Бихевиоризм и необихевиоризм являются одними из базовых направлений в практической психологии, наряду с психоанализом, гештальт-психологией и гуманистическим направлением в психологии. Чем же интересны эти два направления и какое место в системе психологических знаний они занимают?

Бихевиоризм – одно из основных направлений в психологии, зародившиеся в 20-х годах ХХ века в США. Это учение настолько обширно и значимо не только для психологии, но и для социологии, политологии, педагогики и прочих областей науки и практики, что бихевиоризм даже называют отдельной наукой – наукой о поведении (с английского языка behavior – поведение).

Основателем бихевиоризма как направления в психологии считается американский психолог (1878-1958), но нельзя не упомянуть, что огромный вклад в развитие этого направления внесли российские ученые И.М. Сеченов, В. М. Бехтерев, И.П. Павлов и другие, все они работали в конце XIX – начале XX веков.

Позже советская власть и многие отечественные психологи рьяно и далеко не безосновательно критиковали бихевиоризм, отчего он прекратил свое развитие в СССР. Классический бихевиоризм до сих пор критикуется учеными во всем мире в основном из-за вопроса об узости предмета изучения и безнравственности, применяемых в нем методов. Но в СССР он рассматривался еще и как особое «буржуазное извращение».

Несмотря на это, некоторые теории советских ученых близки к американской науке о поведении и сегодня в России бихевиоризм и главным образом необихевиоризм, когнитивная психология, поведенческая психология и другие направления, вышедшие их классического бихевиоризма, развиваются, а методы их активно применяются в психотерапии.

Конечно, образованию бихевиоризма поспособствовали не только российские физиологи, психиатры и невропатологи, но и американские ученые. Главным образом коннексионист Э. Торндайк , проводивший эксперименты на голубях и белых крысах, и определивший важную, формирующую поведение роль метода «проб и ошибок».

В те времена поведение человека и животных считалось принципиально одинаковым. Человеческое поведение объявлялось лишь немного более сложным, нежели у животного, так как человек реагирует на большее количество стимулов из внешней среды. И российские и зарубежные ученые проводили опыты и эксперименты над животными с целью понять их поведение и иметь возможность, основываясь на полученных данных, изучить природу человеческого поведения.

Нельзя не сказать, что огромный вклад в бихевиоризм и в целом в понимание того как устроена психика, внесло огромное количество лабораторных собак, обезьян, крыс, голубей и прочих животных, некоторые из них погибали во время опытов.

Именно из-за того, что в ходе экспериментов живым существам наносился порой непоправимый вред, эксперименты бихевиористов считаются аморальными , хотя, конечно, далеко не все эксперименты, проводившиеся в позапрошлом и прошлом столетиях, были жестокими.

Самое страшное, что было в истории бихевиоризма это эксперименты над людьми . Многие из них покрыты тайной до сих пор и больше походят на детективную историю, о некоторых даже сняты художественные фильмы.

В наши дни никто не разрешил бы многие из проведенных в ХХ веке экспериментов как на людьми, так и над животными.

Как бы цинично это не звучало, но бихевиоризм оказался кстати в очень жестоком, но в тоже время самом прогрессивном из всех предыдущих, ХХ веке. Если бы не бихевиоризм с его прагматизмом и беспристрастностью, не было бы сделано огромное количество открытий, обусловивших лучшее понимание принципов работы психики.

Бихевиористы в 20-е годы прошлого столетия смело и резко «отмели» весь внутренний мир человека, его сознание, волю, смыслы, мотивы и остальные процессы, не поддающиеся объективному изучению, и приравняли психику к поведению .

Именно поведение индивида (человека и животного) от рождения и до смерти стало определяться как предмет психологии в бихевиоризме. Сам этот факт стал революционным для науки и до сих пор рождает множество споров.

Почему только поведение может быть проявлением психики, а как же мышление, эмоции, воля? Бихевиористы считают, что поведение – единственное проявление внутреннего мира человека, которое можно не только наблюдать и фиксировать, но объективно оценивать.

Изучая поведение, можно проводить научные опыты и эксперименты , то есть вмешиваться в личность испытуемого с целью проследить изменения в психике, вызванные этим вмешательством и быть уверенным, что полученные данные достоверны.

Изучая человека, бихевиористы стремятся снизить вероятность ошибки в результатах из-за «человеческого фактора» до минимума.

Бихевиоризм с его предметом (поведение) и методом (объективное наблюдение и эксперимент) возник как протестная реакция на существовавшую в то время психологию с очень субъективным методом интроспекции (самонаблюдение, наблюдением человеком своих же психических процессов) и сознанием как предметом изучения.

В то время, когда З. Фрейд говорил о глубине бессознательного, либидо и мортидо, Эдиповом комплексе и прочем, толковал сновидения и применял метод свободных ассоциаций для того, что бы понять, чем обусловлено сложное и противоречивое поведение человека, основатель бихевиоризма Дж. Уотсон провозгласили, что поведение может быть обусловлено только одним фактором – стимулом (внешним, физическим либо же внутренним, физиологическим воздействием на организм) и, по сути, оно – всего лишь реакция на этот стимул. А сознание и психические явления Уотсон объявил в принципе непознаваемыми естественнонаучными методами.

Поведение в бихевиоризме понимается как совокупность внешне наблюдаемых реакций организма на воздействия (стимулы), которые можно объективно зафиксировать невооруженным глазом либо же специальным прибором.

Формула поведения , предложенная Дж. Уотсоном:

Поведение = Стимул (S ) –> Реакция (R ) (за стимулом следует реакция).

Исследуя связи S –> R можно предсказать поступки любого человека, а также научиться управлять, то есть контролировать и формировать определенным образом поведением людей! Ведь если реакция человека определяется только стимулом, то, чтобы получить нужное поведение, потребуется лишь подобрать правильный стимул.

Нетрудно догадаться, почему многочисленные оппоненты бихевиоризма обрушили на это направление шквал критики, ведь от управления во благо до манипуляций и причинения вреда один шаг. Бихевиоризм стали называть «психологией без психики». Но у него также появилось и немало последователей и продолжателей, которые развивали эту науку не во вред, а во благо людям.

Безусловно, начавшаяся объективизация науки психологии была положительным явлением. Психология как наука о поведение была намного «солиднее», чем наука о душе, оторванная от реальных жизненных проблем и потребностей общества.

Все человеческие реакции, из которых и складывается поведение и, в конечном итоге, жизнь человека, делятся на два вида :

1. Наследственные (безусловные рефлексы, физиологические реакции, три врожденные, базовые эмоции – любовь, гнев, страх).
2. Приобретенные (привычки, мышление, речь, сложные эмоции, социальное поведение).

Приобретенные реакции являются результатом того, что немногочисленные наследственные реакции связываются друг с другом и переплетаются. Иными словами поведение человека развивается за счет того, что приобретаются новые обусловленные стимулами реакции на внешние раздражители. Но в их основе всегда лежат врожденные реакции на безусловные стимулы.

Наследственных реакций так мало, что рождаясь, человек начинает жизнь «с чистого листа». Он всему учится, все познает на собственном опыте. Философской основой бихевиоризма не зря послужила идея, которой руководствовались многие ученые (Аристотель, Авиценна, Дж. Локк) о том, что психика человека при рождении это tabula rasa (чистая доска), а потом в ней появляются «записи» – опыт и знания о жизни и о себе.

Ни один человек не стал бы человеком в полном смысле этого слова, если бы его не воспитывали определенным образом, если бы его личная история не складывалась из проб, ошибок и успехов, если б он не приобщался к культуре, не усваивал нормы морали, не слышал родной речи и так далее.

Ведь известны случаи, когда дети воспитывались животными вне человеческого общества (так называемые дети-маугли). Они вырастали скорее животными, нежели людьми. Когда их находили, то пытались приобщить к культуре, но ничего не получалось.

Человеком человека делает социум , а не его биологическая природа. Именно общество превращает индивида в личность. Та самая часть психики и отделы головного мозга, которые делают человека разумным и творческим существом, развиваются в процессе социализации .

Психическое развитие есть не что иное, как научение , то есть постоянное приобретение знаний, умений и навыков! Только так человек становится человеком – он учится им быть.

Понятие «научение» шире «обучения», так как включает не только преднамеренные действия учителя, направленные на передачу знаний ученику, но и стихийно возникающие обучающие ситуации . Сама жизнь учит человека, он сам себя учит, контактируя с окружающим миром и другими людьми.

Итак, ведущий фактор формирования и развития личности – социальная среда , но чтобы выжить в ней, нужно уметь приспосабливаться.

Социальная адаптация – главная детерминанта психического развития, определяющая его направление. Адаптироваться можно к чему угодно, человек привыкает ко всему. Но для личности имеет огромное значение то, чему будет учиться и к чему адаптируется человек.

Если индивид растет среди туземцев, привыкших ходить без одежды и не знающих, что такое наука, ему никогда не стать новым Эйнштейном. Стимулы не те, которые бы могли привести к нужным реакциям и к формированию соответствующего поведения. И сам А. Эйнштейн не был великим ученым, если бы не родился и не вырос там, где он родился и вырос.

Бихевиористы не просто строили догадки и умозрительные выводы, они доказывали свои гипотезы экспериментальным и опытным путем, поэтому их выводы, даже превращая порой личность в «собаку Павлова», стройны и объясняют многие явления психики.

Эксперимент «Маленький Альберт»

Большинство своих экспериментов бихевиористы проводили на животных, но не все.

Одним из самых показательных, выдающихся и в то же время страшных экспериментов, был эксперимент «Маленький Альберт» , проведенный Дж. Уотсоном с девятимесячным малышом в 1920 году. Сегодня подобные эксперименты запрещены.

Этот эксперимент, также как и другие эксперименты, проводимые на младенцах, не приемлем с точки зрения морали , но у ученого была цель – понять природу страха и механизм возникновения фобий и он ее достиг.

Уотсон установил, что любая фобия и страх возникает как реакция только на два стимула из всех возможных. Первый стимул – потеря опоры , второй – резкий громкий звук .

Если сочетать эти безусловные стимулы с любыми иными, то вскоре реакцию страха будут вызвать и эти, первоначально нейтральные или даже положительные, стимулы. Это и есть процесс обуславливания.

Элементарные реакции связываются в опыте друг с другом и образуют более сложные реакции, их сочетание и обуславливает определенное поведение.

Альберту сначала показывали различные вещи и животных, среди которых была и белая крыса. Малыш абсолютно ничего и никого из них не боялся. Но вот когда ему в очередной раз показали белую крысу, экспериментатор ударил молотком по металлической трубе. Малыш испугался сильного звука и расплакался.

После того, как показ крысы несколько раз повторялся наряду с громким звуком, Альберт стал бояться уже просто саму белую крысу, даже если ее показ не сопровождался громким звуком.

Так малыш стал бояться белых крыс, но не только. После эксперимента ребенок стал пугаться всего белого и пушистого – маминой шубы, бороды Деда Мороза и так далее. Дж. Уотсон так и не смог помочь малышу после избавиться от страха. Что случилось с ребенком дальше, после эксперимента, никто не знал.

Только в 2005 году по инициативе психолога П. Бека начались поиски Альберта. В итоге в 2012 году обнаружилось, что мальчика звали вовсе не Альберт, он болел гидроцефалией (водянка головного мозга) и умер в возрасте пяти лет в 1925 году.

Не исключено, что результат этих поисков еще не конец истории о мальчике, благодаря которому позже ученые все-таки научились избавлять людей от фобий .

Позже проводились и другие эксперименты над детьми, во время которых дети получали легкие разряды электрического тока, пугались и начинали плакать, когда держали в руках белого кролика. Так Уотсон обучал детей бояться кролика, но после у него получалось и устранять этот страх.

Через какое-то время детям во время еды вновь показывали кролика (которого они уже очень боялись). Поначалу малыши прекращали кушать и начинали плакать, но потом желание съесть шоколадку или мороженное брало верх. Так постепенно, подвигая кролика все ближе к малышу и сочетая это действие с приемом сладостей, Уотсон возвращал любовь к этому животному. В конце эксперимента дети уже снова брали кролика на руки и даже пытались его кормить вкусностями.

Так было доказано, что поведение управляемо и даже сильная эмоция всего лишь ответная реакция на стимул, который может быть устранен.

Бихевиоризм подчеркивает ограниченность человеческих возможностей, он отказывается от рассмотрения внутреннего мира человека. Если любой поступок человека это всего лишь ответная реакция на определенный стимул, то нет никаких внутренних мотивов, желаний, устремлений, целей, мечтаний, то есть они есть, но это не выбор человека.

Людям только кажется, что они принимают решения, воля – иллюзия! Одни из самых главных человеческих ценностей – свобода и любовь – самообман! Также как и индивидуальность, самостоятельность, независимость и смысл жизни.

Не удивительно, что совершенно отвергать все эти ценности и то, что называют сознанием, ученые, взявшиеся изучать поведение, долго не могли, поэтому уже в 30-е годы ХХ века , спустя примерно 15 лет после появления бихевиоризма, появился и необихевиоризм .

Необихевиористы (в начале ХХ века это были психологи Э. Толмен, К. Халл, а во второй половине века Б. Скиннер и А. Бандура, провозгласившие социальный бихевиоризм) внесли в формулу Уотсона новую переменную, которую назвали «черный ящик» или «промежуточная переменная».

Если классический бихевиоризм утверждал, что поведение представляет собой совокупность цепочек S –> R, каждая из которых формируется в результате положительного или отрицательного подкрепления, то необихевиоризм говорит о том, что между стимулом и реакцией есть еще что-то, что усиливает, замедляет или вовсе препятствует подкреплению, то есть образованию обусловленной связи.

Это «что-то» может быть: цель, образ, потребность, намерение, ожидание, знание, знак, гипотеза и прочие сознательные психические феномены. Необихевиористы говорят о целесообразности, целенаправленности и разумности поведения человека, не отрицая значения стимулов и реакций. Поведение человека целевое и когнитивное.

Связь между стимулом и реакцией опосредуется промежуточной переменной: S –>РР(промежуточная переменная) –> R .

Необихевиористами было доказано , что реакция (поведение):

• может возникать без внешних стимулов,
• может продлеваться без видимых стимулов,
• изменяется без внешних стимулов, которые могли бы это обусловить,
• прекращается в условиях, когда стимулы продолжают действовать,
• изменяется до того, как стимулы начинают действовать (способность к предвидению),
• совершенствуется, даже если повторяется в одних и тех же условиях.

До 60-х ХХ века бихевиоризм и необихевиоризм практически безгранично господствовал среди психологических направлений и оказал влияние на формирование бихевиоральной психотерапии, методов обучения животных и людей, на психологию рекламы и иные отрасли науки и сферы жизнедеятельности.

В новейшее время бихевиористские идеи не пользуются особой популярностью, но популярны те теории и направления, которые вышли из бихевиоризма и необихевиоризма, к примеру, когнитивная психология.

Если Вы хотите глубже изучить необихевиоризм, рекомендуем книги:

3. Г. Салливан, Дж. Роттер и У. Мишел

Б. Ф. Скиннер и Герберт Саймон - два самых значительных психолога-теоретика после Второй мировой войны. Б. Ф. Скиннер был последним из великих теоретиков-бихевиористов, и его можно назвать психологом, наиболее известным публике, после 3. Фрейда. Отвергая существование разума, радикальный бихевиоризм в лице Б. Ф. Скиннера отрекся от всех предыдущих психологических теорий и бросил им вызов. Его призывы к научному контролю над обществом вдохновляли одних людей, но ужасали других. Хотя Герберт Саймон менее известен, его отношение к разуму как к компьютерной программе создало области искусственного интеллекта и когнитивистики, доминирующие в современной психологии.

В начале XX в. разгорелись дискуссии о предмете психологии. Дж. Р. Энджел первым отметил, что предмет изучения психологии изменился, но не был уверен, хорошо ли это. Однако у него был студент, который принял новое направление всем сердцем. Джон Бродес Уотсон в 1913 г. провозгласил манифест бихевиоризма, и хотя психологи спорили по поводу того, что же такое бихевиоризм, они соглашались, что научная психология должна быть объективной, а не субъективной и исследовать поведение, а не сознание.
В главе 8 прослеживается история бихевиоризма от манифеста Уотсона примерно до 1950 г. Глава 9 охватывает период после Второй мировой войны и вплоть до 1950-х гг. На протяжении 1950-х г. бихевиористские теории стали объектом жесткой критики и возникли новые формы бихевиоризма - радикальный бихевио-

260
ризм Б. Ф. Скиннера и неохаллианский опосредованный бихевиоризм. В конце десятилетия бихевиористская теория языка Скиннера попала под огонь критики со стороны молодого лингвиста, Ноама Хомски, логический позитивизм зачах, а эмпирические открытия в психологии животных и человека бросили вызов старым бихевиористским предположениям. В то же время зарождалась новая форма бихевиоризма, когнитивная психология, утверждавшая себя в борьбе с традиционным методологическим бихевиоризмом и радикальным бихевиоризмом Скиннера. В главе 10 описаны подъем и триумф когнитивной психологии, сформулировавшей свой собственный подход к разуму и поведению и участвующей в новой междисциплинарной науке, когнитивистике. К 1980-м гг. в когнитивистике, уже окончательно сформировавшейся, возникли противоречия и ее характер начал меняться.

