

Краткая справка:

Ново-Тихвинский женский монастырь в Екатеринбурге был учрежден в 1809 году личным указом императора Александра I. Первой настоятельницей стала игумения Таисия (Костромина), которая устроила жизнь обители согласно древним иноческим традициям, советуясь с духовно опытными старцами: игуменом Исаией (Зубковым), настоятелем Саровской пустыни и духовником прп. Серафима, прп. Филаретом Глинским, прп. Зосимой (Верховским). Строгие общежительные правила, ежедневное богослужение, любовь к молитве, крепкое единство между сестрами – эти принципы, заложенные игуменией Таисией, хранили все последующие настоятельницы. Главной святыней монастыря была Тихвинская икона Пресвятой Богородицы, на праздник в честь которой, 26 июня/9 июля собирался весь Екатеринбург и множество паломников со всех концов губернии. После революции монастырь был закрыт, сестрам пришлось вести монашескую жизнь в миру, многие подверглись репрессиям.
В 1994 году началось возрождение монастыря; духовником обители все эти годы является схиархимандрит Авраам (Рейдман). К настоящему моменту восстановлен главный храм обители – собор св. Александра Невского.
Собор был заложен при первой настоятельнице – игумении Таисии. Сестры помогали при строительстве храма, ради чего устроили небольшой кирпичный заводик, кирпичи делали своими руками и сами подносили к строящемуся храму. Трехпрестольный собор был освящен в 1854 году.
В 1905 году во время поездки на Урал в этом храме служил св. прав. Иоанн Кронштадтский: во время этого богослужения молящиеся стояли даже на подоконниках и на карнизах окон снаружи.
После революции собор был закрыт, с 1960-х годов в нем располагался краеведческий музей, и туда были привезены мощи св. прав. Симеона Верхотурского – на хранение в закрытом отделе. Там они пребывали до возвращения их Церкви в 1989 году.
В 1991 году храм был возвращен верующим, а затем передан возрожденному Ново-Тихвинскому монастырю. Сестры много потрудились над реставрацией собора, с большой любовью и усердием: весь облик храма детально разработан ими по древним образцам.
Во время освящения собора Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Кириллом 19 мая 2013 года им было преподано благословение, чтобы монастырь впредь именовался: Александро-Невский Ново-Тихвинский.

Фото с сайта

Монастырская жизнь

Чаще спрашивай себя: «Зачем я пришла в монастырь?» И старайся каждый день провождать жизнь так, как ты проводила первый день, пришедши в обитель, и каждый день утром говори себе: быть может, этот день — день послед-ний моей жизни? Потерплю же я по любви ко Господу Иисусу Христу, хотя ныне какая бы ни была скорбь, и прощу каждому оскорбившему меня обиду, да воспомянят и меня многогрешную Господь и помилует, и спасет по неложному Своему обещанию (Лк. 14, 37) (преп. Иосиф).

Учись понимать и монастырскую жизнь, когда поймешь, тогда можешь понуждаться и на самое дело, от которого укореняется мир в душе, премогающий всякие неудобства (преп. Амвросий).

Что делать, что трудно тебе достается, надо потрудить-ся ради Святой Обители. За это Господь наградит, и обитель будет помнить твои труды с благодарностью. Молитовку не оставляй. Если в церковь не можешь ходить всегда, то помаливайся почаще во внутренней клети своей — в сердце своем. Там можно молиться и во время работы. Бог да поможет приучиться к сему. Вспоминай почаще и о после-днем часе нашей жизни (преп. Иосиф).

Ты, наверно, забыла про вечный покой во Царствии Небесном, а тем покоем нескончаемо будут наслаждаться претерпевшие до конца, ибо туда только и можно войти многими скорбями. Или ты никогда себе на память не приводишь того, как жили и что терпели Спаситель, Божия Матерь и все святые? Зачем же ты неразумно ропщешь и этим губишь свои венцы? Или ты не веришь в будущую жизнь? Не смотри, как живет богатый... а лучше подражай бедному Лазарю, и будет после смерти Ангелами отнесена твоя душа на лоно Авраамово (преп. Иосиф).

