Рано или поздно любой человек переживает эмоциональный шок, столкнувшись с проблемой конца собственной жизни. В каком-то из возрастов он должен разрешить для себя проблему примирения с окончанием жизни, попытаться осмыслить свой конец, преодолеть страх перед тем, что, не осмысляя начало, он должен непременно знать, что именно его жизнь как способ индивидуального существования кончится, и подвести итог прожитому.

Фактически отношение человека к смерти мечется между двумя полюсами - страхом перед абсолютным небытием и надеждой на второе рождение. Большинство известных истории, философии и науке попыток проникновения в феномен смерти также движутся в этих направлениях. Попробуем в них разобраться, опираясь на понимание смерти в разных отраслях знания.

Смерть с точки зрения буддизма. В буддизме главная цель - освобождение от страданий, и смерть, помогающую человеку в этом, он рассматривает как оптимальный финал жизни

Смерть не просто естественна, она желанна. После смерти человека могут ожидать три варианта судьбы: мгновенное перерождение (так называемое переселение душ, сансара), попадание в ад (до вселения в новое тело), уход в нирвану. Учение о переселении душ, еще до Будды существовавшее в брахманизме, говорит, что душа человека, согласно закону кармы, проходит бесконечный ряд переселений, причем воплощается не только в людях, но и в растениях и животных. Некоторым дано воплощаться в царях, брахманах и небожителях.

Умирая, личность (душа) распадается на сканды (составные элементы), но при следующем воплощении сканды вновь собираются определенным образом, сохраняя единство души. Правильная ее «сборка» обеспечивает непрерывность сущностного бытия личности, независимо от того, в какую материальную оболочку попадет душа после очередного перевоплощения.

Человек должен стремиться прервать цепь переселений, дабы слиться с богом-творцом Брахмой (в брахманизме), уйти в нирвану (в буддизме). Сделать это можно только вступлением на «восьмеричный путь» праведной жизни.

По меткому замечанию Л. Борхеса, перевоплощение для западного сознания - понятие в первую очередь поэтическое, в то время как для буддиста перевоплощается не душа (в христианском понимании), а карма - особая ментальная структура, способная на бесчисленное количество трансформаций.

Смерть с точки зрения христианства. В Псалмах и книгах пророков смерть определяется такими понятиями, как «тишина», «молчание», «страна забвения», «прах», «бездна». В этих понятиях очень характерно проявлено ветхозаветное отношение к смерти как к уничтожению возможности любого действия. Но все же есть и надежда на воскресение; о ней говорится в книге Исайи (26; 19), в книге Иова (19; 25), у Иезекииля (37; 9-14).

Для христиан понятие смерти не исчерпывается чисто физическим смыслом, возвращением в прах. В православной богословской традиции смерть определяется двояко: как телесная и как духовная. Телесная смерть состоит в том, что тело лишается души, которая оживляла его, а духовная в том, что душа лишается благодати Божией, которая оживляла ее «высшею духовною жизнию». Душа также может умереть, но не так, как умирает тело. Тело, когда умирает, теряет чувства и разрушается; а душа, когда умирает грехом, лишается духовного света, радости и блаженства, но не разрушается, а остается в состоянии мрака, скорби и страдания.

О смерти как наказании за грехопадение говорится во многих книгах Священного писания.

Смерть с точки зрения ислама. Ислам утверждает, что физическая кончина не является итогом человеческого существования. Смерть переводит душу и тело в иные ипостаси. В послекораническое время в исламе сложилось представление, что между смертью и Судным днем, когда Аллах будет окончательно решать судьбы всех людей, существует промежуточное состояние «барзах» («преграда») (Коран, 23:100/102). В этом промежутке тела умерших все еще обладают способностью чувствовать, хотя и находятся в могилах, а души умерших попадают либо на небеса (души мусульман), либо в колодец Барахут в Хадрамауте (души неверных).

В исламе есть специальный термин «азаб алкабр» - «могильное наказание», означающий малый суд над людьми сразу после смерти. Могила в этом плане - аналог христианского чистилища, где определяется превентивное воздаяние - наказание или награда. Если умершему положена награда, то могила становится преддверием (лугом) райского сада, если наказание - преддверием (ямой) ада. Похороненного в могиле допрашивают два ангела - Мункар и Накир; они же, исполняя волю Аллаха, оставляют тела праведных наслаждаться покоем до Дня воскресения, грешников наказывают мучительным давлением, а иноверцев бьют по лицу и спинам (Коран, 8:50/52).

Смерть с точки зрения теософии. На раннем этапе теософии смерть трактуется как способ мистического богопознания. В работах Я. Беме, Э, Сведенборга, Парацельса, Этингера и др. она описывается как несомненная «потусторонняя» реальность. Э. Сведенборг в труде «О небесах, о мире духов и об аде» изложил свои мысли о точных соответствиях («корреспонденциях»), связующих явления того и этого света. Философия назвала это учение «грезами» (И. Кант), а церковь - «дьявольщиной» и «искушением малых сих».

Второй период развития теософии связан с религиозно-мистическим учением Е.П. Блаватской. Она рассказывает о воздушном царстве, состоящем из ряда «астральных плоскостей». Эти плоскости составляют место обитания всех сверхъестественных существ, пребывания богов и демонов, пустоту, где обитают мыслеформы, область, обитаемую духами воздуха и других стихий, и различные небеса и ады с ангельскими и демонскими сонмами. Считается, что подготовленные люди могут с помощью обрядов подниматься на плоскости и знакомиться с этими областями.

Согласно учению Е.П. Блаватской, в «астральную плоскость» входят после смерти. Как и в учении Э. Сведенборга, нет ни внезапного изменения состояния, ни суда; человек продолжает жить, как и прежде, но только вне тела, продвигаясь по плоскостям к небесному миру. Каждая подплоскость все более утонченная и «обращенная внутрь»; прохождение через них, в отличие от страха и неуверенности, вызываемых христианскими «мытарствами», является временем удовольствия и радости.

Смерть с точки зрения этики. В ранних этических системах (ярче всего в античной мифологии, в индуизме и буддизме) смерть рассматривается как результат, связанный с моральной оценкой личности умершего, его отношениями с окружающими людьми и «высшими силами».

Поскольку по мере развития цивилизации парадигма мышления менялась, то и нравственные аспекты отношения к смерти перестраивались и обновлялись. Современные исследователи считают, что с развитием человеческого самосознания смерть в силу духовного ее неприятия все чаще понимается не как конец личного бытия, а как момент радикального его изменения, за которым жизнь приобретает в таинстве смерти новую сущность и продолжается в иных формах: переселение в «страну мертвых», отделение бессмертной души от смертного тела и приобщение ее к бытию божественного универсума или переход к загробному личному существованию.

Вера в загробную жизнь в известной мере освобождает человека от страха смерти, замещая его страхом потусторонней кары, что является одним из побудительных факторов для моральной оценки поступков, различения добра и зла. Этим же, однако, задается основа и для снижения ценности посюсторонней жизни, понимаемой как состояние лишь предварительное, не достигающее в условиях земного бытия полноты и истинности.

Тем не менее, именно понятие смерти, осознание конечности и единственности человеческого личного бытия способствует прояснению нравственного смысла и ценности человеческой жизни. Сознание неповторимости каждого ее мгновения, неуничтожимости, а в ряде случаев и непоправимости совершенных проступков способно прояснить человеку меру ответственности за свои дела.

Смерть с точки зрения философии. Уже античные философы задумывались о природе, характере смерти. Например, Платон в диалоге «Тимей» говорит, что естественная смерть безболезненна и сопровождается скорее удовольствием, чем страданием. В смертности тела древние не сомневались. Но что происходит с душой?

Последователи Платона доказательства смертности или бессмертии души искали между двумя доводами: или знание (сознание) - это припоминание жизненного опыта, или душа - гармония, существующая вечно и бесконечно. Последователи Аристотеля держались веры в божественное начало мира, дозволившее формам бытия развиваться и умирать по собственным законам.

Для киников мысль (идея) была средством, а целью - сама жизнь (вернее, образ жизни), поэтому образ смерти им был интереснее самой смерти. Киники и стоики с их нарочитым презрением к смерти и в какой-то степени повлияли на возникновение таких институтов христианства, как юродство, отшельничество и странничество. Если жизненные обстоятельства складывались так, что невозможно было честно и посильно выполнять долг, стоики предпочитали покончить жизнь самоубийством, нежели добавлять в мир лишний хаос.

Эпикур боролся со страхом смерти рассуждениями о том, что надо приучать себя к мысли, что смерть не имеет к человеку никакого отношения, поскольку когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем.

Философы Рима и Греции возвели смерть на пьедестал. Хорошей смертью считалась смерть героя или свергнутого императора, который бросается на меч или бьет себя в грудь кинжалом.

Христианская философия в лице ранних отцов церкви активно противопоставляла смерть жизни, причем не в пользу второй. Желая смерти, христианин, тем не менее, не должен был относиться к ней свысока, и Блаженный Августин критиковал стоиков за их пренебрежение к страху перед смертью. Христианство не отрицало необходимости избавляться от страха перед смертью, но этот страх должен был трансформироваться в торжественный ужас перед Божьим судом.

Но даже столь мощная вера, как христианство, не могла до конца истребить в человеке бессознательную боязнь физической гибели, и во все века теологи и мыслители христианства заостряли психологическую проблему преодоления страха и отчаяния перед смертью (например, С. Кьеркегор в работе «Болезнь к смерти»).

В европейское средневековье к страху смерти примешивался страх перед миром мертвых, который присутствовал в сознании людей столь же реально, как и мир живых. Персонификации «того света», их активное «вмешательство» в существование живущих, «явления» мертвецов, с одной стороны, усиливали ужас перед загробным миром, а с другой - придавали ему знакомые черты, психологически сближая два измерения бытия.

В XVII в. рационализм в какой-то мере позволил преодолевать страх загробного небытия с помощью науки, в частности математики. Символом такой философии может служить Б. Спиноза, доказывавший существование Бога и совершенного добра при помощи математических аргументов.

В эпоху Просвещения человеческое сознание изображали как пустой сосуд, в который опыт вливает содержание жизни, в том числе и осмысление смерти. Психологические нюансы процесса зависели от мировоззренческой ориентации. Так, деисты, в отличие от христиан, отрицали изначальный грех (зло) человеческой природы, за который и следует расплата - смерть. Напротив, они считали, что человек от природы добр и только среда обитания, несовершенные общественные отношения озлобляют его. А значит, смерть не является возмездием, и можно не бояться ни смерти, ни адских мук, ни божественного воздаяния за проступки.

В XIX в. А. Шопенгауэром была сформулирована проблема «истинности» смерти, «подлинности» небытия, понятого как небытие вечно живущей Воли, и этот взгляд сменил традиционный для европейской культуры вопрос об истинной жизни - он был дискредитирован тем, что сама жизнь была объявлена предельным воплощением всякой неистинности.

Ф. Ницше, заменив «волю к жизни» «волей к власти», пытался преодолеть страх перед стеной, отсекающей шум и ярость жизни. Смерть для него - не аморфное существо, а катализатор действия, гениальный спарринг-партнер на ристалище мира, побуждающий человека напрягать все жизненные силы.

Л. Шестов писал о проблеме «естественности и неестественности» смерти, цитируя Платона в том, что философия есть приготовление к смерти.

Философские школы и течения XX в. понятие смерти связали с понятием времени. Для конкретного человека время - скорее, психологическая, чем физическая категория, и в этом смысле главное свойство времени парадоксально - оно обладает бесконечным количеством конечных отрезков, что делает субъекта, воспринимающего время, фактически бессмертным. Идея, что жизнь - это «только миг между прошлым и будущим», восходит к Марку Аврелию, который писал: «Самая продолжительная жизнь ничем не отличается от самой краткой. Ведь настоящее для всех равно, а следовательно, равны и потери - и сводятся они всего-навсего к мгновению. Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею?»