ГЛАВА 8. Золотой век бихевиоризма, 1913-1950

Бихевиоризм провозглашен
Манифест бихевиоризма

Джон Бродес Уотсон (1878-1958) был молодым, честолюбивым психологом животных, который, как мы узнали из предыдущей главы, в 1908 г. дал характеристику чисто объективному, нементалистскому подходу к психологии животных сразу же после окончания Чикагского университета и поступления на работу в Университет Джонса Хопкинса. В автобиографии Уотсон говорит, что начал развивать идеи объективной психологии человека, еще когда учился на старших курсах Чикагского университета, но эти идеи были встречены с таким ужасом, что он предпочел держать их при себе. После того как он стал ведущим специалистом в области психологии животных, Уотсон решился публично обнародовать свое понимание объективной психологии. Тринадцатого февраля 1913 г. он начал чтение лекций по психологии животных в Колумбийском университете. Первой была прочитана лекция «Психология, какой ее видят бихевиористы». Вдохновленный поддержкой редактора Psychological Review Говарда Уоррена, Уотсон опубликовал свою лекцию; в 1943 г. группа выдающихся психологов оценила эту статью как самую важную работу, которая когда-либо публиковалась в Psychological Review.
Из агрессивного тона самой статьи было ясно, что Уотсон издал манифест психологии нового типа - бихевиоризма. В те годы манифесты были распространены намного больше, чем сейчас. Большое количество манифестов обнародовали, например, различные модернистские течения в искусстве. Манифест бихевиоризма Уотсона преследовал те же цели, что и эти модернистские манифесты: отречься от прошлого и установить, каким бы непоследовательным оно ни было, видение жизни, какой она могла бы быть. Уотсон начал с громкого определения психологии:
Психология, какой ее видят бихевиористы, является объективной отраслью естественных наук. Ее теоретическая цель - предсказание и контроль поведения. Интроспекция не образует существенной части ее методов, научная ценность ее данных не зависит от степени их готовности предоставить себя в распоряжение объяснений в терминах сознания. Бихевиорист, пытаясь получить единую схему ответной реакции, не признает границы между человеком и животным. Поведение человека, при всей утонченности и сложности его форм, составляет всего лишь часть общей схемы исследований бихевиориста (1913а, р. 158).
Критика психологии сознания. Уотсон в своих взглядах отошел от старых форм психологии. Он отказывался замечать какие-либо различия между структу-

262
рализмом и функционализмом. Оба направления принимали традиционное определение психологии как «науки о явлениях сознания», и обе пользовались традиционным «эзотерическим» методом интроспекции. Но психология, понимаемая таким образом, «потерпела неудачу, пытаясь занять свое место в мире несомненных естественных наук». В работах по психологии животных Уотсону пришлось столкнуться с серьезными препятствиями - менталистским постулатом о неспособности животных к интроспекции, значительно затруднявшим работу в этой области. Психологам приходилось «конструировать» содержание сознания животных по аналогии с собственным разумом. Более того, традиционная психология была антропоцентричной, т. е. оценивала открытия в области психологии животных лишь в той мере, в какой они касались вопросов психологии человека. Уотсон считал такую ситуацию неприемлемой и ставил перед собой задачу изменить приоритеты. В 1908 г. он провозгласил автономию психологии животных; теперь же он предложил использовать «людей в качестве субъектов и привлекать методы исследования, полностью идентичные тем, которые применяются при работе с животными». Ранее сравнительные психологи предостерегали от очеловечивания животных; Уотсон понуждал психологов не очеловечивать людей.
Уотсон критиковал эмпирические, философские и практические аспекты интроспекции. В эмпирическом отношении она просто-напросто терпела неудачу, пытаясь дать определение вопросам, на которые не могла убедительно ответить. Все еще не существовало ответов даже на самые основные вопросы психологии сознания: сколько существует ощущений и сколько - их атрибутов. Уотсон не видел конца бесплодной дискуссии (1913а, р. 164): «Я твердо верю, что, несмотря на то что интроспективный метод списан со счетов, психологи будут продолжать разделяться по вопросу о том, обладает ли слуховое ощущение свойством "протяженности"... и по сотням других подобных вопросов».
Вторая причина, по которой Уотсон отвергал интроспекцию, была философской: интроспекция не походила на методы естественных наук и, следовательно, вообще не была научным методом. В естественных науках хорошие методики давали «воспроизводимые результаты», и если их не удавалось получить, то «нападали на условия эксперимента» до тех пор, пока не удавалось добыть надежные данные. Но в психологии сознания мы должны изучать частный мир сознания наблюдателя. Это означает, что в том случае, когда результаты неясны, вместо нападок на условия эксперимента психологи критикуют наблюдателя, занятого интроспекцией, говоря: «ваша интроспекция плохая» или «нетренированная». Уотсон придерживался той точки зрения, что результаты интроспективной психологии несут в себе личный элемент, не найденный в естественных науках; этот спор закладывает основу для методологического бихевиоризма.
Наконец, интроспекция не выдерживает практических проверок. В лаборатории она требует, чтобы психологи животных нашли некоторые поведенческие критерии сознания; как мы знаем, этим вопросом весьма интересовался Уотсон, поскольку он несколько раз готовил обзоры для Psychological Bulletin. Но сейчас он утверждал, что сознание не имеет отношения к работе с животными: «Любой может предположить присутствие или отсутствие сознания на любом уровне филогенеза, никоим образом не привлекая для этого проблему поведения». Эксперимен-

263
ты предназначены для того, чтобы выявить, что животное может делать при определенных новых обстоятельствах, когда и ведут наблюдение за его поведением; только позднее исследователь должен предпринять «абсурдную попытку» реконструировать разум животного, исходя из его поведения. Но Уотсон указывал, что реконструкция сознания животных ничего не прибавляет к тому, что уже получено благодаря наблюдениям за поведением животного. Интроспективная психология была неуместна и с социальной точки зрения, поскольку не предлагала решений для тех проблем, с которыми люди сталкиваются в современной жизни. Конечно, Уотсон сообщал, что его собственное убеждение, будто психология сознания не имеет «сферы применения», заставило его «разочароваться» в ней. Поэтому неудивительно, что единственной областью существующей психологии, которую Уотсон хвалил, была прикладная психология: педагогическая психология, психофармакология, тестирование интеллектуальных способностей, психопатология, а также судебная психология и психология рекламы. По его мнению, в этих областях исследователи добились наибольших успехов потому, что зависимость от интроспекции была меньше. Уотсон заявлял, что будущее психологии связано с прогрессивизмом и бихевиоризмом, «истинно научными» направлениями психологии, поскольку им «предстоит найти широкие обобщения, которые приведут к контролю над поведением человека».
По мнению Уотсона, в интроспективной психологии не было ничего заслуживающего внимания, но многое - достойно осуждения. «Психология должна отказаться от всех ссылок на сознание». Отныне психологию следовало определять как науку о поведении и «никогда не использовать такие термины, как сознание, психические состояние, разум, содержание, поддающийся интроспективной проверке, воображаемый и т. п. Вместо этого следует оперировать понятиями стимула и реакции, формирования привычки, интеграции привычек и т. д. Стоит попытаться сделать это прямо сейчас» (Watson, p. 166-167).
Бихевиористская программа. Точкой отсчета новой психологии Уотсона следует считать установление того факта, что организмы, в равной степени и люди и животные, приспосабливаются к окружающей их среде; т. е. психология должна быть исследованием приспособительного поведения, а не содержания сознания. Описание поведения ведет к предсказанию поведения в понятиях стимула и реакции (1913а, р. 167): «В полностью разработанной системе психологии, зная реакцию, можно предсказать стимул, а зная стимул, можно предсказать реакцию». В конечном итоге Уотсон ставил перед собой задачу «изучить общие и частные методы, посредством которых я могу контролировать поведение». Как только методы контроля станут доступны, общественные лидеры будут в состоянии «использовать наши данные на практике». Хотя Уотсон не цитировал Огюста Конта, в его программе бихевиоризма - описывать, предсказывать и контролировать наблюдаемое поведение - отчетливо прослеживались традиции позитивизма. И для Конта, и для Уотсона единственно приемлемой формой объяснения было объяснение в физико-химических терминах.
Методы, с помощью которых предстояло достичь новых целей психологии, оставались достаточно туманными, как позднее признал и сам Уотсон (J. Watson, 1916а). Из манифеста бихевиоризма о его методологии можно было заключить

264
только то, что исследовательская работа с людьми не должна отличаться от работы с животными, поскольку бихевиористы «во время проведения эксперимента придают такое же малое значение «процессам сознания» [у субъекта-человека], какое мы придаем подобным процессам у крыс». Уотсон привел несколько примеров того, как можно исследовать ощущения и память с позиций бихевиоризма, но они были не очень убедительны, и позднее на смену им пришел метод условных рефлексов И. П. Павлова.
Уотсон утверждал, что головной мозг не вовлечен в процесс мышления (не существует «центрально инициируемых процессов»), но состоит из «слабого повторного воспроизведения... мышечных актов», особенно «двигательных привычек гортани». Он говорил: «Везде, где есть процессы мышления, имеются слабые сокращения мускулатуры, участвующей в открытом воспроизведении привычного действия, и особенно в еще более тонкой системе мускулатуры, участвующей в речи... Образность становится психической роскошью (даже если она на самом деле существует), лишенной какого-либо функционального значения» (1913а, р. 174). Призывы Уотсона могут шокировать рядового читателя, но мы должны понимать, что его выводы представляли собой логическое следствие моторной теории сознания (Н. С. McComas, 1916). Согласно моторной теории, содержание сознания просто отражает связи стимул-реакция, никак не затрагивая их; Уотсон просто указал, что, поскольку психическое содержание «не имеет функционального значения», нет никакого смысла, за исключением существующих предрассудков, заниматься его изучением: «Наш разум извращен пятьюдесятью годами, напрасно потраченными на исследование сознания». Периферическая теория как доктрина набирала силу в психологии, по крайней мере, со времен И. М. Сеченова, и уотсоновскую версию этой теории необходимо искать в самых влиятельных и важных формах бихевиорализма до тех пор, пока в 1960-х гг. он не превратился в когнитивную теорию.
В другой своей лекции, прочитанной в Колумбийском университете, которая называлась «Образ и привязанность в поведении» и также вышла в свет в 1913 г., Уотсон продолжил нападки на содержание психики. Здесь он рассматривает и отвергает формулу методологического бихевиоризма: «Меня не волнует, что происходит в так называемом разуме человека, до тех пор, пока его или ее поведение остается предсказуемым». Но для Уотсона методологический бихевиоризм был неприемлемой уступкой. Он многократно повторял свою точку зрения на то, что «не существует центрально инициированных процессов». Мышление является всего лишь «имплицитным (скрытым) поведением», которое иногда имеет место между стимулом и конечным «явным поведением». Он высказал гипотезу о том, что имплицитное поведение по большей части происходит в гортани и доступно наблюдению, хотя методы подобных наблюдений еще не разработаны. Важным для Уотсона было то, что не существует функциональных психических процессов, играющих роль причин, определяющих поведение. Существуют только цепи поведения, некоторые из которых трудно наблюдать. Уотсон применяет свой тезис и к психическим образам, и к переживаемым эмоциям - ни один раздел психологии не может выпасть из бихевиористской схемы, поскольку необходимо показать, что разум представляет собой поведение; бихевиористы не должны уступать предмет

265
менталистам. Наконец, Уотсон начал развивать тему, которая станет преобладающей в его поздних работах и приведет к тому, что бихевиоризм окажется отрицанием не только старой психологии, но и многих ценностей традиционной культуры. Он заявил, что приверженность психологии сознания коренится в привязанности к религии в научную эпоху, сделавшую религию устаревшей. Те, кто верит в существование центрально инициированных процессов, т. е. в то, что поведение начинается в головном мозге, а не инициируется некими внешними стимулами, на самом деле верит в существование души. Уотсон говорил, что, поскольку мы ничего не знаем о коре головного мозга, очень легко приписать ей функции души - обе они загадочны. Позиция Уотсона была крайне радикальной: не только души не существует, но и кора не делает ничего, выходящего за рамки работы трансляционной станции, соединяющей стимул и реакцию; и душу, и мозг при описании, предсказании и контроле поведения можно игнорировать.
Первая реакция (1913-1918). Как психологи восприняли манифест Уотсона? Можно было ожидать, что бихевиоризм ждет широкая поддержка молодых психологов и нападки со стороны их более старших коллег. Сегодня, когда манифест Уотсона признан отправной точкой бихевиоризма, многие представляют реакцию на него именно так. Но Ф. Самуэльсон (F. Samuelson, 1981) показал, что на самом деле откликов на «Психологию, какой ее видит бихевиорист» появилось немного и они были довольно сдержанными.
В самом 1913 г. откликов было очень мало. Учитель Уотсона, Дж. Р. Энджел, добавил несколько ссылок на бихевиоризм в окончательный вариант своей книги «Поведение как категория психологии». Он заявил, что «от всей души симпатизирует» бихевиоризму и признает его логическим продолжением своего собственного акцента на поведение. Тем не менее он не думал, что интроспекция когда-либо полностью исчезнет из психологии, поскольку только она может дать полезные отчеты о процессах, связывающих стимул и реакцию; сам Уотсон допускал подобное использование интроспекции, но называл ее «языковым методом». Энджел пожелал бихевиоризму счастливого пути, но посоветовал «перерасти эксцессы молодости», что, как и большинство советов молодым, осталось незамеченным. М. Э. Хаггерти, практически не цитируя Уотсона, согласился с тем, что появляющиеся законы научения, или формирования навыков, сводят поведение к «физическим терминам», поэтому «больше нет нужды призывать духов в форме сознания» для того, чтобы объяснить мышление. Роберт Йеркс критиковал Уотсона за то, что тот «вышвырнул за борт» метод самонаблюдения, который отделил психологию от биологии; при бихевиоризме психология станет «просто фрагментом физиологии». Философ Генри Маршалл опасался, что психология «может испариться». Он проследил за бихевиористским Zeitgeist1, самым крайним проявлением которого и был бихевиоризм, и пришел к выводу, что тот содержит много ценного, но отождествление исследований поведения и физиологии является «поразительной путаницей в мыслях», поскольку надо продолжать заниматься изучением сознания, каковы бы ни были успехи бихевиоризма. Мэри Калкинс, которая ранее предложила свою Эго-психологию в качестве компромисса структурной и функ-
1 Дух времени (нем.) - Примеч. ред.

266
циональной психологии, теперь предложила ее в качестве посредника между бихевиоризмом и ментализмом. Подобно большинству комментаторов, она в основном согласилась с критикой Уотсона по адресу структурализма и приветствовала изучение поведения, но в то же время считала интроспекцию обязательным, хотя и трудным методом психологии.
В следующие несколько лет отзывы о бихевиоризме носили такой же характер: были признаны недостатки структурализма, ценность исследования поведения, но тем не менее интроспекцию защищали как sine qua поп психологии. Исследование поведения было как раз биологией; психология, для сохранения своей идентичности, должна была оставаться интроспективной. А. Г. Джонс (A. H.Jones, 1915) обращался ко многим, когда писал следующие строки: «Опорой нам должна служить уверенность в том, что, чем бы ни была психология, она, по крайней мере, останется доктриной сознания. Отрицать это означает выплескивать ребенка вместе с водой». Э. Б. Титченер также рассматривал исследование поведения как биологию, а не как психологию. Он говорил, что, поскольку существуют факты сознания, их можно изучать, в чем и заключается задача психологии. Бихевиоризм - перспективное направление, но вообще не относится к психологии и, следовательно, не несет угрозы для интроспекции. Пример существенной методологической критики бихевиоризма Уотсона показал Г. К. Мак-Комас (Н. С. McCom.as, 1916), который справедливо рассматривал его как естественное продолжение моторной теории сознания. Мак-Комас показал, что свойственная Уотсону идентификация мышления с движениями гортани является ложной: некоторые люди утрачивают гортань в результате болезни, но сохраняют при этом способность к мышлению.
За исключением статьи Мак-Комаса, реакция на бихевиоризм в годы перед Первой мировой войной сводилась к одному и тому же: изучение поведения представляется очень ценным, но оно относится скорее не к психологии, а к биологии, поскольку психология, по определению, является изучением сознания и должна, волей-неволей, использовать в качестве метода интроспекцию. Хотя эта позиция критиков не была лишена оснований, казалось, они не замечают того, что Уотсон может преуспеть в фундаментальном пересмотре определения психологии. Как мы узнали, Уотсон оседлал волну бихевиоризма, и если бы достаточное количество психологов приняло его определение этой области знаний, то это было бы, по сути, историческим фактом прекращения исследований разума и началом изучения поведения.
Конечно, сам Уотсон не молчал, пока шло обсуждение его взглядов. В 1916 г. он был избран президентом АРА. В своей речи при вступлении в должность (J. Watson, 1916a) он попытался ликвидировать самый серьезный пробел в бихевиоризме: метод и теорию, с помощью которых следовало объяснять и изучать поведение. В течение нескольких лет Уотсон пытался продемонстрировать, что мышление - это всего лишь имплицитная речь, но не преуспел в этом. Поэтому он обратился к работе Карла Лэшли, студента своей лаборатории, который повторял и расширял методики И. П. Павлова по выработке условных рефлексов. Сейчас Уотсон представлял работу по условным рефлексам как суть бихевиоризма: метод Павлова в приложении к людям должен был стать орудием исследования, а теория условных рефлексов - стать основой для предсказания и контроля поведения человека и животных, заменив интроспекцию. Но Уотсон был склонен применить

