В основе «Романа о лисе» (Roman de Renart), который составлялся рядом авторов на протяжении почти полутора веков (XII-XIII вв.), лежат народные сказки о животных, с древнейших пор бытовавшие среди европейских народов. Примерно с середины XII в. эти сказки начали объединяться в обширный эпический цикл, как об этом свидетельствует немецкий пересказ Генриха Лицемера (около 1180). Одновременно авторы романа использовали также различные книжные источники, восходящие к греко-римской басенной традиции. На это указывает хотя бы наличие в романе экзотической фигуры царя зверей льва, отсутствующей в европейских народных сказках о животных. Еще в IX-X вв. ученые поэты обнаруживали интерес к животному эпосу. КIX в. относится латинская «Басня о Льве и Лисице», разрабатывающая сюжет из Эзопа (см. раздел «Латинская литература»). С Эзопом связана также латинская поэма «Бегство пленника» (X в.), в которой повествуется о том, как хитроумный лис излечил льва с помощью шкуры, содранной с волка. С отражением местных народных сказаний встречаемся мы в латинской поэме «Изен- грим» (около 1150).
Подъем городской культуры в XII-XIII вв. создал благоприятные условия для дальнейшего развития животного эпоса. Вокруг фигуры смышленого лиса (во многом родственной героям фаблио и шванков) группируются многочисленные эпизоды, в которых в иносказательной форме изображена жизнь тогдашней средневековой Европы. Так возникает французский «Роман о лисе», состоящий из двадцати шести эпизодов, или «ветвей» (branches). Основной темой романа является успешная борьба лиса Ренара, олицетворяющего собой находчивость, ловкость и лукавство, с тупым, кровожадным волком Изенгрином. Роман изобилует яркими бытовыми деталями. Его действие протекает то при королевском дворе, то в монастыре, то в рыцарском замке. По мере развития событий в романе все громче начинают звучать сатирические мотивы. Авторы «Ренара», выражая интересы поднимающегося третьего сословия, обрушиваются главным образом на феодально-клерикальные круги. Они насмехаются над различными средневековыми предрассудками, обличают феодальные порядки как царство грубого насилия и произвола. Их симпатии всецело на стороне умного, находчивого лиса, торжествующего над крупными хищниками. Когда же Ренар сам превращается в хищника, когда он посягает на жизнь и достояние «меньшей братии» (куры, синицы, зайцы и пр.), то удача нередко его покидает. Испытанный хитрец попадает впросак. Врожденная смекалка и энергия какой-нибудь мирной синицы помогает ей избежать пасти лукавого Ренара. В этом очень ярко проявляется лежащая в основе романа народная мудрость, осуждающая алчность и кровожадность больших господ, какими бы личинами они ни прикрывались.
Роман имел огромный успех. Он вызвал ряд подражаний. Им зачитывались не только миряне, но и клирики. Недаром клирик Готье де Куанси (начало XIII в.) жаловался на то, чТо монахи читают побасенки о Ренаре охотнее, чем библию. В XV в. в Германии возник немецкий вариант животного эпоса-поэма «Рейнеке-лис», обработанная впоследствии Гете (1793).
ВСТУПЛЕНИЕ

Вы, сударь, слышали не раз От нас, сказителей, рассказ, Как похищал Парис Елену,
Но был наказан за измену.
Вы часто слышали от нас Печальный, трогательный сказ О славном рыцаре Тристане И о его смертельной ране. Сегодня я для вас начну Рассказ веселый про войну. Что продолжалась сотни, лет (Конца ей и доселе нет).
Ренар и волк ее вели,
И примирить их не могли Другие звери. Лис прослыл Отменным плутом. Да и был Он вправду хитрым, что скрывать, И волка он одолевать Привык не силой, а умом.
Я много расскажу потом Историй разных, а сейчас Позвольте позабавить вас Рассказом первым. Я готов Начать его без лишних слов...

РЕНАР И СИНИЧКА

Синичка, выводя птенцов,
В дупле сидела и была С утра свежа и весела.
Ренар тропинкою бежал И, видя птичку, закричал: «Привет вам, кумушка моя! Давненько вас не видел я. Спуститесь, дайте вас обнять!» «Кчему, Ренар? Пора бы знать, Что никакой вам веры нет,- Синичка молвила в ответ.-
Вы столько всем чинили зла, Что, верно б, дурой я была, Когда бы ласковым словам Я вашим верила. Нет, вам Меня никак не обмануть,
Так продолжайте же свой
путь!»
«Помилуйте! - воскликнул
лис.-
Не бойтесь и спускайтесь вниз, Ведь вам всегда я другом был, Не правда ль?.. Да! Совсем
забыл
Сказать вам новость! Потому, Должно быть, к нраву моему Вы недоверчивы... Со львом, Великим нашим королем,
Я мир недавно заключил.
Неужто вам не сообщил Никто о том? Не ожидал.
Так вот послушайте. Я дал

%CucnobkC tcliouf JcrtCct auotttuurteituMf trnC mC oturftrou їсшж Kti ож Ulmoutticttnttmc
Король Лев и его вассалы. Из рукописи «Романа о Лисе» XII/ в.

Недавно клятву мир хранить, Чтоб меж зверями устранить Вражду навеки. Если ж я Нарушу клятву, то меня Пусть судит Нобль3, король
зверей, Верховной властию своей». Смеясь, синичка говорит: «Признаться честно, весь ваш вид Внушит доверье хоть кому,
Да непонятно мне, к чему Мир мне-то с вами затевать,- Чтоб только вас поцеловать?..» «Да, вижу я, мне веры нет;
Я натворил немало бед,-
Сказал Ренар, потупя взор.-
Но изменился я с тех пор,
Как отпущенье получил И мир великий заключил... Спуститесь же, кума моя,
Свои глаза закрою я,
Чтоб убедились вы вполне,
Что нынче можно верить мне». «Ну что ж, согласна я, скорей Глаза закройте-ка плотней!» «Пожалуйста!» - ответил лис. Тогда синичка камнем вниз Слетела. Веточкой слегка Она коснулась волоска Усов Ренара и легко Опять вспорхнула высоко. (Теперь мы видим, кто хитрей,
Но дальше слушайте скорей.)
Ренар разинул было пасть, Чтоб насладиться птичкой
всласть, Да промахнулся. «Вот так
раз! -
‘ Нобль - царь зверей, лев.
12 я-шв
Раздался голос.- Вы сейчас Клялись, что мир оберегать Решили вы... Зачем же лгать?
К чему?..» Ренар решил
схитрить, И так он начал говорить:
«Да я хотел вас напугать,
Зачем же, кумушка, мне лгать? Спуститесь! Я на этот раз Не испугаю больше вас».
«Что ж, я согласна!» - и
стремглав Слетела птичка вниз, не дав Ренару точно рассчитать Удара, и тотчас опять Взвилась и села на сучок.
И снова лис ее не смог Схватить, он только пасть
раскрыл, Но вновь хитро обманут был. «Поверь я вам, мой кум
Ренар,- Услышал он,- и адский жар Меня теперь бы охватил!..» «Кума, да я опять шутил!
Как вы трусливы, боже мой!
Да я клянусь вам головой,
Что в мыслях даже не имел Зла причинить вам; я посмел Лишь попугать вас, и вина Моя, ей-богу, не страшна.
Во имя бога вас молю:
Простите шуточку мою!»
Но был у хитрой птички вцд, Что лис наскучил ей, что спит Она, уткнув свой клюв в пушок.
Тут вдруг охотничий рожок Оповестил охоты час,
И раздались в лесу тотчас Свист, лай собачий, топот, крик... Обманщик-лис мгновенно
сник,
Поджал свой хвост и поскорей
Решил исчезнуть меж ветвей.
Тут птичка крикнула ему:
«Идти решили? Почему?
Не торопитесь, я сейчас Вас поцелую в третий раз!..»
Но лис хитер был и умен И знал, что должен скрыться он. Заврался, что тут возражать, Теперь бы только убежать!
«Вас, милый кум, не проведешь, Вы так хитры, умны, а все ж Уж предки прадедов моих Ум раскусили лисий; их Не удавалось обмануть,
Как и меня вам. Грешный путь Привел вас, видите, к тому,
волкСлучилось так, что сбросил в ров Поп ящичек святых даров,
Когда он плелся полупьян В свою обитель от крестьян.
Меж тем знакомою тропой Плут лис Ренар бежал домой.
И вот во рву, среди ветвей И прошлогодних желудей,
Тот ящичек увидел он.
Ренар его со всех сторон Обнюхал, раз-другой лизнул, Тихонько лапой ковырнул И наконец открыл. Внутри, Обернутое раза три В салфетку белую с крестом, Лежало что-то. Лис хвостом От нетерпения вильнул,
Салфетку быстро развернул И в ней облатки3 увидал.
* Облатки для причастия.
(Зачем их поп с собой таскал, Секрет для нас.) Ренар тотчас
Что вот теперь и самому Спасаться надо вам. За ложь В конце концов и пропадешь!
Не торопитесь, кум, сейчас Я прилечу к вам в третий раз!» ...Ренар бежал, поджавши хвост, Боясь во весь подняться рост. «Да нет,- бросал он на ходу,- Прощайте! Я уж побреду Домой. Устал. Хочу соснуть...» «Что ж, ваша светлость, в
добрый путь Коль страшно стало!..» В лес
густой
Ренар бежал теперь стрелой, Насмешки слыша за собой.
СВЯЩЕННИК
Съел сотню добрую зараз,
А что осталось, завернул,
Ларец закрыл, с трудом втянул Его наверх и на спине Понес домой. Но в тишине Раздался шум. Наперерез,
Пути не разбирая, лез Примо, что Изенгрину был Родимым братом; он прослыл Обжорой страшным, и, что дуб, Как говорится, был он глуп. «Как жизнь?» - «Эх, черт бы всех побрал,-
Примо в ответ,- весь день
не жрал! Проклятый лес! С утра брожу И ничего не нахожу!»
«А вот не хочешь ли поесть Святых даров? Я их отнесть К себе домой хотел, да что ж, Бери, коль хочешь, их.
Берешь?»
«Спасибо, кум, спасибо,
брат!» - Примо был несказанно рад.
Он разом все сожрал.- «Пока Хоть заморил я червячка». «Давай, Примо, с тобой вдвоем К монастырю сейчас пойдем. Дыру в стене я видел там,
Через нее мы в божий храм Проникнем; у монахов есть Всегда, что выпить и поесть» Примо был счастлив. «О,
идем! - Воскликнул он.- С тобой
вдвоем
Хоть прямо в пекло, к черту в ад Пойти пожрать я буду рад:
С тобой нигде не пропадешь!..»
Уже совсем стемнело, все ж Ренар окольный выбрал путь, Чтоб ненароком где-нибудь Не напороться на крестьян.
У церкви лис и волк, в бурьян Забравшись, стали выжидать И из-за листьев наблюдать...
Вот заскрипела дверь...
Замок
Пружиной взвизгнул и
замолк... Поп ключ засунул под полу И зашагал, крестясь, к селу. Путь в церковь был теперь открыт.
В стене действительно пробит Был кем-то превосходный лаз. Должно быть, лис уже не раз Бывал здесь: волк был поражен, Как хорошо все знал здесь он.
Они забрались на алтарь,
И здесь Примо увидел ларь Точь-в -точь как тот, что был
во рву,
Побольше только. «Дай сорву,- Сказал Примо,- с него замок. Облаток этих я бы мог,
Ей-богу, съесть хоть пять пудов!» «Дурак, ты думал у попов Тут тесто пресное одно?
Эх ты!.. На кой им черт оно! Скорей срывай замок, чудак! Сильнее дергай! Ну! Вот так...» «Ого! - вскричал Примо.-
Ну, брат, Да тут, я вижу, целый склад! Поп, знать, запасливый мужик!» «Да, любит сытно есть старик! Мирянам эти кругляши Из теста - только для души,
Но падок ведь на них народ,
И оттого растет доход У церкви. Дурни и глупцы!
Попы, обжоры-подлецы, Крестьян доверчивых всегда В церквях проводят без труда».
И вот уже извлечены Хлеб из ларя и ветчины Изрядный окорок, вино...
А чтобы не было темно,
Ренар лампадки снял с икон И поместил их на амвон.
Сказать по правде, волк
давно
Уже отпробовал вино,
И не замедлил результат Сказаться сразу. (Виноват желудок был его пустой.)
Что за беда!.. Все ж пир горой Они устроили. Волк пел, Плясал... (Ну, словом, опьянел Он через несколько минут.) «Пей, друг Ренар, пей, нас
ведь тут Немного... трое... Ничего!
(В глазах двоилось у него.)
Вина нам хватит всем! Да что ж,
Я вижу, ты немного пьешь?..» «Я вдоволь пью... (Ренар не лгал: Он на закуску налегал,
Но пил умеренно.) - Ты врешь, Ты сам, Примо, немного пьешь!» «Я мало пью? - воскликнул
волк.- Ха-ха! В вине я знаю толк,
И не тебе меня учить,
Как надо пить... как надо п... пить...
Однако, слушай-ка, Ренар,
Ведь я не так, чтоб очень стар... А ноги, черт их побери,
Меня не держат... посмотри...
А, может, лечь теперь поспать? Нет! Вот еще... глоточков пять... Так!.. Нет, постой... еще глоток! Что ж, будет, а?..» - «Эх ты, дружок,
Не думал я, что слаб ты пить. Не надо было и ходить Сюда, ей-богу: только сел,
Отпил глоток-и охмелел!»
«Кто ох... хмелел? Я?.. Нет,
постой,
С кем, с кем, да только не со
мной
Тебе тягаться...» - «Эко вдруг! Ты впрямь, я вижу, выпил,
Друг,
Не по силенкам!..» - «Что ж,
давай,
Кто больше выпьет?» -
«Наливай!..» И снова чокнулись друзья. Волк залпом выпил. «Да... твоя Затея славно удалась,-
Сказал он,- здесь мы сможем
всласть
С тобой, мой друг, попировать...»
«Ты забываешь подливать»,-¦ Ответил лис, и сам налил Себе и волку, но отпил Всего глоток. Примо вздохнул, Поморщился, с трудом глотнул Напиток раз, потом другой...
И начал пить, перед собой Уже не видя ничего.
А лис в большой стакан его Все наливал и наливал...
...Ренар давно уже мечтал Над глупым волком подшутить, Чтобы достойно проучить Его за жадность и за то...
Ну, словом, мало ли за что. Примо был Изенгрину брат,
Так за одно за это рад Был подложить ему свинью Проказник лис: всю жизнь свою Он с Изенгрином враждовал,
А почему, и сам не знал.
Скорей всего лишь потому Волк ненавистен был ему,
Что алчной тупостью своей Он выделялся средь зверей.
Примо меж тем все пил и пил, Пока еще хватало сил (Лишь бы пощады не просить.) На то, чтоб лапу подносить К губам с тяжелым, в сто пудов, Стаканом. Он давно готов Был задремать, но лис мешал:
За плечи тряс, в лицо дышал И даже окатил его Водой холодною всего.
Примо сперва забормотал, Потом скулить протяжно стал... Еще немного погодя,
Почти совсем в себя придя,
Он попытался встать и вдруг На радость лису начал: «Друг!
Ты это?.. Да?.. Тогда... Что?..
Ступай, зови сюда народ! Обедню буду я служить...
Хочу народ яп... просветить... Чем не священник я, скажи?.. Стой, друг, меня ты поддержи Сперва... О чем, бишь, я? Ах, да!
Я помню, в юные года Умел я петь... Ты не слыхал?
Эх, как я прежде распевал... Сегодня я хочу для всех Исполнить мессу...» - «Это
грех!
Ведь ты еще не посвящен В духовный сан, не пострижен В монахи, а чтоб мессу петь, Тонзуру3 надобно иметь...» «Тонзуру?» - «Символ есть
такой,
Чтоб знали все, что ты святой». «Ты прав, Ренар, но как же
быть,
Кто б мог в монахи посвятить Меня, чтоб раз и навсегда?»
«Да я бы мог!» - «Ты мог
бы?» - «Да, Что ж тут мудреного: раз,
два -
И все. Да, надобно сперва Найти, чем брить, вот в чем
секрет,
Других препятствий вроде нет. Идем, поищем бритву».-
«Что ж, Неужто бритвы на найдешь?»
Лис рыскать стал, и наконец Он отыскал в шкафу ларец,
В котором были бритва, таз И ножницы. «Ну, словно нас Все дожидалось здесь, Примо!
* Тонзура - выстриженное на макушке место у католических духовных лиц.
Я знаю, сам святой Ремо
Тебе сопутствует, ей-ей! Быстрей за дело, будь смелей! Все это мелочи одни,
Ведь ждут тебя иные дни,
Когда ты сделаешься вдруг Самим епископом, мой друг.
Ты по природе наделен Всем тем, чем обладает он:
Ты честен, бескорыстен, ты Умен... Все это не мечты, Поверь, я знаю, что синод Тебя главою изберет!»
Примо был очень возбужден. С большим трудом ступая, он Поднялся на алтарь, где лег, Чтобы Ренар намылить мог Ему макушку. Лис тотчас Намылил от ушей до глаз Всю волчью голову и стал Скоблить ее. Он так устал, Окончив свой великий труд,
Что после нескольких минут, Весь потный, он едва дышал; Зато в душе он ликовал.
Волк молча боль переносил, И лишь в конце концов спросил: - «Ну, все в п... порядке?» - «Да, поверь,
Ты стал священником теперь!
И знай, Примо, духовный сан Тебе заслуженно был дан.
Ну кто бы мог из нас другой О чести помышлять такой?» «Ты прав... Я к ризнице пойду... Должно быть, ризу я найду, Епитрахиль и прочий хлам, Необходимый только там...
Я спел бы так, да ведь народ, Сам понимаешь, заорет,
Чего, мол, голый он залез,
Ведь божий храм тут, а не лес...» «Ты рассуждаешь, как мудрец,- Сказал Ренар,- ты молодец! Идем, тебе я, чем смогу,
И в этом деле помогу».
И вот Примо одет: на нем Вся вышитая серебром Надета риза кое-как,
Крест, черный бархатный кушак, И в довершение всего Ренар напялил на него Епитрахиль. «Ну, я готов,- Сказал Примо,- без дальних
слов
Я начинаю службу...» - «Стой! Не торопись так, бог с тобой.
А как же звон?» - «Звон?..»
«Да. Так вот, Ударить надо нам вперед В церковный колокол... Затем Ты сможешь по законам всем И к службе сразу приступить». «Ну, значит, так тому и быть... Люблю, когда в церквях
звонят!...»
Он ухватился за канат,
Который сверху спущен был От колокола; что есть сил Рванул его, и дивный звон Услышал над собою он.
Лис ликовал. «Сильней!
Сильней! - Кричал он.- Так! Теперь
скорей
Ступай петь мессу на алтарь! - А про себя подумал: - Шпарь, Мой друг! Пускай теперь народ Тебя послушает придет!
8 С самим Сатаной.
По крайней мере, черт возьми, Впервые будет пред людьми
Петь не обжора-лицемер,
Как их священник, например,
Не хитрый плут, а просто так, Довольно искренний дурак...»
Ренар однако как-нибудь Решил теперь улепетнуть.
Покуда волк, шатаясь, шел Петь на алтарь, Ренар нашел В стене свой лаз, в него пролез, Но прежде чем умчаться в лес, Дыру землею завалил.
Послушал, как Примо вопил, Воображая, что поет,
И про себя сказал: «Ну вот, Сейчас сюда придут, дурак,
Ты запоешь тогда не так!»
И он умчался в лес стрелой...
Звон колокола, волчий вой Попа, конечно, разбудил.
Босой, он тут же соскочил С постели и, крестя, живот, Стал, весь дрожа, сзывать народ. На зов сбежались клерк Гилан, Жена попа и капеллан. Вооружившись кто чем мог,
Они со всех пустились ног Туда, откуда волчий вой Гремел надтреснутой трубой.
Дрожа, косясь по сторонам, Они на цыпочках к дверям Церковным робко подошли... Прислушались... Но что могли Они со сна сообразить?
Кого решили поразить Они в стенах монастыря С душою в пятках?.. Видно, зря Они с бесстрашием таким Сразиться вздумали с самим...
С самим!" О, боже! Кто ж иной Посмел бы в церковь в час
ночной
Забраться, как не он... И поп На землю грохнулся, как сноп, Лишившись чувств... Да,
с Сатаной Страшней сразиться, чем
с женой... Тут попадья давай визжать Вот дура! Как ее сдержать,
Как замолчать заставить? Нет!
С ней наберешься больших бед... Ну, дай бог ноги! И стремглав Клерк с капелланом, крик подняв, К селу пустились, что есть сил. И каждый дико голосил: «Спасите!.. Дьявол!.. О!.. Скорей! О! Сатана убил кюре!..
И всех нас та же участь ждет!.. Спасите!.. Час наш настает!..» Село проснулось... Шум, галдеж...
Что? Іде? Да разве разберешь! Такая паника кругом!..
Один с заржавленным копьем Бежит куда-то; впопыхах Другой, превозмогая страх,
Шлем и кольчугу кое-как Напялил на себя. Собак С цепи спустили тут и там... Крик. Топот. Визг. Шум.
Вопли. Гам... Примчались к церкви все
гурьбой.
Поп ослабевшею рукой Перекрестил всех и сказал,
Что за грехи, мол, ниспослал В великой милости своей Бог испытанье на людей;
Что Сатана залез во храм,
Что Сатана поныне там,
Что все должны ццти на бой С врагом заклятым - Сатаной. Но он не долго говорил
И дверь, крестясь, приотворил. Вилланы бросились вперед.., ...Волк покосился на народ, Запнулся, рявкнул, и экстаз Сменился ужасом тотчас.
Он к лазу бросился стрелой,
Но лаз заделан был землей.
В безумном страхе начал он Метаться, но со всех сторон Он видел множество людей,
Вил, кольев, палок и жердей... Он с ревом врезался в толпу,
Но тут же был прижат к столбу И весь изранен. Прыгнув вбок, Он сшиб кого-то разом с ног, Кого-то злобно укусил,
Рванулся из последних сил И, оглушенный, чуть живой,
С окровавленной головой В окно раскрытое нырнул И так от смерти ускользнул.
Дорогой он ворчал под нос: «Фу, слава богу, хоть унес Свою я шкуру, черт возьми!
Ну, ничего! Сведу с людьми Свои я счеты как-нибудь!
Ведь к стаду их я знаю путь,
И с Эрмангарою, женой,
Мы не оставим ни одной Живой коровы и овцы В их стаде!.. Злобные глупцы!.. Да!.. Но каков предатель лис!
Ну, ладно! Только попадись Ты мне! Я к Ноблю не пойду, Попроще способ я нацау,
Чтоб проучить тебя; я сам Себя в обиду, брат, не дам!» Вдруг, видит он, сидит
в кустах Лис со слезами на глазах.
«О, наконец-то милый кум! - Вскричал Ренар.- Ты так угрюм,
О, что с тобой, скажи скорей...» «Пошел отсюда прочь, злодей! - Примо сквозь зубы процедил.- Ты мне, предатель, изменил!
Ты завалил землею лаз,
И я был вынужден сейчас Сразиться с множеством врагов. Я уцелел, но я готов Теперь свести с тобою счет!
Так знай же, злобный ты урод, Что если я не первым был,
Кому ты, изверг, досадил,
То буду я, проклятый лис, Последним! Да! Теперь держись! Я проучу тебя, бандит!»
«О, стой, Примо! Так ты избит? Ах, боже мой, не может быть!.. Кто б это мог предположить!..
Ты в заблуждении большом:
Ведь лаз заделан был... попом! Да, да, попом. Я умолял Оставить лаз. Но поп не внял, Да, да, не внял мольбе моей! Меня убить хотел, злодей!
И я был вынужден сбежать. Однако здесь я обождать Решил тебя. За жизнь твою, Тебе я слово в том даю,
Я не боялся. Я был рад,
Что совершили мы обряд,
Что ты был нынче посвящен В духовный сан: я знал, что он Не мог с попом вас не сроднить, Не мог вас не объединить Друг с другом, кум. И вдруг!..
О, нет!
Какой-то в этом есть секрет! Быть может, поп тебя впотьмах Не опознал, и дикий страх Его толкнул на этот шаг?
Нет, верь мне, он тебе не враг!»
Ренар умолк и так вздохнул, Так сокрушенно вдруг взглянул На волка, что Примо опять Не смог пред лисом устоять. «Быть может, ты, Ренар, и прав... Конечно, поп, не разобрав,
Что я был так же, как и он,
В попы сегодня посвящен, Созвал людей. Ну, ничего,
Я все же проучу его!»
«Да, проучи! Всегда ведь так: Коль ты тупица и дурак,
То на себя, брат, и пеняй!
Пусть помнит это... Ну, прощай!»
На этом мы прервем сейчас О хитром лисе наш рассказ.

