Эти события влекут за собою кардинальные перемены в объекте и предмете «нефизической» географии, в ее методологии. Возникает нужда в отладке связей с другими социальными науками, поскольку в традиционной экономической географии общество как таковое не являлось главным объектом, и наука наша не смогла накопить собственный багаж, достаточный для решения исследовательских задач новой, общественной географии. Ситуация эта напоминает ту, которая сложилась в экономической географии в пору ее расцвета, и примером этому может служить научная деятельность Н.Н. Колосовского. Этот ярчайший представитель советской экономической географии, как известно, тщательно изучал технико-экономические проблемы современного ему производства, чтобы конструировать свою знаменитую теорию территориально-производственных комплексов. Точно так же сегодня встает задача освоения багажа, накопленного другими социальными науками при исследовании общества.

Одним из наиболее важных направлений такого освоения представляется проблема региональной идентичности. Идентичность как таковая давно уже стала центральной темой многих социальных наук, и прежде всего социологии. Здесь позиции традиционной географии особенно слабы. И дело не только в слабой изученности этого вопроса географами. Дело прежде всего в том, что некоторые традиции самой экономической географии оказываются серьезным препятствием для наших исследований в этой области. Эти традиции выработаны той технико-экономической направленностью, которая пронизывала исследования хозяйства как косной материи, подверженной строгим закономерностям и лишенной самосознания. Переход к обществу как совокупности «человеков» с их свободой воли, с весьма нестрогими закономерностями развития оказался для многих экономико-географов весьма болезненным, а в ряде случаев просто невозможным.

Поэтому многие базовые идеи социальных наук, давно ставшие общепринятыми, в экономической географии не пользуются, так сказать, легитимностью. Часто они все еще встречают здесь либо глухое сопротивление, либо полное неприятие. Если же речь заходит о том, что подобные идеи должны стать фундаментальными для новой «нефизической» географии, то число ее противников сразу возрастает на порядок.

Все это особенно ярко проявляется при обсуждении проблемы идентичности. В социологии это понятие строится на представлении о том, что именно восприятие человеком окружающей действительности становится базой для его самосознания - представление о ней, а не она сама. Сколь сильно ни отличались бы эти два феномена друг от друга, именно представление (перцепция) оказывается главным для понимания того, чем руководствуется человек в своей социальной и личной практической деятельности. Возникает некая «вторая реальность» - социальная, в которой, например, длинная, но безопасная дорога делается короче короткой, но опасной. Это вопиющим образом не совпадает с т.н. реальной геометрией пространства, но социальные взаимодействия подчиняются не ней, а геометрии пространства социального.

Для традиционной экономической географии подобные воззрения на свой объект крамольны. Если они и становятся базой исследования, то только на периферии науки под названием «география восприятия», которая, как кажется многим нашим географам, изучает некую общественную патологию. После перехода к общественной географии с такими воззрениями приходится не только смириться - их приходится брать за основу изучения территориальной структуры общества.

В заимствовании именно таких идей и нуждается современная «нефизическая» география. Они уже сформированы в социальных науках и давно приняли там почти классическую форму. Без этого невозможно трактовать региональную идентичность, которая составляет одну из основ общественной географии.

Стоит оговориться, что в самой «нефизической» географии все же накоплен некоторый багаж знаний по этой проблеме. Особенно тщательно занимались этим географы развитых стран Запада в рамках перцепции пространства или поведенческой географии (достаточно назвать имена таких классиков, как висконсинские ученые Роберт Сэк и И Фу Туан). Проблема лишь в том, что изучение этой проблематики находилось, как уже было упомянуто, на периферии нашей российской экономической географии.

Следовательно, возникает двойная задача заимствования - у социологии и у западной географии. То и другое наверняка встретит неудовольствие многих наших географов, а то и активное сопротивление (особенно сегодня, когда волны распространяющейся в обществе ксенофобии начинают чувствоваться и в социальных науках). Однако эти препятствия предстоит преодолевать со всей решительностью. Иначе наша страна окажется беспомощной перед теми вызовами, которые неизбежно возникают при выборе обществом пути свободного саморазвития.

Одна из главных причин, препятствующих современной экономической географии воспринимать идеи вроде «второй реальности» или региональной идентичности, - широко распространенное убеждение в том, что все эти рассуждения не имеют практической ценности и могут быть терпимы только ради академического пуризма (без них, мол, исследовательский спектр науки неполон). Это не так, и опыт западных стран доказывает ошибочность таких мнений вполне очевидно. Здесь можно выделить по меньшей мере три области, в рамках которых региональная идентичность имеет огромную практическую ценность.

Во-первых, это область политики. В западных странах давно подмечено, что идентичность как таковая обладает мощным потенциалом для сплачивания людей в устойчивые группы, объединенные общими системами ценностей, сходной реакцией на социальные процессы и единой волей к социальному действию. Она не раз становилась основой для мобилизации общественных сил, притом в целях как созидательных, так и разрушительных; она не раз и с успехом использовалась и прогрессивными общественными лидерами, и простыми демагогами. Многочисленные исследования в области идентичности ведутся на Западе во многом именно ради овладения методами воздействия на социальные группы. Для такого воздействия надо знать, ради чего идет сплочение в подобные группы (ради страховки от социальных невзгод, ради защиты индивидуума группой, ради чувства солидарности, ради разделения ответственности за социально значимые действия, ради прогнозирования социальных контактов по шаблону, для отличения своих от чужих; ради самопознания, наконец, то есть выявления собственных качеств по контрасту с качествами соседей и т.д.).

Западные политики (особенно американские) хорошо понимают практическую ценность и региональной идентичности. Они постоянно взывают к ней ради вербовки избирателей или сторонников своих политических акций, а для этого, разумеется, нужно обладать тонким знанием особенностей такой идентичности.

Показательным примером может служить избирательная кампания Р. Рейгана в 1980 году, за которой автору этих строк довелось внимательно следить ради чисто научных целей. В избирательном штабе Рейгана была целая команда специалистов по политической географии страны - тонких знатоков региональной идентичности разных частей США, и команда эта постоянно вносила существенные коррективы в тон и аргументацию речей Рейгана в зависимости от того, в какой части страны он выступал. Скажем, если Рейган собирался отстаивать необходимость больших военных расходов, то в Миннесоте ему строили речь с учетом того, что здесь избиратели ценят свой тщательно отлаженный общественный уклад, активно участвуют в социальной жизни и вообще выделяются на американском фоне крепостью своих общественных идеалов. Исходя из этого, речь Рейгана изобиловала словами о «безбожных большевиках», угрожающих Америке, которая-де вынуждена экономить на многом, чтобы противостоять «империи зла». Если Рейган переезжал в города Приозерья вроде Кливленда, то тон речи приспосабливался к царящему здесь практицизму: военные расходы - это новые рабочие места, это стимул для местной экономики и т.д. Речи на Юге не стоило украшать аргументами насчет советской угрозы, потому что местные жители, как правило, слишком смутно представляли себе, где этот СССР расположен, и были слишком сильно погружены в чисто местные заботы. Поэтому здесь Рейган в основном сетовал на то, что лихоимцы-демократы совсем запустили коммунальное хозяйство и что он, мол, немедленно все это исправит после прихода к власти, - и лишь «под сурдинку» говорил что-то о военных расходах. На Диком Западе же его речь оснащали грубыми словечками, простонародными выражениями, потому что считалось, что нравы тут все еще весьма «крутые», а социум неустоявшийся («эти козлы-большевики», «я им рога-то пообломаю» и т.п.).

Если бы Рейган по неосторожности или забывчивости перепутал тексты, то кливлендский текст поверг бы миннесотцев в смятение: боже, какой циник, такого нельзя допускать к руководству страной. Разочарованы были бы и жители Кливленда, услышав речь, заготовленную для Миннесоты: такого деятеля можно выбрать в пасторы, но никак не в президенты. Речь, написанная для Дикого Запада, на Юге прозвучала бы как матерщина, потому что южане, как правило, обладают развитым чувством личной чести, у них в цене хорошие манеры...

Кое-кто может возразить, что все это - тема для политической географии. Это не совсем так (вернее, совсем не так). Как наша, так и западная политическая география занята в основном анализом статистики выборов, проблемами геополитики и тому подобными важными вопросами, но региональная идентичность остается вне ее внимания. Региональная идентичность - совсем иной объект изучения, для которого нужны иные навыки и представления, нежели те, на которых базируется политическая география.

Во-вторых, на западе региональная идентичность пристально изучается для организации торговли, притом как оптовой, так и розничной.

Здесь имеются в виду прежде всего исследования территориальных различий во вкусах и склонностях потребителей. Исследования в этой области ведут десятки солидных компаний, которые, используя опросы населения (собственные или заказные), накапливают громадные банки данных, анализируют их и кладут на карты. Эти плоды географической по сути работы представляют собой большую коммерческую ценность, они используются для консультирования торговых сетей и потому редко попадают в открытую печать, но когда это случается, то становится очевидным, что по сути своей это настоящие географические исследования, притом весьма высокого уровня. Здесь есть и работы общего характера (например, о том, что предпочитают кушать американцы в разных концах страны ), и сочинения более конкретные, с описанием распространенности тех или иных типов потребительских товаров по территории страны.

Лучшим (и «самым географическим») образцом такого рода сочинений могут служить книги Майкла Уайса, который попытался обобщить эти вариации товарных предпочтений и выявить на этом основании некие региональные типы американской семьи. Первую книгу об этом он опубликовал еще в 1988 г. , используя данные консультативной фирмы «Кларитас». Затем на той же информационной базе Уайс создал еще более усовершенствованные типологии - в 1994 и 2000 г. . Здесь речь шла уже о весьма широком спектре бытовых черт американцев, вплоть до политических пристрастий. В результате Уайс вышел на 62 «общинных кластера», объединенные в 15 групп. Это типы американского общежития, типы стиля жизни. Каждый из них был тщательно описан и, что особенно важно для географа, размещен по стране с использованием сетки узловых районов Бюро экономического анализа США. Тем самым для Уайса оказалось весьма важным, чтобы эти «кластеры» были увязаны с реальной территориальной структурой американского общества, с теми его ячейками, которые порождает в стране чувство региональной идентичности.

В развитых странах подобное консультирование вызвало к жизни немало других компаний, которые самостоятельно разрабатывают сетки торговых районов. Подробный анализ таких сеток содержится в курсовой работе С. Фрейдлина. В ней, в частности, убедительно показано, какое большое практическое, чисто «денежное», значение имеет разработка подобных сеток, основанных на оконтуривании ареалов со специфической региональной идентичностью.

Само по себе понятие социальной идентичности давно уже стало одной из главных тем социологии, и по ней созданы целые библиотеки литературы. Речь обычно идет о социальном чувстве индивидуума, которое заставляет его ассоциировать себя с некоей социальной группой на том основании, что у них есть общие интересы и признаки (или индивидууму кажется, что так и есть на самом деле). Это может быть расовая или этническая группа, профессиональная или имущественная, классовая или «образовательная». Все вместе они образуют сложный и порою противоречивый комплекс, который во многом предопределяет или объясняет поведение конкретного человека в социуме.

В этом же ряду находится и региональная (территориальная) идентичность - солидарность с земляками по причине совместного проживания на одной территории в данный момент или в прошлом. Такая идентичность выражается обычно в причислении себя к жителям определенной местности, района, города, его части и т.п. территориальной единицы.

При том огромном внимании, которое уделяет социология проблемам идентичности, можно было ожидать, что региональная идентичность давно и подробно исследована в рамках социологии, так что географу остается лишь заимствовать у нее результаты. На самом деле социологи почему-то совсем не изучали региональную идентичность, и географу это может показаться странным, - особенно когда видишь, что социология не просто забыла про региональную идентичность, но даже сознательно игнорирует ее, делая из этого своего рода лозунг. Рассуждая в рамках этой темы, наши ученые обычно приводят фразу

Бергера и Лукмана, которая стараниями Н. Межевича и А.Филиппова стала почти крылатой: «Мир повседневной жизни имеет пространственную и временную структуры. Пространственная структура здесь нас мало интересует. Достаточно сказать лишь то, что она имеет социальное измерение благодаря тому факту, что зона моих манипуляций пересекается с зоной манипуляций других людей. Гораздо важнее для нашей цели временная структура» . Правда, к этой проблеме вплотную прилежит тематика «социологии пространства» или «социального пространства», которую трактовали такие видные социологи, как Георг Зиммель (он и придумал эти термины), Т. Парсонс, Э. Дюркгейм; у нас в России этим занимается сейчас, и весьма плодотворно, А. Филиппов, который даже решился на создание «элементарной теории социального пространства».

Однако сделано в этой области все еще очень мало. Хуже того, позволим мы себе заявить: то, что сделано на сей счет в социологии - как классической, так и современной, - не имеет почти никакого отношения к географии. Дело в том, что и классики вроде Зиммеля или Парсонса, и Филиппов жестко отказывают пространству в таких свойствах, которые могли бы повлиять на социальные взаимодействия. Оно для них не просто нейтрально - оно лишено каких-либо свойств.

Вот как пишет об этом А. Филиппов - прямо и недвусмысленно: «"пространство" представляет собой социальную и научную метафору, впрочем, порой весьма наглядную - скажем, в случае с престижными и непрестижными районами в городе, размещением кабинетов начальников и подчиненных в организации и т. п. Во всех таких случаях различие социальных позиций выражается в различии локализаций, т. е. может действительно созерцаться как пространственная форма, однако это вовсе не обязательно. Такое "социальное пространство" - удобное, но все-таки лишь иносказательное выражение, подобно "социальной дистанции" или "социальной лестнице" .

Итак, социальное пространство для нашего социолога - только метафора, так что изучать его свойства пристало скорее языковеду, для всех остальных это было бы наивным ребячеством. В этом Филиппов опирается на Парсонса (вот его слова из той же работы: «Весьма сильно продвинуться вперед в одном из важнейших аспектов нам поможет концепция Т. Парсонса. У Парсонса прежде всего мы находим внятное отрицание значения пространства для анализа социального действия»).

У Дюркгейма его привлекает та же, собственно, мысль: «Пространство само по себе, - говорит Дюркгейм, - не имеет никаких характеристик. Точно так же, как мы отличаем один момент времени от другого, приписывая ему определенное значение (скажем, "прежде/после"), мы приписываем различные определения и пространству ("север/юг", "запад/восток", "левое/правое")». Воззрениям Георга Зиммеля на сей предмет Филиппов посвятил специальную работу - и опять выпятил в ней именно эту идею: «Не географический охват в столько-то квадратных миль образует великое царство , это совершают те психологические силы, которые из некоторого срединного пункта политически удерживают вместе жителей такой <географической> области». Впрочем, Зиммель готов оставить за пространством некоторое значение, но лишь вспомогательное: «Не пространство, но совершаемое душой членение и собирание его частей имеет общественное значение. Этот синтез фрагмента пространства есть специфически-психологическая функция, которая - при всех мнимо естественных данностях - совершенно индивидуально модифицирована; но категории, из которых он исходит, подсоединяются, конечно, более или менее наглядно-созерцательным образом - к непосредственности пространства».

Стоит заметить, что Зиммель говорит о пространстве вообще, а не только о социальной его ипостаси, как это делает Филиппов. Термин «социальное пространство», являясь метафорой, вроде бы оставляет место для понятия «пространство социума», в рамках которого было бы позволительно обсуждать свойства пространства. Однако Филиппов полностью солидаризуется с позицией Зиммеля, не делая никаких оговорок насчет возможного «пространства социума», и это заставляет думать, что подобное различение отсутствует у социологов.

Географу трудно понять такое пренебрежительное отношение к пространству, к его роли в социальных процессах. Разумеется, пространство «участвует» в этих процессах не как актор, наравне с человеком; конечно же, решающую роль здесь играют не его «геометрические» свойства, а их восприятие акторами - людьми. И здесь нам кажется весьма убедительным тезис А. Филиппова о том, что пространство может выступать тут в трех, так сказать, ипостасях - с точки зрения наблюдателя (исследователя), с точек зрения участников социального процесса и как «тема» взаимодействия .

Однако встает вопрос: даже если признать, что роль пространства в социальных взаимодействиях сильно опосредована его восприятием акторами (а это знает каждый грамотный географ под именем «перцепции пространства»), может ли это служить основанием для того, чтобы эту роль вовсе исключать? Географу это кажется нелепым. Ведь по Филиппову получается, что социальные взаимодействия не зависят от того, на каком расстоянии друг от друга находятся акторы. По Парсонсу, безразлично, что за пространство лежит на этом расстоянии, - океан или суша, враждебное или дружественное государство, оснащено оно средствами связи или нет. По Дюркгейму, неважно, соседствуют ли акторы друг с другом или разделены другими акторами. По Зиммелю, чувство идентичности, этот душевный порыв, одолевает людей вне зависимости от того, живут ли они территориально сплоченной группой или растворены в других группах.

Что ж, это вполне допустимо как эвристический прием - как нарочитое отвлечение от некоторых обстоятельств для того, чтобы изучать одну сторону предмета (как в модели Тюнена отвлекаются от всего, кроме расстояния). Но в том-то и дело, что социологи твердо уверены, будто бы пространство можно выводить за скобки, потому что оно и в самом деле не обладает свойствами и нейтрально по отношению к социальным процессам. Для них оно такая же метафора, как для лингвистов «пространство языка» или для статистиков «пространство таблицы».

Подобная позиция социолога покажется любому географу патологической чертой, некоей аберрацией. Ее причины достойны специального изучения науковедами и историками науки. Позволим себе высказать лишь одно предположение. По-видимому, для многих социологов региональная идентичность сильно заслонена идентичностью этнической, которая кажется им гораздо более мощной; региональная идентичность выглядит нередко как некое производное от этнической, возникающее только там, где этнические идентичности пересекаются на территории и порождают конфликт территориального характера.