По сути дела, человек смертей не для себя, а лишь для постороннего наблюдателя. Эту простую мысль подтверждает и принцип релятивизма, характерный для современного научного и философского мышления.

Смерть с точки зрения биологии. В биологии смерть трактуется как прекращение жизнедеятельности организма и вследствие этого - гибель индивидуума как обособленной живой системы, сопровождающаяся разложением белков и других биополимеров - основного материального субстрата жизни. Некоторые биологи выделяют понятие частичной смерти, т.е. смерти группы клеток или целого органа (некроза). У одноклеточных организмов - простейших - естественная смерть особи проявляется в форме деления, поскольку оно связано с прекращением существования данной особи и возникновением вместо нее новых двух.

В зависимости от причин, обусловливающих наступление смерти, у высших животных и человека различают: смерть естественную (физиологическую), наступающую в результате длительного, последовательно развивающегося угасания основных жизненных отправлений организма, и смерть преждевременную (патологическую), вызываемую болезненными состояниями организма, поражениями жизненно важных органов (мозга, сердца, легких, печени и др.). Преждевременная смерть может быть скоропостижной, т.е. наступить в течение нескольких минут и даже секунд (например, при инфаркте).

Смерть теплокровных животных и человека связана с прекращением прежде всего дыхания и кровообращения. Поэтому различают два основных этапа смерти: клиническую смерть и следующую за ней биологическую смерть, или истинную. По истечении периода клинической смерти, когда еще возможно полноценное восстановление жизненных функций, наступает биологическая смерть - необратимое прекращение физиологических процессов в клетках и тканях.

В свое время большой интерес вызывало исследование А. Вейсмана продолжительности жизни и смерти, доказывающее целесообразность умирания. Он предложил разделять «живущую субстанцию» на смертную и бессмертную половины. Смертной частью А. Вейсман считал собственно сому, подверженную естественному умиранию. В качестве бессмертной части он рассматривал зародышевые клетки, («зародышевую плазму»), способные при соответствующих условиях развиться в новый организм, создать себе новую сому. С этой точки зрения, умирание многоклеточных сложных организмов является необходимым и естественным процессом, так как при разделении клеток на «сому» и «зародышевую плазму» неограниченная продолжительность жизни индивидуума была бы совершенно нецелесообразной роскошью. Поэтому сома высших организмов умирает вследствие внутренних причин к определенному времени, простейшие же остаются практически бессмертными.

Современный французский эколог А. Жакар отмечает, что смерть - относительно недавнее изобретение природы, появившееся тогда, когда две особи соединяются, чтобы произвести на свет третью. Третья особь - это не первая и не вторая, а новое существо, для которого, как для всего нового в мире, надо «освобождать место». Поэтому, считает А. Жакар, смерть - результат наличия полов: рожая детей, человечество стремится бороться со смертью, но именно потому, что мы рожаем детей, мы неизбежно смертны. В противовес смерти, размножение представляет собой первобытное свойство живой материи, как, например, рост, из которого оно произошло, оно обеспечивает непрерывность жизни.

Современное естествознание приходит к выводу, что установить механизм жизни и смерти органической материи невозможно, используя лишь идеи финитизма (представление, что бытие можно описать с помощью конечного числа неразложимых далее элементов) или рассматривая только отдельные аспекты жизни и смерти. В рамках отдельно взятой «системы отсчета» (например, рассматривая человека с точки зрения химических витальных процессов) исследователи сталкиваются со множеством фактов, необъяснимых в рамках этой системы (например, знаменитый «химический маятник» - обратимые реакции, открытые Белоусовым-Жаботинским: если обратимые реакции в принципе возможны, почему они невозможны в отношении человека?).

Современный немецкий философ Э. Хикель по поводу ограниченности одноуровневого, одностороннего биофизического познания нашего бытия пишет, что любой процесс, любой элемент живого организма связан взаимовлияниями с внутренней и внешней средой, причем не только вещественной природы.

По сути дела, проблема причинности смерти сводится к вопросу, который мучил 3. Фрейда: является ли смерть живого организма запрограммированной в генах или это результат «сбоя», «ошибок» в деятельности организма, приводящих клетки к старению и гибели?

Американский биолог Л. Хайфлик обнаружил предел деления человеческих клеток - 50 раз, после чего гибель клетки неизбежна. Клетку можно заморозить, а затем вернуть в обычное состояние - она точно «припомнит», сколько раз она уже делилась. А. Словников открыл и «счетчик» клеточного деления - причину старения и гибели клетки: при каждом удвоении (размножении) клетки молекулы ДНК становятся чуть короче. Когда укорочение доходит до гена, кодирующего жизненно важную информацию, клетка погибает. Начальная длина и укорочение молекул ДНК в процессе жизни запрограммированы; единственное исключение - половые клетки человека, в которых ДНК копирует полностью всю матрицу, благодаря чему эти клетки бессмертны.

Смерть с точки зрения физики. Самим своим существованием человек в каком-то смысле нарушает второй закон термодинамики. Согласно этому закону, все физические процессы направлены в сторону энтропии, а органическая жизнь возникла явно вопреки энтропийной направленности мира. Любое физическое тело стремится прийти в равновесие с окружающей средой, приблизиться к максимально хаотическому состоянию. В этом смысле цель бытия материи-энергии - максимально равномерное (и в тепловом, и в динамическом смысле) рассредоточение в пространстве.

И в этой стройной логической схеме обнаруживается органическая жизнь, стремящаяся противостоять энтропии, создающая антиэнтропийную модель бытия. Живой организм - упорядоченная структура, с помощью метаболизма (обмена веществ) противостоящая переходу в равновесие с окружающей средой. Но не только с помощью метаболизма. Еще в 1955 г. Э. Шрёдингер возражал против примитивного трактования метаболизма как основы жизни. Пытаясь обнаружить эту основу, он писал, что все происходящее в природе означает увеличение энтропии в той части Вселенной, где это имеет место. Так и живой организм непрерывно увеличивает свою энтропию (т.е. производит положительную энтропию) и постепенно приближается к максимальной энтропии, т.е. смерти. Организм может оставаться живым, только постоянно извлекая из окружающей его среды отрицательную энергию, т.е. то, чем организм питается. В метаболизме существенно то, что организму удается освобождаться от всей той энтропии, которую он вынужден накапливать, пока он жив.

Позже термин «отрицательная энтропия» Э. Шрёдингер заменяет термином «мера упорядоченности»: человеческий организм может противостоять смерти, лишь поддерживая себя на достаточно высоком уровне упорядоченности. Для этого ему нужно извлекать упорядоченность из окружающей среды, дабы компенсировать энтропийные процессы, идущие в клетках. Вот почему живой организм не может питаться химическими веществами в первозданном виде, т.е. находящимися на низкой стадии упорядоченности. Нам для питания необходимо крайне хорошо упорядоченное состояние материи в более или менее сложных органических соединениях.

Почему же мы все-таки умираем, несмотря на то, что можем отлично питаться «органической упорядоченностью»? Дело в том, что противостоянием энтропии в организме заведует специальная программа, заложенная в генах и рассчитанная на определенный срок работы. В упомянутых исследованиях Л. Хайфлика подтвердилась догадка Э. Шрёдингера.

Смерть с точки зрения квантовой механики. Стержень квантовой механики - утверждение, что небольшие количества материи и энергии (кванты) одновременно обладают свойствами частицы и волны и соответственно ведут себя то как частица (корпускула), то как волна. Парадокс в том, что наблюдать оба состояния материи (энергии) в мире сложных крупных объектов одновременно наука не в состоянии, и качество, в котором пребывает измеряемая материя, зависит от наблюдателя (способа измерения).

Гипотетически можно предположить, что мы одновременно являемся и живыми и мертвыми, выбор же состояния зависит от некоего наблюдателя, который находится вне нашей системы.

Смерть с точки зрения психологии - это кризис индивидуальной жизни, последнее критическое событие в жизни человека. Являясь на физиологическом уровне необратимым прекращением всех жизненных функций, имея неминуемую личную значимость для человека, смерть одновременно является и элементом психологической культуры человечества.

Ф. Арьес считал, что установки человека в отношении смерти на определенном этапе исторического развития непосредственно связаны с самосознанием и осмыслением человечеством самого себя. Он выделяет пять этапов изменения этих установок.

Первый этап фиксируется установкой «все умрем». Это - состояние «прирученной смерти», т.е. отношение к ней как к естественной неизбежности, обыденному явлению, к которому нужно относиться без страха и не воспринимать его как личную драму. Второй этап Ф. Арьес обозначает термином «смерть своя»: он связан с идеей индивидуального суда над душой прожившего жизнь и умершего человека. Третий этап, называемый им «смерть далекая и близкая», характеризуется крахом механизмов защиты от неизбежности - к смерти, как и к сексу, возвращается их дикая, неукрощенная природная сущность. Четвертый этап - «смерть твоя», рождающая комплекс трагических эмоций в связи с уходом из жизни близкого человека. Поскольку узы между людьми становятся теснее, кончина близкого воспринимается трагичнее, чем собственная смерть. Пятый этап связан со страхом смерти и самим упоминанием о ней (вытеснение) - это, по Ф. Арьесу, «смерть перевернутая».

Отношение к смерти менялось по нескольким направлениям:

1. развитие индивидуального самосознания;
2. развитие защитных механизмов против сил природы;
3. трансформация веры в загробное существование;
4. трансформация веры в связь между смертью и грехом, страданием.

Исследуя проблемы смерти, 3. Фрейд ввел понятия «влечения к жизни» и «влечения к смерти». Влечение к смерти - это присущие индивиду бессознательные тенденции к саморазрушению и возвращению в неорганическое состояние. Влечения к жизни и смерти противоположны и едины в одно и то же время. 3. Фрейд видел сходство предложенного немецким генетиком А. Вейсманом деления на смертную сому (тело в узком смысле) и бессмертную (при определенных условиях) зародышевую плазму с идеей влечения к смерти и к жизни.

Э. Кюблер-Росс, разделяющая позиции 3. Фрейда и К.Г. Юнга, утверждает, что смерть во все века и во всех культурах воспринималась человеком разумным как несчастье. Для несознающего разума смерть по отношению к себе самому совершенно немыслима; для бессознательного немыслимо вообразить реальный конец собственной жизни здесь и сейчас, и если эта жизнь должна окончиться, конец всегда связывается с вмешательством внешних сил. Поэтому традиционно смерть ассоциируется с пугающим действием, злым и несправедливым деянием.

Второе, о чем говорит Э. Кюблер-Росс, - это то, что несознающий разум не делает различий между желанием и деянием. Любой человек может пересказать лишенный логики сон, в котором соседствуют противоречащие друг другу события и утверждения - вполне приемлемые в снах, но немыслимые при бодрствовании. Подобно тому как взрослый в своем не сознающем разуме не может отличить желание во гневе убить кого-нибудь от акта убийства, маленький ребенок не в состоянии различить фантазию и реальность. Ребенок, который, рассердившись, пожелал, чтобы мать умерла, из-за того что она не выполнила его просьбу, будет в высшей степени травмирован ее реальной смертью. Он будет всегда повторять себе: это я сделал, я виноват, я был плохим, поэтому мама покинула меня.

Когда люди взрослеют и начинают понимать, что не так всемогущи, чтобы сделать невозможное возможным, страх, а вместе с ним и чувство вины, что они виноваты в смерти дорогого человека, уменьшается. Страх угасает, но в какой-то момент внезапно усиливается. Он ясно виден на лицах людей, идущих по больничным коридорам, или у тех, кто понес тяжелую утрату. Супружеская чета может годами ссориться, но после смерти жены муж начинает сокрушаться, винит себя, плачет в раскаянии и страхе и в результате начинает еще больше бояться собственной смерти.

