Кроткая достоевский читать. Достоевский «Кроткая» – анализ
Как и «Записки из подполья», этот рассказ представляет собой повествование о «мертворожденном» человеке средних лет. Рассказ также ведется от первого лица. В молодые годы герой служит офицером в армии, его отношения с сослуживцами не складываются. Однажды он получает вызов на дуэль, но это кажется ему глупым мероприятием, и он отвечает отказом. Поэтому его считают трусом, оскорбляют, и ему приходится оставить свой полк. Из-за этих тяжелых воспоминаний герой ненавидит мир, и он не в состоянии общаться с другими людьми с открытой душой. Он не любит себя, полагая, что все держат его за дурака. Он становится презренным ростовщиком, избегает людского общества и ведет совершенно уединенную жизнь, которую можно квалифицировать как «мертвую».
И вот этот в зрелых летах ростовщик женится на молоденькой и чистой девушке, которая несколько раз приносила ему в залог вещи. В его душе роятся противоречивые чувства. С одной стороны, он безжалостно рассчитывает на то, что он выше этой девушки и в ее обществе не будет чувствовать себя униженным. С другой стороны, ему действительно хочется наконец-то расстаться с холодной, одинокой «мертвой жизнью» и обрести «живую жизнь», где находится место задушевному разговору, улыбке, теплоте. Именно поэтому ростовщику и нужна добрая и любящая женщина.
Девушке, между тем, лет пятнадцать или шестнадцать, в сущности, ее еще можно назвать девочкой. Она страдает от своей крайней бедности, ей не на кого положиться, она выбивается из сил, но она сумела сохранить доброту души и гордость. Ей не хочется думать, что ростовщик покупает ее благосклонность за деньги. Она хочет любить и уважать мужа, и, несмотря на разницу в возрасте, она мечтает о том, что будет жить с ним на равной ноге. Она искренне верит, что это возможно.
Однако брак не способен преобразить «мертворожденного» ростовщика. В душе своей он вроде бы и хочет жить с женой по-человечески, но из-за того, что он столь длительное время пребывал в «замороженном» состоянии и никому не открывал своей души, он не знает, как разговаривают с людьми. Он ведет себя с женой холодно и отталкивает ее от себя, пытаясь защитить себя с помощью молчания. С остальным же миром он тоже продолжает поддерживать исключительно деловые отношения.
Юная и наивная жена мучается оттого, что наладить человеческих отношений с мужем ей не удается, она погружается в мучительное одиночество. Она не знает, о чем думает ее муж, она боится его и упрекает себя, ее нервы приходят в расстройство. У этой женщины нет подруги, с которой она могла бы посоветоваться; когда мужа нет дома, она тихонечко поет. Только в эти минуты ее мягкое детское сердце получает передышку. Ростовщик осознает одиночество и страдания своей жены, но он не может «отпереть» свою душу перед ней. Эти странные отношения оставляют у читателя тяжелое чувство.
Муж все-таки рассчитывает позабыть свое унизительное прошлое, смягчиться и обрести способность к разговору. Поэтому он начинает строить планы отправиться вместе с женой попутешествовать в Европу, но та, держа в руках икону богоматери, бросается вниз из окна четвертого этажа и умирает.
Для ростовщика его мир, который только начал чуть светлеть и теплеть, вдруг превращается в арену ужасной смерти. Этот «мертворожденный ребенок» навсегда обречен на «мертвую жизнь».
Сополагая «Записки из подполья», «Кроткую», «Преступление и наказание» (Раскольников), «Бесов» (Ставрогин), мы видим, как долго волновала Достоевского одна и та же тематика: переход «жизни мертвой» в «жизнь живую». В конце романа Раскольников видит свет новой жизни, но герой «Кроткой» заканчивает крахом: он едва увидел брезжущий свет, но страшная и безжалостная сила снова вернула его в мир тьмы.
