Что, если бы победил бухарин. На расстрел ее несли на руках

Предпринимательство

Февральско-мартовский пленум: Бухарина и Рыкова обвиняют

Первым пунктом повестки дня пленума было «дело тт. Бухарина и Рыкова». Рассмотрение этого дела призвано было служить проверкой участников пленума и одновременно должно было преподать им внушительный урок - показать, что любой член или кандидат в члены ЦК, отвергающий предъявленные ему обвинения, будет тем не менее неминуемо отправлен своими товарищами на эшафот.

За день до открытия пленума было принято постановление Политбюро: «Политбюро отклоняет предложение т. Бухарина не сообщать Пленуму ЦК его заявление о „голодовке“ и рассылает его заявление всем членам ЦК ВКП(б), ибо считает, что Политбюро не может и не должно иметь секретов от ЦК ВКП(б)» . Под влиянием этого постановления Бухарин принял решение явиться на пленум, не прекращая голодовки. Как рассказывал членам своей семьи И. А. Пятницкий, Бухарин, появившись в зале, где собрался пленум, «стоял среди всех, обросший бородой, в каком-то старом костюме… никто с ним не поздоровался. Все уже смотрели [на него], как на смердящий труп» .

Перед открытием пленума Бухарин встретил в вестибюле Рыкова который сказал ему: «Самым дальновидным из нас оказался Томский» . Утрата Рыковым всяких надежд на благоприятный исход их дела во многом была вызвана тем, что накануне пленума ему были устроены очные ставки с его бывшими ближайшими сотрудниками Нестеровым, Радиным, Котовым и Шмидтом. В присутствии Сталина и других членов Политбюро участники очных ставок показали, что после 1929 года «центр правых» продолжал свою работу и в 1932 году выработал программу, авторство которой в целях маскировки было приписано Рютину.

Пленум открылся докладом Ежова, который рассказал, как Наркомвнудел выполнял решение предыдущего пленума о продолжении расследования дела Бухарина и Рыкова. Ежов назвал многие имена лиц, давших «исчерпывающие показания о всей антисоветской деятельности правых», подтвердивших и дополнивших «большим количеством новых фактов» обвинения, предъявленные Бухарину и Рыкову. Как бы предвосхищая вопрос о достоверности этих показаний, Ежов специально подчеркнул, что члены Политбюро на очных ставках неоднократно спрашивали арестованных, не оговаривают ли они Бухарина и Рыкова. В ответ на это, по словам Ежова, все арестованные «целиком подтвердили свои показания и настаивали на них» .

На основе этих «неопровержимых показаний» Ежов объявил, что в 1930 году оформился нелегальный центр правых, выработавший установки на террор, организацию «дворцового переворота» и кулацких восстаний. Ежов назвал большое количество террористических групп, организованных этим «центром», множество имён их участников, а также утверждал, что массовые забастовки рабочих в Иванове и Ивановской области, прошедшие в 1932 году, были «искусственными» и инспирированными «правыми» .

Вслед за Ежовым выступил с содокладом Микоян, который сообщил: «вся бухаринская группа сидит в тюрьме, почти все признались, что они были двурушниками, врагами, потому что они учились у Бухарина». Объединяя имена Троцкого, Зиновьева и Бухарина, Микоян утверждал, что «они создали новый тип людей, извергов, а не людей, зверей, которые выступают открыто за линию партии,., а на деле ведут беспринципную подрывную работу против партии».

Назвав голодовку Бухарина «политической демонстрацией» и «наглым ультиматумом», Микоян с особенной злобой говорил о том, что Бухарин в своём заявлении пленуму допустил «выпады по адресу аппарата Наркомвнудела», используя «троцкистский метод опорачивания аппарата» .

После выступления Микояна слово было предоставлено Бухарину, который по-прежнему исходил из посылки, что ещё можно доказать свою невиновность высшему партийному форуму, раз тот собрался для разбора его дела. В начале речи Бухарин попытался объяснить мотивы своей голодовки и отказа явиться на пленум, но уже при этом столкнулся с градом озлобленных или насмешливых реплик, ставивших целью перевести его объяснения из трагической тональности в комическую:

Бухарин: Товарищи, я очень прошу вас не перебивать, потому что мне очень трудно, просто физически тяжело, говорить… я четыре дня ничего не ел, я вам сказал, написал, почему я в отчаянии за неё (голодовку) схватился, написал узкому кругу, потому что с такими обвинениями… жить для меня невозможно.

Я не могу выстрелить из револьвера, потому что тогда скажут, что я-де самоубился, чтобы навредить партии; а если я умру, как от болезни, то что вы от этого теряете?

Ворошилов : Подлость! Типун тебе на язык. Подло. Ты подумай, что ты говоришь.

Бухарин : Но поймите, что мне тяжело жить.

Сталин : А нам легко?

Ворошилов : Вы только подумайте: «Не стреляюсь, а умру».

Бухарин : Вам легко говорить насчет меня. Что же вы теряете? Ведь, если я вредитель, сукин сын и т. д., чего меня жалеть? Я ведь ни на что не претендую, изображаю то, что думаю и то, что я переживаю. Если это связано с каким-нибудь хотя бы малюсеньким политическим ущербом, я безусловно, всё что вы скажете, приму к исполнению. (Смех .) Что вы смеетесь? Здесь смешного абсолютно ничего нет .

Отвечая на обвинения Микояна в дискредитации и «запугивании» ЦК, Бухарин подчёркивал, что в своём письме он ставил под сомнение не решение ЦК, которое по его делу ещё не принято, а методы ведения допросов следователями, на которых не могут не влиять статьи партийной печати, где его вина объявляется уже доказанной.

Свою вину Бухарин соглашался признать лишь в том, что в прошлом он иногда заступался за своих учеников, потому что у него «было дурацкое смешение личных отношений с политическими». Все же остальные обвинения, содержавшиеся в показаниях против него, он категорически отвергал, ссылаясь на многочисленные противоречия между разными показаниями и на то, что «все троцкисты - врождённые негодяи» .

В оспаривании аргументации Бухарина инициативу взял на себя Сталин, задававший вновь и вновь Бухарину вопросы о мотивах, по которым арестованные давали против него показания.

Сталин : Почему должен врать Астров? Слепков почему должен врать? Ведь это никакого облегчения им не даст?

Бухарин : Я не знаю…

Сталин : Я извиняюсь, но можно ли восстановить факты? На очной ставке в помещении Оргбюро, где вы присутствовали, были мы - члены Политбюро, Астров был там и другие из арестованных: там Пятаков был, Радек, Сосновский, Куликов и т. д. Причём, когда к каждому из арестованных я или кто-нибудь обращался: «По-честному скажите, добровольно ли вы даёте показания или на вас надавили?» Радек даже расплакался по поводу этого вопроса - «как надавили? Добровольно, совершенно добровольно».

Вслед за Сталиным Молотов, Ворошилов, Микоян настойчиво повторяли вопросы: «Почему эти люди говорят на себя?», и всякий раз Бухарин вынужден был отвечать: «Я не знаю» .

В заключение своей речи Бухарин сказал: «…никто меня не заставит говорить на себя чудовищные вещи, которые обо мне говорят, и никто от меня этого не добьется ни при каких условиях. Какими бы эпитетами меня ни называли, я изображать из себя вредителя, изображать из себя террориста, изображать из себя изменника, изображать из себя предателя социалистической родины не буду».

После этих слов Сталин, как бы признав правомерность самозащиты Бухарина, обратился к нему в доверительном тоне: «Ты не должен и не имеешь права клепать на себя. Это самая преступная вещь… Ты должен войти в наше положение. Троцкий со своими учениками Зиновьевым и Каменевым когда-то работали с Лениным, а теперь эти люди договорились до соглашения с Гитлером. Можно ли после этого называть чудовищными какие-либо вещи? Нельзя. После всего того, что произошло с этими господами, бывшими товарищами, которые договорились до соглашения с Гитлером, до распродажи СССР, ничего удивительного нет в человеческой жизни. Всё надо доказать, а не отписываться восклицательными и вопросительными знаками» .

Речью Бухарина первое заседание пленума завершилось. После этого заседания Сталин обратился в кулуарах пленума к Бухарину, вселив в него некоторую надежду на благоприятный исход его дела и одновременно предложив ему публично извиниться за объявление голодовки. Бухарин согласился подвергнуть себя этому новому унижению. В начале утреннего заседания, открывшегося на следующий день, была разыграна ещё одна отвратительная сцена, сценарий которой, надо полагать, был заранее расписан Сталиным и его приспешниками.

Бухарин : … Приношу пленуму Центрального Комитета свои извинения за необдуманный и политически вредный акт объявления мною голодовки.

Сталин : Мало, мало!

Бухарин : Я могу мотивировать. Я прошу пленум Центрального Комитета принять эти мои извинения, потому что действительно получилось так, что я поставил пленум ЦК перед своего рода ультиматумом, и этот ультиматум был закреплён мной в виде этого необычайного шага.

Каганович : Антисоветского шага.

Бухарин : Этим самым я совершил очень крупную политическую ошибку, которая только отчасти может быть смягчена тем, что я находился в исключительно болезненном состоянии. Я прошу Центральный Комитет извинить меня и приношу очень глубокие извинения по поводу этого, действительно, совершенно недопустимого политического шага.

Сталин : Извинить и простить.

Бухарин : Да, да, и простить.

Сталин : Вот, вот!

Молотов : Вы не полагаете, что ваша так называемая голодовка некоторыми товарищами может рассматриваться как антисоветский акт?

Каминский : Вот именно, Бухарин, так и надо сказать.

Бухарин : Если некоторые товарищи могут это так рассматривать (Шум в зале, голоса с мест : А как же иначе? Только так и можно рассматривать). Но, товарищи, в мои субъективные намерения это не входило…

Каминский : Но так получилось.

Шкирятов : И не могло быть иначе.

Бухарин : Конечно, это ещё более усугубляет мою вину. Прошу ЦК ещё раз о том, чтобы простить меня .

После этой сцены слово было предоставлено Рыкову. Не желая попасть в положение Бухарина, обвинённого в «нападении на НКВД», Рыков начал свою речь с высокой оценки качества проведённого следствия. «Я должен сказать, что расследование проводилось очень быстро и, по-моему, хорошо,- говорил он.- Производилось оно так, что о людях, которые участвуют в этом обследовании, нет никаких данных, нет никакой возможности сказать, что они как-то заинтересованы в неправильном обвинении или меня или Бухарина… При такой настороженности аппарата (НКВД.- В. Р. ), который был недавно совершенно обновлён… [этот аппарат] стремится, конечно, всеми средствами к тому, чтобы сказать Центральному Комитету только правду, только то, что они по совести нашли» .

Стремясь убедить участников пленума в своей предельной искренности, Рыков назвал факты, по существу, подводившие под расстрел некоторых его «обвинителей». Он рассказал о своей беседе в 1932 году с Радиным, который советовал ему присоединиться к оппозиции и убеждал его в том, что оппозиция будет расти. Суммируя эти высказывания Радина зловещей формулой: «Предлагал мне вести работу против партии и ЦК», Рыков сообщил: он ответил Радину, что тот «стоит на краю пропасти, что я ему ни в какой мере в этом деле не попутчик, а совсем наоборот». Оценивая своё поведение в связи с этим приватным разговором, Рыков каялся в том, что «своевременно не пришёл в ГПУ, не сообщил о том, что он мне рекомендовал… если бы его тогда отвёл куда нужно, тогда бы всё моё положение было совершенно иным» .

Характеризуя поведение бывших сторонников «правого уклона», Рыков говорил, что многие из них после 1929 года «продолжали свою борьбу… все они катились - одни быстрее, другие медленнее на эти антисоветские, контрреволюционные рельсы». Он признавал себя ответственным за то, что «целый ряд изменников, преступников, вредителей» ориентировался на него и считал его своим вдохновителем, хотя он не давал для этого оснований .

Рыков заявил, что теперь, после знакомства с показаниями арестованных, он полностью убеждён в виновности Томского. «Что он [Томский] занимался вредительством… что он был в сношениях с троцкистским центром, это тоже несомненно… Что он руководил, может быть входил в состав нового центра…- это абсолютно несомненно… Я не допускаю для себя лично, для своей совести мысли о том, что Томский не знал о шпионской деятельности троцкистов, о дележе Советского Союза» .

Рыков сообщил, что на очной ставке со Шмидтом он задал последнему вопрос: почему Шмидт не говорил ему о вредительстве на Дальнем Востоке, в котором тот, по его собственным словам, принимал активное участие. «Это… можно объяснить только тем,- прибавил Рыков,- что Томский дал ему директиву, что об этих вещах разговаривать со мной нельзя» .

Чтобы доказать свою исчерпывающую искренность, Рыков рассказал о двух фактах, которые могли быть расценены как проявления оппозиционности. Первый сводился к тому, что в 1932 году, когда Рыков находился на даче Томского, туда пришёл рабочий и принес распространявшуюся на его фабрике листовку рютинской группы. «Как только я услышал [её],- заявил Рыков,- я самыми отвратительными словами выругал эту рютинскую программу» .

Далее Рыков вновь рассказал уже обнародованную на предыдущем пленуме историю, связанную с приглашением Зиновьевым Томского к себе на дачу. Рыков, по его словам, отговаривал Томского от этой поездки, уверяя его, что «они (зиновьевцы.- В. Р. ) задумали… предложение альянса или какого-то блока для… борьбы против Центрального Комитета». После этой беседы, как утверждал Рыков, он лишь однажды посетил Томского, причём на всём протяжении этой встречи они находились вместе с жёнами и «не было ни одной минуты, когда мы с Томским оставались бы с глазу на глаз».

Говоря о своём отношении к Бухарину, Рыков сказал, что пережил за последнее время целый ряд колебаний по поводу виновности Бухарина в приписываемых ему преступлениях. «Когда я прочитал всю эту груду материалов, я уже набросал черновик записки Ежову о том, что такого дыму без огня не бывает… У меня колебания были, особенно когда я прочитал последнее слово Радека, который перед всей страной, перед всем миром с большой экспрессией сделал такие обвинения».

Однако, продолжал Рыков, восстановив в памяти все известные ему факты о критических моментах в жизни Бухарина, он отказался от мысли о преступных намерениях последнего. В этой связи Рыков рассказал, как в начале 30-х годов однажды застал Бухарина «в состоянии полуистерическом» из-за того, что Сталин заявил ему: «Ты хочешь меня убить». В тот же день Рыков спросил Сталина, действительно ли тот считает, что Бухарин может его убить. Это свидетельство Рыкова Сталин тут же поспешил обратить в шутку: «Нет, я смеялся, и сказал, что ежели в самом деле нож когда-либо возьмешь, чтобы убить, так будь осторожен, не порежься».

Вслед за этим Рыков привёл ещё один факт, свидетельствующий, по его мнению, в пользу Бухарина. Он сообщил, что Бухарин говорил ему о прекращении всяких отношений со своими учениками и одобрении «всяческих репрессий над членами этой школы». Хотя Сталин тут же прервал Рыкова зловещей репликой: «Он не сказал правды и здесь, Бухарин», Рыков тем не менее заявил: «Что он [Бухарин] не соучаствовал с ними во всех их преступных делах и… разорвал с ними - в этом я убеждён в величайшей степени» .