Возможно, зная это, легче понять соблюдавшиеся столетиями многие обычаи и ритуалы, целью которых было смягчить гнев богов или общества, уменьшить ожидаемую кару - траурные одежды, вуаль, женский плач старинных времен. Всё это способы вызвать жалость к оплакивающему утрату, способы выражения печали, горя, раскаяния. Человек в горе бьет себя в грудь, рвет на себе волосы, отказывается есть, тем самым пытаясь наказать себя и избежать предстоящего вечного наказания или ослабить кару, которой он ждет за смерть любимого человека.

Чувства горя, раскаяния, вины не так далеки от гнева и ярости. Скорбь всегда несет в себе гнев. Поскольку никто не хочет обратить гнев на покойного, эти эмоции часто маскируются или подавляются и служат проявлением скорби или выражаются иначе. Нельзя расценивать подобные чувства как плохие или постыдные, лучше постараться понять их подлинное происхождение как нечто в высшей степени присущее человеку. Например, пятилетний мальчик, потерявший мать, и обвиняет себя в ее исчезновении, и сердится на нее за то, что она покинула его и глуха к его просьбам. Ребенок любит умершего и жаждет его появления, но столь же сильно ненавидит его за свое одиночество.

По мнению Э. Фромма, избавиться от страха перед смертью - все равно что избавиться от собственного разума. В книге «Человек для себя» он пишет: «Сознание, разум и воображение нарушили «гармонию» животного существования. Их появление превратило человека в аномалию, в каприз универсума. Человек - часть природы, он подчинен физическим законам и не способен изменить их; и все же он выходит за пределы природы... Брошенный в этот мир в определенное место и время, он таким же случайным образом изгоняется из него. Осознавая себя, он понимает свою беспомощность и ограниченность собственного существования. Он предвидит конец - смерть. Он никогда не освободится от дихотомии своего существования: он не может избавиться от разума, даже если бы захотел; он не может избавиться от тела, пока жив, и тело заставляет его желать жизни» [и бояться смерти].

Правда, некоторые исследователи считают, что страх смерти не врожденное, а приобретаемое в ходе жизни свойство психики. Л. Уотсон, например, изучая литературу по проблемам психологической реакции человека на смерть, был поражен тем фактом, что страх смерти возникает только у взрослых людей и только у тех, кто имеет время для размышлений на эту тему. В психиатрии, однако, отмечены случаи, когда дети сходили с ума, пытаясь понять, почему молодые иногда умирают раньше пожилых. Боязнь смерти, безусловно, наличествует у детей с достаточно раннего возраста, хотя они могут и не воспринимать смерть адекватно - как окончательное прекращение своего физического существования. Смерть скорее сопряжена в их сознании с понятием физической боли, страдания и т.д.

Если признать за осознанием смерти характер «обучения», то надо отбросить всю теорию эволюции. Для живых существ чувство опасности есть напоминание о возможной гибели. Страх позволяет им выжить. А если б знание о смерти не было бы намертво вбито в гены, то все живое на земле погибло бы, перестав страшиться любых опасностей. Л. Уотсон и сам вынужден отчасти признать это.

Сначала он говорит о том, что не существует фактов, «подтверждающих врожденность страха смерти либо его развития в качестве обязательной составляющей поведения, связанного с умиранием», но затем приводит пример того, как молодые шимпанзе, достигшие определенного возраста, без всякого указания извне или специальной тренировки начинают избегать контактов со змееподобными объектами. Л. Уотсон заключает, что у животных есть врожденное свойство страшиться символов, способных ассоциироваться с опасностью, однако нет ни одного животного с врожденным страхом самой смерти.

Животное не знает смерти как таковой, смерть его волнует только в случае, если становится препятствием к осуществлению заложенных в нем биологических функций. Но это и есть чувство опасности. Таким образом, можно с уверенностью констатировать, что чувство опасности в подсознании животного и человека адекватно страху смерти. Но у человека это чувство осложнено приобретенными в процессе жизни культурными навыками, опытом абстрактного мышления, развитием интуиции. Человек способен воспринимать не только прямую, непосредственную угрозу жизни, но и косвенную, отдаленную, выраженную в любой воспринимаемой им коммуникационной системе. Слова «здесь большая радиация» или «у меня в портфеле бомба» могут вызвать панический ужас, хотя сенсорная система человека при этом об опасности не сигнализирует. Способность к накапливанию опыта восприятия смерти на уровне абстрактного мышления Л. Уотсон и воспринял как свидетельство врожденного отсутствия страха смерти.

Приводя данные исследования умирающих больных, Э. Кюблер-Росс говорит о пяти стадиях изменения отношения человека к собственной смерти. Это стадии отрицания, гнева, торга, депрессии, принятия.

Первая реакция на смертельное заболевание обычно такова: «Нет, только не я, это неправда». Такое первоначальное отрицание смерти очень похоже на первые отчаянные попытки альпиниста остановить свое падение, и это - естественная реакция человека на стресс. Как только больной осознает реальность происходящего, его отрицание сменяется гневом или фрустрацией: «Почему я, ведь мне еще так много нужно сделать?» Иногда вместо этой стадии следует стадия попыток совершить сделку с собой и с другими и выиграть дополнительное время на жизнь.

Когда же смысл заболевания полностью осознается, наступает период страха или депрессии. Эта стадия не имеет аналогов среди переживаний, связанных со внезапной смертью, и, видимо, возникает лишь в тех ситуациях, когда у столкнувшегося со смертью человека есть время для осмысления происходящего. Конечные стадии цикла, предваряющие наступление клинической смерти, одинаковы как при мгновенной, так и при медленной смерти. Если умирающие больные имеют достаточно времени для того, чтобы справиться со своими страхами и примириться с неизбежностью смерти, или получают соответствующую помощь от окружающих, то они нередко начинают испытывать состояние покоя и умиротворенности.

По Л. Уотсону, процесс умирания является самостоятельной фазой развития человека с собственной последовательностью событий, определенными, поддающимися описанию переживаниями и способами поведения. Доказательством того, что эти фазы присутствуют не только у людей, умирающих в результате несчастных случаев или заболеваний, является искусственное вызывание тех же стадий умирания у физически абсолютно здоровых людей. Его исследование восемнадцати убийц, ожидающих смертной казни в тюрьме Синг-Синг, показало, что отрицание смерти (при помощи которого сводились на нет многие проблемы) сменялось гневом или страхом и, наконец (утех, кто имел достаточно времени), спокойной медитативной отрешенностью.

Л. Уотсон считает, что в ходе истории отношение к смерти повторяло последовательность стадий умирания. В человеческой истории было время, когда люди отказывались верить в то, что смерть представляет собой естественное событие, предпочитая возлагать ответственность за нее на какие-либо одушевленные или неодушевленные силы. Это отчетливо проявляется в погребальных обрядах цивилизаций, населявших Дельту (шумеров, ассирийцев, египтян). Затем на ступает период принятия смерти как реального, завершающего жизнь события, характерного для иудейско-эллинских цивилизаций. Далее следует стадия отрицания смерти, попытки преодолеть ее реальность. И наконец, как и при падении с высоты, сегодня цивилизация настолько приблизилась к краю пропасти, что трансценденция является ее единственной защитой от гибели.

В психологии существует понятие «пограничной ситуации» - ситуации, в которой резко обостряется самосознание личности. К. Ясперс называет пограничными моменты непосредственной угрозы жизни, которые активизируют личностное мышление, освобождая его от шелухи коллективного опыта, навязанных моделей поведения. Как раз с этим связан другой интересный феномен - резкое изменение жизненного кредо людей, побывавших в состоянии клинической смерти и имевших опыт «запредельного существования». Американский врач Р. Моуди указывает, что пережитый опыт умирания (люди, побывавшие в состоянии клинической смерти и выведенные из него) производит, как правило, умиротворяющее воздействие. Большинство из побывавших «по ту сторону бытия»:

• перестают бояться смерти;

• производят переоценку основных представлений;

• изменяют образ жизни.

Если раньше, как свидетельствует Ф. Арьес, смерть была рядовым событием, не вызывавшим отрицательных эмоций и не насыщенным личностными смыслами, то современный человек психологически больше вовлечен в проблему смерти: он одновременно и озабочен смертью, и отрицает ее. Но у разных людей смерть вызывает разные реакции: люди, обретшие смысл жизни, имеющие четкие жизненные цели, меньше боятся умереть и способны думать о ней спокойно. Пожилые люди, будучи поставленным перед проблемой конечности жизни через конкретный срок, говорят, что провели бы это время в размышлениях, повседневных делах, общении с близкими, осуществлении духовных практик. Молодые люди перед лицом собственной смерти хотели бы провести это время в путешествиях, в завершении начатых дел.

У людей, которым не грозит немедленная смерть, больше времени на то, чтобы свыкнуться с перспективой смерти. В последние годы жизни многие обозревают свою жизнь в ретроспективе. Такое обозрение выполняет важнейшие функции: человек разрешает в себе старые конфликты, переосмысливает поступки, прощает себе ошибки и даже открывает в себе что-то новое. Смерть открывает перед стареющим человеком необходимую перспективу, и, как ни парадоксально, умирание может быть процессом подтверждения обязательств человека перед жизнью.

Особый вопрос современности, имеющий нравственную подоплеку, - индивидуальное право человека на добровольную смерть и проблема эвтаназии (убийства из милосердия). По некоторым сведениям, 3. Фрейд в 83-летнем возрасте, страдая от многолетнего рака горла, решил, что «жизнь превратилась в сплошную пытку и больше не имеет смысла». Он заключил соглашение со своим врачом, что тот введет ему смертельную дозу морфия, если 3. Фрейд решит, что не в силах больше выносить боль и фрустрацию. Врач выполнил волю 3. Фрейда.

Такой «вызов» преждевременной смерти именуется активной эвтаназией, поскольку он инициирован самим больным, считающим свое состояние невыносимым и безнадежным. Например, американский врач Кеворкян стал центром общественного скандала, поскольку снабжал страдающих болезнью Альцгеймера и другими смертельными недугами пациентов смертельной дозой препарата, который они вводили себе сами нажатием кнопки. Иногда решение об эвтаназии вынуждены принимать близкие больного и врачи. В Америке они руководствуются гарвардскими критериями для установления необратимого прекращения функционирования (смерти) мозга: невосприимчивость и отсутствие реакций даже при использовании болезненных стимулов; отсутствие движений и дыхания; отсутствие рефлексов; ровная линия электроэнцефалограммы; отсутствие притока крови к мозгу и циркуляции внутри него.

Понимание смерти нельзя прямо вывести из знания о смерти, из фактов и исследований, обобщенных в соответствующей обзорной литературе Небытие определяет сознание,
Но не дает себя осознать.
Вера Павлова.

Смерть существует только в угоду жизни,
Состоя при ней на бессмертной службе...
Генри Миллер.

Смерть велика,
При ней мы живы.
Райнер Мария Рильке.