Это, разумеется, неверно, притом в корне. У этих идентичностей - региональной и этнической - совершенно разные основания, разные механизмы развития, их совпадение друг с другом - частный случай. Стоит подчеркнуть, что особая роль этнической идентичности - явление довольно новое, еще век-полтора назад территориальная идентичность выглядела несопоставимо более яркой, чем этническая, языковая или культурная. «Во времена Французской революции, - пишет Эрик Хобсбаум, - только половина обитателей Франции могло говорить на французском языке и только 12-13% делали это «правильно»; самым разительным примером может служить Италия, где на момент обретения ею государственности только два или три итальянца из сотни действительно использовали итальянский язык дома» . Из этих примеров ясно, что французов и итальянцев сплотило в единое государство территориальная общность, а не языковая или этническая. В этом смысле почти все нынешние государства - образования территориальные, а не этнические или культурные. По Хобсбауму, из 200 государств дай бог дюжина соответствует принципу «этнической чистоты». По поводу этого принципа Хобсбаум замечает: «Он наверняка поразил бы основателей понятия "государство-нация". Для них единство нации было политическим, а не социо-антропологическим. Оно покоилось на решении суверенных людей жить под одними общими законами и под общей конституцией, вне зависимости от культуры, языка или этнического состава» (но при неизменном условии территориального единства, добавим мы).

Вот некоторые аргументы из области статистики. В мире существуют государства, у которых отсутствие национального или этнического основания закреплено, так сказать, официально, потому что у них есть по нескольку государственных языков. У Швейцарии, Руанды и Боливии их по три, у Сингапура - четыре, у крошечного микронезийского Палау шесть, у ЮАР - 11, а в Индии даже 16 (ассамский, бенгали, гуджарати, хинди, каннаба, кашмирский, малаям, маратхи, орисский, педжабский, санскрит, синдхи, тамильский, телугу, урду, да еще «ассоциированный язык» - английский). Что же касается не только официальных, но вообще «живых» языков, то в Индии их 387, в Нигерии - 505, в Индонезии - 726, а в Папуа-Новой Гвинее 823; десятку самых «многоязычных» стран замыкает Бразилия, в которой 192 живых языка .

Литература о несовпадении этнического и государственного давно уже насчитывает сотни сочинений, и этот тезис можно считать если не общепринятым, то по крайней мере вполне жизнеспособным, уже лишенным какой-либо новизны (в этом отношении удачным представляется язвительность термина, придуманного А.Кустаревым: «национал-государство» .

Географ вряд ли согласится с другой, тоже весьма жесткой традицией социологов, которые исследуют идентичности, - взглядом на это явление как на некую социальную конструкцию, которая возникает и существует в результате целенаправленных усилий политиков или творческой интеллигенции. В этом свете попытки объяснять ее некими свойствами самой территориальной общности людей объявляются премордиализмом (а в современной социологии это страшное обвинение); ученому предстоит исследовать действия элит, а не жизнь самих социальных масс в их историческом взаимодействии друг с другом и со своей географической средой. Правда, Н.Межевич не раз отмечал, что у российских этнологов позиция гораздо мягче, они готовы признать, что идентичность разного рода может появиться у этноса или социальной группы и без участия элиты, а просто под воздействием обстоятельств, будь то наводнение или напор соседней группы. Географ же, в традиционном своем обличье, выглядит настоящим премордиалистом: он как раз нацелен на поиск неких исконных черт территориальной общности, сложившихся под воздействием долгого совместного проживания людей на определенной территории .

Так или иначе, но не остается оснований надеяться на то, что проблема региональной идентичности может быть решена в рамках современной нам социологии, потому что она сознательно и даже боевито устраняется от изучения пространства и его роли в социальных взаимодействиях. Правда, А. Филиппов неоднократно ссылался на то, что сей вопрос изучается социальной географией и даже питал на этот счет некоторые надежды (весьма наивные, на мой взгляд): «...социология пространства на самом деле развивается, но не столько социологами, сколько географами. Здесь, в общем, все логично: если географию понимать как "науку о пространстве", а социальную географию - как науку о человеческом поведении в пространстве, о размещении в пространстве социальных институтов, о планировании пространства, о перемещениях людей, в конце концов, об их представлениях о пространстве, то область социологии пространства будет, кажется, почти исчерпана». Увы, в том же тексте он говорит: «Заметим попутно, что авторов, жалующихся на невнимание социологов к пространству, обилие работ по социальному пространству что-то, видимо, не воодушевляет, равно как и невероятное изобилие сочинений по социальной географии».

С этим приходится согласиться. В социальной географии почти нет специалистов, которые профессионально занимались бы региональной идентичностью или социальным пространством. Среди немногих исключений (зато, правда, сильных) - Михаил Крылов, проводивший на сей счет даже полевые работы, Николай Межевич, который уже опубликовал по этой теме несколько крупных работ , Андрей Манаков, посвятивший этой теме свои диссертации; косвенно, в виде побочной деятельности, исследовали региональную идентичность в России некоторые наши крупные географы (например, В.А. Колосов) .

Региональная идентичность во многом схожа с другими видами идентичностей. Она тоже опирается во многом на социальные мифы об особых качествах местообитания; ее выраженность во многом зависит от наличия и поддержания коллективной памяти, сложившихся ценностей и норм; она выражается в конструировании ее обладателями неких самообразов, в создании специфических черт быта (особенностей одежды, словаря, диеты и т.п.). Сам факт совместного проживания неминуемо порождает у земляков сходные социальные черты. Характеризуя современную обстановку в США, Д. Виклием и Р. Биггерт пишут: «Одно из самых сильных влияний на характер социальных взаимодействий оказывает район. Несмотря на то, что развитие техники сильно облегчило путешествия и сообщения через границы районов, люди по-прежнему предпочитают выбирать себе друзей и знакомых в пределах прилегающего района. Более того, несмотря на большую географическую мобильность в США, семьи сохраняют свое местоположение в одной части страны в течение многих поколений. Неудивительно поэтому, что яркие региональные традиции, которые складывались много лет подряд, остаются вполне различимыми и сегодня» .

Региональная идентичность находится в сложных отношениях с идентичностями другого рода. Есть веские основания полагать, что это отношения конкуренции, а зачастую и антагонизма. Чем сильнее идентичность этническая, тем слабее региональная или классовая. Д. Виклием и Р. Биггерт наглядно показали это расчетами по США, по которым видно, как мощная расовая идентичность жителей Юга препятствует их региональной солидарности - и это несмотря на то, что в случае с американским Югом мы имеем дело с одним из самых ярких проявлений идентичности региональной. Эти авторы параметрически доказали, что у католиков и чернокожих региональная идентичность заметно ослаблена, так как заслонена идентичностью расовой и конфессиональной. Подобные аспекты надо тщательно учитывать при оценке возможных общественных последствий развития региональной идентичности.

Региональную идентичность можно сменить. Это роднит ее с профессиональной идентичностью или имущественной, но резко отличает от этнической и расовой. «Нельзя стать чернокожим или китайцем, - писал Мартин Липсет, - но можно стать южанином». Стоит, однако, помнить, что дело нельзя решить одним переездом - по крайней мере немедленно. Утрата одной региональной идентичности и обретение новой занимает порою срок, сопоставимый с жизнью поколения, и сельские жители порою с громадным трудом привыкают к городскому образу жизни, даже при всем своем желании обрести менталитет горожанина. Более того, не раз было отмечено, что именно в диаспоре, на новом месте жительства сильнее всего проявляет себя изначальная, прирожденная региональная идентичность. Именно в контактах с «чужаками» ее обладатель с особой остротой чувствует ее присутствие в своей ментальности, именно среди новых территориальных соседей она приобретает особую ценность как средство отыскания союзников, именно здесь она напоминает о себе особенно часто - в отличие от проживания в знакомой с детства монолитной среде, где региональная идентичность может не подвергаться испытаниям долгие годы и потому как бы дремать (находиться в дормантном состоянии), порождая иллюзию своего исчезновения. Эти столкновения новой и старой региональной идентичности, колебания в ее актуальности для обладателя составляют особый и важный сюжет социальной деятельности индивида.

Региональная идентичность далеко не всегда означает солидарность ее обладателей друг с другом. Подобно тому, как обладатели одинаковой профессиональной идентичности могут воспринимать друг друга как соперников за место работы, а не только как союзников в борьбе за авторитет и ценность своей профессии, «земляки» тоже могут испытывать друг к другу широкую гамму чувств, а не только желание солидаризоваться в своем социальном поведении. Белый расист из Алабамы вряд ли испытает желание помочь чернокожему, скажем, в Нью-Йорке только потому, что тот тоже родом из Алабамы, и такой чернокожий скорее обратится за помощью к местному белому, потому что склонен подозревать расиста в каждом белом из родного штата. Иными словами, «земляки» переносят на новую почву не только привязанности, но и фобии, предрассудки, антагонизмы, которыми отличалась их социальная жизнь на малой родине, и признание земляка в собеседнике далеко не всегда порождает взаимную склонность к солидарному взаимодействию.

Региональная идентичность, однако, обладает одним очень важным и глубоко положительным свойством, которое не раз отмечали американские исследователи этой проблемы, - способностью объединять людей разных рас, профессий, состояний, уровней образования, ломать или снижать барьеры между этими группами. Примеры вроде расиста и чернокожего отнюдь не господствуют в социальных контактах по поводу региональной идентичности. Их распространенность необходимо, разумеется, учитывать, однако региональная солидарность проявляется гораздо чаще, именно она является закономерностью, и на нее вполне можно рассчитывать. У американских исследователей даже сложилось представление о региональной идентичности как об одном из действенных лекарств против различных фобий и прежде всего против расизма, классовой ненависти и разных видов межгруппового отчуждения. Это лекарственное действие порождено сугубо позитивной закваской региональной идентичности: она основана на особо теплом чувстве к месту обитания, на памяти о его красотах, удобствах и достоинствах (пусть даже порою вымышленных). Именно такой позитивный настрой позволяет растворять межгрупповые барьеры, порожденные недоверием, отчужденностью или враждебностью. В этом качестве региональную идентичность стоит культивировать на государственном и общекультурном уровне - разумеется, в тех ее формах, которые не порождены сплочением ради противостояния конкретным другим «землячествам».

Региональная идентичность далеко не всегда составляет предмет гордости обладателя. Точнее говоря, обладатель может гордиться ею, но лишь втайне, не на людях. Сплошь и рядом ее скрывают (типичный случай - стыдиться своего деревенского происхождения, живя в столице), чураются своих земляков (автору не раз приходилось встречать такое в США среди эмигрировавших из России). Вообще принадлежность к некоей «неполноценной» или третируемой региональной группе может вызывать сильные фрустрации социального (а не только личного) уровня. Такая идентичность лишь в слабом случае ведет к желанию скрыть ее, а в сильном - мобилизует на агрессивные действия в знак протеста. Благо еще, если протест направлен на отвоевание группой равноправного положения, но он может оказаться канализованным (в том числе нарочито) в сторону силового давления на лиц с иной региональной идентичностью, иногда вполне определенной. Так, причисление себя к подавленной региональной группе (может быть, подавленной не на деле, а лишь в представлении обладателя) побуждает к социальной мобилизации и нередко становится лакомой добычей различных политиков, а то и просто демагогов.

Региональная идентичность часто оказывается «многоэтажной», иерархизованной. Житель западной части штата Массачусетс, широко известной своими всеамериканскими культурными мероприятиями во время знаменитого «индейского лета», может гордиться тем, что он с Беркширских холмов, где принято говорить: «Массачусетс? Это там, за холмами». Тем не менее с родным штатом его связывает очень многое, и он охотно причислит себя к его жителям в разговоре, скажем, с выходцем из Калифорнии - тем более что мало надежд на то, что тот слышал о Беркширских холмах. У него наверняка заметной окажется и привязанность к Новой Англии вообще - слишком сильно отличается этот район от других частей США, слишком высока его репутация в стране. Есть у него основания и подчеркивать принадлежность своего места обитания к Северу - по крайней мере, для того, чтобы на него не распространялись подозрения в скрытом расизме, которые нередко адресуют американцам-южанам. Наконец, все это отнюдь не мешает ему остро чувствовать свою принадлежность к великой стране под названием США. Разумеется, такая сложная региональная идентичность присуща жителям далеко не всех частей США и далеко не всех стран мира, однако ее «многоэтажность» несомненна.

Поэтому не следует противопоставлять идентичность региональную и национальную: в общем случае они не только сосуществуют вполне мирно, но и дополняют друг друга; есть основания утверждать. что чувство Родины может быть полноценным лишь при наличии чувства «малой родины». Редкие примеры противостояния этих идентичностей нужно рассматривать либо как социальную патологию, либо как результат того, что региональная идентичность перерастает в национальную из-за уже состоявшегося в социуме отчуждения одной части страны от ее целого . Поэтому не следует видеть в региональной идентичности неизменную угрозу для единства страны; напротив, ее следовало бы всячески культивировать именно для укрепления целостности государства.

Региональная идентичность обладает своим модусом - она может быть сильной и слабой, обостряться и затухать. Прежде всего, сами нации сильно отличаются друг от друга этим модусом. Сравнение США и России показывает весьма наглядно, что в США этот модус в целом гораздо выше, чем в России, и региональная идентичность в этой стране играет гораздо большую роль в жизни общества, чем в нашей стране. В то же время легко заметить, как быстро растет это явление в современной России, и благодаря этому нарастанию региональная идентичность начинает приобретать у нас значение гораздо большее, чем можно было ожидать по достигнутому ее уровню. Еще 30 лет назад исследования Рут Хейл показали, что в США почти две трети территории покрыты т.н. вернакулярными (обыденными) районами, которые прекрасно знают местные жители и их соседи, а это значит, что на столь обширной территории страны жителям присуще отчетливое региональное самосознание. У нас такие районы еще недавно можно было пересчитать по пальцам: Мещера, Полесье, Поморье, Даурия, несколько других; Урал, Сибирь, Поволжье, Дальний Восток - не в счет, это крупные культурные регионы, как Юг или Запад в США. Сегодня можно почти повсеместно наблюдать возрождение полузабытых районов (вроде Бежецкого верха в Тверской области) или появление совершенно новых (например, Прихоперье на стыке нескольких областей). Этот процесс, кстати, ярко проявился и в бывших «странах народной демократии» - словно слом тоталитаризма снял некий спуд с органичного национального чувства; интересны в этом отношении работы Л. Бьелосиевича по Верхней Силезии и Галиции: он обнаружил, что все еще весьма актуальна социальная память местных жителей об этих районах, культурный расцвет которых завершился столетие назад и которые побывали за это время в составе разных государств .

Региональная идентичность очень часто существует в скрытой форме, исследователю приходится извлекать ее из общественного сознания путем опросов, исследования средств массовой информации, анализа исторических источников и т.п. Особенно типично это для России. На вопрос о месте жительства россиянин чаще всего называет свой почтовый адрес. Иногда удается, с помощью дополнительных вопросов, выяснить, что он живет, скажем, «на Бежецком верху» или «на Ваду», или «в Прихоперье», но гораздо чаще в результате таких опросов, даже самых подробных, остается представление о некоем ареале, на который распространяются социальные связи респондента. Тем не менее очень важно помнить, что подобный ареал существует всегда - как и сама региональная идентичность. Если этот ареал не отрефлексирован в сознании, если он не имеет общераспространенного имени - значит, мы имеем дело с некоей зачаточной идентичностью, которая адресована ареалу, еще не осознанному респондентом в качестве «своего» и которому он еще не готов адресовать свои социальные чувства. Но идентичность существует, как существует и подобный ареал, - просто уже в силу того, что общественный человек всегда располагает свои социальные взаимодействия в конкретном окружающем пространстве, притом чаще всего в слитном и целостном, поддающемся опознанию как нечто целостное и наделенное свойствами.

Можно быть уверенным, что такая зачаточная идентичность наверняка будет актуализирована и станет фактором общественной жизни, как только соответствующий ей ареал подвернется давлению, а его целостность - угрозе (под действием внешних ли, внутренних ли сил - не столь важно). Поэтому не следует обольщаться видимым равнодушием россиян к своей региональной идентичности: вполне очевидное при сравнениях с другими странами вроде США или Франции, это равнодушие лишь маскирует дормантное существование региональной идентичности, которое может быстро смениться активной фазой под действием исторических или преходящих обстоятельств. Хороший тому пример - сегодняшняя Россия, где региональное самосознание растет не по дням, а по часам и застает врасплох не только наших политиков, но и ученых.

Понятие региональной идентичности позволяет по-новому смотреть на проблему районирования, которая является, как известно, одной из центральных в «нефизической» географии». Кажется вполне логичным и очевидным, что если мы в общественном районировании, в отличие от районирования экономического, имеем дело в качестве объекта не с бездушными производительными силами, не с косной материей, а с Человеком, наделенным свободой воли и, главное, сознанием и речью, то имеет смысл спросить самого Человека о том, как именно он использует свою свободу воли для самоорганизации в географическом пространстве, как он членит это пространство - иными словами, какова его региональная идентичность. Задавать подобные вопросы машине невозможно, а человеку - не только возможно, но и весьма плодотворно.

Это соображение может в корне преобразовать саму процедуру районирования, его исследовательский аппарат, методологию и методику. Собственная мыслительная деятельность ученого, построение им системы показателей, теоретизирование разного рода и т.д. как бы отступают на второй план перед такой возможностью - узнать у самого объекта ответ на тот вопрос, который составляет суть самого районирования. Тем самым центральной проблемой районирования общества становится не конструирование районов учеными, а «открытие» районов в общественном сознании. Если так, то ядром этой проблемы оказывается, бесспорно, понятие регионального самосознания - или, говоря языком социологии, региональной идентичности .

Разумеется, «узнать у самих людей» - вовсе не значит просто спросить и получить исчерпывающий ответ. Сплошь и рядом прямой опрос населения дает очень мало, потому что рядовые жители зачастую плохо представляют себе региональную свою принадлежность; нередко им невдомек даже суть вопроса. Сам опрос нуждается в работе ученого, в придумывании им способов извлечения нужных сведений из сознания респондентов, причем способы эти бывают иногда весьма вычурными. Тем не менее вполне очевидно, что люди повсеместно выдают, прямо или косвенно, свои территориальные предпочтения, на основании которых и можно судить о том, как именно они сами представляют себе собственный район обитания и свои районы-соседи.