Подобно Бухарину, Рыков основное внимание уделил доказательству лживости показаний, полученных против него самого. Так, в показаниях Угланова говорилось, что Рыков на похоронах их общего соратника по правой оппозиции Угарова в 1932 году заслушивал отчёты и давал директивы о «заговорщической деятельности». По этому поводу Рыков сказал, что во время похорон Угарова он находился в Крыму и в доказательство этого показал открытку своей дочери, посланную ему в день похорон.

Понимая, что никакие его слова не вызовут доверия пленума, Рыков предложил расследовать приведённые им факты «может быть, через прислуг» и даже путём допроса его жены и дочери. Под смех зала он заявил: «Дочь обманывать не будет» .

На протяжении следующих трёх дней проходили прения по первому пункту повестки дня. Поскольку в распоряжении ораторов не было никаких новых фактов, они муссировали и «истолковывали» факты, уже известные участникам пленума. При этом речи выступавших отличались лишь некоторыми оттенками и нюансами. Так, Ворошилов нашёл положительные слова для характеристики Бухарина, но лишь для того, чтобы подчеркнуть «терпимость» к нему со стороны Сталина. Бухарин, говорил он, «представляет собой человека, который совмещает отличные и очень положительные стороны человека. Эти стороны мы отрицать не можем. Он очень способный человек, начитанный и может быть очень полезным членом партии, очень полезным был членом ЦК в своё время, был не бесполезным членом Политбюро… И Ленин когда-то прощал ему за эти его качества подлые поступки в отношении Ленина и нашей партии… И т. Сталин с ним возится после смерти Ленина полтора десятка лет, прощает ему самые мерзкие вещи».

Самоубийство Томского Ворошилов истолковал следующим образом: «Третий сочлен [„тройки“], тот решил для себя задачу сравнительно просто… Томский задачу обеления своей группы не облегчил, а, по-моему, он предрешил обвинение, подтвердил, по крайней мере, наполовину, если не на все 75 процентов обвинение, предъявленное к нему и к его сотоварищам» .

Более свирепый характер носило выступление Шкирятова, который помог Сталину поставить под сомнение подлинность бухаринской голодовки. «Что может быть враждебнее, что может быть контрреволюционнее этого действия Бухарина! - с нескрываемой злобой говорил Шкирятов.- В своём заявлении он пишет, что голодовку начал с 12 часов. (Сталин : Ночью начал голодать. Смех. Голос с места : После ужина.) Бухарин в этом до конца хочет вести свою контрреволюционную работу против Центрального Комитета. Прочтите его заявление, все эти строки написаны не нашей, не большевистской рукой, они дышат ненавистью к партии».

Столь же тенденциозно и произвольно Шкирятов истолковывал объяснения Рыкова. По поводу его рассказа о встрече с Томским в присутствии их жён он заявил: «Это сразу говорит о том, что тут дело нечисто. Для чего свидетелей брать, что вы, друг другу не верите, друг с другом боитесь разговаривать?»

Такой же криминальный подтекст Шкирятов усмотрел в «признании» Рыкова о том, что он и другие «правые» участвовали в проводах Угарова за границу. «Почему вы его провожали, в чём дело? - заявлял Шкирятов.- Да потому, что это был ваш единомышленник, соучастник вашей антипартийной работы, потому вы и пошли его провожать. А дальше, как говорится в показаниях, вы под видом этих проводов устроили собрание своего центра».

В заключение своей речи Шкирятов утверждал: «Этим людям не только не место в ЦК и в партии, их место перед судом, им, государственным преступникам, место только на скамье подсудимых. (Косиор : Перед судом пускай докажут.)»

Среди полутора десятков выступлений некоторым диссонансом прозвучала лишь речь Осинского, который был буквально вытолкнут на трибуну наиболее ярыми сталинистами. Тому были серьёзные причины. Осинский был одним из наиболее сильных партийных теоретиков, сохранявшим известную независимость в своих суждениях. Кроме того, за ним числилось длительное оппозиционное прошлое. В 1918 году Осинский был одним из лидеров фракции «левых коммунистов», затем стал лидером группы «демократического централизма» и вместе с другими её деятелями активно выступал в дискуссии 1923 года на стороне оппозиции. Отойдя после этой дискуссии от оппозиционной деятельности, он никогда не присоединял свой голос к травле оппозиционеров. Всем этим объяснялась сцена, разыгранная на одном из заседаний пленума. Когда Молотов объявил выступление очередного оратора, в зале возникли внезапные возгласы - вопросы о том, записался ли Осинский для участия в прениях.

Косиор : Тов. Молотов, народ интересуется, Осинский будет выступать?

Молотов : Он не записался пока ещё.

Постышев : Давно молчит.

Косиор : Много лет уже молчит .

На следующий день Осинский, появившись на трибуне, прежде всего подчеркнул вынужденность своего выступления. «Я вызван, так сказать, на трибуну по инициативе тт. Берия, Постышева и других, и раз я польщён таким вниманием Центрального Комитета, то и решил выступить, может быть, с некоторой пользой». Столкнувшись с язвительными репликами, Осинский сумел положить этому конец и заставить зал себя слушать. Это произошло после следующего обмена репликами:

Варейкис : Вас (левых коммунистов.- В. Р. ) Ленин назвал взбесившимися мелкими буржуа.

Осинский : Это верно, так он, кажется, и вас назвал (смех ), т. Варейкис.

Варейкис : Я тогда не принадлежал к ним. Во всяком случае я был за Брест, всем известно, вся Украина об этом знает.

Осинский : Ну, вы, значит, несколько позже взбесились, во времена демократического централизма. (Смех. )

Конечно, Осинский не мог выйти далеко за рамки тех правил игры, которые установились на пленуме. Он заявил, что присоединяется к выступлениям членов Политбюро и считает, что «для привлечения Бухарина и Рыкова к суду имеются все логические и юридические основания». Вместе с тем его выступление было начисто свободно от брани, которой были заполнены речи всех других ораторов. Осинский сказал, что ещё до революции он «состоял в большой дружбе» с Бухариным и что их политические пути разошлись после роспуска фракции левых коммунистов, поскольку «Бухарин, надо это сказать, пошёл по более правильному пути, чем я. Я с окончанием левого коммунизма пошёл дальше по пути демократического централизма, а Бухарин приблизился к партийному руководству, к Ленину» .

Далее Осинский в спокойных тонах рассказал о своих теоретических разногласиях с Бухариным и деловых расхождениях с ним по поводу работы «Известий» и Академии наук, избегая при этом каких-либо политических квалификаций. Такая настроенность выступления дорого обошлась Осинскому. В конце работы пленума Мехлис обвинил его в том, что он «представил подлого двурушника Бухарина, этого всесветного путаника и словоблуда, как теоретика и великого публициста» .

Подводя итоги «разбирательства» дела Бухарина и Рыкова, следует подчеркнуть: их трагедия состояла в том, что уже с 20-х годов они не сумели осознать те неизбежные изменения в политической деятельности, которые диктуются самой логикой этой деятельности после победы революции. Опыт не только Октябрьской, но и других революций свидетельствует, что деятельность профессионального революционера и деятельность профессионального политика, находящегося у власти, требуют выбора различных стратегий и тактик поведения. Политическая логика предполагает быстрый переход из стадии, на которой среди революционеров царит психология сообщества единомышленников, объединённых наличием общего врага и человеческими отношениями, вытекающими из положения гонимых и преследуемых,- к стадии неизбежных расхождений во взглядах, возникающих при созидательной народнохозяйственной работе, которая всегда более сложна и противоречива, чем борьба за свержение эксплуататорской власти. На этой стадии единомыслие неизбежно исчезает, распадаясь на ряд различных «проектных» позиций, а внутри властной группы возникают столкновения по поводу принятия тех или иных управленческих решений. При отсутствии возможности свободных политических дискуссий эти столкновения принимают характер верхушечных комбинаций и блоков и приводят к тому, что товарищеские отношения, внимание и уважение к мнениям, убеждениям, переживаниям товарищей по партии ослабевают, а затем исчезают. Конструктивные позиции спорящих сторон принимают однозначно жёсткий и бескомпромиссный характер. Вступает в действие логика беспощадной внутрипартийной борьбы.

Те, кто не хотел или не был способен подчиняться этой жестокой, бесчеловечной логике, утвердившейся при активном участии самих Бухарина и Рыкова ещё в годы борьбы правящей фракции против левой оппозиции, были обречены. На февральско-мартовском пленуме Бухарин и Рыков, с одной стороны, их противники из числа закоренелых сталинистов, с другой, говорили на разных языках и не могли понять друг друга, даже если бы они этого хотели. Сталин же использовал данную ситуацию таким образом, чтобы не дать возможности участникам пленума «захотеть» прислушаться к преследуемым и травимым «обвиняемым», ещё несколько лет назад считавшимся признанными лидерами партии.

Вместе с тем следует отметить, что далеко не все участники пленума присоединили свой голос к оголтелой травле Бухарина и Рыкова. Об этом свидетельствует подсчёт реплик, позволяющий показать своего рода «расстановку сил» на пленуме. Всего в стенограмме пленума зафиксировано около тысячи реплик, прозвучавших во время обсуждения дела Бухарина и Рыкова. Ни одна из них не была подана хотя бы в робкую защиту обвиняемых и не ставила целью поставить под сомнение даже отдельные обвинения, выдвинутые против них. Все реплики носили либо обличительный, либо издевательский характер.

Примерно треть реплик предваряется записью «голос (или голоса) с места» - стенографистки не успевали установить, кому принадлежат реплики. В остальных случаях в стенограмме указано авторство реплик.

Больше всего реплик (100, включая развёрнутые монологи, прерывавшие выступления Бухарина и Рыкова) принадлежало Сталину. К этому числу приближается количество реплик, поданных Молотовым (82) и Кагановичем (67). Реплики остальных членов Политбюро располагаются по убывающей в следующем порядке: Косиор (27), Ворошилов (24), Микоян (24), Чубарь (11), Калинин (4).

Среди кандидатов в члены Политбюро наибольшую активность проявил Постышев (88 реплик). Затем следуют Эйхе (14), Петровский (8), Жданов (5), Рудзутак (1).

Реплики лиц, непосредственно причастных к чекистскому и партийному следствию, располагаются в следующем порядке: Шкирятов (46), Ежов (17), Вышинский (не состоявший ни в одном из руководящих партийных органов и присутствовавший на пленуме в качестве прокурора СССР) и Ярославский (по 5).

Среди «рядовых» членов и кандидатов в члены ЦК особую активность проявили Берия (20), Межлаук (19), Будённый (17) и Стецкий (17). За ними следуют Гамарник (11), Полонский (8), Ягода (7), Шверник (6), Лозовский (5), Хрущёв (4). Пять человек подали по 3 и четырнадцать - одну или две реплики. Таким образом, свой вклад в травлю обвиняемых внесли около 50 человек - менее половины от общего числа присутствовавших на пленуме членов и кандидатов в члены ЦК.

Надо полагать, что Сталин провёл тщательный анализ реплик - тем более, что все они посылались на просмотр и редактирование участникам пленума и затем прилагались к стенограмме.

Из книги 1937. АнтиТеррор Сталина автора Шубин Александр Владленович

Февральско-мартовский пленум На состоявшемся сразу после гибели Орджоникидзе пленуме ЦК ВКП(б) Сталин, опираясь на результаты двух первых антибольшевистских процессов, подвел идеологическую основу под террористический удар, который обрушится на партию несколькими

Из книги Царь славян. автора

8.12. В смерти Христа Евангелия обвиняют весь народ Смерть Иуды ЕВАНГЕЛИЯ: Подчёркивается, что в осуждении и казни Иисуса Христа участвовал весь народ, или большинство народа Иерусалима. Во всяком случае, много возбуждённых людей. Причём данное обстоятельство особо, даже с

Из книги Загадки поля Куликова автора Звягин Юрий Юрьевич

Год мартовский и год сентябрьский И еще: год в старые времена не начинался с 1 января. Римский год первым месяцем имел март, что и подтверждается названиями месяцев, типа «сентябрь - седьмой». Византийский же, принятый православной церковью, начинался 1 сентября, так как,

Из книги Большой террор. Книга I. автора Конквест Роберт

ФЕВРАЛЬСКО-МАРТОВСКИЙ ПОЕДИНОК «Лившиц признал себя виновным и его приговорили к расстрелу. Позже стало известно, что перед расстрелом он крикнул: „За что?“». Об этом шептались в высших кругах партии. Член Центрального Комитета командарм Якир, услышав это, сказал в

Из книги Гражданская война в Испании, 1936–1939 автора Данилов Сергей Юльевич

ГЛАВА 6 МАРТОВСКИЙ ТРИУМФ Зимняя победа Франко стала прелюдией к его конечной победе.Исход Каталонской битвы подтвердил превосходство военной машины националистической Испании. Националисты теперь располагали 40 провинциями против 10 республиканских и крупнейшим

Из книги Царь славян автора Носовский Глеб Владимирович

8.12. В СМЕРТИ ХРИСТА ЕВАНГЕЛИЯ ОБВИНЯЮТ ВЕСЬ НАРОД. СМЕРТЬ ИУДЫ ЕВАНГЕЛИЯ: Подчеркивается, что в осуждении и казни Иисуса участвовал весь народ, или большинство народа Иерусалима. Во всяком случае, много возбужденных людей. Причем данное обстоятельство особо, даже с

Из книги Ежов. Биография автора Павлюков Алексей Евгеньевич

Глава 20 Февральско-мартовский пленум После завершения процесса «параллельного троцкистского центра» пришло время вернуться к вопросу о бывших лидерах «правой оппозиции» - Бухарине и Рыкове. По распоряжению Сталина всем членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б), в том числе

Из книги Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры автора Хлевнюк Олег Витальевич

Смещение Рыкова Хотя Сталину не удалось связать напрямую группу Сырцова-Ломинадзе и лидеров «правого уклона», на заседании Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября «правых» поминали не единожды. Особенно сильным нападкам подвергался Рыков, по поводу которого Сталин заявил:

автора Капченко Николай Иванович

5. Бараны, идущие на бойню: февральско-мартовский пленум 1937 года По мере приближения срока начала очередного пленума ЦК ситуация становилась все более напряженной. Сталин замыслил провести не просто пленум, а настоящее генеральное наступление против остатков уже

Из книги Политическая биография Сталина. Том 2 автора Капченко Николай Иванович

2. Презумпция виновности: процесс Бухарина - Рыкова и др. Процесс над военными потряс всю страну. Но ее ожидали еще более крупные потрясения. В планы Сталина входило и проведение публичного процесса, который стал бы своего рода венцом всей этой кампании. На очереди

Из книги 1937 автора Роговин Вадим Захарович

XXIX Февральско-мартовский пленум: вопросы партийной демократии После завершения дела Бухарина - Рыкова разговор на пленуме перешёл в совершенно иную плоскость. Второй пункт повестки дня внешне носил абсолютно «мирный» и даже «демократический» характер. Его

Из книги 1937 автора Роговин Вадим Захарович

XXX Февральско-мартовский пленум о вредительстве Следующий пункт повестки дня был сформулирован таким образом: «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов по народным комиссариатам тяжёлой промышленности и путей сообщения».Уже при

Из книги 1937 автора Роговин Вадим Захарович

XXXIII Февральско-мартовский пленум о «партийной работе» На вечернем заседании 3 марта пленум перешёл к рассмотрению последнего пункта повестки дня: «О политическом воспитании партийных кадров и мерах борьбы с троцкистскими и иными двурушниками парторганизаций». Об

Из книги Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий автора Голдман Венди З.