О смерти нельзя говорить отдельно от жизни, а о жизни отдельно от смерти: отдельно друг от друга то и другое смысла не имеет. Смерть - это факт жизни.
И. Ялом, 1999, с. 36).
Смысл смерти как личная проблема

Одна из самых сложных проблем – как вообще говорить и писать о смерти. Во-первых, когда используют слово "смерть" в разных контекстах, имеются в виду совершенно разные вещи и на это необходимо в первую очередь обращать внимание, прежде всего в терминах тройственной структуры сознания: чувственная ткань – значение – смысл (А.Н. Леонтьев, 1977). Понимание смерти нельзя прямо вывести из знания о смерти, из фактов и исследований, обобщенных в соответствующей обзорной литературе (напр. Арьес, 1992; Шенкао, 2003 и др.). Это "значения", информация, которую всем полезно иметь, но которая сама по себе не дает понимания этого феномена. Все мы на уровне знания (на уровне значений) имеем представление о том, что собой являет феномен смерти, но это знание не очень сильно влияет на нашу жизнь. Чтобы понятие смерти, а вместе с ним жизни, приобрело личностный смысл, должно произойти что-то еще, что не может произойти механически, автоматически, просто через накопление знаний. Здесь мы имеем дело с той ситуацией, которую описывал М.К. Мамардашвили (1996, с. 137-138), говоря о разрыве в процессе понимания. Настоящее понимание - это не просто механический перенос знаний из одного источника в другой. Настоящее понимание всегда представляет собой какую-то тайну, какое-то чудо, что само по себе чисто по причинным механизмам произойти не может. Любое настоящее понимание, любое настоящее осмысление никак, никем и ничем не может быть гарантировано. Необходима определенная активность, определенный режим сознания, что-то должно произойти в сознании человека понимающего, чтобы понимание осуществилось. Поэтому понимание смерти, которое включает в себя осознание её смысла, не выводимо из научного знания о смерти. Смерть - это некоторая тайна, её нельзя разложить на составляющие и постичь рациональными способами. Смерть индивидуальна, она у каждого своя, и о понимании смерти можно говорить только тогда, когда наступает осознание реальности моей личной смерти.

Говоря про личностный смысл смерти, мы тем самым задаем вопрос об интенциональном контексте, в котором мы воспринимаем это явление. Две основных характеристики смысла любого явления - это его контекстуальность и интенциональность (Леонтьев Д.А., 1999а). Смысл смерти зависит от того, в каком контексте мы воспринимаем смерть, и наоборот, смысл жизни зависит от того, в каком контексте мы воспринимаем жизнь; при этом смерть является едва ли не самым важным контекстом осмысления жизни. Интенциональность подразумевает, что мы относимся к явлению не просто как к некоторому тексту, структуре статичных связей, а рассматриваем его в движении, в какой-то направленности, в системе следствий, причин и т. д. По отношению к проблеме смерти это вопрос о том, какие следствия для жизни имеет смерть, точнее, её осознание, осмысление. Есть смерть как медицинский факт, есть смерть как знание, и есть смерть как понимание, как смысл, как психологический факт, не сводящийся к знанию.

Утверждение, что смерть имеет смысл, означает прежде всего то, что осознание смерти имеет определенные последствия для жизни. Античная софистика Эпикура: "когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет" (см. Диоген, 1986, с.403), уводит от реальной проблемы. Она верна, только если под смертью понимать медицинский факт прекращения жизни, телесных функций. Пока мы есть, действительно нет прекращения телесных функций, однако есть что-то другое, имеющее отношение к смерти. Присутствует осознание границ жизни - именно это является тем, что во многом определяет смысл жизни и ее ход. "Вещественность смерти разрушает человека, идея смерти спасает его" (Ялом, 1999, с.36).
Философско-религиозные альтернативы: конец, начало или незначительный эпизод?

Человек смертен, и, как отмечал М.Булгаков, "внезапно смертен". Какие из этого следствия вытекают для жизни? Они во многом зависят от общего мировоззрения, прежде всего от того, воспринимается ли смерть как конец или как не конец, а лишь промежуточный финиш, как это представлено в различных вариантах идеи о бессмертии души, о переселении душ и т.д. (метемпсихоз, реинкарнация). В этой мировоззренческой парадигме жизнь не является единственной, на смерти жизнь не кончается, поэтому смерть не играет принципиальной, критической роли. Это лишь одна из вех земного пути, но не его конец. Белый цвет траура в Китае символизирует именно это: смерть ассоциируется не с концом, а с началом какого-то иного существования.

В западной культуре, хотя идея бессмертия души и ее потустороннего существования после смерти тела является неотъемлемой частью христианской догматики, однако "вторая попытка" уже невозможна. Принимаем ли мы атеистическую позицию, согласно которой смерть задает границы жизни, или христианскую идею спасения души после смерти, - в обоих случаях смерть выступает как граница, либо абсолютная, за которой нет ничего, либо относительная, которая тем не менее окончательно завершает земной путь человека.
Опыт смерти в жизни

Один из вопросов, к обсуждению которого вновь и вновь возвращаются в этой связи: если бы жизнь была бесконечной, обладала бы она смыслом или нет. Виктор Франкл (1990, 2004), склонявшийся к отрицательному ответу, приводил в пример концлагерь, где скорее выживали те, у кого был смысл жизни, было ради чего жить. Те, у кого такого смысла не было, умирали очень быстро, пусть даже они обладали более крепким здоровьем. Г.Л. Тульчинский (2003) утверждает, что "сама мысль об индивидуальном бессмертии человека просто несовместима с идеей смысла жизни... Поступки бессмертного существа, имеющего "достаточное время" в будущем (да и имевшего его в прошлом) для своего совершенствования, не могут подпадать под оценки с позиций добра, гуманности и т.д. Его существование лишено ценностей, идеалов, ответственности, оно внеморально" (с. 393). К противоположному мнению склонялся И. Ялом (1999), отмечавший, что, возможно, если бы жизнь была бесконечной, она все равно имела бы смысл, каждый момент этой жизни был бы насыщен смыслом, можно было бы ценить и осмысливать то, что есть, то, что происходит здесь и сейчас. Косвенно поддерживают точку зрения Ялома эмпирические данные работы с тестом смысложизненных ориентаций (Леонтьев Д.А., 1992), из факторной структуры которого вытекает, что осмысленность жизни могут придавать как ориентация в будущее и осмысление прошлого, так и переживание настоящего.

Достоверный ответ на этот вопрос невозможен, поскольку можно лишь умозрительно пытаться представлять себе жизнь, лишенную естественных границ. Можно определенно утверждать лишь, что в этом случае отношение к жизни, вопросы смысла, ответственности и др., были бы совсем иными, однако утверждение о том, что такая жизнь была бы полностью лишена смысла, ценностей и ответственности представляется недостаточно обоснованным. Ведь даже в условиях бессмертия, неограниченного времени, которым человек располагает, проблема выбора и ответственности за него не исчезает, как не устраняются из такой жизни и ситуации "слишком поздно" (Мамардашвили, 1995). Бессмертный человек не может успеть все, потому что процессы, в которых он участвует, в том числе объединения людей, виды деятельности и чувства имеют конечное время существования и отложив что-то, он не может быть уверен, что рано или поздно сможет к этому вернуться. В еще большей степени это относится к отношениям между людьми. Таким образом, даже в условиях бессмертия сохраняется неизбежность выбора и негарантированность обретения желаемого, а стало быть, не исчезают вопросы смысла, ответственности и морали, хотя конечно, они приняли бы совершенно иной вид, изменились бы до неузнаваемости.

Если, однако, вернуться к той реальности, в которой мы живем - реальности конечного существования, - безусловно, присутствие в ней неустранимой смерти решающим образом определяет наше отношение к жизни. "Жизнь и смерть взаимозависимы; они существуют одновременно, а не последовательно; смерть, непрерывно проникая в пределы жизни, оказывает огромное воздействие на наш опыт и поведение" (Ялом, 1999, с.35). Вывод о позитивной роли смерти как условия, дающего нам возможность жить аутентичной жизнью, который делает И.Ялом (там же, с.37), опираясь как на философские идеи, так и на обширный клинический материал, не противоречит позитивной ориентации на максимально полноценную жизнь; напротив, без зрелой интеграции идеи смерти этот уровень жизни вряд ли доступен нам.

Столкновение с опытом смерти становится тем толчком, который влияет на жизнь до смерти, перестраивает взгляды человека на жизнь. Опыт близкой смерти, непосредственного ощущения близости границы, нашел многообразное преломление в литературе и в кино в сюжетах о том, как меняет жизнь человека осознание того, что ему отмерено совсем немного. Психологические исследования, посвященные подобным переживаниям, немногочисленны, но весьма убедительны. Недавно было выполнено исследование А.П. Попогребского (1998) на группе больных инфарктом миокарда, выздоравливающих после реанимации. Отношение к жизни у больных, перенесших инфаркт, отличается от отношения к жизни госпитализированных больных с другими соматическими заболеваниями. Во-первых, по методике предельных смыслов (Леонтьев Д.А., 1999б), повысилась степень разветвленности и связности мировоззренческих представлений. У людей начинает структурироваться мировоззрение в духе известного закона Клапареда: осознание возникает, когда мы наталкиваемся на препятствие. Соответственно, осознание, осмысление жизни в целом также катализируют ситуации, заставляющие нас осознавать, что жизни что-то угрожает, может её в любой момент прервать. Во-вторых, у перенесших инфаркт по сравнению с контрольной выборкой значимо повышен индекс децентрации - количество мировоззренческих категорий, в которых субъектом выступает не "Я", а другие. Это означает, что в картину мира человека начинают включаться другие люди, она становится менее эгоцентричной. По данным методики ценностного спектра, основанной на списке бытийных ценностей А.Маслоу (Леонтьев Д.А., 1997), люди, перенесшие инфаркт, начинают чаще пользоваться ценностными категориями "порядок" и "целостность" и реже используют категории "легкость" и "самодостаточность". Прямых значимых изменений осмысленности жизни нет, но значимо отличаются от контрольной группы два частных показателя теста смысложизненных ориентаций: цели в жизни и управляемость жизни (Леонтьев Д.А., 1992). У больных, перенесших инфаркт, возникает потребность более ответственно структурировать свое будущее, внести в него цели. Налицо повышение ответственности за свою жизнь. Значения шкалы "управляемость жизни", отражающей убеждения о том, что человек может контролировать жизнь, напротив, значимо снижены. Иными словами, люди, перенесшие инфаркт, в меньшей степени верят, что жизнь подвластна сознательному управлению, но при этом у них парадоксальным образом увеличилась интенсивность целеполагания в будущем.

Напрашивается вывод, что как раз осознание неполной контролируемости жизни в результате столкновения со смертью сильнее всего стимулирует ответственность за неё. "Смерть при всей своей разрушительности выступает мощным стимулом сознательного, осмысленного отношения к жизни" (Тульчинский, 2003, с.394). Смысл смерти как психологической реальности, данной нам в переживании - в ответственности за жизнь.
На стороне жизни

Смысл смерти зависит прежде всего от того, как мы воспринимаем жизнь до смерти. Если мы воспринимаем жизнь просто как биомедицинскую категорию: "все мы там будем", "человек - это песчинка", иными словами, если отношение к своей жизни не носит индивидуальной печати авторства, то человек воспринимает смерть как нечто абсолютно фатальное и старается в максимальной степени уйти от мыслей о ней. "Возможно, наиболее распространенной формой неудачного противостояния небытию в наши дни является конформизм. При конформизме индивид позволяет включить себя в море коллективных реакций и установок, ... чему также сопутствуют потеря самоосознания, потенциала и того, что характеризует этого человека как уникальное существо. Индивид на время избегает страха, связанного с небытием, но ценой потери собственных сил и смысла существования" (Мэй, 2001, с.154). Понимание не помогает, а мешает чувствовать себя сравнительно комфортно.