В двух словах: Женившись на бедной девушке, ростовщик пытается выместить на безответной сироте злобу за перенесенные в жизни обиды, надеясь на то, что она будет безропотно жить в постоянной мольбе за его благородную душу. Однако девушка вступает с мужем в непримиримый нравственный поединок…
Вначале предлагается небольшое введение от автора. В нём он поясняет, что рассказ назван «фантастическим» единственно потому, что это «поток мыслей» рассказчика, которые как будто подслушал и записал стенограф. Здесь же автор даёт понять, что речь пойдёт о муже, жена которого покончила жизнь самоубийством.
Повесть рассказывает историю жизни женщины, которая оказывается замужем за ростовщиком. Интересно то, что рассказчик не называет ни своего, ни её имени. Повесть показывает замысел Достоевского о палаче и жертве, выразившийся здесь в виде мужа-деспота и жены, его жертвы. Также автор хотел показать реалии того времени. От безденежья девушка решает выйти замуж за человека, которого она не только не любила, но и презирала его и его род занятий. Кроткая пытается взбунтоваться против такой жизни и против своего мужа, которого она даже была намерена убить, чтобы прекратить человеческие мучения: не только свои, но и тех людей, которые были зависимы от него, которые закладывали своё последнее имущество за копейки под большой процент. Эти мучения проявлялись не в ссорах и не в физическом издевательстве, а преимущественно в постоянном молчании, которое стало царить между мужем и женой через некоторое время после свадьбы.
Рассказчик часто себе противоречит. Например, так и остаётся непонятным: он женился на «кроткой» из жалости, или для того, чтобы мучить её, мстя всему миру за свою судьбу, как мучил он своих клиентов. Кроме того, мысли рассказчика сумбурны и сбивчивы. Он как бы старается привести их в порядок, что ему удаётся лишь к концу повести, где несчастный добирается до сути дела, ему открывается истина.
Интересна также история самого рассказчика: он был отставным штабс-капитаном блестящего полка (ушёл в отставку добровольно). Там, как и везде, его не любили, а поводом к его отставке стала случайность. После этого он вёл бедную бродяжью жизнь, пока не умерла его родственница, оставившая ему три тысячи рублей. После этого рассказчик и стал ростовщиком, мечтая при этом накопить достаточную сумму и начать новую жизнь.
В конце рассказчик пребывает в порыве доброты и благодеяния: он в ногах у жены (с которой не разговаривал всю зиму), клянётся в любви, обещает счастье. Но как она поняла ранее, с ним нужно было «по-честному»: если любить, то всецело и преданно, или не любить совсем. Но она то ли не смогла сделать выбор в ту или иную сторону, то ли не захотела обманывать рассказчика «полулюбовью». Поэтому повесть завершается очень печально - самоубийством главной героини.
Начинается данное произведение с небольшого лирического отступления. Автор говорит несколько слов о сюжете и о некоторой предыстории. Только потом он вводит читателя непосредственно в сам рассказ.
В центре событий – женщина. Она, находясь в безвыходном положении (у нее совершенно не было никаких финансовых возможностей) выходит замуж за нелюбимого человека. Мало того, она не чувствует ответного чувства и от мужа, все время, которое они проводили вместе, он молчал и ничего не говорил, ровно также, как и она. Помимо этого, ее не устраивает то, чем он занимается. Его работа заключалась в том, что он якобы помогал людям в денежном плане и принимал у них залог под проценты. Проценты по тому времени были неимоверные, они вводили людей еще в большие долги и проблемы.
Автор рассуждает о причинах этого брака. Зачем же нужна была эта девушка мужчине, неужели он получает такое невероятное удовольствие от осознания того, что человек, с которым он живет, постоянно испытывает неудобства и терзает себя плохими мыслями. Когда-то мужчина был капитаном полка, но из-за нелепой случайности, его отстранили от службы. После всех этих передряг, он совсем потерял человеческий облик, но в один прекрасный день, (умерла его родственница, и ему досталась некоторая сумма) он решил начать совершенно новую жизнь, измениться, и стал ростовщиком.
В конце рассказа, герой понимает, что нехорошо обращался с женой, в порыве отчаяния, он усыпает ее извинениями, обещает измениться. Девушка находится в полном смятении. Она понимает, что слишком много натерпелась и не сможет, глядя на все, что было, преданно и до конца любить мужа. Она заканчивает жизнь самоубийством.