"Роман о Лисе" - памятник французской городской литературы, получившей распространение в XII-XIII веках. Произведение состоит из 27 ветвей, или независимых рассказов, написанный попарно рифмующимися стихами. Объединяющим сюжетом является борьба лиса Ренара с его заклятым врагом, волком Изенгрином (триумф хитрости над силой)

Популярность "Романа о Лисе" была такой в Средние Века, что трувер XIII века Готье де Куэнси упрекал монахов за то, что чтению святых текстов они предпочитают приключения хитрого лиса, сценами из жизни которого они разрисовывают стены своих келий.

История хитрого плута, лиса Рейнарда

Hyer begynneth thystorye of Reynard the Foxe

Printed by William Caxton London . 1481

Перевод с английского Любови Шведовой

Об Осле, который не хотел идти на созванный Львом парламент.

Лев издал эдикт о том, чтобы все животные явились к нему, а когда они собрались, спросил, кого нету. Ему ответили, что отсутствует один Осел, который с удовольствием пасся на сочном зеленом лугу. Чтобы его привести, Лев отправил Волка, поскольку тот силен, и Лиса, поскольку умен. Добравшись до Осла, они объявили ему, что он должен появиться перед Львом, подобно остальным животным, чтобы смиренно выслушать его эдикт. Осел ответил, что наделен привилегией, избавляющей его от всевозможных эдиктов и запретов, какие только будут изданы. Посланцы попросили показать им привилегию, и Осел согласился. Тут между Волком и Лисом возник спор, кому привилегию читать; жребий выпал Лису, попросившего Осла показать ее. А Осел ответил: «Тщательно прочти то, что написано под задней правой ногой». Лис подошел, и от удара у него вылетели глаза. А Волк на это: «Самые знающие среди клириков отнюдь не самые осторожные».

РОМАН О РЫЖЕМ

Мир плутоватого Лиса, хоть и создавался не один день, суть плоть и кровь средневековой культуры. Стенографисток в то время еще не существовало, и сухие документы не демонстрируют во всей красе прения сторон настолько, насколько это удается перевоплотившимся животным. Суд над Рейнардом — лучшая запись судебного процесса, дошедшая до нас от времен весьма неблизких. Она раскрывает не столько букву закона (а законы писались в изобилии), сколько суровую реальность происходящего. Цикл «Романа о Лисе» хорош тем, что это модель, слепок с живой действительности, готовый существовать с этой действительностью параллельно и на равных правах.

Ученые мужи на протяжении столетий спорят о том, откуда взялся «Роман о Лисе». Плут Рейнард проник в курятник, где на насестах сидели рыцарские романы, абсолютно неожиданно и поселился там надолго. Из всех известных циклов «Роман о Лисе» по своей сложности и разветвленности уступает разве что преданиям о короле Артуре. Когда речь заходит о лисьей национальности, одни, вслед за Якобом Гриммом, склонны считать его германцем (в пользу этого говорят значимые имена в романе), другие склонны видеть в Лисе французского персонажа. Из версий, известных ныне, самые древние принадлежат действительно старофранцузской словесности. Однако не следует забывать, что первые изображения плута появились задолго до самого романа и находятся на территории Английского королевства, где в те времена правил французский язык. Так что число претендентов вряд ли сужается.

«Роман о Лисе» появился не на пустом месте. Ему предшествовала многотысячелетняя басенная традиция, изображавшая лиса мошенником и плутом. Сыграла роль и еще одна, существенная, деталь. Лис — рыжий парень, а доверия к рыжим в европейской культуре никогда не было. В XIV веке детей пугали Рыжим Иудеем, в одном из трактатов по физиогномике говорится: «Волосы рыжие, густые и прямые обозначают весьма зловредного, высокомерного, самонадеянного, завистливого, злобного обманщика и хитроватого. Волосы рыжие и тонкие обозначают скрывающего гнев и часто замышляющего многие козни, более молчаливого, но составляющего про себя злые планы. Волосы тонкие, рыжие и кудрявые обозначают более гневливого и долго помнящего зло, льстивого и не соблюдающего в совершенстве договор любви. Волосы рыжие, густые и кудрявые обозначают высокомерного и чванливого, легкого, бодрого притворщика или лжеца, однако весьма милостивого в товарищеских отношениях и по настроению много тратящего» . В латинской поэме «Руодлиб», первом из рыцарских, авантюрных романов, сохранившихся до нашего времени в двух рукописях XI века, король дает Руодлибу совет: «Никогда не выбирай себе рыжего друга, ибо в гневе он всегда забывает о верности, ведь зловещие признаки сочетаются с гневом неутихающим. Хотя он и добр, однако в нем сидит обман, которого избежать не сможешь, да еще сам замараешься: дотронешься до дегтя — и под ногтями грязи не вычистишь» (фрагмент 5, строки 451 — 456). Ассоциации были прямые и очевидные. Лисица не самый популярный персонаж Эзоповых басен (в этом она уступает и собакам, и льву, и ослу), зато на одном из папирусов весьма сомнительного содержания изображены фривольные забавы животных, подражающих людям, в том числе и лисы. Лисица оказалась среди персонажей, запечатленных «Физиологом»: «Лиса — это очень коварное животное, оно порождает обман. Как проголодается и не обнаружит, чем наесться, то ложится отдыхать в расщелине на соломе, распластается на спине и затаит дыхание. А птицы, решив, что она умерла, спускаются на нее, чтобы склевать, но она хватает их и снова ложится. Так птицы погибают дурной смертью. А дьявол во всем уже тоже мертв, равно как и дело рук его. И те, кто хотят приобщиться плоти его, умирают. Из плоти его исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления (Мтф. 15, 19). Так и Ирод был уподоблен лисице (Лук. 13, 32). И записаны слова Спасителя: Лисы имеют норы (Мтф. 8, 20; Лук. 9, 58). А в „Песне Песней": Ловите нам лис, лисенят, которые портят виноградники (Песн. 2, 15). И Давид в 62-м псалме: „Станут добычей лис". Хорошо Физиолог сказал о лисе». В средневековых бестиариях рассказ о притворившейся мертвой лисе оказался дополнен впечатляющей деталью: лиса, перед тем как притвориться мертвой, «валяется в красной грязи, чтобы казалось, будто она изранена», а для большей достоверности высовывает из пасти язык. Среди литературных прототипов «Романа о Лисе» называют в первую очередь две латинские поэмы «Избавление узника, описанное через аллегорию» и «Изенгрим». «Избавление узника», созданное в XI веке, выводит на первый план Волка, пойманного им Теленка и Выдру, история Лиса, враждующего с Волком из поколения в поколение, становится центральным сюжетом, по отношению к которому бегство сообразительного Теленка из когтей Волка представляет рамочную фабулу Участь Волка незавидна: своими рогами Бык пригвоздил его к стволу дерева. Поэма Ниварда Гентского «Изенгрим» была закончена около 1148 года (после неудачи Второго крестового похода) , в ней Волк также выступает в роли главного действующего лица, а Лис Рейнард — непременного злодея, мстящего Волку за единожды произнесенную угрозу: «Ты станешь добычей моей!».