Твое письмо получил и молюсь, чтобы Господь просве-тил твой ум. Не ищи своего пути к Царствию Небесному, а иди тем узким, по которому тебя ведет Господь. Получше разбери-ка свою жизнь и сличи с той жизнью, которую ты обязана по обету монашества проходить, — то ты непре-менно увидишь, что ты живешь не в скорбях, а в прохладе. Одно безропотное терпение и покорение участи спасет нас слабых, а если и это последнее средство отвергнем, то не спасение, а погибель наследуем. Будь усердной к молитве и послушаниям не ради какой корысти, а единственно ради Бога, — тогда все дастся тебе, что теперь ты никак не можешь, а тогда все это само придет к тебе (преп. Иосиф).

Пишешь, что немирно между вами. Правда, это очень тяжелое состояние. Ну что делать, потерпеть надо, да ста-райся со своей стороны не делать того, что нарушает мир ближнего. А что тебя обижают, за это Господь утешит, если со смирением переносить будешь. Не ропщи, не раскаивай-ся, что пришла в монастырь. Потерпи, Бог даст, все обой-дется. О переходе погоди думать (преп. Иосиф).

Слава Премилосердому Господу, что Он даровал тебе чувство к возвращению в монастырь, совсем было поко-лебавшееся... Хотя бы ты в мире осталась, что же нам до этого, люди живут и в мире, и мирны бывают, но ты, уже посвятивши себя жизни монастырской, и <оставя> ее, не могла бы быть мирною, да и в содержании сомнительно... (преп. Лев).

Живя в обители хотя и скудно, но удобнее к смирению и лучше смиришься... (преп. Лев).

Если будешь жить по-монашески, то и на будущее вре-мя никто тебя не потревожит, и ты останешься в обители навсегда (преп. Амвросий).

Если кто скажет: «Зайдите», то скажи: «Я теперь в кислом расположении, — не могу» (преп. Амвросий).

В обители... будут спасаться девы, и вообще лица женского пола, желающие уневестить души свои Христу, хотя по немощи человеческой живут и будут тут жить с некоторыми ошибками. Святой апостол Павел пишет: «не похвалится всяка плоть пред Богом» (1 Кор. 1, 29). Ив Ветхом Писании сказано: «несть человека, иже поживет и не согрешит» (Ср.: 3Цар. 8, 46). Наконец, часто повторя-ется многими и русская пословица: ошибка в фальшь не ставится (преп. Амвросий).

Да исполняется над всеми Евангельское слово Христо-во: «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 20). А вас собралось «о имени Христове» не две и не три, а немалое множество. Правда, что в большой семье бывает не без урода, но делать нечего, и это следует потерпеть. А иначе, когда все будут хороши, и возгордиться можно (преп. Амвросий).

Сострадаю вам в скорбях ваших среди неудобств и не-устройства обители. Впрочем, ждите милости Божией, пока благоволит Господь изменить положение дел обители ва-шей. Един Он все ведает и Един всем управляет или прямою Своею всесильною волею, или промыслительным попущением по причинам, Ему только известным вполне, людям же известным только отчасти, отчасти это за грехи наши и за жизнь, несообразную нашему званию. Сам Он чрез пророка Амоса говорит: «несть зла во граде, егоже не сотворих» (Ср.: Ам.3, 6), зло — то есть бедствие. Также апостол Павел пишет: «Если же наша неправда открывает правду Божию, то что скажем? не будет ли Бог несправедлив, когда изъявляет гнев?» (Рим.3,5) Думаю, помните вы сами церковную повесть: когда один святой пресвитер молился Богу, чтобы избавил от епископа, отягчавшего город разным неподобным нестро-ением, в ответ на его усердную молитву услышал глас: для этого города потребен был епископ еще худший. Мое грешное мнение: если бы каждый из членов, или, по край-ней мере, многие, составляющие общество ваше, вместо ро-пота, обратились к Богу с усердным молением и исповеда-нием немощей своих, и желанием впредь направляться к стезям монашества по силе и возможности, то скорее бы, кажется, благоволил Всеблагий Господь изменить главную вину настоящей тяготы и неудобства и чрезмерной общей скорби... Советую вам, хотя и нелегко это, оставить чело-веческие изветы и извинения и обратиться за помощью к Единому Богу Сердцеведцу, Единому могущему все изме-нять и устроять, якоже Сам весть, паче чаяний и ожиданий человеческих. Святой Златоуст в письмах к Олимпиаде говорит, что Бог тогда только начинает являть Свою силу, когда оскудеют все человеческие соображения, и готово явиться безнадежие, «чтобы, - по слову Апостола, - надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых» (2 Кор. 1, 9) (преп. Амвросий).