267
свою теорию и за пределами лаборатории. В другой статье, написанной в 1916 г., он утверждал, что неврозы - это «нарушения привычки», чаще всего - речевых функций (1916b). Мы снова видим, что программа Уотсона была не только научной, но и социальной: уже в то время, когда он изучал и исследовал условные рефлексы, он был готов утверждать, что речь и, таким образом, невротические симптомы являются условными рефлексами, плохим приспособлением поведения, которое можно исправить с применением бихевиористских принципов.
Мы увидели различные реакции на манифест Уотсона. Однако, за исключением примерно десятка статей, немногие психологи или философы писали о нем. Причину этого не так уж сложно найти. Манифест - произведение ораторского искусства, и когда мы отделяем риторику Уотсона от его существенных предложений, то обнаруживаем, что он почти не сказал ничего нового, но зато говорил очень гневным тоном. В предыдущей главе мы показали, что бихевиористский подход в психологии распространялся очень медленно. Уотсон дал бихевиора-лизму гневный голос и имя - бихевиоризм. Но его манифест не вызвал большого внимания. Психологи старшего поколения уже допускали, что необходимо уделить внимание поведению (в конце концов, именно они направляли всю область к бихевиорализму), но были озабочены сохранением традиционной миссии психологии, изучения сознания. Более молодые психологи, принадлежавшие к поколению самого Уотсона, уже приняли бихевиорализм и поэтому спокойно отнеслись к его дальнейшему распространению, даже если и отвергали экстремальную периферическую теорию. Поэтому манифест психологического модернизма Уотсона никого не ужаснул и не вдохновил, так как все уже научились жить в условиях модернизма или даже практиковали его. Уотсон не произвел революции, но окончательно дал понять, что психология больше не является наукой о сознании. «Психология, какой ее видит бихевиорист» просто ознаменовала момент, когда бихевиорализм обрел самосознание. Интроспективный метод был окончательно отвергнут, но не следует преувеличивать роль Уотсона: эти изменения в психологии рано или поздно произошли бы, даже если бы Уотсон вообще не стал психологом.
Бихевиоризм получает определение, 1919-1930
Как и все развитие психологии в целом, дискуссию о бихевиоризме прервала Первая мировая война. Как мы увидим, психология была вовлечена в войну, что сильно изменило ее; когда психологи возобновили обсуждение бихевиоризма, основания дискуссии сильно отличались от того, что было до войны. Ценность объективной психологии доказали тесты, которые проводили психологи, отбиравшие солдат. После войны встал вопрос не о том, насколько законен бихевиоризм, а о том, какую форму он должен принять. В 1920-е гг. психологи пытались дать определение бихевиоризма, но, как мы увидим, превратить его в однородное движение не удалось.
Варианты бихевиоризма. Еще в 1922 г. стало ясно, что психологи озабочены пониманием бихевиоризма и его более или менее приемлемой формулировкой. Уолтер Хантер (Walter Hunter, 1922), симпатизировавший Уотсону, написал «Открытое письмо антибихевиористам». Здесь он высказал такое же понимание

268
бихевиоризма, как и Уотсон: бихевиоризм - это трактовка психологии как исследования отношений стимула и реакции. Хантер подверг критике другие определения бихевиоризма, мешавшие психологам увидеть, что же это такое на самом деле. Позднее Хантер (Hunter, 1925) попытался разработать особую науку о человеческом поведении - антропономию. Но новая наука не прижилась, зато психология получила новое, бихевиористское, определение.
Некоторые психологи, в частности Альберт П. Вейсс (Albert P. Weiss, 1924) и Цинь Янг Kyo (Zing Yang Kuo, 1928), попытались дать формулировку бихевиоризма, подобную уотсоновской, но только более точную. Цинь Ян Куо определял бихевиоризм как «науку о механизмах, касающихся механических движений организмов» и утверждал, что «долг бихевиориста - описывать поведение точно так же, как физик описывает движение машины». Такую механистичную и редукционистскую психологию, современный вариант идей Ламетри, наиболее активно насаждал Карл Лэшли (1890-1958), студент, с которым Уотсон исследовал условные рефлексы у животных и человека.
Лэшли писал, что бихевиоризм стал «аккредитованной системой психологии», но, делая основной упор на «экспериментальном методе», не смог дать сколько-нибудь удовлетворительной «систематической формулировки» своих положений. В свете того, что бихевиоризм «столь решительно порвал с традициями психологии», возникла потребность в более четкой формулировке бихевиоризма. Лэшли заявил, что предложено три формы бихевиоризма. Первые две мало отличаются друг от друга и являются разновидностями «методологического бихевиоризма». Они допускают, что «факты сознательного опыта существуют, но не пригодны для какой-либо научной обработки». По мнению Лэшли, методологический бихевиоризм стал отправной точкой собственного бихевиоризма Уотсона, но был признан им неудовлетворительным, поскольку в значительной степени допускал существование интроспективной психологии. Именно из-за признания «фактов сознания» методологический бихевиоризм допускал, что психология никогда не будет сформирована полностью и окончательно, и был вынужден согласиться с существованием науки, или, по крайней мере, исследований разума, наряду с наукой о поведении. Противовесом методологическому бихевиоризму стал «строгий» (или, как его называли М. Калкинс [М. Calkins, 1921] и Р. У. Уиллер , «радикальный») бихевиоризм, утверждавший, что фактов сознания не существует. Однако Лэшли соглашался, что столь нетрадиционная точка зрения нуждается в серьезных доказательствах. Он писал:
Позвольте мне сбросить львиную шкуру. Моя ссора с бихевиоризмом заключается не в том, что он зашел слишком далеко, а в том что он колеблется... в том, что он не сумел превратить свои предпосылки в логические выводы. Для меня сущность бихевиоризма заключается в вере в то, что исследование человека не покажет ничего сверх того, что адекватно описывается понятиями механики и химии... Я верю, что можно создать физиологическую психологию, которая сразится с дуалистами на их собственной территории... и показать, что их данные можно включить в механистическую систему... Физиологическое рассмотрение поведения будет полным и адекватным отчетом о всех явлениях сознания... требующим, чтобы все психологические данные, независимо от способа их получения, были подвергнуты физической или физиологической интерпретации (р. 243-244).

269
В конце концов Лэшли заявил, что выбор между бихевиоризмом и традиционной психологией превратился в выбор между двумя несовместимыми мировоззрениями, научным и гуманистическим. Прежде психология настаивала, что «должно остаться место для человеческих идеалов и стремлений». Но «другие науки освободились от этого рабства», и поэтому психология также должна освободиться от «метафизики и ценностей», а также от «мистического обскурантизма», чтобы превратиться в физиологию. В физиологии можно отыскать принципы объяснения, которые сделают психологию естественной наукой, свободной от ценностей, способной обратиться к «наиболее интересным и жизненно важным проблемам, связанным с человеческим поведением». Это позволит психологии взяться за решение практических проблем, ныне лежащих в сфере педагогики или психиатрии, что было невозможно в рамках интроспективной психологии. Очевидно, что взгляды Лэшли были очень близки к механистичному, физиологическому объяснению поведения и сознания Ламетри, а также к позитивизму О. Конта. Он проповедовал власть науки, а не гуманизма и полагал, что общественные проблемы можно решать с помощью технологии. К. Лэшли, А. Вейсс, Цинь Янг Куо и Дж. Уотсон попытались дать достаточно узкое определение бихевиоризма, следуя бихевиористской версии пути через физиологию, почти уничтожая психологию как независимую дисциплину. Другие психологи и философы, занимавшиеся проблемами психологии, считали физиологически-редукционистское определение бихевиоризма слишком узким.
Философ-неореалист Р. Б. Перри (R. В. Perry, 1921) не видел в бихевиоризме ничего нового, он рассматривал его как «простое возвращение к взглядам Аристотелям, согласно которым разум и тело связаны друг с другом как деятельность и орган». Принятие бихевиоризма не означало отрицания того, что разум играет роль в поведении. Напротив, «если вы бихевиорист, вы считаете разум чем-то вмешивающимся» в определение поведения; бихевиоризм освобождает разум от бессилия параллелизма, навязанного интроспективной психологией. С другой стороны, неореалист Стивен Пеппер (S. Pepper, 1923), учившийся у Перри в Гарварде, отказывался считать идеи Уотсона бихевиоризмом. Дж. Джастроу (J. Jastrow, 1927), один из основоположников психологии в США, не видел в бихевиоризме ничего нового, называя бихевиористами У. Джеймса, Ч. Пирса и Г. Р. Холла. Джастроу утверждал, что ошибочно смешивать «радикальный» бихевиоризм Уотсона с более общим и умеренным бихевиоризмом, которого придерживались большинство американских психологов.
Когда мы сопоставляем взгляды К. Лэшли, Р. Б. Перри, Р. Пеппера и Дж. Джастроу, становится ясно, что термин «бихевиоризм» обладал почти бесконечной эластичностью. Он мог означать физиологический редукционизм или просто исследование поведения объективными средствами; он мог означать принципиальный разрыв с прошлым, а мог быть и традиционным; он мог считать разум причиной, определяющей поведение, или отрицать роль разума как причинного фактора. Р. С. Вудворт (R. S. Woodworth, 1924) был прав, когда писал, что многочисленные претенденты название бихевиористов не образуют никакого единого направления. При этом Вудворт считал бихевиоризмом изучение законов поведения и поиск средств контроля за ним, а не нейромеханистичную интерпретацию психологии,

270
данную Уотсоном. Вудворт отмечал, что психология начиналась как неинтроспективное исследование времени ответной реакции, памяти и психофизики, но отклонилась от своего развития по пути науки из-за работ Э. Б. Титченера, О. Кюльпе и других исследователей примерно в 1900 г. Таким образом, научная психология была обречена стать бихевиористской, и Уотсон не предложил ничего кардинально нового.
Человек или робот? В нескольких статьях, защищающих бихевиоризм и связывающих бихевиорализм с прошлым - функционализмом и будущим - когни-тивистикой, вставал один и тот же вопрос - об «автоматической возлюбленной» У. Джеймса. Противопоставляя бихевиоризм гуманизму, К. Лэшли отмечал, что «возражения против бихевиоризма в конечном итоге сводятся к тому, что он не в состоянии выражать жизненно важные, личные свойства опыта»; это возражение достаточно очевидно в аргументах У. Джеймса, относящихся к «автоматической возлюбленной». На этот аргумент против бихевиоризма указывал и У. Р. Хантер (W. S. Hunter, 1923). Отвечая на подобные возражения, Лэшли заявил, что «описания опыта принадлежат искусству, а не науке», а Хантер утверждал, что рассуждения о том, можно ли любить машину, не имеют отношения к поиску научной истины. Более подробно проанализировал эту проблему с точки зрения бихевиоризма Б. Г. Боде (В. Н. Bode, 1918). Он считал, что значительной разницы между возлюбленной-человеком и механической возлюбленной не существует, поскольку между ними нет существенных поведенческих различий:
Если не существует объективно наблюдаемых различий, то, значит, наличие у живой девушки сознания никак не отражается на ее поведении - это просто побочный фактор. Все объясняется механическими причинами, и загадка вечной женственности ничем не отличается от задач высшей математики (р. 451).
Наконец, критик бихевиоризма Уильям Мак-Дугалл сформулировал эту проблему в современных терминах, использовав слово «робот», только что появившееся благодаря фантастической пьесе Карела Чапека «R.U.R.». Мак-Дугалл (W. MacDougall, 1925) считал вопрос «человек или робот?» основным для бихевиоризма. В основе бихевиоризма лежало утверждение о том, что люди являются всего лишь машинами - роботами, но это утверждение оставалось недоказанным. По мнению Р. С. Вудворта, оставалось установить, что роботы могли делать все то же самое, что и люди.
Интерес к «автоматической возлюбленной» У. Джеймса (или, как теперь стали говорить, роботу) являлся отголоском основной проблемы научной психологии XX столетия: можно ли последовательно считать людей машинами? Этот вопрос выходил за пределы всех систем психологии, поскольку был тесно связан с функционализмом, реализмом, бихевиоризмом и когнитивной психологией. С появлением компьютеров один из их создателей сформулировал вопрос Джеймса по-новому: можно ли сказать о машине, что она мыслит, если вы, разговаривая с ней, полагаете, что разговариваете с человеком? А. М. Тюринг, а вслед за ним множество когнитивных психологов дали ответ, подобный тому, который давал Б. Г. Боде: если вы в состоянии принять машину за человека, значит, между машиной и человеком нет существенной разницы. Лэшли был прав, когда отмечал, что за дискуссиями вокруг бихевиоризма стоит не только и не столько разное понимание психологии, но имеющая гораздо большее значение борьба сторонников «механи-

271
стического объяснения» и «окончательного определения ценностей», взгляда на людей как на роботов или как на деятелей, имеющих свои цели, ценности, надежды, страхи и привязанности.
Поздний бихевиоризм Уотсона. После Второй мировой войны и неудачной службы в армии, где он разрабатывал тесты для летчиков, Уотсон выбрал новое направление исследований и защиты бихевиоризма. Теперь он интенсивно занимался психологией человека, основанной на условных рефлексах, исследуя приобретение рефлексов детьми. Уотсон верил, что природа наделила людей очень малым количеством безусловных рефлексов, поэтому сложное поведение взрослых можно истолковать просто как результат приобретения условных рефлексов по методу И. П. Павлова на протяжении многих лет. В противовес евгенике и ее адептам, которые считали, что люди получают большую часть своего интеллекта по наследству, Уотсон (J. Watson, 1930, р. 94) утверждал, что «не существует такой вещи, как наследование способности, таланта, темперамента, психической конституции и характера». Например, он отрицал то, что предпочтение в использовании правой или левой руки является врожденным. Он не смог выявить ни структурных различий, ни разницы в силе между правой и левой рукой младенца. Поэтому, хотя он и испытывал замешательство по поводу того, что большинство людей правши, он видел причину этого в социальном обучении и говорил, что превращение вех детей-левшей в правшей не принесет никакого вреда. Ничто не может продемонстрировать радикальную периферическую теорию Уотсона лучше следующего примера: поскольку он не смог обнаружить периферических различий в силе и строении рук, то пришел к выводу о том, что не существует никакой биологической основы праворукости или леворукости. Уотсон полностью игнорировал «загадочную» (J. Watson, 1913b) кору головного мозга, считая ее всего лишь трансляционной станцией нервных импульсов. Сейчас мы знаем, что левое и правое полушария головного мозга человека выполняют очень различные функции и что различия между право- и леворукими закладываются именно здесь.
Наконец, Уотсон взялся за доказательство своего наиболее радикального убеждения: «Дайте мне дюжину здоровых младенцев и особую изолированную среду, чтобы их воспитывать, и я гарантирую, что случайным образом выберу любого из них и воспитаю из него специалиста любого типа - врача, адвоката, художника, торговца и даже попрошайку или вора» (J. Watson, 1930, р. 104). Наибольшую известность среди его исследований младенцев получила работа «Обусловленные эмоциональные реакции» (J. Watson and R. Rayner, 1920). Здесь был описан эксперимент Уотсона с ребенком, известным как Альберт Б. Целью эксперимента было продемонстрировать, что люди рождаются только с несколькими инстинктами - страха, ярости и половым, а эмоции являются условными версиями этих врожденных рефлексов. В качестве безусловного стимула (US), порождающего страх (безусловный рефлекс, UR) Уотсон выбрал громкий шум - звук, который издавала металлическая балка при ударе по ней молотком; было установлено, что этот стимул был одним из немногих, пугавших маленького Альберта. Уотсон сопровождал шум условным стимулом (CS), крысой, с которой любил играть Альберт. Но теперь, когда Альберт дотрагивался до крысы, Уотсон ударял по балке; после семи таких сочетаний ребенок демонстрировал страх, как только видел крысу.

272
Уотсон заявил, что создал «условную эмоциональную реакцию», и утверждал, что обстановка его эксперимента является прототипом эмоционального научения нормального человека в нормальной окружающей среде. Уотсон считал, что продемонстрировал, будто богатая эмоциональная жизнь взрослого человека - всего лишь большое количество условных рефлексов, выработанных на протяжении многих лет развития. Мы должны отметить, что заявления Уотсона весьма сомнительны, а этичность его эксперимента находится под вопросом (Е. Samelson, 1980); более того, этот эксперимент часто искаженно описывают во вторичных источниках (В. Harris, 1979). Но Уотсон был, по крайней мере, последовательным. Он влюбился в свою коллегу-аспирантку Розали Райнер (это вызвало скандал, стоивший ему работы в университете Хопкинса) и писал ей, что «каждая клетка, которая есть во мне, - твоя, все вместе и по отдельности» и что все его эмоциональные ответные реакции «позитивны и направлены к тебе... так же как и каждый ответ сердца» (цит. по: D. В. Cohen, 1979).
Уотсон всегда стремился к популяризации психологии. Он вплотную занялся этим после потери работы в университете. Так, в 1926-1928 гг. в журнале Harper"s публиковались его статьи о психологии человека, написанные с бихевиористских позиций. Там Уотсон начал излагать бихевиоризм в качестве замены менталистской психологии и психоанализа, пленявшего ранее умы общественности. Он заявил, что и психоанализ, и традиционная психология сознания никогда не имели права называться наукой, поэтому больше не заслуживают какого-либо внимания. В своих научно-популярных работах Уотсон настойчиво ассоциировал психологию сознания с религией, утверждая, что ее понятия «разума и сознания» были не тем иным, как «пережитками церковных догм Средневековья» .По его мнению, идея разума, или души, помогала церковникам удерживать общество под контролем; но теперь настало время науки.
Уотсон вызвал менталистов на спор о существовании сознания. На утверждения менталиста о том, что он обладает психической жизнью, Уотсон отвечал просто: «У меня есть только ваши непроверенные и ничем не доказанные слова, что вы обладаете образами и ощущениями». Поэтому концепции ментализма остаются мифами. Вместо фантастической, скрыто религиозной, традиционной психологии сознания, бихевиоризм предложил позитивистскую, научную психологию описания, предсказания и контроля поведения. Уотсон говорил, что бихевиористская психология способна предложить эффективные, научные методы контроля за поведением: «Мы можем с рождения превратить любого человека в социальное или асоциальное существо; частью научной работы бихевиориста является определение того, для чего пригодна та или иная человеческая машина, чтобы дать обществу необходимую информацию о ее способностях». В полном соответствии с традицией позитивизма О. Конта бихевиоризм Уотсона отвергал религию и нравственный контроль над поведением, ставя цель заменить их наукой и технологическим контролем посредством бихевиористской психологии. В этом бихевиоризм сблизился с прогрессивизмом. Прогрессивизм стремился к установлению рационального контроля над обществом средствами науки, поэтому его сторонники заинтересовались бихевиоризмом, который обещал им необходимую для этого технологию.
273