Первоначально Мул отвечал, что его дед — благородный конь, но с годами эта история обрастала все новыми и новыми подробностями и в пересказе знаменитого проповедника Якова де Витри (ум. 1240) уже выглядела так: «Человек умирает быстро, век его недолог, часа своей смерти он не ведает, поэтому следует ему, минуя многое, устремиться к самому необходимому. Любопытные же по глупости своей пытаются разузнать о том, до чего им не должно быть дела, и этим они подобны Лису, которой, подойдя к Мулу, спросил: „Что ты за животное: лошадь или осел?" А он в ответ: „Что тебе? Я — тварь Божья". А Лис: „Да вот хочу узнать о твоем происхождении". И поскольку Лис настаивал, Мул ответил: „Я — внук славного боевого коня короля Испании". А Лис: „Кем был твой отец, а твоя мать?" Возмущенный и разгневанный, Мул ответил: „На подкове правой задней ноги записана вся моя родословная". А когда Лис подошел, чтобы прочесть буквы, Мул поднял ногу, ударил Лиса и убил его».

Каждый автор переделывал сюжет в соответствии со своими целями. Одо из Черитона — а его версия более поздняя, чем рассказ Петра Альфонсина, — писал: «Как-то раз Лиса случайно угодила в ведро и оказалась на дне колодца. Появился Волк и спросил, что это Лисичка там делает. „Мой сотоварищ, о если бы ты мог присоединиться ко мне, ведь здесь так много отменной, большущей рыбы!" Изегрим спросил: „А как мне туда спуститься?" Лисичка ответила: „Там, наверху, висит ведро, полезай в него и спустишься". А было в колодце два ведра, так что когда одно опускалось, другое поднималось. Волк залез в то ведро, что было наверху, и стал спускаться, Лиса при этом поднималась кверху. Вот они встретились, и Волк спросил: „Мой сотоварищ, куда же ты?" Лиса ответила: „Я уже наелась и поднимаюсь, а ты спускайся — и увидишь чудо". Несчастный Волк спустился, но не обнаружил ничего, кроме воды. Поутру пришли крестьяне, достали Волка и забили его до смерти».

Здесь следует сделать небольшое отступление и сказать о том, что средневековому Лису присуща половая двойственность. Волк — он всегда Волк, известный под именем Изегрим (оно возводится к словосочетанию «isen grim» — «твердый шлем»), у него есть жена (к которой Рейнард Лис упорно пристает), дети, все как подобает. Кроме того, Капитолийская волчица однозначно определяла негативную окраску именно мужского образа. С Лисом иначе: слова позволяли обозначать этого зверя то в мужском, то в женском роде. Рейнард (его имя могло произойти из фразы «надежный совет») несомненно мужчина, но постоянная перемена пола в отдельных новеллах напоминает об истории, рассказанной Эзопом: «Говорят, что гиены каждый год меняют свой пол и становятся то самцами, то самками. И вот однажды гиена, встретив лисицу, стала ее корить: она, гиена, хочет стать ей подругой, а лисица ее отвергает. Но та ответила: „Не меня кори, а свою породу — из-за нее не могу я знать даже, будешь ли ты мне подругой или другом"» .

Третья ветвь «Романа о Лисе» также упоминается в проповедях Якова де Витри: «Слышал я о лисе, которого в народе называют Рейнардом, что он мирно приветствовал птичку, которую по-французски называют синицей, а она ему говорит: „Откуда идешь?" А он: „С королевского собрания, где был клятвенно утвержден мир между всеми зверями и птицами. А поэтому, прошу тебя, давай поцелуемся примирения ради". — „Боюсь, как бы ты меня не схватил". А ей Рейнард: „Подходи, не бойся, я закрою глаза, чтобы тебя не поймать". Птичка подобралась ближе и стала летать вокруг, он же, разинув пасть, попытался ее схватить, но она успела ускользнуть от лиса, который хоть и дал клятву, однако был готов нарушить мир».

Порою о том, был ли позаимствован сюжет для пополнения коллизий «Романа о Лисе» или, наоборот, проник в новеллистическую литературу из романа, судят по присутствию или отсутствию у зверей имен собственных. Известно, что большинство из этих имен значимы. Медведь Брюн — «бурый», петух Шантеклер — «поющий зарю», собака Кортойс — «придворный лизоблюд».

«Роман о Лисе» весьма быстро распространился по Европе и шагнул в пограничные с французским языком страны. К концу XII — началу XIII века относится фрагмент (всего 668 строк) стихотворного романа «Райнеке Лис» , написанного на языке, бытовавшем в Эльзасе (две другие, полные рукописи «Райнеке лиса» относятся к XIV веку). Эльзасский роман — первое произведение, где отдельные ветви цикла о Лисе были сложены в единое целое. Хотя созданная во Фландрии поэма «Рейнард Лис» сохранилась только в рукописях первой половины XIV века, однако анализ ее содержания позволил датировать это произведение рубежом XII — XIII веков, ведь именно в это время жили упоминаемые в поэме клирики и каноники. Франко-итальянская поэма «Райнардо и Лезенгримо» известна в двух рукописях XIV и XV века и представляет собой перевод отдельных ветвей романа, выполненный скорее всего еще в начале XIII века. Все это говорит о том, что роман не просто оказался популярен — он расходился по рукам, переписывался и дополнялся с невероятной быстротой. В конце XIII века в недрах итальянских канцелярий появилась новая интерпретация романа — переписка короля Льва со своим придворным, Зайцем. Цель составления подобного рода документов очевидна. С одной стороны, лишний раз отточить свое перо в делопроизводстве, с другой — посмеяться над собственным трудом и соратниками по канцелярии, погрязшими во всякого рода реестрах и рескриптах.

«Послание Льва Ослу и Зайцу,с тем чтобы они доставили к нему Лиса

Могущественный король Лев приветствует зверей — Зайца и Осла, своих преданных слуг. В то время как все дикие звери и все множество земных тварей, как домашних, так и свирепых, находятся в нашей власти и повинуются нам, один только Лис, виновный в обмане и заговорах, остается непокорным, не веря в истинное величие могущества нашего. И хотя его неоднократно вызывали, он не пожелал появиться при нашем дворе. А ведь из-за его уклонения наш суд завален тяжбами, и жалующиеся на него не могут получить никакого удовлетворения. Поэтому, полагаясь на вашу преданность, я повелеваю, чтобы вы как можно скорее позаботились доставить этого убийцу в суд, — пусть он законным образом и в нашем присутствии представит в день седьмых календ апреля (25 марта) ответ на обвинения, выдвинутые против него петухами л курами. А о том, как вы его доставите, когда, в чьем присутствии и что вы будете там делать, сообщите нам лично, письменно и надлежащим образом.

Ответное донесение Зайца Льву

Могущественному царю царей, повелителю всех зверей и животных, какие только обитают на свете, великолепному и величественному господину Льву. К его стопам припадает устами Заяц, смиренный и преданный слуга. Мы приняли королевское послание, склонившись перед ним и прочитав его самым что ни на есть внимательным и преданным образом, а засим, согласно Вашему повелению, мы устремились к исполнению Вашего поручения и в сопровождении надежных свидетелей без промедления отправились, чтобы призвать Лиса, которого мы обнаружили на весьма отвесной, невероятно высокой и ужасной Менале, где ни человеку, ни зверям пробраться не просто. По его внешнему виду можно было сказать, что в намерениях у него бунт, никак не покорность. И поскольку нам было не по силам взобраться на подобную кручу, ибо один из нас был слишком тяжел, а на другого напал страх, мы попросили подняться наверх нашего преданного друга и поверенного в делах господина Козла Бородатого, умудренного возрастом и сведущего во всем. Он, согласившись на это после долгих уговоров, поднялся наверх и сообщил Лису, притворившемуся больным, о причине и поводе нашего прибытия. Ему едва удалось добиться того, чтобы Лис заговорил с нами из своей пещеры, расположенной на самой вершине, однако он не пожелал спуститься и принять королевский приказ. Он просунул свою покрытую капюшоном голову сквозь расщелину и разразился словами, которые никак нельзя повторять при дворе, представив два оправдания. Во-первых, заявил, что страдает от тяжелой болезни. Во-вторых, возвратившись к миру в сердце своем, в искупление своих преступлений, совершенных в прошлом, он принял монашеский обет и за прочее отвечает перед Царем Небесным, а не царем зверей, стал отшельником, предался размышлениям и не собирается более возвращаться к мирской жизни. И, желая показать, что он обратился от порока к добродетели, самыми ласковыми словами попросил у меня прощения за все то множество зла, которое он мне причинил, за преследования многие и бесчисленные, которым он меня подвергал. Однако, будучи в здравом уме, я уклонился от благодати примирения с подобным мошенником. Поскольку нам хотелось как можно больше узнать о его болезни, братец Осел, чьи познания во всех областях медицины широко известны, попросил Лиса показать мочу. По рассмотрении он не обнаружил в ней признаков какой-нибудь болезни, напротив, симптомы полного здравия. Решив, что больше мы ничего не добьемся, мы спустились вниз и достигли усадьбы Мено, которая была расположена неподалеку, собираясь там переночевать. Но там царило великое горе, повсюду раздавались плач и причитания петухов и кур, страдавших из-за потери своих сыновей и дочек, которых пожрал Лис, так что мы уклонились от посещения этого места, чтобы не нарушать их траур. И вот, когда мы шли по лесной чаще, навстречу нам внезапно появился Волк, миролюбивый на вид. Он захотел отвести нас в свое жилище. Но брат Осел напрочь отказался от этого, сказав мне на ухо по секрету, что это корчма, куда есть вход, но откуда нет выхода, и в ней обитают звери-разбойники.

Приближалась ночь, и нам следовало подыскать себе место для отдыха. И тут внезапно перед нами появилась Обезьяна, спальничий господина Лиса, которая отвела нас в свое жилище и поставила перед нами куриц, цыплят, гусей, голубей и блюда из всех сортов птицы, чем утолила наш голод. Но — о горе! — с первым криком петуха поднялся переполох! Появился вор и разбойник Волк вместе со своими подельниками и стал стучать в дверь. Услыхав их, я едва успел выбраться через створку, но мой сотоварищ Осел, слишком тяжелый и медлительный, чтобы бежать, оказался добычей и пищей для волчьей пасти. Я хотел бы сообщить об этом Вашему Величеству лично, но во время бегства переломал себе кости настолько, что не в силах припасть к стопам Вашего Величества, дабы поведать о подобных напастях. И все же да будет Вам угодно, покуда еще не поздно, обратить внимание на ту опасность, которая грозит судьбе Вашего королевства. Если не избавиться от нее в скором времени, распространится нечестие и приумножится зло, да настолько, что от него уже не поможет никакое лекарство. Ведь сказано:

В самом начале болезнь пресеки — напрасны лекарства,

Если успеет она вызреть в упущенный срок .

Ведь если подобное случается с Вашими посланниками и легатами, то по отношению к Вашему Величеству могут поступить и того хуже».

Наряду с канцелярской сатирой излюбленной темой издевательств Лиса Рейнарда является монастырская жизнь и духовное сословие. Сам Лис неоднократно объявляет о принятии обета и желании отправиться в паломничество — искупать грехи. Его готовность повсеместно исповедоваться — отличный трюк, чтобы заполучить добычу. Одо из Черитона рассказывает следующую историю (седьмая ветвь романа): «Как-то раз Лис оказался в курятнике, и тут подоспели люди с плетями и отхлестали его так, что он сбежал, едва живой, через нору. Отполз в сторону, упал на стог сена и принялся стонать. Стал просить, чтоб позвали капеллана, который отпустит ему все грехи. Тут пришел Шантеклер, то есть Петух, это он у животных был капелланом. Опасаясь Рейнарда, он сел поодаль. Рей-нард исповедовался в своих грехах и между прочим стал тянуть к капеллану морду. Капеллан спросил: „Чего ты ко мне тянешься?" А Рейнард ему: „Это от тяжкой болезни. Помилуй меня". Между тем он поведал о других грехах и, раскрыв пасть, дотянулся головой до Петуха, схватил его и сожрал». О другой исповеди Лиса вспоминает Яков де Витри: «Вот что такое исповедь Лиса, которую во Франции называют исповедью Рейнарда. Его должны были повесить, и он отправился ко двору Льва в сопровождении Барсука, которому и исповедовался во всех своих грехах. Но в тот же день он увидел кур возле дома одного крестьянина и сказал Барсуку: „Отправимся по той дороге, которая ближе к крестьянскому долгу". Барсук ему ответил: „Несчастный, ты ведь только что исповедовался передо мной во всех своих грехах и в том, что ты сожрал множество кур, то же пообещал и Господу, что никогда больше не совершишь ничего подобного". А Лис ему: „Верно говоришь, но я об этом как-то позабыл"» (эта история нашла отражение в первой ветви «Романа о Лисе").

Если монашество Лиса — образец ничем не прикрытого цинизма, то Волком движут жадность и зависть. «Изегрим захотел стать монахом. После долгих уговоров капитул согласился, он получил клобук, ему выбрили тонзуру. Приставили его читать. Надо говорить „Отче наш", а он всегда отвечает „агнец" или „баран". Монахи стали его учить смотреть на Распятие и Святые Дары, а он вечно пялился на агнцев и баранов. Так и многие монахи: твердят про барана, желают,доброго вина", пялятся на вырезку и в свою тарелку, поэтому в Англии говорят: „Сколько волка Псалтырь читать ни учи, а он все равно в лес смотрит"» (Одо из Черитона). Волк, желающий приобщиться к привилегиям духовного сословия, постоянно терпит неудачу. Стоит напомнить сюжет, который нередко приурочивался ко времени Великого поста: «Рассказывают, что Лис коварно убедил тощего Волка полезть вместе с ним в кладовую, а Волк настолько объелся, что не смог вылезти в узкое окно, через которое они влезли, и прошлось ему поститься до тех пор, пока он не стал тощим, как прежде, — и все равно, когда вылезал, содрал себе шкуру». Душеполезное дело (пост) на поверку продиктовано необходимостью спастись от неминуемой гибели (и этому верили).

Жанр, который историки литературы пригвоздили ярлыком «клерикальной сатиры», на самом деле пример вполне здравого взгляда на рутину бытия и бесконечную череду обязательных обрядов. Это хорошо видно на примере еще одной истории, рассказанной Одо из Черитона: «О собрании зверей. Случилось Волку умереть, и тут Лев собрал всех зверей, чтобы справить похороны. Заяц тащил святую воду, ежики — свечи, козлы били в колокола, овцы рыли могилу, лисы несли погребальные носилки с усопшим, Беренгарий, то есть Медведь, справил мессу, Бык читал Евангелие, Осел — Послания. Справив мессу и похоронив Изегрима, звери хорошенько перекусили на его средства и пожелали повторить еще раз. Так оно и происходит после смерти богатого грабителя или ростовщика. Аббат собирает всех зверей, то есть тех, кто живет по-звериному. Частенько случается, что в толпе монахов, в одеждах черных и белых, всё одни звери: львы — грех гордыни, лисы — обман, медведи — ненасытность, зловонные козлы — похотливость, ослы — лень, ежики — язвительность, зайцы — трусость, ибо дрожат, даже когда бояться нечего, быки — земные труды». В рассказе, весьма кратком, каждой твари отведена своя роль (упорядоченность — куда ж без нее в те времена) и одновременно всякий зверь что-нибудь да символизирует.