То, что тебе кажется, что начальница тебя вышлет из обители, и что ты пленяешься этим помыслом, — и это обольщение вражие, потому что тебя еще никто не гонит, а только эта мысль тебя отводит от настоящего монашес-кого дела. Когда погонят, тогда видно будет (преп. Амвро-сий).

Ты пишешь, что не можешь равнодушно смотреть на м. Игуменью и потому удаляешься всячески, чтобы не яв-ляться ей на глаза. Это не хорошо и не полезно тебе, лучше с усердием и с верою помолиться Господу Богу о ней, как умеешь: тогда, может быть, и изменит в ней Господь не-правое понятие о тебе, если это нужно будет, потому что, по слову Апостола: «се, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3, 12) (преп. Амвросий).

Писала ты, что приходил какой-то человек, от кото-рого слышался смрад и зловоние, и после восстала на тебя сильная брань, а ты его неосторожно пустила в свою келью, и спрашиваешь меня, кто это такой?! Просто человек, одер-жимый различными страстями, но, думаю, подосланный к тебе попущением вражиим. Ты испытала эту брань, а сест-ра N. испытала сильную и долгую брань после того, как мирская женщина посидела на ее кровати. Вперед обе будьте осторожны в приеме мирских людей, презирая все благовидные к тому предлоги... «Время всякой вещи» (Еккл.3, 1)... Время принимать людей и время не принимать (преп. Амвросий).

Старайся жить в монастыре страннически, себе вни-мая и помалкивая, и не входя ни в какие дела. Тогда и уразумеешь самим делом Апостольское слово: «любящим Бога... все содействует ко благу» (Рим. 8, 28). Сказано в псалмах: «многи скорби праведным: многи раны грешно-му» (Пс. 33, 20; 31, 10). В каком бы положении христиа-нин ни находился, не может избежать скорбей и болезней (преп. Амвросий).

В прежнем письме ты писала, что весной собираешься уехать куда-то из обители. Один выезд не удался. Совето-вал бы я тебе не делать других попыток, чтобы не случи-лось подобного. Тогда еще больше будет нареканий и больше придется терпеть неприятностей. Вернее и лучше терпеть на одном месте. Есть русская пословица: на одном месте и камень обрастает. А в старчестве сказано: сиди в келье своей, и келья всему тебя научит (преп. Амв-росий).

Сердечно желаю тебе, по возможности, успокоительного жития, елико возможно есть в юдоли сей плачевной, в ней же плачевным житием со смирением достигаем радости неизменной и нескончаемой, которую да сподобит нас Всебла-гой Господь получить терпением и долготерпением, так как и праведным многи скорби, и грешным многи раны и уязв-ления, то кроме смиренного претерпевания переносить все это неудобно. Помолимся Господеви, да подаст нам помощь Свою, и веру, и мужество, и благое произволение к испол-нению Божественных заповедей, и молитвенного келейного правила, и прежде сего хождения на церковные службы, со страхом Божиим, и вниманием, и благоговением, во срете-нии сестер и матерей благопокорным и благоприличным обращением, и подобающим поклонением, памятуя Еван-гельское слово: «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7, 12). Просто — в новой келье желаю тебе обновления духовного и успокое-ния душевного (преп. Амвросий).