Данное повествование учит читателя не совершать поспешных и необдуманных решений. Жить нужно по велению сердца, а не совершать абсурдных поступков, находясь, как на какой-то момент, как кажется, в безнадежной ситуации. Главная героиня сама расплатилась за свое решение, она сама выбрала роль жертвы, и легче ей было уповать на свою судьбу, чем изменить свою жизнь к лучшему.
Картинка или рисунок Кроткая
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание На краю Ойкумены Ефремов
Вся жизнь – игра, и в ней люди – совсем не актеры, а только единое целое, которое если убрать, то не будет никакой игры. Все начинается с правления Джедефра Четвертого.
- Краткое содержание Повесть о Февронии и Петре Муромских
Проказа поразила князя Петра Муромского, ни один лекарь не мог ему помочь. Тогда явилась к нему целительница Феврония и пообещала помочь, если князь возьмет ее в жены
- Краткое содержание Бунин Холодная осень
Повествование рассказа ведется от имени женщины, которая вспоминает далекий летний день, когда ее семья принимает у себя в имении жениха. Его отец, погибший в Сараеве, был другом отца рассказчицы.
- Краткое содержание Кант Критика практического разума
В философской работе Канта излагается идея того, что каждый индивидуальный субъект познает, желает и чувствует объективные вещи не через призму собственных ощущений, а как всеобщее, абсолютное, лишенное всякой случайности и личных предубеждений
- Краткое содержание Путешествие к центру Земли Жюль Верн
Действия книги начинаются в далёком 1863 году.Наш герой, учёный заинтересовался руническим манускриптом. На расшифровку ушло несколько суток Потребовались знания латыни, греческого языков
Шрифт: Меньше Аа Больше Аа
От автора
Я прошу извинения у моих читателей, что на сей раз, вместо «Дневника» в обычной его форме, даю лишь повесть. Но я действительно занят был этой повестью большую часть месяца.
Теперь о самом рассказе. Я озаглавил его «фантастическим», тогда как считаю его сам в высшей степени реальным. Но фантастическое тут есть действительно, и именно в самой форме рассказа, что и нахожу нужным пояснить предварительно.
Дело в том, что это не рассказ и не записки. Представьте себе мужа, у которого лежит на столе жена, самоубийца, несколько часов перед тем выбросившаяся из окошка. Он в смятении и еще не успел собрать своих мыслей. Он ходит по своим комнатам и старается осмыслить случившееся, «собрать свои мысли в точку». Притом это закоренелый ипохондрик, из тех, что говорят сами с собою. Вот он и говорит сам с собой, рассказывает дело, уясняет себе его. Несмотря на кажущуюся последовательность речи, он несколько раз противуречит себе, и в логике и в чувствах. Он и оправдывает себя, и обвиняет ее, и пускается в посторонние разъяснения: тут и грубость мысли и сердца, тут и глубокое чувство. Мало-помалу он действительно уясняет себе дело и собирает «мысли в точку». Ряд вызванных им воспоминаний неотразимо приводит его наконец к правде ; правда неотразимо возвышает его ум и сердце. К концу даже тон рассказа изменяется сравнительно с беспорядочным началом его. Истина открывается несчастному довольно ясно и определительно, по крайней мере для него самого.
Вот тема. Конечно, процесс рассказа продолжается несколько часов, с урывками и перемежками, и в форме сбивчивой: то он говорит сам себе, то обращается как бы к невидимому слушателю, к какому-то судье. Да так всегда и бывает в действительности. Если б мог подслушать его и всё записать за ним стенограф, то вышло бы несколько шершавее, необделаннее, чем представлено у меня, но, сколько мне кажется, психологический порядок, может быть, и остался бы тот же самый. Вот это предположение о записавшем всё стенографе (после которого я обделал бы записанное) и есть то, что я называю в этом рассказе фантастическим. Но отчасти подобное уже не раз допускалось в искусстве: Виктор Гюго, например, в своем шедевре «Последний день приговоренного к смертной казни» употребил почти такой же прием, и хоть и не вывел стенографа, но допустил еще большую неправдоподобность, предположив, что приговоренный к казни может (и имеет право) вести записки не только в последний день свой, но даже в последний час и буквально последнюю минуту. Но не допусти он этой фантазии, не существовало бы и самого произведения – самого реальнейшего и самого правдивейшего произведения из всех им написанных.