Формулировка основных принципов бихевиоризма, 1930-1950

К 1930 г. бихевиоризм прочно утвердился как доминирующая точка зрения в экспериментальной психологии. Идеи Уотсона восторжествовали, а термин «бихевиоризм» стал общепринятым, хотя большинство психологов признавали, что это направление имеет множество форм (К. Williams, 1931). Сцена для того, чтобы разработать конкретные бихевиористские теории поведения, уже была подготовлена. Основной исследовательской проблемой следующих десятилетий стало научение (J. A. McGeoch, 1931). Функционалисты считали способность к научению критерием разума животных, а развитие бихевиоризма лишь увеличило его важность. Научение - это процесс, с помощью которого люди и животные приспосабливаются к окружающей среде, обучаются и могут изменяться в интересах социального контроля или терапии. Поэтому неудивительно, что период 1930 - 1940-х гг., впоследствии названный золотым веком теоретической психологии, стал периодом расцвета именно для исследований научения, а не перцепции, мышления, групповой динамики и чего-либо еще.
Другим важным достижением экспериментальной психологии на протяжении этих десятилетий стал рост самосознания психологов относительно надлежащего научного метода. Психологи, как мы уже часто отмечали, всегда испытывали неопределенность по поводу научного статуса их дисциплины и, естественно, жаждали найти методологический рецепт, следуя которому они смогли бы наверняка превратить психологию в науку. Отвергая ментализм, Уотсон видел его роковую ошибку в «ненаучности» метода интроспекции и объявил объективный метод, позаимствованный из исследований животных, спасением для научной психологии. Сообщение Уотсона потрясло основы, но его собственный рецепт был слишком туманным и запутанным, чтобы породить что-нибудь иное, чем просто точку зрения. В 1930-е гг. узнали очень специфический, престижный рецепт сотворения науки - логический позитивизм. Философия науки позитивистов привела в систему то, что психологи уже желали сделать, поэтому они приняли рецепт, что и определило цели и язык психологии на грядущие десятилетия. В то же самое время логический позитивизм настолько мягко формировал собственные оригинальные идеи, что только сегодня мы видим эти формирующие процессы в работе.
Психология и наука о науке. Мы уже отмечали, каким образом бихевиоризм стал отражением образа науки, нарисованного позитивизмом О. Конта: его целью было описание, предсказание и контроль поведения, а его методики предполагалось использовать как орудие социального контроля в рационально управляемом обществе. Но ранний, простой позитивизм О. Конта и Э. Маха (1838-1916) претерпел изменения. К началу XX в. стало ясно, что более нельзя поддерживать выраженный акцент позитивизма на обсуждение только того, что можно непосредственно наблюдать, ведь это исключало из науки такие понятия, как атом и электрон. Физики и химики обнаружили, что их теории не работают без этих терминов, а результаты исследований подтверждали, хотя и косвенно, реальность атомов и электронов (G. Holton, 1978). Итак, позитивизм изменился, а его при-

274
верженцы нашли способ открыть путь в науку таким терминам, которые явно обозначали ненаблюдаемые сущности, и при этом не отказаться от основного желания позитивизма вычеркнуть метафизику из человеческой или, по меньшей мере, из научной, речи.
Новый позитивизм стал тем, что получило название «логический позитивизм», поскольку он объединял преданность позитивистов эмпиризму и логический аппарат современной формальной логики, которая является наиболее эффективным способом для понимания реальности. По мнению позитивистов, задачей гносеологии должно стать объяснение и формализация научного метода, повышение его доступности для новых дисциплин и улучшение его применения в работе ученых. Таким образом, логические позитивисты намеревались составить формальный рецепт для занятий наукой, предлагая как раз то, в чем, по их собственному мнению, нуждались психологи. Начало логическому позитивизму было положено в узком кругу философов в Вене сразу же после Первой мировой войны, но вскоре он стал всемирным движением, которое ставило своей целью унификацию науки согласно единой схеме исследований под руководством самих позитивистов. У логического позитивизма было много аспектов, но два из них обладали особой важностью для психологов, искавших «научный путь» для своей дисциплины: формальная аксиоматизация теорий и операциональное определение теоретических терминов.
Логические позитивисты объясняли, что научный язык содержит термины двух типов. Самые основные - термины наблюдения, относящиеся к непосредственно наблюдаемым свойствам природы: цвету, длине, весу, протяженности, времени и т. д. Более ранний позитивизм подчеркивал значение наблюдения и настаивал на том, что наука должна содержать только термины наблюдения. Логические позитивисты соглашались с тем, что наблюдения являются костяком науки, но также признавали, что и теоретические термины служат необходимой частью научного словаря, добавляя объяснение к описаниям природных явлений. Наука просто не может обойтись без таких терминов, как сила, масса, поле и электрон. Проблема заключалась в том, чтобы сделать теоретический словарь науки легитимным, исключив все метафизическое и религиозное. Решение, которое нашли логические позитивисты, заключалось в том, чтобы тесно связать теоретические термины с костяком терминов наблюдения, таким образом гарантируя их осмысленность.
Логические позитивисты утверждали, что понимание значения теоретического термина должно заключаться в процедурах, связывающих его с терминами наблюдения. Так, например, массу следует определять как вес объекта над уровнем моря. Термин, который нельзя определить таким образом, следует отбрасывать как метафизическую чепуху. Такие определения получили название операциональных (термин принадлежит физику Перси Бриджмену).
Логические позитивисты также утверждали, что научные теории состоят из теоретических аксиом, связывающих теоретические термины друг с другом. Например, центральная аксиома физики Ньютона гласит, что сила равна массе, умноженной на ускорение. Это теоретическое утверждение выражает предполагаемый научный закон и может быть проверено посредством предсказаний, сделанных на его основе. Поскольку у каждого термина есть операциональное определение, то можно взять

275
операциональное измерение массы объекта, умножить его на измеряемую скорость, а затем измерить результирующую силу, генерируемую этим объектом. Если предсказанная сила соответствует силе, измеренной в эксперименте, то аксиома будет подтверждена; если значения разойдутся, то аксиома окажется неподтвержденной и будет нуждаться в пересмотре. По мнению сторонников логического позитивизма, теории объясняют, поскольку они могут предсказывать. Объяснить событие - это показать, что его можно предсказать, исходя из предшествующих обстоятельств в сочетании с некоторым «обобщающим законом». Итак, для того, чтобы объяснить, почему ваза разбилась, когда ее уронили на пол, необходимо показать, что при данном весе вазы (операционально определенной массе) и высоте, с которой ее уронили (операционально определенное ускорение в условиях земного тяготения), результирующая сила окажется достаточной для того, чтобы разрушить структуру фарфора.
Логический позитивизм формализовал идеи более ранних позитивистов, последователей О. Конта и Э. Маха. Для обеих ветвей наблюдение приносило неоспоримую истину, обе формы позитивизма были эмпирическими. Законы науки считались не более чем суммарным утверждением опыта: теоретические аксиомы были сложной суммой взаимодействий нескольких теоретических переменных, каждая из которых, в свою очередь, полностью определялась в терминах наблюдения. Для логического позитивиста не играло никакой роли, существовали ли атомы и силы в реальности; в расчет принималось то, можно или нет систематически соотнести эти концепции с наблюдениями. Таким образом, при всем своем несгибаемом упорстве верить только в то, что они наблюдают, логические позитивисты были настоящими романтическими идеалистами (S. G. Brush, 1980), для которых идеи были единственной и окончательной реальностью.
Тем не менее логический позитивизм, похоже, предлагал специфический рецепт для занятий наукой в любой области исследования: во-первых, операционально определить теоретические термины, будь это масса или голод; во-вторых, констатировать, что теория является набором теоретических аксиом, на основании которых могут быть сделаны предсказания; в-третьих, провести эксперименты для проверки этих предсказаний, используя операциональные определения, чтобы связать теорию и наблюдения; и, наконец, пересмотреть теорию в соответствии с наблюдениями.
Поскольку логические позитивисты исследовали науку и представили свои открытия в явно логической форме, С. С. Стивене (S. S. Stevens, 1939), психолог, давший операциональное определение психологии (S. S. Stevens, 1935a, b), назвал логический позитивизм «наукой о науке», что обещало, в конце концов, сделать психологию «бесспорно естественной наукой» (как того и хотел Уотсон) и унифицировать ее с другими науками, согласно схеме «единства науки», предлагавшейся логическим позитивизмом. Операционализм вызвал оживление у психологов, поскольку обещал раз и навсегда прекратить бесплодные споры о психологической терминологии: что означает «разум»? «Безобразное мышление»? «Ид»? Как утверждал Стивене (S. S. Stevens, 1935a), операционализм стал «революцией, которая положит конец возможности революции». Операционалисты утверждали, что термины, которые не подлежат операциональному определению, бессмысленны в научном отношении и что научным терминам можно дать операциональные опреде-

276
ления, с которыми согласятся все. Более того, революция операционализма ратифицировала заявления бихевиоризма о том, что он является единственной научной психологией, поскольку только бихевиоризм совместим с требованием операционализма, согласно которым определение теоретических терминов следует давать, связывая их с терминами наблюдения (S. S. Stevens, 1939). В психологии это означало, что теоретические термины можно соотносить не с психическими сущностями, а только с классами поведения. Следовательно, психология сознания была ненаучной и подлежала замене бихевиоризмом.
К концу 1930-х гг. операционализм стал устойчивой догмой психологии. Зигмунд Кох (к 1950-м гг. отказавшийся от операционализма) в 1939 г. писал в своей докторской диссертации, что «почти каждый студент-психолог второго курса знает, что плрхо, если ссылка на "определение" не сопровождается прилагательным "операциональное"». В операционализме таилось научное спасение психологии: «Прицепите конструкты, возникающие в ваших постулатах, к области научных фактов и только потом стройте научную теорию» (S. Koch, 1941, р. 127).
На более высоком профессиональном уровне президент АРА соглашался с Кохом. Джон Ф. Дэшилл Oonn F- Dashiell, 1939) отмечал, что снова происходит сближение философии и психологии, но не для того, чтобы включить психологов в круг своих интересов, от этой тирании психология освободилась, а чтобы разработать надлежащие научные методы. Прежде всего, в «возобновлении дружественных связей» философии и психологии были заложены две идеи логического позитивизма. Первая была представлена операционализмом; вторая отражала требование того, что научные теории должны представлять собой совокупность изложенных в математической форме аксиом. Дэшилл говорил: «К. Л. Халл хотел, чтобы мы стремились к систематическому характеру нашего мышления, создавая четкую, аксиоматическую теорию». Он восхищался Кларком Л. Халлом как самым логическим позитивистом среди психологов, что, как мы увидим далее, было неверным. К. Л. Халл являлся приверженцем механистического воззрения и реалистом, верившим в физиологическую реальность своих теоретических терминов. Однако мнение Джон Ф. Дэшилла превратилось в миф у последующих поколений психологов, в убаюкивающую веру в то, что, несмотря на ошибочность специфики своих теорий, К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен твердо удерживали психологию на пути науки, который определили логические позитивисты. Истинная природа их теорий научения на протяжении десятилетий оставалась неясной не только другим психологам, но и самим К. Л. Халлу и Э. Ч. Толмену. Но, несмотря на ошибки и искажение независимых идей К. Л. Халла и Э. Ч. Толмена, не может быть никаких сомнений в том, что логический позитивизм был в психологии официальной философией науки по меньшей мере вплоть до 1960-х гг.
Целевой бихевиоризм Эдварда Чейза Толмена. Хотя это и редко признают, но основная проблема бихевиоризма заключалась в том, чтобы рассматривать психические явления, не привлекая разум. Более либеральные бихевиоралисты могли - и, в конце концов, были вынуждены - оставить разум в психологии в качестве невидимого, но тем не менее являющегося причиной поведения, фактора. Однако бихевиоризм, по крайней мере на ранних этапах своего развития, а затем в радикальном крыле, старался исключить разум из сферы психологии. Уотсон, К. Лэшли и другие

277
бихевиористы редукционистского, или физиологического, толка, пытались сделать это, заявляя, что сознание, цель и познание представляют собой всего лишь мифы, поэтому задача психологии - описание опыта и поведения как продуктов механистических операций нервной системы. Моторная теория сознания подкрепляла эту аргументацию, поскольку демонстрировала, что содержание сознания представляет собой всего лишь ощущения движений тела, которые свидетельствуют о поведении, а не являются его причиной. К. Л. Халл и Э. Ч. Толмен разрабатывали различные подходы к объяснению поведения без привлечения разума.
В 1911 г., имея степень бакалавра по электрохимии, Э. Ч. Толмен (1886-1959) приехал в Гарвардский университет, чтобы пройти обучение в аспирантуре по философии или психологии. В конце концов он остановился на последней, поскольку она больше отвечала его способностям и интересам. Он учился у ведущих философов и психологов: Перри, Хольта, Мюнстерберга и Йеркса. Познакомившись с работами Э. Б. Титченера, Толмен увлекся его структуралистической интроспекцией, но затем обратил внимание, что в работах по экспериментальной психологии редко приводились интроспективные данные, так как они приносили мало пользы. Толмен начал сомневаться в научности психологии, однако затем прочел книгу Дж. Уотсона «Поведение» и, по собственным словам, испытал облегчение, узнав, что истинным методом научной психологии является не сомнительная интроспекция, а объективное исследование поведения. Именно на время обучения Э. Ч. Толмена в Гарварде пришелся наивысший расцвет неореализма.
Неореализм дал Э. Ч. Толмену основу для подхода к проблеме разума, которой он занимался после того, как получил должность в Калифорнийском университете в Беркли в 1918 г. Традиционно для демонстрации существования разума предлагали доказательства двух видов: интроспективное осознание и явный интеллект и целесообразность поведения. Вслед за Перри, Э. Ч. Толмен счел «мышечное скручивание» Уотсона слишком простым и грубым, чтобы расцениваться в качестве доказательства. Неореализм подразумевал, что интроспекции не существует, равно как нет и психических объектов для наблюдения; согласно взглядам неореалистов, интроспекция представляла собой искусственную проверку объекта в окружающей человека среде, в ходе которой человек описывал атрибуты объекта в мельчайших подробностях. Э. Ч. Толмен объединил этот анализ с моторной теорией сознания, утверждая, что интроспекция таких внутренних состояний, как эмоции, является лишь обратным воздействием поведения на осознание (Е. С. Tolman, 1923). Так или иначе, но интроспекция не имела большого значения для научной психологии; утверждая это, книга Э. Ч. Толмена «Новая формула бихевиоризма» (1922) отражала точку зрения методологического бихевиоризма, допускавшего существование осознания, но считавшего его исследование не относящимся к науке.
Доказательство осмысленных целей также можно было рассмотреть с позиций неореализма. Ведущим направлением в психологии целенаправленного поведения была гормическая психология (от греч. «горме» - стремление) У. Мак-Дугалла. В своей работе «Бихевиоризм и цель» (1925) Э. Ч. Толмен критиковал Мак-Дугалла за обращение с целью в духе картезианских традиций: Мак-Дугалл, менталист,

278
просто подразумевает цель на основании устойчивости поведения, тогда как мы, бихевиористы, отождествляем цель с ее упорным достижением. Вслед за Перри и Хольтом, Толмен утверждал, что «цель... это объективный аспект поведения», который наблюдатель непосредственно воспринимает; она отнюдь не умозаключение, сделанное на основании наблюдаемого поведения. Толмен подверг такому же анализу память, вспомнив реалистов шотландской школы и предвосхитив Б. Ф. Скиннера: «память, как и цель, можно понимать... как чисто эмпирический аспект поведения». Сказать, что кто-то помнит отсутствующий объект X, это все равно, что сказать, что поведение кого-то в настоящий момент «причинно обусловлено» объектом X.
Обобщая все это, Толмен предложил бихевиоризм, исключающий из психологии разум и сознание, как того и желал Дж. Уотсон, но сохраняющий цель и познание - не как силы загадочного разума, выводимого из поведения, а как объективные, наблюдаемые аспекты самого поведения. Еще одним отличием от Уотсона было то, что бихевиоризм Толмена был скорее «молярным», а не «молекулярным» (Е. С. Tolman, 1926,1935). Согласно молекулярным взглядам Уотсона, поведение определяли как мышечный ответ, вызванный триггером - стимулами, поэтому соответствующей стратегией предсказания и контроля поведения было аналитическое разложение сложного поведения на мельчайшие мышечные компоненты, которые, в свою очередь, можно было понять физиологически. Толмен, считавший поведение неистребимо целенаправленным, изучал целые, интегрированные, молярные акты.
Например, согласно сторонникам молекулярного подхода, субъект, наученный отдергивать палец от электрода, когда предупреждающий сигнал предшествует удару тока, выучивает специфический условный мышечный рефлекс; согласно молярному бихевиоризму, субъект усвоил общую реакцию избегания. Теперь давайте повернем руку субъекта таким образом, чтобы тот же самый рефлекс наталкивал его палец на электрод. Бихевиоризм Уотсона предсказывает, что произойдет научение новому молекулярному рефлексу, тогда как бихевиоризм Толмена предсказывает, что субъект сразу же начнет избегать электрического разряда посредством нетренированного отдергивающего движения, основанного на выученной молярной реакции избегания электрошока (D. D. Wickens, 1938).
Рассматривая цель и познание с позиции неореализма, Толмен намекал на другой, более соответствующий менталистской традиции подход к проблеме, которую они собой представляли; этот подход сослужил Толмену хорошую службу после кончины неореализма в 1920-х гг. и является фундаментальным в современной когнитивистике. В одной из первых статей Толмен (Е. С. Tolman, 1920) писал, что с объективной точки зрения можно считать, что мысли заключаются в интерналь-ном предъявлении организму стимулов, отсутствующих в настоящий момент. Позднее, наряду с аргументами в пользу того, что познание «имманентно» поведению, а не подразумевается исходя из него, Толмен (1926) писал о том, что сознание поставляет «репрезентации», которые руководят поведением. Представление познания и мыслей как внутренних репрезентаций мира, играющих роль причины, определяющей поведение, означало разрыв как с неореализмом, так и с бихевиоризмом: с неореализмом - поскольку репрезентации считались чем-то вроде идей