У этого символизма, равно как и в самом поведении зверей, нет четкой определенности. Кот традиционно враг Лиса Рейнарда. «Лис, или Рейнард, как-то раз повстречал Тиберта, то есть Кота. Рейнард говорит: „Сколько ты знаешь хитростей и уловок?" Кот в ответ: „Только одну и знаю". — „А какую?" Кот говорит: „Как собаки погонятся за мною, я взбираюсь на дерево. А ты сколько знаешь?" — „Да штук семнадцать и еще целый мешок, пошли со мной, обучу тебя своему ремеслу: собакам до тебя и вовсе будет не добраться". Кот согласился, и они отправились в путь вместе. Вышло так, что охотники с собаками погнались за ними. Кот говорит: „Слышу лай, и мне уже страшно". А Рейнард ему: „Не бойся, я научу тебя, как сбежать". Охотники с собаками подошли совсем близко, и тут Кот сказал: „Я с тобой дальше не пойду, лучше возьмусь за свое ремесло". И вспрыгнул на дерево. Собаки оставили его и погнались за Рейнардом и схватили его: одна за голень, другая за брюхо, третья за спину, четвертая за голову. А Кот, сидя наверху, прокричал: „Рейнард! Рейнард! Похоже, тебе пора развязать свой мешок, ибо все твои уловки выеденного яйца не стоят"». Однако в романе Кот однажды вступается за Лиса, защищая его перед своим более традиционным врагом, псом Кортойсом. Примечателен комментарий, который присовокупляет к этой истории Одо из Черитона: «Под Котом понимаем простака, который знает только одну уловку — подпрыгнуть в небо. Под Рейнардом мы понимаем адвокатов и судебных стряпчих — обманщиков, у которых семнадцать уловок, да еще полный мешок. И вот появляются охотники и псы преисподней и охотятся на людей: правые возносятся на небеса, а нечестивые, обманщики попадают в лапы демонов».

Барсук Гримберт обычно заступается за своего родича, но Яков де Витри рассказывает такую историю: «Говорят, что барсук обладает следующими свойствами: зубами и когтями он делает себе нору в скале, а еще он — самое чистое животное и никакого зловонного запаха выносить не может. Зная это, коварная лиса оскверняет его нору, барсук уходит прочь, а лиса поселяется в доме, который не строила и ради которого не трудилась». Порою и лиса может оказаться потерпевшей стороной: «Орел похитил лисенка и не поддавался уговорам вернуть его. Тогда лиса развела под деревом большой костер, и орлята задохнулись от дыма. Поэтому не следует пренебрегать слабыми, ибо иногда они хитростью одерживают верх над сильнейшими, потому что способны не только убивать, но и прийти на помощь».

Одна из любимых профессий Рейнарда — медицина. Отношение к врачам всегда было настороженное, а смертность в те времена высокой. Поэтому история, поведанная монахом-доминиканцем Жаном де Шипи, доктором Оксфордского университета, с 1352 по 1360 годы занимавшего кафедру епископа Оксфордского, звучала вполне убедительно: «Однажды Лев, тяжело заболев, послал за Лисом, чтобы тот дал ему совет, как выздороветь. Лис пришел, осмотрел мочу, пощупал пульс и сказал: „Господин, ты тяжко болен, и причина твоей болезни в холоде, а поэтому тебе необходимо горячее лечение"». А Лев ему: „Магистр, скажи как". И Лис, желая отомстить Волку, которого он ненавидел от природы, сказал Льву: „Господин, советую тебе обзавестись шубой из волчьей шкуры, ибо она подойдет тебе лучше всего и избавит тебя от всякого холода". Лев поверил совету врача, приказал позвать Волка, содрал с него живьем шкуру и после этого отпустил". История эта была известна еще во времена Ниварда Гентского (в «Изенгриме» Волк пытался предложить вместо своей чужую шкуру), а в романе, предлагаемом ныне вниманию читателей, Лис и вправду оказывается сведущ в медицине (ведь находит же он траву, с помощью которой Льва по-настоящему можно вылечить).

Цикл преданий о лисе Рейнарде с XII до середины XV века существовал в двух ипостасях. С одной стороны, разраставшийся и ветвистый роман, написанный стихами и переводившийся то тут то там, с другой — краткие прозаические истории, поселившиеся на страницах сборников новелл и излагавшие сюжет каждой ветви романа по отдельности. Появление первого прозаического цикла почти совпало по времени с изобретением книгопечатания. Благодаря печатням «Роман о Лисе» обрел совершенно новую аудиторию. В Англию печатный пресс доставил Уильям Какстон. Торговец тканями по первой профессии и литератор по призванию, он трудился над переложением «Собрания историй о Трое», оказавшись по воле случая при роскошном дворе герцогов Бургундских, где его начинание было оценено герцогиней. Завершив перевод, Какстон решил дать ему широкое хождение и отправился вникать в суть только что появившегося книгоиздательского дела. В Брюгге он открыл типографию и издал в 1473 году свой перевод повестей о судьбе Трои. Четырьмя годами позже печатный станок был доставлен в родную Англию, где за восемнадцать лет книгоиздательской деятельности Какстон выпустил около сотни названий, причем двадцать четыре книги перевел или переложил сам. В 1481 году он взялся за «Роман о Лисе» и предложил публике первый ясный и общедоступный прозаический вариант. В основу перевода Уильяма Какстона легла голландская книга о Лисе, но по ходу работы переводчик кое-что дополнил и переделал, ведь Какстон был по совместительству издателем Чосера и других авторов, подвизавшихся на поприще «лисописания». Книга Какстона стала наиболее популярным образцом переработки цикла преданий о Рейнарде в прозе. Как ни странно, сделать шаг от стихов к речи прозаической — задача не из самых тривиальных. Средневековье унаследовало от поздней античности романы прозаические: «Историю Аполлония, царя Тирского», книги Диктиса и Дареса о Троянской войне, «Повесть о рождении и победах Александра Македонского». Но крупномасштабные прозаические произведения на темы собственно средневековые (в первую очередь, рыцарские романы) относятся к началу XIII века. До тех пор пока не появилось книгопечатание, прозаический роман уступал в популярности сборникам новелл и повестей, куда нередко включались краткие пересказы сюжетов. Литературные интересы Уильяма Какстона, почувствовавшего, что будущее за pulp fiction, и взявшегося публиковать «Смерть Артура» и «Роман о Лисе», сыграли едва ли не решающую роль: ведь важно было почувствовать не только, что печатать, но и что станут читать.

Я. Горелов

История Лиса Рейнарда, изданная в 1481 году Уильямом Какстоном

Лев, волк и лис договорились поохотиться вместе. Лис поймал гуся, волк — тучного барана, лев — тощего быка. Собрались обедать. Лев спросил у волка, как разделить добычу. Волк сказал: «Пусть каждый полакомится тем, что поймал: лев — быком, я — бараном, а лис — гусем». Разгневанный лев поднял лапу и когтями содрал шкуру у волка на голове. Затем лев спросил лиса, что тот скажет. Лис ответил: «Вы, господин, отведайте тучного барана — сколько пожелаете, ибо у него нежное мясо, потом гусятины — по своему желанию и напоследок немного говядины — у быка ведь жесткая плоть. А объедки отдайте нам, вашим людям». Лев сказал: «Хорошо говоришь, кто тебя научил так отменно делить?» А лис в ответ, указывая на содранную шкуру: «Господин, красная шляпа моего сотоварища».

Одо из Черитона. Басни. XIII век

Так начинается история о Лисе Рейнарде

Вэтой истории читатель найдет притчи, аллегории и поучительные случаи о многих событиях. Эти истории помогут читателю обогатиться хитроумным знанием о тех вещах, какие повсеместно встречаются в мире: в светской жизни и в жизни духовной, а также среди купцов и простолюдинов. Эта книга написана для пользы и процветания всех добрых людей, коль скоро, читая ее или же слушая, смогут они понять и уразуметь упомянутые хитрые уловки, что происходят повсюду в мире. Не для того, однако, чтобы пытаться повторять их в своей жизни, но чтобы каждый мог их избежать и оградить себя от хитрых и гнусных негодяев и не стать жертвой обмана. Тот, кто захочет проникнуть в самую суть истории, должен перечитывать эту книгу часто и многократно, должен серьезно и с усердием размышлять о прочитанном. Потому как эта книга изложена весьма хитроумно, вы и сами увидите, и прочесть ее следует не единожды. Ибо, прочтя ее единожды, человек не может усвоить ее истинный смысл и найти верное понимание, а правильно понять книгу позволит лишь частое и многократное прочтение. Тем же, кто достигнет сего понимания, эта книга доставит пользу, радость, удовольствие и будет благотворна.

Как Лев, король зверей, разослал приказ, чтобы все явились ко двору

Стояло время Пятидесятницы, или Троицы, когда леса становятся прекрасны и приятны для взора. Деревья оделись в листву и украсились бутонами, земля покрылась травой и ароматными цветами, сладкоголосые мелодии птичьего пения слышались повсюду. В эту пору, в эти священные праздничные дни, Лев, благородный король всего звериного мира, созвал всех в Стаден, желая узнать, как живут его подданные и что происходит в его владениях. И приказал он, чтобы к нему явился всякий зверь; и все звери его послушались и прибыли ко двору, и большие и малые. Не явился только Лис Рейнард, потому что знал он за собой вину и многие прегрешения против многих зверей, что там соберутся. И он не дерзнул явиться ко двору, когда король собрал всех зверей. И многие из тех, кто собрались при дворе, горько жаловались на Рейнарда.

Первая жалоба на Рейнарда Лиса от Волка Изегрима

Волк Изегрим с чадами и домочадцами пришел и встал перед королем. И он сказал:

«Великий и могущественный князь, милорд король, взываю к тебе, к твоему великому могуществу, праву и милосердию, чтобы ты сжалился над нами. Велики оскорбления и огромны унижения, что нанес Рейнард Лис мне и моей жене. Знай же, он вошел в мой дом против воли жены. И осквернил он моих детей тем, что помочился на них, отчего они стали слепнуть. И назначен был день, и решено было, что должен Рейнард прийти и оправдать себя и поклясться на священных книгах, что он не виновен. Но когда принесли ему священную книгу, то Рейнард внезапно передумал и отправился обратно в свою нору, как будто ему и дела нет. И, благородный король, многие звери, что собрались сегодня при дворе, это подтвердят. И немало еще обид он мне нанес, и нет на свете никого, кто мог бы рассказать обо всех его злодеяниях, о коих я умолчал. Но позор и бесчестье, какие навлек он на мою жену, я никогда не стану терпеть и не буду страдать неотмщенным. Он дорого заплатит мне за это оскорбление».

Жалоба Кортойса, гончего Пса

Когда Волк закончил свою речь, с места поднялся маленький Пес по имени Кортойс. И обратился он к королю с жалобой. В холодную зиму, в лютый мороз, был он в большой нужде, и остался у него один только мясной пирог, и не было другой пищи. И пирог этот отнял у него Рейнард Лис.

Потом заговорил Кот Тиберт

Тогда из толпы вышел Кот Тиберт, и был он сильно разгневан и сказал:

«Милорд король, я слышу, как многие здесь поносят Рейнарда, и никого нет, кто потрудился бы оправдать его. Жаловался и Кортойс. Много лет уж минуло с той поры, а я не жаловался, хотя пирог тот был моим. Это я раздобыл его ночью на мельнице. Мельник лежал и спал. А если Кортойсу что и перепало от того пирога, так только через меня».

Заговорила потом Пантера

«Думаешь ты, Тиберт, что не пристало здесь жаловаться на Рейнарда, а он ведь настоящий убийца, разбойник и вор, и никого он не любит, даже короля, нашего господина, как то должно быть. С легкостью оставит он и добро и честь, чтобы только заполучить одну жирную куриную ножку. Я расскажу вам то, что сама видела. Расскажу, что сделал он вчера с Зайцем Кивартом, который стоит здесь под защитой и охраной короля. Обещал он Киварту, что научит его Символу Веры, и тот станет добрым капелланом. Усадил он его у себя между лап, стал громко петь и кричать: „Верую, верую". А я тогда проходила мимо и услыхала эту его песню. Тогда я подошла ближе и увидела, что вдруг оставил мессир Рейнард свое пение и молитвы и стал играть в другую свою старую игру. Схватил он Киварта за горло, и, если бы не подоспела я тогда, он бы лишил его жизни. Посмотрите, и вы увидите свежие раны у Зайца Киварта. Ибо правду говорю, милорд король, если оставишь ты такое безнаказанным, и отпустишь с миром, того, кто нарушил наш покой, и не совершишь справедливого суда над своими подданными, через многие годы детей твоих обвинят в этом. И правду сказал ты, Изегрим, — уверенно продолжала Пантера, — добро и справедливость должны свершиться во благо тех, кто с радостью будет жить в мире и согласии».

Говорил потом Барсук Гримберт, сын сестры Лиса. Он защищал Рейнарда перед королем

Заговорил потом Барсук Гримберт, который был сыном сестры Лиса. Был он в гневе.

«Сир Изегрим, злые речи в обычае у врагов, они редко говорят добро. В чем ты обвиняешь моего дядю Рейнарда? Кто из двоих более виноват перед другим, того и должно повесить как вора на дереве. Но будь он сейчас здесь и предстань перед королем, как ты сейчас, то тебе бы не отделаться тем, чтобы просто выйти перед всеми и просить у него прощения. Ты нанес ему раны, терзал дядю злобными и острыми зубами так много раз, что я и сказать не могу. Расскажу я лишь о некоторых вещах, какие знаю. Разве ты не помнишь, как несправедливо поступил с рыбой, которую он сбросил с повозки? Ты следовал за ним вдалеке и съел всю хорошую рыбу, оставив ему лишь хребет да кости, которые сам ты не мог съесть. Так же поступил ты и с жирным свиным окороком, что пах так ароматно. Ты один набил им свое брюхо, а когда дядя попросил свою долю, вновь ответил ему с презрением: „Рейнард милый, с радостью отдам твою долю". Но мой дядя ничего не получил и не добился справедливости. А это он, презирая страх и опасность, отвоевал тот свиной окорок. Ведь пришел человек и бросил его в мешок, так что он едва сумел спасти свою жизнь. И подобные обиды множество раз терпел Рейнард от Изегрима.

О милорды, думаете вы, что этого достаточно, но он еще жалуется на дядю моего Рейнарда, что тот оскорбил его, обидев жену. Мой дядя возлег с ней, но было это семь лет назад, еще до того, как Изегрим женился на ней. И если Рейнард получал с ней удовольствие, что из того? Вскоре она уже излечилась от любви к нему, и, значит, по праву не должен был Изегрим жаловаться. Ему не следовало упоминать об этом, ибо и себе не сделал он чести, возведя напраслину на свою жену. Она не выступала с обвинением и не жаловалась. И выступление Зайца против моего дяди, по-моему, просто глупость. Если он не усвоил урока как должно, разве не вправе Рейнард, его наставник, наказать его за провинность? Когда бы школьников не били, не наказывали и не взыскивали с них за леность, никогда они бы и не выучились.