Пишешь о послушнице N., которая все хочет посту-пить в сестры милосердия, но, наконец, слава Богу, уселась. Если опять станет смущаться, скажи ей, что если она убе-жит из монастыря, то враг ее поймает. А послушнице N. не советую, ради близости родных, перейти куда-нибудь по-дальше. Враг нигде не оставит искушениями. Касательно же своего положения, помни Апостолом вкратце выражен-ную волю Божию: «ко всем долготерпите, всегда радуйтеся, непрестанно молитеся, о всем благодарите: сия бо есть воля Божия» (1 Фес. 5, 14, 16—18). Если не можем еще радоваться, то, по крайней мере, постараемся не скорбеть паче меры, а вооружаться терпением и долготерпе-нием, памятуя сказанное от Господа: «претерпевши до кон-ца, той спасен будет» (Мф. 10, 22) (преп. Амвросий).

Как ни скорбно, как ни прискорбно тебе, но раскаивать-ся не следует, что пошла в монастырь. Во всяком случае, вернее и благонадежнее то, что мы находимся Промыслом Божиим в монастыре и более имеем надежды получить ми-лость Божию, поступивши в монастырь, нежели бы остав-шись в мире. И «в мире скорбни будете» (Ин. 16, 33), сказано в Евангелии. Лучше потерпеть скорби в монасты-ре. Можно получить большую милость Божию (преп. Амв-росий).

Пишешь, что в новом месте ты скучаешь. Нельзя и не поскучать от разных причин, так как обитель новая только начинается и порядок еще не устроен, а нужно его устраи-вать, а вдруг всего не устроишь. В новом месте и в новом деле многого недостает, а эти недостатки и озабочивают тех, от которых дело зависит. Во всяком случае, прежде нужно потерпеть и не унывать и с верою на милость и помощь Божию уповать. Силен Господь все устроить и подать нуж-ное и потребное (преп. Амвросий).

Ты воображаешь теперь, что примерами монастырских ты скорее возбудишься к покаянию, но я тебе говорю, что для тебя первая стрела вражия предстанет, — видеть их недо-статки и зазирать их, пока не увидишь своих немощей и страстей. Не все совершенны, но чрез несовершенных-то и совершенные бывают, и паки те в свою очередь очищаются другими. Каким бы образом кто стяжал терпение, ежели бы никто его не оскорблял? И как бы узнал свое устроение без обличающих? И как бы смирился? Все это тебе предстоит, и тебе покажется странным, а я тебя предупреждаю, что этому надобно быть, и все это бывает по мере нашего устроения, не без Промысла Божия. Ты, хотя и читаешь отеческие книги, но понимаешь весьма мало, и то в теории, а на деле больше и яснее познаешь (преп. Макарий).

Прежде всего: покоряйтесь старшим, несть власть, аще не от Бога, противляющиеся власти Божию велению противляются, а таковые грех приемлют. Посещайте неопустительно, кто может, храм Божий; в нем наша жизнь. Не оставляйте общей трапезы, на общей трапезе возлеже Возлюбленный, говорит святой Исаак Си-рин, а тайная трапеза есть блудная трапеза. Держитесь отеческих преданий, не ходите по кельям, не принимайте мирских, особенно мужчин, не заводите друж-бы между собою — мы все родные, и особенные приязни всегда беззаконны (преп. Анатолий).

В обители нашей, хотя и довольное количество бра-тии с хорошим поведением и ревностью к монашеской жиз-ни, но более новоначальных, обучающихся на духовной бра-ни в ополчении Христовом купно с братиями окормлением старших. Вам известно, какое бывает затруднение и в оби-тели при избрании на какое-либо послушание, чтобы найти способного к исполнению оного. Кольми паче трудно ука-зать на кого-либо к отпуску с вами, чтобы соответствовал вашему предприятию, в отдалении из обители и духовного окормления... По слуху же некоторые именуют обитель нашу рассадником монашества: это только пустая слава, не пользующая души наши. А хотя и были братия способные, но вам известно, что в три обители выбыло от нас немалое количество лучших из братий, а ведь люди не грибы, не одним утром поспевают (преп. Моисей).

Раздавать вещи погоди, еще самой пригодятся. Лишнего запасать не следует, но и без необходимого нельзя обойтись. В этом смущаться не следует (преп. Иосиф).