В американской литературе сложились четыре методики исследования территориальных предпочтений жителей. Упомянутый выше прямой опрос представляет собою только одну из них. Она наиболее проста по самой своей идее и, как правило, весьма сложна в практическом осуществлении - как при составлении вопросника, так и при проведении самого опроса. Поэтому она используется довольно редко - как правило, лишь при конкретных «точечных» обследованиях, без претензий охватить опросом всю территорию страны или значительный ее район.

Интересный пример такого рода методики - т.н. «Коммонсен - сус», проект, название которого шаржирует английское выражении «common sense» (здравый смысл), заменяя слово sense словом census (ценз, перепись) . Проект создан М. Болдуином. Как он сам признается, проект возник из попыток определить, каковы границы района Апстейт Нью-Йорк, откуда Болдуин родом. Болдуин получил образование политолога, но решил, вопреки «классике», спросить об этом самих жителей этой части страны. За несколько лет опрос охватил всю страну, число респондентов перешло за 32 тысячи. Их ответы, обработанные по непростой методике, положены на карты, которые представляют огромный интерес для тех, кто занимается районированием общества.

Не менее интересными оказались карты М. Болдуина, отражающие опрос болельщиков за разные национальные команды - по хоккею, баскетболу, бейсболу, американскому футболу. Выясняется, например, что вся северная часть штата Нью-Джерси болеет в основном за «Нью-Йорк Рейнджерс» - и это несмотря на то, что у штата есть своя прекрасная команда «Нью-Джерси Дэвилс» - та самая, за которую так успешно выступал глава нашего спорта А.Фетисов. Это хорошо отражает тот жестокий кризис идентичности штата, с которым так усиленно боролись его политические руководители; ведь сама команда «Дьяволов» была создана по инициативе знаменитого мэра Нью-Джерси Т.Кина специально (притом вполне официально) ради того, чтобы укрепить среди жителей штата чувство «нью-джерсийской родины». Автору этих строк уже приходилось ссылаться на подобные «ареалы болельщиков», когда возникала нужда приводить доказательства тому, что юго-восточная часть Коннектикута (графство Фэрфилд) относится явно к Нью-Йоркскому району, а не к Новой Англии. В качестве такого аргумента были использованы упоминания в прессе о том, что здесь болеют за «Нью-Йорк Айлендерс», а не «Бостон Бруинс», что очень типично для всей остальной Новой Англии. Новая карта Балдуина ярко подтверждает это. Кстати, на ней видно, что ареал «Бруинс» вылезает даже, притом далеко, в штат Нью-Йорк к северу от города Нью-Йорк, и это снова подтверждает представления, которые формулировал еще

В. Зелинский и согласно которым северная часть этого штата - «Апстейт Нью-Йорк» - представляет собою Новую Англию в широком смысле (New England Extended) .

Вторая методика, гораздо более распространенная - это истолкование косвенных признаков в материальной культуре. В США, например, есть несколько работ по географии монументов в честь погибших конфедератов, то есть воинов армии южан во время Гражданской войны 1861-1865 гг.; считается, что ареал их распространения должен совпадать с границами территории, в пределах которой жители искренне считают себя южанами. У патриарха американской культурной географии В. Зелинского есть работа по географии крытых мостов, которые типичны только для культуры Новой Англии и потому служат хорошим маркером ее распространенности . К этой же методике можно отнести и работы вроде знаменитого труда Рут Хейл о вернакулярных (обыденных) районах в США, где главным источником сведений служили различные рекламные материалы, «воспевающие» отдельные части страны ради привлечения в них туристов, жителей или покупателей .

Третья методика, самая распространенная и эффективная, использует статистику о движении по территории - движении людей, товаров или информации. Это прежде всего данные о трудовых поездках населения. Они в изобилии и с большой территориальной дробностью собираются во время переписей населения (то есть раз в десять лет). На интернет-сайте Бюро переписей можно бесплатно получить все (!) данные округов за 1970, 1980, 1990 и 2000 годы в виде «шахматки» со стороной более чем в 3 тыс. единиц . На этой основе Бюро экономического анализа уже много лет конструирует сетку из примерно 170 узловых районов в виде зон тяготения крупных городов .

Вполне логично предположить, что если внутри этих зон тяготения замыкаются трудовые (т. е. главные) поездки жителей, то у этих жителей вырабатывается стойкое представление об этих зонах как о районах своего проживания. Иными словами, своим поведением в географическом пространстве жители выдают свое представление о собственной территориальной организации.

Вариант той же методики - учет циркуляции местных ежедневных газет. Он кажется более косвенным, нежели вариант с трудовыми поездками, но на деле он гораздо более точно соответствует задаче - выявлению региональных предпочтений самих граждан. Ведь если в городе Санта-Барбара, например, легко можно купить «Лос-Анджелес таймс», но нет «Сан-Франциско кроникл» , то это со всей очевидностью показывает, что жители Санта-Барбары живо интересуются новостями из Лос-Анджелеса, потому что причисляют себя к его окружению, а к новостям из Сан-Франциско они равнодушны, т. к. для них это город чужой. Выписка газет - личный выбор человека, это как бы голосование по поводу того, к какому крупному центру тяготеет, по его мнению, его место жительства. Сведения о газетах широко используются разными частными фирмами для составления собственных сеток районирования, приспособленных для нужд планирования розничных продаж.

Наконец, четвертая методика представляет собой исследование литературных источников самого широкого спектра - и путеводителей, и записок путешественников, и сугубо научных работ по фольклору, диалектам, этнографии, истории и т.д., а также, разумеется, художественной литературы. Материал этот весьма труден для использования - как из-за своей огромности, так и по причине малой внятности с точки зрения районирования как такового. Тем не менее это настоящий кладезь ярких деталей и тонких штрихов, действенность которых для сложения образа района искупает все труды.

Примененные вкупе, эти методики дают добротное представление о региональных идентичностях. Однако порознь они этой задачи не решают. Так, сетки районов Бюро экономического анализа или их аналоги поражают своим совершенством, методической отточенностью и обильной статистикой; так и тянет заявить, что районирование американского общества уже состоялось без особого участия географов. Однако это не так. Двести узловых районов отнюдь не исчерпывают тему - и не только потому, что многие из них есть результат большой натяжки (на самом деле сфокусированность поездок на многие узлы довольно слабая), но и потому, что территориальная организация общества выглядит гораздо сложнее, чем простой набор зон тяготения крупных городов.

В исследованиях, связанных с проблемой региональной идентичности, все чаще используется термин «вернакулярный район» и его производные. Как правило, при этом имеется в виду часть территории, жители которой осознают ее как собственное обиталище и которая в этом качестве может быть представлена как часть общественного сознания данной социальной группы (не сама по себе, конечно, а в виде представления местных жителей о ней). Подобное представление сплачивает местных жителей в группу единым отношением к этой территории, на базе которого может строиться единая реакция на воздействие на «их» территорию, что во многих случаях открывает возможность их мобилизации на сплоченные общественные акции (как стихийной, так и организованной или спровоцированной). Сплошь и рядом общность территории порождает в жителях некие общие черты, отличающие их от соседей, и представления об этом служат основой для новой общности - даже в тех случаях, когда эти представления не имеют под собой реальных оснований, являясь лишь типичным социальным мифом .

Между тем в культурологических науках термин «вернакулярный» имеет значительно более узкий смысл, и есть веские основания для того, чтобы эти границы сохранить и у нас в географии. Вернакулярный - значит обыденный, идущий как бы снизу, не связанный с научной или художественной рефлексией, а рожденный словно по наитию, интуитивно. Такова, например, вернакулярная архитектура - избы, служебные постройки. Она может базироваться на устойчивых народных традициях, но у нее нет авторов-зодчих, есть лишь архитектор-искусствовед, который может изучить эти избы, подметить в их структуре некую регулярность, некое эстетическое начало и т.п.

Точно так же под вернакулярным районом понимается район, который осознан самими жителями, но у него нет автора-районолога, а есть (может быть) лишь географ, который изучит артефакты, отражающие сознание местных жителей, опросит их и на этом основании оконтурит район и даст характеристику ему как району, а его жителям - как территориальной общности людей, сплоченных проживанием на единой территории.

При более внимательном изучении самого феномена общественной перцепции района становится очевидным, что феномен этот не укладывается в рамки района вернакулярного. Есть, например немало случаев, когда ученые убеждаются с помощью своих средств анализа, что в данном ареале явно сложилась территориальная общность людей с самобытной системой ценностей, однако местное общественное сознание не фиксирует чувства общности жителей данного ареала - то ли оно запаздывает, то ли сама общность выражена недостаточно сильно, то ли форма выраженности затруднительна для восприятия, то ли субкультура жителей этого ареала, так сказать, «аспатиальна», то есть ставит единство территории на низкое место в своих приоритетах. Такой район никак не назовешь вернакулярным, тем более что в таких случаях у него не складывается и наименование, но его существование как ячейки территориальной структуры общества несомненно.

Подобная ситуация весьма типична для крупных территориальных общностей людей, для обширных районов, на которых складывается весьма целостная общественная структура, располагающая, как правило, особой системой ценностей, широким спектром как хозяйственных отраслей, так и социальных ролей. Представление о таких районах присутствует в сознании не только местных жителей, но зачастую в сознании общенациональном. Словом, это весьма сложное образование, которое трудно совместить полностью с понятием вернакулярного района.

Между тем существует и другая сторона этого феномена, к которой понятие вернакулярного района приложимо как нельзя лучше. Она настолько важна для всей парадигмы общественной географии, что вполне заслуживает того, чтобы именно ей достался, так сказать, этот отличный термин. Речь идет о тех многочисленных случаях, когда территориальный размер района не особенно и велик, но в его пределах общественное сознание четко фиксирует территориальную общность, дает ее общепринятое название, а местные жители остро ощущают свою принадлежность именно к этому району и ставят свое благополучие в зависимость от благополучного состояния этого района. В этом региональная идентичность находит свое самое яркое и действенное проявление, в этом «географизм» общественной жизни воплощается особенно очевидно.

У таких проявлений, которые можно смело назвать вернакулярными районами, есть несколько черт, которые решительно отличают их от тех районных образований, про которые речь шла раньше. Вернакулярный район чаще всего известен самим его обитателям и непосредственным его соседям, потому что он служит важным способом маркирования «своей» территории (а для этого границы должны быть известны как минимум обеим сторонам, даже если они оспариваются ими). Он редко получает известность общенациональную. Культурная специфика его жителей носит обычно мифический характер, т. е. приписывается им либо соседями, либо ими самими. Это связано прежде всего с небольшими, как правило, размерами вернакулярного района, в рамках которых просто невозможно обособить свое культурное развитие. Типичные примеры - т.н. Кацкая волость в Ярославской области, ареал длиною около 200 км, весьма изолированный лесами, болотами и границей области, а потому несколько преуспевший в создании своего словаря (сотни слов, понятных только местным жителям), или «Инленд Эмпайр» на восточной окраине агломерации Лос-Анджелес, названный так ради противопоставления субкультуре Лос-Анджелеса, построенной во многом на контакте с океаном.

Одним словом, вернакулярный район чаще всего обслуживает местные нужды - делимитацию, отличение «других», укрепление собственной региональной идентичности. Он не выходит на общенациональную арену, не играет сколько-нибудь заметной роли в историческом развитии страны, где он, как правило, мало кому известен. Именно поэтому стоило бы, на наш взгляд, закрепить этот термин только за районами сравнительно низкого ранга и не распространять термин «вернакулярный» на все районы общества.

В то же время хотелось бы предостеречь от недооценки вернакулярного района. Этим сильно грешит не только наша, а даже американская география, потому что в ней вернакулярный район уподоблен явлениям некоего краеведческого или этнографического толка. Нет, в рамках общественной географии вернакулярный район уместнее наградить титулом своего рода «монады», исходной смысловой единицы для анализа территориальной структуры развитого современного общества.

Исследования в области региональной идентичности необходимо всемерно форсировать. В этом нуждается не только наша география, в этом остро нуждается наша страна. Встав на путь демократического развития и рыночной экономики, мы неминуемо столкнемся со стремительным усложнением общественного бытия, которое после стольких лет жесткого принуждения развивается свободно, в основном под воздействием импульсов самоорганизации. К числу таких импульсов относится и региональная идентичность, которая растет на наших глазах с удивительной скоростью. Опыт других стран показывает, что региональная идентичность не только отказывает сильное влияние на общественную практику, но и таит серьезные угрозы политического свойства, если ее начинают использовать демагоги и лукавые политики. Общество должно осознавать особенности своей территориальной структуры и ее разнообразие, должны отдавать себе в этом отчет и власти предержащие. Управлять живым, деятельно организующимся обществом, его многочисленными стихийными процессами можно только при здравом понимании сути этих процессов. Навыки управления обществом тоталитарным для этого малопригодны из-за своей простоты, прямолинейности и акцента на насилие. Это касается всех сторон общественной жизни нашей страны, но среди них мало таких, где дефицит знания был бы столь велик и удручающ, как в области территориальной, в ощущении разнообразия своей страны, в понимании сути региональной идентичности. Без овладения этим знанием браться за управление обществом - все равно что садиться за штурвал самолета, располагая лишь навыками кучера.

Вот этот интересный текст:
«Проведем различение нескольких значений понятия "пространство".
1. Наблюдатель социальных событий может усмотреть, что участники социального взаимодействия неким образом пространственно размещены
относительно друг друга, т. е. пространственное размещение тел участников для него есть важнейшее определение созерцаемой социальности.
2. Наблюдатель принимает в расчет не пространство взаимодействия, каким его видит он сам, но значение, какое придают пространству взаимодействия участники взаимодействия. Он отличает, таким образом, свое видение пространства от социальных представлений о пространстве.
3. Наблюдатель отличает от этого само собой разумеющегося для участников пространства взаимодействия пространство как смысловую тему, как нечто обсуждаемое, структурирующее коммуникацию. Он различает, таким образом, свое видение пространства, социальное значение пространства, не рефлектируемое, но принципиально важное для участников взаимодействия, и пространство, как оно осознается и обсуждается этими последними» (op. cit.).
Hobsbawm Eric. Language, Culture, and National Identity // Social Research. 1966. № 4.
Maxwell B. Big book of geography: mind-buggling facts from around the world. N.Y.: Barnes and Nobles, 2004. P. 223-224.
Кустарев А. Национал-государство, его наследники и наследие // Государство и антропоток. http://www.antropotok.archipelag.ru/text/a195.htm.
Показателен пример книги Патриции Лимерик по истории американского Запада, которую она назвала очень выразительно - «Something in the soil», то есть «Что-то особенное в самой почве». В этой книге рефреном проходит мысль о том, что сама природная среда американского Запада, его новейшая культурная история заставляли меняться каждого, кто приезжал сюда жить, и меняться в строго заданном направлении. Эта заданность в описании П. Лимерик - чистой воды премордиализм. (Limerick P. Something in the soil: legacies and reckonings in the New West. N.Y.: L.: W.W. Norton, 2001.
См., например: Межевич Н. М. Некоторые аспекты формирования региональной идентичности в приграничных районах // Современные отношения РФ и ЕС: десять лет после подписания соглашения о партнерстве и сотрудничестве. СПб: СПбГУ, 2005.
Недавно вышла добротная работа англичанки Джессики Прендергаст из Лестерского университта «Региональная идентичность и территориальная целостность России», где в обширной библиографии по русской региональной идентичности явно господствуют иностранные имена - что весьма печально, но характерно (Prendergast J. Regional Identity and Territorial Integrity in contemporary Russia. March 2004).
Weakliem D., Biggert R. Region and Political Opinion in the Contemporary United States // Social Forces. Vol. 77. 1999.
В этом свете странной выглядит попытка А. Каспэ делать глубокомысленные выводы из противопоставления данных по разным странам о региональной и национальной идентичности: ему кажется, что региональная идентичность заслуживает внимания лишь там, где она сопоставима по силе с общенациональной.
Bialasiewicz, L. 2002: Upper Silesia: rebirth of a regional identity in Poland // Regional and Federal Studies. 2002. V. 12. P. 111-132; Another Europe: Remembering Habsburg Galicja // Cultural Geographies. 2003. v. 10. №1. P. 21-44.
Некоторые эксперты усматривают различия между этими терминами, полагая идентичность свойством, которое может быть отрефлексировано личностью и стать частью его самосознания. Нам же представляется, что идентичность заведомо есть психологическое состояние личности, а не внешняя для нее адресация «по месту жительства».
http://geography.about.com/gi/dynamic/offsite.htm?site=http://common-census.org/index.php
http://commoncensus.org/maps/nhl_1280.gif.
Zelinsky W. American Barns and Covered Bridges // Geographical Review. 1958. Vol. 48. № 2. P. 296-298.
Hale R. A Map ofVernacular Regions in America: Unpublished doctor dissertation. University of Minneapolis, 1971.
http://www.census.gov/population/www/socdemo/journey.html.
http://www.bea.gov/bea/regional/docs/econlist.cfm.
Проверено автором неоднократно. В штате Невада автору довелось проехать по междуштатной автостраде № 80 и обнаружить, что в г. Баттл-Маунтин продаются газеты и из Рино, и из Твин-Фоллс; это означало, что городок этот стоит на границе зон тяготения Рино и Твин-Фоллс (Смирнягин Л. В. Йеллоустон. Дневник путешествия // Гуманитарная география, научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 1. М.: Ин-т наследия, 2003. С. 230-282).
В 80-е гг. при проведении студенческих практик в Закавказье мне доводилось встречать утверждения, согласно которым выходцы из Нахичевани отличаются в Азербайджане особой честностью, жители Гянджи (в то время Кировабада) слывут храбрецами и т.п. Эти представления были столь укоренены и категоричны, что, по словам моих респондентов, если командир выкликает перед строем солдат «Кто смелый, шаг вперед!», то житель Гянджи, кем бы он ни был по своему характеру на самом деле, просто вынужден будет сделать этот пресловутый шаг, если его однополчане знают, что он из Гянджи.

РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В ДИСКУРСЕ СОЦИОЛОГИИ РЕГИОНАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ1

Г.С. Корепанов

Тюменская областная дума ул. Республики; 52, Тюмень, Россия, 625018

Понятие региональной идентичности является базовым в новом научном направлении - социологии регионального развития. Развитая региональная (локальная) идентичность связана с особым чувством территории (места) членов данного сообщества, которая повседневно нуждается в их поддержке. Особенность авторской теоретической схемы проявляется в трактовке региональной идентичности и сопряженных с ней рациональности, действия, ценностей (культуры), институтов, социальных норм, рассматриваемых на уровне действующих субъектов и локализуемых в конкретном региональном пространстве (региональном контексте). Теоретическая авторская схема верифицирована конкретным эмпирическим исследованием. Главный результат проведенного экспериментального опроса - это верификация концепции региональной идентичности, позволяющая выявить социальные эффекты, базирующиеся на идентификации носителей власти с ценностными предпочтениями региональных сообществ и составляющих их индивидов.

Ключевые слова: региональная идентичность, идентификация, результаты опроса жителей Тюменского региона, «свой-чужой».

В настоящее время усилился научный интерес к проблеме региональной идентичности. Так, Институт социологии РАН опубликовал исследование по современным проблемам российской идентичности .

В социологической традиции теория социальной идентичности развивалась как концепция объяснения групповых и межгрупповых феноменов в терминах их преимущественного порождения коллективным Я. Понятие социальной идентичности используется в исследованиях проблем массового поведения и коллективного процесса, политической риторики, девиантного поведения, молодежных субкультур. Одним из оснований теоретико-методологического анализа социальной идентификации является диспозиционная теория регуляции социального поведения личности В.А. Ядова , в которой социальная идентичность рассматривается как относительно устойчивое диспозиционное образование.

В теоретическом плане понятие «социальная идентичность» можно «конвертировать» в понятие региональной идентичности - конечно, при определенных условиях, среди которых выделим следующие:

Обязательный учет индивидуальных когнитивных механизмов и мотиваций, которые лежат в основе формирования не только межличностных связей, но также и эмоциональных связей с данным местом. Тем самым реализуется психологическая компонента идентификации. Важен учет влияния идентификации на индивидуальные чувства человека и отношения его Я с другими; важен также учет действий, мотивированных социально заданными трактовками этих отношений в данном локальном (территориальном) контексте;

1 Работа выполнена при финансовой поддержке фонда РГНФ, грант № 06-03-00566а.

Формирование и опыт региональной идентичности тесно связаны с поддержанием социального порядка на уровне региона (территории), поэтому объектом исследовательского интереса здесь являются социально-региональные роли и опосредованные ими интеракции;

Важен учет социокультурных стереотипов, определяющих общий склад сознания жителей данного региона, их базовые жизненные ценности, мотивации, способы восприятия действительности, понимаемые как относительно устойчивое диспозиционное образование, в итоге обеспечивающее достаточно надежную их трансляцию как во времени, так и в пространстве.

Подчеркнем, что деление на социальную и региональную идентичность носит условно-аналитический характер. Узкое и широкое понимание идентичности (или самосознания) предлагает Л.М. Дробижева. По ее мнению, согласно узкому пониманию, идентичность - это просто самоотнесение к группе, а в широком понимании простое самоотнесение дополняется более содержательными и глубокими представлениями о своей группе, о ее языке, культуре, истории, регионе, государственности и т.п. .

Можно утверждать, что региональная идентичность - это переживаемые и осознаваемые смыслы и ценности той или иной системы локальной общности, формирующие «практическое чувство» (самосознание) территориальной принадлежности индивида и группы. Вопрос региональной идентичности для них является, по сути дела, вопросом определяющим. Так, для типично русского населения региональная идентификация определялась, как правило, не столько чисто национальной (русский), сколько территориальной принадлежностью, придающей в собственных глазах и глазах окружающих специфические социально, психологически и культурно значимые признаки. Об этом писал еще Питирим Сорокин, согласно которому «из всех связей, которые соединяют людей между собой, связи по местности являются самыми сильными» . Помогая ответить на вопрос «К чему я принадлежу?», идентификация с данной территориальной общностью и обстоятельства социальной жизни приобретают для индивида глубокий личностный смысл.

Выделяют две составляющие региональной идентичности: объективную и субъективную. В объективном плане региональная идентичность часто выступает как процесс интерпретации региональной уникальности, когда данный регион становится институционализированным в определенном виде сообщества. Этот процесс обусловлен и поддерживается дискурсивными практиками и ритуалами и состоит из производства региональных границ, системы символов, смыслов и институтов. Акцент делается на объединении людей по региональному признаку для выражения своих региональных (локальных) интересов в тех или иных сообществах вне прямой связи с территориальным делением. Возникает «сообщест-венный эффект», означающий, что сообщество существует, обретает политическую субъектность, происходит его активизация и актуализация в политическом и в социально-экономическом пространстве. Индикатором существования именно такого сообщества и является наличие региональной идентичности, или в терминах Дж. Эгнью «чувства места» . Бывает, что на основе данного типа ре-

гиональной идентичности развиваются некоторые признаки национализма, свидетельствующие о высокой степени развития прежде всего политических интересов данного сообщества.

В субъективном плане региональная идентичность выступает как осознание интересов, индивидуальных когнитивных механизмов, мотивации индивидов, которые лежат в основе формирования межличностных связей; групповых и меж-групповых феноменов в терминах их преимущественного порождения коллективным региональным сознанием. Понимание идентичности как категории, обозначающей переход объективности в субъективность и, наоборот, субъективного в объективное, - важный методологический момент также и для определения категории экономико-социального регионального интереса, причем такой интерес может рассматриваться именно «с точки зрения переходного элемента в сознании людей - к действию, к мотивации» .

Использование данного подхода позволяет рассматривать территорию не только как жизнедеятельность сообщества, но и как жизнедеятельность элиты, которые выступают от имени сообществ, представляя в той или иной степени их интересы.

Особенности тюменской региональной идентичности заключаются в том, что она амбивалентна: опросы показали исключительную сложность, многоуровне-вость и многозначность идентификации себя частью населения в разном качестве: согласно одной точке зрения, Тюменский регион (а также и те жители, которые идентифицируют себя с ним) - это нефтяная и газовая столица Российской державы; согласно другой точке зрения, это колония, эксплуатируемая центром. Однако жизнь людей, населяющих тюменскую землю, их коллективное региональное Я - намного шире и глубже этой «ресурсной парадигмы». По выражению губернатора Тюменской области В. Якушева, для России Тюмень - это и столица нефтегазового региона, и ее нефтяной символ, и мировой бренд .

Переходя от методологически-теоретических рассуждений и разработки аналитических категорий региональной идентичности к их содержательной наполняемости и привязке к конкретным явлениям, рассмотрим некоторые социологические данные - результаты эмпирических исследований, непосредственно связанных с заявленной проблематикой.

В исследовании, проведенном ИС РАН под руководством М.К. Горшкова, особенности мировоззренческих типов российских граждан и их самоидентификаций изучались в контексте ответов на вопросы: «С кем россияне отождествляют себя сегодня?», а также «К кому они испытывают наибольшую близость?». По мнению М.К. Горшкова, не ответив на эти вопросы, нельзя понять ни перспективы формирования в России осознанных групповых интересов и умения их отстаивать в рамках гражданского общества, ни перспективы того или иного пути политического и экономического развития России. В исследовании были изучены разные виды возможных идентичностей. Полученные результаты (табл. 1) демонстрируют, с кем и в какой степени россияне испытывают чувство общности, с кем они себя отождествляют в рамках групповых идентификаций . Выявлены четыре группы устойчивых самоидентификаций (2007 г.).

Таблица 1

С кем и в какой степени россияне испытывают чувство общности, 2007 г.

С кем испытывали чувство общности Часто Иногда Практически никогда

С товарищами по работе, учебе 55 38 7

С людьми своего поколения 57 38 5

С людьми той же национальности 54 38 8

С людьми той же профессии, рода занятий 59 35 6

С людьми, разделяющими взгляды респондента на жизнь 62 33 5

С людьми, живущими в том же городе или поселке 39 50 11

С россиянами 35 50 15

С людьми того же материального достатка 46 45 9

С гражданами СНГ 11 51 38

Со всеми людьми на планете 8 36 56

С «советским народом» 15 42 43

С людьми, близкими по политическим взглядам, позициям 27 50 23

С теми, кто не интересуется политикой 22 53 25

С европейцами 6 33 61

Источник: .

Первую группу составили пять идентификаций, фиксируемые более чем половиной респондентов: часть идентификаций имеет предметный характер (товарищи по работе или учебе), четыре относятся к абстрактно-символическому типу общностей (люди, разделяющие те же взгляды на жизнь - это ведущая идентичность из предложенного списка; люди того же поколения; люди той же профессии и рода занятий; люди той же национальности).

Вторую группу составили самоидентификации, которые стабильно разделяют свыше трети россиян. К ним относятся: идентификации с людьми того же материального достатка; идентификации с людьми, проживающими в том же населенном пункте; с россиянами.

Третью группу, значимую в общей сложности примерно для половины россиян, составляют идентичности, связанные с отношением к политике, - 27% устойчиво ощущают близость с людьми, близкими им по политическим взглядам, и 22% также устойчиво относят себя к тем, кто политикой не интересуется. Наконец, четвертую группу составляют относительно малораспространенные самоидентификации, которые постоянно разделяют не более 15% респондентов, - с «советским народом», с гражданами СНГ, со всеми людьми на планете, с европейцами. Удивительно при этом не то, что все эти макроидентичности мало распространены как устойчивые, а то, что по всем ним сократилось число граждан, никогда их не испытывающих .

Далее рассмотрим некоторые результаты опроса жителей Тюменского региона, которое включало три субъекта Российской Федерации (Тюменская область, Ханты-Мансийский-Югра (ХМАО) и Ямало-Ненецкий (ЯНАО) автономные округа). Исследования в регионе проведено при активном содействии областной Думы. Всего было опрошено 4000 человек по опросному листу интервью, разработанному Центром изучения социокультурных изменений Института философии РАН, а также 90 специалистов по анкете эксперта (июнь 2006 г.) . В инст-

рументарий были включены вопросы, характеризующие степень идентификации населения («свое - чужое») с социально-территориальными структурами: поселение (городское, сельское); административный район, его поселение-центр; регион, его город-центр; и в опросе выяснялось, какие из этих структур действительно являются социальными общностями, личностно значимыми для жителей региона («свое»), а какие из них функционируют как необходимые формализованные системы, далекие от личности («чужое»); на уровне методики была операциона-лизирована и верифицирована концепция социального самочувствия как совокупность оценок, которые люди дают себе, своим повседневным взаимодействиям друг с другом, с социальными институтами, территориальными сообществами и обществом в целом .

Респонденты отвечали на вопрос: «В какой мере Вы чувствуете свою близость или отдаленность («свое-чужое») с... (жителями поселения, в котором я живу, жителями областного центра, хотя я там и не живу, жителями всей моей области, жителями Москвы - столицы России, жителями всей России, жителями всей Земли)». Для каждого из вопросов было предусмотрено три варианта ответа (есть близость, нет близости (не знаю), отказ). Для измерения степени интенсивности слоевой близости («свое-чужое»), используется коэффициент интенсивности слоевой близости Киб как отношение числа респондентов, отметивших наличие близости, к числу тех, кто отметил ее отсутствие (табл. 2).

Таблица 2

Степень интенсивности слоевой близости (Киб = «свое-чужое»), Тюменский регион

Терри- тория Жители поселения, в котором я живу Жители областного центра, хотя я там и не живу Жители всей моей области Жители Москвы - столицы России Жители всей России Жители всей Земли

Юг ТО 8,72 1,91 0,91 0,12 0,36 0,22

ХМАО 7,22 1,09 0,49 0,11 0,31 0,21

ЯН АО 9,67 1,02 0,60 0,18 0,38 0,31

Как видно из табл. 2, максимальный коэффициент интенсивности слоевой близости (Киб) верифицируется по признаку «жители поселения, в котором я живу» - в пределах величины 7,22-9,67 (вторая графа табл. 2); «жители областного центра, хотя я там и не живу» - в пределах 1,02-1,91. Важно отметить, что коэффициент интенсивности слоевой близости по признаку «жители Москвы - столицы России» оказался минимальным - в пределах 0,11-0,18, он ниже уровня слоевой близости Киб по признаку «жители всей России» (0,31-0,38) и «жители всей Земли» (0,21-0,31). Все это говорит о том, что идентичности микроуровня намного сильнее, чем макроуровня, а идентичность, связанная с Москвой, самая слабая.

Во всероссийском исследовании, проведенном в 2006 г. ЦИСИ ИФ РАН под руководством Н.И. Лапина и Л.А. Беляевой по выборке в 1200 человек, задавался вопрос «Ощущаете ли Вы близость с людьми...» и предусматривались иные варианты ответов, всего 13 измерений. Эти вопросы направлены на то, чтобы понять,

с каким уровнем общности в наибольшей степени идентифицируют себя респонденты. Для каждого из вопросов было предусмотрено три варианта ответа (есть близость, нет близости (не знаю), отказ). Интересно рассмотреть, как проранжи-ровались эти ответы по коэффициенту интенсивности слоевой близости:

Ощущаете ли Вы близость...? Киб

с друзьями 7,38

с людьми Вашего возраста 6,19

с людьми Вашей национальности 4,24

с людьми того же достатка, что и у Вас 3,94

с людьми той же профессии, что и у Вас 3,20

с товарищами по работе, учебе 2,96

с гражданами России 2,79

с теми, кто живет в Вашем поселке, городе 2,72

с людьми Вашего вероисповедания, религии 2,20

со всеми, кто были гражданами СССР 1,69

со всеми людьми на Земле 1,44

Эти данные позволяют оценить, в каких пределах колеблется коэффициент Киб и насколько среднероссийская ситуация отличается от внутрирегиональной, а также оценить согласованность ответов респондентов в трех различных исследования. Итак, первая группа идентификаций, относящаяся к предметному типу (с друзьями, ровесниками, людьми одной национальности, достатка) это те, общность с которыми ощущает более двух третей ответивших. Следующие слои относятся к тем, которые стабильно разделяет более половины россиян (с людьми одной профессии, товарищами по работе, учебе, гражданами России, с земляками на местном уровне, единоверцами). Остальные относятся уже к малораспространенному типу, и их отмечает уже гораздо меньше респондентов, причем гораздо чаще респонденты уклоняются от ответа на этот вопрос, причем результаты носят достаточно устойчивый характер, и можно говорить о том, что региональная идентичность относится ко второму слою близости, который разделяет более половины, но менее двух третей респондентов, уступая по степени интенсивности идентификаций предметного типа, но значительно превышает абстрактно-условные идентификации. Можно предположить, что если уровень Киб оказывается ниже единицы, люди либо рассматривают данную общность как некую абстракцию либо активно не желают идентифицировать себя с данной общностью.

Согласно нашей гипотезе, следовало ожидать, что жители Тюменского региона должны быть максимально солидарны и испытывать максимальное чувство общности с жителями своего поселения, в котором они живут. В этом гипотеза подтвердилась: так, 35,4% респондентов ощущают жителей своего поселения как «свое», и еще 24,2% - как «близкое», в этой категории также меньше всего затруднившихся с ответом - 13,5%. На втором месте стоит категория «жители областного центра» (9,1% ответили «свое», 23% - «близкое»), и на третьем - «жители всей моей области» (6% ответов «свое» и 15% «близкое»). Отметим, что данные, близкие полученным нами, оказались и в исследовании ИС РАН (см. табл. 1). Так, «россияне испытывают чувство общности... с людьми, живущими в том же городе или поселке» - 39% (в нашем исследовании - 34%); «со всеми

людьми на планете» - 8% (в нашем исследовании - 5%). Анализ самоидентификаций россиян дает основание говорить о том, что каждый россиянин внутренне включен в систему сложных социальных ролей и связей, важность которых для разных людей и групп далеко не одинакова. Для большинства из них не очень важны макротерриториальные общности, зато важны территориальные микрообщности, отражающие духовную близость людей одного региона.

Для количественной оценки отношения к Тюменскому региону использован коэффициент, отражающий рефлексию субъекта по отношению к данной территории: индекс Крег (коэффициент региональной рефлексии) вычисляется исходя из ответов на вопрос: «Какие чувства Вы испытываете по отношению к своему региону?» (варианты ответа: «Я рад, что живу здесь»; «В целом я доволен, но многое не устраивает»; «Не испытываю особых чувств по этому поводу»; «Мне не нравится жить здесь, но привык и не собираюсь уезжать»; «Хотел бы уехать в другой регион России»; «Хотел бы вообще уехать из России») (табл. 4). Как видим, среди таких базовых жизненных ценностей, верифицируемых в эмоциональном отношении к своему региону в признаке «Я рад, что живу здесь», составляет около 30% жителей Тюменского региона, а в признаке «В целом я доволен, но многое не устраивает» составляет около 40% жителей Тюменского региона. Отметим, что в среднем по России эмоциональное отношение к своему региону в признаке «Я рад, что живу здесь» отмечает существенно большая доля респондентов (42,5%), а совокупная доля положительно окрашенных ответов существенно выше внутрирегиональной ситуации. Заметен разброс - от 11% (городские жители ХМАО) до 16% (сельские жители ЯНАО) населения северных округов хотели бы уехать в другой регион России. В среднем по России сменить место жительства хотело бы не более 2% населения.

Таблица 4

«Какие чувства Вы испытываете к своему региону»

Тюменский регион (%)

Отношение к региону Юг ТО ХМАО ЯНАО Россия в среднем*

Я рад, что живу здесь 31,2 26,0 30,4 42,5

В целом я доволен, но многое не устраивает 41,2 40,8 36,4 40

Не испытываю особых чувств по этому поводу 14,1 12,1 10,1 7,8

Мне не нравится жить здесь, но привык и не собираюсь уезжать 6,5 6,0 6,1 4,2

Хотел бы уехать в другой регион России 4,2 11,4 13,1 2,1

Хотел бы вообще уехать из России 2,7 2,6 3,2 1,5

Отказ от ответа, нет ответа 0,1 1,2 0,7 2

Итого 100 100 100 100

* Данные по России приводятся по исследованию, проведенному ЦИСИ ИФ РАН под руководством Н.И. Лапина и Л.А. Беляевой (выборка 1200 человек, 2006 г.) и использованы с разрешения правообладателей .