Стал потом жаловаться Кортойс, как с огромным трудом добыл он себе мясо в зимнюю пору, в такое время, когда не найти никакой пищи. А следовало бы ему вести себя тихо, потому что он это мясо украл. Male quesisti et male perdidisti — правда в этом, ибо добытое нечестным путем не принесет пользы. И кто обвинит Рейнарда в том, что он отнял у вора украденную добычу? Для всякого, кто столь же хорошо знаком с законом и различает, где правда, и кто так же благороден по рождению, как мой дядя Рейнард, — это яснее ясного. А он знает хорошо, как следует поступать с украденным добром. Вы все присудили бы Кортойса к повешению, когда бы он попался на воровстве. Дядя мой не столь уж грешен перед короной, он поступил справедливо, не получив на то соизволения, и в этом вся его вина. А в награду ему достаются не почести и слава, но одни лишь жалобы. Мой дядя — благороден и честен, он не потерпит ни лжи, ни обмана и шагу не ступит без совета своего священника. И говорю я вам, что, с тех пор как господин мой король объявил всеобщий мир, дядя и не помышлял причинять кому-либо вред. Ибо вкушает он пищу лишь единожды в день, живет подобно отшельнику, он истязает свое тело и носит власяницу, и более года уже не пробовал он мясной пищи. А вчера сказали мне, что он оставил свой замок и удалился в пещеру отшельника, где и живет. И не охотится он больше и не алчет никакой добычи, а живет лишь одной милостыней и подаянием людским и предается покаянию. И сделался он очень бледен и тощ от молитв и бдений, но счастлив он, что обратился к Богу».

Так защищал Гримберт своего дядю и говорил такие слова. И увидели все тогда, как спустился к ним с горы Петух Шантеклер и привез он на похоронных дрогах мертвую курицу, у которой Рейнард оторвал голову. И следовало показать это королю, чтобы он знал о том, что случилось.

Как Петух жаловался на Рейнарда

Вышел вперед Шантеклер и жалобно всплеснул крыльями и распушил перья. По обеим сторонам его повозки стояли две печальные курицы, одну звали Кантарт, а вторую добрую курицу — Пестра. И были они две самые прекрасные курицы, каких только можно сыскать от самой Голландии до Ардерна. Каждая несла по горящей свече, прямой и длинной. Были они сестрами курицы Коппен. Они жалобно плакали и стенали о смерти дорогой своей сестры.

Две молодые курицы несли цыплят, а те кричали отчаянно и плакали так громко о смерти Коппен, своей матери, что слышно их было повсюду. И так пришли они к королю. И сказал тогда Шантеклер:

«Милостивый государь, господин мой король, выслушай нашу жалобу и ужаснись тому злу, что свершил Рейнард против меня и моих детей, которые здесь перед тобой. Случилось это в начале апреля, тогда стояла прекрасная погода. Я был счастлив и горд, ибо имел большую семью. Было у меня восемь прекрасных сынов и семь прекрасных дочерей, которых высидела моя жена. Все они были сильные, жирные и бегали во дворе, обнесенном высокой стеной. И был там сарай, в коем жили шесть огромных собак, они содрали кожу и разорвали на куски многих зверей, но дети мои их не боялись. Рейнард-вор питал к псам глубочайшую вражду, ведь они были уверены, что он не сможет забраться к нам во двор. Великое множество раз обходил стену этот подлый вор и поджидал в засаде, а собаки набрасывались на него и прогоняли прочь. Однажды они напали на него на берегу, и он поплатился за свое воровство. Я видел, как собаки трепали его шкуру, но он все равно не отступился от своей гнусной цели. Господь да простит нас.

Долгое время мы ничего не слыхали о Рейнарде. Наконец он появился снова в обличье отшельника и принес мне письмо, запечатанное королевской печатью. Говорилось в том письме, что король объявил мир повсюду в своем королевстве и все звери и птицы должны жить в согласии и не чинить друг другу вреда. И еще он сказал мне, что сделался теперь монахом, или отшельником, и что будет он каяться в своих прегрешениях. Он показал мне плащ, отороченный мехом, и власяницу под ним. И сказал: „Сир Шантеклер, отныне тебе не надо меня бояться и тревожиться, ибо не буду больше вкушать я скоромного. И настолько я уже стар, что стану всеми силами печься о своей душе. Сейчас я пойду, ибо должен еще произнести молитвы третьего и девятого часа и мои вечерние моления, а вас я вручаю Господу". С этими речами Рейнард удалился и улегся под кустом. Я же был рад и весел и перестал тревожиться. Пошел я к своим детям и закудахтал, подзывая их. И отправились мы за стену, чтобы погулять, из-за этого и приключилась с нами великая беда. Ибо Рейнард, что лежал под кустом, подкрался поближе и отрезал нам путь к воротам. И схватил он одного из детей моих и бросил его в свой мешок. А собаки не смогли уберечь нас. Ждал он днем и ночью и похитил такое множество моих детей, что из пятнадцати оставалось у меня лишь четверо, а остальных всех пожрал этот вор. Вчера же дочь мою Коппен, что лежит сейчас на этих погребальных носилках, отобрали у него собаки. Такую жалобу принес я тебе, всемилостивейший король, сжалься надо мной, ибо незаслуженно постигло меня горе и потерял я прекрасных детей своих».

Вот что говорил король в ответ на эту жалобу

И сказал тогда король:

«Сир Барсук, ты слышал о делах своего дяди-отшельника, о том, как постился он и предавался молитвам и покаянию. И если я проживу еще хотя бы год, он понесет за свои дела заслуженную кару. Теперь слушай, Шантеклер. Жалоба твоя ясна, и мы все видим тело твоей дочери, мы отдаем должное смерти и не вправе дольше держать ее здесь. Мы вручаем ее Богу, споем ей поминальные молитвы и предадим со всеми почестями земле. А потом будем держать совет со всеми лордами о том, как поступить по праву и справедливости в этом случае и наказать лживого вора».

И начали они потом читать первый стих «Placebo Domino» , но это такая длинная молитва, что пересказать ее здесь невозможно. Когда они прочли молитвы и отслужили заупокойную службу, то положили ее в могилу, а сверху поставили мраморный камень, отполированный столь гладко, что он стал подобен стеклу. И высечено было на нем огромными буквами: «Здесь похоронена Коппен, дочь Шантеклера. Ее загрыз Лис Рейнард. Плачьте же по ней, ибо она приняла бесславную смерть». После этого король послал за своими лордами и за мудрейшими из своих мудрецов, чтобы держать совет, как следует наказать Рейнарда, этого великого убийцу и преступника. Было решено, что прежде следует послать за Рейнардом, так как он отсутствует без всякой причины. А он должен был прибыть на королевский суд и услышать все, в чем его обвиняют. Посланцем к нему решено было отправить Медведя Брюна. Король одобрил это решение и обратился к Медведю с такими словами:

«Сир Брюн, я приказываю тебе доставить Лису наше послание, но береги себя, ибо Рейнард злобен и хитер, он знает множество трюков и с легкостью сможет обмануть тебя, одурачить и ввести в грех».

И отвечал ему Брюн:

«Добрый господин, не тревожься об этом. Лис меня обманывал, но я плохо усвоил тогда этот урок. А сейчас, думаю, уже слишком поздно ему насмехаться надо мной».

И с этими веселыми словами отправился Брюн в путь, но опасались все, что назад он вернется уже не таким веселым.

Как встретил Брюна Лис Рейнард

Брюн отправился своей дорогой. Он был храбро настроен, и можно было подумать, что Лису не удастся его обмануть. Он вошел в темную лесную чащу, где проходила одна из охотничьих троп Лиса. И стояла там высокая гора, которую Брюну надо было перейти по самой середине, чтобы попасть в Разбойничью Нору. Много было у Рейнарда мест для жилья, но замок Разбойничья Нора оставался самым лучшим и надежным логовом. Там он укрывался, когда чего-то страшился. Когда Брюн добрался до Разбойничьей Норы, он увидел, что ворота наглухо заперты. Тогда он подошел к ним, уселся на землю и стал звать Рейнарда:

«Дома ли ты, Лис Рейнард? Меня послал король, чтобы я доставил тебя во дворец, где будут разбирать твое дело. Король поклялся Богом, что коли не прибудешь ты на суд и не подчинишься справедливому и честному приговору, который тебе вынесут, то непослушание будет стоить тебе жизни. Король повесит тебя или привяжет к колесу. Внемли моему совету, Рейнард, и приходи на суд».

Рейнард тогда лежал у ворот, как он часто любил делать, когда пригревало солнце, но, заслышав, что приближается Брюн, Лис живо укрылся в норе. Потому что в его замке было полно нор, тут одна нора, там — другая, а подальше — третья, извилистая, узкая и длинная, со множеством выходов. Лис скрывался в них, когда бывала в том нужда, или когда возвращался с добычей, или когда его преследовали за проделки и преступления. Тогда он убегал и прятался в своих потайных покоях. И преследователи не могли его найти. Многих зверей он так обманул. И стал думать Рейнард, как же ему избавиться от Медведя и досадить непрошеному гостю, и решил он говорить о молитвах.

Думая об этом, Рейнард вылез из норы и обратился к Брюну с такими словами:

«Брюн, дядя мой, приветствую тебя! Я слышал, как ты пришел, но читал вечернюю молитву и посему помедлил и задержался немного. Дражайший дядя, нехорошо поступили те, кто послал тебя в путь через эту огромную гору. Ибо вижу я, как сильно ты устал, вижу, что пот струится по твоим щекам. Не было в том нужды, ведь я сам собирался отправиться ко двору завтра же на заре, но теперь я в меньшей печали, ибо твой мудрый совет поможет мне в этом деле. Неужели не мог король избрать своим посланником кого-нибудь не столь знатного? Велико мое удивление! Ибо из всех живущих на нашей земле после короля ты — первейший по знатности и богатству. Хотел бы я предстать перед судом как можно скорее, но боюсь, что не смогу туда отправиться тотчас же. Потому как я столь плотно поел, что кажется, будто живот мой разорвется и разлетится на куски. А еда была свежей и вкусной, что съел я изрядно».

И спросил его Медведь:

«Дорогой племянник, чем же ты так насытился?»

«Дорогой дядя, ты сам все поймешь, когда я тебе расскажу. Ел я простую пищу, ибо я — простой человек, а не лорд, как прекрасно тебе известно, дражайший дядюшка. Нам, бедному люду, приходится часто вкушать такую пищу, от которой мы с радостью бы отказались, если бы могли выбирать. Ел я большие медовые соты, чтобы только утолить голод. И так разбух от них мой живот, что едва могу я вытерпеть».

Заговорил опять Брюн:

«Увы, Рейнард, из слов твоих явствует, сколь мало ты ценишь мед. Я же восхваляю его и люблю превыше всякой иной пищи. Помоги мне, дорогой Рейнард, заполучить хоть немного этого меду, и я на всю жизнь сделаюсь твоим верным другом и буду стоять за тебя горой, коль скоро ты мне поможешь отведать его».

Как Брюн ел мед

«Брюн, дядя мой, полагаю я, ты смеешься надо мной?»

«Помоги мне Бог, Рейнард, не стал бы я смеяться над тобой».

И опять заговорил хитрый Лис:

«Значит, и вправду твоя любовь к меду столь велика, что если я добуду для тебя больше, чем смогли бы съесть за один присест десять таких медведей, как ты, то будешь мне за это другом?»

«Ни к чему десять медведей, племянник мой Рейнард, — отвечал Медведь, — я и один могу съесть весь мед, что можно только сыскать по всей нашей стране, до самой Португалии».

«Тогда слушай, дядя, — отвечал Рейнард. — Неподалеку здесь живет крестьянин по имени Лантферт, и в таком изобилии имеется у него мед, что в одиночку не сможешь ты его съесть и за семь лет. Ты получишь весь этот мед, если только пожелаешь стать для меня настоящим другом и помогать мне против моих врагов на королевском суде».

И Медведь Брюн обещал ему, что если только он сумеет набить свое брюхо, то станет для Лиса верным и преданным другом и всегда будет защищать его.

Засмеялся тогда злодей Рейнард и говорит:

«Значит, будет тебе семь амбровых бочек, уж я сумею их заполучить и порадовать тебя».

От таких речей возрадовался Медведь и так стал смеяться, что едва мог удержаться на ногах. И подумал тогда Лис Рейнард: «Какая же выпала мне удача, сейчас я отведу его туда, где он умерит свою радость».

И сказал тогда Рейнард:

«Не стоит надолго откладывать наше дело. Уж я постараюсь для тебя, и ты сам увидишь, сколь велика моя добрая воля и признательность. Среди всей моей родни не знаю я никого, кто так постарался бы угодить тебе».

Медведь поблагодарил его. Но он думал, что они напрасно медлят.

«Итак, дядя, пойдем мы скорым шагом, и я приведу тебя туда, где столько меда, что тебе одному не управиться». Лис говорил о палках и ударах, но медведь-простофиля ничего не понял. И долго шли они вместе и пришли наконец на двор к Лантферту. Брюн тогда был очень весел.

Слушайте же теперь о Лантферте. Люди говорят, что он искусный плотник, и как раз в эту пору принес Лантферт к себе на двор огромный дуб и начал его рубить. И, как это обычно делается, вбил он в дуб два клинышка, один за другим, чтобы его распереть. Рейнард был счастлив, увидев это, потому что все вышло именно так, как он желал. И обратился он к Медведю, посмеиваясь:

«Теперь и сам тыпрекрасно видишь, что в этом дереве меда без меры, попробуй, сможешь ли ты забраться внутрь и поесть меда. Сладки и приятны медовые соты, но опасайся съесть слишком много. Вкушай же их умеренно, дабы не нанести вреда своему телу. Ибо, дражайший дядюшка, случись от меда какой вред для тебя, вина падет на мою голову».

«Не тревожься обо мне, Рейнард, родич мой. Или ты думаешь, что я глупец? Мера хороша в любой пище».

«Правду говоришь ты, — отвечал Рейнард. — О чем же мне тревожиться? Иди же и забирайся внутрь».

Медведь Брюн поспешил за медом. Он просунул внутрь две передние лапы и залез головой по самые уши в расщелину ствола. А Рейнард не зевал и быстро выхватил клинья. И не помогли тогда Медведю ни улещивания, ни жалобы. Он был крепко зажат в стволе дерева. Племянник обманом заманил дядю в капкан, да так, что тот не мог выбраться ни силой, ни хитростью, не мог освободить ни ногу, ни голову.

Нисколько не помогло Брюну то, что он был силен и смел. Он наконец понял, что его коварно обманули, и стал тогда реветь, и кричать, и рыть землю задними лапами. Такой он поднял шум и гам, что из дому выскочил Лантферт и не мог взять в толк, что же происходит. В руке он держал огромный крюк. Медведь Брюн не сумел выбраться из капкана, и его охватил страх и ужас, потому что его голова была крепко зажата в стволе дерева, как и передние лапы. Он изворачивался, крутился и пытался вырваться, но все напрасно. Он не знал, как ему освободиться. Лис Рейнард, отбежав на почтительное расстояние, оглянулся? и увидел, что плотник Лантферт вышел из дому. И тогда Лис обратился к Медведю:

«Ну что, хорош мед? Не ешь много, чтобы не разболелся живот, а иначе ты не сможешь отправиться ко двору. Придет Лантферт и принесет тебе питья, чтобы мед не застрял у тебя в горле».