Но человек отличается от всех прочих живых существ тем, что у него есть выбор: подчиняться природным или замещающим их социальным процессам либо идти своим одиноким путем нахождения собственной идентичности, построения своего индивидуального отношения к жизни и смерти - путем развития индивидуальности (Фромм, 2001; Maddi, 1971). Осознание масштаба человека - песчинки в безграничном космосе, - казалось бы, должно неизбежно приводить к унынию, фатализму, но достоинство человека проявляется в том, чтобы находить самые разные способы преодоления. Смысл жизни человека заключается в нахождении способов преодоления этого положения через то, что Виктор Франкл (1990) называл "упрямством духа". Выходя в трансцендентное пространство духовного самоопределения, обретая в нем способность конструировать целые миры, взаимодействуя с культурой и другими людьми в поле смыслов, человек преодолевает сам себя. Уровень духовного существования – это уровень содержаний. В психике животных нет содержаний. Мы же живем в едином поле содержаний; можно сказать, что душа - это и есть содержание. Если наши телесные оболочки и психические структуры отделены друг от друга жесткими границами (тело, психические функции, диспозиции и потребности всегда принадлежат конкретному человеку), то на уровне смыслов, ценностей и других содержаний человек оказывается разомкнут в мир взаимодействия с другими людьми и с человечеством в целом. Это уникальная ситуация человека, которая на этом уровне дает возможность выйти из положения песчинки.

Перед человеком открываются две альтернативы, которые можно обозначить как жизнь на стороне жизни и жизнь на стороне смерти. Это разделение перекликается с идеями Фрейда о влечении к жизни и к смерти (Фрейд, 1920/1989) и с идеями Фромма о биофилии и некрофилии (Фромм, 1993), но не совпадает с ними. Быть на стороне жизни - не значит отрицать реальность смерти. Т.Грининг говорил о том, что существуют три разных способа отношения к экзистенциальным проблемам: упрощенно-оптимистический, упрощенно-пессимистический и диалектический. Упрощенно-оптимистическая реакция - культ жизни и чувственности. Противоположный, упрощенно-пессимистический вариант - пессимистическая одержимость смертью, фатализм, капитуляция, даже движение к смерти, суицидальные тенденции, подверженность несчастным случаям, отрицание и игнорирование здоровья. Экзистенциалистский диалектический вариант предполагает преодоление этих крайностей, принятие и того, и другого. Это радость принятия жизни со всеми её фазами и стадиями, зная при этом, что они образуют некоторую историю, у которой есть свой конец, во всяком случае, у той жизни, о которой мы знаем. Это признание и принятие факта смерти и эфемерности телесного существования. Это значит не бояться, не впадать в депрессию, но осознавать и выбирать жизнь перед лицом смерти (Greening, 1992). C мерть выступает как фон, по отношению к которому жизнь является фигурой. Такое диалектическое отношение и можно обозначить как жизнь на стороне жизни.

Иллюстрацией такого отношения может служить уникальный случай из биографии Виктора Франкла, написанной на основе его собственных личных записей-воспоминаний (Laengle, 1998). В один из вечеров своего пребывания в нацистском концлагере в годы II мировой войны Франкл вместе со многими солагерниками был определен в ежедневный эшелон, который на следующий день должен был везти людей на смерть в газовых камерах. В книге описаны переживания Франкла на протяжении этой последней ночи, которая ему оставалась. Был выбор: лагерь был огражден проволокой под напряжением, и всегда был вариант самоубийства, бросившись на эту проволоку. Франкл тоже продумывал такой вариант, он говорил, что у него вдруг возникло неожиданное ощущение простоты, легкости, как будто все решено и проблемы исчезли, как будто я досматриваю фильм глазами стороннего наблюдателя. "Я пришел к такому выводу, - вспоминал Франкл, - может ли мне кто-то гарантировать на 100%, что я погибну, может ли кто-то гарантировать смерть? Нет, никто не может дать полной гарантии. Жизнь всегда сохраняет самые разные возможности, поэтому моя ответственность заключается в том, чтобы быть открытым тем возможностям, которые дает жизнь, не упрощать смерти задачу". И Франкл стал ждать утра. Утром эшелон не пришел, это был единственный случай за всю войну и никто так и не узнал, почему это произошло.

Вывод из этой истории заключается в том, что человек оказывается не только внезапно смертен, но существует и обратное: выживание тоже может быть внезапным и неожиданным. Это связано с общей неопределенностью нашей жизни и смерти, которая имеет, таким образом, не только негативную, но и позитивную сторону. Быть на стороне жизни - значит полностью осознавать реальность смерти и при этом быть готовым к максимальному использованию всех возможностей. Другую, правда не жизненную, а художественную иллюстрацию такого отношения представляет фильм Р.Бениньи "Жизнь прекрасна" - иллюстрацию "упрямства духа", ответственного, глубоко осмысленного поддержания жизни перед лицом смерти.

Наиболее ярким проявлением жизни на стороне смерти выступает, конечно, суицид - активное утверждение смерти, вкладывание всей жизни в это утверждение. Проблема суицида заслуживает отдельного рассмотрения, как и связанная с ней проблематика саморазрушающего поведения и более нетрадиционная проблематика психологического самоомертвления. (Смерть - когда жив и не знаешь того", писал Рильке; см. об этом подробнее Бордуков, 2004).

Главным выводом из уже сказанного выступает развенчание мифа о том, что экзистенциализм в философии и психологии - это глубоко пессимистическое мировоззрение, фиксирующееся на наиболее трагичных и "темных" аспектах нашего существования. На самом деле экзистенциалистская позиция выходит за рамки простой дихотомии "оптимизм-пессимизм"; было бы одинаково неправильно отождествлять ее и с той, и с другой. Принадлежащая Виктору Франклу формулировка "трагический оптимизм" более глубока и объемна, хотя вряд ли и ее можно считать вполне точной.

Известный журналист Семен Новопрудский сформулировал даже подобие идеологии "партии смерти" - "самой честной из всех возможных партий". Эта партия дает лишь одно обещание и гарантирует его выполнение: что все мы умрем, независимо от занимаемых постов. Поэтому необходимо дорожить каждым днем своей жизни. Партия смерти говорит: жизнь одна и прожить ее надо радостно. Единственной целью партии смерти является жизнь. Жизнь - это забота самого человека, а не каких-либо государственных или общественных структур. В основе такой жизни лежат один разум и два чувства - юмора и собственного достоинства (Новопрудский, 2003).

Верно, что экзистенциалистское мировоззрение уделяет самое пристальное внимание смерти, как и другим неотъемлемым ограничениям, присущим нашей жизни и нашим возможностям. Однако из этого рассмотрения не вытекают неизбежно трагические или абсурдистские выводы, а позицию тех авторов, кто к этим выводам приходит, неправомерно распространять на экзистенциалистское мировоззрение вообще. Известно, что отношение к своей смерти у наиболее просветленных и продвинутых людей было как раз весьма далеко от отчаяния, страха и трагизма, это было отношение принятия, примирения и нахождения позитивного смысла в собственной смерти. Экзистенциалистская позиция настраивает на поиск как раз такого позитивного смысла, на преодоление разрыва и противопоставления смерти и жизни, на жизнь на стороне жизни, но с признанием и примирением с реальностью своей смерти, а не в безнадежной попытке изгнания ее из жизни.

Литература

1. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: Прогресс-Академия, 1992.
2. Бордуков О.В. Проблема смерти в экзистенциализме // 2 Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии: Материалы сообщений / под ред. Д.А.Леонтьева. - М.: Смысл, 2004. С.136-141.
3. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. 2, испр. изд. М.: Мысль, 1986.
4. Зингер И.Б. Шоша. Роман. Рассказы. М.: Текст; РИК "Культура", 1991.
5. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 1977.
6. Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций. М.: Смысл, 1992.
7. Леонтьев Д.А. Методика ценностного спектра и ее возможности в исследовании субъективной реальности // Методы психологии: ежегодник РПО. Т.3. Вып. 2. Ростов-на-Дону, 1997. С. 163-166.
8. Леонтьев Д.А. Психология смысла. М.: Смысл, 1999 (а)
9. Леонтьев Д.А. Методика предельных смыслов (методическое руководство). М.: Смысл, 1999 (б).
10. Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М.: Ad Marginem, 1995.-547с.
11. Мамардашвили М.К. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996.
12. Мэй Р. Вклад экзистенциальной психотерапии // Экзистенциальная психология. Экзистенция. М.: ЭКСМО, 2001. - С.141-200.
13. Новопрудский С. Партия Новопрудского // Известия, 2003, 13 августа, с. 2.
14. Попогребский А.П. Влияние инфаркта миокарда на смысловую сферу человека // Психол. журн., № 5. 1998. Т. 19. С. 113-118.
15. Сэллинджер Дж. Над пропастью во ржи. Повести. Рассказы. М.: Правда, 1991.
16. Тульчинский Г.Л. Танатология // Проективный философский словарь: новые термины и понятия / под ред. Г.Л. Тульчинского, М.Н. Эпштейна. СПб.: Алетейя, 2003. – С. 392-397.
17. Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

18. Франкл В. Сказать жизни "Да": психолог в концлагере. М.: Смысл, 2004.
19. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия (1920) //Фрейд З. Психология бессознательного. М.,1989, с.382-424.
20. Фромм Э. Человек для самого себя // Фромм Э. Психоанализ и этика. М.: Республика, 1998. – С. 17-190.
21. Фромм Э. Искусство любить. СПб.: Азбука, 2001.
22. Шенкао М.А. Смерть как социокультурный феномен. Киев: Ника-центр, 2003.
23. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М.: НФ Класс, 1999.
24. Frankl V. Der Wille zum Sinn. 2 Aufl. Bern: Huber, 1982.Greening T. Existential challenges and responces // The Humanistic Psychologist, 1992, vol. 20, N 1, pp.111-115.
25. Laengle A. Viktor Frankl: Ein Portraet. Muenchen; Zuerich: Piper, 1998.
26. Lukas E. Zur Validierung der Logotherapie // Frankl V.E. Der Wille zum Sinn. 3. erw. Aufl. Bern: Huber, 1982. S.275-308.
27. Maddi S.R. The search for meaning // The Nebraska symposium on motivation 1970 / W.J.Arnold, M.H.Page (Eds.). Lincoln: University of Nebraska press, 1971. P.137-186.

ИНСТИТУТ ЖУРНАЛИСТИКИ И ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА

ЧЕЛОВЕК ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ

ВЫПОЛНИЛА:

Студентка 2 курса ОЧ-ЗАОЧ. Отделения:

Панюшина Кристина

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ:

ЖАРИНОВ Е. В.

2012
Содержание:

1.Введение

2.Тема смерти как компонент культуры

3.Смерть: Натура и культура

4.Эволюция отношения к смерти от средних веков

до современности

5.1«Все умирать будем»

5.2. «Смерть своя»

5.3. «Смерть далёкая и близкая»

5.4. «Смерть твоя»

5.5. «Смерть перевернутая»

6.Заключение

7.Литература

Введение.

Кошмар смерти всегда преследовал людей. Он порождал специфические представления о трагизме жизни. “Смерть не имеет образа, - говорит байронский Люцифер, - но всё, что носит вид земных существ, поглотит”. Конечность человеческого существования неотвратимо ставит вопрос о смысле земного удела, о предназначении жизни. Несомненно, проблема смерти относится к числу фундаментальных, и затрагивает предельные основы бытия…
В нашей культуре эта тема до недавнего времени была запретной. Само понимание смерти в общественном сознании в условиях тоталитаризма обретало скорее языческий, нежели христианский, смысл.
Сейчас тема смерти перестала быть запретной и всё чаще занимает умы философов, культурологов, психологов. Но при этом учёные и публицисты говорят о том, что чтобы дополнить изучение традиционных проблем (человеческое существование, свобода) ещё одной темой - темой смерти, как бы замыкающей множество других.
С такой постановкой вопроса трудно согласиться. Тема смерти отнюдь не заурядная. Это фундаментальная проблема бытия. Прав был Артур Шопенгауэр, который считал, что наша жизнь заключает в себе все ужасы, трагедии, а смерть рождает философию…
Итак, именно конечность земного существования заставляет размышлять о смысле жизни, о предназначении человека. Что такое смерть? Правда ли, что, как полагал байронский Люцифер, только она даёт высшее познание? Действительно ли человек много раз является на землю в различных облачениях? Эти и другие вопросы широко обсуждаются сегодня в западной философской литературе, а значит, тема смерти как тайны человеческого бытия является очень актуальной.