Глава первая
I. Кто был я и кто была она
…Вот пока она здесь – еще всё хорошо; подхожу и смотрю поминутно; а унесут завтра и – как же я останусь один? Она теперь в зале на столе, составили два ломберных, а гроб будет завтра, белый, белый гроденапль , а впрочем, не про то… Я всё хожу и хочу себе уяснить это. Вот уже шесть часов, как я хочу уяснить и всё не соберу в точку мыслей. Дело в том, что я всё хожу, хожу, хожу… Это вот как было. Я просто расскажу по порядку. (Порядок!) Господа, я далеко не литератор, и вы это видите, да и пусть, а расскажу, как сам понимаю. В том-то и весь ужас мой, что я всё понимаю!
Это если хотите знать, то есть если с самого начала брать, то она просто-запросто приходила ко мне тогда закладывать вещи, чтоб оплатить публикацию в «Голосе» о том, что вот, дескать, так и так, гувернантка, согласна и в отъезд, и уроки давать на дому, и проч., и проч. Это было в самом начале, и я, конечно, не различал ее от других: приходит как все, ну и прочее. А потом стал различать. Была она такая тоненькая, белокуренькая, средневысокого роста; со мной всегда мешковата, как будто конфузилась (я думаю, и со всеми чужими была такая же, а я, разумеется, ей был всё равно, что тот, что другой, то есть если брать как не закладчика, а как человека). Только что получала деньги, тотчас же повертывалась и уходила. И всё молча. Другие так спорят, просят, торгуются, чтоб больше дали; эта нет, что дадут… Мне кажется, я всё путаюсь… Да; меня прежде всего поразили ее вещи: серебряные позолоченные сережечки, дрянненький медальончик – вещи в двугривенный. Она и сама знала, что цена им гривенник, но я по лицу видел, что они для нее драгоценность, – и действительно, это всё, что оставалось у ней от папаши и мамаши, после узнал. Раз только я позволил себе усмехнуться на ее вещи. То есть, видите ли, я этого себе никогда не позволяю, у меня с публикой тон джентльменский: мало слов, вежливо и строго. «Строго, строго и строго» . Но она вдруг позволила себе принести остатки (то есть буквально) старой заячьей куцавейки, – и я не удержался и вдруг сказал ей что-то, вроде как бы остроты. Батюшки, как вспыхнула! Глаза у ней голубые, большие, задумчивые, но – как загорелись! Но ни слова не выронила, взяла свои «остатки» и – вышла. Тут-то я и заметил ее в первый раз особенно и подумал что-то о ней в этом роде, то есть именно что-то в особенном роде. Да, помню и еще впечатление, то есть, если хотите, самое главное впечатление, синтез всего: именно что ужасно молода, так молода, что точно четырнадцать лет. А меж тем ей тогда уже было без трех месяцев шестнадцать. А впрочем, я не то хотел сказать, вовсе не в том был синтез. Назавтра опять пришла. Я узнал потом, что она у Добронравова и у Мозера с этой куцавейкой была, но те, кроме золота, ничего не принимают и говорить не стали. Я же у ней принял однажды камей (так, дрянненький) – и, осмыслив, потом удивился: я, кроме золота и серебра, тоже ничего не принимаю, а ей допустил камей. Это вторая мысль об ней тогда была, это я помню.