Сказав такие слова, направился Лис Рейнард назад в свой замок, а Лантферт подошел ближе и увидел, что это Медведь застрял в расщелине ствола. Он тогда бросился к соседям и рассказал всем: «Идите скорее, у меня во дворе Медведь». В одно мгновение слух разнесся по деревне, и никого в домах не осталось — ни мужчин, ни женщин. Все бросились во двор к плотнику, прихватив с собой каждый свое орудие — кто вилы, кто грабли, а кто метлу, кто просто колья от забора, а кто цеп для молотьбы. Священник принес крест из церкви, а служка прибежал с хоругвью. Юлок, жена священника, прихватила свою прялку, потому что сидела в это время за работой. Пришла и одна старая женщина, у которой во рту уже не осталось ни одного зуба. Еще больше испугался Медведь Брюн, когда увидел, что против него одного столько народу, и услышал их грозные выкрики. Он рванулся изо всех сил, силясь освободиться, и вырвал голову из расщелины, но ободрал всю кожу и оторвал себе уши. Никогда еще никто из людей не видел зверя страшнее и ужаснее. Кровь заливала его морду. Медведь выдернул из ствола лапы, но оторвал себе когти на правой лапе. Вот каким злом обернулась для него сделка с Лисом. И никогда прежде у него так не болели лапы. Кровь заливала глаза, и он ничего вокруг не видел. Плотник Лантферт и священник со всем приходом бросились к нему и стали его избивать, нанося удары по голове и по морде. Сильно ему досталось, каждый хотел ударить Медведя. Все на него накинулись, и стар и млад, в злобе и ярости. Был там и Хьюлин Кривая Нога, и Людольф Длинный Нос, оба они были в страшной ярости. У одного была свинцовая дубинка, у другого же — огромный свинцовый шар на палке. Они колотили и били его и чуть не забили до смерти. Были там и сир Бертольт Длинные Руки, и Лантферт, и Оттрам Долговязый. Эти-то сильнее остальных старались, потому что у одного был острый крюк, а у другого — кривая палка со свинцовым наконечником Для игры в мяч. Не отставали от них и Бейткин, и прекрасная дама Ауэ Абелквак, и священник с крестом, и супруга его Юлок. Так потрудились они над Медведем, что было непонятно, как он еще дышал. Они били и колотили его изо всей силы. Медведь Брюн неподвижно сидел на месте, охал и стонал, принимая свою участь. Самым благородным по рождению из всех был Лантферт, ибо матерью его была госпожа Погге из Чапфорта, а отцом — жнец Макоб, храбрый человек, особенно же когда бывал в одиночестве. На Брюна сыпался еще и град камней. Больше других усердствовал брат Лантферта: орудуя дубинкой, он так ударил Медведя по голове, что тот оглох и ослеп.

Поднялся тогда Медведь на дыбы, стоя прямо на берегу реки, и бросился на женщин. Схватив нескольких, он сбросил их в реку, которая была широкой и глубокой. Среди этих женщин была и жена священника, который сильно встревожился, увидев, что жена его упала в воду. И не хотел уже больше избивать Медведя, а призывал всех оказать помощь своей супруге Юлок:

«Все, кто только может помочь ей, будь то мужчина или женщина, я отпускаю ваши грехи и принимаю все ваши покаяния».

И тогда люди оставили в покое Медведя Брюна и сделали то, о чем их просил священник.

Когда Медведь Брюн понял, что люди оставили его в покое и бросились спасать женщин, то он тоже кинулся в воду и поплыл изо всех сил. Увидев это, священник поднял страшный крик и шум, побежал за Медведем и кричал ему грозным голосом: «Попробуй вернись только, ты, подлый вор!» Медведя уносило вниз по течению, и он не обращал внимания на крики людей, потому что был рад своему чудесному избавлению. Он проклинал и медовое дерево, и Лиса, который так подло его предал. Это из-за него полез он так глубоко в дупло, из-за него потерял уши и ободрал шкуру. Так плыл он по течению две или три мили. Потом Медведь почувствовал, что очень устал, и решил выйти на сушу, чтобы посидеть и отдохнуть. В таком он был отчаянии, что стал вздыхать и стонать, и кровь заливала ему глаза, и у него перехватывало дыхание, как будто он был при смерти.

Послушайте теперь, что поделывал Лис после того, как убежал от дома Лантферта. Он стащил упитанную курочку, бросил ее в свой мешок и побежал по тропинке, по которой, как он надеялся, ни один человек не пройдет. Он бежал к реке. Его переполняла радость, потому что он надеялся, что Медведь уже мертв. Так говорил он:

«Наконец-то я избавился от него, теперь он не сможет помешать мне в суде, потому что он мертв, и меня никто в этом не обвинит. Как же мне не радоваться такому счастью?»

С этими словами обернулся Лис к реке и заметил там Брюна, который лежал на берегу и отдыхал. Рассердился тогда Лис и сказал, забыв всю свою прежнюю веселость:

«Увы тебе, Лантферт, глупец Лантферт, да пошлет Бог на тебя бесчестную смерть, раз ты не смог удержать такую прекрасную добычу, которая сама пришла тебе в руки. Сколько людей могли бы насытиться таким жирным и сладким куском! А он отпустил этакого доброго Медведя!»

С такими стенаниями отправился Лис к реке, где он увидел Медведя, который лежал весь израненный, в крови и без сил, — за что благодарить он должен был одного только Рейнарда, который обратился к Медведю с насмешкой:

И сказал Медведь сам себе:

«Вон, я вижу, идет хитрый рыжий вор, грубое мерзкое животное».

И заговорил опять Лис:

«Ты ничего не забыл у Лантферта? А заплатил ли ты ему за медовые соты, что украл? А если нет — то это бесчестье и стыд. Я тогда сам отправлюсь к нему и отдам плату. Или мед был нехорош? Я знаю еще места, где можно найти отличный мед за такую же цену. Дорогой дядюшка, ответь мне, куда отправляешься ты, к какому монашескому ордену собираешься ты примкнуть, где носят такой капюшон? Ты станешь там монахом или аббатом? Тебе обрили голову, а заодно и уши оторвали! Лишился ты шерсти на макушке да и перчаток! Воистину думаю я, что ты собираешься петь повечерие!»

Слушал Медведь Брюн такие его речи, и ему стало очень досадно, что он не в силах отомстить Лису. Он не мог помешать Рейнарду говорить, что тому вздумается, а просто молча переносил свои страдания. Наконец он бросился в реку и поплыл по течению на другую сторону. И стал он горевать, что нельзя ему отправиться ко двору, ведь он потерял уши, ободрал шкуру и когти с лап. И люди чуть его не убили. Он не может явиться к королю, но все равно должен идти. А после всего, что с ним произошло, он не знал, как это сделать. Опираясь на задние лапы, он стал медленно продвигаться вперед, и столь тяжело ему это давалось, что прошел он так всего около полумили. Наконец, после многих мучений, он добрался к королю. И когда увидели его издалека, то многие не могли понять, что же это такое приближается к ним, двигаясь резкими рывками и толчками. Наконец король узнал его и был опечален и сказал:

«Это Медведь Брюн, мой друг. Господи, кто же так изранил его, что кровь сочится из головы? Думается мне, что раны его смертельны. Откуда они у него?»

Предстал Медведь перед королем и начал свою речь.

Как Медведь жаловался на Лиса

«Выслушай мою жалобу, милостивый государь, сир король, и ты поймешь, как обошлись со мной. И молю тебя, покарай поганого зверя Рейнарда. Ибо пострадал я, будучи у тебя на службе. Я лишился обеих передних лап, лишился кожи и ушей, и все через его подлое предательство и измену».

Отвечал ему король:

«Как осмелился на такое этот гнусный вор Рейнард? Говорю тебе, Брюн, и клянусь своей короной, я сумею отомстить за тебя, и ты будешь мне за это признателен».

После чего послал король за мудрейшими из всех зверей и держал с ними совет, как отомстить за то огромное зло, которое совершил Лис. И решил тогда совет, что следует вновь послать за Рейнардом, чтобы он явился перед судом и выслушал бы заслуженный приговор, который будет ему вынесен за все его преступления. Было решено, что посланником на этот раз станет Кот Тиберт, потому что мудрость его велика. Король признал, что это верное решение.

Как король отправил Кота Тиберта посланником к Лису и что из этого вышло

Обратился король к Коту:

«Сир Тиберт, ты сейчас отправишься к Рейнарду и скажешь ему во второй раз, что он должен явиться ко двору, дабы предстать ответчиком по своему делу. Он дурно обходится со всеми зверями, но тебе доверяет и последует твоему совету. И скажи ему, что, если он не придет, мы вынесем ему третье предупреждение и вновь призовем его явиться на суд. Если же он и тогда не придет, поступим мы по своему праву и начнем безжалостно преследовать его и всех его родичей».

Отвечал ему Тиберт:

«Господин мой король, мои недруги дали тебе такой совет. Что делать мне? Не станет Лис меня слушать и не пойдет за мной. Умоляю тебя, дражайший король, избери в посланники кого-нибудь другого. Я мал и слаб, а даже Медведь Брюн, большой и сильный, не сумел с ним справиться. Куда уж мне?»

«Нет, — отвечал король. — Сир Тиберт, ты умен и многомудр. Хотя и невелик ты, не в этом суть, много есть такого, чего скорее добьешься умением и ловкостью, чем силой и мощью».

«Если ничего не остается, — отвечал Кот Тиберт, — придется мне взять на себя это дело. Да поддержит меня Господь в моем усердии, ибо на сердце у меня тяжело и не чувствую я к тому призвания».

Вскоре пустился Тиберт в путь, и по дороге повстречалась ему птичка святого Мартина. Закричал Тиберт, обращаясь к ней:

«Милая птичка, поверни свои крылышки в мою сторону и лети от меня по правую руку!»

Птица же уселась на ветке дерева, которое стояло слева, и очень опечалился Тиберт. Ибо увидел в этом дурной знак и залог несчастья. Если бы птица послушалась его и полетела по правую руку, он был бы тогда рад и счастлив, но теперь он стал думать, что это путешествие обернется для него бедой. Но, как и многие на его месте, он не расставался с надеждой и еще быстрее устремился к Разбойничьей Норе.

Там увидел он Рейнарда Лиса, который стоял перед своим домом в полном одиночестве. Сказал тогда Тиберт:

«Да прибудет с тобой Господь Всемогущий, Рейнард. Король грозит, что лишит тебя жизни, если ты не пойдешь со мной, чтобы предстать перед судом». Ответил ему Лис:

«Дорогой мой кузен Тиберт, приветствую тебя. Искренне желаю тебе всяческого добра и счастья».

Такие любезные речи не по душе были Рейнарду, потому что в своем сердце он питал совсем иные чувства, в чем у нас еще будет возможность убедиться. «Давай проведем этот вечер вместе, — заговорил опять Рейнард, — я приготовлю для тебя знатное угощение, а завтра на заре мы отправимся ко двору, если будет на то воля Божья. Никому из всей своей родни не доверяю я больше, чем тебе. Приходил ко мне Медведь Брюн, этот изменник, и так он злобно на меня смотрел! А он ведь сильный, и подумалось мне — нет, ни за какие сокровища я с ним не пойду. Но с тобой, кузен, я с радостью отправлюсь в путь завтра рано поутру».

«Лучше всего нам отправиться прямо сейчас, — отвечал ему Тиберт, — потому что луна светит ярко и светло как днем. Никогда еще я не видел такой прекрасной ночи».

«Нет, любезный кузен мой, при дневном свете путешествовать значительно приятнее, а ночью мало ли какая напасть может приключиться. Ночью пускаться в путь небезопасно. Переночуй у меня».

«А если я останусь здесь, — обратился к нему Тиберт, — каким угощением ты будешь меня потчевать?»

«Не так уж много у меня еды. Есть, например, великолепный мед, свежий и сладкий. Как, Тиберт, отведаешь медку?»

«Нет, мед мне вовсе не по душе, — отвечал ему Тиберт, — не найдется ли у тебя, скажем, мышки? Большая мышка очень бы меня порадовала».

«Любезный кузен мой, — отвечал ему Рейнард, — здесь неподалеку живет священник, у которого есть амбар прямо рядом с домом, так в нем водится великое множество мышей, их хоть телегой вывози. Я много раз слышал, как священник жаловался, что очень они ему досаждают».

«О любезный Рейнард, скорее же отведи меня туда, и я сделаю для тебя все, что захочешь!»

«Так, значит, Тиберт, правду ты говоришь, что так сильно любишь мышей?»

«Люблю ли я мышей? Да больше всего на свете! Мышатина! Это же лучше любого мяса, любых пирогов и булок! Веди меня скорее туда, где водятся эти мыши, и я буду за это всю жизнь любить тебя, хотя бы ты загрыз моих отца с матерью и всю мою родню!»

«Не смеешься ли ты надо мной? — спросил его Рейнард.

«Видит Бог, я не смеюсь».

«Тиберт, — сказал тогда Лис, — сдается мне, что наешься ты сегодня мышей до отвала!»

«До отвала? — переспросил Кот. — До отвала — это очень много мышей».

«Ты, должно быть, шутишь, Тиберт?»

«Истину говорю тебе, я не шучу. Славную мышку не отдам я и за золотую монету, — говорил Тиберт, — пойдем же скорее».

«Тиберт, — сказал Лис, — скоро я отведу тебя в это место».

«Рейнард, — отвечал ему Кот, — а я ради твоего благополучия могу отправиться куда пожелаешь, хоть в Монпелье. Давай же поскорее тронемся в путь, а то что-то сильно мы задержались».

И вот, без дальнейших проволочек, отправились они в путь и вскоре уже подошли к амбару священника, двор которого был обнесен крепкой глинобитной стеной. Накануне ночью Лис прорыл под стеной лазейку и выкрал у священника одну из его куриц. Разгневанный священник устроил у этой лазейки капкан — петлю, в которую, как он надеялся, Лис непременно попадется. Но хитрец пронюхал про коварную ловушку.

«Сир кузен мой Тиберт, — обратился к Коту Лис, — полезай туда, и ты наловишь себе горы мышей. Ты слышишь, как они пищат? Когда наешься вдоволь, возвращайся через этот лаз, а я буду поджидать тебя. А завтра поутру мы вместе отправимся к королю. Чего же ты ждешь, Тиберт? Полезай, а потом мы возвратимся в мой дом, к моей жене, которая поджидает нас и готовит отличное угощение».

«Ты советуешь мне лезть туда? — спросил его Тиберт. — Священники — хитрый и гнусный народец, боюсь я, как бы не вышло мне вреда».

«Ох, Тиберт, — сказал Лис, — никогда я не видел, чтобы ты так боялся! Полезай, тебе не о чем беспокоиться!»

Пристыженный, Тиберт полез в нору. И в то же мгновение, не успев сообразить, что случилось, он угодил головой в петлю. Так обхитрил Рейнард своего кузена и гостя.

Почувствовав на шее веревку, Тиберт так испугался, что рванулся вперед, отчего петля затянулась еще туже. Стал он тогда орать и звать на помощь, потому что веревка чуть не задушила его. Он мяукал, кричал и вопил истошным голосом, а Рейнард просунул голову в нору и, очень довольный, сказал Коту:

«Что, Тиберт, хороши ли мыши? Достаточно ли они жирны? Если бы священник или Мартин знали, что ты здесь, они бы любезно принесли тебе приправы. Тиберт, ты кричишь за столом, такова мода при дворе? Ах, если бы Изегрим разделил с тобой трапезу, вот тогда я был бы счастлив, потому что много нанес он мне обид и оскорблений!»

Тиберт не мог сдвинуться с места, но он вопил и мяукал так громко, что проснулся Мартин. Он вскочил с постели и закричал во весь голос:

«Слава Богу, вор попался в мою ловушку, скоро он поплатится за наших куриц!»