Февральско-мартовский пленум 1937 года Меньше чем через месяц после завершения процесса, в период с 22 февраля по 7 марта 1937 состоялся пленум Центрального Комитета партии. Многие историки признают пленум поворотным в политике террора, несмотря на то, что в течение многих лет

Из книги Хайбах: Следствие продолжается автора Хадисов Муса

СВИДЕТЕЛИ ОБВИНЯЮТ САЛАМАТ ДЖАНАРАЛИЕВИЧ ГАЕВРодился в с. Нашха Урус-Мартановского района ЧИАССР, национальность - чеченец, образование - высшее, женат, не судим. В данное время проживает в селе Гехи-Чу Урус-Мартановского района. Из протокола допроса свидетеляСчитаю

Из книги Оболганный сталинизм. Клевета XX съезда автора Ферр Гровер

Глава 3 «Произвол Сталина по отношению к партии» Что в действительности установила «комиссия Поспелова»? Февральско-мартовский Пленум 1937 года Постышев и «требования» обуздать репрессии 10. Комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов,

Дело № 18856: обвиняемая — первая жена Бухарина — не признала ни его вины, ни своей. Она страдала тяжелым заболеванием позвоночника. Носила из-за этого специальный гипсовый корсет. Из дома почти не выходила. Работала лежа, за особым столиком, приставленным к кровати. Наверное, за этим столиком и написала она те три письма Сталину.

Надежда Михайловна Лукина родилась в 1887 году. Женой Бухарина стала в 1911 году. Вместе они пробыли больше десяти лет. «Перестав быть женой Бухарина, — записывает следователь ее показания, — я сохраняла с ним дружеские отношения до момента его ареста и проживала в занимаемой им квартире». Она страдала тяжелым заболеванием позвоночника. Носила из-за этого специальный гипсовый корсет. Из дома почти не выходила. Работала лежа, за особым столиком, приставленным к кровати. Наверное, за этим столиком и написала она те три письма Сталину.

Из протокола допроса:

Вопрос следователя. Вы писали заявления в защиту Бухарина?

Ответ . Да, я писала три письма на имя Сталина, в которых защищала Бухарина, так как считала его невиновным. Первое письмо написала во время процесса Зиновьева, Каменева и других… Я писала, что я ни на одну минуту не сомневаюсь в том, что Бухарин ни к какой террористической деятельности отношения не имеет. Второе письмо я написала во время Пленума ЦК ВКП (б) в 1936 г. Третье письмо я написала после того, как Бухарин рассказал мне о показаниях Цетлина, Радека, кажется, в конце декабря 1936 г. или в начале января 1937 г. В этом письме я, в общем, повторяла вновь свои сомнения…

Есть версия, будто, протестуя против обвинений, предъявленных Бухарину, Надежда Михайловна ото-слала Сталину свой партийный билет. Документальных подтверждений этому я не нашел. В жизни, возможно, все было сложнее и трагичнее. Оставаясь убежденным членом партии, Надежда Михайловна не могла принять линию ЦК, линию Сталина.

19 апреля 1937 года Надежда Михайловна пишет заявление в партийную организацию Государственного института «Советская энциклопедия», где состояла на учете: «Подчиняясь решениям Пленума ЦК по делу Бухарина и Рыкова, я не могу скрыть от партийной организации, что мне исключительно трудно убедить себя в том, что Николай Иванович Бухарин принадлежал к раскрытой преступной бандитской террористической организации правых или знал о ее существовании… Мне трудно убедить себя в этом, потому что я близко знала Бухарина, имела возможность весьма часто его наблюдать и слышать его, так сказать, повседневные высказывания… С коммунистическим приветом Н. Лукина-Бухарина».

Через несколько дней, в конце апреля, Надежду Михайловну исключили из партии. Рассказывают, что каждый день она ждала ареста. Однако целый год еще ее не трогали. Прочла в газетах материалы судебного процесса над Бухариным, его обвиняли в том, что был изменником, собирался опрокинуть советскую власть, расчленить страну, отдать капиталистам Украину, Приморье, Белоруссию. Прочла приговор военной коллегии, передовицу в «Правде»: «Свора фашистских псов уничтожена». Бурное ликование по этому поводу советского народа. Все это она еще успела прочесть. Арестовали Надежду Михайловну лишь в ночь на 1 мая 1938 года, под самый праздник.

Из рассказа Вильгельмины Германовны Славутской, бывшего работника Коминтерна:

— …Точно время назвать не могу. В камере время терялось, не знаешь, какой сейчас месяц, какой день. Помню только: открывается дверь, и двое конвоиров втаскивают женщину. Сама передвигаться она не могла. Бросили ее на пол и ушли. Мы к ней подбежали. Видим: глаза, полные ужаса, отчаяния, и она нам кричит: «Они разбили мой корсет». Я не поняла, спросила: «Какой корсет?» «Гипсовый, — кричит, — я не могу без него двигаться». Скоро мы узнали: женщину зовут Надежда Михайловна Лукина-Бухарина. В тот же день она объявила голодовку. Ее стали кормить насильно. Приходили два раза в день, скручивали руки, вставляли в ноздри по шлангу и кормили. Она билась, вырывалась, смотреть было невозможно… Дней через десять из камеры ее выволокли. Мы пытались узнать, что с ней, где она, но так ничего и не узнали… На многое я нагляделась в те годы, но Надежда Михайловна — моя особая боль…

Вот это дело. На обложке номер — 18856.

О том, в каком состоянии увели Надежду Михайловну, свидетельствует карандашная пометка на «Анкете арестованного»: «Заполнять не может». Позже, 30 ноября, следователь, ведущий дело Лукиной-Бухариной, старший помощник начальника отдела Главного управления госбезопасности лейтенант госбезопасности Щербаков, оправдываясь перед начальством в том, что никак не укладывается в отведенные ему сроки, докладывал: Н.М. Лукина-Бухарина, содержащаяся в Бутырской тюрьме, «после ареста была больна, и вызов ее на допрос по заключению врача нельзя было производить совершенно». Однако порядок есть порядок, и больной Надежде Михайловне приносят на подпись постановление Щербакова об избрании ей меры пресечения и предъявлении обвинения: «Достаточно изобличается в том, что…» Подписать это постановление она отказалась.

Судя по документам, первый допрос ее состоялся только через семь месяцев после ареста — 26 ноября 1938 года.

К тому времени в деле Н.М. Лукиной-Бухариной было собрано уже 63 листа уличающих ее показаний.

Первыми среди тех 63 листов, подшитых в строго хронологическом порядке, как того требовала напечатанная на обложке инструкция, идут собственноручные показания младшего брата Надежды Михайловны — Михаила Михайловича Лукина. Допрашивали его 2 и 23 апреля 1938 года (Надежда Михайловна была еще на свободе) и 15 мая 1938 года (она содержалась уже в Бутырской тюрьме). М.М. Лукин сознался следователю в том, что о готовящемся Бухариным покушении на Сталина он узнал от своей старшей сестры Надежды Михайловны, с ней он вел разговор об этом покушении, а впоследствии ей же и сообщил, что, будучи военным врачом, он, М.М. Лукин, «ведет подрывную работу по санитарной службе РККА, направленную к срыву ее готовности на военное время». Указания об этой «подрывной, изменческой работе» он неоднократно «получал от самого Бухарина».

Из рассказа В.Г. Славутской:

—…Как брат мог давать показания на сестру? Я вам скажу. В камере вместе со мной сидела немка, раньше я работала с ней в Коминтерне. Почти каждую ночь ее выводили на допрос. Как-то утром возвратилась она в камеру, подсела ко мне, назвала фамилию одного нашего коминтерновского работника и говорит: «Знаешь, я бы задушила его собственными руками. Мне прочли его показания, ты не представляешь, что он наговорил!» Но проходит еще некоторое время, приводят ее снова после ночного допроса, и я вижу, на ней лица нет. «Как я могла! — говорит она. — Как я могла! Сегодня у меня была с ним очная ставка, и я увидела не человека, а живое сырое мясо»… Я вам скажу: тогда любой брат мог дать на свою любимую сестру самые страшные, самые чудовищные показания.

Чтобы попытаться понять, что испытывали тогда эти люди, нужно прочесть все их показания. Подробно, слово за словом, ничего не упуская. Нет, памяти их мы этим не оскорбим. Глухотой своей, стыдливым умолчанием о том, что было — было ведь! — облегченным объяснением того, что было, готовностью не доискиваться ответа до конца, остановиться на полпути — память их оскорбить можно. А вот узнаванием и состраданием — нет, нельзя. Средств обезболивания, облегчающих изучение нашей отечественной истории, не существует и существовать не может.

…26 ноября 1938 года Надежду Михайловну вывели наконец на первый допрос. Как она передвигалась без корсета, как доволокли ее до кабинета следователя — неизвестно. Рассказывают, на допросы ее носили на носилках.

Судя по документам, первый допрос начался в час дня.

Следователь интересуется прежде всего, какие причины заставили ее написать заявления в защиту Бухарина.

— В виновности Бухарина я сильно сомневалась, — отвечает она.

— Но разве Бухарин не рассказывал вам о допросах в НКВД, которым он подвергался еще до своего ареста? — спрашивает следователь.

— Да, — отвечает она, — Бухарин рассказывал мне, что на допросах в НКВД ему было предъявлено обвинение в организации террористической деятельности, что ему была дана очная ставка с Пятаковым, с Сосновским, Радеком, Астровым, а также предъявлены письменные показания многочисленного ряда лиц…

— И, тем не менее, вы заявляли, что в виновность Бухарина не верите?

— Да, это так, — отвечает она. — В виновности Бухарина я сильно сомневалась.

— Что вы предприняли, чтобы рассеять свои сомнения? — спрашивает следователь.

— Я никаких мер к тому, чтобы рассеять свои сомнения, предпринять не могла, — отвечает она, — так как следствие велось негласно.

Протокол выполнен четким каллиграфическим почерком следователя Щербакова. Некоторые фразы, однако, исправлены ее собственной рукой. Значит, прежде чем поставить свою подпись, она внимательно перечитывает протокол.

Следователь . Вы указали, что у вас с Бухариным вплоть до его ареста были дружеские отношения. Уточните, на какой базе сохранились у вас эти отношения?

Ответ. Я знала Бухарина с детства. Позднее, в молодости, вступив в РСДРП, имела с Бухариным общие политические убеждения, работала с ним в одной партии. В последнее время была убеждена, что он отказался от своих теоретических и тактических ошибок.

— Вы говорите неправду, — взрывается следователь. — Вы являетесь соучастницей Бухарина в его злодеяниях перед советским народом. Хотите это скрыть от следствия? Вам это сделать не удастся, мы вас разоблачим. Предлагаем не увиливать от правдивых показаний, а говорить всю правду до конца.

— Я говорю правду… — отвечает она.

Заканчивается протокол записью: «Допрос прерывается 26 ноября в 6 часов». Продолжался он, стало быть, пять часов.

Почти два месяца на допросы ее опять не выводят. К следователю Щербакову доставляют ее уже в ночь с 21 на 22 января 1939 года. «Допрос начался в 24 часа 00 минут», — отмечено в протоколе.

Речь заходит снова о следствии, которое проводилось в отношении Бухарина в 1936 году. На прошлом допросе она созналась в том, что Бухарин делился с ней подробностями этого следствия.

— Значит, — спрашивает Щербаков, — вам известно было об антисоветской деятельности Бухарина в тех пределах, как он показывал на предварительном следствии в НКВД до его ареста?

— Нет, — возражает она. — Во время допросов Бухарина в НКВД в присутствии членов Политбюро ВКП (б) он показывал, как я слышала с его слов, об антипартийной, а не об антисоветской деятельности…

— Вы говорите неправду, — взрывается следователь. — Разве в 1928 году правые не собирались на свои подпольные совещания, где обсуждался вопрос о борьбе против сталинского ЦК ВКП (б)? Какими приемами мыслилась эта борьба?

— Эта борьба мыслилась, как мне известно от Бухарина, как завоевания большинства партии на сторону правых… — отвечает она.

Такая вот подробность: вслед за протоколом каждого допроса в дело подшивается второй экземпляр его машинописной копии. А где ее первый экземпляр? Кому-то направлялся для сведения? Кому?

Полгода ее опять не допрашивают. Третий допрос — снова ночью. Начинается 15 июня 1939 года в 23 часа 30 минут.

Следователь. Следствие располагает материалами, что вы участвовали в антисоветской организации правых, знали об антисоветских сборищах у вашего бывшего мужа Бухарина и принимали участие в антисоветских делах Бухарина. Признаете себя в этом виновной?

Ответ. Нет, не признаю…

Следователь. На протяжении длительного времени вы не желаете давать откровенные показания… Муж вашей сестры Мертц А.А. показал: «Я был неоднократным участником антисоветских сборищ на квартире Бухарина…» А вы не хочете (так в протоколе. — А. Б. ) признать того, что доказано. Когда вы прекратите запирательства?

Ответ. Мертц показывает неправду. Я никогда не знала об антипартийных и антисоветских взглядах Мертца. Я также не знала, что Мертц присутствовал на каких-то антисоветских сборищах у Бухарина… Категорически отрицаю показания Мертца…

Мертца к этому времени уже не было в живых: 17 сентября прошлого, 1938 года он был приговорен к расстрелу.

Вероятно, разговор об «антисоветских сборищах» на квартире Бухарина не давал Надежде Михайловне покоя, и через десять дней, 26 июня, из своей камеры она передает следователю Щербакову заявление: «Прошу приобщить к протоколу допроса от 16 июня 1939 года… Все посещавшие Бухарина на квартире в Кремле проходили регистрацию и получали пропуск в будке пропусков при комендатуре Кремля… Будка пропусков обслуживалась работниками ОГПУ, позднее НКВД.

Проверьте, все в ваших руках».

14 августа 1939 года Михаил Михайлович Лукин, младший брат Надежды Михайловны, предпринял было попытку отказаться от своих прежних показаний. Назвал их вымышленными. Что этому предшествовало и какие последовали затем меры, мы не знаем. Однако уже через 22 дня, 5 сентября, перед Щербаковым сидел опять совершенно растоптанный, сломленный человек.

Следователь. На допросе от 14 августа вы показали, что в отношении своей сестры Надежды давали показания вымышленные, за исключением двух фактов, о которых намерены дать показания. Что это за факты?