Тема смерти как компонент культуры

Несомненно, каждый человек как рождается, так и умирает по-своему. Физическое рождение и смерть есть «начало» и «конец», важнейшие в нашей жизни. Можно сказать, что жизнь есть преломление пространственно - временных «начал» и «концов» в своем динамическом взаимопроникновении и, наконец, преобразованных из энергетически дивергентных (противоположных, расходящихся) в единство животворящих и смертонесущих единиц мироустройства. Само же течение жизни в отдельные моменты отражает свою дуальную, противоречивую сущность. Череда мелких выборов, являющихся так же энергетически заряженными полюсами «начала» и «конца», сменяются выборами важными, которые больше напоминают уже борьбу «жизни» и «смерти». Одним из таких ключевых самовыражений жизни является «любовь».

Смерть: натура и культура

По этому поводу Э. Фромм пишет: «Самосознание, разум и воображение разрушают « гармонию», которая характеризует животное существование. С их появлением человек превратился в аномалию, в причуду вселенной. Оставаясь частью природы, подчиняясь ее физическим законами, не будучи способен изменить их, он, тем не менее, превзошел остальную природу. Он отстранен и в то же время причастен к ней; он бездомен, хотя и прикован к дому, общему со всеми другими созданиями, брошенный в этот мир в случайном месте и в случайное время, он принужден покинуть его тоже случайно. Осознавая себя, он осознает свое бессилие и ограниченность своего существования. Он видит свой собственный конец: смерть. Никогда он не бывает свободен от дихотомии своего существования: он не может лишить себя своего сознания, даже если бы этого очень хотел. Он не может лишить себя своего тела, пока жив, - а его тело заставляет его хотеть жить».

Эволюция отношения к смерти от средних веков до современности

Эта тема хорошо раскрыта в работе французского историка и демографа Филиппа Арьеса “Человек перед лицом смерти”. Арьес намечает пять главных этапов в медленном изменении установок по отношению к смерти.
Первый этап, который, собственно говоря, представляет собой не этап эволюции, а скорее состояние, остающееся стабильным в широких слоях народа, начиная с архаических времён и вплоть до 19 века, если не до наших дней, он обозначает выражением “все умрём”. Это состояние “прирученной смерти”. Арьес хочет этим подчеркнуть, что люди Раннего Средневековья относились к смерти как к обыденному явлению, которое не внушало им особых страхов. Человек органично включён в природу, и между мёртвыми и живыми существует гармония. Поэтому “прирученную смерть” принимали в качестве естественной неизбежности.
В прежние времена смерть не осознавали в качестве личной драмы и вообще не воспринимали как индивидуальный по преимуществу акт – в ритуалах, окружавших и сопровождавших кончину индивида, выражалась солидарность с семьёй и обществом. Эти ритуалы были составной частью общей стратегии человека в отношении к природе. Человек обычно заблаговременно чувствовал приближение конца и готовился к нему. Умирающий – главное лицо в церемониале, который сопровождал и оформлял его уход из мира живых.
Но и самый этот уход не воспринимался как полный и бесповоротный разрыв, поскольку между миром живых и миром мёртвых не ощущалось непроходимой пропасти. Внешним выражением этой ситуации может служить, по мнению Арьеса, то, что в противоположность погребениям античности, которые совершались за пределами городской стены, на протяжении всего Средневековья захоронения располагались на территории городов и деревень. С точки зрения людей той эпохи, было важно поместить умершего поближе к усыпальнице святого в храме Божьем. Мало того, кладбище оставалось “форумом” общественной жизни; на нём собирался народ, здесь и печалились и веселились, торговали, обменивались новостями. Такая близость живых и мёртвых никого не тревожила.
Отсутствие страха перед смертью у людей Раннего Средневековья Арьес объясняет тем, что по их представлениям, умерших не ожидали суд и возмездие за прожитую жизнь и они погружались в своего рода сон, который будет длиться “до конца времён”, до второго пришествия Христа, после чего все, кроме наиболее тяжких грешников, пробудятся и войдут в царствие небесное.
Идея Страшного суда, выработанная, как пишет Арьес, интеллектуальной элитой и утвердившаяся в период между 11 и 13 столетиями, ознаменовала второй этап эволюции отношения к смерти, который Арьес назвал “Смерть своя”. Начиная с 12 века, сцены загробного суда изображаются на западных порталах соборов, а затем, примерно с 15 века, представление о суде над родом человеческим сменяется новым представлением – о суде индивидуальном, который происходит в момент кончины человека. Одновременно заупокойная месса становится важным средством спасения души умершего. Более важное значение предаётся погребальным обрядам.
Все эти новшества, и в особенности переход от концепции коллективного суда к концепции суда индивидуального непосредственно на одре смерти человека, Арьес объясняет ростом индивидуального сознания, испытывающего потребность связать воедино все фрагменты человеческого существования, до того разъединённые состоянием летаргии неопределённой длительности, которая отделяет время земной жизни индивида от времени завершения его биографии в момент грядущего Страшного суда.
В своей смерти, пишет Арьес, человек открывает собственную индивидуальность. Происходит “открытие индивида, осознание в час смерти или в мысли о смерти своей собственной идентичности, личной истории, как в этом мире, так и в мире ином”. Характерная для Средневековья анонимность погребений постепенно изживается, и вновь, как и в античности, возникают эпитафии и надгробные изображения умерших. В 17 веке создаются новые кладбища, расположенные вне городской черты; близость живых и мёртвых, раннее не внушавшая сомнений, отныне оказывается нестерпимой, равно как и вид трупа, скелета, который был существенным компонентом искусства в период расцвета жанра “пляски смерти” в конце Средневековья.
Арьес видит в демонстрации изображений скелетов своего рода противовес той жажде жизни и материальных богатств, которая находила выражение и в возросшей роли завещания. Завещание, которое Арьес рассматривает, прежде всего, как факт истории культуры, послужило средством “колонизации и освоения потустороннего мира, манипулирования им”. Завещание дола человеку возможность обеспечить собственное благополучие на том свете и примирить любовь к земным богатствам с заботой о спасении души. Не случайно как раз во второй период Средневековья возникает представление о чистилище, отсеке загробного мира, который занимает промежуточное положение между адом и раем.
Третий этап эволюции восприятия смерти по Арьесу, - “Смерть далёкая и близкая” – характеризуется крахом механизмов зашиты от природы. И к сексу и к смерти возвращается их дикая, неудержимая сущность. Почитайте маркиза де Сада, и вы увидите объединение оргазма и агонии в едином ощущение. Разумеется, всецело на совести Арьеса остаётся обобщение уникального опыта этого писателя и перенос его на переживание смерти в Европе в эпоху Просвещения.
Четвёртый этап многовековой эволюции в переживании смерти – “Смерть твоя”. Комплекс трагических эмоций, вызываемый уходом из жизни любимого человека, супруга, ребёнка, на взгляд Арьеса, новое явление, связанное с укреплением эмоциональных уз внутри нуклеарной семьи. С ослаблением веры в загробные кары меняется отношение к смерти: её ждут как момента воссоединения с любимым существом, ранее ушедшем из жизни. Кончина близкого человека представляется более тягостной утратой, нежели собственная смерть. Романтизм способствует превращению страха смерти в чувство прекрасного.
Наконец, в 20 веке развивается страх перед смертью в самим её упоминанием. “Смерть перевёрнутая” – так обозначил Арьес пятую стадию развития восприятия и переживания смерти европейцами и североамериканцами. Тенденция к вытеснению смерти из коллективного сознания, постепенно нарастая, достигаем апогея в наше время, когда, по утверждению Арьеса, общество ведёт себя так, как будто вообще никто не умирает и смерть индивида не пробивает никакой бреши в структуре общества. В наиболее индустриализованных странах Запада кончина человека обставлена так, что она становится делом одних только врачей и предпринимателей, занятых похоронным бизнесом. Похороны проходят проще и короче, кремация сделалась нормой, а траур и оплакивание покойника воспринимаются как своего рода душевное заболевание. Американскому “стремлению к счастью” смерть угрожает как несчастье и препятствие, и потому она не только удалена от взоров общества, но её скрывают и от самого умирающего, дабы не делать его несчастным. Покойника бальзамируют, наряжают и румянят, с тем, чтобы он выглядел более юным, красивым и счастливым, чем был при жизни.
Путь, пройденный Западом от архаической “прирученной смерти”, близкой знакомой человека к “перевёрнутой” смерти наших дней, “смерти запретной” и окружённой молчанием или ложью, отражает коренные сдвиги в стратегии общества, бессознательно применяемой в отношении к природе. В этом процессе общество берёт на вооружение и актуализирует идеи из имеющегося в его распоряжении фонда, которые соответствуют его неосознанным потребностям.

«Все умирать будем»

Такое отношение к смерти существовало с древнейших времён и, можно сказать, до наших дней. Арьес же за отправную точку своих исследований берёт Раннее Средневековье. Выражение «все умрём» говорит о состоянии «прирученной смерти». То есть, для людей эпохи Раннего Средневековья смерть казалась обычным явлением и не вызывала страх.
Смерть принимали как неизбежность, но она не должна была быть внезапной. «Внезапная смерть нарушала мировой порядок, в который веровал каждый. Она была абсурдным орудием случая, иногда выступавшего под видом Божьего гнева». Такая смерть считалась позорной, ибо в то время считалось естественным, когда умирающий чувствовал приход смерти. Человек, ожидающий своей смерти, принимал необходимые меры: «он должен быть положен на спину, дабы его лицо было обращено всё время к небу. Приняв такую позу, умирающий может совершить последние обряды» - вспомнить о тех, кого любил, вспомнить свою жизнь и т.д. Но это, так называемая, «интимная простота смерти». Существовала и публичная смерть, которая просуществовала вплоть до XIX века. «Умирающий должен быть в центре, посреди собравшихся людей». Такое же отношение к смерти – покорность судьбе и природе – мы видим и в отношении к мертвым, которое показывало «чувство безразличной близости». Такая позиция появляется около V в. н.э. и заканчивается в конце XVIII в. «Этот период начинается со сближения живых и мертвых и проникновения кладбищ в города и деревни, в центр поселения людей. Завершается же он тогда, когда подобное смешение живых и мертвых стало более неприемлемым». Сами погребения чтили, хоть и боялись соседства с умершими. Чтили скорее из-за того, что опасались возвращения мертвых. Часто хоронили «у святых», рядом с могилами мучеников, поскольку желали обеспечить покойного его защитой, и не только тела (от грабителей и др.), но и «всего его существа в ожидании дня пробуждения и Страшного суда».
Людей, которые могли заплатить, хоронили либо в церкви, либо под ее стенами. Тех же, кто не мог – хоронили в братских могилах-колодцах, которые могли вместить от 1200 до 1500 трупов. Когда же эта яма заполнялась – ее присыпали землёй и копали рядом новую. Если же места для новой могилы-колодца не находилось, то раскапывали старую могилу и переносили из нее кости в другое место.
В XIV в. начали появляться оссуарии – место, в котором складывали кости и черепа в художественном порядке. «Разложенные вокруг церковного двора кости и черепа образовывали мрачный декор, напоминавший весьма восприимчивым людям той эпохи о бренности и повседневности их бытия».
Кладбище в Средневековье не всегда было только тем местом, в котором хоронили людей, оно служило еще и убежищем для живых. «Сфера действия светских властей заканчивалась перед входом в церковную ограду: там, за стенами, на освященной земле живые, как и мертвые, обретали мир Божий». Люди, порою, поселялись на кладбищах, нисколько не смущаясь соседства с мертвыми. Кому-то кладбище служило форумом, кому-то рыночной площадью, а кому-то это было место для прогулок и любовных свиданий. Кладбище в Средневековье имело публичный характер до XV в., когда Нантский и Анжерский соборы запретили на кладбищах всякую мирскую деятельность. Стоит упомянуть, что в это время кладбище существовало неразрывно с церковью. Но на территории церкви не имели право быть похоронены отлученные от церкви и осужденные, их хоронили просто в поле, или оставляли даже без погребения. Но такие могилы считались проклятыми.
Что же касается предпочтительного места захоронения, то в то время писали в завещаниях место, в котором человек хочет быть похоронен. Тут присутствовали либо материальные интересы, либо семейные. Предпочитали, в основном, быть захороненными на территории церкви, аббатства.