После радикальных реформ структура регионального российского общества продолжала обеспечивать достаточно надежную трансляцию жизненных мотиваций и способов восприятия действительности на региональном уровне, и социокультурные региональные стереотипы остались довольно устойчивыми. Если на юге Тюменской области распределение ответов «рады, что живут здесь» между

жителями села и города примерно одинаковое (33% и 30%), то в ХМАО и ЯНАО видна диспропорция - тех, кто отвечает «Я рад, что живу здесь» на селе на 10% пунктов в ХМАО и на 13% пунктов в ЯНАО больше на селе, чем в городе. По России в среднем диспропорция село-город стала еще заметнее, т.е. тех, кто отвечает «Я рад, что живу здесь», на селе на 20% больше, чем в городе, но уровень положительно окрашенных ответов выше, чем в Тюменском регионе.

Почему это происходит? Более подробный анализ позволяет заключить, что жители конкретных региональных общностей по всем субъектам Тюменской области максимально испытывают чувство солидарности (или чувство общности) именно с теми жителями поселения, в котором они проживают. Технология расчета коэффициента близости Киб была применена ко всем поселениям, в которых проводился опрос. Исследуемые поселения региона можно разделить на те, которые отличают высокий уровень самоидентификации, средний уровень самоидентификации и относительно низкий уровень самоидентификации. При этом в первую группу попадают все три региональных центра и поселения, находящиеся в непосредственной близости от Транссиба на юге области.

Заметна такая закономерность: чем дальше от железнодорожных магистралей расположены поселения, тем ниже в этих поселениях уровень самоидентификации регионального субъекта и тем выше - поселенческого. Например, в поселке Боровский, расположенном в непосредственной близости от областного центра, жители показывают высокий уровень рефлексии по отношению ко всей области, высокий уровень близости с жителями областного центра и всей области и самый высокий в регионе уровень внутрипоселенческой близости. В третью группу по уровню рефлексии по отношению к региону входят наиболее отдаленные от основных трасс поселения или неблагополучные в социальном отношении поселки. В свою очередь, сельские населенные пункты показывают относительно более высокий уровень поселенческой близости.

В областном центре Тюмени доля тех, кто испытывает положительные чувства по отношению к региону, выше доли тех, кто испытывает отрицательные чувства, на 71% (очень высокий показатель), а еще выше этот показатель в Ханты-Мансийске - 81%. В верхней части рейтинга по уровню самоидентификации первые девять поселений - для них одновременно характерен и самый высокий уровень региональной рефлексии. Среди них выделяются два типа - относительно высокий уровень региональной самоидентификации (Тюмень, Салехард) и поселки Боровский, Московский, Викулово и относительно низкий уровень региональной самоидентификации (Ханты-Мансийск, Ишим). Можно сказать, что жители последних двух городов, высказывая в целом положительные чувства по отношению к своему региону, не ощущают «своими» жителей этого региона. Причины могут быть различными. Например, в Ханты-Мансийске - один из наиболее высоких уровней жизни в Тюменском регионе, а в Ишиме - один из наиболее низких. В поселениях, для которых характерен относительно низкий уровень региональной рефлексии (нижние семь поселений в рейтинге), более низок уровень региональной самоидентификации, тогда как все другие показатели не слишком отличаются от среднего уровня.

Отметим весьма важный в методологическом плане факт: наибольший разброс по поселениям имеет самоидентификация по признаку «свой-чужой» по отношению к областному центру (стандартное отклонение 0,22), а наименьший разброс - самоидентификация по признаку отношения к поселению (стандартное отклонение 0,14). В среднем по региону наиболее высокий уровень имеет показатель поселенческой близости (0,53) и региональной рефлексии (0,54); наиболее низкий - близости с жителями столицы России - Москвы (-0,51), т.е. тех, кто считает жителей Москвы «чужими», на 51% больше, чем тех, кто считает москвичей «своими». Очевидно, что поселения отличаются главным образом по отношению к областной столице и жителям всей области.

Можно предположить, что региональная самоидентификация и региональная рефлексия может стать основанием для возникновения конфликтов. Как известно, на жителях Тюменского региона сильно отразился весьма длительный конфликт между тремя субъектами Федерации, причины которого кроются в российском законодательстве. К сожалению, действующие в последнее время весьма успешные и полезные программы «Сотрудничество», «Урал промышленный - Урал полярный» хотя и снизили напряженность, но не сняли всех оснований для возможных конфликтов. Если рассмотреть уровни рефлексии и самоидентификации регионального субъекта как разность (+) и (-) ответов в общем количестве ответов по данному региону по тесту Хи-квадрат на значимость различий, то он показывает, что в разрезе поселений все различия значимы, максимальны различия в оценке близости населения с жителями Москвы и областного центра и минимальны - внутрипоселенческие. Это означает, что среди рассмотренных показателей территориального поведения социальных субъектов наибольший конфликтный потенциал заложен в отношении к жителям областного центра и Москвы.

ЛИТЕРАТУРА

Беляева Л.А., Корепанов Г.С., Куцев Г.Ф., Лапин Н.И. Тюменский регион в современной социокультурной фазе эволюции России // Мир России. - 2008. - № 1.

Дробижева Л.М. Государственная и этническая идентичность: выбор и подвижность // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России / Отв. ред. В.С. Магун. - М.: Ин-т социологии РАН, 2006.

Интервью с Андреем Здравомысловым // Экономическая социология. - Т. 9. - № 1. - Январь 2008.

Процессы идентификации российских граждан в социальном пространстве «своих» и «не-своих» групп и сообществ (1999-2002 гг.). Мастер-класс профессора В.А. Ядова. - М.: Аспект Пресс, 2004.

Российская идентичность в социологическом измерении // Информационно-аналитический бюллетень Института социологии Российской академии наук / Под общ. ред. М.К. Горшкова. - Вып. 3. - 2008. - М.: Институт социологии РАН, 2008.

Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / Под ред. В.А. Ядова. - Л., 1979.

Сорокин П. Система социологии. В 2-х томах. - Т. 2. - М., 1993.

Социокультурный портрет региона. Типовая программа и методика, методологические проблемы: Материалы конференции «Социокультурная карта России и перспективы развития российских регионов» / Под ред. Н.И. Лапина, Л.А. Беляевой. - М.: ИФРАН, 2006.

Социологический портрет Тюменского региона. - Тюмень: Тюменская областная Дума, 2007.

Якушев В. Сердце Тюмени // Тюмень: старт века. - Тюмень: Тюменский дом печати, 2006.

Agnew J. Place and Politics. The Geographical Mediation of State and Society. - Boston, 1987.

REGIONAL IDENTITY IN THE DISCOURSE OF REGIONAL DEVELOPMENT SOCIOLOGY

Tyumen Regional Duma

Respubliki str., 52, Tyumen, Russia, 625018

The concept of regional identity underlies the new emerging field of science - sociology of regional development. The well-developed regional (local) identity is associated with the specific perception of territory (location area) of the community members which requires their everyday support. The peculiarity of the author’s theoretical model manifests itself in the interpretation of regional identity and the associated concepts of rationality, action, values (culture), institutions and social norms identified at the level of the acting subjects and localizable in the definite regional space (regional context). The author’s theoretical model is verified by the actual empirical study. The main result of the survey conducted by the author is the verification of the regional identity concept which provides an opportunity to reveal social effects attributed to power holders’ identification with value preferences of regional communities and the individuals involved.

Key words: regional identity, identification, results of Tyumen region residents survey, «friend-or-foe».

1

В статье представлен сравнительный анализ традиций отечественной научной школы в изучении содержания понятия «идентичность», «региональная (в том числе культурная) идентичность», охарактеризованы основные методологические подходы, опыт исследователей российских регионов в постсоветский период.

региональная (территориальная

культурная и другие виды) идентичность

самобытность

акторы (регионализаторы)

коллективный смысл

1. Абрамов Ю.Ф., Арсентьева И.И. Регионоведение России: Учебное пособие / Ю.Ф. Абрамов, И.И. Арсентьев [Текст]. – Иркутск: Изд-во Иркутского государственного университета, 2006.

2. Барыгин И.Н. Международное регионоведение: Учебник / И.Н. Барыгин [Текст]. – СПб.: Питер, 2009. с.

3. Бреславский А.С. Постсоветский Улан-Удэ: культурное пространство и образы города (1991 – 2011 гг.) / А.С. Бреславский [Текст]. – Улан-Удэ Бурятского государственного университета, 2012. – 156 с.

4. Бусыгина И.М. Политическая регионалистика. – М., РОССПЭН. 2006. – С. 162.

5. Васюганское болото // Чудеса России. – URL: [Электронный ресурс]: http://www.ruschudo.ru/miracles/219/, дата обращения 30.10.2011.

6. Галазова С.С. Региональная идентичность экономического пространства // Экономика и управление. – 2014. – № 6(115). – С. 64 – 69.

7. Головнева Е.В. Социальный конструктивизм и значение материального в экспликации понятия «регион» / Е.В. Головнева [Текст] // Лабиринт: Журнал социально-гуманитарных исследований. – 2015. – № 1. С 121 – 126.

8. Докучаев Д.С. Региональная идентичность российского человека в современных условиях: Автореф. … дис. канд. филос. наук / Д.С. Докучаев [Текст]. – Иваново: ИГУ, 2011. – 24 с.

9. Крылов М.П. Региональная идентичность в Европейской России: Автореф. … дис. доктора географ. наук / М.П. Крылов. – М., 2007. – 53 с.

10. Назукина М.В. Региональная идентичность в современной России: типологический анализ: Автореф. … дис. канд. политических наук /М.В. Назукина [Текст]. – Пермь, 2009. – 27 с.

11. Туровский Р.Ф. Соотношение культурных ландшафтов и региональной идентичности в современной России / Р.Ф. Туровский [Текст] // Идентичность и география в постсоветской России: Сборник статей. – СПб., 2003. – С. 139 – 155, 173.

12. Электронный ресурс. – Режим доступа: URL .

13. Использование новых медиа в гео-брендинге Латвии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: URL .

В дореволюционной России существовало две научные традиции, которые различным образом трактовали с содержанием понятия «региональная идентичность». Так, в традиция М.П.Погодина, С.М. Соловьева, А.Д. Градовского предполагала, что неукоренность является специфической российской чертой, источником которой являлась однородность и однообразие природных условий Русской равнины и отсутствие камня в строительстве массивных православных храмов и русских домов (в действительности это не совсем так - Новгород, Псков, и другие города). А.Д. Градовский дополняет к ним социально-политические факторы, связанные с монгольским игом, постоянной миграцией служилых людей, борьбой с сепаратизмом и централизацией российского государства.

Совершенно противоположной была традиция Н.И. Костомарова- Л.П. Щапова, в рамках которой на территории России территориальные контрасты в культуре весьма существенны, а русскому национальному характеру по своей природе присущ дух свободы, веча и конфедерации. Поэтому население присоединенных силой к Москве старинных земель очень долго не забывало древнюю вольницу, что и проявилось в Смутное время, когда ситуацию спасли сохранившие «самобытность» великорусские области, города: Нижний Новгород, Ярославль, Вологда . Однако, есть и промежуточная третья точка зрения, сглаживающая крайности вышеизложенных двух традиций. Этот взгляд допускает существование укорененности при умеренных региональных культурных контрастах и без какого-то ни было сепаратизма (применительно к Сибири и Украине) .

В советское время очень часто идентичность отождествлялась с понятиями «самобытность», «специфичность», «самосознание», как на национальном (этническом), так и региональном уровнях. Идентичность, включая региональную идентичность, стала своеобразным «общим знаменателем», позволяющим в определенном смысле соизмерять глобализацию и традицию, модернизацию и традицию.

Понятие «идентичность» в настоящее время считается наиболее общим и универсальным понятием, которое описывает совокупность качественных и количественных характеристик, сопряженных со специфичностью какого-либо данного культурного или географического индивида (личности, группы, территориальной общности, территории). Так, исследователь З.А.Жаде рассматривает региональную идентичность, как социальную функцию социально-экономического развития и элемент политического управления, во многом зависящий от воздействия культуры, межрегиональных диспропорций и уровня экономического, социального развития, степени периферийности региона.

В настоящее время написано достаточно много работ, посвященных изучению вопросов идентичности. Так, в работах Н.В.Петрова, Ю. Перфильева и других региональная идентичность рассматривается как региональная политическая символика, в работах Ю.Г Чернышова, К.В. Киселева, как имидж или позиционирование региона соответственно. Достаточно много работ посвящены конструированию региональной идентичности и анализу дискурсивных практик агентов конструирования (СМИ, политической, интеллектуальным элитам и др.). Такие работы особо популярны на Западе, часто выполняются на примере одного из российских регионов. Среди работ следует отметить работы таких авторов, как В.Г. Богомякова (Тюменская область), Л.В. Сагитовой (Татарстан), Л.М. Дробижевой (национальные республики), А.Д. Трахтенберга (Югра), А.М. Карпенко (Калининградская область), М.В. Назукиной (Пермский край) .

В социально-экономической, управленческой литературе чаще всего встречаются представления о региональной идентичности (РИ), как о процессе, как о региональной самоидентификации населения. Региональная идентичность местных общностей и слагающих эти общности групп индивидов отражает в сознании людей местную географическую специфику . В целом, как отмечает профессор Фадеева, обращение к понятию «идентичности», как термина в социальных науках, появилось в 1960-1970-х гг. для описания групп меньшинств и их идентичности содействия. Протестные группы пытались обосновать свои права быть и иметь возможность самоорганизовываться. Политика идентичности была предназначена для публичной легитимизации группы с определенным статусом и их ценностями (расовыми, этническими, гендерными и т. д.). Лозунгом их было и есть - “идентичность и разнообразие”. Политика идентичности в такой интерпретации сегодня разделяет судьбу мультикультурализма и политкорректности.

Современные точки зрения на личность политика включает в себя совокупность ценностей, методов и инструментов целенаправленного формирования/ строительства идентичности (национальной, политической, гражданской и региональной). Политика идентичности зависит от уровня мощности и видов общин. Власти используют символическую политику, язык, традиции, общественное пространство памяти для построения идентичности. Это сейчас может быть ресурсом для инноваций, модернизации, развития или статус-кво. Региональная идентичность фиксирует сообщества, принадлежащих к географическим пространствам и рисует границы этого пространства .

Региональная идентичность сейчас является предметом исследований в философии, истории, географии, культурологии, региональных политических исследований и других гуманитарных науках. Каждая дисциплина имеет свой понятийный аппарат и методологию, набор общих терминов. Наиболее важным из них является интенсификация региональной политики идентичности. Региональная идентичность включает в себя несколько направлений, таких как политические, экономические, и культурные. Именно поэтому ряд ученых с позиции структурно-функционального подхода в региональной идентичности выделяют 3 элемента (или пространства): когнитивный, эмоциональный и инструментальный (табл. 1). Основное отличие между политикой идентичности в регионах Европы и России заключается в роли региональных органов власти, процессе и модели их взаимодействий с обществом. В Западной Европе политика идентичности имеет тенденцию быть целенаправленной политикой консолидации групп и участников политического процесса. В России роль власти явно доминирует, но не является исключительно монопольной .