М.М. Лукин их назвал.

Через десять дней, в ночь с 14 на 15 сентября, он повторил свои показания. Наверное, это была одна из самых страшных ночей в жизни Надежды Михайловны.

К Щербакову привели ее в 24 часа. Кроме следователя в кабинете присутствовали лейтенант госбезопасности Дуньков и прокурор.

Щербаков спросил:

— Бухарин рассказывал вам о своих антисоветских разговорах с Зиновьевым?

Она ответила:

Следователь. Вы говорите неправду, желая скрыть от следствия свои преступления. Мы будем вас уличать очными ставками.

Вводится брат Лукиной-Бухариной Н.М. арестованный Лукин М.М.

Следователь. Знаете ли вы друг друга и нет ли между вами личных счетов?

Н.М. Лукина-Бухарина. Я знаю своего брата Михаила Михайловича, который сидит напротив меня. Личных счетов у меня с ним не было.

М.М. Лукин. С сестрой Надеждой я находился в хороших отношениях.

М.М. Лукин. Да, подтверждаю.

Следователь. Изложите, что вам рассказывала сестра Надежда в связи с фактом ночевки Зиновьева у Бухарина.

М.М. Лукин. Моя сестра Надежда сообщила, что после посещения Зиновьевым Бухарина последний, то есть Бухарин, заявил моей сестре Надежде: «Лучше 10 раз Зиновьев, чем 1 раз Сталин». Эту фразу, которую ей сказал Бухарин, моя сестра Надежда опасалась высказать вслух, боясь, что нас могут подслушать, и написала мне эту фразу на клочке бумаги… В 1929—30 годах, когда Бухарин был разбит Сталиным, выступившим против платформы Бухарина, на квартиру к Бухарину пришли Рыков и, по-моему, Ефим Цетлин. Они вели разговор в отдельной комнате, и туда уходила сестра Надежда. Она мне сказала тогда, что переворот произошел. Она это передала с употреблением французского слова, которое я привел в своих показаниях… В семейном кругу моя сестра Надежда непозволительно высказывалась в отношении Молотова, называя его прозвищем, которое выдумал Бухарин…

И опять я спрашиваю себя: остановиться? отложить перо? закрыть папку с делом? Принести цветы к подножию мемориала жертвам сталинских репрессий, знать, что они жертвы, и ничего больше о них не знать? Мертвые сраму не имут. Замученные — не имут тем паче. Вечная им память! Нет, знать надо все. Всю степень их боли. Все стадии их унижения. Все попытки их сохранить свое человеческое лицо. И все крушения этих попыток.

Следователь спросил Надежду Михайловну:

— Вы подтверждаете показания своего брата Лукина Михаила Михайловича?

— Нет, не подтверждаю, — ответила она.

— Какие вопросы вы имеете к своему брату Михаилу? — спросил он.

— У меня к Лукину Михаилу вопросов нет, — ответила она.

Очная ставка закончилась в 3 часа 30 минут утра.

Очная ставка, санкция на арест, санкция на обыск, понятые при обыске — все, что в иных условиях и при иных задачах призвано охранять права человека, защищать его от произвола, тогда, при несуществующем правосудии, сделалось, наоборот, формой неограниченного произвола, орудием расправы над человеком.

Уголовный процесс не был отменен. Он был превращен в ритуал убийств .

25 сентября 1939 года в деле появляется подпись нового наркома внутренних дел СССР, комиссара госбезопасности 1-го ранга Л. Берии. Следователь Щербаков пишет постановление об изъятии личного дневника и переписки Н.М. Лукиной-Бухариной, хранящихся у ее тетки А.В. Плехановой, и нарком лично утверждает это постановление.

26 ноября выписан ордер № 3397 на производство у А.В. Плехановой обыска. Тем же числом помечен протокол обыска. «Изъяты, — говорится в нем, — письма разные, 17 штук».

Письма эти тоже приобщены к делу.

25 марта 1930 г. Гульрипш. Анна Михайловна Лукина — своей сестре Надежде Михайловне. «Надюша, моя родная! У нас, кажется, наступает весна… Вчера, наконец, приехал Лакоба и обещал устроить меня как-нибудь на частной квартире в Сухуми… Он предлагал меня устроить в дом отдыха имени Орджоникидзе, но я туда переезжать не хочу, так как там собрана вся грузинская знать и прочие жены. А я теперь имею некоторое представление о них. Хвала Сосо с его простенькой Надеждой Сергеевной. Твое письмо + Стивино + стихи Лиса драгоценного получила. В стиле выдержанности гекзаметра он несомненно совершенствуется. Расцелуй его за меня… Прошу Лисаньку черкнуть Лакобе. Целую крепко» . (В справке следователя Щербакова пояснено: Лакоба — председатель ЦИК Абхазии, Стива — А.В. Плеханова, Лис — семейное прозвище Бухарина. «Далее в письме упоминается тов. Сталин — Сосо и Надежда Сергеевна Аллилуева».)

Оставленные на вечное хранение, разрывающие нашу душу живые человеческие голоса. Здесь, в этом деле, они — улика.

Через месяц, в начале октября 1939 года, М.М. Лукин снова сделал попытку отказаться от своих показаний. В протоколе записано об этом так: «Вы, Лукин, отказались от своих показаний. Зачем вы крутите и путаете следствие? Вас, как заговорщика, уличают ваши сообщники. И вам придется говорить настоящую правду. Говорите правду, Лукин, о вашей заговорческой (так! — А. Б. ) работе». «Я сознаюсь, — записано в протоколе, — что в своих предыдущих показаниях вместе с правдой я показывал также ложь. Я твердо решил во всем раскаяться и показывать на следствии только правду». Среди «вопросов, которые являются лживыми», М.М. Лукин называет, в частности, «террор на Ежова». На календаре — октябрь 1939 года. Необходимость в «терроре на Ежова» уже отпала. Следователь напоминает Лукину о Надежде Михайловне, и Лукин признается, что «сестра Надежда мне заявляла, что «в случае чего», подразумевая свой возможный арест, она намерена держаться до конца».

Такое признание ее родного брата должно подтвердить, что упорство сестры лишь доказывает ее причастность к антисоветской вредительской работе.

А допросы между тем продолжались. Продолжалось невероятное, почти немыслимое сопротивление тяжелобольной, еле передвигавшейся женщины следователю Щербакову.

Следователь. Какие ваши знакомые посещали вашу квартиру в последнее время?

Ответ. Посещал доктор Вишневский. Но после сентября или октября 1936 г. он отказался бывать на квартире у Бухарина. Посещала Мария Ильинична Ульянова…

Следователь. Вас уличают ваши родные… а вы упорно сопротивляетесь… Когда вы будете давать показания о своих преступлениях перед советской властью?

Ответ. Я в антисоветской организации не участвовала… В 1929 году, когда начались «загибы» при коллективизации, я действительно сомневалась в возможности осуществления коллективизации такими темпами, которые проводились на местах.

Следователь. Вы присутствовали при разговорах, которые Бухарин вел с Рыковым и Томским?

Ответ. Да, иногда присутствовала.

Следователь. Какие разговоры вы слышали при этом?

Ответ. Они при встречах вели разговоры в духе тех правоуклонистских взглядов, которые официально защищали. Одновременно Рыков и Томский, насколько я знаю, Бухарина не посещали…

Следователь. Они вели при вас разговоры о подпольной работе против партии?

Ответ. Нет, никогда не вели. Наоборот, при мне они высказывались в том духе, что никакой подпольной работы они вести не желают.

Следователь. Назывался ли кто-либо из военных как единомышленник Бухарина?

Ответ. Нет, при мне никогда не назывался.

Следователь . Несмотря на ряд улик против вас, вы упорно отрицаете свою принадлежность к антисоветской организации правых. Когда вы будете говорить правду?

Ответ. Показания против меня являются ложными.

Следователь. Почему вы в 38-м году отказались подписать, что вам объявлено постановление о предъявлении обвинения?

Ответ. Я считала, что обвинение… не имело ко мне отношения… Я такого же мнения держусь сейчас и этого постановления подписывать не буду…

Следователь. По имеющимся данным, вам известны связи жены Ежова, Евгении Ежовой, с троцкистами… Что вам известно о троцкистских связях Евгении Ежовой?

Ответ. Ежову Евгению я видела один раз в жизни, возвращаясь с курорта осенью 31 г. Мы ехали в поезде в Москву, в одном купе… Когда позднее, по приезде в Москву, Ежова два раза мне звонила по телефону, желая, по-видимому, продолжить со мной знакомство, я этого знакомства не поддержала…

Сломить ее так и не удалось. Но это уже ничего не меняло. Суд дело примет и проштампует.

Однако произошла осечка.

На бланке Военной коллегии Верховного суда СССР:

«20 февраля 1940 г. № 0022320. Совершенно секретно. Отпечатать 2 экземпляра. Начальнику 1-го спецотдела НКВД СССР.

Возвращается следственное дело № 18856 по обвинению Н.М. Лукиной-Бухариной по ст.ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР, которое прошу передать начальнику особого отдела НКВД СССР ст. майору госбезопасности Т. Бочкову для перепредъявления обвинения Лукиной-Бухариной Н.М.». (Подпись неразборчива.)

Что же произошло? Почему предъявленное Лукиной-Бухариной обвинение не устраивало Военную коллегию? Зачем понадобилось его «перепредъявить»?

Надежда Михайловна подлежала суду по закону от 1 декабря 1934 года «О расследовании и рассмотрении дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти». Дела эти слушались без участия сторон, кассационное обжалование и ходатайство о помиловании не допускались, приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. Навешанная на Н.М. Лукину-Бухарину ст. 58-11 УК РСФСР (участие в контрреволюционной организации) формально позволяла расправиться с обвиняемой упрощенными методами этого закона. Однако существовало еще специальное разъяснение, по которому ст. 58-11 УК применяться должна была не самостоятельно, «а только в связи с тем преступлением, осуществление которого входило в преступный замысел контрреволюционной организации». Скажем, если замышлялся какой-нибудь террористический акт (ст. 58-8 УК). А вот недостаточно бдительный или не слишком поднаторевший следователь Щербаков из виду это упустил, статью 58-8 в обвинении не указал. Вышла промашка.

Ничто тогда не мешало убить невиновного, убить миллионы невиновных. Но делать это полагалось юридически грамотно . Для нас, для будущих поколений, закладывался прочнейший фундамент «строжайшей социалистической законности».

Через неделю, 26 февраля, Надежде Михайловне было предъявлено новое обвинение: «…Приняв во внимание, что Лукина-Бухарина Н.М. достаточно изобличается в том, что она является участницей антисоветской террористической организации правых, знала о злодейских замыслах Бухарина в отношении вождей Октябрьской социалистической революции Ленина и Сталина… привлечь Лукину-Бухарину Н.М. в качестве обвиняемой по… ст. 58-8 УК РСФСР…» Вот теперь все было как надо. Теперь — по закону.

Заседание Военной коллегии состоялось 8 марта 1940 года. Председательствовал В.В. Ульрих, члены суда — Л.Д. Дмитриев и А.Г. Суслин.

Протокол. «Совершенно секретно. Отпечатать 1 экземпляр… Председательствующий удостоверился в самоличности подсудимой и спрашивает ее, получила ли она копию обвинительного заключения и ознакомилась ли с ним. Подсудимая отвечает, что копия обвинительного заключения ею получена и она с ней ознакомилась… Отводов составу суда не заявлено, ходатайств не поступило… Подсудимая… виновной себя не признает ни по одному пункту обвинительного заключения… Она себя абсолютно ни в чем не считает виновной. Бухарину она верила…»

Приговор короткий, всего полторы написанных от руки страницы. «Именем СССР… Установлено, что Лукина-Бухарина, будучи единомышленницей врага народа Н.И. Бухарина, принимала участие… Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Лукину-Бухарину Н.М. к высшей мере уголовного наказания — расстрелу…»

Я не знаю, как ее, тяжелобольную, выводили на расстрел. Волокли, выносили на руках? Молчала она или успела что-то сказать? Было это ранним утром или глубокой ночью? Где было? Кто распоряжался? Ничего не известно.

Но уж сделали, надо думать, как положено. Без отсебятины. По акту.

«Справка. Приговор о расстреле Лукиной-Бухариной Н.М. приведен в исполнение в городе Москве 9 марта 1940 года. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в архиве Первого спецотдела НКВД СССР, том 19, лист 315…»

Хранится акт. В назидание нам, потомкам. И, наверное, будет храниться вечно. Чтобы знали мы, какие аккуратные делопроизводители, какие законопослушные палачи вершили тогда несуществующее правосудие . Чтобы всегда помнили мы об этом, никогда не забывали.

Топор в руке уголовника-убийцы — это, конечно, страшно. Но еще страшнее, когда в руке у него закон, стопка кодексов, правила, утвержденные государством. Когда преступление совершается громко, при всех, открыто, именем твоей страны, твоим именем.

Листы архивного дела № 18856 возвращают нас в те времена силой и точностью самого документа. Возвращают — чтобы никогда больше туда не возвратиться.

В сентябре 1988 г. постановлением Пленума Верховного суда СССР Н.М. Лукина-Бухарина реабилитирована.

Александр БОРИН

Пассаж - Настоящей головной болью для Сталина стала вдова Ленина Надежда Константиновна Крупская.Не сдержалась она и во время прощания с Марией Ильиничной — высказалась о разворачивающихся в стране репрессиях .
И решил вспомнить один свой старый пост:

Продолжу свой цикл миниатюр о вождях сталинской эпохи. Сталин , Хрущев и Берия уже были. Сегодня я напишу о Бухарине. Точнее о том, как его сажали. Хм, только сейчас понял,что все миниатюры посвящены как их (соответственно) развенчивали, выгоняли и убивали.Хотя на самом деле цель у меня другая а именно показать,что тогда не было диктатуры одного человека а была диктатура партии. Итак:



10 сентября 1936 г. центральные газеты страны опубликовали сообщение «В Прокуратуре Союза ССР», в котором заявлялось:
«В настоящее время Прокуратурой Союза ССР закончено расследование по поводу сделанных на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра в Москве 19 и 20 августа с.г. некоторыми обвиняемыми указаний о причастности в той или иной степени к их преступной контрреволюционной деятельности Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова. Следствием не установлено юридических данных для привлечения Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова к судебной ответственности, в силу чего настоящее дело дальнейшим следственным производством прекращено ».