279
Дж. Локка; с бихевиоризмом - поскольку чему-то психическому отводили роль причины поведения. По мере того как Толмен развивал свою систему, он все больше и больше основывался на концепции репрезентации, превращаясь, как мы увидим, в умозрительного бихевиоралиста, преданного идее реального существования разума.
В 1934 г. Толмен поехал в Вену, где попал под влияние логических позитивистов, особенно Рудольфа Карнапа, лидера венского кружка. В трактовке психологии Карнапа традиционные термины менталистской этнопсихологии следовало понимать относящимися не к психическим объектам, а к физико-химическим процессам в теле. Так, например, смысл утверждения «Фред возбужден» получен из железистых, мышечных и других телесных процессов, которые порождают возбуждение; анализ Карнапа был версией моторной теории сознания. В ожидании полной редукции психических терминов к их истинным физиологическим референтам, мы должны, как утверждал Карнап, заключить своего рода компромисс с бихевиоризмом. Поскольку нам неизвестен физико-химический референт «возбуждения», мы должны понимать «возбуждение» как нечто, относящееся к поведению, что и ведет к приписыванию кому-либо возбуждения; этот компромисс допустим, поскольку поведение - своего рода «детектор» неизвестного физиологического процесса, лежащего в его основе. В отдаленной перспективе мы должны суметь отказаться от бихевиоризма и понять язык сознания в сугубо физиологических терминах. Карнап признавал, что помимо референтной функции язык выполняет и экспрессивную: если я говорю «Я чувствую боль», я не только ссылаюсь на какие-то физические процессы в моем теле, я выражаю страдание. Согласно представлениям Карнапа, экспрессивная функция языка лежит за пределами научных объяснений и является предметом художественной литературы и искусства.
Психология Карнапа не противоречила взглядам Толмена, но она открыла ему новый способ сформулировать бихевиоризм в рамках философии науки, чей престиж и влияние росли с каждым днем. Вскоре после возвращения в США Толмен переформулировал свой целевой бихевиоризм с помощью языка логического позитивизма. Он (Tolman, 1935) писал, что научная психология «занята поисками... объективно устанавливаемых законов и процессов, управляющих поведением». Описания «непосредственного опыта... можно оставить искусству и метафизике». Теперь Толмен мог быть достаточно точным в отношении исследовательской программы бихевиоризма. Поведение следовало рассматривать как зависимую переменную, обусловленную независимыми переменными окружающей среды и внутренними (но не психическими) переменными. В таком случае конечная цель бихевиоризма - «описать форму функции/, соединяющей зависимую переменную (поведение) с независимыми переменными - стимулом, наследственностью, обучением и таким физиологическим состоянием, как голод». Поскольку стремиться сразу достичь такой цели слишком амбициозно, бихевиористы ввели промежуточные переменные, соединяющие независимые и зависимые переменные, для уравнения, позволяющего предсказать поведение данной переменной от независимых переменных. Молярный бихевиоризм определяет независимые переменные на «макроскопическом» уровне, как цели и познание, определяемые через

280
характеристики поведения, но, в конечном итоге, молекулярный бихевиоризм сможет объяснить молярные независимые переменные «в подробных неврологических и железистых терминах».
Толмен (Tolman, 1936) расширил эти примечания и заново определил свой бихевиоризм как операциональный бихевиоризм. Операциональный бихевиоризм вылился в форму «общего позитивистского отношения, принятого среди многих современных физиков и философов». Толмен объяснял, что прилагательное «операциональный» отражает две особенности бихевиоризма. Во-первых, оно «операционально» дает определение его промежуточным переменным, как и требует современный логический позитивизм; во-вторых, оно подчеркивает тот факт, что поведение, «по сути дела, представляет собой деятельность, с помощью которой организм... оперирует в окружающей его среде». Существуют «два основных принципа» операционального бихевиоризма. Во-первых, «он утверждает, что конечная цель психологии - исключительно предсказание и контроль поведения». Во-вторых, этой цели предстоит достичь с помощью функционального анализа поведения, в процессе которого «психологические концепции... можно понимать как объективно определяемые промежуточные переменные... определяемые, в целом, операционально».
В этих двух статьях Толмен убедительно и ясно разработал классическую программу методологического бихевиоризма, определение которого возникло под влиянием логического позитивизма. Но мы должны отметить, что Толмен не получил концепцию психологии от логических позитивистов. Их философия науки смешалась с тем, о чем Толмен уже думал и чем он занимался, создав мудрое и престижное оправдание его собственным концепциям; его термины независимая, зависимая и промежуточная переменные надолго сохранились в языке психологии. Еще важнее то, что Толмен, похоже, быстро отринул свой операци-онализм ради психологического реализма. Согласно операционализму, теоретические термины вообще ни к чему не относятся, они представляют собой лишь удобный способ обобщения наблюдений. Определением намерения голодной крысы была бы ее явно устойчивая ориентация на цель в лабиринте. Но в своих более поздних работах (Е. С. Tolman, 1948) он говорит о познании как о психически реальной сущности, а не просто как о кратком описании поведения. Поэтому «когнитивные карты» понимали как репрезентации окружающей среды, которыми крыса или человек решают руководствоваться при интеллектуальном поведении, направленном на достижение цели. Уже через несколько лет после своего возвращения из Вены Толмен перестал преподавать и как-либо пропагандировать логический позитивизм (L. J. Smith, 1986). Возможно, именно поэтому его работы 1935 и 1936 гг., хотя и демонстрируют широкому читательскому кругу методологический бихевиоризм, никогда не отражали истинного понимания Толменом психологии.
Наконец, интересно отметить, что Толмен иногда вплотную подходил к концепции психологии, которая в то время была недоступной, - а именно к вычислительной концепции когнитивистики. В 1920 г. он отказался от взгляда на организм как автомат для продажи сигарет, который он разрабатывал совместно с Уотсоном. Согласно этому представлению, организм является машиной, в ко-

281
торой каждый конкретный стимул влечет за собой некоторый рефлекторный ответ, точно так же как опускание монеты в прорезь автомата для продажи фасованных продуктов. Напротив, Толмен предпочитал думать об организме как о сложной машине, способной к различным формам приспособления, таким образом, что, когда осуществляется одна из форм приспособления, конкретный стимул порождает один ответ, тогда как при другой форме внутреннего приспособления тот же самый стимул повлечет за собой другой ответ. Внутреннее приспособление вызывают либо внешние стимулы, либо «автоматические изменения внутри организма». Модель, о которой Толмен мечтал в 1920 г., представляла собой компьютер, ответ которого на входящий сигнал зависит от программы и внутреннего состояния; Подобным же образом Толмен предвосхитил информационно-обрабатывающую концепцию разума, когда в 1948 г. описывал разум как диспетчерскую, в которой поступающие импульсы перерабатываются в когнитивную карту окружающей среды.
Механистический бихевиоризм Кларка Леонарда Халла. Кларк Леонард Халл (1884-1952), подобно многим людям, родившимся в XIX столетии, в подростковом возрасте утратил веру в Бога и после этого делал все возможное, чтобы найти замену в виде какой-нибудь другой веры. Он нашел себя в математике и естественных науках. Точно так же как Томаса Гоббса вдохновила прочитанная им книга Евклида, Халл мог бы сказать, что изучение геометрии, несомненно, оказалось самым важным событием его интеллектуальной жизни. Халл пришел к выводу, что мышление, размышление и другие когнитивные процессы по своей природе являются механистическими и, следовательно, поддаются описанию и пониманию посредством математики. Увлечение математикой привело Халла к желанию стать инженером, но затем он перенес полиомиелит и вынужден был изменить свои планы. Он решил заняться теоретическими исследованиями, которые могли бы удовлетворить его страсть к механизмам. При этом ему хотелось примкнуть к какой-нибудь достаточно новой области, чтобы быстрее получить признание. В результате он заинтересовался психологией и для начала прочел «Принципы» У. Джеймса. Степень доктора философии Халл получил в университете штата Висконсин.
Уже в первых работах Халла проявился интерес к вопросам научения. Будучи студентом-старшекурсником, он исследовал научение у душевнобольных и попытался сформулировать математически точные законы, чтобы продемонстрировать, как у таких людей формируются ассоциации (С. Hull, 1917). Его докторская диссертация была посвящена формированию концепции и также отличалась обилием количественных методов (С. Hull, 1920). Но обстоятельства заставили Халла несколько лет проработать в иных областях, в том числе в тестировании способностей. Он предложил метод для вычисления корреляции между результатами различных тестов в батарее. Это стало для него подтверждением идеи о том, что мышление представляет собой механический процесс, который можно имитировать с помощью машины; Б. Паскаля такое прозрение ужаснуло, но К. Л. Халл счел его гипотезой, пригодной для дальнейшей разработки.
Подобно любому психологу, Халл был вынужден бороться с бихевиоризмом Дж. Уотсона. Сначала, хотя Халл и симпатизировал нападкам Уотсона на интро-

282
спекцию и призывам к объективности, его отталкивал догматизм Уотсона и «почти фанатический пыл, с которым некоторые молодые люди предавались делу Уотсона... фанатизм, более присущий религии, чем науке» (Hull, 1952b, p. 153-154). Будучи молодым профессором в Висконсинском университете, Халл заинтересовался гештальт-психологией и пригласил в свой университет Курта Коффку. Однако негативное отношение последнего к Уотсону убедило Халла не в значимости воззрений гештальта, а в том, что бихевиоризм Уотсона нуждается в улучшении своего математического аппарата: «Вместо обращения в гештальт-терапию я испытал запоздалое обращение в своего рода необихевиоризм - т. е. бихевиоризм, имеющий дело с определением количественных законов поведения и с их дедуктивной систематизацией» (Hull, 1925b, p. 154). В 1929 г. К. Л. Халл перебрался в Йельский университет, где и начал карьеру наиболее выдающегося экспериментального психолога своего времени.
Программа Халла состояла из двух частей. Во-первых, как мы увидели, его вдохновляли машины и он был убежден в том, что они могут мыслить, поэтому Халл пытался построить машины, способные к научению и мышлению. Первые описания подобных машин появились в 1929 г., представляя собой, по его формулировке, «прямое применение механистических тенденций современной психологии. Научение и мышление рассматривались как функции живой протоплазмы, не более необходимые, чем движение» (С. L. Hull and H. Baernstein, 1929). Другой компонент теоретических амбиций Халла представлял собой продолжение геометрического духа Т. Гоббса и ассоцианизма Д. Юма, которых Халл считал первыми бихевиористами. Примерно в 1930 г. он сказал: «Я пришел к окончательному выводу о том, что психология является естественной наукой», в задачу которой входит открытие «законов, выраженных количественно посредством ограниченного числа обычных уравнений», на основании которых, как следствие, можно вывести индивидуальное и групповое поведение (1952, р. 155). Учитывая интерес Халла к механике и математике не вызывает удивления тот факт, что он глубоко страдал от зависти к физике и воображал себя Ньютоном в изучении поведения. В середине 1920-х гг. Халл прочел труд Ньютона Principia, который стал для него своего рода Библией (L. J. Smith, 1986). Он посвящал семинары отрывкам из этой книги и постоянно держал ее на столе; эта книга олицетворяла для Халла верх научных достижений, и он пытался соревноваться со своим героем.
Задачи создания умных машин и формализация психологии в соответствии с математической системой не были несовместимыми друг с другом; последователи Ньютона рассматривали физическую вселенную как машину, управляемую точными математическими законами: Халл только хотел сделать то же самое в отношении психических явлений и поведения. В начале 1930-х гг. Халл занимался формальной теорией и обучающимися машинами; одновременно он публиковал все более математические описания сложного поведения, например приобретения и объединения простых S-R привычек, и обещал построить «психические машины», способные к мышлению, которые можно было бы использовать в качестве промышленных роботов (С. L. Hull. 1930а, Ь, 1931, 1934, 1935). Но в конце 1930-х гг. психические машины начали играть в работах Халла все меньшую и меньшую роль. В то же время, подобно Э. Ч. Толмену и большинству других психологов, Халл попал под влияние

283
логического позитивизма. Его акцент на формализме и редукции психического до физического вполне соответствовал философии науки самого Халла.
В 1936 г., когда Халл был президентом АРА, он окончательно отказался от работы над психическими машинами и сосредоточился на формальных теориях. В своей президентской речи Халл коснулся центральной проблемы бихевиоризма: объяснения разума. Он отметил тот же отличительный признак разума, что и Э. Ч. Толмен, - целенаправленное, устойчивое поведение для достижения цели. Однако он предложил объяснить это свойство совершенно иным способом - как результат механических, подчиняющихся законам, принципов поведения: «Будет установлено, что сложные формы целенаправленного поведения являются производными... таких основных сущностей теоретической физики, как электроны и протоны» (С. L. Hull, 1936). Халл признавал, что подобные механистические взгляды традиционно являются прерогативой философии, и предложил сделать их научными, применив к ним то, что он считал естественно-научной процедурой. Халл утверждал, что наука состоит из набора «явно установленных постулатов», на основании которых можно, посредством «самой строгой логики», сделать предсказания относительно поведения. Так же как Ньютон вывел движение планет из малого набора физических законов, Халл предложил предсказать движение организмов, исходя из относительно большого количества законов поведения, сформулированных в своей статье. Халл утверждал, что достоинство научного метода как раз и заключается в том, что предсказания можно точно проверить с помощью наблюдений, а туманные заявления философии, как материалистической, так и идеалистической, - нет.
Используя этот набор постулатов, Халл попытался продемонстрировать, что целенаправленное поведение можно рассматривать механистически. В конце он задался вопросом: но как обстоят дела с сознанием? Отвечая на него, он сформулировал собственную версию бихевиоризма: психология может освободиться от сознания в силу простого соображения, что до сих пор не найдено ни одной теоремы, логический вывод которой хоть на сколько-нибудь облегчило бы введение постулата, относящегося к сознанию. Более того, мы не в состоянии найти какой-нибудь другой научной системы поведения, которая... считала бы сознание необходимым для того, чтобы логически выводить поведение. Как и Э. Ч. Толмен, Халл поместил сознательный опыт, изначальный предмет психологии, за пределы психологии, как ее понимали бихевиористы. Халл, как и Дж. Уотсон, считал сохранение интереса к сознанию пережитком средневековой теологии. Но он пришел к выводу, что «к счастью, средство нашего спасения вполне очевидно. Как и всегда, оно таится в применении естественно-научных методов... Для нас применение методологии необходимо только для того, чтобы сбросить оковы безжизненной традиции» (р. 32). Если бы кто-нибудь смог построить «из неорганических материалов механизм, демонстрирующий адаптивное поведение, то было бы полностью доказано, что адаптивного поведения можно добиться чисто физическими средствами» (р. 31). Во время пребывания на посту президента АРА Халл продемонстрировал аудитории одну из своих обучающихся машин, и она произвела глубокое впечатление на зрителей (A. Chapanis, 1961). Поскольку Халл редко упоминал свои «психические машины», провозглашение им центрального тезиса когнитиви-

284
стики прошло незамеченным или его отклонили как периферическое направление теоретических изысканий. На самом деле, очевидно, что механическая имитация мышления занимала главное место в размышлениях Халла и дала толчок к созданию формальной теории, благодаря которой он получил известность и занял влиятельное положение.
Мы уже знаем, что в середине 1930-х гг. Э. Ч. Толмен начал формулировать свое направление психологии в терминах логического позитивизма; то же самое произошло и с Халлом. После 1937 г. он отождествлял свою систему с «логическим эмпиризмом» и одобрял объединение американской теории поведения с венским логическим позитивизмом, которое породит истинный бихевиоризм (С. L. Hull, 1943а). С тех пор Халл направил все свои усилия на создание формальной, дедуктивной, количественной теории научения и в значительной степени забыл свои психические машины, хотя они и продолжали играть эвристическую, не афишируемую роль в его размышлениях (L. J. Smith, 1986). Принятие языка позитивизма затеняло реализм Халла, равно как и Э. Ч. Толмена. Конечно, Халл, в отличие от Э. Ч. Толмена, не верил в цели и познание, но он все же был реалистом, так как считал, что постулаты его теорий описывают действительные нейрофизиологические состояния и процессы в нервной системе живого организма человека или животного.
Он посвятил своим системам постулатов серию книг. Первой из них стала «Математико-дедуктивная теория механического научения» (С. L. Hull et al., 1940), в которой предлагалась математическая обработка вербального научения у человека. Эту книгу хвалили за то, что она «позволяла предвкушать психологию, достигшую систематической, количественной точности» (Е. R. Hilgard, 1940). Теория механического научения предваряла главную работу Халла - «Принципы поведения» (С. L. Hull, 1943b), где он изложил свою бихевиористскую систему. Книга обещала объединить всю психологию в рамках формулы S-R и заняться необходимой «радикальной хирургией иссохшего тела общественных наук», возвращая ему истинно научные качества. Халл еще дважды пересматривал свою систему (1951, 1952а), но именно «Принципы» осуществили его мечту, навеки сохранив его имя в истории психологии.
Э. Ч. Толмен против К. Л. Халла. Целевой бихевиоризм Толмена неизбежно должен был вступить в конфликт с механистическим бихевиоризмом Халла. Э. Ч. Толмен всегда верил, что цель и познание - реальны, хотя его понимание данной реальности с течением времени менялось. Халл же пытался объяснять цель и познание как результат неразумных механических процессов, описываемых логико-математическими уравнениями. На протяжении 1930-х и 1940-х гг. Толмен и Халл вели своеобразный интеллектуальный матч: Толмен стремился продемонстрировать реальность цели и познания, а Халл доказывал, что демонстрации Толмена ошибочны.
Давайте рассмотрим пример эксперимента, показывающего различия когнитивных и S-R воззрений. Описание его появилось в 1930 г. (Е. С. Tolman, 1932), задолго до начала споров Толмена и Халла, но он был всего лишь версией более сложных экспериментов, описанных Толменом (1948) в книге «Когнитивные карты крыс и человека», которая должна была оказать всестороннюю поддержку теории

285
автора. На рис. 8.1 показан лабиринт. Крыс знакомили со всем лабиринтом, заставляя их пробежать по каждой дорожке во время предварительного обучения. Выучив лабиринт, крыса, выходящая из стартового ящика, должна выбрать один из двух путей. Как она это делает?