Таблица 1

Продолжение табл. 1

Барыгин И.Н.	1. Базирование многих форм регионализма на феномене сообщества («коммунитаризм», глагол communify). Тесно примыкает к понятийной группе и категория «идентичность» описывает состояние «духа сообщества». 2. Под воздействием этих трех разных типов дискурса формируются различные региональные практики, основанные на «устной истории» (remembrances), «символическом капитале» (или «символических очертаниях» - «symbolic shape») и «пространственном сознании» («spatial consciousness»), которые и отражают содержание понятия с разных сторон. 3. Локальность и региональность как феномены - это результат сознательного действия - материального, социального и интеллектуального. 4. Акторы, занимающиеся этим действием, могут быть названы «регионализаторами» (regionalizers). 5. «Социальные региональные диалекты» порождаются социальной и территориальной дифференциацией общества, интенсивностью проявления тех или иных форм социальной деятельности	Международное регионоведение: Учебник для вузов. - СПб.: Питер, 2009. - 384 с.
Кольба А.И.	Развитие и трансляция кубанской идентичности на современном этапе связаны с проводимой в регионе культурной политикой, главным и доминирующим актором которой является краевая администрация	Культурная политика в регионах и борьба за идентичность: Вестник пермского университета. - Пермь, Пермский гос. нац. исслед. университет, 2011. - С. 52.
Крылов М.П.	Совокупность пространственно выраженных социокультурных отношений, связанных с понятием «малая родина»	Крылов М.П. К теории региональной идентичности (по материалам Европейской России) // Идентичность как предмет политического анализа: Сб. статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010 г.). - М.: ИМЭМО РАН. - С. 213.
Бусыгина И.М.	Региональная идентичность включает в себя три элемента: когнитивный, аффирмативный и инструментальный83. Во-первых, жители региона должны иметь какие-либо знания о своем регионе, его географических границах, а также о соседних регионах. Во-вторых, любое знание о своем регионе. В-третьих, включает определенные эмоции. Инструментальный элемент идентичности связан с двумя предыдущими и используется для мобилизации населения. Культурная политика затрагивает все элементы региональной идентичности, и конструирует идентичность сообщества региона	Источник: [Бусыгина И.М. Политическая регионалистика. - М., РОССПЭН. 2006. - С. 162]
Докучаев Д.С.	Региональная идентичность человека отчетливо проявляется на двух уровнях: личностном (соотнесении «самости» человека с «genius loci» региона: интеллектуальными, духовными, эмоциональными и другими явлениями и их материальной средой) и социальном (осознании человеком своей принадлежности к региональному сообществу, представления о тождественности и целостности которого формируются в рамках социального взаимодействия)	Источник: [Докучаев Д.С. Региональная идентичность российского человека в современных условиях: Автореф. …дис. канд. филос. наук. - Иваново: ИГУ, 2011.С. 9]

Окончание табл. 1

Региональная (территориальная) идентичность	Переживаемые и/или осознаваемые смыслы системы территориальных «общностей» (субъективной социально-географической реальности), формирующие «практическое чувство» и/или сознание территориальной принадлежности индивида. Региональная идентичность - это мысли и чувства субъекта относительно региона, которые формируют территориальную принадлежность индивида. Региональная идентичность - часть социальной идентичности личности. Компоненты: когнитивный ((знания, представления об особенностях группы, значимость членства в ней) и аффективный (оценка качеств собственной группы, значимость членства в ней))
Крылов М.П.	Системная совокупность социокультурных отношений, связанная с понятием «малая родина». Региональная идентичность может пониматься в связи с этим как внутренний (с точки зрения самих местных жителей) и обычно «не-раскрученный» имидж территории, включающий внутренний набор образов, символов, мифов, - в отличие от внешнего имиджа (с точки зрения мигранта, полит-технолога, организатора туризма, путешественника и т.д.).
Назукина М.В.	Выработка и поддержание коллективных смыслов, системообразующих и регулирующих групповое взаимодействие, поддерживающих символическое единство регионального сообщества, формируют его границы, отделяют от других сообществ, приобретая политическую сущность, когда становятся значимыми в жизни регионального сообщества, используются в качестве символического средства легитимирующего порядок внутри региона	Источник: [Назукина М.В. Региональная идентичность в современной России: типологический анализ: Автореф. … дис. канд. политических наук Пермь, 2009. С.5]

Феномен «региональной идентичности» является объектом исследования различных научных дисциплин в контексте их методологических аспектов философского, географического, политического, социального, коммуникативного, экономического и т.д. Следует отметить, что в рамках каждой из научных дисциплин накоплен определенный методологический опыт и научно-инструментарный аппарат исследования «региональной идентичности». Это свидетельствует о междисциплинарном характере данного явления, требующего своего уточнения с позиции применения к модернизационному вектору устойчивого развития регионов, накладывающего свои рамки «сжатия» или «расширения» пространственных структур функционирования региональных систем хозяйствования . По мнению А. Архангельского, идентичность надо рассматривать, как невозобновляемый ресурс, который нельзя воспроизвести, это не может быть продуктом имиджмэйкерства. Региональная идентичность (самоидентификация, самосознание, память о себе в истории, культурная инерция) «сама по себе не работает» . В настоящее время российский опыт изучения региональной идентичности (культурной, социальной, и пр.) недостаточен и требует выделения его в одно из приоритетных гуманитарных направлений исследований на государственном и региональном уровнях, что особенно важно в целях устойчивого развития регионов (рисунок).

Из российских исследователей, на наш взгляд, наиболее системной является точка зрения доктора экономических наук С.С. Галазовой, которая выделила структурные элементы региональной идентичности экономического пространства , представив двумя группами: материальными (природные, географические, экономические, транспортные, логистические, инфраструктурные, культурологические и т.д.) и нематериальными (политические, социальные, ментальные, культурологические, гендерные, экономические, коммуникативные и т.д.) и сформулировала содержание основных методологических подходов (аспектов) к содержанию понятия (табл. 2).

Шестигранник конкурентной идентичности (брендинга территорий по Анхольту)

Таблица 2

Основные методологические подходы к понятию «региональная идентичность»*

	Методологический подход (аспект)
	Территориально-географический	Совокупность особенных гетерриториальных, природных, исторических, ментальных, этнических и других признаков, позволяющих отличить его во множестве других территорий. Поэтому региональная идентичность развития экономического пространства в рамках территориально-географического подхода выступает в качестве существенного фактора социально-экономического развития регионов и имеет гетеро- генный характер
	Административно-территориальный	Совокупность административных признаков, статуса, границ территории или иного субъекта федерации
	Экономический	Совокупность свойств локализованной территории, для которой характерна производственная, кадровая, технологическая, инфраструктурная, специализация территории как подсистемы национальной экономики
	Социологический	Социально-территориальная общность коллективной идентичности индивидов
	Синтетический	Синтетический феномен, который можно выделить по группе разнородных критериев и признаков (системный, пространственный, конкурентный, маркетинговый, ментальный феномен и т.д.)

*Составлено по .

Многообразие трактовок и понятийных границ региональной идентичности экономического пространства региона свидетельствует не только о сложности и многоликости данного феномена, но и об адекватности использования различного научного аппарата в рамках каждого из подходов. Понятие «региональная идентичность» активно используется в западной литературе . Термин «идентичность» (от англ. identity тождественность, адекватность) введен в гуманитарные исследования З. Фрейдом, который рассматривал «кризис идентичности» личности. В дальнейшем исследования «социальной идентичности» личности способствовали изучению коллективных ее форм реализации на различных уровнях, в разновидностях социальных взаимодействий индивидов . Как отмечает Л.В. Смирнягин, с позиции социологического подхода, в США используют четыре методики изучения региональной (территориальной) идентичности через: а) здравый смысл в определении границ территории, района; б) анализ рекламных источников для пропаганды территории туристам; в) движение людей, товаров, информации; г) анализ путеводителей, научных работ и пр. В результате и формируется содержание понятия «региональная идентичность» в американской исследовательской практике.

По-мнению М.П. Крылова, после 1991 г. в российской науке (регионалистике, социологии, экономике и других науках) произошел всплеск в изучении и развитии региональной идентичности, который чаще был связан с часто применяемыми индикаторами (брэндами водки, заголовками статей в местных газетах и т.д.). Эти индикаторы стали отражать новый контекст, фон, среду, но не сам феномен, который связан с мироощущением человека, к которому данные индикаторы не относятся. После 1991 г. все изменилось - внешняя социальная среда, появились новые возможности для самовыражения (прежде всего в материальных аспектах, хотя это было и после 1953, 1955, 1965 гг.), экономическая и политическая системы, остались - люди .

Конструирование региональной идентичности чаще всего основано на особой региональной истории, мифах и традициях, таких составляющих культуры как литература, музыка, изобразительное искусство, известных деятелях искусства, проживавших и проживающих на территории данного региона. Каждый регион создает собственную идентичность, пытаясь через различные символы вылепить такое «лицо», которое с первого взгляда отличало бы его от других. Большинство регионов при этом опирается на традиционные бренды, проверенные временем и обусловленные историческими, экономическими, географическими и другими особенностями территории (табл. 3). Так, например, основой для формирования идентичности Тюменской области на последних пятидесяти лет и было связано с добычей нефти и газа, значение которой сейчас чаще снижается.

Таблица 3

Современные региональные бренды России (фрагмент)

		Этапы формирования региональной идентичности	Примеры региональных брендов
	Тюменская область	а) 1960 - 1970-е гг.; б) 1970-1990-е гг.; в) 1990 - 2000-е гг.; г) с 2000-х гг. по настоящее время	а) «Тюмень - столица нефтяного края»; б) «Тюмень - первый русский город Сибири»; в) «Тюмень - столица деревень»; г) «Тюмень - пилотный регион»	Правительство Тюменской области во главе с губернатором;
	Томская область	а) 1960 - 1990-е гг.; б) 1990 - 2008-е гг.; в) 2009 - 2011 г. и по настоящее время два типа брендов (бренды-личности, направленные на развитие туризма, представляющие район, город, как место, где родился какой-либо известный писатель, спортсмен, актер, которым гордятся жители; бренды, основанные на богатой истории района, народов, живущих в этих местах)	Васюганское болото, сибирская тайга, памятники деревянного зодчества Томска, Обь-Енисейский канал, Томский Богородице-Алексиевский мужской монастырь, памятник футбольному болельщику, памятник домашним тапочкам; «Духи и души тымских селькупов».	Специалисты в области географии, интернета, рекламы и управления проектами, эксперты и аналитики; Правительство Томской области во главе с губернатором
	Свердловская область	а) 1960 - 1990-е гг.; б) 1990 - 2010-е гг.; в) с 2011 г. и по настоящее время типа брендов (бренды-личности, направленные на развитие туризма, бренды, основанные на истории территорий, народов, живущих в этих местах и музейных учреждениях; бренды-события)	Региональная идентичность как деятельность государственных, частных и общественных институтов, направленная на определение целей и приоритетов культурного развития, формирование институциональной, правовой и экономической базы культуры, создание условий для участия населения в культурной жизни	Правительство Свердловской области во главе с губернатором АНО «Агентство творческих индустрий» Е. Зеленцовой; мэр города, профильные министерства, департаменты, управления; арт-бизнес, специалисты творческих индустрий, эксперты-аналитики, бизнес-сообщество, некоммерческие организации
	Краснодарский край	а) советский; б) постсоветский период	Многообразие символов и представлений: «Кубань», «кубанский», ассоциируются с Краснодарским краем, «привычны для уха» и влияют на самосознание людей	Губернаторская администрация, общественные организации, возрастание роли казачества и молодежи

Эволюция региональных культурно-исторических брендов характерна для многих регионов, в том числе Тюменской области (в советское время - от использования нефтегазовых месторождений до подчеркивания провинциальной сущности «грязного» города вплоть до конца ХХ века). В начале ХХ1 в. в связи с ростом уровня благосостояния населения, экономики Тюменского региона, лояльности местного населения к региональной власти, а также социальной, политической стабильности и участия в нескольких крупных федеральных пилотных проектах (построен поселок для молодых семей «Молодежный», реализованы проекты «Детские сады - детям», «Энергоэффективный квартал») региональный образ претерпевал изменения.

Процесс создания региональной идентичности невозможен без определения символов региона. Томская область приняла участие в проекте «7 чудес России», а после прошедшего в 2011 г. III Музейного форума «Бренды земли Томской» стала позиционировать музеи в качестве одного из ключевых элементов формирования и продвижения привлекательного образа региона . В Свердловской области при формировании региональной идентичности, в том числе культурной, акцент стал смещаться с деятельности официальных субъектов (губернатор, мэр, профильные министерства, департаменты, управления) на многочисленных акторов, формирующих в пространстве различные культурные практики, а также арт-бизнес, представителей творческих индустрий.

По данным ряда исследователей, в Краснодаре, Кирове, Вологде в постсоветское время региональную культурную идентичность рассматривали через призму экономического, социального благополучия, а в настоящее время через систему образования, спортивные достижения («Сочи - 2014»), а также с учетом возрастной и других шкал дифференциации. Исследователь Р.Ф.Туровский, описывая региональную идентичность современной России, говорил о ее первом уровне, т. е. о макрорегионах, как об общепризнанных и широко известных, отраженных еще в советских экономических районах, имевших соответствующий культурно-исторический смысл. В качестве макрорегионов России он выделил Центр, Север, Юг, Поволжье, Урал, Сибирь и Дальний Восток (и, возможно, Черноземье) .

Стремясь систематизировать вопросы сущности понятия «региональной идентичной», в том числе культурной, многочисленные авторы разрабатывали ее исследовательские схемы (модели). Чаще всего данная модель включала следующие основные элементы (аспекты):

1. Акторы: Кто инициирует общественное обсуждение: должностные лица (губернатор, мэр, министры), политики (провластных, оппозиционных лидеров партий), общественные активисты (сторонники правительства или оппозиция), журналисты, профессионалы (писатели, художники, эксперты и пр.). Кто участвует в борьбе за идентичность? Свои или Чужие субъекты.

2. Смыслы: Какие смыслы и чувства в понимание региональной идентичности спрятаны за мнениями актеров? Как эти смыслы связаны между собой и чем различаются? Как эти смыслы соотносятся со “старым” имиджем региона? (от традиционного до инновационного; от правительственного до оппозиционного)?

3. Мотивы и мотивация: От ценностной до инструментальной, с учетом действующей иерархией мотивов.

4. Арена или система коммуникаций: где излагаются взгляды актеров и акторов (в СМИ, на общественных, публичных обсуждениях; через старые или новые каналы (институты) сообщения и пр. Эффективно или нет?

5. Модели взаимодействий: Взаимодействуют акторы и актеры друг с другом, координируют свои действия, влияют на взгляды друг друга, достигают ли компромисса или находятся в конфронтации?

6. Инструменты самоидентификации («трансформация»): Используются ли исторические нарративы, общественная память, символы, искусство (включая стрит-арт, современное искусство), памятники, городской пейзаж и др. Современные образы регионов репродуцируются через СМИ, вытесняя традиционные способы общения и формирования (по мнению Е.В.Головневой сельский сход, посиделки и пр.); функционально-ролевые способы коммуникации (в городской среде через социальные роли, которые играют участники),

Рассмотрение региона в терминах социального конструктивизма ставит следующий вопрос: насколько в современном глобальном мире регионы могут быть реальными, аутентичными? Что именно стоит за географическими, пространственными образами? Каким образом регионы могут заявлять о себе, учитывая, что в современной культуре они могут появляться и исчезать по воле имиджмейкеров, писателей, правителей и ученых и других акторов?

В заключение следует согласиться с выводами доктора экономических наук С.С. Галазовой в том, что в содержании понятия «регион» необходимо учитывать множественность и вариативность понятийных критериев и образов региональной идентичности (от типологии экономического пространства; до фиксирования многообразия материальных и нематериальных аспектов пространственного размещения и освоения региональных ресурсов). Именно это многообразие предполагает использование междисциплинарного научного инструментария. В настоящее время важнейшими факторами формирования содержания данного понятия необходимо учитывать различные аспекты региональной идентичности, влияющие на конкурентоспособность региональных субъектов. Это требует дальнейших методологических, историко-культурных, экономических, разработок в данной области исследований.

Библиографическая ссылка

Левочкина Н.А. РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ: ПОНЯТИЕ И СУЩНОСТЬ // Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. – 2016. – № 1-3. – С. 446-453;
URL: https://applied-research.ru/ru/article/view?id=8533 (дата обращения: 26.11.2019). Предлагаем вашему вниманию журналы, издающиеся в издательстве «Академия Естествознания»

Т.И. Герасименко, Б.Б. Родоман

ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
КАК ФАКТОР И РЕЗУЛЬТАТ
ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ ПРЕДПОЧТЕНИЙ РОССИИ

TERRITORIAL IDENTITY AS FACTOR AND RESULT
OF RUSSIA’S GEOPOLITICAL PREFERENCES

Abstract. This article considers identity as a complex multi-component concept. We view the hierarchical character of Russian territorial identity as a product of many factors. We determine and describe the stages of its transformation. We have attempted to discover the mutual influence of territorial identity and Russia’s geopolitical preferences.
Аннотация. В статье рассматривается идентичность как сложная многокомпонентная категория. Показана иерархичность территориальной идентичности россиян, которая формируется и трансформируется под воздействием многих факторов. Выделены и охарактеризованы этапы её трансформации. Предпринята попытка выявить взаимовлияние территориальной идентичности и геополитических предпочтений России.
Keywords. Identity, factors and transformation of territorial identity.
Ключевые слова. Идентичность, факторы и трансформация территориальной идентичности

Идентичность – сложный многокомпонентный, многослойный и многофакторный объект. Под идентичностью (самоопределением) следует понимать многоплановое позиционирование индивида или группы индивидов (этнической, конфессиональной, профессиональной, социальной, гражданской и др.) в окружающем мире, включающее осознание принадлежности к сообществу, к эпохе и к территории. Её многочисленные содержательные составляющие могут быть обозначены двумя категориями: «место» и «память». Среди них позиционирование себя как личности, члена семьи, осознание принадлежности к поколению, социальной группе, страте, касте, клану, профессиональному сообществу, этносу, конфессии, ландшафту, месту, региону, государству, эпохе .
В рамках данной статьи остановимся на характеристике территориальной идентичности. Этим вопросам уделяют внимание в странах Запада представители разных н аук (например, и др.). Появляются работы, посвящённые этой проблеме, и в России, где чаще всего говорят о «региональной» идентичности (например, ). М. П. Крылов определил региональную идентичность как системную совокупность культурных отношений, связанных с понятием «малая родина», а также внутренний имидж территории .
Представляется, что корректнее употреблять термин «территориальная идентичность», поскольку она иерархична. Число уровней зависит от степени генерализации. В самом общем виде их можно сгруппировать в четыре: 1) микроуровень – «малая родина» (село, город, микрорайон, улица, дом, семья); 2. мезоуровень – региональная идентичность, например, осознание себя жителем субъекта федерации («москвич», «оренбуржец») либо крупного региона («сибиряк», «уралец», «камчадал», «северянин»); 3) макроуровень – принадлежность к государству («россияне», «советские люди»); 4) культурно-цивилизационный уровень («европейцы», «азиаты», «евразийцы», «особая цивилизация», «человек мира»).
Территориальная идентичность связана с картиной мира и с чувством укоренённости. Картина мира, как важная часть духовной культуры, складывается из географических, исторических, религиозных, психологических представлений, смыслов и образов и формируется под влиянием многих факторов, в том числе и географической среды . Укоренённость – это сплетение связей между членами общества и окружающей их средой. Географическая картина мира определяется такими понятиями, как «отчизна», «родина», «родной край», «земля». Она не может быть полной без понятий «место», «граница» и других географических представлений. Осознание своего места в пространстве неразрывно связано с осознанием места в истории. «Память» – понятие о предках и месторазвитии (по Л.Н. Гумилёву ), родословная, место в истории и географии (по современным представлениям – в топохроне).
Наличие территориальной идентичности в России подвергается сомнениям, иногда говорят даже о российской патологии . Мы полагаем, что следует говорить о российском феномене. Идея аспатиальности российского пространства не отражает реальной ситуации. В России не очевидна многоступенчатая идентичность, поскольку не развит многоступенчатый патриотизм – любовь, осознание многих территориальных единиц, в которых живёт человек , т.е. любовь к малой родине и гордость за неё и за региональные бренды. Большинство людей стесняются своего провинциального, особенно сельского происхождения (это не престижно) и стараются не демонстрировать территориальную и иную идентичность. Есть исключения, к которым относятся, к примеру, группы православных националистов и представители неформальных организаций (байкеры, футбольные болельщики) и др. Территориальная идентичность ярко выражена там, где есть для этого территориально организованная основа – например, этнокультурные территориальные комплексы (ЭТК) – открытые системы разного иерархического уровня, сформировавшиеся в результате взаимодействия этносов и (или) их частей под влиянием ряда факторов на определенной территории в течение длительного исторического периода. Единый ЭТК, например, сформировался в Оренбургско-Казахстанском регионе и в других этноконтактных зонах ).