4 декабря того же года в 16 часов в Свердловском зале Кремля созвали пленум ЦК. На нем в частности выступил Ежов, только в сентябре назначенный на пост наркома НКВД, с докладом - О троцкистских и правых антисоветских организациях » . Сам доклад, как тогда и было принято, длился несколько часов. И в нем, частности, Ежов обвинил Бухарина в причастности к антисоветской террористической организации, поставившей своей целью уничтожение руководителей партии и государства.
Как вы думаете что было дальше? А дальше, председательствующий на пленуме Молотов дал слово Бухарину, который все это время сидел тут же в зале. И тот начал оправдываться. Причем признавая конечно отдельные грехи:
Я никогда не отрицал, что в 1928—1929 гг. я вел оппозиционную борьбу против партии... Я в 1928—1929 гг. нагрешил очень против партии. Это я знаю. Хвосты эти тянутся до сих пор. Часть людей, которые тогда шли со мной (Б, эволюционировали бог знает куда. Я этого не знаю, но я этого теоретически не исключаю... Ну я действительно в 1928— 1929 гг. против партии грешил, когда я сделал свое заявление. Последнее из моих заявлений было заявление по поводу «организованного капитализма» зимой 1930 г .»
А в самом конце он сказал вообще замечательную фразу - я никогда не стремился к власти . Это кстати было правдой. Он на самом деле никогда не занимал сколько либо значимой должности, которая бы давала какие то властные полномочия. При этом был всегда среди вождей, на вершине. Это вообще примета и характерная особенность того времени. Человек может состоять в Политбюро, ЦК но при этом занимать очень мелкую должность. Например тот же Молотов в 1949 году был руководителем какого то комитета, даже не министерства, но при этом оставался в ЦК. Ну а ярчайшим примером такой вот практики является конечно же Ворошилов: главнокомандующий партизанским движением (с сентября 1942 года по май 1943 года), председатель Трофейного комитета при ГКО (май—сентябрь 1943 года) - это я Википедию цитирую.А где то в конце сороковых он возглавлял два добровольных общества, которые потом преобразовались в ДОСААФ.
Вот так и Бухарин был всегда в числе вождей, но при этом ничем серьезным не руководил.
После Бухарина на пленуме выступали разные ответственные товарищи и все как один клеймили его. Хотя нет, не все. Молотов в частности сказал: «Товарищи, из всего того, что здесь говорили Бухарин и Рыков, по-моему, правильно только одно: надо дело расследовать, и самым внимательным образом ». А Каганович в частности обьяснил почему в сентябре прокуратура прекратила дело а сейчас Ежов вновь его поднял - потому что тогда речь шла о чисто юридических обоснования а сейчас об основаниях чисто политических.
Ему вторил и Молотов: Когда мы это опубликовали, — сказал он, обращаясь непосредственно к Бухарину и Рыкову, — приняв решение ЦК о том, что нет юридических оснований, мы только подчеркнули, что политически вам не доверяем . Я голосовал за это решение, но политически не доверял... А теперь вы изображаете дело так: вы видите — вы оправдали. Очной ставки не было. Теперь Каменева нет, Томского нет, а те аргументы, которые были, они не дали вам должных юридических оснований. Но к сожалению, есть новые факты, более убийственные, пачкающие людей. Но давайте проверять это дело объективно. Еще и еще раз будем к каждому возражению Рыкова и Бухарина прислушиваться ».
В общем там все было не так просто и однозначно, как многим бы сейчас хотелось видеть те времена и нравы.
Дальше на пленуме выступал Сталин. Что он говорил неизвестно, но текст резолюции был такой: «Принять предложение т. Сталина считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным. Продолжить дальнейшую проверку и отложить дело решением до следующего пленума ЦК ».
И на время все успокоилось.
23 февраля 1937 года состоялся новый пленум и на нем опять выступил Ежов с докладом, где опять,в частности, обвинял Бухарина.Сам доклад и его обсуждение заняли аж 3 дня. И опять Бухарин оправдывался. Еще перед пленумом он написал аж две записки, одну к пленуму а другую в Политбюро. Выступал и в прениях по докладу и тоже два раза. Но в этот раз чаша весов склонилась не его пользу.
Выработку резолюции перенесли из зала заседания, где вердикт уже был предрешен, в специальную комиссию пленума под председательством Микояна, включавшую 36 членов ЦК. Им и предстояло выбрать один из трех вариантов, мало чем отличавшихся друг от друга. Ежов предложил исключить Бухарина и Рыкова из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов партии, предать суду с применением высшей меры наказания . Его поддержали С.М. Буденный , А.В. Косарев, Д.З. Мануильский, Н.М. Шверник, И.Э. Якир . За более мягкий вариант резолюции, «без применения расстрела», высказались Н.К. Антипов, С.В. Косиор, М.М. Литвинов, К.И. Николаева, Г.И. Петровский, П.П. Постышев, Н.С Хрущев, М.Ф. Шкирятов. Третий вариант, внесенный Сталиным , предлагал пленуму остаться в рамках своей компетенции, не подменяя собой ни следствия, ни суда: «исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б), суду не предавать, а направить дело Бухарина — Рыкова в НКВД ». С этим солидаризировались В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов, И.М. Варейкис, Н.К. Крупская и М.И. Ульянова , хотя они могли со стопроцентной уверенностью предсказать итог, к которому придут подчиненные Ежова.
27 февраля пленум остановился на последнем варианте резолюции, проголосовав именно за него. Бухарин и Рыков были незамедлительно арестованы .
Насколько они все были правы может сами для себя решить. Показания Бухарина на предварительном следствии а также его допрос в суде сейчас доступны в сети.
Из всего этого можно сделать несколько выводов:
Во первых Сталин явно симпатизировал Бухарину и всячески пытался вытащить его из под удара. Но он не был диктатором а значит и не мог идти против воли коллективного руководства. И личный авторитет тут явно не помогал. Хотя все в выступлениях и славили его, в том числе и тот же Бухарин. Но поступали как они сами считали нужным.
Во вторых это все очень походит на американский суд. Есть прокурор (Ежов) , который обвиняет. Есть защитник (Бухарин) и есть присяжные в лице всех членов ЦК, которые решают, кто прав или виноват.
Ну и в третьих, все произошло ровным счетом по теории, которой увлекался сам Бухарин - о выведение нового типа человека путем расстрелов.Не только он один между прочим, тогда этим многие грезили, например тот же Циолковский. Причем Бухарин не только увлекался, он еще эту теории и пытался претворять в жизнь. Например в 1928 году на Политбюро Сталин предлагал для участников так называемого "Шахтинского дела" ограничится только тюремными сроками, но как сам же потом хвастался Бухарин - "мы голоснули против этого предложения, и добились расстрела ."
Не плюй в колодец а то тебя туда же и сбросят.

Цитаты по книге Юрия Жукова "Иной Сталин"

Николай Иванович Бухарин (1888–1938) остаётся одной из самых загадочных фигур советской истории. Его реабилитация состоялась в 1988 г., но до сих пор не опубликовано ни одного исторического свидетельства, доказывающего справедливость этого вердикта. Все документы, изданные в период «бухаринского бума» 1990-х гг., так или иначе затрагивают вопрос о выдвинутых обвинениях, но лишь в единственном случае - в письме к И.В.Сталину от 10 декабря 1937 г. - Бухарин сказал решительное «нет» вменяемым ему в вину преступлениям, тогда как все остальные документы, в том числе и другие его письма, скорее, свидетельствуют об обратном.

Значительное число источников, связанных с последним периодом жизни Бухарина, по-прежнему недоступно для историков. В данной публикации вниманию читателей предлагается документ, который относится как раз к этому малоизвестному и, в сущности, малоисследованному этапу жизненного пути Бухарина, - этапу, который всё ещё хранит множество тайн и неразгаданных загадок. Речь идёт о найденных в т.н. «архиве Волкогонова» самых первых признательных показаниях Бухарина, написанных им 2 июня 1937 г., т.е. через три месяца пребывания на Лубянке. По мнению публикаторов, документ позволяет увидеть в несколько ином свете ранее хорошо известные факты и сведения из жизни Бухарина.

ЧАСТЬ 1. ВНЕШНЯЯ КРИТИКА ДОКУМЕНТА

«Архив Волкогонова»: что это?

Архив генерал-полковника Д.А.Волкогонова (1928–1995), военного историка, писателя, депутата Верховного Совета СССР и советника Президента РФ, комплектовался во время его работы над серией биографических книг о политических лидерах Советского Союза. Пользуясь привилегированным доступом к бывшим советским архивам, историк в течение длительного времени подбирал в свою коллекцию фотокопии документов, часть которых до сих пор малоизвестна исследователям. Незадолго до смерти генерал постарался, чтобы фотокопии из его коллекции оказались в Библиотеке Конгресса США, куда в конце концов они в два этапа были переданы членами семьи Дмитрия Антоновича в 1996 и 2000 гг.

В настоящее время «архив Волкогонова» (31 коробка с фотокопиями и 20 микрофильмов) хранится в Отделе рукописей Библиотеки Конгресса и открыт для работы исследователей. Документы охватывают период 1763–1995 гг., но преимущественно относятся к советскому времени. Все они сгруппированы в 16 серий; причём 13 из них соответствуют архивным учреждениям, откуда они в своё время были скопированы, а ещё 3 серии – личные бумаги Волкогонова, крупноформатные документы и другие материалы.

По словам П.Гримстед, вплоть до 2000 г. доступ к архиву был ограничен. Но и после его открытия сохранились некоторые неудобства. Так, приходится мириться с тем, что до сих пор нет подробной описи хранящихся документов. Весь архив, как отмечалось, состоит из фотокопий и микрофильмов с фотокопий, причём далеко не все из них изначально выполнены с надлежащим качеством; поэтому в ряде случаев остаётся только сетовать на неразборчивость текста, особенно в части пометок на документах, надписей и рукописных вставок.

Возможно, именно этими обстоятельствами объясняется тот факт, что историки по обе стороны океана пока мало используют копии из волкогоновской коллекции, хотя архивный доступ к оригиналам тех же документов в ЦА ФСБ или АП РФ зачастую ограничен или вообще невозможен.

Предлагаемый вниманию документ обнаружен в результате систематического изучения содержимого отдельных частей архива среди копий документов по «делу Бухарина» в коробке № 21, микрофильм 13–14.

Доказательства подлинности документа.

Сама структура «архива Волкогонова» подразумевает, что все помещённые там фотокопии сделаны с документов, оригиналы которых хранятся в архивных фондах Российской Федерации. Но так ли это? Вопрос отнюдь не праздный: в последние годы появилось немало «документов ниоткуда» - источников весьма сомнительного происхождения, неподлинность которых иногда не вызывает даже сомнений. Пример тому - весьма известная история с обнаружением фальшивых «постановлений Политбюро ВКП (б)» и их фотокопиями в Гуверовском институте в США.

Поэтому, строго говоря, для корректного использования волкогоновских копий следует заранее позаботиться о поиске доказательств подлинности используемого документа, что для некоторых документов может вылиться в самостоятельную проблему.

В нашем случае сомнения разрешились довольно просто: показания Бухарина от 2 июня 1937 г. упоминаются в работах ряда современных исследователей (С.Коэн, Б.А.Старков) , причём в каждом случае вне какой бы то ни было связи с «волкогоновским архивом» в США.

Правда, в самой волкогоновской биографии Сталина об июньских показаниях Бухарина нигде не упоминается. Однако в данном случае нет особых противоречий: работа над биографией Сталина завершилась, по словам историка, в 1985 г. , когда многие из источников фактически были Волкогонову недоступны и попали в его личный архив годы спустя.

Но, пожалуй, наиболее убедительные аргументы в пользу подлинности можно отыскать в изданной ещё в 1938 г. стенограмме процесса по делу правотроцкистского блока, где, с одной стороны, сам Бухарин заявил, что «около 3-х месяцев запирался» , а с другой, - государственный обвинитель А.Я.Вышинский дважды процитировал интересующий нас документ. В обоих случаях цитаты и исходный текст совпадают слово в слово. Причём в одном из случаев выдержка из бухаринских признаний приводится вообще без ссылок на первоисточник, поэтому, если бы документ кем-то подделывался, у предполагаемого фальсификатора не было ни малейших оснований включать в текст цитату неизвестного для него происхождения.

Всё сказанное служит неопровержимым доказательством подлинности исследуемого источника.

ЧАСТЬ 2. ВНУТРЕННЯЯ КРИТИКА ДОКУМЕНТА

Признания Бухарина в зеркале реабилитационной Комиссии ЦК КПСС (1988 г.)

Вопрос об оценке признательных показаний Бухарина нельзя рассматривать в отрыве от материалов по его реабилитации 1988 г. Однако в силу многоаспектности самой проблемы отошлём заинтересованного читателя к монографии М.Юнге; здесь же лишь отметим, что, по мнению немецкого автора, «реабилитация в Советском Союзе осталась актом политико-административного произвола, определявшегося, прежде всего, политической целесообразностью, а не уголовно-правовой корректностью» . Этот вывод справедлив и для реабилитаций периода горбачёвской «перестройки» и «гласности».

Действительно, решения о юридической и партийной реабилитации Бухарина стали прямым следствием нового курса и политических установок, сформулированных генеральным секретарём Политбюро ЦК КПСС М.С.Горбачёвым на октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС и в речи, посвящённой 70-летию Октябрьской революции, ещё до изучения каких-либо исторических или уголовно-следственных материалов. Из стенограмм заседаний Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями 30–40-х и начала 50-х гг. (председатель М.С.Соломенцев), следует, что её участники исправно придерживались не только духа, но и буквы этих докладов, опирались на личное мнение Горбачёва по данному вопросу.

Несмотря на необъективность и заданность решений, реабилитационная Комиссия в своей работе, в сущности, столкнулась с тем же кругом проблем, который имеет значение и для нас. А именно: как следует оценивать достоверность покаянных признаний Бухарина? Наш интерес к материалам Комиссии не в последнюю очередь связан ещё и с тем, что в её поле зрения попал сам публикуемый ниже документ - показания Бухарина от 2 июня 1937 г.

Небезынтересно, что среди прочего Комиссию привлёк вопрос и об аутентичности документа, ибо «когда рассматривался этот материал в 1961 г., оказалось, что этих первых показаний в деле не было. Потом их нашли и в это дело поместили». Комиссия обратила внимание и на то, что «первые показания написаны им [Бухариным] собственноручно. Он всё отрицал. А потом стал признавать. И с этого момента, когда он стал признавать, есть материал, написанный на машинке» . Но поскольку каждая машинописная страница бухаринских показаний была заверена его личной подписью, вопрос об авторстве документа у реабили¬тационной Комиссии отпал. Возможно, свою роль сыграл тот факт, что подлинность показаний, судя по документам, не вызвала сомнений и в 1961 г.

Так или иначе, Соломенцев счёл необходимым подробно остановиться на содержании первых показаний Бухарина, сказав об этом так: «Там он [Бухарин] начинает полностью себя разоблачать. Причем берёт историю начала его отклонения от ленинского курса, когда это началось, почему это началось. И он подходит к этому периоду, когда они стали блокироваться с троцкистами. Чем он объясняет? Одно время положение в стране было очень тяжёлое. В партийных рядах становится много недовольных. И тогда они рассчитывали на то, что могут поменять руководство путём решения этого вопроса на пленуме демократическими путями или же каким-то другим [путём], без применения террора. Потом, когда прошло какое-то время, они увидели, что положение в стране поправляется, положение Сталина становится более прочным, его поддерживает большинство в партии, в народе. Он завоёвывает авторитет. Теперь они говорят, что такими методами они не могут с ним справиться. Единственный метод - это террор. В связи с этим они тогда начали искать контакты с троцкистами. Главный, кто вёл это дело, был Томский. Потом и Бухарин, и Рыков в этих встречах в меньшей мере участвовали. Тогда они стали договариваться об этой форме борьбы и на каком-то этапе пошли на контакт» .