Есть спасение и кроме монастыря, но с трудом велиим. Хотя и в монастыре спасение не без труда, но зато и кроме спасения в монастыре может человек достигать и совер-шенства христианского, если только достодолжно потрудит-ся смирить себя и покорить не только воле Божией, но воле и начальствующих по Бозе и даже меньшим, в чем нет нарушения заповедей Божиих (преп. Амвросий).

Поздравляю тебя с облачением в монастырское платье и желаю тебе пожить по-монастырски — в кротости и смирении, — чтобы смотреть свои немощи и неисправно-сти, а других не судить. Кто судит и осуждает, тот то же самое после натворит... (преп. Амвросий).

Особенно же пред м. Игуменьею понуждайся смиряться и не толкуй ее поступков и обращения с тобою так пре-вратно или горделиво, что будто бы она поступает с тобою по памятозлобию, я думаю, что просто, во-первых, как на-чальница, а во-вторых, соображаясь со множеством сестер, желающих ездить в Оптину. Так полезнее и покойнее ду-мать, а вместе смиреннее и Богу приятнее (преп. Амвросий).

Устав

Относительно же форм и обрядов монастырских, — они потому уж хороши, что обуздывают нашу непокорную при-роду и заставляют отрекаться от нашей воли (преп. Амв-росий).

Батюшка <преподобный Амвросий> строго запрещал хождение по кельям, а также и прием к себе братий, без особенной и притом крайней нужды. На вопрос <иеромонаха>, что отвечать тем из братий, которые по легкомыслию своему будут смущаться таким моим поведением, старец сказал: «Отвечай таким, что отец Архимандрит не велел тебе ходить по кельям» (преп. Амвросий).

После обеда требуется отдых, а после вечернего пра-вила святыми отцами запрещены излишние беседы, кольми паче не полезные или ведущие к общему смущению (преп. Амвросий).

Готовить пищу в келье позволяется только старым да больным, которым груба трапезная пища. Если и ты боль-ная, и трапезной пищей трудно жить, то можно и тебе благословиться у м. Игуменьи когда что-нибудь сготовить себе. А если бываешь сыта трапезной пищей, то по прихоти варить себе отдельно не следует, это грешно. Господь да укрепит тебя в монастырской жизни и поможет тебе (преп. Иосиф).

Если у вас принято справлять именины, то не следует и тебе отставать от других. Живи так, чтобы ни в чем лучше сестер не показывать себя (преп. Иосиф).

Не вози никогда мяса в монастырь. Вот один так-то привез, а в мясе завелась трихнина, и он отравился (преп. Амвросий).

Когда бывает бдение, минут за восемь (до благове-ста) надо читать вечерние молитвы (преп. Амвросий).

Устройство женской больницы при женской обители, а мужской при мужской дело христианское и приличное, но кто измыслил брать или посылать из женских обителей инокинь, особенно юных, в общественные больницы, тому нельзя ожидать благого воздаяния от Господа, а скорее противного, потому что ни в древнеотеческом предании, ни в святых отеческих писаниях примеров этому не видим, а напротив, в писаниях преподобного Макария Египетского (в беседе 27 в гл. 15, по изд. Моск. Акад.) читаем пример разительный, сопротивляющийся новому учреждению. Он повествует, что «некто во время гонения предал на мучение тело свое, был повешен и строган, потом ввергнут в тем-ницу, и что ему по вере прислуживала одна инокиня, и он, сблизившись с нею, бывши еще в темнице, впал в блуд!». Если от сближения и с исповедником, потерпевшим муче-ния, инокиня не осталась цела, а подверглась не только душевному вреду, но и падению, и еще в древнее время, то чего же можно ожидать от подобных обстоятельств в наше последнее, слабое время? Приводим сей пример кро-ме вышеозначенного и вопреки новому измышлению по-сылать монахинь из монастырей в больницы для практики, на случай войны, на том же положении, как существующие теперь общины сестер милосердия. Никак нельзя согла-ситься с тем мнением, что будто бы дело вполне христиан-ское и полезное посылать невест Христовых, особенно юных, из мирных обителей в общественные больницы для служения грешным телам, с получением явного и неизбеж-ного вреда для душ сих служительниц. Подтвердим свое мнение, кроме многих святых отцев, словами великого учителя монашества, святого Иоанна Лествичника, который в 3-й Степени, в главах 22 и 23, говорит следующее: «как невозможно единым оком смотреть на небо, другим на землю, так невозможно не подвергнуться душевным бедствиям тому, кто совершенно не устранился помыслом и телом всех своих родственников и не родствен-ников». Добрый и благоустроенный нрав великим трудом и под-вигом приобретается, но и со многим трудом приобре-тенное во мгновение потерять можно (преп. Амвросий).