«Смерть своя»

Этот этап отношения к смерти ознаменовала идея Страшного суда. В XII в. появилась новая иконография, которая воспроизводила три основных момента: «воскрешение мёртвых, Суд и отделение праведных, идущих на небо, от нечестивых, ввергаемых в геенну огненную». А примерно с XV в. появляется представление о суде индивидуальном, который происходит в сам момент смерти человека. В то же время появляется иконография macabre – изображение Смерти (Пляски Смерти, триумф Смерти и т.д.). Арьес пишет, что искусство macabre не было переживанием смерти в эпоху эпидемий, не было средством внушения страха. В этих образах видели «знак страстной любви к миру здешнему, земному и болезненного сознания гибели, на которую обречен каждый человек».
На исходе Средневековья «смерть перестала быть итогом, подведением счетов, судом или блаженным сном. Она стала гниением и разложением, физической смертью и страданием».
Из-за страха перед Судом погребение проводилась заупокойная месса, чтобы спасти душу умершего. Так же, важным стали и погребальные обряды: отпущение грехов, благословление, скорбный плач и перенос тела к месту захоронения. Важным элементом погребального ритуала было изъявление скорби. Сам умирающий вручал свою душу Богу в спокойствии, а вот скорбь живых «была поистине дикой – или должна была такой казаться».
Начиная с XIII в. многое меняется. Появляется контроль над чувствами перед оплакиванием мертвецов и становится обычным ритуальный плач профессиональных плакальщиц. Неистовство скорби сменилось сдержанностью, возобладал траурный черный цвет. Главные роли отдаются теперь не семье умершего, а священникам, которые заменили плач родных чтением псалмов.
«В раннесредневековую эпоху тело умершего после оплакивания выставляли на всеобщее обозрении е уложенным на драгоценных покрывалах», а в XIII в. мертвое тело начали скрывать от глаз. Но в то время стали появляться статуи, которые изображали умершего. «Отказ от созерцания тела – это было отрицание его физической, плотской смерти».
С XII в. вошло в привычный обиход завещание. «Завещание было религиозным средством, как обрести вечное, не потеряв совсем бренное, точнее – подчинив богатства задаче спасения души». Это можно назвать своеобразным контрактом, который человек заключал с Богом. «Завещание служило паспортом на небо».
Что касается могил, то они имели надгробия, значение которых было передать память об усопшим другим поколениям. Но с V в. могилы становятся безымянными, поскольку люди были безразличны «к каменной оболочке своего бренного тела и не заботились об его идентификации». К XII в. надписи вновь появляются, поскольку люди стремились, как и раньше, увековечить память об усопшем.
Существовали в ту пору и различные типологии надгробий: от простой эпитафии до скульптурного изображения (были распространены позы «лежащего» и «молящегося»). В этом проявляется концепция прирученной смерти и потустороннего мира – «мягкого отдохновения». Появляются и семейные усыпальницы. Люди не желают расставаться со своими родными даже после смерти.

«Смерть далекая и близкая»

На этом этапе смерть становится «чем-то метафизическим, выражаемым метафорой «расставание души с телом», ощущаемое как расставание супругов или же двух друзей, давних и близких». Думать о смерти теперь надо было не в сам момент смерти, а всю жизнь.
«Смерть отныне лишь способ научиться лучшей, благой жизни». Жить в это время нужно так, чтобы быть в любой момент готовым к уходу. То есть, в повседневной жизни становится важным момент смерти. Но с этим не согласна ученая элита XVII – XVIII вв. и стремится уменьшить ее значение.
Происходит десакрализация смерти. Отвергнутым в раннем Средневековье внезапным и насильственным смертям не придают значения, они становятся банальными.
В эту эпоху появляется новая смерть, в которой присутствует даже некая театральность: например, умирающий перед самым моментом смерти встаёт с постели и принимает положение «молящегося» или часто в воспоминаниях описывают посмертную красоту лица: «И вот как только она опочила в Господе, бледность и напряжение изгладились с ее лица. Черты ее утратили жесткость, отталкивающий вид, и лик ее преисполнился благородной красоты и величавого достоинства». Этот момент театральности просуществует до конца XVIII в., века барокко.
На этом этапе происходит разрыв церкви и кладбища. Кладбище становится исключительно местом захоронения.
Появляется желание простоты во всем, что связано со смертью, поскольку люди верили в хрупкость жизни и бренность человеческого тела. Тенденция к простоте проявляется и в сухости самого траурного обряда, что довольно необычно для эпохи барокко. Выражение горя над телом не допускалось, при смерти супруга человек пытался как можно скорее найти замену или удалялся от мира в ожидание собственной смерти. «Траур начал играть роль экрана, ширмы между человеком и смертью».
Простота проявляется и в оформлении надгробий: всё было скромно и неприметно. На плитах высекались только имена и даты смерти. Это простота присуща была как королям, так и простым людям.
В эту эпоху люди стали выбирать для своего погребения кладбища, а не как раньше церкви.
Смерть представала как Ничто. Произошло возвращение к природе. Некоторые выбирали себе погребения, оставляемого на милость природы, что показывало их безразличность к памяти о себе.
Смерть в XVII – XVIII вв. возвращается в другой форме, «в форме мертвого тела, анатомического вскрытия и некрофилии».
Мертвое тело теперь становится объектом исследования. Тело осматривали не столько из-за того, чтобы узнать причину смерти, а сколько просто ради изучения человеческого тела.
«Труп – еще тело и уже мертвец». Считалось, что смерть не лишает труп чувствительности, он сохраняет свой «след жизни», ее остаток. Приводится наблюдение, что у трупа есть чудесная способность – источать кровь в присутствии убийцы.
Трупы начали рассматриваться как сырьё для лекарств, которым приписывался магический характер. Например, чтобы вылечить эпилептика, нужно было приготовить бульон из обломков иссохшего черепа.
В то время вошло в обиход бальзамирование, поскольку нужно было как можно дольше сохранить тело, чтобы оно «пережило» длительные похоронные процессы. Но не каждый человек этого хотел, желания все были написаны в завещаниях.
В XVIII в. наступает момент, когда первые признаки смерти начинают внушать не ужас, а вожделение. В литературе появляются истории любви с мертвецами.
Смерть не становится отталкивающей. Она начинает притягивать к себе интерес людей. Чтобы сохранять контакт с мертвым телом, его мумифицировали и выставляли напоказ. До сих пор существуют музеи мумий, в которых выставляются иссохшие за многие века тела взрослых и детей. Часто в завещаниях указывалось в какой одежде покойный предпочитал бы выставляться.
Можно сказать, что в это время появился некий «вещизм» по отношению к умершему человеку. С трупом проделывали различные, порой, непристойные вещи, которые ранее были просто неприемлемы.
Тема «живого трупа» стала довольно популярной в ту эпоху. Впоследствии чего у людей появился страх быть похороненными заживо. Отсюда получили объяснение такие ритуалы как троекратное окликание умершего по имени, обмывание и одевание покойника, выставление тела на всеобщее обозрение, оплакивание усопшего и выжидании е нескольких дней, прежде чем предать тело земле или кремировать.
Страх быть похороненным заживо длился до второй половины XIX в.

«Смерть твоя»

На этом этапе меняется отношение к смерти: люди перестают верить в загробную жизнь. Смерть теперь для них – это воссоединение с умершим родным человеком. В эту эпоху, люди очень болезненно переносят смерть своих родных, к своей же смерти они становятся довольно равнодушны.
Романтическая наклонность этой эпохи поспособствовала превращению страха смерти в чувство прекрасного. Люди, на пороге перед смертью думают о воссоединении со своими предками (супругами, родителями, детьми и т.д.) и умирают с улыбкой на лице. «…А когда ей сказали, что она должна умереть, ее лицо просияло». Исчез страх перед смертью, смерть стала желанной. В то время существовала вера в отделение души от тела. Считалось, что дух не умирает, а возвращается к своим источникам. Отсюда у людей пропадает вера в Ад.
«Вера в жизнь после смерти – в действительности реакция на невозможность принять смерть близкого существа, примириться с ней». В принципе, такое чувство сохраняется у многих людей и в наши дни.
К середине XVIII в. в завещаниях перестают указывать желаемое место захоронения. Теперь завещатель полагается на своих близких или душеприказчиков. «Я полагаюсь на благоразумие своих детей». Позже заказчик в своём завещании даже не говорит о том, что полагается на своего наследника, поскольку об этом говорить уже стало ненужно. Это было само собой разумеющимся.
В эту эпоху меняется стиль похорон: «понадобилось немало времени, прежде чем одним из этапов на пути умершего из дома на кладбище стала церковь с ее богослужением в присутствии тела усопшего».
В XIX-XX вв. кладбище становится знаком культуры. Если ранее, в XVI-XVII вв. врачи были озабочены тем, что кладбища нельзя устраивать в городе из-за того, что из трупов выделяются вредоносные испарения, то сейчас, после проведения различных экспертиз, это опровергли. И кладбища снова появились в черте города. Появляется некий «культ мертвых».
«Культ могил и кладбищ – это литургическое проявление новой чувствительности, в которой начиная с конца XVIII в. смерть «другого» становится нетерпимой».

«Смерть перевернутая »

Эта стадия развития восприятия смерти характеризуется исключением смерти из коллективного сознания. О смерти человека перестают говорить. «В городах все отныне происходит так, словно никто больше не умирает». Тяжело больного перестают оповещать о его скорой кончине, люди начинают лгать. Это можно объяснить тем, что родные не хотели причинять умирающему боль. Конечно же, умирающий и сам осознавал все, что происходит, но хотелось сохранить иллюзию, иллюзию жизни хоть на недолгое время.
Смерть в эту эпоху становится неприличной, грязной, чего не могло быть, например, в викторианскую эпоху. Не подобает теперь делать смерть публичной. «Больше не считается возможным, чтобы кто угодно входил в комнату умирающего, где пахнет мочой, потом, грязными простынями».
С начала XX в. общество начинает отдалять от себя смерть, делает ее приватным актом, в котором могут участвовать только близкие люди, а в дальнейшем от него отстраняется и семья, когда начала происходить госпитализация больных. В это время происходит «триумф медикализации». Теперь, смерть может укорачиваться или продлеваться в зависимости от действий врача.
и т.д.................