В этот раз, то есть от Мозера, она принесла сигарный янтарный мундштук – вещица так себе, любительская, но у нас опять-таки ничего не стоящая, потому что мы – только золото. Так как она приходила уже после вчерашнего бунта, то я встретил ее строго. Строгость у меня – это сухость. Однако же, выдавая ей два рубля, я не удержался и сказал как бы с некоторым раздражением: «Я ведь это только для вас, а такую вещь у вас Мозер не примет». Слово «для вас» я особенно подчеркнул, и именно в некотором смысле. Зол был. Она опять вспыхнула, выслушав это «для вас», но смолчала, не бросила денег, приняла, – то-то бедность! А как вспыхнула! Я понял, что уколол. А когда она уже вышла, вдруг спросил себя: так неужели же это торжество над ней стоит двух рублей? Хе-хе-хе! Помню, что задал именно этот вопрос два раза: «Стоит ли? стоит ли?» И, смеясь, разрешил его про себя в утвердительном смысле. Очень уж я тогда развеселился. Но это было не дурное чувство: я с умыслом, с намерением; я ее испытать хотел, потому что у меня вдруг забродили некоторые на ее счет мысли. Это была третья особенная моя мысль об ней.
…Ну вот с тех пор всё и началось. Разумеется, я тотчас же постарался разузнать все обстоятельства стороной и ждал ее прихода с особенным нетерпением. Я ведь предчувствовал, что она скоро придет. Когда пришла, я вступил в любезный разговор с необычайною вежливостью. Я ведь недурно воспитан и имею манеры. Гм. Тут-то я догадался, что она добра и кротка. Добрые и кроткие недолго сопротивляются и хоть вовсе не очень открываются, но от разговора увернуться никак не умеют: отвечают скупо, но отвечают, и чем дальше, тем больше, только сами не уставайте, если вам надо. Разумеется, она тогда мне сама ничего не объяснила. Это потом уже про «Голос» и про всё я узнал. Она тогда из последних сил публиковалась, сначала, разумеется, заносчиво: «Дескать, гувернантка, согласна в отъезд, и условия присылать в пакетах», а потом: «Согласна на всё, и учить, и в компаньонки, и за хозяйством смотреть, и за больной ходить, и шить умею», и т. д., и т. д., всё известное! Разумеется, всё это прибавлялось к публикации в разные приемы, а под конец, когда к отчаянию подошло, так даже и «без жалованья, из хлеба». Нет, не нашла места! Я решился ее тогда в последний раз испытать: вдруг беру сегодняшний «Голос» и показываю ей объявление: «Молодая особа, круглая сирота, ищет места гувернантки к малолетним детям, преимущественно у пожилого вдовца. Может облегчить в хозяйстве».
– Вот видите, эта сегодня утром публиковалась, а к вечеру наверно место нашла. Вот как надо публиковаться!
Опять вспыхнула, опять глаза загорелись, повернулась и тотчас ушла. Мне очень понравилось. Впрочем, я был тогда уже во всем уверен и не боялся; мундштуки-то никто принимать не станет. А у ней и мундштуки уже вышли. Так и есть, на третий день приходит, такая бледненькая, взволнованная, – я понял, что у ней что-то вышло дома, и действительно вышло. Сейчас объясню, что вышло, но теперь хочу лишь припомнить, как я вдруг ей тогда шику задал и вырос в ее глазах. Такое у меня вдруг явилось намерение. Дело в том, что она принесла этот образ (решилась принести)… Ах, слушайте! слушайте! Вот теперь уже началось, а то я всё путался… Дело в том, что я теперь всё это хочу припомнить, каждую эту мелочь, каждую черточку. Я всё хочу в точку мысли собрать и – не могу, а вот эти черточки, черточки…
Образ богородицы. Богородица с младенцем, домашний, семейный, старинный, риза серебряная золоченая – стоит – ну, рублей шесть стоит. Вижу, дорог ей образ, закладывает весь образ, ризы не снимая. Говорю ей: лучше бы ризу снять, а образ унесите, а то образ все-таки как-то того.
– А разве вам запрещено?
– Нет, не то что запрещено, а так, может быть, вам самим…
– Ну, снимите.
– Знаете что, я не буду снимать, а поставлю вон туда в киот, – сказал я, подумав, – с другими образами, под лампадкой (у меня всегда, как открыл кассу, лампадка горела), и просто-запросто возьмите десять рублей.
– Мне не надо десяти, дайте мне пять, я непременно выкуплю.
– А десять не хотите? Образ стоит, – прибавил я, заметив, что опять глазки сверкнули. Она смолчала. Я вынес ей пять рублей.