По смерти монаха нет душеприказчика и никакое за-вещание законом не приемлется, а все следует монастырю, и это относится к настоятелю, который должен исполнить то, что закон повелевает, а А. сумасброд распорядителем себя поставил! Надобно непременно подвергнуть его ответ-ственности, а иначе останется в монастыре зло неисцельное. Употреби все меры безотложно, приведи все в извест-ность, что у него находится, Бог Благой да вразумит тебя к охранению обители (преп. Моисей).

Монастырь

Обиталища сии <монастыри> не суть изобретение человеческого ума, но Дух Святый, чрез богодухновенных отцов, уставил жительство сие для тех, кои позваны будут от Бога, или из любви к Нему, или ради множества грехов своих (преп. Макарий).

Родители твои, с болезнью сердца, пишут ко мне, что ты просила у них дозволения отпустить тебя в монастырь. Похвально твое чувство... Однако ж скоро не спеши, испы-тай своего сердца чувства, готово ли оно к призванию сему. «Иже хощет по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой и по Мне грядет» (Мф. 16, 24). Надобно от-вергнуть свою волю и разум и покорить другим, могущим тебя вести спасенным путем, иначе ты не можешь научиться, по слову Господню, от Него, «яко Он кроток и смирен сердцем, и сим обрящешь покой душе твоей» (Мф. 11, 29). Он был «послушлив даже до смерти» (Флп.2, 8), и в нас чрез послушание является смирение, а без него все наши добродетели ничтожны. Когда же и решишься, то также избрание обиталища и наставляющего тебя не можешь са-ма избрать безошибочно, и о сем молись Богу: «скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взях душу мою» (преп. Макарий).

Если бы не десница Господня подкрепила меня, то, кажется, не в силах бы был и перенести всего того, что перенес. Ибо монастырь мой в городе, а посему у жи-тельствующих и нравственность похожа была на городскую, а не на пустынную. И мне все это должно было изменять, так что редкий день проходил без слез и без болезненного воздыхания (преп. Антоний).

Вы святую обитель нашу назвали своим Иерусалимом, но это наименование слишком уже велико, ибо в этом Иерусалиме вашем обитают люди наиболее убогие и при-том не безгрешные. Но если вы, по смирению своему, приемлете их или считаете за праведников, то, по слову Господню, и мзду праведничу приимете, только бы дал Бог не пристыдиться нам пред вами, если не то увидите в нас (преп. Антоний).

О монастырской жизни должно не семь раз, но семь-десят раз хорошенько обдумать, и потом уже однажды на-всегда решиться вступить в обитель святую на жизнь мо-нашескую (преп. Антоний).

В монастыре еще может быть труднее, где вся жизнь до гроба должна быть в трудах, в подвигах, в повинове-нии, в отложении своих волей и желаний. И повиноваться должно не одной г-же Игуменье, но и старицам, и сестрам о Христе, и сделаться из барышни простою служаночкою, т. е. безответною и всепокорнейшею послушницею до последнего издыхания своего (преп. Антоний).

Святые отцы говорят, что полезнее переменить себя, а не обитель, ибо и Н. ваш монастырь стоит на Господней земле и под покровом Божией Матери. Чего же еще больше искать? (преп. Антоний).

Из чужих монастырей наши покойные настоятели не принимали, иногда, впрочем, в крайних случаях, и принима-ли, только с неохотою (преп. Иосиф).