Жизнь стоит прожить, и это утверждение
является одним из самых необходимых,
поскольку если бы так не считали,
то этот вывод был бы невозможен, исходя из жизни
как таковой

Джордж Сантаяна

Проблематика смерти и умирания в современном сознании подавляется. Неприлично говорить о тяжелых болезнях, умирании и смерти. Этот сравнительно недавно появившийся стереотип общественного сознания и поведения подробно описан Ф. Арьесом в фундаментальном исследовании «Человек перед лицом смерти» (62). Внутренняя неуверенность («экзистенциальный страх») перед лицом жизни и особенно смерти появилась в сравнительно новое время. Также при неуспешном протекании горя человек может вытеснять все, что с ним связано. Кратко история данного чувства, по Арьесу, выглядит так:

В прежние времена смерть не осознавали в качестве личной драмы и вообще не воспринимали как индивидуальный по преимуществу акт – в ритуалах, окружавших и сопровождавших кончину индивида, выражалась солидарность с семьёй и обществом. Человек обычно чувствовал приближение конца и готовился к нему. Умирающий – главное лицо в церемониале, который сопровождал и оформлял его уход из мира живых.

Идея Страшного суда, выработанная, как пишет Арьес, интеллектуальной элитой и утвердившаяся в период между 11 и 13 столетиями, ознаменовала второй этап эволюции отношения к смерти. Начиная с 12 века, сцены загробного суда изображаются на западных порталах соборов, а затем, примерно с 15 века, представление о суде над родом человеческим сменяется новым представлением – о суде индивидуальном, который происходит в момент кончины человека. Одновременно заупокойная месса становится важным средством спасения души умершего. Более важное значение предаётся погребальным обрядам.

Все эти новшества Арьес объясняет ростом индивидуального сознания, испытывающего потребность связать воедино все фрагменты человеческого существования, до времени завершения его биографии в момент грядущего Страшного суда.

В своей смерти, пишет Арьес, человек открывает собственную индивидуальность. Происходит “открытие индивида, осознание в час смерти или в мысли о смерти своей собственной идентичности, личной истории, как в этом мире, так и в мире ином”. Характерная для Средневековья анонимность погребений постепенно изживается, и вновь, как и в античности, возникают эпитафии и надгробные изображения умерших.

В 17 веке создаются новые кладбища, расположенные вне городской черты; близость живых и мёртвых, ранее не внушавшая сомнений, отныне оказывается нестерпимой, равно как и вид трупа, скелета, который был существенным компонентом искусства в период расцвета жанра “пляски смерти” в конце Средневековья.

Третий этап характеризуется крахом механизмов зашиты от природы. И к сексу и к смерти возвращается их дикая, неудержимая сущность. Почитайте маркиза де Сада, и вы увидите объединение оргазма и агонии в едином ощущении. Разумеется, на совести Арьеса остаётся данное обобщение и перенос его на переживание смерти в Европе в эпоху Просвещения.

Четвёртый этап многовековой эволюции – комплекс трагических эмоций, вызываемый уходом из жизни любимого человека, супруга, ребёнка, на взгляд Арьеса, новое явление, связанное с укреплением эмоциональных уз внутри нуклеарной семьи. С ослаблением веры в загробные кары меняется отношение к смерти: её ждут как момента воссоединения с любимым существом, ранее ушедшим из жизни. Кончина близкого человека представляется более тягостной утратой, нежели собственная смерть. Бережно сохраняются старые фото и семейные альбомы, принято часто ходить на кладбище…

Наконец, в 20 веке развивается страх перед смертью и самим её упоминанием. Правда, на фоне этого страха и одиночества люди чаще приходят к богу, начинают читать Библию или ходить в церковь, т.е. возвращаться в лоно христианской культуры. Мы рекомендуем посмотреть запись - Беседа с батюшкой: О подготовке к смерти.media.tv-soyuz.ru · 22.07.2008 (63).

Тенденция к вытеснению смерти из коллективного сознания, постепенно нарастая, достигаем апогея в наше время, когда, по утверждению Арьеса, общество ведёт себя так, как будто вообще никто не умирает и смерть индивида не пробивает никакой бреши в структуре общества. В наиболее индустриализованных странах Запада кончина человека обставлена так, что она становится делом одних только врачей и предпринимателей, занятых похоронным бизнесом. Похороны проходят проще и короче, кремация сделалась нормой, а траур и оплакивание покойника воспринимаются как своего рода душевное заболевание.

Американскому “стремлению к счастью” смерть угрожает как несчастье и препятствие, и потому она не только удалена от взоров общества, но её скрывают и от самого умирающего. Покойника бальзамируют, наряжают и румянят, с тем, чтобы он выглядел более красивым и счастливым, чем был при жизни. Вместо кладбища все более распространены колумбарии, символизирующие компактность, «свернутость» смерти. Растущая мобильность приводит к потере семейных альбомов и прочих атрибутов памяти, зато в интернете постоянно предлагают «восстановить историю Вашего рода» (64), а социологи занялись «биографическими исследованиями».

Добавим, что если в прежние времена к смерти готовились, «приводили в порядок дела», звали священника исповедоваться и причаститься и т.д., то сегодня счастливой кажется внезапная смерть, без исповеди и прочих процедур подготовки. Т.е. мгновенная смерть, которая казалось неудачным завершением жизни и отдельным несчастьем раньше, сегодня, наоборот, воспринимается как успех, причем как умершего, так и его семьи.

Далее, сугубо современная категория «успеха» сегодня применяется настолько расширительно, что, оказывается, возможно говорить даже о неуспешном или успешном протекании горя. Видимо, и современный человек, и современный «симулякр веры» - психология, совершенно лишились духовного содержания.

Тем не менее, осознание конечности собственного бытия или бытия близких людей одна из самых драматических мыслей, над которыми бьется каждый осознавший себя человек. По мысли ряда современных философов, бытие, когда оно на последних этапах жизни обращается к мыслям о смерти, наконец, приобретает подлинность, становится формой подлинного бытия, выхватывающего человека из сферы случайных возможностей и размещающая его на лоне экзистенции, где человек сталкивается с бытийными возможностями, возможностями самопонимания. Собственно, нахождение смысла жизни и связано с достижением самопонимания и ценности уникальности собственного Я вне социальных сравнений…

Во многом такому самопониманию способствует приобщение к христианской вере, пусть и на закате жизни.

На фото: Вознесе́нская Дави́дова пу́стынь - мужской монастырь Московского Патриархата; расположена на высоком правом берегу реки Лопасни (приток р. Оки), рядом с нынешним посёлком Новый Быт в Подмосковье.

Необыкновенно отрешенный и умиротворяющий пейзаж…

Однако иногда человек ждет смерти… вот старая легенда об одной из Сивилл, написанных Микеланджело: Кумская сивилла – глубокая старуха, исполненная силой и мощью, читающая в книге какую-то вещую правду. Она предсказала Троянскую войну и была греческой жрицей, жившей в италийском городе Кумы.

Она была возлюбленной Аполлона, получившей от бога дар прорицания и жизнь, длившуюся ровно столько, сколько жрица будет находиться вдали от родной земли. Однако она не подумала попросить у бога продления молодости, и потому медленно высыхала, пока не превратилась в сморщенное существо, мечтающее лишь о смерти. Прожила Кумская сивилла тысячу лет и умерла дряхлой старухой лишь тогда, когда к ней случайно заехали греки, привезшие с собой горсть родной земли.

Обратимость рождений и смертей во «всемирной цепи бытия» помогает осознать образ паутины. Паутина – символ связи, а также ветхости и тщеты. Она служит напоминанием о человеческой бренности. С другой стороны, ее сравнивают с эманацией божественного духа. В ее спиралевидной форме прочитывается идея творения, поэтому во многих древних культурах видели творение как сеть переплетающихся сил. Например, в кельтской мифологии паутина обозначает ту сеть, которая держит мир и не дает ему распасться.

Контрольные вопросы

Отличалось ли переживание конечности жизни в разные культурно-исторические эпохи?
Нужно ли готовиться к смерти, как и зачем?
Как относиться к уходу людей своего поколения, близких и друзей?
Как беречь/сохранять память об уже ушедших?

Смерть - удивительный феномен. И удивителен он прежде всего тем, что постоянно присутствует в нашей жизни, оставаясь при этом всецело за гранью личного опыта. С самого младшего возраста смерть входит в нашу картину мира черными платками плачущих женщин, завешенными зеркалами и непривычно приглушенными голосами мужчин. А еще - напряженной и необычной эмоциональной наполненностью действа похорон. Все это уже резко выделяет смерть среди прочих явлений, создает акцент на ней и формирует усиливающийся интерес. В более осмысленном возрасте мы начинаем лучше понимать происходящее. К внешней атрибутике добавляется суть - персона умершего. Приходит понимание необратимости происшедшего, понимание того, что человек, которго мы знали, больше никогда не встретится, не заговорит, не совершит привычных своих действий. Но понимание ли это? Разумеется, нет. Детский возраст не предполагает глубоких раздумий, они компенсируются жадным поглощением все новой и новой информации, которая заставляет нестись вперед и быстро вытесняет прежние впечатления.

Более зрелое понимание смерти приходит тогда, когда она касается по-настоящему близких нам людей. К счастью, в большинстве случаев к моменту смерти близкого человека мы уже имеем некоторый опыт прикосновения к явлению, и оно не застает нас полностью безоружными. В этот раз мы делаем еще один маленький шаг к покойному, переходя из категории посторонних наблюдателей в разряд непосредственных участников драмы. После этого что-то неуловимо, но сильно меняется в нашей душе, и мы уже совсем по-другому смотрим на плачущих старушек в черном.

Кризис среднего возраста позволяет нам еще раз по-иному взглянуть на смерть, а именно - первый раз осмысленно и эмоционально "примерить" ее на себя. Проснувшись ночью, мы начинаем прислушиваться к ударам собственного сердца, и вдруг отчетливо понимаем, что этот мотор тоже имеет свой ресурс. Мы слушаем неровные удары, и в этом ритме нам начинает мерещиться само время, конечное для нас и уходящее безвозвратно с каждой пульсацией сердечной мышцы. И темнота перед глазами приобретает иное значение и пугающий смысл.

Кризис проходит, и жизнь берет свое. Работа, дети и внуки - все это заполняет дни, не оставляя времени для навязчивых тягостных раздумий. Но время от времени до нас доходят известия о смерти тех, кого мы запомнили детьми и молодыми, полными сил людьми. Мы подходим к зеркалу и видим там совсем не то, что осталось в нашей памяти. К этому возрасту время настолько ускоряет для нас свой бег, что мы зачастую не успеваем привыкнуть ни к морщинам, ни к седине, ни к усталости в начинающих выцветать глазах. И, увидев старика, наблюдающего за нами из глубины зеркала, мы делаем еще один шаг к смерти.

Со стороны кажется, что старость наступает постепенно. От первого лица картина совершенно иная. Однажды наступает момент прозрения - жизнь ушла. Она, конечно, никуда не делась - вот она, рукой дотянуться - но все по-другому. Люди вокруг заняты своими делами, и нам нет места в их делах. Другой темп жизни, другие слова и манеры общения, другие вещи и акценты. Мы норовим делать все по-своему, но получается не так, медленнее и невпопад. Это смешит или раздражает окружающих, но чаще всего заставляет их просто проходить мимо, как проходят мимо пустого места. И у нас остается постепенно один-единственный спутник и надежный друг - предстоящая смерть.

Пройдя жизнь, что мы знаем о смерти? Ничего. Или ровно столько, сколько можно знать о вкусе незнакомого вина по этикетке на бутылке. Она ждет нас впереди, но, судя о ней, мы оглядываемся назад и по сторонам. Мы пытаемся разговаривать в своем уме с умершими друзьями и близкими, но вынуждены сами давать за них такие же мысленные ответы. Мы приближаемся к смерти как к некой асимптоте, подходя сколь угодно близко, но не достигая ее, пока можем судить и делиться своими суждениями. И мы познаем ее, но, сделав шаг за черту, оставим в неведении всех по ту сторону.