Рис. 8.1. Лабиринт Толмена-Гонзика
Можно привести план анализа Халла. В точке выбора представлены стимулы (5), посредством которых во время начального обучения был сформирован условный рефлекс выбора ответа (Rs), соответствующего выбору одного из трех путей. В силу множества причин, самой очевидной из которых является различная длина пробега вдоль каждой из дорожек, путь 1 предпочтительнее, чем путь 2, а тот, в свою очередь, предпочтительнее пути 3. Таким образом, связь S-Rl сильнее, чем S-R2, которая, в свою очередь, сильнее, чем S~R3.
Это называется дивергентным свойством иерархии семейства. Сейчас, если поместить блок в точку 1, крыса подбежит к нему, вернется и выберет путь 2. Блок ослабляет связь S-Rv поэтому S-R2 становится сильнее и реализуется. С другой стороны, если поместить второй блок, то крыса вернется назад в точку выбора и опять выберет путь 2, поскольку S-R{ опять заблокирована, a S-R2 становится сильнее. Но животное снова натолкнется на блок, S-R2 станет слабее, a S-R3, наконец, станет самой сильной, и произойдет выбор пути 3. Такое предсказание сделал Халл.

286
Толмен отрицал, что выученное является набором ответов, запускаемых в той или иной степени стимулами в точке выбора. Напротив, он утверждал, что крыса заучивает мысленную карту лабиринта, которой и руководствуется в своем поведении. Согласно его точке зрения, крыса, натолкнувшись на первый блок, повернется и выберет путь 2, как и в схеме S-R, поскольку путь 2 короче пути 3. Однако, натолкнувшись на второй блок, крыса узнает, что путь 2, точно так же, как и путь 1, перекрыт блоком. Следовательно, крыса продемонстрирует «озарение»: она вернется и выберет путь 3, вообще проигнорировав путь 2. На карте показаны все аспекты окружающей среды, и она гораздо информативнее, чем набор S-R связей. Результаты эксперимента подтвердили когнитивную теорию научения Толмена, а не S-R схему Халла.
Хотя специфические взгляды Толмена и Халла на поведение резко различались, нам не следует забывать, что они разделяли ряд важных предположений и целей. И Толмен, и Халл хотели создать научные теории научения и поведения, применимые, по меньшей мере, ко всем млекопитающим, в том числе и человеку. Они решали стоящую перед ними задачу с помощью экспериментов на крысах, исходя из предположения о том, что между крысой и человеком существуют лишь незначительные различия и что результаты, полученные в лаборатории, вполне применимы к поведению в природных условиях; они следовали формуле психологии, данной Гербертом Спенсером. И Толмен, и Халл отвергали сознание в качестве предмета исследования психологии и считали задачей психологии описание, предсказание и контроль поведения; они были бихевиоралистами - а именно, методологическими бихевиористами. Наконец, они оба находились под влиянием логического позитивизма и, похоже, одобряли его.
Психологи склонны считать, что Толмен и Халл были рабски преданы логическому позитивизму и что они лично установили позитивистский стиль в современной психологии. Но подобное суждение может сослужить им плохую службу, затушевать их независимость и обесценить их творчество. Толмен и Халл разработали свои концепции науки, психологии и поведения достаточно независимо от логического позитивизма. Когда они столкнулись с логическим позитивизмом в 1930-х гг., каждый из них обнаружил, что может использовать это престижное направление философии для придания большего веса своим идеям; но мы не должны забывать, что эти идеи были их собственными. К сожалению, поскольку они действительно переняли язык позитивизма и в силу того, что позитивизм быстро стал философией науки психологов, истинные программы Толмена и Халла были затуманены или забыты, что вылилось в бесплодные противоречия 1950-х гг., как мы увидим в главе 10.
Хотя и Толмен и Халл пользовались почетом, Халл, несомненно, был намного влиятельнее Толмена. В университете Беркли Толмен заражал студентов энтузиазмом к изучению психологии и здоровым неуважением к научной напыщенности. Он писал статьи живым языком и обладал интересным подходом к науке, говоря, что «в конце концов, единственным верным критерием остается получение удовольствия. А я получил удовольствие» (Е. С. Tolman, 1959). Он никогда не был систематичным теоретиком и в конце концов признался в том, что был «скрытым

287
феноменологистом», планировавшим свои эксперименты, представляя себе, что бы он делал, если бы был крысой, принимая как должное то, что крысы были такими же умными и здравомыслящими, как он сам, а не просто машинами. К сожалению, все это значило, что, несмотря на то что Толмен мог воодушевлять студентов, он не мог преподавать им систематическую точку зрения, «обращая в истинную веру» психологии. Толмену не была присуща дисциплина.
Но она была свойственна Халлу. Он ценил не получение удовольствия, а долгий, упорный труд по построению постулатов и выведению из них теорем. Это занятие, пусть и скучное, давало Халлу множество идей, которыми он заражал студентов, распространяя свою дисциплину. Более того, внутренняя ситуация Халла была идеальной для развития дисциплины. Помимо кафедры психологии в Йель-ском университете, он занимал важный пост в Йельском институте человеческих отношений, который привлекал яркие умы из многих дисциплин, жаждущие изучить основы науки, чтобы затем применить их в своих областях и для решения мировых проблем. Позднее мы увидим, как на семинарах Халла возникала теория социального научения. В Кеннете Спенсе (1907-1967) Халл нашел продолжателя своей программы. Спенс стал соавтором многих великих трудов Халла, он продолжил его строгие теоретические разработки в 1950-х гг., создал истинно позитивистскую версию необихевиоризма и обучил многих ведущих экспериментальных психологов в 1950-х и 1960-х гг., интеллектуальных «внуков» Халла. И конечно, строгая теоретическая система Халла, неиспорченно механистическая и избегающая любого мистицизма в отношении цели и познания, была абсолютно созвучна натуралистически-позитивистскому Zeitgeist американской психологии после Первой мировой войны.
Халл оказал на психологию гораздо большее влияние, нежели Толмен. Например, в конце 1960-х гг. исследование того, кого из психологов чаще цитируют в ведущих психологических журналах, показало, что на первом месте находился Кеннет Спенс, а сам Халл был на восьмом месте. Это особенно знаменательно, если учесть, что последний умер в 1952 г. и что его теория с начала 1950-х гг. подвергалась едкой критике. Толмен не попал в 60 наиболее цитируемых авторов, даже несмотря на то, что был последовательным когнитивным бихевиористом, а в 1960-е гг. происходила «когнитивная революция».

Заключение: все мы сейчас бихевиористы

В 1948 г. К. Спенс писал, что «сегодня практически все психологи готовы назвать себя бихевиористами». При этом Спенс признавал, что бихевиоризм принимает различные формы. Но, по его мнению, бихевиоризм добился определенного прогресса, поскольку все направления необихевиоризма четко отделяли себя от более ранней, грубой формулировки классического бихевиоризма, принадлежавшей Уотсону. Спенс попытался сформулировать бихевиористскую метафизику в духе логического позитивизма. Он надеялся создать общее кредо, с которым бы могли согласиться все бихевиористы. Как мы увидим в главе 10, его надежды оказались беспочвенными, поскольку последователи Толмена отказались присоединиться.

288
На горизонте экспериментальной психологии появился только что сформулированный радикальный бихевиоризм, который после Второй мировой войны бросил вызов всем остальным направлениям, а затем и вытеснил их. Б. Ф. Скиннер, писатель, превратившийся в психолога, в 1931 г. начал разрабатывать радикальный бихевиоризм в духе Дж. Уотсона, но исходя из нового набора технических понятий. Скиннеру предстояло оказать влияние в будущем, когда после войны психологи снова утратили уверенность в своем предприятии и начали поиски нового Ньютона. Однако перед войной Скиннера не воспринимали слишком серьезно. Э. Р. Хилгард (Е. R. Hilgard, 1939) говорил о первом основном труде Скиннера, «Поведении организмов» (1938), что такое узкое понимание психологии сильно ограничит его влияние.
В то время когда академические психологи пришли к принятию бихевиорализ-ма как единственного легитимного подхода к проблемам научной психологии, другие психологи начали заниматься проблемами общества. Психология претерпела величайший подъем не экспериментального, а прикладного направления.

В XX веке облик американской психологии несомненно определяется бихевиоризмом. Она радикально изменил, преобразовал всю систему представлений о психике. Прежде всего, это касалось предмета психологии как науки. Согласно бихевиоризму, предметом психологии не является сознание, а является поведение. Одним из начинателей бихевиоризма как направления психологии стал Эдуард Ли Торндайк (1874-1949). Именно его работы стали первыми в русле этого направления. Он называл себя коннекционистом, а психологию которой он занимался - коннекционизмом.

Сначала в Гарварде, у У. Джеймса, потом в Колумбийском университете у Кеттелла, он проводил исследования на животных. Он считал делом своей жизни педагогическую психологию и описал подход к научению животных. Им же сформулирована формула коннекционизма, «формула новой психологии»: S¦R S – стимул, R – реакция.

В 1898 году Э.Торндайк в докторской диссертации «Интеллект животных: экспериментальное исследование ассоциативных процессов у животных» предложил основные положения психологии животных. Еще Гоббс доказал, что интеллект ассоциативен по природе. Спенсер доказал, что именно интеллект обеспечивает успешное приспособление организмов к природе, к среде. Но именно Торндайк в своих опытах (опубликовано 507 работ по психологии поведения) впервые показал, что интеллект можно изучать без обращения к сознанию. Торндайк считал, что ассоциация означает не связь между идеями (как у ассоцианистов), а связь между движениями и ситуациями. Весь процесс научения он описал через идею «проб и ошибок», вознаграждения и наказания. Он писал: «Эффективной частью ассоциаций является прямая связь между ситуацией и стимулом».

В. Келер (в 1925 г.) утверждал, что животных заставляло прибегать к методу слепых проб и ошибок сама конструкция «проблемных ящиков Торндайка», т.к. запертое животное (субъект опыта) не видело, как работает освобождающийся механизм, оно не могло «рассуждать» о своем пути на свободу. В своих опытах Торндайк «приводил» животных к примитивной стратегии проб и ошибок. Он разработал радикально упрощенную теорию научения, распространяя ее и на животных и на людей.

Торндайк считал, что целью психологии должен стать контроль над поведением. Связь между элементами формулы «S¦R», в отличие от рефлекса в механистической трактовке имела такие признаки: 1) проблемную ситуацию как исходный пункт; 2) противостояние ей организма как целого; 3) его действия в поисках выбора; 4) выучивание путем упражнения.

Прогрессивность подхода Торндайка была очевидна в сравнении с подходом Дьюи и чикагцев. Сферой психологии, по Торндайку, оказалось взаимодействие между организмом и средой.

Прежняя психология считала, что связи существуют между феноменами сознания. Прежняя физиология утверждала, что связи образуются между раздражением рецепторов и ответным движением мышц. Эти связи выражены рефлексами. По Э. Торндайку, коннексия – это связь между реакцией и ситуацией, т.е. это элемент поведения. Но термином поведения он не пользуется, а использует понятия «интеллект» и «научение».

Регуляция поведения человека идет иначе, чем у животных, т.е. совсем не так, как представлял себе это Э.Торндайк и все последующие сторонники так называемой объективной психологии, считавшие законы научения едиными, общими для животных и человека.

Таким образом, бихевиористы сводили общественно-исторические основы поведения человека к биологическому уровню детерминации. Парадоксально, что подготовив возникновение бихевиоризма Торндайк не считал себя бихевиористом, т.к. он использовал понятия из традиционной нейрофизиологии и психологии (например, понятие состояния организма удовлетворенности ли дискомфорта при воздействии внешних стимулов, двигательные реакции и др.). А бихевиоризм запрещал обращаться к моту, что испытывал субъект, т.е. к физиологическим факторам.

Э.Торндайк предложил два закона поведения человека и животных (По книге Т.Лихи). Первый закон – закон эффекта (открыт в 1911 году): «из нескольких ответов на одну и ту же ситуацию, те, которые сопровождаются удовлетворением желания животного или же те, вслед за которыми он немедленно происходит, при прочих равных условиях, более прочно связываются с ситуацией, т.е. когда она повторяется, и ответы будут повторяться с большей вероятностью. С другой стороны, наказание, уменьшает силу связи. Чем больше вознаграждение или чем тяжелее наказание, тем сильнее изменяется связь». Второй закон – закон упражнения: «любой ответ на ситуацию будет, при прочих равных условиях, сильнее связан с ситуацией, пропорционально тому, сколько раз ответ был связан с ней, а также средней силе и продолжительности связи».

В серии лекций «Поведение человека» (1929) в Корнуэльском университете Торндайк применил коннекционизм к поведению человека, он представил психологию в рамках двучленной схемы S¦R, в которой множество стимулов связано со множеством ответов по иерархии ассоциаций «стимул - реакция».

Торндайк утверждал, что можно по формуле «S¦R» определить степень вероятности реакции (например, пища вызовет слюноотделение – вероятность близка к 1, а звук вызовет слюноотделение, вероятность близка к 0).

Но, как и в случае с животными, он свел разум человека к автоматизму и привычке. При этом Торндайк признавал беспокойство натуралистической психологии по поводу учета человеческого поведения в зависимости от значения стимула: человек реагирует на постигаемое им значение слов, а животное – нет.

Таким образом, возникает вопрос: был ли Торндайк бихевиористом. С одной стороны, он занимался чисто бихевиоризмом без примеси, физиологии (как это делал И.П.Павлов), но с другой стороны, Торндайк выдвинул «принцип принадлежности», нарушающий выработку безусловных рефлексов, ведь те элементы, которые наиболее тесно ассоциируются во времени и пространстве, и будут связаны при научении. Т.Лихи признает, что Торндайк скорее стал бихевиористом-практиком, а не теоретиком.

А теоретическим лидером бихевиоризма стал Джон Бродес Уотсон (1878-1958). Его научная биография доказывает, как в становлении отдельного исследователя могут отразиться влияния всех основных идей целого направления в науке.

В начале XX века во время многочисленных дискуссий о предмете психологии Энджелл первым отметил, что предмет психологии изменился, но он не уверен, хорошо ли это. Его ученик Уотсон в 1913 году провозгласил манифест бихевиоризма, и психологи согласились с тем, что психология должна стать наукой объективной, а не субъективной, т.е. предметом ее исследования должно быть не сознание, а поведение.

О себе Уотсон писал, что идеи объективной психологии он развивал еще будучи студентом Чикагского университета. Но только в 1913 году в лекциях по психологии животных в Колумбийском университете он публично обнародовал свои взгляды в статье «Психология, какой ее видят бихевиористы». Эта статья и стала манифестом нового направления в психологии. Сам же Уотсон как и многие бихевиористы прежде чем стать представителем этого направления был зоопсихологом.

Программа бихевиоризма включала точкой отсчета такой факт: организмы, т.е. люди и животные, приспосабливаются к окружающей их среде, поэтому психология должна заниматься исследованием приспособительного поведения, а не содержания сознания. Описание поведения приводит к предсказанию поведения в понятиях «стимул» и «реакция». Следует отметить, что, хотя Дж.Уотсон не цитировал Канта, в его программе по описанию, предсказанию и контролю за наблюдаемым поведением явно прослеживается традиция позитивизма, для которой единственной формой объяснения были физико-химические термины.

Позиция Уотсона была крайне радикальной, как считает Т.Лихи, ведь Уотсон говорил: не только души не существует, но и кора головного мозга не делает ничего, кроме трансляции, соединения стимула и реакции (т.е. работу трансляционной станции). И душу, и мозг при описании предсказания и контроля поведения вполне можно игнорировать. Человек и его внутренний мир – это «черный ящик», не поддающийся исследованию.

Таким образом, девизом бихевиоризма стало понятие о поведении как объективно наблюдаемой системе реакций организма на внешние и внутренние стимулы.

Это понятие зародилось в русле физиологии. В трудах И.М. Сеченова, И. П. Павлова, В. М. Бехтерева, которым удалось доказать, что область психического не исчерпывается сознанием субъекта, познаваемым с помощью интроспекции.

Эти ученые – новаторы в изучении связи организма со средой - опирались на объективные методы, трактуя организм в единстве внешних и внутренних проявлений. Изучив книгу В.М.Бехтерева «Объективная психология», Дж. Уотсон утвердился во мнении, что условный рефлекс (по Бехтереву – сочетательный рефлекс) должен стать главной единицей анализа поведения. А учение И.П.Павлова, об условном рефлексе вселило в Уотсона уверенность, что условный рефлекс и есть ключ к выработке навыков, сложных движений, к любым формам научения.