Увы, предложенная Соломенцевым интерпретация не вполне точно отражает содержание документа, ибо в дополнение к показаниям об эволюции своих взглядов Бухарин сделал ряд других очень важных признаний. В частности, он подтвердил существование подпольной сети, или тайного оппозиционного «блока» высокопоставленных заговорщиков против Советского правительства, их связь с высланным из СССР Л.Д.Троцким и занимающими высокое положение военачальниками, включая маршала М.Н.Тухачевского, наличие контактов Троцкого и группы военных с нацистской Германией. Бухарин также засвидетельство¬вал, что в качестве политической программы блок принял «рютинскую платформу» и разработал план «дворцового переворота» с целью отстранения Сталина и его ближайших соратников от власти, не останавливаясь перед такими крайними мерами политической борьбы, как убийства (террор).

Несмотря на искажённое изложение материала, очень показательно, что такому искушённому партийному аппаратчику, как Соломенцев, кажется логичной и правдоподобной эволюция Бухарина из сторонника большевистской демократии в политика, поддерживающего крайне жёсткие, вплоть до террора, методы борьбы со Сталиным и готового ради этой борьбы пойти на союз с такими силами, как троцкисты. Заметим, что последнее даже на языке «гласности» означало альянс с убеждёнными антагонистами ВКП (б) и врагами СССР.

Ещё обратим внимание, что в данном случае Соломенцев отступил от господствовавшей ещё со времён «закрытого доклада» Н.С.Хрущева (1956) точки зрения, согласно которой никаких оппозиционных Сталину сил и течений внутри ВКП (б) не существовало. Очевидно, утверждая противоположное, Соломенцев исходил не из официозных теорий, а из опыта своей партийно-аппаратной работы в ЦК КПСС, а среди прочего - как свидетель и один из пассивных участников антихрущёвского переворота 1964 г.

Следующий из вопросов, привлёкший внимание членов Комиссии, связан с признаниями Бухарина своей вины на разных этапах предварительного следствия и на процессе.

Если обратиться к доступным сегодня историческим материалам, легко обнаружить, как Бухарин признал свою вину сначала на предварительном следствии в НКВД, затем во время допросов Прокурора СССР Вышинского и после того - как минимум ещё трижды - в ходе судебного заседания. Все эти случаи поименованы Бухариным в его последнем слове на процессе (недавно оно без каких-либо редакционных купюр опубликовано в журнале «Источник»). В отсутствие аргументированных сомнений (а именно с таким случаем мы имеем дело) признания, полученные от подозреваемого на следствии и подтверждённые в суде, в мировой юридической практике принято считать правдивыми; соответственно преступления, в которых сознался обвиняемый и многажды подтвердил их, в том числе в суде, принято считать действительно им совершёнными.

Важно отметить: перечень обвинений, выдвинутых против Бухарина на суде, и список того, в чём он сознался как в своих преступлениях, не совпадают. Вышинский добивался от него признаний по гораздо более широкому кругу обвинений. Но Бухарин был постоянно активен, то и дело пререкался с государственным обвинителем, пытаясь отклонить многие из этих обвинений как несправедливые или недоказанные.

Но в том-то всё и дело, что в одних случаях Бухарин твёрдо и решительно отстаивал свою невиновность, а в других - не делал даже робких попыток что-либо опровергнуть. Возникает вопрос: почему?

Согласно одной весьма популярной версии, признания Бухарина следует считать завуалированной попыткой отрицания выдвинутых против него обвинений средствами «эзопова языка» . Но то, в чём он действительно признался, с лихвой хватило бы для вынесения смертного приговора. Причём сопоставление, например, самых первых признательных показаний Бухарина с тем, что было написано или сказано им на последующих этапах следствия и в суде, показывает смысловую устойчивость его утверждений, их очень близкое соответствие друг другу.

В частности, речь идёт о признаниях Бухарина в принадлежности к подпольной антисоветской организации «правых», «в подготовке заговора - “дворцового переворота”, в подготовке государственного переворота» и планах убийства Сталина. Имеющиеся в показаниях небольшие расхождения и отсутствие в них некоторых эпизодов объясняются, скорее, не навязыванием извне, а начальным этапом следственных действий. Ведь, как уже говорилось, 2 июня 1937 г. Бухарин дал самые первые признательные показания после ареста 27 февраля того же года.

Складывается впечатление, что Бухарин действительно хотел отклонить, отвести от себя обвинения лишь в тех преступлениях, которые не совершал, но вынужден был сознаваться, когда чувствовал свою ответственность за содеянное.

Остаётся сказать, что реабилитационная Комиссия не стала углубляться в смысловые нюансы бухаринских признаний, предложив весьма ловкий выход из щекотливого положения: стенограммы процесса решено было считать «недостовер-ными, неправдивыми», а следственные и судебные материалы - сфальсифициро-ванными, «утратившими и юридическую, и моральную силу» .

Бухаринские признания: другие аргументы «против»

Судебно-следственные материалы принадлежат к категории наиболее сложных исторических источников. При использовании их в научных исследованиях всегда есть опасность совершить ошибку, приняв за истину сведения, правдивость которых ещё нуждается в доказывании, или, наоборот, исключив из рассмотрения уже установленные факты лишь на том основании, что они взяты из судебно-следственных материалов.

В нашем случае проблема аутентичности имеет другую важную сторону: действительно ли показания принадлежат перу самого Бухарина? Или документ им только подписан? Иначе говоря, есть ли какие-либо следы принуждения Бухарина к тому, чтобы написать (или только заверить своей подписью) «нужные» признания?

В современной историографии среди аргументов, которые обычно приводятся для обоснования неправдивости чьих-либо показаний, чаще всего называют (i) пытки и другие методы физического воздействия, (ii) угрозы подвергнуть репрессиям членов семьи и (iii) вынужденное «сотрудничество» подследственного в надежде сохранить свою жизнь. Ниже будут рассмотрены документальные свидетельства пребывания Бухарина на Лубянке, с помощью которых мы могли бы оценить справедливость приведённых выше доводов. Кроме того, мы вынуждены будем затронуть вопрос о «постановочных» мероприятиях, с помощью которых следователи НКВД готовили Бухарина к процессу по делу правотроцкистского блока.

Сообщая об укоренившихся в практике НКВД истязаниях заключённых, Коэн, Р.Медведев и даже Р.Конквест почти единодушно отмечают, что на Лубянке Бухарин каким-либо методам физического воздействия не подвергался. И в 1988 г., когда тот же вопрос был поднят реабилитационной Комиссией, из КГБ СССР пришло подтверждение, что в архивах госбезопасности не найдено никаких материалов, которые можно было бы расценить как доказательства применения недозволенных методов следствия против Бухарина. Причём сам председатель Комиссии высказал сомнения, что какой-то следователь с меньшим интеллектом был способен манипулировать такими людьми, как Бухарин.

Действительно, всё, что нам известно о месяцах, проведённых Бухариным в тюрьме, плохо согласуется с версией о «кровавых застенках НКВД». Не секрет, что на Лубянке Бухарин много и очень плодотворно занимался научной и литературной работой. Общий объём написанного им в тюремной камере превышает 50 авторских листов (больше 1 тыс. машинописных страниц) и включает в себя теоретические работы «Философские арабески» и «Социализм и культура», первую часть автобиографического романа «Времена», книгу стихов и ряд менее значительных сочинений.

Таким образом, нет ни прямых, ни косвенных свидетельств, которые бы подтверждали версию о пытках. Вместо этого те же Коэн и Р.Медведев высказывают предположение, что Бухарин был вынужден давать показания, испугавшись за судьбу жены, малолетнего сына и других своих родственников.

Надо сказать, такая версия впервые вышла из-под пера невозвращенца из НКВД А.Орлова в 1953 г. , а все современные авторы подхватили её в надежде со временем получить нужные доказательства. Но вплоть до последних лет никакие из известных сейчас источников, включая тюремные письма Бухарина и воспоминания его жены А.М.Лариной, правдивость данной версии не подтверждают. Что касается самого Орлова, вся его «информация» почерпнута из коридорных слухов, которые он собирал среди немногих друзей в НКВД во время своих краткосрочных визитов в Москву из охваченной войной Испании, где Орлов находился во все годы «больших чисток» почти безвыездно.

Здесь, вообще говоря, можно было бы поставить точку, ибо кроме заверений самого Орлова никаких иных подтверждений истинности рассказанной им истории нет. Однако авторам показалось интересным посмотреть, как другие известные факты опровергают или подтверждают «теорию Орлова».

Скажем, после выхода в свет книги Орлова очень большую популярность приобрела версия, гласящая, что жена и ребёнок стали главным козырем, используя который следователям НКВД удалось вырвать у Бухарина признания в антигосударственных преступлениях. Иными словами, добиться от Бухарина «нужных» показаний удалось только под гарантии неприкосновенности его родственников.

По опубликованным сведениям, исключение Бухарина из ВКП (б) и его арест действительно неблагоприятно сказались на судьбах членов его семьи, но никто из них не подвергся гонениям вплоть до вынесения их именитому родственнику смертного приговора в марте 1938 г.

Раньше других была арестована первая жена Бухарина, Н.М.Лукина, и случилось это 30 апреля 1938 г. - через полтора месяца после расстрела бывшего мужа. Из всех родственников она единственная в 1940 г. была приговорена к расстрелу. Младший брат Н.И.Бухарина Владимир был взят под стражу в ноябре 1939 г., а вторая жена, Э.И.Гурвич, и дочь Светлана арестованы в 1949 г. Что касается отца, Ивана Гавриловича, он совсем не был подвергнут аресту, но вскоре после февральско-мартовского (1937) Пленума ему было отказано в пенсии. В 1940 г. Бухарин-отец умер своей смертью.

Больше всех настрадалась последняя жена Бухарина, А.М.Ларина. Впрочем, в течение ещё трёх месяцев после ареста мужа ей удавалось сохранять за собой апартаменты в Кремле, где она проживала как близкий родственник одного из представителей советской партийной элиты. И только после появления признательных показаний Бухарина в июне 1937 г. от неё в конце концов потребовали покинуть Москву и переселиться в один из пяти городов Советского Союза (она выбрала Астрахань). В декабре 1937 г. Ларина попала в лагерь в Томске и там узнала о суде над мужем, а ещё через 9 месяцев оказалась в Москве в следственной камере НКВД на Лубянке … Ларина провела многие годы в лагере и ссылке, но дожила до глубокой старости и даже дождалась посмертной реабилитации своего мужа.

Выходит, что, чем больше Бухарин каялся, тем более жёсткие репрессивные меры принимались в отношении его родственников. Ничего не зная о судьбе близких, Бухарин, похоже, сам был одной из причин их моральных и физических страданий; и чем в больших преступлениях он признавался, тем большие мучения и беды выпадали на долю его семьи, а не наоборот. И ничто не указывает на то, что всё новые показания Бухарина у него выуживали ценой спасения от репрессий членов его семьи.

Словом, простая проверка только подтверждает уже известное нам: «версия Орлова» безосновательна во всех отношениях. И остаётся только сказать, что слух, изложенный в книге Орлова, представляет собой разновидность «истории» более общего характера, согласно которой Бухарин предпринимал-де отчаянные попытки «выторговать» себе что-то у Сталина и НКВД. Все отличия между версиями сводятся лишь к предмету «торга»: в одном случае речь будто бы шла о неприкосновенности членов бухаринской семьи, в другом – о нём самом и сохранении его жизни (если, разумеется, следствие получит «нужные» показания, или, по другой версии, если Бухарин надлежащим образам сыграет свою роль на процессе).

На самом деле предсмертные бухаринские документы хотя и проникнуты трогательной надеждой на сохранение жизни, но не содержат даже намёка, что, дескать, он, Бухарин, исполнил всё именно так, как его просили, и потому-де рассчитывает на пощаду. Речь, в частности, идёт о таких свидетельствах, как последнее письмо к жене («Я пишу тебе накануне процесса…») и официальные прошения о помиловании. Эти источники не дают повода думать, что те или иные лубянские признания получены от Бухарина вследствие «торга» или какого-нибудь неравноправного «сговора».

(По тем же причинам версию Артура Кёстлера в его романе «Слепящая тьма», которая то и дело используется, чтобы объяснить мотивы поведения Бухарина на процессе, тоже следует считать ошибочной. Не затрагивая здесь вопрос о некорректности использования литературно-художес¬твен¬ных версий в научно-исторических исследованиях, отметим, что в данном случае вымысел писателя опровергается документами, исходящими от самого Бухарина.)

И, наконец, несколько слов о «сценариях» процесса Бухарина–Рыкова. В литературе нередко утверждается, что идея проведения показательного процесса над Бухариным родилась осенью 1936 г. или даже раньше. Но в свете документов, которые недавно стали доступны историкам, эти утверждения требуют существенной коррекции.

Как следует из сведений общества «Мемориал», в июне 1937 г. две трети будущих подсудимых оставались на свободе, в том числе такие ключевые фигуры процесса, как Гринько, Розенгольц, Шарангович, Икрамов и Ходжаев. Особенно любопытно, что имена 15 обвиняемых (из всего 21) , включая Бухарина и Рыкова, указаны в т.н. сталинских «расстрельных списках», которые составлялись для рассмотрения дел в закрытом и упрощённом порядке. Основная часть будущих подсудимых по делу право¬троцкистского блока была внесена в список «бывших членов и кандидатов ЦК ВКП(б)» от 1 ноября 1937 г. и вычеркнута оттуда рукой неустановленного редактора. Некоторые фигурируют в различных списках дважды (как Раковский) или трижды (как Зубарев), или дважды в одном и том же списке (как Шарангович).

Всё это говорит о том, что никакие «сценарии» будущего процесса не были готовы ни в 1935–36 гг., ни даже 1 ноября 1937 г., когда большой список бывших партийно-государствен¬ных чиновников был передан на утверждение Молотова, Сталина, Ворошилова, Кагановича и Жданова как «подлежащих суду Военной коллегией Верховного суда СССР». Следовательно, когда в июне 1937 г. Бухарин давал свои показания, у НКВД не было наперёд готового «постановочного» плана для процесса, и соответственно не было и намерений добиться от него признаний, которые соответствовали бы такому «срежиссированному» судебному действу.

Оставляя в стороне обстоятельства, которые, возможно, потребуют несколько иначе взглянуть на подготовку последнего из больших московских показательных процессов, отметим здесь главное: с очень большой долей вероятности следует считать, что всё написанное Бухариным в его признательных показаниях принадлежит именно ему и только ему.