От этих криков проснулся священник, хотя час был уже поздний. Проснулся и весь дом. Все кричали: «Лисица попалась» — и бросились к ловушке. Священник выскочил из дому в чем мать родила. Первым до Тиберта добежал Мартин, а священник вручил своей жене Юлок церковную свечу и велел зажечь ее от огня в печи. И принялся избивать Кота длинной палкой. Бедный Тиберт вынес множество ударов, которые приходились по всему его телу, а Мартин так разозлился, что даже выбил Коту глаз. Священник, совершенно голый, размахнулся, собираясь ударить Кота изо всей силы. Но Тиберт, чуя близкую смерть, извернулся, подпрыгнул и вцепился зубами и когтями ему между ног, да так сильно, что откусил правое яичко. Вот какое тяжкое увечье получил священник от Кота и какого натерпелся позора.

Когда увидела госпожа Юлок, что именно упало на землю, она закричала и принялась клясться душой своего отца, что отдала бы все церковные приношения за целый год, чтобы только такое увечье и позор не выпали бы на долю ее мужа. А все лишь потому, продолжала она, призывая в свидетели дьявола, что поставили там эту ловушку.

«Смотри, Мартин, дорогой сын мой, это яичко твоего отца. Какое горе и какое для меня несчастье! Ведь хотя и исцелят его рану, для меня он все равно что умер, потому как не сможет он больше играть в наши сладкие игры!»

Лис стоял в это время у норы с другой стороны стены и все слышал. Он расхохотался так громко, что едва мог удержаться на ногах. Наконец он заговорил тихим голосом:

«Не тревожься, госпожа Юлок, и оставь свою великую печаль. Святой отец потерял лишь одно яичко, и эта потеря не помешает вашим играм. Он останется таким же, каким был прежде. Ибо много есть церквей в мире, в которых звонит лишь один колокол!»

Так насмешничал Лис, а жена священника, госпожа Юлок, по-прежнему была печальна. Со священником же случился обморок, и его отнесли в постель. Тогда Лис отправился восвояси, оставив Кота Тиберта в большой опасности и в страхе. Он решил, что Кот все равно скоро умрет. Однако Тиберт, увидев, что люди занялись священником и его раной, принялся грызть веревку и вскоре разорвал ее на две части. Он выбрался из норы и бросился бежать. Когда он добрался до королевских покоев, был уже день и солнце поднималось над горизонтом. Избитый, слепой на один глаз — столь жалким созданием предстал он перед королем и поведал ему о том, какие страдания выпали на его долю в доме священника из-за Рейнарда Лиса. Услышав обо всех несчастьях Тиберта, король пришел в большую ярость и обрушил страшные угрозы на хитрого плута Рейнарда. Он вновь созвал совет, чтобы решить, как призвать Лиса к порядку и как доставить его ко двору.

Заговорил тогда сир Гримберт, сын сестры Лиса, и он сказал:

«Дважды уже мой дядя поступал хитро и коварно, Однако по закону мы должны предупредить его в третий раз, как это заведено у свободных людей. Если он и в третий раз не явится на суд, тогда мы сможем заочно признать его виновным во всех преступлениях, им совершенных, и во всем том, что вменяют ему в вину».

«И кого же, Гримберт, мне послать к Рейнарду, чтобы привести его на суд? Кто захочет пожертвовать ушами, или глазом, или самой жизнью ради этого хитрого плута? Думается мне, не найдется среди вас такого глупца».

«Да поможет мне Бог, такой глупец — я, — отвечал королю Гримберт. — Я сам отправлюсь посланником к Рейнарду, ежели будет на то твоя королевская воля».

Я снял квартиру в самом центре Бродвея, в огромном старом доме; его верхние этажи пустовали многие годы до того, как я там поселился. Это было царство пыли и паутины, одиночества и молчания. В первый же вечер, поднимаясь по лестнице, я испытал смущение и робость, будто бродил среди могил и нарушал покой мертвых. Впервые в жизни в душу закрался суеверный страх, и, когда я свернул в темный угол лестницы и невидимая паутина липкой вуалью окутала лицо, я вздрогнул, словно встретился с привидением.

Добравшись до своего жилья, я с облегчением запер дверь на замок и отгородился от могильного мрака. В камине весело пылал огонь, и я всем существом ощущал блаженство и покой. Прошло часа два; я вспоминал былые времена, передо мною вставали картины минувшего, из тумана прошлого проступали полузабытые лица, звучали голоса, давно смолкнувшие, песни, которые теперь никто не поет. Мои грезы становились все туманнее и печальнее, и оттого завывание ветра за окном звучало плачем-причитанием, а дождь, яростно барабанивший по стеклу, теперь, казалось, постукивал вкрадчиво и уныло. Один за другим стихли звуки улицы, где-то вдалеке замерли шаги последнего прохожего. Наступила полная тишина. Ее нарушал лишь стук моего сердца. Вдруг мое одеяло медленно поползло вниз, будто кто-то стягивал его к ногам. Я не мог шевельнуться. Одеяло все ускользало, вот уже обнажилась грудь. Вцепившись в него изо всех сил, я натянул его на голову. И снова ждал, слушал и ждал. Рывок. Несколько секунд, длившихся целую вечность, я лежал, оцепенев от ужаса; одеяло ускользало. Собравшись с силами, я дернул его на себя и удерживал что было мочи. Ощутив легкое потягивание, я до боли стиснул пальцы. Но одеяло тянули все сильнее, и я не мог его удержать. В третий раз оно оказалось у ног. Я застонал. Послышался ответный стон. Пот каплями проступил у меня на лбу. Жизнь едва теплилась во мне, и вдруг я услышал тяжелые шаги – не человечью поступь, а как бы топот слона. К моему великому облегчению, шаги удалялись. Кто-то приблизился к двери, вышел, не открывая замка и засова, и побрел мрачными коридорами. Заскрипели полы и балки, потом снова воцарилась тишина.

Когда волнение слегка улеглось, я сказал себе: это кошмар, обыкновенный ночной кошмар. Я размышлял о происшествии, пока не убедил себя, что это и впрямь ночной кошмар. Успокоенный, я рассмеялся и заново ощутил радость жизни. Поднявшись, зажег газовую лампу, убедился, что замки и засовы не тронуты. На душе стало веселей. Я запалил трубку и сел возле камина. Вдруг кровь ударила мне в лицо, дыханье сперло, трубка выпала из похолодевших рук. В золе у камина рядом с отпечатком моей босой ноги появился другой – такой огромный, что мой собственный походил на след ребенка! Значит, кто-то здесь был и слоновий топот мне не померещился.

Я погасил свет и лег в постель, парализованный страхом. Нескончаемо тянулись минуты, я лежал, вслушиваясь в темноту. Раздался скрипучий звук, будто волокли тяжелое тело, потом грохот, будто его швырнули на пол, и стекла в оконных рамах задребезжали. Со всех сторон захлопали двери, послышались осторожные шаги: кто-то бродил по коридорам, вверх и вниз по лестницам, подходил к моей двери и, поколебавшись, удалялся. Временами до меня доносился кандальный звон. Я прислушался: он звучал все явственней. Кто-то медленно поднимался по лестнице, и звон цепей сопровождал каждое движение, кандалы гремели в такт шагам. Я улавливал приглушенные разговоры, полузадушенные крики, шорох незримых крыл. Мое жилье подверглось нашествию, мое одиночество было нарушено.

Возле кровати слышались вздохи, приглушенный шепот. На потолке прямо у меня над головой заалели три пятна. Какое-то мгновение они излучали мягкий свет, потом капли тепловатой жидкости упали мне на лицо и на подушку. Даже в темноте я догадался, что это – кровь. Передо мной возникли бледные, неясные, как сквозь туман, лица; бескровные руки, воздетые к небу, проплыли в воздухе и тут же исчезли. Внезапно все стихло – и шепот, и голоса, и неясные звуки; наступила гробовая тишина.

Я ждал, весь обратившись в слух. Чувствовал, что умру, если тотчас же не запылает огонь в камине. Скованный страхом, я медленно приподнялся, и чья-то холодная, влажная рука коснулась моего лица. Силы покинули меня, и я упал как подкошенный. Послышалось шуршание одежды, кто-то направился к двери и, не открывая ее, вышел наружу. Снова воцарилось безмолвие.

Еле живой, я с трудом сполз с постели, руки у меня тряслись, как у старца, я едва зажег свет. Он принес некоторое облегчение. Сидя у камина, я погрузился в созерцание отпечатка огромной босой ноги. Постепенно ее очертания стали расплываться перед глазами. Газовый свет тускнел. Я снова услышал слоновий топот. Шаги приближались, они звучали все отчетливей и тверже в мрачном коридоре. Свет лампы становился все слабее и слабее. Тяжелые шаги стихли у самой двери. Синеватый чахоточный огонек замерцал, и вся комната погрузилась в сумеречную полутьму. Дверь была по-прежнему заперта, но вдруг дуновение ветра коснулось моей щеки, и я ощутил прямо перед собой что-то огромное, колышущееся и туманное. Я не мог оторвать глаз от живого облака. Излучая бледный свет, оно постепенно приобретало определенные очертания. Появились руки, ноги, тело, и наконец я увидел сквозь дымку огромное печальное лицо. Сбросив туманные покровы, передо мной предстал обнаженный мускулистый красавец – великолепный Кардиффский великан.

Все мои страхи тут же улетучились: даже ребенок знает, что добрые великаны не причиняют зла. Я снова воспрял духом, и в полном согласии с моим настроением засветилась газовая лампа. Ни один изгой не радовался обществу, как я, увидев перед собой добродушного великана.

Так это ты? – вскричал я. – Знаешь, за последние два часа я чуть не помер со страху. Какая радость, что ты пришел! Постой, не садись!

Я спохватился слишком поздно. Он сел и тут же оказался на полу. Никогда не видел, чтоб стул в один миг разлетелся вдребезги.

– Погоди, сломаешь…

Опять опоздал! Послышался треск, и еще один стул распался на первоначальные элементы.

– Черт бы тебя побрал! Ты соображаешь, что делаешь? Всю мебель хочешь переломать? Иди сюда, дурак окаменелый!

Все напрасно. Не успел я и слова молвить, как великан уселся на кровать, и от нее остались жалкие обломки.

– Слушай, как прикажешь это понимать? – возмутился я. – Сначала вламываешься в мою квартиру, тащишь за собой целый полк нечистой силы – бродяг и бездельников, чтоб запугать меня до смерти, потом являешься сам в неприличном виде! В цивилизованном обществе такое дозволяется только в респектабельных театрах, да и то нагишом там разгуливают лица другого пола, а теперь вместо возмещения морального ущерба ты ломаешь мебель? Зачем ты это делаешь? Вред не только мне, но и тебе. Гляди – отбил себе крестец, весь пол завален осколками твоего окаменелого зада, будто это не квартира, а мраморная мастерская! Стыдись! Ты не малое дитя, пора соображать, что к чему.

– Ладно, больше не буду. Войди в мое положение – я не сидел больше столетия, – пробурчал великан виновато.

– Бедняга, – смягчился я, – пожалуй, я обошелся с тобой слишком сурово. Ведь ты, наверное, сирота? Садись на пол. С твоим весом только на полу и сидеть. Ведь если ты все время нависаешь надо мной, какая тут беседа? Садись на пол, а я залезу на высокий конторский стул – вот мы и поболтаем.

Великан накинул на плечи красное одеяло, надвинул на голову, словно каску, перевернутый таз и, закурив мою трубку, расположился на полу в непринужденной живописной позе. Я развел огонь в камине, и он придвинул к живительному теплу пористые ступни огромных ног.

– Что у тебя с ногами? Отчего они потрескались? – спросил я.

– Да это проклятые ознобыши, – отвечал великан. – Когда я, окаменев, лежал под фермой Ньюэлла, ознобыши пошли по всему телу – от пяток до затылка. Но я все равно люблю эту ферму, она для меня словно отчий дом. Нигде не чувствую такого покоя, как там.

История с привидением
Марк Твен

Марк Твен

История с привидением

Я снял квартиру в самом центре Бродвея, в огромном старом доме; его верхние этажи пустовали многие годы до того, как я там поселился. Это было царство пыли и паутины, одиночества и молчания. В первый же вечер, поднимаясь по лестнице, я испытал смущение и робость, будто бродил среди могил и нарушал покой мертвых. Впервые в жизни в душу закрался суеверный страх, и, когда я свернул в темный угол лестницы и невидимая паутина липкой вуалью окутала лицо, я вздрогнул, словно встретился с привидением.

Добравшись до своего жилья, я с облегчением запер дверь на замок и отгородился от могильного мрака. В камине весело пылал огонь, и я всем существом ощущал блаженство и покой. Прошло часа два; я вспоминал былые времена, передо мною вставали картины минувшего, из тумана прошлого проступали полузабытые лица, звучали голоса, давно смолкнувшие, песни, которые теперь никто не поет. Мои грезы становились все туманнее и печальнее, и оттого завывание ветра за окном звучало плачем-причитанием, а дождь, яростно барабанивший по стеклу, теперь, казалось, постукивал вкрадчиво и уныло. Один за другим стихли звуки улицы, где-то вдалеке замерли шаги последнего прохожего. Наступила полная тишина. Ее нарушал лишь стук моего сердца. Вдруг мое одеяло медленно поползло вниз, будто кто-то стягивал его к ногам. Я не мог шевельнуться. Одеяло все ускользало, вот уже обнажилась грудь. Вцепившись в него изо всех сил, я натянул его на голову. И снова ждал, слушал и ждал. Рывок. Несколько секунд, длившихся целую вечность, я лежал, оцепенев от ужаса; одеяло ускользало. Собравшись с силами, я дернул его на себя и удерживал что было мочи. Ощутив легкое потягивание, я до боли стиснул пальцы. Но одеяло тянули все сильнее, и я не мог его удержать. В третий раз оно оказалось у ног. Я застонал. Послышался ответный стон. Пот каплями проступил у меня на лбу. Жизнь едва теплилась во мне, и вдруг я услышал тяжелые шаги – не человечью поступь, а как бы топот слона. К моему великому облегчению, шаги удалялись. Кто-то приблизился к двери, вышел, не открывая замка и засова, и побрел мрачными коридорами. Заскрипели полы и балки, потом снова воцарилась тишина.

Когда волнение слегка улеглось, я сказал себе: это кошмар, обыкновенный ночной кошмар. Я размышлял о происшествии, пока не убедил себя, что это и впрямь ночной кошмар. Успокоенный, я рассмеялся и заново ощутил радость жизни. Поднявшись, зажег газовую лампу, убедился, что замки и засовы не тронуты. На душе стало веселей. Я запалил трубку и сел возле камина. Вдруг кровь ударила мне в лицо, дыханье сперло, трубка выпала из похолодевших рук. В золе у камина рядом с отпечатком моей босой ноги появился другой – такой огромный, что мой собственный походил на след ребенка! Значит, кто-то здесь был и слоновий топот мне не померещился.

Я погасил свет и лег в постель, парализованный страхом. Нескончаемо тянулись минуты, я лежал, вслушиваясь в темноту. Раздался скрипучий звук, будто волокли тяжелое тело, потом грохот, будто его швырнули на пол, и стекла в оконных рамах задребезжали. Со всех сторон захлопали двери, послышались осторожные шаги: кто-то бродил по коридорам, вверх и вниз по лестницам, подходил к моей двери и, поколебавшись, удалялся. Временами до меня доносился кандальный звон. Я прислушался: он звучал все явственней. Кто-то медленно поднимался по лестнице, и звон цепей сопровождал каждое движение, кандалы гремели в такт шагам. Я улавливал приглушенные разговоры, полузадушенные крики, шорох незримых крыл. Мое жилье подверглось нашествию, мое одиночество было нарушено.