Theory and Methods

В России на протяжении XХ – XXI вв. устойчиво доминирует общегосударственная идентичность (за исключением периода распада СССР, когда демонстрировался «парад суверенитетов»). Современная роль и диктат центра в России взаимосвязаны с гиперцентрализованной территориальной структурой. Поляризация российского пространства по линии центр-периферия (на разных уровнях: от общероссийского до муниципального), как и расслоение общества, нарастает. Реальностью являются ксенофобия и снобизм. Демонстрация территориальной идентичности отражает территориальную структуру геопространства, обусловлена географическим положением – столичностью, периферийностью, приграничностью. В противовес региональной государственная идентичность россиян – осознание себя единым целым, несмотря на большой территориальный разброс и слабость транспортных связей, вызванная резким подорожанием пассажирского транспорта по сравнению с советской эпохой, осознаётся и демонстрируется в гораздо большей степени. Осознание её размеров (и названия) меняются, как и представление о месте в культурно-цивилизационном пространстве. Такое восприятие мира сформировано исходящей от государства пропагандой через СМИ. Идентичность формируется и трансформируется под воздействием многих факторов. В их числе географическое положение, колонизация, распад страны или империи, индустриальное, инфраструктурное (строительство транзитных магистралей, совершенствование средств связи) или иное развитие, степень барьерности границ с соседними странами, централизации власти, отсутствие реального федерализма, геополитические и геоэкономические приоритеты руководства государства. Важнейшим средством формирования и трансформации идентичности служит пропаганда через СМИ. Она формируется в течение многих поколений и взаимосвязана с геополитическими и геоэкономическими предпочтениями. Территория страны то расширялась, то сжималась, представляя собой «пульсирующий хронотоп» (термин М.П. Крылова ). После распада СССР произошло сжатие, а теперь мы наблюдаем очередное расширение.
Можно выделить периоды трансформации идентичности, хотя подробных, полномасштабных социологических исследований не проводилось ни в советское, ни тем более в досоветское время. Некоторые выводы можно сделать по итогам переписей населения, где была графа «национальность», которая определялась на основе самоидентификации. Только после распада СССР появились такого рода работы, но они касались лишь отдельных регионов.
1. В советский период преобладала общегосударственная (общесоюзная) идентичность. Этому способствовала политика властей, направленная на формирование «единой общности» – советского народа. Доля русских (считающихся «государствообразующим» этносом) постоянно росла, они составляли крупнейшую группу в большинстве российских регионов, в том числе этнонациональных. Подавляющее большинство потомков смешанных семей идентифицировали себя как русские.
2. Период распада СССР сопровождался активизацией этнонационалистических движений, сепаратистскими призывами этнических лидеров и внутри России. В национальных республиках стало выгодно быть представителем титульного этноса. В значительной степени это обстоятельство способствовало росту их численности и доли в населении. Увеличилась номинальная численность малых народов Севера благодаря политике экономической поддержки – за счёт того, что многие стали указывать другую национальность (справедливости ради отметим, что и в СССР было выгодно писаться чукчей или алеутом, они имели ряд привилегий).
Ослабла единая общегосударственная идентичность. Аналогичные процессы наблюдались в Югославии. Это сопровождалось всплеском этнонационализма и регионализма, проявляющегося в изменении социально-культурной и политической самоидентификации, а также в действиях, направленных на повышение статуса региона (например, в Татарстане, Чечне, Тыве; звучали призывы создания Сибирской республики). Этому способствовала западная геополитическая ориентация России: ведь именно в странах Европы распространены регионалистические партии.
По данным опроса Фонда «Общественное мнение», в конце 90-х годов более 1/3 россиян идентифицировало Россию как европейскую страну, около 1/5 – как евразийскую, несколько процентов как азиатскую и 40 % затруднились ответить на этот вопрос . Как видно из результатов опроса, общественное мнение в данном случае разделилось.
3. Современный период. Трансформация идентичности ускоряется, поскольку ускоряются все социально-экономические процессы. В результате поиска национальной идеи, в том числе под эгидой православия (что может быть подвергнуто критике: ведь Россия – многоконфессиональное государство), дискутируется проблема возврата на новой основе к формированию единой общности – «общероссийской нации». Главная причина подобных идей – боязнь утраты контроля над регионами и сецессии ряда территорий . В некоторых странах важным инструментом стал перенос столицы (например, Казахстан, в прошлом – Турция).
Одним из авторов данной статьи (Т.Г.) в течение нескольких лет проводились исследования по выявлению идентичности в Оренбургско-Казахстанском трансграничном регионе по обе стороны государственной границы. В рамках данной статьи важны результаты опросов жителей Оренбургской области. Результаты подтверждают сказанное выше. Идентификация менялась в соответствии с выделенными периодами. Использовалось анкетирование, метод глубинного интервью и экспертных оценок. Выборка охватывала разные слои населения.
Опросник включал три группы вопросов. Первая касалась маршрутов путешествий, вторая – прямые вопросы относительно идентичности и третья – вопросы, помогающие выявить приверженность тем или иным цивилизационным ценностям (например, согласны ли люди с отменой смертной казни, как следует поступать с террористами, считают ли конкуренцию важнейшим элементом общественно-государственного устройства, ставят ли личные интересы выше общественных, и т.д.).

Исследования, проведенные в середине 2000-х годов, показали, что 55,6% принявших участие в соцопросе идентифицировали Россию как евразийскую страну, 25% как европейскую и 19,4% как самобытную, не принадлежащую ни к одной из цивилизаций. Интересен анализ ответов респондентов, идентифицировавших Россию как европейскую страну, на уточняющие вопросы. Все они полагали, что террористов следует «мочить в сортирах» (как известно, с подобным заявлением выступил в то время В.В. Путин); 44,4% были уверены в необходимости смертной казни; 77,7% утверждали, что конкуренция для России неприемлема; 66,7% считали, что мужчина – глава семьи; большинство опрошенных неоднозначно относились к накоплению богатства. Иными словами, западные ценности оказались для опрошенных, идентифицировавших Россию как европейскую страну, неприемлемыми. Во внешних связях 34% всех опрошенных предлагали ориентироваться преимущественно на страны Запада.
Ситуация коренным образом изменилась в 2016 г. Никто из опрошенных не идентифицировал Россию как европейскую страну. 57% назвали её самобытной, 36% – евразийской и 7% – азиатской. Выросла значимость этнической и конфессиональной идентичности. Для подавляющего большинства опрошенных наибольшее значение приобрела принадлежность к семье. 48% на первое место в ряду территориальных идентичностей поставили принадлежность к России, 20% – к региону. 35% ратуют за импортозамещение, 60% предлагают ориентироваться в геополитических и геоэкономических отношениях на страны СНГ, Китай, Индию или Японию. И лишь 7% считают необходимым развивать отношения со странами Европы или США.
Такая трансформация предпочтений в самоопределении вполне понятна и происходит под воздействием СМИ. Когда открылись границы и у наших руководителей появились иллюзии стать равноправными партнёрами европейских государств, а у людей появилась возможность выезжать в эти страны, ориентация на запад и, соответственно, идентичность приобрели «западный» вектор. Часть населения предпочла считать себя европейцами, т.е., по их мнению, цивилизованными, прогрессивными людьми. Привлекательным казалось лидерство в области техники и экономики, высокий уровень жизни. Европоцентрическое мировосприятие предполагает представление о европейской культуре как о высшей стадии развития общества. Новая доктрина сопровождается патриотическими лозунгами и публикациями в СМИ и на телевидении, повышением роли православной церкви в формировании общественного мнения, появлением молодёжных и детских патриотических движений, милитаризацией и противостоянием неким враждебным силам, конфронтацией с Западом. В геополитических контактах происходит переориентация на неоевразийство. Восстанавливаются и расширяются контакты с православными славянскими странами Европы, с тюркскими странами Азии, с Монголией и др.
В России, как, может быть, нигде больше в мире, существует глубокая ментальная и социальная пропасть между столицей и остальной территорией. Главная причина этого – традиционная централизация самодержавной власти, не терпящей конкурентов. Развитию регионального патриотизма мешали и частые принудительные и вынужденные переселения и перемещения по службе, практиковавшиеся в нашей империи, её колониальный характер. Тем более заметны редкие и яркие исключения. Так, художник И.К. Айвазовский был трогательным патриотом родного города – Феодосии (ныне утратившей многоязыкий средиземноморский колорит). Он подарил ей водопровод, помогал проектировать железную дорогу.
В советское время заметным местным патриотизмом отличались ленинградцы, одесситы, потомки архангельских поморов; о своих регионах с гордостью говорили дальневосточники, сибиряки, уральцы. И всё же это были скорее исключения, чем правила. Даже крупные части СССР обычно не назывались родиной, и уж тем более отечеством. Считалось само собой разумеющимся, что отечество у всех советских людей одно – Советский Союз. Цензура запрещала называть странами даже такие крупные союзные республики, как Украина и Казахстан.
Лишь в самом конце советской эпохи было сделано послабление: наши идеологи поняли, что для полноценного гражданского самосознания необходимо и чувство малой родины. Ею отныне могло считаться родное село, город, регион. С тех пор выражение «малая родина» вошло в моду, оно часто употребляется и в наши дни. Таким образом, причитающихся каждому гражданину родин стало две, но не больше, а этого очень мало. Оседлого жителя окружают контуры множества территориальных единиц, и каждая может быть для него своей, родной, любимой. А у кочевника – свои представления о родине. Когда происходила колонизация земель, принадлежавших башкирским и киргиз-кайсацким племенам, пришельцы и не подозревали, что эти «ничьи» на первый взгляд земли строго распределены, а места кочевий соседних племён не пересекаются! Это привело в некоторых случаях к серьёзным проблемам во взаимоотношениях, спровоцировало башкирские восстания, но в дальнейшем отношения были урегулированы. Проблемы были и во взаимоотношениях с северными народами, которые не хотели переходить на оседлый образ жизни, а откочёвывали от урбанизированных территорий с оленьими стадами.
Россия – не единственная родина для человека, родившегося и живущего в нашей стране. Его родина – это и регион, природная зона, город или деревня, часть города, микрорайон и т.д. Такая многоступенчатая, многоуровневая, многогранная идентичность имеет право на существование и должна быть равноценной и равноправной, как разные формы собственности, без всякого подчинения великодержавной идентичности, равно как и патриотизму.
Нам представляется, что у человека, духовно и душевно развитого, чувство родины многогранно и многоярусно: он ощущает себя гражданином Вселенной, как В.И. Вернадский и К.Э. Циолковский; европейцем, как А.С. Пушкин и Ф.И. Тютчев: сыном «богоизбранного» отечества, как Ф.М. Достоевский и В.С. Соловьёв; частицей родной природы, как И.И. Левитан и М.М. Пришвин; москвичом, как П.Д. Боборыкин и В.А. Гиляровский; «сыном Арбата», как А.Н. Рыбаков и Б.Ш. Окуджава.
Территориальные области, считающиеся своими, родными, не всегда вложены одна в другую, как матрёшки. Они могут быть однопорядковыми по размеру и пересекаться (частично накладываться), как диаграммы Эйлера – Венна, имея общий участок там, где находится мой дом. Объектом идентичности не обязательно должна быть казённая административно-территориальная единица или иная область, значимая для большинства окружающих людей. Ощущение родины у каждого может быть своё, различны и её границы; в этом и проявляется личность. На современном этапе развития общества нередко речь идёт о внепространственности многих явлений (см., например, ). Границы и ареалы идентичности также практически не поддаются локализации.
Современная структура российского геопространства иерархична и многоступенчата. Сильное ядро, не совпадающее с географическим центром, размещается на западе страны. Эксцентриситет связан с колонизаторской политикой. Завоёвывая и колонизуя земли на востоке, Москва оказалась на западной окраине страны .
Для многих периферийных регионов Москва в ряде случаев более доступна в транспортном отношении, чем центры соседних субъектов федерации или даже населённые пункты в пределах своего региона. Кратчайшее реальное географическое расстояние между многими периферийными по отношению к столице региональными центрами играет меньшую роль, чем кратчайшее экономическое (оцениваемое, по И.М. Маергойзу, по времени либо по стоимости перевозок), которое в большинстве случаев проходит через Москву. Например, из Оренбурга в Красноярск, Иркутск, Ставрополь, Норильск и другие города путь через столицу короче, надёжнее и дешевле других вариантов. Этому парадоксальному явлению способствовало сокращение в постсоветские годы внутрироссийских авиарейсов и железнодорожных маршрутов.
Центр объединяет социально-экономическое, политическое, культурное, научное пространства России, а вместе с этим цементирует единую идентичность. Это в интересах современного государства, ибо выполняет «антисецессионистские» функции. Однако полностью подчинить и контролировать регионы не всегда удаётся. Процесс регионализации – объективная реальность. Регионализация приводит к разделению российского пространства, что может стать реальной основой для сепаратистских и даже сецессионистских настроений. Часть российских территорий, не имея лёгкого транспортного доступа к столице, становятся самодостаточными. В отдалённых регионах формируется региональное социально-экономическое пространство, имеющее всё ту же моноцентрическую структуру. Научные и культурные центры, утратив связи со столицей, нередко развиваются независимо от неё. В регионах – свои кумиры, неизвестные столице, свои политические деятели, свои рекреационные предпочтения. За границей, куда направляется всё больше российских рекреантов, редко пересекаются дальневосточники и жители европейской части страны.
На региональном и локальном уровнях функционируют свои собственные центры, вокруг которых формируются в большинстве случаев нуклеарные частично изолированные структуры. Связи между этими территориями ослаблены, вследствие чего административные границы ярко выражены в ландшафте (реже население, больше дикой природы) .
Центральная власть вынуждена реагировать на ослабление связей, скрепляющих страну. Предпринимаются попытки формирования точек роста в виде федеральных университетов, территорий опережающего развития (ТОР), регулировать экономические отношения, цены на авиабилеты из Москвы (на Дальний Восток, в Калининградскую область). Следовало бы дотировать перелёты, чтобы не потерять связи между регионами, и из региональных центров.

Геополитические предпочтения лежат в основе идентичностей россиян на макро- и культурно-цивилизационном уровнях, они меняются в зависимости от того, ориентируются ли лидеры в своей политике на Европу либо на другие регионы, укрепляют или ослабляют те или иные рубежи. В этой связи важным является вопрос о месте России в мировом культурном пространстве. Этот вопрос интересен не только с теоретической точки зрения. Ответ на него имеет значение для выбора геополитических и геоэкономических предпочтений, а также вариантов региональной политики. Предпринимаемые многочисленные попытки решить эту проблему обнажают принципиальные расхождения во взглядах, предполагающие разные пути развития страны. Многочисленные разночтения можно свести к трём основным направлениям: «западники» , «неоевразийцы» и считающие российcкую цивилизацию уникальной и оригинальной .
Концепция неоевразийцев на современном этапе развития превалирует. Евразийцы в свое время выделили в ойкумене Европу, Азию и Евразию ( и др.). По их мнению, Евразия объединена «месторазвитием» – пространством, представляющим природно-территориальный комплекс, и внутренними системными связями, наполненным взаимодействующим культурным содержанием. От других миров Евразия отделена фронтирами. Эти миры – Тибет, пустыни Средней Азии, Западная Европа – принципиально иные и не комплиментарны евразийскому миру, хотя и взаимодействуют с ним.
Ряд авторов выделяют уникальную российскую цивилизацию как особую самодостаточную сущность, не относящуюся ни к Европе, ни к Азии, ни к Евразии Они считают, что модернизация России должна проходить на основе выявления закономерностей тысячелетнего исторического развития и выработки собственной идеологии, а также селективного использования мирового опыта. Однако эта точка зрения только на первый взгляд кажется оригинальной. По большому счету, она сходна с взглядами евразийцев, но имеет в виду более компактное российское пространство. События последних лет, связанные с происходящими процессами на Украине и в других странах, причислявшихся к евразийскому пространству, пожалуй, подтверждают это положение.
Так или иначе, большинство авторов полагают, что Россия представляет собой особый, уникальный культурный мир. Его идентифицируют по-разному: от мира-России, реально представляющего гораздо меньшую территорию, чем наше государство сегодня, до Евразии в широком смысле (включая бывшие союзные республики и Монголию). Многие исследователи разных эпох отмечают самобытность и особость российской культуры (П.Е. Астафьев, Н.А. Бердяев, В.О. Ключевский и др). Например, С.В. Кайманов к фундаментальным элементам российской цивилизации относит общинность, соборность, государственность (державность), приоритет духовно-нравственных начал, необходимость высокой цели, сверхидеи. Но множество таких аргументов не подтверждаются практикой.
Обобщив мнение ряда политологов и социологов, отметим чаще всего приводимые аргументы, указывающие на отличия российской модели общественного устройства от западной, или, точнее, англосаксонской.
1. Российское общество не приемлет конкуренцию и считает ее негативным явлением.
2. Российская общественная модель основана на доминировании якобы общего интереса, когда задачи населению «спускаются сверху». На практике это интерес не общий, а тех, кто его диктует.
3. В западной традиции превыше всего ценится личная позиция. В российской системе человек соотносит себя с некоей внешней системой ценностей и поэтому более устойчив.
4. Западная модель претендует на тотальное господство. Покорённые англосаксами народы обязаны принимать цивилизационный мейнстрим и правила поведения. Иначе возможен вариант тотального уничтожения, как это произошло с 200-миллионным индейским населением Северной Америки. Российская цивилизационная модель, напротив, предполагает сохранение разнообразия, когда все народы имеют право жить по-своему. В самом деле такое право соблюдала Российская империя от Петра Первого до Александра Второго включительно. Формирование российского сообщества в условиях мультикультурности и полиэтничности способствовало укреплению общегосударственной идентичности. Сходные природные ландшафты способствовали конвергенции и формированию общих стереотипов поведения, а также взаимовлиянию культур. Но при Александре Третьем началась русификация и унификация, которая привела в итоге к распаду империи. Советская власть поддержала и сделала ставку на национальные меньшинства, что стало мощным фактором победы и сохранения советской власти в течение длительного времени. В условиях СССР этнокультурные грани то выпячивались, то нивелировались под влиянием изменчивой национальной политики.
Последние события и аутсайдерские позиции России, введённые санкции привели к новому заметному изменению ситуации. А централизованная власть позволяет манипулировать общественным сознанием.