– Не презирайте никого, я сам был в этих тисках, да еще похуже-с, и если теперь вы видите меня за таким занятием… то ведь это после всего, что я вынес…
– Вы мстите обществу? Да? – перебила она меня вдруг с довольно едкой насмешкой, в которой было, впрочем, много невинного (то есть общего, потому что меня она решительно тогда от других не отличала, так что почти безобидно сказала). «Ага! – подумал я, – вот ты какая; характер объявляется, нового направления».
– Видите, – заметил я тотчас же полушутливо, полутаинственно. – «Я – я есмь часть той части целого, которая хочет делать зло, а творит добро…»
Она быстро и с большим любопытством, в котором, впрочем, было много детского, посмотрела на меня:
– Постойте… Что это за мысль? Откуда это? Я где-то слышала…
– Не ломайте головы, в этих выражениях Мефистофель рекомендуется Фаусту, «Фауста» читали?
– Не… невнимательно.
– То есть не читали вовсе. Надо прочесть. А впрочем, я вижу опять на ваших губах насмешливую складку. Пожалуйста, не предположите во мне так мало вкуса, что я, чтобы закрасить мою роль закладчика, захотел отрекомендоваться вам Мефистофелем. Закладчик закладчиком и останется. Знаем-с.
– Вы какой-то странный… Я совсем не хотела вам сказать что-нибудь такое…
Ей хотелось сказать: я не ожидала, что вы человек образованный, но она не сказала, зато я знал, что она это подумала; ужасно я угодил ей.
– Видите, – заметил я, – на всяком поприще можно делать хорошее. Я, конечно, не про себя и, кроме дурного, положим, ничего не делаю, но…
– Конечно, можно делать и на всяком месте хорошее, – сказала она, быстрым и проникнутым взглядом смотря на меня. – Именно на всяком месте, – вдруг прибавила она. О, я помню, я все эти мгновения помню! И еще хочу прибавить, что когда эта молодежь, эта милая молодежь, захочет что-нибудь такое умное и проникнутое, то вдруг слишком искренно и наивно покажет лицом, что «вот, дескать, я говорю тебе теперь умное и проникнутое», – и не то чтоб из тщеславия, как наш брат, а так и видишь, что она сама ужасно ценит всё это, и верует, и уважает, и думает, что и вы всё это точно так же, как она, уважаете. О, искренность! Вот тем-то и побеждают. А в ней как было прелестно!
Помню, ничего не забыл! Когда она вышла, я разом порешил. В тот же день я пошел на последние поиски и узнал об ней всю остальную, уже текущую подноготную; прежнюю подноготную я знал уже всю от Лукерьи, которая тогда служила у них и которую я уже несколько дней тому подкупил. Эта подноготная была так ужасна, что я и не понимаю, как еще можно было смеяться, как она давеча, и любопытствовать о словах Мефистофеля, сама будучи под таким ужасом. Но – молодежь! Именно это подумал тогда об ней с гордостью и с радостью, потому что тут ведь и великодушие: дескать, хоть и на краю гибели, а великие слова Гете сияют. Молодость всегда хоть капельку и хоть в кривую сторону, да великодушна. То есть я ведь про нее, про нее одну. И главное, я тогда смотрел уж на нее как на мою и не сомневался в моем могуществе. Знаете, пресладострастная это мысль, когда уж не сомневаешься-то.
Но что со мной? Если я так буду, то когда я соберу всё в точку? Скорей, скорей – дело совсем не в том, о боже!
. «Последний день приговоренного к смертной казни»– роман В. Гюго (1829), особенно близкий Достоевскому, самому пережившему мучительные часы и минуты ожидания казни, и по гуманистическому содержанию (протест против смертной казни), и по методу изображения предсмертных мыслей и чувств героя, лихорадочно сменяющихся в его сознании и обращенных патетически к современникам и потомкам. В 1860 г. по совету писателя его старший брат М. М. Достоевский перевел этот роман на русский язык.
. …я – есмь часть той части целого, которая хочет делать зло, а творит добро … – слова Мефистофеля из третьей сцены «Фауста» Гете.
Фантастический рассказ