Возле кровати слышались вздохи, приглушенный шепот. На потолке прямо у меня над головой заалели три пятна. Какое-то мгновение они излучали мягкий свет, потом капли тепловатой жидкости упали мне на лицо и на подушку. Даже в темноте я догадался, что это – кровь. Передо мной возникли бледные, неясные, как сквозь туман, лица; бескровные руки, воздетые к небу, проплыли в воздухе и тут же исчезли. Внезапно все стихло – и шепот, и голоса, и неясные звуки; наступила гробовая тишина.

Я ждал, весь обратившись в слух. Чувствовал, что умру, если тотчас же не запылает огонь в камине. Скованный страхом, я медленно приподнялся, и чья-то холодная, влажная рука коснулась моего лица. Силы покинули меня, и я упал как подкошенный. Послышалось шуршание одежды, кто-то направился к двери и, не открывая ее, вышел наружу. Снова воцарилось безмолвие.

Еле живой, я с трудом сполз с постели, руки у меня тряслись, как у старца, я едва зажег свет. Он принес некоторое облегчение. Сидя у камина, я погрузился в созерцание отпечатка огромной босой ноги. Постепенно ее очертания стали расплываться перед глазами. Газовый свет тускнел. Я снова услышал слоновий топот. Шаги приближались, они звучали все отчетливей и тверже в мрачном коридоре. Свет лампы становился все слабее и слабее. Тяжелые шаги стихли у самой двери. Синеватый чахоточный огонек замерцал, и вся комната погрузилась в сумеречную полутьму. Дверь была по-прежнему заперта, но вдруг дуновение ветра коснулось моей щеки, и я ощутил прямо перед собой что-то огромное, колышущееся и туманное. Я не мог оторвать глаз от живого облака. Излучая бледный свет, оно постепенно приобретало определенные очертания. Появились руки, ноги, тело, и наконец я увидел сквозь дымку огромное печальное лицо. Сбросив туманные покровы, передо мной предстал обнаженный мускулистый красавец – великолепный Кардиффский великан.

Все мои страхи тут же улетучились: даже ребенок знает, что добрые великаны не причиняют зла. Я снова воспрял духом, и в полном согласии с моим настроением засветилась газовая лампа. Ни один изгой не радовался обществу, как я, увидев перед собой добродушного великана.

Так это ты? – вскричал я. – Знаешь, за последние два часа я чуть не помер со страху. Какая радость, что ты пришел! Постой, не садись!

Я спохватился слишком поздно. Он сел и тут же оказался на полу. Никогда не видел, чтоб стул в один миг разлетелся вдребезги.

– Погоди, сломаешь…

Опять опоздал! Послышался треск, и еще один стул распался на первоначальные элементы.

– Черт бы тебя побрал! Ты соображаешь, что делаешь? Всю мебель хочешь переломать? Иди сюда, дурак окаменелый!

Все напрасно. Не успел я и слова молвить, как великан уселся на кровать, и от нее остались жалкие обломки.

– Слушай, как прикажешь это понимать? – возмутился я. – Сначала вламываешься в мою квартиру, тащишь за собой целый полк нечистой силы – бродяг и бездельников, чтоб запугать меня до смерти, потом являешься сам в неприличном виде! В цивилизованном обществе такое дозволяется только в респектабельных театрах, да и то нагишом там разгуливают лица другого пола, а теперь вместо возмещения морального ущерба ты ломаешь мебель? Зачем ты это делаешь? Вред не только мне, но и тебе. Гляди – отбил себе крестец, весь пол завален осколками твоего окаменелого зада, будто это не квартира, а мраморная мастерская! Стыдись! Ты не малое дитя, пора соображать, что к чему.

– Ладно, больше не буду. Войди в мое положение – я не сидел больше столетия, – пробурчал великан виновато.

– Бедняга, – смягчился я, – пожалуй, я обошелся с тобой слишком сурово. Ведь ты, наверное, сирота? Садись на пол. С твоим весом только на полу и сидеть. Ведь если ты все время нависаешь надо мной, какая тут беседа? Садись на пол, а я залезу на высокий конторский стул – вот мы и поболтаем.

Великан накинул на плечи красное одеяло, надвинул на голову, словно каску, перевернутый таз и, закурив мою трубку, расположился на полу в непринужденной живописной позе. Я развел огонь в камине, и он придвинул к живительному теплу пористые ступни огромных ног.

– Что у тебя с ногами? Отчего они потрескались? – спросил я.

– Да это проклятые ознобыши, – отвечал великан. – Когда я, окаменев, лежал под фермой Ньюэлла, ознобыши пошли по всему телу – от пяток до затылка. Но я все равно люблю эту ферму, она для меня словно отчий дом. Нигде не чувствую такого покоя, как там.

Мы поболтали еще с полчаса, я заметил, что у моего гостя усталый вид, и сказал ему об этом.

– Усталый? – переспросил он. – Да, пожалуй. Ты был добр ко мне, и я расскажу тебе все без утайки. Я – дух Окаменелого человека[Подлинный факт. Первоначально фальшивка была искусно воспроизведена другими мошенниками. «Единственный подлинный Кардиффский великан» демонстрировался в Нью-Йорке (к неописуемому возмущению другого «подлинного великана»), а в то же время толпы людей сходились посмотреть на него в музее города Олбани. – _М.Т._Марк Твен собирался подробнее остановиться на этой теме. Он и раньше обуздывал увлечение своих соотечественников «чудесами» («Окаменелый человек»), а теперь намеревался высмеять стремление «ученых мужей» теоретизировать, опираясь на ничтожное количество фактов. Герой упоминает об окаменелых бронтозаврах, открытых в Вайоминге: «Теперь мне и не верится, что мы считали бронтозавра доадамовой коровой».], что лежит в музее напротив твоего дома. Я – привидение Кардиффского великана. Мне не будет мира и покоя до тех пор, пока мое бедное тело не предадут земле. А как проще всего заставить людей выполнить мою волю? Я решил: застращаю их привидением, появляющимся возле тела. И вот ночь за ночью я брожу по музею. Призвал на помощь других призраков. Только старался я понапрасну: кто же посещает музеи ночью? Тогда мне пришла в голову другая мысль – запугать людей в доме напротив музея. Думал, из этой затеи выйдет толк, если меня выслушают со вниманием. К тому же со мной были самые страшные призраки из осужденных на вечное проклятие. Ночи напролет мы дрогли в этих затхлых коридорах, волочили за собой цепи, стонали, зловеще перешептывались, топали вверх и вниз по лестнице, и, сказать по правде, я выбился из сил. Но сегодня я увидел огонек в твоем окне и обрадовался, и взялся за дело с жаром, как в былые времена. Дошел до полного изнеможения. Умоляю, подари мне хоть призрачную надежду!

Я сорвался с места как ошпаренный и закричал:

– Ну, ты дал маху! Бедный окаменелый чудак, все твои труды пропали даром! Ты слонялся возле гипсовой копии. Подлинный Кардиффский великан – в Олбани! Что же ты, сто чертей и одна ведьма, собственные останки от подделки отличить не можешь?

Я никогда не читал на чьем-либо лице такого откровенного желания провалиться сквозь землю от стыда и унижения. Окаменелый человек медленно поднялся с пола и спросил:

– Скажи честно, это правда?

– Как то, что я стою перед тобой.

Великан вынул трубку изо рта и положил ее на каминную доску. С минуту постоял в нерешительности, задумчиво склонив голову на грудь, бессознательно, по старой привычке заложив руки в карманы несуществующих брюк, и наконец произнес:

– Да, никогда раньше я не попадал в такое дурацкое положение. Окаменелый человек сам надувал кого угодно, а теперь он, подлый мошенник, предал свой собственный призрак. Сын мой, если в твоем сердце осталась хоть капля жалости к бедному одинокому привидению, никому не рассказывай об этом случае. Подумай, каково мне чувствовать себя ослом?

Я слышал его величавую поступь – шаг за шагом, – пока он не спустился по лестнице и не вышел на пустынную улицу. Я жалел, что он ушел, бедняга, но еще больше, что он унес мое красное одеяло и таз для умывания.

Примечания

Подлинный факт. Первоначально фальшивка была искусно воспроизведена другими мошенниками. «Единственный подлинный Кардиффский великан» демонстрировался в Нью-Йорке (к неописуемому возмущению другого «подлинного великана»), а в то же время толпы людей сходились посмотреть на него в музее города Олбани. – _М.Т._

Марк Твен собирался подробнее остановиться на этой теме. Он и раньше обуздывал увлечение своих соотечественников «чудесами» («Окаменелый человек»), а теперь намеревался высмеять стремление «ученых мужей» теоретизировать, опираясь на ничтожное количество фактов. Герой упоминает об окаменелых бронтозаврах, открытых в Вайоминге: «Теперь мне и не верится, что мы считали бронтозавра доадамовой коровой».

Твен Марк

История с привидением

Твен Марк

История с привидением

Составление, перевод с английского и комментарии Людмилы Биндеман

Имя американского писателя-сатирика Марка Твена широко известно в нашей стране. Его книги "Письма с Земли" и "Дневник Адама", разоблачающие религиозное ханжество и лицемерие, выходили в Политиздате. В данный сборник вошли социально-философские произведения Твена, не издававшиеся ранее на русском языке полностью: повести "№ 44, Таинственный незнакомец", "Школьная горка", "Три тысячи лет среди микробов" и некоторые рассказы. Они несут сатирический заряд большой силы.

Рассчитан на широкий круг читателей.

Я снял квартиру в самом центре Бродвея, в огромном старом доме, его верхние этажи пустовали многие годы до того, как я там поселился. Это было царство пыли и паутины, одиночества и молчания. В первый же вечер, поднимаясь по лестнице, я испытал смущение и робость, будто бродил среди могил и нарушал покой мертвых. Впервые в жизни в душу закрался суеверный страх, и, когда я свернул в темный угол лестницы и невидимая паутина липкой вуалью окутала лицо, я вздрогнул, словно встретился с привидением.

Добравшись до своего жилья, я с облегчением запер дверь на замок и отгородился от могильного мрака. В камине весело пылал огонь, и я всем существом ощущал блаженство и покой. Прошло часа два; я вспоминал былые времена, передо мною вставали картины минувшего, из тумана прошлого проступали полузабытые лица, звучали голоса, давно смолкнувшие, песни, которые теперь никто не поет. Мои грезы становились все туманнее и печальнее, и оттого завывание ветра за окном звучало плачем-причитанием, а дождь, яростно барабанивший по стеклу, теперь, казалось, постукивал вкрадчиво и уныло. Один за другим стихли звуки улицы, где-то вдалеке замерли шаги последнего прохожего. Наступила полная тишина. Ее нарушал лишь стук моего сердца. Вдруг мое одеяло медленно поползло вниз, будто кто-то стягивал его к ногам. Я не мог шевельнуться. Одеяло все ускользало, вот уже обнажилась грудь. Вцепившись в него изо всех сил, я натянул его на голову. И снова ждал, слушал и ждал. Рывок. Несколько секунд, длившихся целую вечность, я лежал, оцепенев от ужаса: одеяло ускользало. Собравшись с силами, я дернул его на себя и удерживал что было мочи. Ощутив легкое потягивание, я до боли стиснул пальцы. Но одеяло тянули все сильнее, и я не смог его удержать. В третий раз оно оказалось у ног. Я застонал. Послышался ответный стон. Пот каплями проступил у меня на лбу. Жизнь едва теплилась во мне, и вдруг я услышал тяжелые шаги - не человечью поступь, а как бы топот слона. К моему великому облегчению, шаги удалялись. Кто-то приблизился к двери, вышел, не открывая замка и засова, и побрел мрачными коридорами. Заскрипели полы и балки, потом снова воцарилась тишина.

Когда волнение слегка улеглось, я сказал себе: это кошмар, обыкновенный ночной кошмар. Я размышлял о происшествии, пока не убедил себя, что это и впрямь ночной кошмар. Успокоенный, я рассмеялся и заново ощутил радость жизни. Поднявшись, зажег газовую лампу, убедился, что замки и засовы не тронуты. На душе стало веселей. Я запалил трубку и сел возле камина. Вдруг кровь ударила мне в лицо, дыханье сперло, трубка выпала из похолодевших рук. В золе у камина рядом с отпечатком моей босой ноги появился другой - такой огромный, что мой собственный походил на след ребенка! Значит, кто-то здесь был и слоновий топот мне не померещился.

Я погасил свет и лег в постель, парализованный страхом. Нескончаемо тянулись минуты, я лежал, вслушиваясь в темноту. Раздался скрипучий звук, будто волокли тяжелое тело, потом грохот, будто его швырнули на пол, и стекла в оконных рамах задребезжали. Со всех сторон захлопали двери, послышались осторожные шаги: кто-то бродил по коридорам, вверх и вниз по лестницам, подходил к моей двери и, поколебавшись, удалялся. Временами до меня доносился кандальный звон. Я прислушался: он звучал все явственней. Кто-то медленно поднимался по лестнице, и звон цепей сопровождал каждое движение, кандалы гремели в такт шагам. Я улавливал приглушенные разговоры, полузадушенные крики, шорох незримых крыл. Мое жилье подверглось нашествию, мое одиночество было нарушено.

Возле кровати слышались вздохи, приглушенный шепот. На потолке прямо у меня над головой заалели три пятна. Какое-то мгновение они излучали мягкий свет, потом капли тепловатой жидкости упали мне на лицо и на подушку. Даже в темноте я догадался, что это - кровь. Передо мной возникли бледные, неясные, как сквозь туман, лица; бескровные руки, воздетые к небу, проплыли в воздухе и тут же исчезли. Внезапно все стихло - и шепот, и голоса, и неясные звуки; наступила гробовая тишина.

Я ждал, весь обратившись в слух. Чувствовал, что умру, если тотчас же не запылает огонь в камине. Скованный страхом, я медленно приподнялся, и чья-то холодная, влажная рука коснулась моего лица. Силы покинули меня, и я упал как подкошенный. Послышалось шуршание одежды, кто-то направился к двери и, не открывая ее, вышел наружу. Снова воцарилось безмолвие.

Еле живой, я с трудом сполз с постели, руки у меня тряслись, как у старца, я едва зажег свет. Он принес некоторое облегчение. Сидя у камина, я погрузился в созерцание отпечатка огромной босой ноги. Постепенно ее очертания стали расплываться перед глазами. Газовый свет тускнел. Я снова услышал слоновий топот. Шаги приближались, они звучали все отчетливей и тверже в мрачном коридоре. Свет лампы становился все слабее и слабее. Тяжелые шаги стихли у самой двери. Синеватый чахоточный огонек замерцал, и вся комната погрузилась в сумеречную полутьму. Дверь была по-прежнему заперта, но вдруг дуновение ветра коснулось моей щеки, и я ощутил прямо перед собой что-то огромное, колышущееся и туманное. Я не мог оторвать глаз от живого облака. Излучая бледный свет, оно постепенно приобретало определенные очертания. Появились руки, ноги, тело, и наконец я увидел сквозь дымку огромное печальное лицо. Сбросив туманные покровы, передо мной предстал обнаженный мускулистый красавец - великолепный Кардиффский великан.

Все мои страхи тут же улетучились: даже ребенок знает, что добрые великаны не причиняют зла. Я снова воспрял духом, и в полном согласии с моим настроением засветилась газовая лампа. Ни один изгой не радовался обществу, как я, увидев перед собой добродушного великана.

Так это ты? - вскричал я. - Знаешь, за последние два часа я чуть не помер со страху. Какая радость, что ты пришел! Постой, не садись!

Я спохватился слишком поздно. Он сел и тут же оказался на полу. Никогда не видел, чтоб стул в один миг разлетелся вдребезги.