До настоящей публикации признательные показания Бухарина, данные им до суда, не привлекали внимание научной общественности и не печатались в исторической литературе. Но в начале 1993 г. сразу два российских исторических издания опубликовали «сенсационное» письмо от 10 декабря 1937 г. на имя Сталина, в котором Бухарин в твёрдой и решительной форме настаивал на ложности выдвинутых против него обвинений. Не стесняясь в выражениях, Бухарин прямо подверг сомнению всё, что он признавал ранее: «Стоя на краю пропасти, из которой нет возврата, я даю тебе предсмертное честное слово, что я невиновен в тех преступлениях, которые я подтвердил на следствии».

Поскольку письмо от 10 декабря 1937 г. - единственное свидетельство, подразумевающее абсолютную невиновность Бухарина, следует остановиться на нём подробнее.

Дело в том, что, несмотря на категоричность своего письма, Бухарин не только отрёкся от всех своих прежних показаний, но и, не удержавшись, покаялся в некоторых других старых «грешках». Но лучше бы он этого не делал.
Как отмечают Гетти и Наумов, в письме от 10 декабря 1937 г. Бухарин несколько вышел за рамки того, что ему уже приходилось признавать на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Так, в начале п.2 письма он сообщает, что на Пленуме он фактически кое-что утаил от своих товарищей, а заканчивает тот же самый п.2 словами: «Я на пленуме говорил, таким образом, сущую правду, только мне не верили» (выделено Бухариным. - Г.Ф., В.Б.). Иными словами, Бухарин стремится показать, что, не сказав всей правды на Пленуме, он сообщает её только сейчас. Но такая тактика, по Гетти и Наумову, лишь усилила подозрения в продолжающейся неискреннос¬ти Бухарина, уничтожила последние крупицы доверия к нему, если таковые ещё оставались.

Следы подобной неискренности мы находим и в других частях письма. Так, в п.7 своего «трогательного» послания Бухарин пишет: «Я знаю, что Н[адежда] С[ергеевна Аллилуева] не поверила бы ни за что, что я злоумышлял против тебя…». Если читать дословно, то всё тут следует считать чистой правдой: ведь Бухарин и не говорит, что не принимал участия в подготовке убийства Сталина; он лишь пишет, что (скончавшаяся к тому времени) жена Сталина не поверила бы в такие его помыслы! Ясно, сколь велика смысловая разница между обоими утверждениями.
(Вообще, Бухарин был весьма увёртлив по натуре и постоянно «играл» в словечки. Такая манера общения бросилась в глаза Вышинскому. И не ему одному: многие из выступавших на февральско-мартовском Пленуме отмечали отсутствие у него искренности, его «склизкость» в общении с коллегами по ЦК.)

В письме Сталину Бухарин пишет о своей невиновности в тех преступлениях, совершение которых он подтвердил на следствии. Но какие именно показания ранее «подтвердил» Бухарин?

Фраза недвусмысленно подразумевает, что какие-то из бухаринских показаний были ему навязаны следствием. Но даже Соломенцев, стоявший во главе реабилитационной Комиссии, которая в конце концов вынесла Бухарину оправдательный вердикт, отмечал, что в течение 3 месяцев «он всё отрицал, причем писал собственноручно», «после каждой очной ставки говорил: что бы с ним ни сделали, он не пойдет на то, чтобы признать ложное обвинение, которое выдвигается этими лжецами, мерзавцами» .

Но затем происходит перелом, и Бухарин без всякого сопротивления (и собственноручно, как выяснил Соломенцев) пишет заявление на имя Ежова, где признается, что он-де «участник организации правых до последнего времени, что входил наряду с Рыковым и Томским в центр организации, что эта организация ставила своей задачей насильственное свержение Советской власти (восстание, государ[ственный] переворот, террор), что она вошла в блок с троцкистско-зиновьевской организацией». Иначе говоря, в первом же заявлении на имя Ежова Бухарин сознался именно в тех преступлениях, которые подтвердил в конце следствия, а затем и на суде.

Коэн и Хеделер отмечают, что возможной причиной бухаринских признаний стал арест маршала Тухачевского и других видных военачальников. Если речь идёт о совпадении, то довольно странном: ведь и Бухарин в первых же своих признаниях назвал Тухачевского, Корка, Примакова как участников группы заговорщиков в Красной Армии. Как показано выше, меры физического воздействия против Бухарина не применялись; следовательно, можно предположить, что арест Тухачевского и стал главной причиной сильного потрясения, которое Бухарин испытал в связи с крахом последней надежды на спасение. И, наконец, последнее: письмо Бухарина от 10 декабря 1937 г. нельзя считать правдивым хотя бы потому, что, по меньшей мере, одно из его утверждений, несомненно, лживо. Речь идёт об уверениях Бухарина, что он, дескать, никоим образом не был причастен к планам убийства Сталина. Но, как теперь выяснилось, Бухарин действовал точно противоположно тому, что написано им в письме от 10 декабря 1937 г. Что стало известно из изданных в 1971 г. мемуаров одного из близких соратников Бухарина - швейцарского коммуниста и члена Исполкома Коминтерна Жюля Эмбер-Дро.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы пытались доказать, что показания Бухарина от 2 июня 1937 г. - безусловно подлинный и аутентичный (принадлежащий самому автору) документ, сведения из которого с очень высокой степенью вероятности следует считать правдивыми.

Гровер Ферр (США),
Владимир Бобров (Россия)

Тем, кого привлекали сенсации, а не события исторического значения, наиболее видной фигурой третьего московского процесса казался бывший нарком внутренних дел Ягода, а не революционные деятели с мировой известностью, наподобие Бухарина, Рыкова или Раковского. Ничего удивительного: присутствие Ягода на процессе в роли обвиняемого и сообщника тех, кто был им брошен, в тюрьму и даже казнён, придавало этому судебному спектаклю характер чудовищной карикатуры.

Но для членов партии и вообще для людей, имевших хотя бы общее представление об её истории, центральной фигурой процесса был не Ягода, а, конечно, Бухарин, один из наиболее выдающихся большевиков и близкий друг Ленина.

Подобно другим вожакам партии, обеспокоенным огромной популярностью Троцкого, Бухарин помогал Сталину и Зиновьеву принижать роль Троцкого в Октябрьской революции и оттеснять его от власти. Правда, пока был жив Ленин и руководители партии ещё не были так ослеплены соперничеством и сведением счетов, Бухарин писал о Троцком в том же восторженном тоне, что и другие. Возвращаясь к историческому моменту триумфа Октябрьской революции, Бухарин говорил:

"Троцкий – блестящий и неустрашимый трибун революции, неутомимый апостол революции, декларировал от имени Военно-революционного комитета Петроградского совета, под гром аплодисментов всех присутствующих, что Временное правительство больше не существует".

Много лет спустя Бухарин оставался сталинским соратником дольше, чем Каменев и Зиновьев. Когда те в результате сталинских интриг потеряли реальную власть, Бухарину казалось, что он как признанный идеолог партии выдвинулся на роль первой скрипки в Политбюро. Кому же, действительно, может быть поручена эта роль, как не ему? Разве не он ещё при Ленине активно формулировал советскую политику и разве не им написаны основные документы партии и Коминтерна, касающиеся внешнеполитических проблем? Кто, как не он, сможет теперь в подлинно марксистском духе сформулировать путь дальнейшего развития советского государства? Уж не Сталин ли, этот посредственный марксист?

Но Бухарину суждено было ошибиться. Правая оппозиция, которую он возглавил, оказалась оттеснённой от руководства, и после затяжной внутрипартийной борьбы его исключили из Политбюро, а затем и из партии.

Члены партии долго не представляли себе, что, собственно, происходит там наверху, в Политбюро. Только после сообщения о возникшем там расколе рядовым партийцам стало ясно, насколько враждебно относятся друг к другу Сталин и противостоящая ему группа "правых" – Бухарин, Рыков и Томский. Среди московских сановников ходил слух, что Бухарин, обозлённый сталинским лицемерием, рассказал на заседании Политбюро, будто Сталин, желая привлечь его на свою сторону, сказал: "Бухарчик, мы с тобой – Гималаи а остальные (то есть остальные члены Политбюро) – просто маленькие мушки!"

При этих словах Сталин изменился в лице и крикнул:

– Это ложь! Бухарин выдумал, эту фразу, чтобы настроить членов Политбюро против меня!

Положение, в каком очутился Сталин, было особенно неприятным, потому что, как выяснилось, тот же комплимент он адресовал и другим членам Политбюро, оставаясь с ними наедине.

Сталина и Бухарина связывали тёплые отношения задолго до того, как Бухарин возглавил правую оппозицию, направленную против Сталина. Они начались ещё в ту пору, когда Ленин диктовал своё "завещание", рекомендуя сместить Сталина с поста генсека и одновременно высказывая некоторые сомнения в отношении Бухарина, хотя в целом отзывался о нём тепло. Слова Ленина звучали так: "Бухарин – не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии".

Хотя Бухарина действительно очень уважали в партии, а комсомольцы были готовы молиться на него, как на икону, я сильно сомневаюсь, чтобы его можно было считать "любимцем всей партии". Но это не меняет главного: Ленин на самом деле был глубоко привязан к" Бухарину, и ему казалось, что каждый должен испытывать к этому человеку те же чувства.

Сталин скрыл ленинское "завещание", и если бы не Крупская, он давно уничтожил бы этот ненавистный документ, где Ленин нашел тёплые слова для всех своих ближайших сотрудников, кроме него. Однако в дальнейшем, захватив власть, Сталин смог нейтрализовать ленинский документ гораздо эффективнее, чем если бы он попросту разорвал этот клочок бумаги. Сталин физически уничтожил всех, кого Ленин упоминал в "завещании".

Последний год перед арестом Бухарин прожил в обстановке неотступного страха. Почти все его близкие друзья были уничтожены в результате двух судебных процессов. Зная, что та же судьба уготована и ему, он ждал ареста со дня на день.

Арестовали его в начале 1937 года. Два месяца он отказывался давать показания и ставить свою подпись под какими бы то ни было признаниями, – хотя силы его были уже подорваны многомесячным ожиданием конца.

Здесь придется сделать небольшое отступление, связанное с личной жизнью Бухарина. В 1933 году, в возрасте сорока пяти лет, он встретился с молодой женщиной редкой красоты – дочерью старого революционера Ларина. Несмотря на то, что она была невестой обаятельного юноши (речь идёт о сыне известного партийного деятеля Григория Сокольникова), низкорослый, полноватый и лысый Бухарин покорил её сердце и женился на ней. Когда у них родился сын, экспансивный Бухарин был буквально вне себя от радости. Ему не везло на политическом фронте, зато улыбнулось личное счастье. Он ещё не знал, что инквизиторы из НКВД включили и его жену, и сына в свои планы подготовки третьего московского процесса – самого страшного из всех.

Так же, как это делалось со всеми арестованными, они заверили Бухарина от имени Сталина, что если он исполнит все "требования Политбюро", его семью не станут преследовать, а сам он отделается тюрьмой. Для того чтобы продемонстрировать реальность такого исхода, Ежов распорядился доставить в бухаринскую камеру Радека – одного из четверых пощаженных предыдущим судом.

Радек помог убедить Бухарина: хотя кругом относились к нему с глубоким недоверием, нельзя было возразить против очевидного факта – он доверился сталинским обещаниям и, как видим, выжил. Впрочем, в данном случае Радеку нельзя было отказать и в порядочности: он отказался поддержать многие обвинения, выдвигавшиеся против Бухарина. На очной ставке с Бухариным он доставил явное неудовольствие следователям, отказавшись подтвердить наиболее важные пункты этих обвинений.

Сталину была известна привязанность Бухарина к Ленину. Он знал, как высоко Бухарин ценит те несколько тёплых слов, которые Ленин продиктовал о нём в последние месяцы своей жизни. Именно этим чувствам Бухарина предстояло выдержать сокрушительный удар: на суде планировалось обставить дело так, будто Бухарин вовсе не был близок к Ленину, а, напротив, являлся его злейшим врагом. Сталин дал следователям указание: добиваться бухаринского признания в том, что в 1918 году, в период заключения Брестского мира, Бухарин замышлял убийство Ленина.

В связи с таким предписанием пришлось арестовать несколько бывших "левых коммунистов" и "левых эсеров", и вытянуть из них признание, будто уже тогда Бухарин говорил им, что он дескать считает необходимым убить Ленина и сформировать новое правительство. Некоторые из этих свидетелей должны были дать показания, что эсерка Каплан, которая совершила покушение на Ленина летом 1918 года, действовала с ведома и одобрения Бухарина.

Обвиняемый категорически отрицал это. Но методы следствия и, главное, страх за жизнь жены и ребёнка делали это сопротивление с самого начала безнадёжным. Наконец как-то после долгих часов ночной обработки, в которой принимали участие Ежов и личный представитель Сталина Ворошилов, удалось выжать из Бухарина согласие признать эту вину: пусть считается, что в 1918 году он действительно намеревался убить Ленина. Сталин опять одержал решительную победу.

Правда, когда дня два спустя Бухарину был предъявлен окончательный вариант этих "признаний", просмотренный и исправленный лично Сталиным, он опять наотрез отказался ставить под этим документом подпись. Там оказывается было сказано, что с самого начала, когда немецкое правительство предоставило Ленину железнодорожный вагон, разрешив ему в условиях войны проезд через Германию, он, Бухарин, начал подозревать, что у Ленина имеется секретное соглашение с немцами. В дальнейшем, после захвата большевиками власти, Ленин, как известно, настаивал на заключении унизительного сепаратного мира с немцами. Тогда-то дескать бухаринские подозрения и возросли до такой степени, что ему пришло в голову убить Ленина и сформировать новое правительство с участием левых эсеров, противников соглашения с Германией. Прочитав эти "признания", которые теперь ему предлагалось подписать, Бухарин вне себя от негодования, воскликнул: "Сталин хочет и мёртвого Ленина тоже посадить на скамью подсудимых!" Действительно, получалось, что Сталину требуется воскресить давние слухи, будто Ленин являлся агентом германского генерального штаба. Бухарин опять отказался участвовать в готовящемся судебном представлении.

Вторично настоять на его сотрудничестве было труднее. Теперь с Бухариным "работали" под непосредственным руководством Ежова уже две группы следователей, изматывая его непрерывными допросами, длившимися день и ночь. Вдобавок обработку Бухарина продолжал представитель Политбюро Ворошилов. Главным козырем в этой беспроигрышной для Сталина игре были по-прежнему жена и ребёнок подследственного.

И тем не менее, Бухарин решительно отказывался подписать признания, которые требовались Сталину. Тому пришлось уступить по двум важным пунктам: на суде не будет упоминаться о сотрудничестве, Ленина с немцами и о подозрениях Бухарина в этой области. Кроме того, Бухарину не придется говорить, что он планировал убийство Ленина, он скажет только, что для того, чтобы предупредить заключение Брестского договора, намечалось арестовать Ленина на одни сутки. Наконец, Бухарин отказался признавать, что он был немецким шпионом, а сверх того принимал участие в убийстве Кирова и Горького.