Территориальная идентичность – это осознание принадлежности индивида или группы индивидов к территории. В российской науке чаще используют термин «региональная идентичность», однако корректнее употреблять понятие «территориальная идентичность», поскольку она иерархична. В самом общем виде множество уровней можно сгруппировать в четыре: 1) микроуровень – «малая родина» (село, город, микрорайон, улица, дом); 2) мезоуровень – региональная идентичность – осознание себя жителем субъекта федерации либо иного столь же крупного региона; 3) макроуровень – принадлежность к стране, государству; 4) культурно-цивилизационный уровень («европейцы», «азиаты», «евразийцы», «особая цивилизация», «человек мира»). Многоступенчатая идентичность соотносится с многоступенчатым патриотизмом – любовью и осознанием многих территориальных единиц как места жительства и гордостью за региональные бренды. Но такой многоступенчатый патриотизм в России не развит. Идентичность многоступенчатая в России не очевидна, поскольку большинство людей стесняются своего провинциального, особенно сельского происхождения (это не престижно). Такая ситуация сложилась из-за диктата центра в России и гиперцентрализованной территориальной структуры российского геопространства. Территориальная идентичность ярко выражена там, где есть для этого территориально организованная основа. В нашей стране огромную роль играет административно-территориальное деление, а все остальные регионы (природные, историко-культурные и т.п.) отражаются в общественном сознании незначительно.
В России на протяжении XХ – XXI вв. устойчиво доминирует общегосударственная идентичность (за исключением периода распада СССР, когда демонстрировался «парад суверенитетов»). Этому способствовала политика властей, направленная на формирование «единой общности» – «советского народа», а в современный период дискутируется проблема возврата на новой основе к формированию аналогичной единой общности – «общероссийской нации».
Центр объединяет социально-экономическое, политическое, культурное, научное пространства России, а вместе с этим цементирует единую идентичность. Это в интересах современного государства, ибо выполняет «антисецессионистские» функции. Однако полностью подчинить и контролировать регионы не всегда удаётся. Процесс регионализации – объективная реальность. Центральная власть старается скреплять страну, усиливая привязку окраин к столице. Формируются точки роста (федеральные университеты, территории опережающего развития), дотируются цены на авиабилеты из Москвы (на Дальний Восток, в Калининградскую область). Но следовало бы дотировать перелёты и из региональных центров в другие регионы, хотя бы в соседние.
Геополитические предпочтения лежат в основе идентичностей россиян на макро- и культурно-цивилизационном уровнях, они меняются в зависимости от того, ориентируются ли лидеры в своей политике на Европу либо на другие макрорегионы мира, укрепляют или ослабляют те или иные рубежи. В этой связи важным является вопрос о месте России в мировом культурном пространстве. Ответ на него имеет значение для выбора геополитических и геоэкономических предпочтений, а также вариантов региональной политики. Многочисленные разночтения можно свести к трём основным направлениям: «западники», «неоевразийцы» и считающие российcкую цивилизацию совершенно уникальной и оригинальной. На современном этапе развития в массовом сознании преобладают концепция неоевразийцев и мнение об особости России, что подтверждают и проведённые нами социологические исследования.

Territorial identity is an individual’s (or a group of individuals’) awareness of their belonging to a certain territory. The more common Russian academic term is regional identity though it should be more correct to talk of territorial identity due to its hierarchical character. The many hierarchical levels can be grouped into the following most general four: 1) the microlevel which is the smaller home place like a village, town, city, neighborhood, street or a house; 2) the mesolevel which is the regional identity implying one’s awareness of his/her being an inhabitant of a federal subject or any other equally large territory; 3) the macrolevel which implies an individual’s belonging to a country; 4) the cultural and civilizational level which deals with notions like Europeans, Asians, Eurasians, exclusive civilization, cosmopolitans etc.
The multilevel identity correlates with multilevel patriotism which is essentially the love for and awareness of the many territorial units such as home places and the pride of the local regional brands. This type of multilevel patriotism is not typical for Russia where no multilevel identity is distinctive as many people are self-conscious about their provincial origin especially if they come from a rural area because it is not socially prestigious. This situation is the result of center domination in Russia and overcentralized territorial structure of Russian’s geographical space. Territorial identity is most evident where it has its basis in territorial arrangement. In our country the administrative subdivision of territory is of utmost importance while the social awareness of other aspects such as natural, historical and cultural is not distinct.
During the 20th and 21st centuries the national identity has been predominant in Russia (excluding the period of the Soviet Union breakup when the so-called sovereignty parade was to be widely observed). That was the result of the governmental policy aimed at forming a unified community - the Soviet people. At present there is a tendency to consider the old concept’s comeback to a renovated basis aiming to form a similar community – the all-Russian nation. Socially, economically, politically, academically and culturally the Russian territory is center-dominated which leads to a stronger unified identity.
This type of arrangement serves the interests of the present day state due to its anti-secessionist functioning. Though it is not always possible to totally-control the regions. Regionalization is objective reality. The centralized administration is trying to hold the country together reinforcing the link between the capital and the periphery. Growing points are being formed such as federal universities and territories of priority development. The flights from Moscow to remote areas such as Far East or Kaliningrad region get subsidized though flights connecting regional centers with other regions (at least the neighboring areas) should get that kind of support as well.
The geopolitical preferences underlie the identities among Russians at the macrolevel as well as cultural and civilizational level. They may change following the Europe-biased policy conducted by the country’s leaders or any other geopolitical and regional bias depending on how much stronger or weaker certain boundaries become. Due to which the problem of Russia’s cultural position in the world is of importance. How it is solved is crucial when geopolitical and geo-economic preferences are chosen as well as the way regional policy should go.
The many different parties here may be reduced to the three main types such as the Westernizers, the neo-Eurasians and those who believe the Russian civilization to be absolutely unique. At the present-day stage of mass consciousness the neo-Eurasian concept alongside with the theories of Russia’s uniqueness tend to be most wide-spread which finds its proof in our social research.

Литература (Bibliography)

1. Герасименко Т.И. Проблемы этнокультурного развития трансграничных регионов. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2005. 235 с.
2. Герасименко Т.И. Вмещающий ландшафт и комплиментарность этносов – основа формирования региональной идентичности // Вестник СПбГУ, 2012. Спецвыпуск. С. 31 – 41.
3. Герасименко Т.И. Роль столицы в формировании и трансформации территориальной структуры социально-экономического пространства // Перенос столицы: Исторический опыт геополитического проектирования. Материалы конференции 28 – 29 октября 2013 г. / Отв. ред. И.Г. Коновалова. – М.: Институт всеобщей истории РАН; Аквилон, 2013. С. 8 – 12.
4. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. – Л..: Гидрометеоиздат, 1990. 528 с.
5. Ильин В.В., Ахиезер А.С. Теоретическая политология: мир России и Россия в мире – М.:
Изд-во МГУ, 2000. 300 с. Под ред. проф. В.В. Ильина.
6. Каганский В.Л. Кривда и правда евразийства (Смысл и статус евразийской концепции пространства России) // Общественные науки сегодня, 2003, № 4, с. 63 – 80; № 5, с. 70 – 84.
7. Казарова Т.В. Цифровое общество как уникальный культурно-исторический феномен // Цифровое общество как культурно-исторический контекст развития человека: сборник научных статей и материалов международной конференции «Цифровое общество как культурно-исторический контекст развития человека», 11 – 13 февраля 2016. – Коломна, Гос. социально-гуманитарный ун-т, 2016, с. 161 – 166.
8. Кайманов С.В. Российская цивилизационная система и переходная экономика // Природа и ментальность. Серия «Социоестественная история. Генезис кризисов природы и общества в России». Вып. XXIII – М.: Московский Лицей, 2003, с. 217 – 232.
9. Крылов М.П. Региональная идентичность в Европейской России. – М.: Новый хронограф, 2010. 240 с.
10. Мягков С.М. Социальная экология: этнокультурные основы устойчивого развития. – М.: НИиПИ экологии города, 2001. 190 с.
11. Пантин В.И. Проблемы и поиски национально-цивилизационной идентичности в современной России // Природа и ментальность. Серия «Социоестественная история. Генезис кризисов природы и общества в России». – М.: Московский Лицей, 2003. – Вып. XXIII, с. 205 – 206.
12. Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети. Смоленск: Ойкумена, 1999. 256 с.
13. Родоман Б.Б. Экологическое значение административных границ // Проблемы приграничных регионов России. М.: ИГ РАН, 2004, с. 82 – 85.
14. Родоман Б.Б. Эксцентриситет и дисторсия узловых районов // Центрографический метод в эконо¬мической географии. – География и хозяйство, вып. 3. – Л.: Всесоюзн. геогр. об-во, 1989, с. 107 – 121.
15. Родоман Б.Б. География и воспитание патриотизма // География, 1994, № 7 – 8, фев., с. 2 – 3.
16. Родоман Б.Б. Фобия потери территориальной целостности // Неприкосновенный запас, 1999, № 6 (8), с. 10 – 15.
17. Савицкий П.Н.. Географические особенности России. Часть 1-я. Растительность и почвы. – Прага, Евразийское книгоиздательство, 1927. – 180 с.
18. Смирнягин Л. В. Территориальная морфология российского общества как отражение регионального чувства в русской культуре // Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России. – М.: Изд-во МОНФ, 1999, с. 108 – 115.
19. Сухачёв В. Ю. Национальная идентичность – теория и реальность. СПб.: Гражданская инициатива, 1999. С. 30-37.
20. Сухачев В. Ю.«Права народов», этнические меньшинства и Я-идентичность // Национальный вопрос и права беженцев. СПб.: СПб писательская организация, 1998. С. 72-88.
21. Cameron D., Anderson, R., Mochael Mcgeregor. Explaining Stability and Change of Territorial Identities // Nations and Nationalism 22(1), 2016, 84 – 102.
22. Gerasimenko T.I. Landscape of the Ethnic Group Formation and Complementarity of Ethnic groups as a Foundation of the Regional Identity Formation. The 2015 IGU Regional Conference «Geography, Culture and Society for our Future Earth». Geography, culture and society for
our future Earth: The 2015 IGU Regional Conference (Moscow,17 – 21. 08.2015) : Book of abstracts. – M., 2015. 23. Osman Balcan. Disorder at the Border Europe’s Migrant Crisis in Comparative Perspective // Stadies in Ethnicity and Nationalism. Oxford, USA. Vol.16, No.1, 2016. 118 – 120.

Опубликовано: Герасименко Т.И., Родоман Б.Б. Территориальная идентичность как фактор и результат геополитических предпочтений России // Сборник работ. Международная научная конференция «Геополитические процессы в современном евразийском пространстве». – Баня-Лука[Республика Сербская, БиГ], 31.05 – 04.06.2017, с. 127 – 140; 150 экз.
Подготовлено для «Academia.edu» и «Проза.ру» 11 июня 2017 г.

TERRITORIAL IDENTITY OF THE POPULATION OF KRASNODAR REGION

Daria Kakadiy

senior lecturer department of sociology, jurisprudence and personnel management, Kuban State University of Technology,

Russia, Krasnodar

Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект № 15-23-01005 а(м)

АННОТАЦИЯ

В статье анализируются результаты социологического исследования, проведенного на территории Краснодарского края с целью изучения территориальной идентичности населения Краснодарского края. Выявлено место территориальной идентичности в иерархии коллективной и личностной идентичности населения Краснодарского края. Определена степень выраженности различных уровней территориальной идентичности жителей региона.

ABSTRACT

The article analyzes the results of sociological research conducted on the territory of Krasnodar region with the purpose of study of the territorial identity of the Krasnodar region. It is revealed the place of territorial identity in the hierarchy of collective and individual identity of the Krasnodar region. It was determined degree of expressiveness of the different levels of territorial identity of the inhabitants of the region.

Ключевые слова: иерархия идентичностей, территориальная идентичность, региональная идентичность, локальная идентичность, регион.

Keywords: hierarchy of identities, territorial identity, regional identity, local identity, region.

Территориальная идентичность рассматривается как коллективная идентификация членов некоторой территориальной общности и занимает место в иерархии социальных идентичностей наряду с другими видами самоидентификации – национальной, профессиональной, культурной, религиозной и т. д. При этом «общность места жительства», которую В.А. Ядов выделяет в качестве одного из кодификаторов социальной идентичности, может быть выражена как идентификация с малой группой («соседством»), так и с жителями города, региона, страны, т. е., со всеми уровнями территориальной идентичности .

Территориальная идентичность состоит из пяти основных структурных уровней, каждый из которых входит в состав предыдущего: общенациональный, макрорегиональный, региональный, субрегиональный и локальный. При этом наиболее устойчивыми и ярко выраженными являются локальный и общенациональный уровни. Региональная идентичность обычно проявляется более слабо, хотя в некоторых регионах России средний уровень территориальной идентификации актуализируется за счет особых этнических, политических, экономических и культурно-исторических условий. Также региональная идентичность может усиливаться при путешествии в другой регион страны, что приводит к позиционированию себя индивидом как члена иной локальной территориальной общности – жителя конкретной области или края.

Формирование различных уровней территориальной идентичности зависит от множества факторов, которые варьируются в зависимости от специфических особенностей региона. В Краснодарском крае можно выделить такие особенности, влияющие на территориальную идентичность жителей региона, как географическая специфика расположения края (приграничное положение, обуславливающее этническое разнообразие населения, благоприятные природные условия и санаторно-курортная инфраструктура), экономические факторы (сельскохозяйственная деятельность районов края, инвестиционная привлекательность региона), а также возрождение кубанского казачества, оказывающее неоднозначное влияние на формирование региональной идентичности жителей края .

В рамках изучения территориальной идентичности населения Краснодарского края в период с июня по сентябрь 2016 года на территории региона было проведено анкетирование. Генеральную совокупность исследования составило население Краснодарского края – 5 284 500 человек (по оценке на 1 января 2012 года). Выборочная совокупность – 1300 человек (доверительный интервал 97 %, ошибка ±3 %). Для отбора респондентов использована репрезентативная квотная выборка с элементами случайного отбора населенных пунктов и респондентов. Объем выборочной совокупности был разделен квоты, пропорционально их объему в генеральной совокупности. Состав респондентов соответствует составу жителей Краснодарского края от 18 лет и старше по таким признакам, как пол, возраст, соотношение городского и сельского населения .

Наибольшее чувство общности респонденты отмечают с жителями России (93,3 %) и Краснодарского края (84,9 %). На третьем месте в иерархии коллективных идентичностей оказалась возрастная идентификация («чувство общности с людьми моего поколения» – 83,2 %). Макрорегиональный уровень территориальной идентичности (общность с жителями Юга России) отметили 81,9 % респондентов. Далее следуют национальная (81,4 %), религиозная (69,5 %) и политическая идентичность (62,7 %). Таким образом, общенациональный, макрорегиональный и региональный уровни территориальной идентичности достаточно ярко выражены у населения Краснодарского края. Также следует заметить, что общность с более широкими территориальными группами слабо ощущается жителями региона – так, чувство единства с жителями СНГ испытывают лишь 43,4 % респондентов.

Среди «Я-идентификаций» населения края территориальная идентичность уступает лишь гражданской (94 %) и национальной (85,8 % – «представитель русского народа», 84,7 % – «представитель своего народа»). Далее в иерархии личностной идентичности жителей Краснодарского края следует региональный уровень территориальной идентичности: идентификация с жителями Юга России (85,6 %) и жителями Краснодарского края (83,9 %). Локальный уровень территориальной идентичности менее выражен и варьируется в зависимости от типа населенного пункта (66 % среди городских жителей и 54,4 % среди жителей села).

В целом, из всех уровней территориальной идентичности наиболее актуализированным для населения Краснодарского края является общенациональный: на вопрос, к какой географической группе респонденты относят себя прежде всего, большинство выбрали вариант ответа «Житель России» (48,6 %). Макрорегиональный уровень слабо выражен – жителями Юга России ощущают себя 3,8 % ответивших, жителями ЮФУ – 3,6 %. Идентичность в первую очередь с жителями регион присутствует у 12,8 % респондентов, еще 27,1 % ощущают себя в равной степени жителями страны и края. Локальный уровень территориальной идентичности наименее выражен – с жителями города или села в первую очередь идентифицируют себя лишь 1,1 % респондентов. Принадлежность к жителям Европы также слабо выражена – только 1,9 % жителей Краснодарского края отметили, что причисляют себя в первую очередь к данной территориальной группе.

Таким образом, результаты проведенного исследования показывают, что территориальная идентичность занимает одно из первых мест в иерархии идентичностей жителей Краснодарского края, при этом наиболее ярко выраженными являются общенациональный и региональный уровни, тогда как макрорегиональный и локальный уровни территориальной идентичности слабо проявляются у населения региона.

Список литературы:

1. Доклад об итогах всероссийской переписи населения 2010 года // Всероссийская перепись населения 2010 URL: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/perepis_itogi1612.html (Дата обращения 24.10.2016).
2. Муха В.Н., Литовка В.А. Методологические аспекты изучения региональной идентичности // Современные исследования социальных проблем (электронный научный журнал) – 2013 – № 9 (29) – С. 20–31.
3. Ядов В.А. Процессы идентификации российских граждан в социальном пространстве «своих» и «несвоих» групп и сообществ (1999–2002 гг.): мастер-класс профессора В.А. Ядова: Методологический практикум для студентов социологов. – М., 2004. – 235 с.