Единственно реальными Уотсон признавал разные формы телесных реакций, он заменил все традиционные представления о психических явлениях двигательными их эквивалентами: например, зависимость зрительного восприятия от движения глазных мышц; эмоций – от телесных изменений; мышления – от речевого аппарата. Такими примерами Дж.Уотсон доказывал, что, якобы, объективные мышечные процессы могут быть достойной заменой субъективных психических актов. Исходя из такой посылки, он объяснял даже развитие умственной активности человека «мыслительной деятельности мышцами».

Он утверждал, что всеми эмоциями и интеллектуальными реакциями можно управлять, ведь психическое развитие сводится к научению, т.е. приобретению знаний, умений, навыков.

Бихевиористы отвергали идею возрастной периодизации, считая, что нет общих закономерностей развития в данный возрастной период. Например, обучая читать и писать детей с двух и трех лет, они пытаются доказать: какова среда, таковы и закономерности развития ребенка. Но при этом они считали нужным создать функциональную периодизацию, которая устанавливала этапы научения и формирования какого-либо навыка.

С их точки зрения, этапы игры, обучения чтению и есть собственно функциональная периодизация.

Принцип управления поведением широко и прочно распространился в американской психологии.

Концепцию Уотсона стали называть «психология без психики». Его заслуга состояла в расширении сферы психического, в которую он включил действия и акты поведения животных и человека. Но при этом он отверг в предмете огромные пласты психики, которые нельзя свести к внешненаблюдаемому поведению.

Бихевиоризм стал антиподом субъективной (интроспективной) психологии, сводившей всю жизнь к «фактам сознания». Бихевиористы предпочли по-новому посмотреть на сознание, проще говоря, «разделаться с ним», не принимать его во внимание.

Т.Лихи пишет, что Уотсон дал бихевиоризму «гневный голос и имя бихевиоризм», но его манифест особого внимания к бихевиоризму не вызвал. Просто психологи успокоились, т.к. знали, что психология «перестала быть наукой о сознании».

Следует назвать еще два имени ученых, связанных с бихевиоризмом: это Уолтер Хантер (ум. 1954 г.) и ученик Дж. Уотсона Карл Лешли (ум. 1958 г.) Хантер изобрел в 1914 году экспертную схему для изучения реакции, которую он назвал отсроченной (в его опытах обезьяне показывали, в каком из двух ящиков лежит банан, затем ставили оба ящика за ширму; затем ширму убирали. А животное находило банан в нужном ящике). Опыты Хантера подтверждали, что животные способны на отсроченную реакцию на стимул, а не только на непосредственную, как считали раньше.

Карл Лешли проводил следующие опыты: он вырабатывал у животных навык, а затем удалял разные части мозга для выяснения, зависит ли от них навык. Он пришел к выводу, что мозг животного функционирует как целое, отдельные его участки равноценны (эквипотенциальны). Они могут заменять друг друга.

К 30-м годам XX века идеи Уотсона уже не были единственным вариантом бихевиоризма: были выявлены слабости бихевиоризма (слабость категориального аппарата, образ и мотив действия в категории действия у бихевиористов отвергались).

Попытки включить такие категории, как образ, мотив, отношение в программу бихевиоризма как направления уже после второй мировой войны приводят к возникновению его нового варианта – необихевиоризма. А 30-е – 40-е годы XX века стали называться «золотым» веком теоретической психологии бихевиоризма; исследований научения (а не перцепции, мышления, групповой динамики и других процессов).

Необихевиоризм

Это течение возглавили американские психологи Эдвард Чейз Толмен (1886 – 1959) и Кларк Леонард Халл (1884 – 1952).

Эдвард Толмен изложил основные свои идеи в книге «Целевое поведение у животных и человека» (1932) Эксперименты он проводил на белых крысах, считая, что законы поведения для животных и человека одинаковы. Он возражал против того, чтобы ограничиваться в анализе поведения только формулой S¦R и игнорировать факторы, которые могут быть в промежутке. Эти факторы он назвал промежуточными переменными.

Поведение Толмен рассмотрел как зависимую переменную, обусловленную независимыми переменными окружающей среды и внутренними, но не психическими, переменными. Конечная цель бихевиоризма – «описать формулу формирования функции, соединяющей зависимую переменную (поведение) с независимыми переменными (стимулом, наследственностью, обучением и физиологическим состоянием голода)». Поскольку сразу достичь такой цели невозможно, были введены так называемые промежуточные переменные, которые соединили независимые и зависимые переменные для управления, с помощью которых можно предсказать поведение данной переменной от независимых.

Термины, введенные Толменом (зависимая, независимая, промежуточная переменная) надолго сохранились в языке психологии.

Толмена от других бихевиористов отличало то, что он считал, что поведение не сводится к выработке двигательных навыков. По его экспериментальным данным, организм, осваивая обстановку, строит познавательную карту (когнитивную карту) пути, по которой он следует при решении какой-либо задачи. В опытах Толмена главной задачей животных было найти выход из лабиринта, чтобы получить подкормку и удовлетворить потребность в пище.

Толмен выделил особый тип научения – латентное научение. Это скрытое, ненаблюдаемое научение играет роль тогда, когда отсутствует подкрепление. Такое научение способно изменять поведение.

Теория Толмена заставила пересмотреть факты, регулирующие адаптацию организма к среде. Среди них особо выделяют целевую регуляцию действий животных, их способность к активной познавательной работе, даже при выработке двигательных навыков. После опытов Толмена потребовался пересмотр уже существовавших взглядов на поведение.

Его идеи пригодились гораздо позже в вычислительной концепции когнитивизма.

Толмен предвосхитил возникшую в 1948 году информационно-обрабатывающую концепцию разума, по которой разум – это диспетчерская, перерабатывающая импульс в когнитивную карту окружающей среды (позже ответ компьютера также зависел от входящего сигнала). Толмен назвал свой бихевиоризм операциональным, т.к. это прилагательное отражает две особенности бихевиоризма: 1) операционально дает определения промежуточными переменным, 2) подчеркивает, что поведение – это деятельность, с помощью которой организм «оперирует в окружающей среде».

Следующий представитель необихевиоризма Кларк Халл создал механический бихевиоризм, т.к. нашел себя профессионально в математических и естественных науках. Свою психологическую теорию он строит на основе точности, стройности, логики, как это делают физики и математики. Такой подход был назван гипотетико-дедуктивным методом.

Кларк Халл опирался на теорию условных рефлексов Павлова и придавал особое значение силе навыка, на это силу решающее влияние оказывает редукция потребности. Чем чаще сила навыка редуцируется, тем она больше. Величина редукции потребности определяется количеством и качеством подкреплений. Сила навыка зависит и от интервала между реакцией и ее подкреплением, а также от интервала между условным раздражителем и реакцией.

Халл считал, что существуют первичное и вторичное подкрепление. Первичным подкреплением является, например, пища для голодного организма.

Потребность соединена с раздражителем, а реакция на них – это вторичное подкрепление. Он впервые поставил вопрос о возможности моделирования условно-рефлекторной деятельности и предвосхитил кибернетические модели саморегуляции поведения. Им создана большая научная школа, разработавшая применительно к теории поведения физико-математические методы, модели способов приобретения навыков.

Далее необихевиоризм развивался как направление психологии в русле теории оперантного бихевиоризма Берхауза Фредерика Скиннера (1904 – 1990), которого без преувеличения можно назвать центральной, культовой фигурой бихевиористического направления.

Закат бихевиоризма пришелся на 50 – 60-е годы XX века в связи с неудовлетворенностью экспериментальной психологией. В середине XX века возникло множество течений бихевиоризма: философский, формальный, радикальный. Последний был создан Б.Скиннером на основе теории оперантного бихевиоризма.

Основываясь на экспериментальных исследованиях, на теоретическом анализе поведения животных, Скиннер формулирует положение о трех видах поведения: безусловно-рефлекторном, условно-рефлекторном, оперантном. Именно последнее и составило специфику учения Скиннера.

Два первых вида поведения вызываются стимулами и называются респондетным или отвечающим поведением. Это реакция типа S. Эти реакции составляют определенную часть репертуара поведения, но не только ими обеспечивается адаптация к реальной среде обитания. Реально процесс приспособления построен на основе активных проб, т.е. воздействия животного на окружающий мир. Эти воздействия случайно могут привести и к полезному результату. Полезный результат закрепляется.

Такие реакции R, которые не вызываются стимулом, а выделяются организмом (некоторые из них оказываются правильными и подкрепляются), Скиннер назвал оперантными реакциями, это реакции типа R.

Именно такие реакции преобладают в адаптивном поведении животных, именно они являются формой произвольного поведения. На основе анализа поведения Скиннер формулирует свою теорию научения: главным средством формирования нового поведения выступает подкрепление.

По Скиннеру, вся процедура научения у животных получила название «последовательного наведения на нужную реакцию». Данные по поведению животных он переносит на поведение человека, это приводит его к биологизаторской трактовке человека. На основе результатов научения животных возник скиннеровский вариант программированного обучения, в котором учитывается индивидуализация обучения. Ограниченность программированного обучения по Скиннеру состоит в сведении обучения к набору внешних актов поведения и подкреплению правильных из этих актов.

В варианте научения Скиннера нет возможности интериоризовать (присвоить) действие, т.е. игнорируется познавательная деятельность, как сознательный процесс. Таким образом, Скиннер следует положениям бихевиоризма Дж.Уотсона, он описывает психические процессы в терминах реакции подкрепления, а человек для него - всего лишь существо, действующее под влиянием внешних обстоятельств и воздействий.

По Скиннеру, вся процедура оказывается «хитроумно придуманными подкреплениями». Печально известна книга Б.Скиннера «По ту сторону свободы и достоинства» (1971 г.). В ней он трансформирует эти понятия свободы и достоинства и исключает их из жизни человека. Для разрешения социальных проблем он предлагал создать технологию поведения, которая помогает контролировать одних людей другими. А средством управления поведением в психологии он назвал контроль за подкреплениями, позволяющий манипулировать людьми.

Сформулированный им принцип оперантного поведения гласит: поведение животного полностью определяется последствиями, к которым оно приводит. В зависимости от того, приятны, неприятны или безразличны эти последствия, организм будет стремиться повторить данный поведенческий акт, не придавать ему значения или же избегать его повторения в будущем.

Но человек способен предвидеть последствия своего поведения и самостоятельно избегать действий, приводящих к негативу. Чем выше вероятность негативных последствий, тем сильнее это влияет на поведение человека.

Таким образом, Скиннер не считал себя сторонником «SR – психологии», т.к. эта формула предполагает рефлексивное звено между стимулом и ответом, а Скиннер считал, что на организм можно воздействовать, контролируя переменные, которые не обязательно считать стимулами.

Социальный бихевиоризм

Кроме процесса обучения, бихевиористы изучали и социализацию детей. Джордж Мид (1863 – 1931) из Чикагского университета пытался понять обусловленность человеческого поведения и свою концепцию назвал социальным бихевиоризмом.

Изучая этапы вхождения ребенка в мир взрослого, он понял, что личность ребенка формируется во взаимодействии с другими людьми. Ребенок при этом играет разные роли.

Теорию Дж.Мида еще называют теорией ожидания: ведь дети проигрывают свои роли в зависимости от ожиданий взрослого и от прошлого опыта. Эти два фактора влияют на то (ожидания взрослых и прошлый опыт), что одни и те же роли дети играют по-разному. Дж. Мид различает игры сюжетные и игры с правилами.

Кроме него, исследования асоциального поведения (в частности, агрессивного) и просоциального поведения проводили и другие психологи. Так, Д.Доллард (1900 – 1980) создал теорию фрустрации (дезорганизация поведения, вызванная невозможностью справиться с трудностями). Доллард считал, что сдерживание слабых проявлений агрессии может привести к очень мощной агрессии, т.е. все фрустрации, переживаемые в детском возрасте, могут привести в зрелом возрасте к агрессии. Сегодня его мнение считают спорным, ведь, несмотря на то, что ежедневно дошкольник переживает примерно 19 фрустраций в семье, детском саду, в общении со сверстниками, лишь небольшое их число может привести к агрессивному поведению.

Большое значение в социальном бихевиоризме имеют работы Альберта Бандуры (1925 – 1988). Он родился в Канаде; переехав в США, работал в Стэнфорде. Бандура считал, что людям не всегда требуется для научения прямое подкрепление, т.к. они могут учиться и на чужом опыте.

Так появилось важное для теории Бандуры понятие косвенного подкрепления, основанного на наблюдении за поведением других людей. Особое внимание он уделял подражанию. Он считал, что мы подражаем чаще более простым образцам поведения или тем, с которыми человек чаще непосредственно контактирует (это может быть поведение людей своего пола, одного возраста, высокого социального положения).

Дети же усваивают модели поведения «про запас», даже когда эти модели не очень успешны. Они легко подражают и агрессивному поведению. Исследования А.Бандуры описывают причины агрессивности в семье, причем, последовательность возникновения определенного типа поведения такова: от вознаграждения и подражания к формированию определенных моделей поведения у детей. В работах Бандуры впервые описаны механизмы самоподкрепления, связанные с оценкой собственной эффективности, умения решать сложные проблемы. Он приходит к выводу, что люди с высокой оценкой собственной эффективности легче контролируют свое поведение и более успешны в жизни. Вывод Бандуры: значимым механизмом персонального действия служит эффективность контроля над бытием человека. Значение в социальной психологии имеют и его работы по коррекции отклоняющегося поведения (он изучал агрессивное поведение детей 8 – 12 лет). Кроме того, Бандура признавал, что успешная деятельность вызывает стремление к подражанию и снимает напряжение у клиента в условиях психотерапевтического воздействия (его метод был назван методом систематической десенсибилизации (уменьшение или устранение повышенной чувствительности организма - сенсибилизации - к воздействию какого-нибудь вещества).

Теория социального научения Д.Б.Роттера (р.1916) описывает социальное поведение с помощью следующих понятий:

Поведенческий потенциал (человек в течение жизни формирует набор поведенческих реакций);

Субъективная вероятность (т.е. ожидания человека);

Характер подкрепления и его ценность для человека;

Локус контроля (экстернальный – человек переносит ответственность за все происходящее с ним на других людей и внешние обстоятельства, и интернальный локус контроля – человек считает себя ответственным за все события своей жизни).

Поведенческий потенциал, по Роттеру, включает пять блоков поведенческих реакций или «техник существования»:

Поведенческие реакции, направленные на достижение успеха (они служат для социального признания индивида);

Поведенческие реакции приспособления и адаптации – это техники согласования поведения с общественными нормами;

Защитные поведенческие реакции – они используются в ситуациях, требующих превышения возможностей человека в данный момент (это отрицание, подавление желаний, обесценивание);

Техники избегания: выход из «поля напряжения», уход, бегство, отдых и другие;

Агрессивные поведенческие реакции – это и реальная физическая агрессия и символические формы агрессии: ирония, критика, насмешка, интриги, направленные против интересов других людей.

Основоположник бихевиоризма Дж. Уотсон видел задачу психологии в исследовании поведения живого существа, адаптирующегося к окружающей его среде. Причем на первое место в проведении исследований данного направления ставится решение практических задач, обусловленных общественным и экономическим развитием. Поэтому лишь за одно десятилетие бихевиоризм распространился по всему миру и стал одним из самых влиятельных направлений психологической науки.

Появление и распространение бихевиоризма ознаменовалось тем, что в психологию были введены совершенно новые факты – факты поведения, которые отличаются от фактов сознания в интроспективной психологии.

В психологии под поведением понимают внешние проявления психической деятельности человека. В этом отношении поведение противопоставляется сознанию как совокупности внутренних, субъективно переживаемых процессов, и тем самым факты поведения в бихевиоризме и факты сознания в интроспективной психологии разводятся по методу их выявления. Одни выявляются путем внешнего наблюдения, а другие – путем самонаблюдения.

Уотсон считал, что важнее всего в человеке для окружающих его людей поступки и само поведение этого человека. Одновременно с этим он отрицал необходимость изучения сознания. Тем самым Дж. Уотсон разделил психическое и его внешнее проявление – поведение.

По мнению Дж. Уотсона, психология должна стать естественно-научной дисциплиной и ввести объективный научный метод. Стремление сделать психологию объективной и естественно-научной дисциплиной привело к бурному развитию эксперимента, основанного на отличных от интроспективной методологии принципах, что принесло практические плоды в виде экономической заинтересованности в развитии психологической науки.

Таким образом, основная идея бихевиоризма основывалась на утверждении значимости поведения и полном отрицании существования сознания и необходимости его изучения.

С точки зрения Дж. Уотсона, поведение – это система реакций. Реакция – это еще одно новое понятие, которое было введено в психологию в связи с развитием бихевиоризма. Поскольку Дж. Уотсон стремился сделать психологию естественно-научной, то с естественнонаучной позиции необходимо было объяснить причины поведения человека. Для Дж. Уотсона поведение или поступок человека объясняются наличием какого-либо воздействия на человека. Он считал, что нет ни одного действия, за которым не стояла бы причина в виде внешнего агента, или стимула. Так появилась знаменитая формула S – R (стимул – реакция). Для бихевиористов соотношение S – R стало единицей поведения. Поэтому с точки зрения бихевиоризма основные задачи психологии сводятся к следующему: выявление и описание типов реакций; исследование процессов их образования; изучение законов их комбинаций, т. е. образование сложных реакций. В качестве общих и окончательных задач психологии бихевиористы выдвигали две следующие задачи: прийти к тому, чтобы по ситуации (стимулу) предсказать поведение (реакцию) человека и, наоборот, по характеру реакции определить или описать вызвавший ее стимул.

Решение поставленных задач осуществлялось бихевиористами в двух направлениях: теоретическом и экспериментальном. Создавая теоретическую базу бихевиоризма, Дж. Уотсон попытался описать типы реакций и прежде всего выделил врожденные и приобретенные реакции. К числу врожденных реакций он относит те поведенческие акты, которые можно наблюдать у новорожденных детей, а именно: чихание, икание, сосание, улыбка, плач, движение туловища, конечностей, головы и т.д.