Зато Сталину удалось включить в легенду замыслы Бухарина относительно собственной персоны. Поскольку он сфабриковал себе биографию ближайшего сотрудника Ленина во время Октябрьской революции и гражданской войны, ему казалось вполне естественным, что, замышляя в 1918 году свержение советского правительства, Бухарин должен был арестовать не только Ленина, но и Сталина, – как же иначе? В соответствии с таким оборотом дела бухаринские показания пришлось переписать ещё раз, и Бухарин их подписал.

Однако Сталин недолго довольствовался тем, что он будет изображён лишь как ближайший сотрудник Ленина. Имея возможность вложить в уста запуганных "свидетелей" всё, что пожелает, он был не в состоянии противиться искушению отодвинуть Ленина на второй план и выставить себя главным оплотом ЦК и главным членом советского правительства. Для этого "свидетелю" Манцеву, бывшему председателю украинского ОГПУ, участвующему в процессе в порядке партийной дисциплины, было предписано выступить на судебном заседании с басней, автором которой был сам Сталин.

"Троцкий сказал, – так звучало свидетельство Манцева, – что во время одной из своих поездок на фронт он хочет арестовать Сталина… Я вспоминаю его слова: в таком случае дескать Ленин и ЦК будут вынуждены капитулировать!"

Обвиняемые и свидетели знали, что в зале суда им следует говорить о Сталине с большим почтением, чем о Ленине. Эта линия легко прослеживается не только в выступлении Манцева, но и в том, что говорил Бухарин. Когда на суде он повторил, что не хотел убивать Ленина, а намеревался только арестовать его, государственный обвинитель Вышинский спросил:

– А если бы Владимир Ильич воспротивился аресту?

И получил заранее согласованный ответ:

– Но Владимир Ильич, как известно, всегда избегал ссор. Забиякой он не был.

С большевистской точки зрения, такой ответ был равносилен тому, как если бы Бухарин сказал: Ленин не был мужественным бойцом, Ленин не отличался личной храбростью. Государственный обвинитель и судьи, прекрасно зная, что от них требуется, приняли такое свидетельство со снисходительным спокойствием. Но нетрудно себе представить, как бурно бы они запротестовали, если бы теми же словами Бухарин отозвался о Сталине.

Как и все подсудимые, Бухарин был предупреждён: пусть он не пытается протаскивать в своих показаниях "контрабанду" или позволять себе "сомнительные намёки". Его собственная участь и судьба его семьи зависят не только от того, что он скажет, но и как это будет сказано. И если внимательно проанализировать то, что Бухарин сказал на суде, мы увидим, как часто он сам себя обрывал, стремясь убедить суд, что он несёт ответственность не только за те преступления, которые совершал сам, но и за преступления других подсудимых, – независимо от того, знал он о них или не знал.

– Я хочу сказать, – говорил Бухарин, – что я был не только одним из винтиков в механизме контрреволюции, но и одним из руководителей контрреволюции, и как один из руководителей… я несу гораздо большую ответственность, чем любой из участников. Поэтому я не могу ожидать снисхождения".

На любом настоящем суде каждый подсудимый пользуется правом защищать себя. На сталинском судилище всё выглядело иначе. Когда председательствующий Ульрих прозрачно намекнул Бухарину, что он начинает, кажется, заниматься самозащитой, тот горячо ответил:

– Это не защита. Это – самообвинение! Я ещё ни слова не сказал в свою защиту!

Шансы самого Бухарина на спасение определялись исключительно тем, насколько он будет следовать сталинским инструкциям. Но Бухарин уже поставил крест на своей личной судьбе и стремился по крайней мере сделать всё для спасения жены и ребёнка. На суде он не только клеймил себя как "презренного фашиста" и "предателя социалистического отечества", но даже защищал московские процессы от критики в иностранной прессе.

В отличие от Радека и других обвиняемых он не воспользовался своим блестящим красноречием, чтобы, сбив с толку прокурора и судей, исподволь разоблачить сталинский судебный спектакль. Он полностью заплатил выкуп за жену и маленького сына и, перестраховываясь, не уставал воздавать хвалу своему палачу:

– В действительности вся страна следует за Сталиным, он – надежда мира, он – творец нового. Каждый убедился в мудром сталинском руководстве страной…

Однако сталинскую жажду мщения было не так-то просто удовлетворить. Сладость самой жизни заключалась для него в возможности мстить, и он не хотел упустить ни капли этого удовольствия…

Обвиняемый Николай Николаевич Крестинский

В числе обвиняемых на бухаринском процессе был один из старейших членов большевистской партии – Николай Николаевич Крестинский. В первые, самые трудные годы советской власти он, будучи секретарём ЦК, помогал Ленину в организационных вопросах. При Ленине Крестинский был народным комиссаром финансов. За пределами СССР он был известен, однако, в первую очередь как влиятельный дипломат. В течение десяти лет он занимал должность полпреда в Германии, а в дальнейшем – заместителя наркома иностранных дел Максима Литвинова.

Несмотря на то что Крестинский принадлежал к плеяде стойких, закалённых революционеров, по натуре он был типичным благодушным интеллигентом. Самые высокие государственные должности не превратили его в самодовольного сановника. К подчинённым, даже самым незначительным, он относился с присущими ему простотой и пониманием, точно так же, как обращался с самыми важными персонами в Кремле. Ему были симпатичны честные и скромные люди, зато он терпеть не мог интриганов и карьеристов. Неудивительно, что коварный и жестокий Сталин не пользовался его симпатиями. "Я ненавижу этого отвратительного типа с его жёлтыми глазами", – отозвался он как-то о Сталине в узком дружеском кругу; впрочем, это было ещё в те времена, когда можно было произнести такую фразу, не подвергая свою жизнь опасности.

Когда в 1936 году Сталин решил окончательно свести счёты с ленинскими соратниками, Крестинский совершенно естественно оказался среди тех, кто стал его жертвой. Даже тот факт, что Сталин был знаком с Крестинским больше двадцати пяти лет, что они вместе работали в питерском подполье, не мог смягчить участи этого человека. Напротив, это скорее способствовало гибели Крестинского, ибо, как мы уже знаем, Сталин не терпел людей, знавших слишком много о его прошлом. В связи с его злодеяниями последних лет они могли соответственно истолковать и некоторые сомнительные моменты его биографии, над которыми раньше, быть может, особенно не задумывались.

Кошмар двух первых московских процессов миновал Крестинского, он оставался пока что на свободе. Но расстрелянные были его близкими друзьями, так что он не мог не понимать, что близится и его час. Ему оставалось надеяться лишь на то, что, будучи заместителем наркома иностранных дел, он лично знаком со многими влиятельными государственными деятелями Европы, к которым даже Сталин относился с уважением. Можно было думать, что Сталин воздержится от его "ликвидации", а тем временем кровавая волна террора спадёт…

27 марта 1937 года эти надежды рухнули. Из наркомата иностранных дел Крестинский был переведён на должность заместителя наркома юстиции РСФСР. Нетрудно было понять, что это означает.

Большинство сталинских жертв попадало в застенки НКВД непосредственно с тех постов, которые они занимали до этого. Но иногда, чтобы замаскировать тот или иной арест и сделать его менее заметным, Сталин на короткое время назначал свою жертву на какую-нибудь промежуточную должность во второстепенном наркомате. Так, между прочим, он поступил с Ягодой, назначив его после удаления из НКВД наркомом связи. А вскоре бывший глава НКВД объявился на третьем московском процессе уже в качестве подсудимого. Известный герой Октября Антонов-Овсеенко в 1937 году был отозван с дипломатического поста в Испании и назначен на полуфиктивную должность наркома юстиции РСФСР, с которой быстро исчез. Заместителем наркома юстиции РСФСР стал теперь и ещё один смертник – Крестинский.

Его не арестовали сразу же после нового назначения. Сталин дал ему возможность пробыть в этом "подвешенном состоянии" ещё два с лишним месяца. Он явно рассчитывал, что напряженное ожидание ареста – со дня на день, с часу на час, – измотает Крестинского и подорвёт его способность к сопротивлению на следствии. В сталинской мышеловке ему предстояло почувствовать, как выглядит смертельная агония, растянутая во времени…

К тому же и он опасался за судьбу жены и единственной дочери Наташи, которой было пятнадцать лет, – стало быть, она подпадала под сталинский закон от 7 апреля 1935 года, предусматривающий смертную казнь для несовершеннолетних. Я знал эту девочку с пятилетнего возраста, и для меня не было секретом, что родители в ней души не чаяли. Наташа была во многом копией отца: она унаследовала не только его живой ум и поразительную память, но даже черты лица и сильную близорукость.

Крестинский был арестован в конце мая. После того как крупнейшие деятели партии оклеветали себя на двух предыдущих процессах, ему уже не приходилось опасаться, что его ложные признания могут дискредитировать большевистскую партию. Всё, что было ему дорого, Сталин и его подручные повергли в грязь, растоптали и пропитали кровью его ближайших друзей. У Крестинского не было уверенности, что удастся спасти жену, но жизнь дочери, безусловно, будет спасена, если он согласится заплатить за неё цену, назначенную Сталиным.

Когда-то Крестинский был юристом, и он лучше других понимал, чего ему ждать от энкаведистского следствия и сталинского суда. Ещё до ареста он сказал себе, что сопротивление бесполезно и что ему придется договориться по-хорошему с руководством НКВД, как только он окажется в их власти. В июне он уже подписал своё первое "признание".

Но на самом суде произошёл эпизод, не оставшийся незамеченным теми, кто внимательно следил за ходом процесса.

Когда в первый же день суда председательствующий спросил Крестинского, признаёт ли он свою вину, тот твёрдо ответил:

– Я не признаю себя виновным. Я не троцкист. Я никогда не был участником "право-троцкистского блока", о существовании которого я не знал. Я не совершил также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности я не признаю себя виновным в связях с германской разведкой.

Это был первый (и последний) случай на протяжении всех трёх московских процессов, когда подсудимый рискнул на суде прямо заявить о своей невиновности по всем пунктам предъявленного обвинения.

Заявление Крестинского породило массу толков. Люди, следившие за ходом процесса, с острым интересом ожидали, удастся ли Крестинскому довести свой поединок с судом до победного конца.

На следующий день, 3 марта 1938 года, Крестинского снова ввели в зал суда вместе со всеми обвиняемыми. В течение утреннего заседания он не сказал ни слова, и прокурор не задал ему ни единого вопроса. На вечернем заседании он поднялся и обратился к судьям с такой речью:

– Вчера под влиянием минутного острого чувства ложного стыда, вызванного обстановкой скамьи подсудимых и тяжёлым впечатлением от оглашения обвинительного акта, усугублённым моим болезненным состоянием, я не в состоянии был сказать правду, не в состоянии был сказать, что я виновен. И вместо того, чтобы сказать "да, я виновен", я почти машинально ответил: "нет, не виновен".

За границей, у тех, кто по газетам следил за процессом, естественно, возник вопрос: что сделали с Крестинским в ночь со второго на третье марта? Любому непредубеждённому человеку невольно приходили на ум страшные орудия пытки.

Между тем энкаведистам не требовались какие-то новые средства принуждения, чтобы заставить Крестинского внезапно изменить свою позицию. Эта попытка отречься от собственных показаний была не более чем актом всё того же фальшивого спектакля, который разворачивался на суде по сталинским указаниям. Сталин знал о подозрениях, вызванных на Западе тем, что на первых двух процессах все обвиняемые в один голос признавали свою вину и вместо того, чтобы подыскивать смягчающие обстоятельства, каждый из них старался взять на себя львиную долю преступлений, в которых их обвиняли.

Он понял, что зарубежные критики нащупали слабое место в его процессах, где подсудимые так старательно следовали предназначенной роли, что даже переигрывали. Теперь он решил показать, что не все обвиняемые ведут себя, точно автоматы. Выбор пал на Крестинского. Он уже на следствии в НКВД показал себя одним из наиболее уступчивых, а во-вторых, как бывший юрист, он скорее мог уловить поощрительные намёки прокурора и отреагировать на них, включившись в игру в наиболее подходящий момент.

Хотя Троцкий находился за тысячи километров от зала суда, все знали, что именно он, как и на предыдущих процессах, был здесь главным подсудимым. Именно ради него вновь пришла в действие гигантская машина сталинских фальсификаций, и каждый из подсудимых отчётливо чувствовал, как пульсируют здесь сталинская ненависть и сталинская жажда мщения, нацеленные на далёкого Троцкого. Накал этой ненависти был сравним разве что с завистью, какую Сталин годами испытывал к блестящим способностям и революционным заслугам этого человека.

Сталин знал, каким сильнодействующим средством является клевета, и поэтому манипулировал ею в тщательно отмеряемых дозах. Сюда относились, во-первых, более или менее стандартные обвинения Троцкого в "недооценке крестьянства" и в "недостаточной уверенности в силах пролетариата". Затем следовали обвинения Троцкого в подготовке террористических актов. Наконец, на втором из процессов Сталин обвинил Троцкого в прямом шпионаже в пользу фашистской Германии. Но вот в Москве собрался ещё один суд. Он должен отдать в руки палачей последнюю группу ленинских соратников, и срочно требуется свежая доза инсинуаций против Троцкого. Конечно, после того как Троцкий уже был назван шпионом и агентом германского генерального штаба, трудно было швырнуть ему в лицо ещё более страшные обвинения. Тем не менее, при желании они нашлись, и огласить их поручено было Крестинскому. За эту услугу ему обещали сохранить жизнь. И вот, если на предыдущем судебном процессе Троцкий оказался германским агентом начиная с 1935 года, то теперь Крестинский получает указание объявить, что и он сам, и, разумеется, Троцкий сделались тайными агентами германского генерального штаба ещё в 1921 году!

Однако, продлевая шпионский послужной список Троцкого, Сталин не заметил, что тем самым он подрывает основную предпосылку, на которой базировался весь его миф о сотрудничестве Троцкого с германским генштабом. Эта предпосылка была изобретена в своё время Сталиным главным образом в расчёте на заграницу и базировалась на утверждении, что Троцкий и прочие лидеры оппозиции погрязли в самых гнусных преступлениях, потому что хотели вернуть себе власть, которой лишились.

Между тем в 1921 году Троцкому не могло прийти в голову бороться за вырванную у него из рук власть по той простой причине, что никто её не пытался даже оспаривать. Троцкий находился тогда в зените славы и на вершине власти. Он почитался как легендарный герой Октябрьской революции и руководитель Красной армии, только что разбившей всех врагов республики на десятке фронтов. Зачем же было Троцкому уже тогда становиться шпионом? Чтобы шпионить за самим собой? Или чтобы разложить Красную армию, которую он создал своими руками и вёл от победы к победе? Что касается Крестинского, то он сказал на суде всё, что от него требовалось. Сталин, как обычно, не сдержал своего обещания, и Крестинский был расстрелян. Его жена, по профессии врач, директор детской больницы, была арестована, и мне думается, что её постигла та же участь. О судьбе их дочери мне ничего не известно.



Рекомендуем
Американская семья отдаляется от брака
Население ссср по годам: переписи населения и демографические процессы
Сочинение на тему «Весна пришла Эссе на тему весна
Полный рассказ вовка добрая душа