Однако если с описанием врожденных реакций у Дж. Уотсона серьезных затруднений не было, поскольку достаточно наблюдать за поведением новорожденных детей, то с описанием законов, по которым приобретаются врожденные реакции, дела обстояли хуже. Для решения данной задачи ему необходимо было оттолкнуться от какой-либо из уже имеющихся теорий, и он обратился к работам И. П. Павлова и В. М. Бехтерева. В их работах содержалось описание механизмов возникновения условных, или, как говорили в то время, «сочетанных», рефлексов. Ознакомившись с работами российских ученных, Дж. Уотсон принимает концепцию условных рефлексов в качестве естественно-научной базы своей психологической теории. Он говорит, что все новые реакции приобретаются путем обусловливания.

Все человеческие действия, по мнению Дж. Уотсона, представляют собой сложные цепи, или комплексы, реакций.

Следует подчеркнуть, что на первый взгляд умозаключения Дж. Уотсона кажутся верными и не вызывающими сомнения. Определенное внешнее воздействие вызывает у человека определенную ответную безусловную (врожденную) реакцию или комплекс безусловных (врожденных) реакций, но это только на первый взгляд. Однако существуют некоторые феномены, которые фактически невозможно объяснить, опираясь на эту теорию. Например, как объяснить катание медведя на велосипеде в цирке? Ни один безусловный или условный стимул не может вызвать подобную реакцию или комплекс реакций, поскольку катание на велосипеде не может быть отнесено к разряду безусловных (врожденных) реакций. Безусловной реакций на свет может быть мигание, на звук – вздрагивание, на пищевой раздражитель – слюноотделение. Но никакое сочетание подобных безусловных реакций не приведет к тому, что медведь будет кататься на велосипеде.

Не менее значимым для бихевиористов было проведение экспериментов, с помощью которых они стремились доказать правоту своих теоретических выводов. В этой связи стали широко известны эксперименты Дж. Уотсона по исследованию причин возникновения страха.

Однако довольно скоро обнаружилась чрезвычайная ограниченность схемы S – R для объяснения поведения людей. Один из представителей позднего бихевиоризма Э. Толмен ввел в эту схему существенную поправку. Он предложил поместить между S и R среднее звено, или «промежуточные переменные» – V, в результате схема приобрела вид: S – V – R. Под «промежуточными переменными» Э. Толмен понимал внутренние процессы, которые опосредуют действие стимула. К ним относились такие образования, как «цели», «намерения», «гипотезы», «познавательные карты» (образы ситуаций). И хотя промежуточные переменные были функциональными эквивалентами сознания, выводились они как «конструкты», о которых следует судить исключительно по особенностям поведения, и тем самым существование сознания по-прежнему игнорировалось.

Другим значимым шагом в развитии бихевиоризма было изучение особого типа условных реакций, которые получили название инструментальных (Торндайк, 1898), или оперантных (Скиннер, 1938). Явление инструментального, или оперантного, обусловливания состоит в том, что если подкреплять какое-либо действие индивида, то оно фиксируется и воспроизводится с большей легкостью. Например, если какое-либо определенное действие постоянно подкреплять, т. е. поощрять или вознаграждать кусочком сахара, колбасы, мяса и т. п., то очень скоро животное будет выполнять это действие при одном лишь виде поощрительного стимула.

Согласно теории бихевиоризма, классическое (т. е. павловское) и оперантное обусловливания являются универсальным механизмом научения, общим и для животного и для человека. При этом процесс научения представлялся как вполне автоматический, не требующий проявления активности человека. Достаточно использовать одно лишь подкрепление для того, чтобы «закрепить» в нервной системе успешные реакции независимо от воли или желаний самого человека. Отсюда бихевиористы делали выводы о том, что с помощью стимулов и подкрепления можно буквально «лепить» любое поведение человека, манипулировать им, что поведение человека жестко «детерминировано» и зависит от внешних обстоятельств и собственного прошлого опыта.

Таким образом, бихевиористами игнорируется существование сознания, т. е. игнорируется существование внутреннего психического мира человека.

Тем не менее заслуги бихевиоризма в развитии психологии весьма значимы. Во-первых, он привнес в психологию дух материализма, благодаря чему эта наука стала развиваться по пути естественно-научных дисциплин. Во-вторых, он ввел объективный метод, основанный на регистрации и анализе внешних наблюдений, фактов, процессов, благодаря чему в психологии получили широкое распространение инструментальные приемы исследования психических процессов. В-третьих, была расширена область психологических исследований: стало интенсивно изучаться поведение младенцев и животных. Кроме того, в работах бихевиористов были значительно продвинуты отдельные разделы психологии, в частности проблемы научения, образования навыков. И наконец, распространение бихевиористских взглядов способствовало изучению психических явлений с естественно-научных позиций.

Проблемы любого подхода можно в принципе подразделить на три основные группы. Самыми общими, пожалуй, являются проблемы аргументации: в рамках подхода должен быть выработан убедительный метод аргументации. Наибольшая собственно теоретическая трудность, между тем, связана с проблемой метода, в данном случае представленной, по меньшей мере, тремя составляющими: проблемами верификации, логического анализа естественного языка и собственно бихевиористской концепции психологического объяснения, соответственно. Показать адекватность метода задаче и значит в значительной мере решить проблему аргументации. Наконец, заслуживают упоминания метафизические проблемы теории, а именно: насколько приемлемы предпосылки, которые теория обязывает нас принимать. Демонстрация их приемлемости или принципиальной устранимости в рамках подхода без его радикальной ревизии неприемлемых предпосылок тоже составляет существенную часть решения проблемы аргументации. Насколько эта проблема решается посредством решения двух других видов проблем, зависит от того, насколько последние фиксируются стандартными возражениями против теории данного вида. Если стандартные возражения ограничиваются ссылкой на те трудности методологического и метафизического вида, на которые теория способна отвечать, то можно говорить о том, что у нее есть потенциал или метод эффективной аргументации в свою пользу.

Самое, пожалуй, известное стандартное возражение против бихевиористского, в первую очередь, редуцирующего или элиминирующего, понимания ментального состоит в указании на то, что оно не способно обеспечить нас эффективными психологическими критериями. Если психология исследует только поведение и не занимается сознанием, но интерес к сознанию и ментальному, тем не менее, сохраняется, то, какую бы самостоятельную значимость такая психология не имела бы, она не сможет заменить нам психологии в классическом смысле. Если же бихевиористская психология претендует на экстернализацию сознания и ментального, т.е. на предоставление их верифицируемых критериев, то вполне уместно возражение, что бихевиористская психология просто не справляется с этой задачей. Классический пример такой неспособности, по распространенному признанию, демонстрируют бихевиористские критерии отличия рационального действия или поведения от нерационального или поведения некоего определенного типа от его симуляции. Так, Хилари Патнэм предлагает провести такой мысленный эксперимент: пусть дан другой мир, в котором боль, например, иначе, чем в нашем мире связана с поведением, а также, с внешними причинами боли. Пусть в этом мире существует сообщество суперспартанцев или суперстоиков, в котором взрослые его члены способны успешно подавлять любое непроизвольное болевое поведение. Они могут, по случаю, признать, что испытывают боль, но всегда - спокойным тоном, не эмоционально и т.д. (т.е. так, как они обычно говорят о других вещах, констатируя их). Они никак иначе не проявляют свою боль. Тем не менее, настаивает Патнэм, они испытывают боль (феноменально она имеет место в этом сообществе) и она им не нравится так же, как и нам в нашем мире. Они даже признают, что им стоит больших усилий вести себя так, как они, испытывая боль. При этом можно допустить, что дети и незрелые граждане в этом обществе не умеют еще или не справляются с успешным подавлением болевого поведения (в той или иной степени): поэтому вообще имеется достаточно оснований приписывать наличие феномена боли данному сообществу в целом даже на основании бихевиористских критериев. Но какие у нас есть критерии для того, чтобы судить о том, что такое-то и такое-то поведение является непроизвольной реакцией на боль у этих неведомых представителей воображаемого мира? Можно считать таким поведением обычное поведение избегания источников болевых ощущений, но избегающее поведение может с тем же успехом пониматься и как непроизвольная реакция на какие-нибудь другие, не болевые, ощущения. Чтобы не связываться с этими трудностями, Патнэм предлагает рассмотреть суперспартанцев через миллионы лет их эволюции, в результате которой у них начали рождаться полностью окультуренные дети: говорящие на языке взрослых, знающих таблицу умножения, имеющих мнения по политическим вопросам и, между прочим, разделяющих господствующие спартанские представления о важности не проявления боли иначе как в виде констатации. В этом случае мысленный эксперимент вообще не будет предполагать в таком сообществе никаких непроизвольных реакций на боль. Тем не менее, Патнэм считает абсурдом полагать, что таким людям невозможно приписывать болевые ощущения. Чтобы выявить эту абсурдность, предлагается вообразить, что нам удалось обратить взрослого суперспартанца в нашу идеологию: в этом случае, можно предположить, он начнет нормальным (с нашей точки зрения) образом реагировать на боль. Бихевиорист тогда будет вынужден признать, что через посредство этого единственного члена сообщества суперспартанцев мы продемонстрировали существование непроизвольных болевых реакций у всего сообщества и что, таким образом, приписывание боли всему сообществу логически правомерно. Но это означает, что если бы этот единственный человек никогда не жил и мы имели бы возможность демонстрировать только теоретически, что эти люди испытывают боль, то в этом случае приписывания им боли были бы неправомерными.

Некоторые бихевиористы могут утверждать, что в случае описанных миров соответствующее вербальное поведение как раз и будет нужной формой болевого поведения. Отвечая на это, Патнэм предлагает представить себе мир, в котором нет даже сообщений о боли: Х-мир, как он его называет. В этом мире живут суперсуперспартанцы, которые подавляют даже разговор о боли: такие граждане, даже если каждый из них может думать о боли и даже иметь в своем идиолекте слово «боль», никогда не признают, что испытывают боль; они даже будут делать вид, что и слова такого не знают или ничего не знают о феномене, к которому оно отсылает. Короче говоря, жители Х-мира вообще никак не демонстрируют наличие у них боли (дети полностью с рождения окультурены). Здесь вообще нет никакого способа приписать таким людям боль на основе бихевиористского критерия. Но жители Х-мира, тем не менее, настаивает Патнэм, испытывают боль. Но, заметим, что если возможность обращения члена такого сообщества в нашу идеологию исключается, например, за счет слишком больших различий между нами и ними, то в таком случае единственное, что будет поддерживать уместность приписывания им болевых ощущений - это наша метафизика ментального. Мысленный эксперимент Патнэма предлагает мир абсолютной симуляции отсутствия боли, где по поведенческим признакам вообще невозможно эту симуляцию разоблачить. Бихевиорист однако может возразить, что применительно к такому миру невозможно и говорить о наличии феномена боли: это мы, воображающие такой Х-мир «знаем» относительно него, что его жители испытывают боль, но изнутри этого мира или столкнувшись с реальным таким сообществом, такого знания мы получить не сможем и тогда наше утверждение о том, что, несмотря на то, что внешне это никак не проявляется, они испытывают (или могут испытывать) боль, будет совершенно необоснованным. У Патнэма есть на это ответ: он не согласен с тем, что его пример конструирует ситуацию, в которой нет способов вообще отличить случай, когда боль есть, но никак не проявляется в поведении, от случая, когда ее просто нет; он настаивает на том, что его пример показывает лишь, что по внешнему поведению невозможно отличить один случай от другого, но в принципе есть другие критерии отличия. Например, говорит он, можно исследовать мозг жителя Х-мира. Апелляция к таким критериям, разумеется, вовлекает сложности другого вида, связанные с программой физикализма. Такое исследование может дать результаты желаемых видов, только если психофизическое тождество, поддерживающее такие результаты, вернее, такую интерпретацию получаемых результатов, в целом верно .

Другой вид критики отталкивается от анализа языковых средств и языка бихевиоризма. Так, Н. Хомский) аргументирует в пользу того, что Скиннер создает иллюзию строгой научной теории, применимой в очень широком диапазоне, хотя на самом деле вполне может быть так, что термины, используемые для описания поведения в лабораторных условиях, и термины, используемые для описания реального поведения, являются всего лишь омонимами, между значениями которых существует, в лучшем случае, довольно туманное сходство. Базисные термины бихевиоризма - «стимул» и «реакция». Скиннер обязуется использовать узкие определения этих терминов: фрагмент окружения и фрагмент поведения называются стимулом (вызывающим, различенным или подкрепляющим) и реакцией, соответственно, тогда и только тогда, когда они соотнесены посредством закона (lawfully related); это значит - если динамические законы, соотносящие их демонстрируют плавные и репродуцируемые зависимости. Так, если мы смотрим на красный стул и говорим «красный», то реакция находится под контролем стимула краснота; если мы говорим «стул», то реакция находится под контролем собрания свойств (которые Скиннер называет объектом) - стулность; и то же самое относится к любой реакции . Этот метод, по мнению Хомского, так же прост, как и бессодержателен, так как мы можем выделить столько свойств, сколько у нас есть не синонимичных выражений для их описания в нашем языке; мы можем объяснить широкий класс реакций в терминах скиннерова функционального анализа, выделяя для каждой реакции управляющие ею стимулы. Но слово «стимул» теряет всякую объективность при таком использовании, поскольку в этом случае стимулы перестают быть частью внешнего физического мира (как это предполагается Скиннером), а оказываются частью организма. Мы определяем стимул тогда, когда наблюдаем (например, речевую) реакцию. Мы не можем предсказывать языковое поведение в терминах стимулов, влияющих на говорящего извне, так как мы не знаем, каковы текущие воздействующие на него стимулы до тех пор, пока не получим реакцию. Более того, поскольку мы не можем управлять свойством физического объекта, на которое индивид реагирует, кроме как в чрезвычайно искусственных (лабораторных) случаях, утверждение Скиннера, что его система, в противоположность традиционной, позволяет осуществлять практический контроль языкового поведения, просто ложно . Подобного рода возражения высказываются и против предлагаемого толкования других ключевых бихевиористских терминов.

В определенном отношении фундаментальный аргумент против (по крайней мере, экстернализующего ментальное) бихевиоризма указывает на следующее обстоятельство: то, что организм делает или имеет диспозицию делать в данный момент времени, представляет собой очень сложную функцию его полаганий и желаний вместе с его текущими чувственными данными и воспоминаниями. Поэтому исключительно маловероятно, что окажется возможным сопоставить попарно поведенческие предикаты психологическим предикатам тем способом, которого требует бихевиоризм, а именно: так, чтобы для каждого типа психологического состояния организм находится в этом состоянии, если и только если определенный поведенческий предикат истинен относительно этого организма. Этим предполагается, что бихевиоризм чрезвычайно вероятно ложен просто в силу своих эмпирических следствий и независимо от его неправдоподобия в качестве семантического тезиса. Бихевиоризм не может быть истинным пока не установлена истинность корреляции между сознанием и поведением, а последняя не является истинной .

Еще одно возражение апеллирует к проблеме чужого сознания: в основе наших социологических и социально философских концепций лежит идея чужого сознания; мы не могли бы строить социальные науки, не наделяя других индивидов определенными характеристиками, делающими их подобными (по описанию) самому наделяющему (т.е. нам самим или, вернее, каждому из нас в этой роли). Субъект приписывает другому сознание на основании презумпции признания его себе подобным, он исходит из того, что знает о себе, что имеет сознание. Но если мы познаем свое собственное сознание так же, как чужое, следуя рекомендациям бихевиористов, то какого рода презумпция здесь может соответствовать презумпции сознательности на основании признания подобия; ведь кто-то другой тогда должен исходно выступать как сознательное существо и источник аналогии? Бихевиоризм, далее, (вероятно) хорошо совместим с перспективной психологического описания «от третьего лица», но его совместимость с перспективой «первого лица» весьма сомнительна. Такого рода критику развивает, в частности, один из самых последовательных приверженцев материалистической концепции сознания Д. Армстронг . Армстронг - один из тех, кто считает, что хотя поведение человека конституирует наше основание для атрибуции ему (третьему лицу) определенных ментальных процессов, оно не может быть отождествлено с его ментальными процессами; с этим, впрочем, мог бы согласиться и Скиннер. Но интересно основание, на котором Армстронг отказывается от отождествления ментального с поведением. Он считает фактом, вопреки тому, что утверждают Райл и философы «обыденного языка», что относительно самих себя мы делаем выводы о наших ментальных состояниях не на основании наблюдений за своим собственным поведением. Армстронг считает, что без понятия причинности идея диспозиции не работает: так же, как определенная молекулярная конституция стакана действительно ответственна за тот факт, что, если по стакану стукнуть, он разобьется, и соответственно, конститутивна в отношении диспозициональной характеристики «бьющийся», определенная физическая конституция человека ответственна за его нахождение в состоянии быть способным производить действия определенных видов в определенных обстоятельствах. Но, утверждает Армстронг, объяснение сознания в терминах физических причин и следствий может быть хорошей теорией сознания не только с точки зрения первого лица, но и с точки зрения третьего лица. Порядок его рассуждений здесь такой: мы нуждаемся только в трех посылках, чтобы вывести существование сознания из наблюдения соответствующего обстоятельствам поведения другого индивида, которое предполагается выражением этого сознания. 1) Поведение имеет некую причину. 2) Эта причина находится внутри индивида, поведение которого наблюдается. 3) Сложность этой причины соответствует сложности поведения . Таким образом, аргументация этого типа противопоставляет одному подходу к пониманию ментального другой, а именно физикализм и нацелена, скорее, на демонстрацию его преимуществ, чем просто на дискредитацию бихевиоризма. Однако, по мнению многих, именно с принятия подобных посылок проблемы с атрибуцией чужого сознания только начинаются .